Библиотека
Теология
Конфессии
Иностранные языки
Другие проекты
|
Ваш комментарий о книге
Омельченко О. Римское право
Под обязательственным правом традиционно понимается совокупность институтов и норм, которыми регулируется порядок отношений двух субъектов права по поводу возникающих между ними взаимных требований, связанный с реализацией их хозяйственных целей, а также иных личных интересов неполитического свойства. Обязательство имеет в виду отношения двух конкретных субъектов права — как правило, частных лиц равного юридического статуса; в этом смысле обязательственное право (в отличие от вещного) имеет относительный характер, поскольку его требования адресуются не вообще всем лицам, могущим вступить во взаимоотношения с каким-то предметом, а только тем, кто своими действиями непосредственно связал (вольно или невольно) свой интерес с интересом другого лица. Фактическое содержание обязательственного права заключено в предположительных (эвентуальных) формах принуждения другого лица к восполнению за свой счет интересов другого субъекта, причем отсутствие такого отчетливого интереса не дает основания для признания правом этого требования в качестве разумного и справедливого обязательства. В этом смысле обязательственное право прагматично и имеет условный характер, тем более ограниченный по времени: обязательство предполагает его исполнение, которым прекращается всякая правоустановленная связь двух субъектов права, двух лиц. Вытекающие из обязательственного права требования строго конечны, предполагают альтернативный выбор выхода из этих требований, а сами по себе юридические нормы в большинстве представлены нормами совершенными и более чем совершенными (см. § 1.2.2).
Обязательство в римском праве было предельно абстрактным понятием, характеризующим наличие между двумя лицами равного юридического качества некоей связи, обязанности (obligatio), накладываемой на одно лицо в пользу другого лица по условиям, определяемым правом, но с обязательным участием их самих как жизненно действующих субъектов: никак не действуя, нельзя подпасть под требования обязательства. «Обязательство есть правовые оковы, посредством которых мы необходимо принуждаемся что-нибудь исполнить согласно праву нашей страны». Таким образом, обязательство подразумевает необходимость исполнения (а не желательность или тем более произвольность), подкрепляемую, очевидно, соответствующими юридическими институтами, исполнение чего-либо конкретного и подзаконность так установленной связи и следующего из нее требования. Обязательство адресовано обязательно лицу, а не направлено в адрес предмета, и подразумевает некоторые действия этого лица; следовательно, лицо (если оно физическое, человек) должно быть соответствующего для выполнения требования правового качества, а также обладать необходимыми физическими и душевными силами для исполнения: «Сущность обязательства не в том состоит, чтобы сделать тело нашим или какой-либо сервитут, но чтобы принудить другого нам что-либо дать, сделать или предоставить». По другому классическому определению обязательство направлено к тому, чтобы dare, facere, praestare, oportere (дать, совершить, предоставить, сделать должным).
Юридическое качество вышеперечисленных действий несколько отличалось от прямого смысла, предполагаемого языковыми терминами.
Дать — означало передать имущество, т.е. определенного качества вещи, могущие быть предметами обладания лиц, с какой-либо установленной целью; следовательно, это обязательственное действие тесно было связано с переносом вещных прав с одного субъекта на другой. Совершить — значило осуществить одним лицом в пользу другого действия, имеющие реальный физический смысл и проявление, неделимые и комплексные. Исполнить — означало, что лицо должно нечто выплатить, возместить, подразумевая материальную форму выплаты, имеющую, в том числе и денежное выражение. Сделать должным — значило, что у лица образовались права на встречное требование, имеющее конкретное выражение и жизненное проявление, сводящееся к первым трем.
Для того чтобы связь долженствования между лицами приобрела правовой характер, т.е. защищаемый юридическими средствами, обязательство должно было обладать определенными внутренними чертами — реквизитами, некоторые из которых считались основными (без наличия любого из которых обязательство в праве не существовало) а некоторые — дополнительными, уточняющими его правовой смысл.
Обязательство должно представлять правоотношение между двумя определенными (в физическом и юридическом качестве) лицами —не может быть безличных обязательств в силу природы права, не может быть обязательства лица в пользу самого себя, когда два лица сливаются в одной человеческой персоне. Причем в римском праве эти лица могли быть только физическими лицами — индивидами требуемого правового качества. Обязательство должно предполагать основание для его возникновения, т.е. точную и конкретную причинную связь для требования одного лица на действия другого, признанную правом, а не просто подчиняющуюся силам природы, законам физики, силе ветра и т.п. Обязательство предполагает исполнение имущественного характера; хотя по своей юридической природе обязательство есть вещь бестелесная и в этом смысле невещественно, оно направлено к удовлетворению потребности во вполне материальных вещах — предметах или услугах; не может считаться обязательством требование в отношении вещей бестелесных, не предполагающих материальной реализации или вообще неопределенных, никак не связанных с реальностями общежития данного времени и определенного пространства. Обязательство должно предполагать обязанность исполнить требование — оформление связанности одного лица в пользу другого не самоцель (исключая абстрактные и специфические ситуации). Причем исполнение должно быть возможным, т.е. находиться в человеческих пределах сил (а не «выпить море», «сдвинуть гору» и т.п.), дозволенным (не запрещаться законом или правом), нравственным (соответствовать не только частным интересам двух лиц, тем более только одного лица, но и не противоречить интересам общества, выраженным в морали); обязательство должно быть количественно и качественно определенным, поддаваться материальному выражению, лучше — в деньгах.
Дополнительные реквизиты обязательства связаны с наличием в нем гарантий: оно должно подразумевать правовое обеспечение, возможность исполнения помимо воли должника и наличие специального искового требования узко конкретного («строгого права») или общего («доброй совести») характера. Без того чтобы не предполагался такой иск в римском праве, нельзя было говорить о возможном обязательстве. Во-вторых, обязательство не может не подразумевать материальное его обеспечение: передачу того или иного вещного права в дополнение к требованию обязательства (как правило, в виде залога — см. § VII.2.3).
С точки зрения права, источники образования обязательственных правовых связей между лицами, или основания возникновения обязательств, связываются далеко не со всякой причинно-следственной связью между действиями людей в отношении друг друга: «Мы обязуемся вещью, или словами, или тем и другим, или согласием, или законом, или по праву магистратов, или необходимостью, или вследствие провинности». Все отмеченные в этом классическом определении виды образования обязательств сводятся к трем основаниям: 1) обязательства возникают вследствие договора, заключенного в самых разных юридически действенных формах, т.е. в итоге волевых действий двух сторон, направленных на образование между ними предусмотренной связи-обязанности; 2) обязательства возникают вследствие предписания закона или иного всеобщего по значению правового требования; 3) обязательства возникают вследствие провинности одного лица в отношении другого, причем это не чисто личного и субъективного свойства провинность, но признанная неправомерной в том числе юридическими установлениями, т.е. правонарушение. Если второй источник, или второе основание образования обязательств, имеет главным образом публично-правовой характер (хотя вытекающие из этих законоустановленных обязательств требования могут носить вполне частноправовой характер: например, выплата алиментов), то для сферы частного права характерно превалирование обязательств из договоров и правонарушений.
Обязательство есть личное отношение между лицами, так или иначе оформившими своими действиями эту связь между собою, притом подразумевающее наличие определенных характеристик этой связи, или реквизитов. Обязательство может быть заключено между двумя физическими лицами (индивидами), может быть оформлено между несколькими лицами. В любом случае обязательство подразумевает наличие двух определенных сторон с также определенной ролью, неизменной на протяжении действия данного конкретного обязательства: кредитора и должника. Кредитор (creditor) — это «тот, кому кто-либо что-либо должен на основании иска, или на основании обвинения... или в безусловном виде, или со сроком, или под условием». Не всякое субъективное намерение человека считать себя тем, кому многие или все вообще должны, делает его кредитором, но только признание обоснованности этого долженствования со стороны права и закона. Должник (debitor) — «тот, у кого можно истребовать деньги против его воли». Долженствование по обязательству, в этом классическом определении, несколько опримитивлено (хотя исполнение обязательства и должно предполагать денежный эквивалент), но главная характеристика должника в обязательстве выражена однозначно: истребование против его воли. Долженствование по обязательству есть принудительное, подразумевающее при неисполнении (впрочем, как и при исполнении) причинение должнику ущерба — материального или личного в зависимости от того периода римского права, к которому относится возникновение обязательства.
В зависимости от личного качества должника или кредитора могут быть разные варианты их правовых требований друг к другу по одному и тому же обязательству, что, однако, никак не влияет на содержание самого обязательства. Кредитор может быть единым физическим или юридическим лицом — должников может быть несколько (как правило, в этом редком для римского права виде обязательств присутствует государство в качестве кредитора, либо это ситуация, образующаяся при переходе к нескольким наследникам единого и цельного долга наследодателя). Может быть ситуация, когда кредиторов несколько, а должник один; в большинстве случаев это отношения в рамках совместной собственности, или condominium; та же ситуация с наследопреемством долга и др. (Не путать с ситуацией, когда одно лицо-должник заключает или иначе оформляет однотипные обязательства — скажем, берет деньги взаймы — одновременно у нескольких разных лиц-кредиторов: здесь идет речь о наличии нескольких обязательств у одного и того же лица.) Наконец, в обязательстве может присутствовать несколько кредиторов и несколько должников одновременно, причем в свою очередь и кредиторы, и должники могут подразумевать наличие между ними главных и добавочных лиц, но, в конце концов, все сводится к наличию и взаимной ответственности двух. В конце классической эпохи установился принцип, согласно которому исполнение обязательства в целом хотя бы одним из должников в пользу хотя бы одного из кредиторов погашало обязательство полностью и в отношении всех других лиц.
В зависимости от характера ответственности сторон в обязательстве обязательства могли быть долевыми, когда ответственность несли должники пропорционально количеству их, в равных частях в рамках общего размера долга, и солидарными, когда один из должников, предполагалось, несет ответственность за всех других полностью в сумме обязательства или в специально установленной доле, не имеющей отношения к общему количеству должников в обязательстве. И долевые, и солидарные обязательства могли равным образом быть активными и пассивными: т.е. касаться не только должников, но и кредиторов, хотя первая ситуация в ее жизненном проявлении была несравнимо более важной.
В свою очередь, стороны в обязательстве не представляют нечто ни в коем случае не изменяемое. С самого раннего периода своей истории римское право допускало возможность замены лиц в обязательстве, или перенос обязательств на других лиц (в абстрактном выражении обязательство сохранялось в связи между кредитором и должником, характер ответственности которых предопределялся первичным соглашением, но в жизни произошла перемена индивидов, воплощающих эти стороны с точки зрения права). Замена лиц в обязательстве могла происходить двояким путем: 1) в силу требований права, 2) по воле сторон в обязательстве.
В силу требований права обязательства могли переходить по наследству. Принятие наследства в силу универсальности его содержания (см. § VI.3.1) передавало наследнику наряду с чисто материальным содержанием наследства (имуществом) и обязанности наследодателя как кредитора и как должника. Однако не все обязательства могли переходить по наследству: не передавались требования личного характера, возникшие вследствие обиды и сходных правонарушений, не переходили обязанности по алиментным выплатам. Обязательство, кроме того, «не может начинаться с наследника», т.е. не может перейти по наследству обязательство, не оформленное в отношении наследодателя или оформленное им только в отношении своего наследника, не имеющее притом правоустановленной формы — специальных наследственных прав. Переход обязательств по наследству не зависел от специальной воли наследника в отношении их, поэтому этот вид перехода считался общеправовым.
По воле сторон обязательства могли переходить двояким путем: или по обоюдному согласию кредитора и должника, или по одностороннему действию.
Переход обязательства по обоюдному согласию квалифицировался как. обновление обязательства (novatio). Обновление происходило или по воле сторон исключительно, или по требованию закона, когда по тем или другим условиям нужно было сменить лицо, выступающее в качестве стороны, или как-то иначе обновить содержание обязанности. Новация должна была обязательно подразумевать что-то новое, сравнительно с содержанием прежнего обязательства: другое место, другой срок, добавление или отмену оговорки исполнения, другое лицо.
Переход обязательства по одностороннему действию имел специально регулируемый вид уступки обязательства (cessio). Кредитор мог уступить (продать) свое право требования по конкретному обязательству неличного содержания (т.е. нельзя было уступать свое право на возмещение за личную обиду, за причиненное увечие, на выплату тебе алиментов) другому полноправному лицу. Уступка осуществлялась обычным формальным порядком или по суду. Должник извещался об уступке требования, тем самым освобождался от обязательства перед первым кредитором; его согласие или несогласие на это роли не играло, и отныне предусмотренные обязательством действия он должен был выполнять в отношении другого кредитора. Первый кредитор (цедент) нес ответственность только за юридическую действительность передаваемого права, но не за его фактическую осуществимость (например, если уступлено право требования денежной выплаты по долгу, то невозможность должника выполнить требуемое в натуре не возлагает на цедента обязанности возместить разницу). Мог уступить свое право по обязательству и должник, но замена должника должна была происходить почти во всех случаях с согласия кредитора (поскольку обязательство могло быть уступлено тому, кто не имел фактической возможности его исполнить, сняв тем самым ответственность с первого недобросовестного должника). Уступка обязательств имущественного характера обставлялась некоторыми дополнительными условиями: так, нельзя было уступать обязательства в отношении высоких должностных лиц, нельзя было требовать выплаты по уступленному обязательству свыше того, что реально заплатил покупатель (а не того, что вообще предусмотрено по содержанию обязательств), и др.
Содержание обязательства и вытекающие из него взаимные требования кредитора и должника предполагали временную конечность: обязательство не могло быть вообще постоянной обязанностью, обязательство не могло не предполагать своего прекращения при определенных условиях. В этом, как отмечалось, одно из существенных отличий обязательственного от вещного права. Обязательства могли прекратиться сами собой, но могли быть и исполнены; и то, и другое исключало возможность продолжения взаимных требований кредитора и должника по этому обязательству, собственно с этих моментов они прекращали выступать по отношению друг к другу как кредитор и должник. Обобщающих терминов и обобщающей конструкции «прекращения», «исполнения» и т.п. обязательств римская юриспруденция не выработала, основываясь только на отпадении оснований для отдельных требований из обязательств.
Обязательства прекращались — т.е. утрачивали свою силу требования как кредитора, так и должника, хотя бы прекращение последовало действиями с одной стороны — по следующим основаниям: а) смертью лиц, участвовавших в обязательстве — как физической, так и юридической; если обязательство носило личный характер, то этим оно прекращалось безусловно, если имущественный — то прекращалось, если обязанности кредитора и должника не переходили по наследству; б) добровольным соглашением двух сторон — кредитора и должника — об отсутствии на дальнейшее между ними взаимных прав и обязанностей (contractus consensus); причем соглашение это могло быть достигнуто строго теми же лицами, что заключили обязательство, если оно не было уступлено в порядке цессии: нельзя было согласиться о прекращении обязательств в пользу третьих лиц; в) прощением со стороны кредитора, который тем самым как бы отказывался предполагаемых требований; г) давностью невостребования исполнения, которая в любом случае не была долее общей исковой давности, отсчитываемой с момента, предусмотренного в обязательстве.
Обязательства погашались исполнением (или платежом). Не всякое вообще исполнение могло погасить обязательство: исполнение должно было быть осуществлено тем и же лицами, которые выступали в обязательстве в качестве кредитора и должника, в срок, который был предусмотрен в обязательстве или какой законом устанавливался для исполнения обязательств соответствующего рода, соответственно содержанию изначального обязательства (т.е. не считалась исполнением, например, выплата суммы долга кому-то еще, кроме кредитора, спустя год после требуемого срока или выплата долга не деньгами, а собачьими костями, пусть предполагаемой равной ценности). Специальным требованием римского классического права к исполнению обязательств было соблюдение формы, или процедуры. «Заключение и расторжение сделки должно иметь одну и ту же форму». Если обязательство возникало вследствие манципации (особой процедуры отчуждения вещи — фактической или символической), то и исполнение должно было происходить в тех же формах: пять свидетелей, весовщик, произнесение торжественных слов и т.п. Если обязательство возникало вследствие специальной процедуры nexum (под условием самозаклада), то и исполнение должно было сопровождаться той же символической процедурой и как бы снимать с должника все ранее предполагавшиеся следствия. Таким образом, римское право сформировало одно из существеннейших требований обязательственного права, заключавшееся в том, что простой платеж недостаточен для полного погашения обязательства: он должен сопровождаться точными формализованными актами. С распространением права «доброй совести» погашение обязательств могло быть признано и с исполнением в виде неформального платежа (solutio), но должны были теперь представляться юридические гарантии исполнения. Для обязательств, заключенных в письменной форме, исполнение обязательно должно сопровождаться письменной же распиской о получении платежа; для обязательств, заключенных в другой форме, устных и т.п., можно прибегнуть к расписке, но можно было представить 5 свидетелей исполнения.
Обязательства могли погашаться зачетом (compensatio) как случайной формой погашения (поскольку в отличие от исполнения зачет не был обязательным сопровождением обязательства между двумя лицами). Зачет обязательств наступал либо ipso facto, либо по соглашению сторон, либо по исковым требованиям в суде при наличии встречных требований кредитора и должника друг к другу. Абстрактный вид зачета наступал в ситуации, когда кредитор и должник сливались в одном лице (наследовал чье-то имущество, а вместе с ним и обязательство вернуть вещь самому себе). В других случаях зачет обязательств предполагал неформальную сделку или решение суда, но не все обязательства вообще подлежали . зачету в любом случае: зачету подлежали обязательства встречные, одного и того же вида, ясные, однородные, зрелые (т.е. с уже наступившим сроком исполнения), действительные. (Так, нельзя было взаимно зачесть обязательство должника вернуть долг кредитору и обязательство того построить для первого дом, взаимно зачесть требование возместить обиду и выполнить какую-то работу и т.п.).
Если обязательство не прекращалось, не было исполнено и не было условий для зачета его с другим, то наступал факт неисполнения обязательства, предусматривавший специальную ответственность должника.
Неисполнение обязательства прежде всего — в жизненной реальности — приобретало характер просрочки (mоrа). При долгах с неопределенным сроком уплаты обязательство предполагает напоминание об обязанности его исполнить, при долгах срочных необходимость в напоминании отпадает, так как само окончание срока говорит об обязанности должника: dies interpellat pro homine. Обязательства, возникшие в силу правонарушения, предполагают должника (причинителя вреда) всегда просрочившим: вор, в частности, пребывает в просрочке с момента кражи. Просрочка исполнения усиливает ответственность должника, который должен впредь отвечать не только соответственно прямому содержанию обязательства, но и обязывался к возмещению неполученных доходов кредитора, на него возлагался случайный риск гибели вещи, ответственность за возможные убытки и т.п.
Может быть ситуация и с просрочкой исполнения со стороны кредитора, когда должник прямым и недвусмысленным образом выразил готовность выполнить обязательство (например, вернуть долг), но кредитор — по тем или другим обстоятельствам (отсутствие, болезнь, злонамеренность) — отказывается или не способен принять исполнение. Просрочка кредитора снижает вину должника в ряде специальных договоров, но не освобождает вообще от исполнения обязательства; кредитор не вправе усугублять вину должника еще и ответственностью за просрочку.
Просрочка отпадает с прекращением обязательства вообще. Кроме того, может быть общегосударственная отсрочка платежей (moratorium) по причине тех или иных общественных интересов или обстоятельств внешних — на срок не свыше 5 лет. Мораторий предоставлялся или конкретным должникам, или по какому-то единому виду обязательств решением верховной власти или совместным объявлением кредиторов.
Неисполнение обязательств может наступить и вследствие прямого отказа от исполнения его без признанных законообоснованными причин. Как в случае просрочки, отказ от исполнения ставит вопрос о принудительной ответственности по обязательству.
Ответственность по обязательствам в римском праве предполагалась двоякой: личной в древнейший период классической эпохи и материально-имущественной на протяжении остальной истории развития. Личная ответственность по обязательствам вытекала либо из подразумеваемой гарантии долгового обязательства личностью должника, либо из специальной процедуры самозаклада (nexum), т.е. смыслом обязательства была отдача себя в зависимость ввиду имущественных выгод. С законом Петелия (326 г. до н.э.) долговая кабала для римских граждан была отменена, но и в дальнейшем элементы гарантии обязательства возможностью применения личного принуждения к должнику по времени возрождались. Имущественная ответственность могла охватывать все имущество должника, принадлежавшее ему лично; отделенное или обособленное имущество членов семьи не подпадало под долговое исполнение. Неурегулированным римским правом оставался и вопрос о судьбе обязательств, находящихся в имуществе неисполняющего или просрочившего обязательство должника.
Ответственность по обязательствам предполагалась в объеме, предусмотренном содержанием обязанности. Возможно было увеличение или уменьшение этого объема в зависимости от мотива неисполнения: злонамеренность неисполнения влекла дополнительные санкции, которые ввиду невозможности выяснить для неденежных обязательств неполученные доходы или упущенную выгоду, по сути, были штрафными; другие оттенки виновности неисполнения могли смягчить эти санкции. Должник в большинстве обязательств освобождался от ответственности за случай, который послужил причиной неисполнения.
Единственным не чисто правовым способом обеспечения обязательств признавался залог (см. § VII.2.3) — специфическое вещное право, передаваемое должником кредитору в отношении своих вещей: «В собственном смысле мы называем залогом то, что переходит к кредитору, при ипотеке же к кредитору не переходит владение». Позднее помимо залога вещей установился и залог обязательств как способ гарантии других обязательств (получение, например, нового займа гарантировалось передачей в залог долговой расписки от другого должника). В случае неисполнения обязательства без особых судебно-правовых процедур кредитор имел право погасить обязательство за счет стоимости предоставленной ему вещи либо получением полного права собственности на вещь как бы погашал предшествующее обязательство.
Важнейшим и наиболее жизненно массовым источником образования обязательств было соглашение двух сторон-лиц относительно возникновения между ними обязательства определенного содержания — договор (contractus). «Контракт есть взаимное обязательство», «контракт узаконивается через соглашение» — в этих классических для римского права определениях содержания договора самым важным было подразумение необходимости для признания договора правовым обязательством наличия согласованной воли двух сторон. Для договора, таким образом, подразумевалось необходимым: а) наличие объективного элемента — causa, дозволенной хозяйственной цели сторон; б) субъективный элемент — собственно contractus — нзаимное и согласное проявление воли двух сторон относительно одной и той же цели. Последний момент — наличие согласия .в отношении той же цели — также важен, ибо противное дискредитирует волю сторон.
Соглашение воль относительно цели обязательства должно иметь определенную жизненную и правовую форму: «Нет такого обязательства, ни сделки, которые не содержали бы в себе соглашения, сделанного либо в словах, либо в действиях». В зависимости от формы оформления договора-обязательства определяется источник силы обязательства.
В римском праве не было абстрактного договора вообще с подразумеваемыми всеобщими требованиями к содержанию вытекающего из него обязательства также в максимально общем виде. Каждый договор-контракт имел точно и однозначно признанный цивильным правом источник возникновения обязательства по нему. В зависимости от этого источника договоры-контракты подразделялись на четыре типа.
Контракты могли быть вербальными, т.е. заключаться словами (verbis); для действительности обязательства достаточно было произнесения сторонами слов, свидетельствующих об их договорной воле («даю» — «беру», «обещаешь дать» — «обещаю»), причем в древнейший период эти слова имели строго предписанный законами смысл и форму, позднее формализм был заменен буквальным значением словесного волеизъявления. Контракты могли быть литтеральными, т.е. заключаться на письме (literis); для действительности обязательства между сторонами достаточно было действия, создавшего согласованную сторонами запись (расписку, запись в долговой книге и т.п.). Контракты могли быть реальными, т.е. заключаться непосредственной передачей вещи, не сопровождающейся ни обменомсловесными формулами, ни записями (per re); для действенности обязательства достаточно было удостоверения добровольной передачи и соответственно приема вещи. Контракты могли быть консенсуальными, т.е. заключаться неформальным соглашением (per consensu); для их действительности достаточно было удостоверить факт .согласия в отношении содержания обязательства. Типология договоров — не самодовлеющее подразделение, она важна, во-первых, для определения момента заключения договора и, соответственно, начала «исчисления» обязательства (с произнесения слов, от записи, с передачи вещи, с определения согласия); во-вторых, для содержания и объема требований, вытекающих из обязательств: вербальные и литтеральные контакты точно связаны их содержанием, консенсуальные и реальные — более гибкие, в них может что-то быть подразумеваемо соответственно «обычаям оборота». Поэтому вербальные и литтеральные договоры считались контрактами «строгого права», соответственно подразумевая наличие у сторон для их реализации строго законных исков. Реальные и консенсуальные были неформальными контрактами, договорами «доброй совести», опираясь в подразумеваемых обязательствах на иски преторского права.
Существовала и дополнительная классификация договоров-контрактов в зависимости от возложения обязанностей на стороны. Договоры могли быть (1) односторонними, когда их содержанием устанавливалась обязанность только для одной стороны, а другой предоставлялось только право требовать исполнения обязательства (например, заем); могли быть (2) двусторонними, когда устанавливались взаимно перекликающиеся обязанности сторон, как правило, сложные по содержанию (например, купля-продажа: оплатить в срок, но передать вещь и нужного качества и т.д.); и соответственно иски из таких договоров могли быть разнообразными и от двух сторон. Наконец, могли быть договоры (3) в пользу третьих лиц — классическое римское право не знало возможности заключать контракты в пользу не тех, кто участвует в его заключении, но рецепированное право допустило некоторые конкретные виды: договор в пользу собственного наследника, поручение исполнения третьему лицу, как-то связанному с одной из сторон и т.п.
Особую группу договоров римского цивильного права составили т.н. безымянные договоры (innominanti) — не имеющие собственного названия и подразумеваемого этим названием содержания, но признанные правом соглашения сторон со следующим обобщенным смыслом: a) do ut des — обмен вещными правами или прямо вещами, б) do ut facias — совершение действия в обмен на вещное право или вещь, в) facio ut des предоставление вещи за действие, г) facio ut facias обмен интересующими стороны действиями. Все это были практически полностью деформализованные договоры, близкие по своей правовой сути к вообще любым сделкам — пактам.
Пакт (pactum) в римском праве означал, во-первых, специальный тип договоров, не входящих в перечисленные категории контрактов, не располагавших для защиты вытекавших из них требований сторон специальными исками и защищавшихся в русле требований только преторского права при непротиворечии справедливости; во-вторых, — вообще сделку, заключенную в границах права, пусть и не оформленную согласно требованиям и условиям конкретного вида. Первоначально в римском праве пакты представляли собой дополнительные соглашения к основному договору, или вытекающие из главного обязательства, или специально согласованные с правом оговорки: «Простое соглашение не порождает обязательства, а дает только эксцепцию». Поэтому пакты признавались обязательными только в рамках конкретного договора и только для заключивших его лиц персонально; любой следующий однотипный договор не влек за собой ранее входивших в содержание пакта условий. В дальнейшем под пактами стали пониматься некоторые определенные, но самого широкого содержания сделки неформального характера. Главное в этих сделках заключалось не в соблюдении той или иной другой формы, а интересов сторон и общих требований права в отношении разумности и целесообразности договорного права: «Соблюдения только что заключенных соглашений требует справедливость права и самого дела». Но по-прежнему пакты не имели всеобщего значения: стороны могли закладывать в свое соглашение любое, практически, содержание; обговаривать друг друга любыми главными и побочными обязательствами в рамках индивидуального пакта, но заключенное между ними соглашение имело силу, и выработанные обязательства рождали условия только для них самих; другие лица конструировали содержание пусть и схожего пакта по-своему. Условием оставались общие принципы действительности договоров и отсутствие в условиях пакта посягательства на интересы и права других лиц: Privatis pactionibus non dubium est nоn laedi jus ceterorum. Такое самодовлеющее значение условий пакта было принципиальнейшим сдвигом в эволюции вообще договорного права на римской юридической традиции: нормы частного соглашения приближались по своей значимости к требованиям закона, т.е. были для сторон правом.
Для своего существования в праве, т.е. в конечном счете, для возможности прибегнуть к правовым способам защиты своих интересов и права, связанных с предполагаемым обязательством, договор (сделка) должен был обладать объективным и субъективным элементами: целью и содержанием сделки, а также наличием соглашения сторон. Однако этих общих позиций было недостаточно, и римская юридическая традиция конкретизировала условия действительности сделок (договоров).
Договор должен быть законным по цели и по содержанию, т.е. стороны не должны преследовать в своем соглашении интересов, связанных с посягательством на права других, а также на правопорядок, не должны заключать противозаконного соглашения. Соглашение, направленное к нарушению его цели или в условиях исполнения норм права, изначально считается недействительным: Contra juris civilis regulas pacta civila rata non habentur. Помимо этого, сделка не должна противоречить «обычаям и нравам»: «Соглашения позорного содержания нельзя брать во внимание». Договор не может быть по своему содержанию аморальным — конечно, это внеюридический критерий действительности сделки, но апеллирование к «добрым нравам», «обычаям общества» составляло весьма существенную часть римской юриспруденции, особенно важную в учете высокой степени дозволенного индивидуализма частного права.
Договор должен быть определенным по содержанию, в том числе определенным относительно действий или вещей. Эти действия или вещи должны не подразумеваться, но возможно точно определяться в содержании сделки, поскольку категория вещи важна для характера ответственности и для исполнения договора. В частности случайная гибель в ходе действия соглашения вещей родовых не освобождала должника от выполнения обязательства (родовые вещи «не погибают»), тогда как случайная гибель вещи, индивидуально определенной, полностью снимала или принципиально меняла ответственность по договору.
Договор должен предусматривать обязательство, возможное с точки зрения человеческого действия (но не обязательно, чтобы он был возможен для данного человека, выступающего в роли должника: не можешь, не берись!). Невозможное действие изначально не может быть предметом обязанности (например, достать луну с неба, хотя предмет вполне определен). Критериями возможности выступали, во-первых, правовая дозволенность, во-вторых, обычная практика хозяйственного оборота.
Договор должен представлять интерес для кредитора, — т.е. «тот или иной имущественный или неимущественный интерес». Отсутствие очевидного интереса (понимаемого ранее всего как хозяйственная выгода или общественная полезность) ставило под сомнение заключенное обязательство: либо что-то «не чисто», либо договор заключается несерьезно и т.д. Поскольку никакие государственные учреждения, согласно римской правовой традиции, не были вправе изначально вмешиваться в содержание частных сделок, отсутствие интереса для кредитора могло быть использовано только ответчиком-должником в случае неисполнения обязательства как достаточно обоснованный повод для неисполнения.
Подразумевалось, что договор заключается сторонами, способными по праву и по своему гражданскому статусу заключить договор, что они заключают сделку в отношении вещей, находящихся в их возможном правовом обладании и обладании законном (нельзя было заключать сделки по поводу вещей, очевидно краденых, пусть и кем-то третьим), что условия договора отвечают принятым в хозяйственном обороте.
Возникающее в силу договора обязательство полагалось заключенным на срок при неизменности и единстве условий данного обязательства. Именно эта срочность договора предполагала возможность исполнения или погашения обязательства. В этом, в частности, еще одно принципиальное отличие обязанностей гражданско-правовых от публично-правовых (семейных), которые не погашаются временем, давностью и которые следует исполнять, но нельзя «исполнить».
Соглашение сторон, рождающее договор и, в перспективе, обязательство из договора, представляет согласованное соединение на одном предмете воль этих двух лиц. Юридически признанная воля (voluntas) составляет необходимый атрибут действительного для права договора. Необходимость наличия подлинно волевого стремления к заключению именно этой сделки объясняется тем представлением, что волевым образом лицо недвусмысленно может заявить о своем намерении и хозяйственном интересе.
Согласие на совершение того или иного юридически обязывающего действия подразумевает два несовпадающих абстрактно момента: подлинное стремление, выраженное волей к заключению обязательства, и проявление вовне этого стремления, формальное воплощение глубиной воли в жизненных и индивидуальных поступках, которое принято называть волеизъявлением. При совпадении содержаний воли и волеизъявления кого бы то ни было в некоем правовом действии, в заключении обязательства не возникает коллизии сложности с их размежеванием, кроме чисто спекулятивного разграничения: что хотел индивид, то и сказал, сделал, подписал и т.п. Коллизия, важная для правовых последствий (тем более для интересов субъекта обязательства), возникает, когда подлинная воля не согласуется с волеизъявлением: «Есть разница между ясно выраженной волей и молча подразумеваемой... », «можно говорить не то, что желаешь, не то сказал, что голос означает... » и т.д.
С достаточно раннего времени римская юстиция в анализе споров, вытекавших из обязательственного права, считала необходимым на основе различения воли и волеизъявления выяснять подлинную и действительную волю стороны к заключению того или другого договора, сделав из этого один из существеннейших критериев признания соглашения между сторонами справедливым и правовым.
Юридически признанная воля может отсутствовать в соглашении или полностью, в силу изначального неправового свойства, или быть опороченной наличием специальных исключающих условий. Полностью отсутствует воля в любом волеизъявлении, сделанном детьми (infantes); не признается подлинным любое волеизъявление безумных (furiosi); не считаются правовыми обязательствами договоры, заключенные вследствие шутки (jocus), мнимые сделки (simulatio), прикрывающие какие-то другие действия, из-за отсутствия юридически выраженной воли. Собственно в этих случаях отсутствие воли к действительному соглашению презюмируется, и побочные мотивы волеизъявления не устанавливаются.
Юридически признанная воля может страдать серьезными пороками, связанными с несоответствием волеизъявления по тем или иным мотивам действительному намерению лица. Чтобы не давать повода к запоздалому оспариванию любого, прямо или якобы невыгодного для стороны соглашения по мотивам несоответствия, основания ничтожности или оспаривания соглашения могли быть только строго определенными.
Воля могла быть признана недействительной, если волеизъявление было побуждено заблуждением (error) одной из сторон: «Ошибка лишает силы любую двустороннюю сделку». (В одностороннем волевом акте, например, составлении завещания, наличие ошибки не признавалось.) Но далеко не всякое заблуждение имело правовое значение, даже имеющее отношение к юридической стороне договора-обязательства. Так, ошибка в обозначении сделки, тем более в наименовании вещи-предмета обязательства не ломала соглашения, если стороны желали именно того, что реально произошло: «Ошибка в обозначении не имеет значения, если предмет бесспорен». Правовым заблуждением признавалось: а) ошибка в личности контрагента (думал, что заключает сделку с полноправным лицом, оказалось, что с подвластным или вообще недееспособным); б) ошибка в характере сделки (полагал, что продает, — оказалось, что отдает в безвозмездное пользование); в) ошибка в предмете сделки (не та вещь); г) ошибка в мотиве обязательства (незнание каких-то важных фактических или юридических обстоятельств). В основном римская юстиция отдавала предпочтение фактическим ошибкам при заключении сделки.
Воля могла быть признана недействительной, если волеизъявление было вызвано обманом (dolus) с другой стороны: «Когда для виду делается одно, а совершается другое». Обманывать своего контрагента можно не только активным действием: «Можно мошенничать и ничего не делая», — т.е. не отвечать, когда спрашивают, или уклоняться от участия в необходимых для определения предмета обязательства действий. Обманом считалось и активное стремление «получить выгоду в ущерб другого», из чего, например, вытекало требование не расхваливать свой товар по недействительным качествам (купи зубной порошок — вылечишься от всех болезней!).
Воля могла быть признана недействительной, если волеизъявление было достигнуто принуждением со второй стороны или во имя второй стороны (metus). Принуждение могло быть и физическим, и психологическим (угрозы), касаться не только самого договаривающегося лица, но членов его семьи, родственников, быть адресовано не только личности, но и имуществу договаривающегося. Главное было — вызвать «душевный трепет перед настоящей или будущей опасностью». Вместе с тем эта опасность должна быть реальной (не представлять угрозу типа: «Не подпишешь — погашу звезды на небе») и существенной (не такого вида «Не сделаешь — побью стекла в доме»), составляя «не опасение, но страх перед значительным злом». Вместе с тем личная субъективная пугливость не могла служить нарочитым извинением: психическое принуждение должно было составить «не опасение робкого человека, а страх, который с полным основанием охватывает и смелого человека». Принуждение не делало сделку изначально недействительной, но расценивалось наряду с причинением ущерба, и потерпевшая сторона .получала право на особый иск в размере четырехкратного взыскания против стоимости предмета принудительно заключенного договора.
Римское договорное право исходило из общего предположения, что воля к соглашению должна быть выражена лично, представительство не допускалось. Тем самым, в классическую эпоху, безусловно, внимание к волеизъявлению доминировало при оценке обстоятельств заключения обязательства.
Особенность римского права заключалась в том, что традиционное обозначение конкретного договорного обязательства в большей мере предопределяло содержание вытекающих из него юридических обязанностей сторон, нежели то было связано с реальными свойствами предмета договора. Значителен был элемент чисто формального разграничения некоторых договоров, особенно в классическую эпоху, впоследствии утративших столь принципиальные различия. Это было важно еще и потому, что каждое конкретное по своему содержанию требование из невыполнения условий того или другого договора имело свою, строго означенную и неменяемую исковую форму. Предлагаемый ниже обзор содержания некоторых важнейших видов договоров имеет поэтому несколько формальную цель: показать их содержание sui generis, характеризовать наиболее типичные приемы конструкции обязанностей и ответственности сторон. Ввиду излишне специализированного характера этой стороны договорного римского права, сведения о формах исковой защиты для каждого типа договоров не приводятся.
Заем (mutuum) был одной из древнейших форм договорного права и сохранился как один из главнейших институтов всего хозяйственного оборота и впоследствии — кредита. «Дача взаймы заключается в передаче вещей, которые можно взвесить, подсчитать, измерить. Эти вещи мы даем с тем, чтобы они поступили в собственность получающего, а он нам впоследствии вернул не те же вещи, а другие, но такого же рода».
Смысл договора займа состоит в том, что одна сторона передает другой право собственности на вещи, причем необходима реальная передача вещи в прямое обладание и специальное согласие об условиях займа. Первоначально, в древнейший период это согласие выражалось в весьма специфической форме стипуляции (взаимного обмена торжественными обещаниями), позднее — обыкновенной письменной форме. Предметом договора займа (в его специфически римской конструкции) признавалась не любая вещь, а только телесная, находящаяся в обороте, отмеченная только родовыми признаками (не признавался заем, например, в отношении обязательств, сервитутов, индивидуально-специфических вещей: картины определенного мастера или содержания и т.п.); при операциях с другими по виду вещами качество займа не сохранялось.
Заем считался односторонним обязательством: предполагалось, что пользу от договора займа формально извлекает только одна сторона — должник. Заем был поэтому безвозмездным договором, в случае с деньгами — беспроцентным, из чего вытекало отсутствие каких-то прав на возмещение потерянных выгод, прибылей и т.п.: Mutuum dare nihil inde sperantes.
Жизненные требования выдвигали, естественно, более разумную позицию о необходимости возмещения кредитору его «благотворительности», но норма права оставалась неприкосновенной. Проценты поэтому стали включаться в сумму займа — это делало, во-первых, необходимым особое соглашение о процентах или ином вознаграждении кредитору, но строго в пределах вещей того же типа, что были предметом займа, во-вторых, органично сформировались различия между двумя моментами займа: получением его и определением валюты (стоимости) займа. Из этого различения последовали характерные особенности ответственности сторон при займе.
Доказательство — при возможных коллизиях — того, что дадено по займу, лежало на кредиторе, а не на должнике (что тот не брал); формальная безвозмездность договора делала кредитора более активной стороной требования по займу, и он изначально получал некоторое преимущество. Договор заключался или на срок, или до востребования — просрочка исполнения определялась истечением установленного срока или предъявлением требования (с учетом установленной законами отсрочки любого исполнения по долговым обязательствам в 30 дней).
Риск случайной гибели валюты займа (вещи) возлагался на должника по общему правилу отождествления прав собственности с ответственностью — вне зависимости от степени и формы вины займополучателя и даже при полном ее отсутствии: родовые вещи «не погибают» в праве (поскольку всегда можно одно зерно заменить другим, таким же, вино — другим и т.д.).
Договор займа подразумевал только основные обязанности сторон, причем главным образом только одной — займополучателя: он обязан был вернуть вещь (валюту займа) с соблюдением качества ее, сорта и количества; возможность условного перерасчета и замены качества валюты займа подробно стала регулироваться только в рецепированном праве, но и тогда обставлялась многими оговорками. Напротив, соблюдение кредитором качества даваемой взаймы вещи не было обязательно: опять-таки играло роль представление о безвозмездности договора.
Обязанности должника рождались только с реальной передачей ему предмета (валюты займа); само по себе соглашение о займе никакой юридической силы не имело. Момент передачи вещи и был началом момента ответственности должника, поэтому договор займа относился к общему подвиду реальных контрактов.
Специфический правовой вариант передачи вещи одной стороной другой с хозяйственной целью составляла ссуда (coommodatum). Ссудой признавался договор, по которому передавалась вещь, определяемая только индивидуальными признаками (дом, участок земли, конкретное орудие труда и т.п.). Эти вещи давались во временное пользование с обязательством вернуть не только с сохранением субстанции вещи, но и обусловленного ее качества.
Смысл договора ссуды состоял в том, что одна сторона передавала другой (ссудополучателю) право пользования на вещь, остававшуюся в собственности ссудодателя; ссудополучатель мог пользоваться вещью (мог и не пользоваться), мог извлекать из нее иные доходы, но не мог передавать вещи (предмета ссуды) третьим лицам. Для действительности требовалась только реальная передача вещи-предмета ссуды и не требовалось никаких иных специальных условий о пределах и содержании соглашения, так как это рассматривалось как сопутствующее главному действию. В этом смысле ссуда также относится к категории реальных контрактов, момент реальной передачи вещи был моментом отсчета возможной ответственности и возможных претензий.
Предметом договора ссуды признавалась вещь телесная (ограничения, сходные с теми, что устанавливались для займа), но не обязательно находящаяся в гражданском обороте: может быть передана вещь, запрещенная к обороту, но дозволенная к частному обладанию (например, безнравственная или запрещенная книга). Предметом ссуды могла быть и недвижимость — что было важнейшим отличием от договора займа, придавшим ссуде более широкое хозяйственное значение. Качество вещей, становящихся предметом ссуды, необходимо для определения пределов возможной ответственности ссудополучателя.
Хозяйственную выгоду из договора ссуды формально извлекала только одна сторона — ссудополучатель, так как ссуда считалась строго безвозмездным договором, подобно займу; но в отличие от займа здесь невозможно было скрытое соглашение о процентах, о симуляционной оплате и т.п., поскольку не признавалось наличие «валюты» ссуды. Все возможные выгоды для ссудодателя должны были составлять предмет отдельного или сопутствующего, но особого соглашения — пакта. Однако по возможным требованиям и последствиям договор ссуды был двусторонним договором.
Ссудодатель (кредитор) обязывался к тому, чтобы предоставить вещь надлежащего качества, гарантирующего ее хозяйственное использование с выгодой для ссудополучателя; при недостаточном качестве вещи на нем лежит дополнительная обязанность или по приведению вещи в нормальное состояние (чтобы плуг вспахивал почву, раб работал, а не болел, и т.п.), или по убыткам, причиненной этой вещью другому (откармливание рабочего скота до нормального состояния, починка повозки и т.д.). Ссудополучатель обязывался, во-первых, вернуть именно эту вещь — или в срок, или по востребованию (с учетом законной отсрочки), а также возместить все возможные ухудшения вещи сравнительно с тем отправным качеством, в каком она была ему передана. Должник нес ответственность практически за любую свою вину.
При ссуде право собственности на вещь оставалось за кредитором, поэтому, по общему правилу римского права, он же нес ответственность за возможную случайную гибель вещи при ее использовании. Ее стоимость (но не такая же вещь) возвращалась — должником только при наличии вины с его стороны. Однако это не значило, что должник находился в более выгодном сравнительно с кредитором положении: бремя доказывания обстоятельств ухудшения вещи (по моей — не по моей вине и в какой степени) возлагалось на ссудополучателя. Кредитору следовало доказать только право собственности на вещь, а сам факт пребывания вещи в руках другого обязывал того ко всем гарантиям и к доказательству своей невиновности в ухудшении свойств вещи.
При договоре ссуды кредитор не обязывался принимать особых забот о качестве вещи, предоставляемой в ссуду: она должна только исполнять предположенную хозяйственную функцию, но не исполнять ее наилучшим образом (по принципу «дареному коню зубы не смотрят»), поскольку ссуда рассматривалась как безвозмездный договор и вариант хозяйственной благотворительности (реально хозяйственно используемая вещь не могла улучшать своих свойств).
Еще один пример оборота-передачи вещи одной стороной другой представлял договор хранения, или поклажи (depositum). По договору хранения передавалась вещь любого качества и любой спецификации на безвозмездное сохранение с обязательством хозяйственно не использовать вещь и вернуть ее в целости и надлежащем качестве.
Смысл договора хранения состоял в том, что одна сторона (поклажедатель) не передавала никакого вещного права на данную вещь, уступая только фактическое владение на время, т.е. это было своего рода обязательство по поводу услуги в отношении некоей вещи. Для действительности договора необходима только реальная передача вещи (даже без обмена какими-либо условиями, молчаливо принятая); дополнительное соглашение может устанавливать условия возврата, порядок дополнительных гарантий, обеспечения и т.п., но не касается основных обязанностей сторон из этого договора.
Предметом договора поклажи признавалась любая телесная вещь — определяемая индивидуально или родовыми признаками, безразличного свойства в отношении возможности к гражданскому обороту. Кредитор (поклажедатель) может и не быть собственником этой вещи, так как признавалось возможным хранить и чужие вещи у другого лица.
Поклажеприниматель выступал перед всеми третьими, посторонними данному договору лицами в качестве фактического добросовестного владельца, но право владения его было весьма ограниченным. Любые посягательства на предмет поклажи со стороны третьих лиц отвергались правовыми средствами преторской защиты, но, с другой стороны, поклажеприниматель не имел права хозяйственно использовать вещь: за это он нес ответственность как за причинение ущерба.
Хозяйственную выгоду из поклажи извлекал формально только поклажедатель (кредитор), поскольку договор также считался как строго безвозмездный; наличие какой-либо оплаты а условиях договора поклажи дискредитировало договор и переводило его в другое качество. Риск случайной гибели вещи, отданной на хранение, оставался на кредиторе, должник нес обязанности только добросовестно хранить вещь, как «добрый хозяин», но не более, т.е. не проявляя особой рачительности.
Договор был двусторонним в отношении возможных претензий и обязанностей вследствие поклажи. Поклажедатель обязан был дополнительно возместить возможные и тем более реально понесенные должником издержки по хранению вещи (например, по кормлению отданного на постой коня, по выгуливанию скота и т.д.), а также возможные причиненные вещью убытки. Поклажеприниматель обязывался к тому, чтобы вернуть вещь в физической целости, но без строгого соблюдения ее первоначального качества (например, отданная на хранение статуя покрылась паутиной, мрамор заветрел и т.п.). В случае поклажи вещей, определенных родовыми признаками, возникал особый случай договора — т.н. необычная поклажа (depositum irregulare). В этом случае должник обязан был возместить все прямые потери, происходившие с вещами во время хранения (уменьшение количества зерна, молока и т.п.). К нерегулярной поклаже относилось и отдание на хранение денег — в незапечатанном виде (с запечатанными деньгами спецификации не возникало). По признаку смешения вещей они переходили в собственность поклажепринимателя (как правило, банкира), а поклажедатель приобретал вытекающее из поклажи требование о возмещении суммы, а кроме того — о прямых потерях, в качестве которых теперь выступали проценты по пользованию деньгами.
Еще один специализированный случай поклажи с особыми последствиями для сторон наступал в экстраординарных обстоятельствах, когда кредитор вынужден был прибегнуть к помощи хранителя (стихийные бедствия, пожар и т.п.) — depositum miserabile. Если договор возникал как вынужденный ответ на предложение услуги со стороны поклажепринимателя, то, чтобы избежать злонамеренного использования тягостных обстоятельств, поклажедателю давался иск о возмещении возможных убытков от незаботливого хранения в двойном размере против реальной стоимости его вещей.
Ответственность по договору поклажи начиналась с момента принятия вещей на хранение и строго обуславливалась поступлением этих вещей в реальное обладание, т.е. поклажа также относилась к категории реальных контрактов.
Вторым главнейшим институтом хозяйственного оборота, наряду с займом, стала купля-продажа (emptio-venditio) — сделка, в едином правовом акте объединявшая два самостоятельных действия: передачу вещи и ее оплату. Купля-продажа — «договор такой, посредством которого одна сторона передает другой в собственность вещь, а вторая сторона передает первой обусловленную цену в деньгах.Смысл договора купли-продажи в двойном действии: одна сторона получает необходимую ей по тем или другим соображениям вещь в собственность, вторая сторона (продавец, или кредитор) получает в собственность деньги в оговоренном размере — иначе говоря, происходит взаимная передача прав собственности в отношении разных, не совпадающих друг с другом вещей (купли-продажи нет, если цену проданной вещи будет составлять сама эта вещь).
Предметом договора купли-продажи могут быть вещи как телесные, так и бестелесные (можно продать и обязательство); главное — неизъятие этих вещей из гражданского оборота. Можно продать и купить даже право требования (но нельзя — право, вытекающее из публичных, семейных обязанностей, в том числе право наследования). Можно продавать и покупать вещи как родовые, так и определенные индивидуальными признаками. Но для действительности купли-продажи любая вещь должна быть точно определена, в отношении родовых вещей — выделена и поддаваться коммерческому исчислению (мере, весу и т.п.). Особенность римского отношения к купле-продаже заключалась в том, что вещь должна быть предварительно выделена (т.е. происходила покупка не вообще зерна, а, скажем, 20 мер зерна, обособленных и ставших как бы самостоятельным целым — в этом было трансформированное представление о купле-продаже, пришедшее из самых древних для римского права времен, как о конкретном обмене двумя совокупностями вещей: товара и денег). Могли также продаваться вещи, должные появиться в будущем (урожай будущего года) или даже шансы (вся добыча, взятая при захвате крепости, и т.п.).
Хозяйственную выгоду в результате купли-продажи получают две стороны, поэтому это двусторонний договор с одинаковыми по силе встречными обязанностями и, соответственно, возможностями для встречных требований. Помимо этого, двусторонность договора подразумевает наличие специально обусловленного отношения к совершаемому действию также с обеих сторон.
Необходимое для действительности договора согласие должно подразумевать конкретную вещь, о которой согласились обе стороны, и также конкретную цену, о которой они договорились; отсутствие любого из этих моментов изначально уничтожает куплю-продажу. Поскольку предполагалось, что согласие о товаре логически первенствует (договор не начинается: «продай мне что-нибудь за 1000 талантов»), согласие о цене служит правовым завершением заключения сделки, выплата ценовых денег для действительности согласия не существенна: «Не уплата цены, но согласие совершает куплю-продажу». При отсутствии обоих элементов — и товара, и цены — также нет и договора. Цена должна быть выражена в деньгах, а не в чем-либо ином, пусть и равной ценности. Необходимое для действительности согласие должно подразумевать и приемлемость товара, также оговоренную с двух сторон: со стороны его качества и со стороны его обладания продавцом.
Купля-продажа в своем юридическом свойстве распадается на 2 стадии: соглашение о договоре и собственно исполнение договора; стадии могут совпадать по времени, но могут быть отдалены значительным промежутком (в отношении будущих вещей, например, это безусловно подразумевается). Последующие обязанности сторон порождает уже само соглашение (содержащее два элемента — см. выше), купля-продажа есть консенсуальный по своей категории контракт. Поэтому до исполнения договора его можно расторгнуть только по обоюдному согласию, после исполнения — также только по взаимному и обоюдному согласию.
В силу множественности оговаривающих подразумеваемых при купле-продаже условий для ее действительности, обязанности сторон при этом договоре также разветвлены и подразделяются на основные, вытекающие из свойств договора, и дополнительные. Основные обязанности продавца при купле-продаже: а) предоставить вещь-предмет договора в фактическое обладание покупателя и в дальнейшем не препятствовать этому обладанию; б) получить от покупателя оговоренную сумму. Покупатель обязан: а) оплатить товар в означенной сумме денег и в срок, забирать товар к себе он не обязан (т.е. невзятие товара у продавца не уничтожает купли-продажи и не дает основания для требования о признании ее несовершившейся). Из этого последнего обстоятельства вытекала та особенность, что риск случайной гибели вещи при купле-продаже возлагался на покупателя, даже если он не вступил в фактическое обладание этой вещью (разумеется, без препятствий со стороны продавца); в отношении вещей громоздких или недвижимых сложились определенные символические правила уступки вещи (передача ключей от дома или амбара, рострального навершия для корабля и т.п.). Дополнительные обязанности продавца состояли в том, что: а) он обязан был гарантировать качество вещи, предупредить о ее скрытых недостатках, а если покупатель был несовершеннолетний, слепой и т.п. — и о явных; б) он обязан был гарантировать покупателю против истребования вещи кем-то третьим — против evictio, т.е. выступить в качестве полноправного собственника вещи. Покупатель в свою очередь был обязан осмотреть вещь, при коллизиях вещь подразумевалась осмотренной (нежелание этого было уже пренебрежением своей обязанностью по договору и не уничтожало сделки). Из несоблюдения этих дополнительных обязанностей вытекали главные требования, которые стороны могли предъявить друг другу.
При несоблюдении продавцом обязанности гарантировать качество вещи покупатель мог требовать восстановления ситуации, т.е. расторжения договора и возвращения ему денег; этот иск мог быть предъявлен в течение 6 месяцев с момента совершения сделки; покупатель мог также потребовать не расторжения сделки вообще, но уменьшения покупной цены соответственно выявившимся недостаткам товара — этот иск можно было предъявлять в течение года. При несоблюдении продавцом второй обязанности, т.е. если вещь оказывалась несобственной, покупатель, к которому объявившийся собственник предъявлял виндикационный иск, в свою очередь имел право потребовать от продавца двукратного возмещения понесенного им ущерба (стоимости вещи).
При выражении цены товара не в деньгах, а в других единицах или в другой вещи, купли-продажи не возникало. Но такая сделка также признавалась правом в качестве консенсуального констракта «доброй совести» или т.н. безымянного контракта. Мена (permutatio) состояла в обмене правами собственности на две разные вещи, принадлежащие разным сторонам. Содержание договора и обязанности сторон были абсолютно схожими с куплей-продажей, но уже гарантировать качество вещей и против эвикции обязывались обе стороны одновременно. Для действительности соглашения недостаточно простого соглашения, надо, чтобы договор был исполнен хотя бы одной из сторон (если вещи не были переданы в течение некоторого времени, договор уничтожался).
Совокупность разнопорядковых сложных действий двух сторон по поводу возмездного использования одной из них вещей или действий другой получила обобщенное регулирование в качестве договора найма (locatio-conductio). Подобно купле-продаже в этом договоре в едином правовом акте соединялись два самостоятельных действия, в равной степени рождавшие обязанности для двух сторон: передача вещи или действия и их оплата. Наем — это такой договор, по которому одна сторона передает другой вещь или услугу другой на срок, а другая сторона передает первой в собственность вещь или деньги в качестве возмещения.
Смысл договора найма в том, что наймодатель передает наймополучателю предмет договора во временное пользование, а сам получает в порядке возмещения деньги или вещи на праве собственности; т.е. происходит обмен права собственности на право пользования или на чистое обязательство.
Предмет договора найма разнообразен, и в зависимости от предмета римское право выделяло внутренние подвиды этого договора: можно нанимать вещи для своего хозяйственного использования (1.-с. rerum), можно нанимать работу-услуги безотносительно к ее конкретному содержанию, (1.-с. operarum), можно нанимать человека на работу, имея в виду ее результат, т.е. хозяйственный смысл для наймодателя представляет не процесс, а то, что выйдет в итоге (l.-c. operis).
Подобно купле-продаже, наем также распадается в своем юридическом свойстве на 2 стадии: соглашение о найме и собственно исполнение договора; в отношении первого подвида может быть совпадение этих стадий по времени, в отношении найма услуг и работы (подряда) безусловно подразумевается разрыв по времени соглашения и исполнения; при найме услуг специально имеется в виду некоторая длительность исполнения, поскольку без этого требования нет качества найма услуг, а пойдет речь только о подряде.
Хозяйственную выгоду из договора получают две стороны, поэтому это двусторонняя сделка, и обязательства в равной мере касаются обеих сторон. Наймодатель обязан предоставить вещь, услуги или работу точно в срок в соответствии с соглашением и соответственного качества и количества со всеми принадлежностями и подразумеваемыми итогами. Наймополучатель обязан, во-первых, принять вещь, услуги или работу и оплатить, во-вторых, либо в точно обусловленной договором сумме, либо пропорционально использованию. Возмещение по найму может иметь вид не строго денежного вознаграждения: например, при найме недвижимости может иметь место выплата вознаграждения в виде продуктов с этого участка (оброка).
В отличие от договора ссуды наем вещей не обязывает наймодателя возмещать издержки по содержанию вещи, поскольку изначально это договор возмездный (поддержание вещи в нормальном состоянии, прокормление нанявшегося в услужение человека лежит на наймополучателе).
Наниматель вещи нес ответственность за сохранение физического качества вещи, но не за неизменность этого качества: поскольку смысл договора заключался в использовании, что предполагало возможность изнашивания. Улучшение вещи, не вызванное необходимостью, не оплачивалось; ухудшение расценивалось по мере этого изменения вещи. В процессе найма допускалось изменение условий найма в пользу нанимателя по его одностороннему требованию; изменение в пользу наймодателя (либо нанявшегося) не допускалось.
Договор найма считался действительным с момента соглашения, т.е. это был консенсуальный контракт. Обязанности сторон определялись также с момента соглашения: даже если исполненная работа погибнет или не состоится без вины подрядчика, наниматель обязан оплатить ее полностью в соответствии с первоначальным соглашением.
Безвозмездное выполнение услуг или работы одной стороной в пользу другой получило регулирование как специальный договор поручения (mandatum). Поручение было односторонним договором, и требование безвозмездности было главнейшим определяющим его свойством: «Оплата уничтожает поручение». Согласно этому договору предполагалось, что одна сторона дает некоторое поручение о выполнении в свою пользу действий, а вторая принимает на себя эти обязанности из соображений вспомоществования или «обычаев торгового оборота». Предметом договора поручения могло быть выполнение услуг или работы, во-первых, реальных, во-вторых, дозволенных, в-третьих, нравственных; кроме того, предполагалось, что первая сторона (поручатель) имеет некоторую хозяйственную выгоду от поручения —- отсутствие этого ставило под сомнение договор по причине возможной doli.
Поскольку договор рассматривался как односторонний, поручитель мог в любой момент заявить о прекращении договора; вторая сторона обязана была выполнить поручение в любом случае, не могла произвольно снять с себя поручения, не могла и изменить условия поручения (продать вещь, например, не за предписанные 100 сестерций, а за 80; но и за 200 тоже не могла). Ответственности за качество и «количество» выполненного тоже не было, главным было следование условиям поручения по форме; все возможные оговорки и исключающие условия можно было совершать только в дополнительных соглашениях-пактах к основному договору, которые не имели самостоятельной силы.
Обязанности оплатить у поручителя за исполненное поручение в собственно правовом смысле не было; у принявшего поручение не было и оснований для требований этой оплаты. Однако следование «добрым нравам» предполагало, что поручение будет оплачено. В отношении поручения особым категориям исполнителей (лицам интеллектуальных или почетных профессий — врачам, учителям, юристам) сложилось специальное понятие honorarium, которое не имело отношения ни к содержанию поручения, ни к его интересности для поручителя, но только к личному качеству того, к чьим услугам прибегали.
Исполнитель поручения мог претендовать на возмещение убытков, понесенных им в ходе исполнения поручения — но только действительных, а не подразумеваемых; упущенная выгода хозяйственной деятельности от исполнения поручения также возмещению не подлежала. Исполнимость поручения лежала только на взявшем его: не можешь исполнить — не берись.
Объединение хозяйственных усилий нескольких лиц (услуг, работы, но не объединение только вещей!) в достижении совместной цели определялось как товарищество (societas). Римское товарищество характеризовалось как особый институт частного права, восходящий к семейно-патриархальным связям: «Товарищество — своего рода братство».
Товарищество представляло собою объединение средств и усилий нескольких лиц (в римском праве не было точного решения, сколько лиц могут минимально считаться товариществом; по-видимому, двое тоже могли образовать товарищество) в достижении единой цели, представляющей несколько обособленное качество по сравнению с личными интересами каждого из лиц, т.е. полагалась определенная цель товарищества. Бесцельное товарищество, не стремящееся к выгоде для своих членов, ставило под сомнение действительность договора. В деятельности сторон интересы товарищества должны были доминировать: «Прежде всего следует принимать во внимание интерес товарищества, а не одного из членов». Формально члены товарищества находились в нем на равном положении.
Товарищество не создавало самостоятельного субъекта права, тем более оно не признавалось юридическим лицом, способным к самостоятельным юридическим действиям. Если в итоге деятельности товарищества получалась материальная прибыль или ценностные вещи, то они рассматривались как совместная собственность членов товарищества (condominium — см. § VII.2.1); «вступая в товарищество, никто не перестает быть собственником своего имущества» — т.е. особой собственности товарищества не существовало.
Товарищество учреждалось простыми неформальными действиями: «Товарищество можно учредить словами, действиями или через вестника». Его действительность и обязательность для сторон согласования своих действий с интересом товарищества начиналась с момента соглашения, т.е. товарищество представляло также консенсуальный контракт. Главной целью товарищества предполагалась итоговая прибыль. Распределение этой прибыли должно было быть предметом специального соглашения между членами товарищества: она могла распределяться пропорционально имущественному вкладу в деятельность товарищества, вложенным усилиям и т.п. Если не было специального соглашения, то распределение прибыли осуществлялось равными долями. Не допускалось (т.е. ставило под правовое сомнение смысл договора) т.н. «львиное товарищество», когда в пользу одной стороны шли все прибыли от деятельности, а на другие возлагались все обременения деятельности. Убытки от возможной деятельности товарищества также возлагались либо поровну, либо в соответствии с вкладами. Установление внутренней вины среди членов товарищества (кто больше виноват в убытке, кто меньше) правом не принималось.
Прекращалось товарищество с выходом хотя бы одного из его членов, согласия на это других не требовалось (правда, в конце классической эпохи устанавливались некоторые временные ограничения, обязывающие товарищей к продолжению предпринятой деятельности). Прекращалось, товарищество с окончанием (исполнением) его цели (например, дом выстроен). Перед третьими лицами от имени товарищества мог выступать только специальный представитель, член товарищества действовал от себя.
Причинение личного или имущественного ущерба одним лицом другому исторически стало объектом правового внимания еще ранее договоров между индивидами; ответственность за посягательства на личность и на имущество в римском праве также сформировалась едва ли не прежде отчетливых норм договорного права.
Частным правонарушением (delictum), т.е. предусматривающим для его субъекта только гражданскую ответственность (в отличие от публичных правонарушений, или crimen), считалось причинение вреда отдельному лицу, его семье или имуществу вследствие прямого или косвенного нарушения прав этого лица с возникновением обязанности возместить вред; нарушение прав, в свою очередь, должно было носить внеправовой характер, не вызываться законоустановленным применением предписанных правом мер (например, принудительный привод в суд действительного должника, уничтожение имущества, с помощью которого кто-либо пытался совершить преступление, и т.п.).
Субъектом правонарушения (деликта) могло быть признано только физическое лицо и причинившее вред также физическому лицу. Важной особенностью римского права было то, что в нем не признавалось возможным причинить (с точки зрения права) вред юридическому лицу, тем более не допускалось понятием деликта, что его субъектом может стать лицо юридическое (корпорация и т.п.).
Ответственность за последствия деликта была строго личной и безусловной: «Никого нельзя освободить от ответственности за правонарушение». Под этой безусловностью понималось, что и должностное лицо будет ответственным за деликт, причем совершенный им — безразлично — в процессе исполнения должностных обязанностей или в личном гражданском качестве (Nemo delictis exuitur). Ответственность была только личной в том отношении, что касалась личного имущества (в случае ответственности индивидуализированной: просить извинения и т.п. — это также нельзя было поручать другому лицу или делать за счет другого лица).
Хотя в осуществлении действий, квалифицируемых как деликт, активно участвует индивид, последствия — новые права и новые обязанности — возникают помимо воли этого лица. Поэтому для своего признания в качестве деликта эти действия должны отвечать некоторым ограниченным требованиям, т.е. деликт имел некоторые обязательные реквизиты.
Субъектом деликта могло выступать полностью гражданское правоспособное лицо; ущерб может нанести и лицо alieni juris (женщина, подвластный сын, сословно неполноправный индивид), но ответственность возлагается в любом случае только на полноправного римского гражданина, обязанного отвечать в том числе и за своих подвластных.
Деликт должен составляться строго материальным нарушением прав другого лица в отношении его личности и имущества; чистый умысел, покушение, посягательство никоим образом не рассматриваются в связи с деликтным правом — или деликт совершен и в этом он совершенен, либо правонарушения вообще, нет (покушался, но не поджег урожай, намеревался оскорбить, но промолчал и т.п.; однако не то же: замахнулся, но не ударил, потому что «замахивание» само по себе может быть квалифицировано как оскорбление).
Материальность деликта должна сопровождаться виновностью субъекта, его причинившего, причем виновностью особого, частноправового рода, отличающегося в римском праве от форм и видов вины, признанных для права уголовного.
Деликтом признавалось нарушение прав другого лица, но не всегда заранее определенное правом, т.е. сторона могла впервые обосновать, что в связи с теми или иными особенностями взаимоотношений, характера вреда и т.п. в отношении ее совершен деликт, хотя бы до того никогда юридически это действие не рассматривалось как правонарушение; иначе говоря, строгого принципа законности, подобно тому, что имел важное значение для уголовного права, не применялось. В некотором только отношении это широкое усмотрение ограничивало общее требование римского порядка правозащиты: чтобы быть признанным, право должно располагать для своей защиты специальными исками в конкретной квалифицированной форме. Однако в случае с деликтами и это ограничение ослаблялось возможностью прибегать к искам преторского права, «доброй совести», основанным на сиюминутных коллизиях.
Деликт предусматривал только имущественную возможную ответственность за причиненный вред — безразлично, личного или материального свойства. Эта ответственность могла распространяться на возмещение как прямого вреда, так и косвенного, прямых и косвенных убытков. Конкретные размеры устанавливались индивидуальными исками, причем нельзя было произвольно менять сумму и размеры возмещения в рамках субъективного требования. Ответственность выражалась либо в точно обозначенной законными предписаниями сумме, либо в кратной сумме ущерба (таким образом, по сути, это было соединение и возмещения вреда, и штрафа за правонарушение).
Содержание вины с точки зрения частного права — важнейший момент для квалификации деликтов, в том числе и в отношении различий между частными правонарушениями и собственно уголовными преступлениями. «Люди нарушают право умышленно, в порыве чувств или случайно; умышленно — разбойники в шайке, в порыве чувств — пьяные в драке, в т.ч. с оружием в руках, случайно — когда на охоте стрела, выпушенная в зверя, убивает человека». Наличие вины в той или иной форме было обязательно для наступления последствий частноправовой ответственности.
В отличие от уголовного права частноправовая виновность не обязательно должна была заключать в себе моральный элемент, т.е. чтобы присутствовала вредная направленность воли. Главное — в объективном итоге деяния, причем — также в отличие от квалификации римских преступлений — ущерб может быть причинен не только активным действием субъекта, но и его бездействием. В зависимости от отношения виновного лица к причинам появления деликта различалось четыре основные формы частноправовой виновности:
1) Умышленный ущерб (dolus), неразрывно связанный со злостным умыслом (dolus malus): лицо желало наступления вредных последствий и сознательно реализовало свои действия в направлении ущерба для другого лица; критерием здесь было противоречие гражданской порядочности, сопряженное с определенным «вызовом» правовому статусу другого лица.
2) Неумышленный ущерб: лицо не желало наступления вредных последствий, но в силу своего гражданского состояния обязано было соблюдать определенные пределы правового и общественного поведения, проявлять требуемую в обществе осмотрительность. В свою очередь, неосторожность подразделялась на подвиды: а) грубая неосторожность, грубая вина (culpa lata), приравниваемая к dolus: когда совершивший деликт показал себя не понимающим того, что присуще среднему человеку и обычному хозяину (например, что в амбаре костер не зажигают, хотя бы для приготовления пищи); б) легкая вина, или простая неосторожность (culpa levis): когда нарушение таково, что его не допустил бы заботливый хозяин, нормально пекущийся о своих вещах (например, очевидно, что нельзя оставлять незакрытыми бочки с вином, хотя и в закрытом помещении, и т.п.); в) собственно небрежность, или вина легчайшая (culpa levissima), т.е. когда нарушение таково, что его можно было избежать только при высочайшей бдительности и предусмотрительности, которой нельзя требовать от каждого и которая обязательна только в очень специальных ситуациях, но которая равно не служит абсолютно извиняющим обстоятельством.
3) Случайный ущерб, вызванный более случаем (casus), нежели поведением лица: субъект не только не желал причинить ущерб, но и соблюдал все условия нормального, внутриправового поведения в отношении другого лица, но все-таки он стал материальной причиной причиненного ущерба. Случай с точки зрения частного права также не освобождал от ответственности. Но было исключение, когда невыполнение обязательства или прямое причинение ущерба было связано с действием непреодолимой силы (vis major). Общее понятие о снимающей ответственность с лица непреодолимой силе сводилось к физической невозможности человека противодействовать ей — cui resisti nоn potest. Конкретно римское право относило к действию непреодолимой для человека силы кораблекрушение, вызванное штормом, наводнение, землетрясение, извержение вулкана — перечень этот был исчерпывающим и на то время (как, впрочем, и в рецепированном праве) расширению подлежал с большой осторожностью.
Главнейшими конкретными видами деликтов римского права, к которым в той или иной степени сводились многие другие, были: а) нанесение личной обиды, б) кража личного имущества, в) повреждение или уничтожение чужого имущества.
1) Обидой (injuria) квалифицировались неправомерные действия в отношении отдельной личности; «так называется потому, что не по праву». Содержанием ее были материальные, т.е. выраженные вовне действия одного лица в отношении другого, нарушившие достоинство или телесную неприкосновенность, или и то и другое одновременно; «Обида совершается вещью, или словом; вещью состоит в ударе рукой, словом — без руки». Самьм тяжким видом обиды считалось членовредительство (повреждение руки, ноги, глаза), менее тяжким — ранения, еще менее серьезным — побои или подобное. Особой спецификации подлежало оскорбление, так как не всякие намеренные слова могли считаться таковым: «Оскорбление делается из душевного состояния того, кто оскорбляет».
Ответственность за обиду в древнейшую эпоху предполагала точную — в смысле таксации — сумму штрафа соответственно подвиду типа. Недостаточность такой формы возмещения стала очевидной ео временем, когда номиналы штрафов оставались неизменными веками, а деньги теряли в цене; кроме того, формальная оценка не могла учесть всех субъективных моментов «обидности». Поэтому в преторском праве — и в позднейшее время в целом — истец получил право сам обосновывать имущественный размер претензии по обиде, который корректировался, претором: «Atrox оценивается сообразно действию, месту или лицу» — т.е. на квалификацию обиды как тяжкой, менее тяжкой и т.д. стал влиять не только собственно материальный вред, но и место нанесения обид (например, при стечении народа), характер действия («честный» удар или выражение крайнего пренебрежения и т.п.).
Важность индивидуального оформления правового требования в случае обиды усугублялась требованием своего рода постоянства личного восприятия: «нельзя считать претерпевшим беззаконие того, кто однажды согласился с подобным действием». Иначе говоря, однажды не предъявив иск по поводу конкретной обиды (например, пощечины или обзывания вралем), в дальнейшем лицо утрачивало право предъявлять кому-либо иск по поводу тех же действий — как бы признавалось, что в отношении тебя эти действия не носят обидного характера, что тобою же и признано. В случае с этим деликтом высокая степень индивидуальной обоснованности напрямую сопрягалась с высокой требовательностью в отношении правосознания, исключающего произвольное прощение действий других.
2) Кража (furtum). Этот деликт составляло любое по конкретному виду посягательство на имущество частного лица — имея в виду строго движимую вещь: похищение ее, неправомерное пользование, неправомерное удержание и т.п. (Посягательства на вещи, находящиеся в общественной собственности либо вне индивидуализированной собственности вообще, расценивались как уголовные преступления — см. § III.2.2). Предполагалось и наличие специального отношения правонарушителя к содеянному, к цели использования украденного у кого-либо имущества: «Злоумышленное отчуждение вещи в целях наживы — самой вещи, пользования ею или обладания».
Кражу совершал любой индивид, пользующийся вещью без воли ее хозяина, а не только тот, кто явно уносил чужую вещь. В этом смысле субъектом этого деликта могло стать любое лицо, даже неполноправное, хотя ответственность вменялась по общему принципу деликтного права. Объектом кражи, признавалось, могла быть любая движимая вещь, но только телесная и не принадлежащая к категории бесхозных; действия субъекта должны были выражаться в определенном изменении материального отношения к вещи: унос, увод, удержание, использование отданного на хранение и т.п. Действия эти должны были производиться против воли истинного собственника или обладателя вещи (украсть можно было вещь не только у полноправного собственника, но и у владельца).
Кража также подразделялась на несколько подвидов. Открытая кража (furtum manifestum) расценивалась первоначально как чисто уголовное преступление, наказываемое телесным наказанием и 4-кратным возмещением вреда. Критерий «открытости», «явности» совершения деликта был не общепринят в римской юстиции: подразумевалось, что правонарушитель застигнут на месте преступления. Но при этом одни классические юристы считали, что «место» оформляется, если правонарушитель пойман во время совершения правонарушения, в ходе его (in flagranti), другие — если просто застигнут на месте преступления, третьи — до тех пор, пока вор не отнес вещь к себе для укрытия, четвертые — если правонарушителя видели с украденной вещью в любом месте. Неявной кражей (furtum nес manifestum) считалось иное похищение имущества (т.е. наказывалось или обнаружение краденого, или обнаруживалось неправомерное действие в отношении чужих вещей), этот вид карался 2-кратным к стоимости вещи штрафом. Квалифицированными подвидами кражи признавались дополнительно обнаружение кражи (furtum conceptum), когда украденная вещь обнаруживалась при обыске дома подозреваемого правонарушителя в присутствии свидетелей, и скрытая кража (f. oblatum), когда вещь оказывалась подброшенной другому лицу с целью сокрыть подлинного вора; оба эти подвида кражи влекли 3-кратный штраф относительно стоимости краденой вещи.
В конце классической эпохи к явной краже — с точки зрения ее последствий и санкций — приравнивался и грабеж (rupina), связанный с явным отнятием у кого-либо частного имущества, прежде всего денег.
3) Повреждение чужого имущества (damnum injuria datum). К этому виду деликта относились неправомерные действия лица, выразившиеся в строго материальном повреждении чужого недвижимого имущества, либо той категории движимых имуществ, что относились в древности к разряду манципируемых вещей (скот, рабы, строения) (т.е. повреждение, например, повозки или одежды не могло квалифицироваться как damnum i. d.). Общие случаи деликта были сформулированы законом Аквилия (286 г. до н.э.), к которому комментаторами были добавлены нормы, касающиеся ответственности за посягательства на движимые вещи. Необходимыми элементами деликта и, соответственно, ответственности по нему были: материальное выражение повреждения вещи, причем поддающееся реальному обозрению, лучше — исчислению, и виновность лица в этом. В зависимости от степени виновности лица определялся итоговый размер возмещения за ущерб. По общему правилу, основанием для квалификации как damnum injuria datum могла быть даже самая легкая неосторожность постороннего лица.
В случае ответственности требовалось возмещать не только прямой ущерб (возможен был штраф до 2-кратной стоимости вещи), но и косвенный, связанный с лишением тех выгод, что мог бы иметь хозяин от использования поврежденных вещей (например, нуждавшийся в печени» раб не мог некоторое время работать — возмещению подлежала и стоимость лечения, и предполагаемая прибыль от его работы).
Совершенно особый вид нарушения чужих прав создавали ситуации т.н. неосновательного обогащения, последовавшие в результате дозволенных по правовой форме, но порочных по сути действий, причинивших ущерб физическому лицу.
Римское право не выработало общего понятия неосновательного обогащения и общих критериев оценки тех или иных действий как неосновательных. Применялись только отдельные требования, выраженные строго специальными исками, по конкретным случаям. К ним относились: платеж не существовавшего в действительности (мнимого) долга, заем у недееспособного лица, задаток несостоявшейся сделки, взимание избыточных процентов по займу, прибыль от дарений между супругами, изначально правом запрещенных. Случаи неосновательного обогащения создавало исполнение безымянных контрактов с изначально бесчестной с точки зрения права целью. Неосновательным считалось обогащение, полученное от приданого, если брак был недозволенным по внутренним его 5 качествам или свойству брачующихся; неосновательным был честный выигрыш, но в бесчестной игре (не мошенничество в обычной карточной игре или игре в кости!). В случае неосновательного обогащения возникало требование о полном возмещении прямого ущерба и возможных прибылей от вещи или предмета, вошедшего в это обогащение (если деньги — то проценты по ним). Основанием требования были соображения справедливости: а) обогащение должно было произойти не вообще, но за счет конкретного лица — нельзя было предъявлять иск, если обогащение произошло за счет лица, безвестно отсутствующего, либо вообще «промыслом Божиим»; б) обогащение было достигнуто не в связи с предполагаемыми бесчестными действиями. Последнее было особенно важно: не имел права требовать возврата данной им судье взятки истец, проигравший дело, не принимался иск по поводу неосновательного обогащения к проститутке за ее «натуральные услуги», нельзя было требовать назад уплаченное за подлинное или мнимое избавление от преследований, от вымогательства и т.п. Специальные случаи требований из неосновательного обогащения имели место в случае кражи, когда вор обязывался возместить неполученные доходы от возможного использования украденной вещи (эти виды исков давались не собственнику вещи, а ее пользователю или держателю, которые не имели права требовать возмещения стоимости украденного в кратном размере).
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Право и Юриспруденция
|
|
