Тихомиров М. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 25. Время, место и причины возникновения Пространной Правды

Анализ состава Пространной Правды привел нас к выводу, что Правда была составлена на основании целого ряда источников, среди которых по особой их важности должны быть выделены Краткая Правда, Устав Владимира Мономаха и протограф Сокращенной Правды. Составители Пространной Правды воспользовались этими источниками не механически, а провели большую работу по их согласованию. Уже это обстоятельство позволяет отвергнуть предположение о частном происхождении Пространной Правды. Едва-ли какое-либо „частное" лицо взялось бы за большой и по существу неблагодарный труд составления юридического кодекса древней Руси. В данном случае можно провести параллель из истории летописания. История составления летописей показывает нам, что летописание в древней Руси было тесно связано с епископскими кафедрами и крупными монастырями, а в некоторых случаях — с деятельностью отдельных князей. Создание больших летописных сводов являлось непосильной задачей для „частных"

лиц, хотя они могли принимать участие в переписке и даже составлении летописных заметок. Так, нам известен пономарь Тимофей и священник Герман Воята, принимавшие участие в составлении новгородских летописей XII—XIII веков.
Защитники „частного" происхождения Пространной Правды ссылаются на то обстоятельство, что Правда дошла до нас в многочисленных и разнородных списках, следовательно никогда не имела официального значения. Но это замечание вызвано недоразумением. Как мы видели ранее, все списки Пространной Правды восходят к одному общему протографу. Подобные списки со всеми их различиями отражают историю памятника в XIV—XVI веках. Никакого значения не имеют ссылки и на многочисленные разночтении в списках Правды. Это — обычное явление для рукописной традиции. Даже многочисленные списки Евангелия и Апостола, которые, казалось бы, были особенно ценны для древне-русских книжников, наполнены множеством' описок и искажений. При стремлении к быстрой переписке текста и неминуемом ослаблении внимания от длительной работы писцы делали ошибки в любых текстах.
Понятие „частного" или неофициального происхождения Пространной Правды допускает возможность возникновения Правды не только под пером какого-либо „частного" лица, но и в стенах какого-либо монастыря. Такого мнения как раз придерживался В. О. Ключевский, считавший, что Правда возникла в церковных кругах для разбора судебных дел гражданского населения, жившего в церковных вотчинах. Следует заметить, что мнение Ключевского резко выделяется среди других и свидетельствует о громадном таланте и необыкновенной эрудиции автора. Но для того, чтобы доказать возможность возникновения Правды в церковных кругах, необходимо, прежде всего, проанализировать состав Пространной Правды. Ключевский проводит ряд параллелей между переводными византийскими сочинениями (Закон Судный людем и др.) и Правдой. Однако все места с такими параллелями попали в Пространную Правду из Краткой и не доказывают существования прямого влияния памятников церковного характера на Пространную Правду.
Рядом с этим Пространная Правда обнаруживает почти полное отсутствие интереса к церковной практике древней Руси, являясь памятником в полном смысле слова гражданским. В этом отношении интересно изложение статьи о поконах вирных в Пространной Правде, в которую эта статья попала из Краткой. Оставляя платеж в одну куну за сыр по средам и пятницам, составители Пространной Правды выбрасывают слова краткой редакции о рыбах, когда платежи придутся в „говЪние". Таким образом, церковная терминология покона вирного оказывается чуждой Пространной Правде.
В Пространной Правде только один раз упоминается о чернецах* да и то попутно при ссылке на возможность кр'ажи, сделанной холопами княжескими, боярскими и чернеческими. В этом случае крайне характерно умолчание о холопах митрополита и епископов, хотя термин чернеческого холопа, возможно, уже имеет в виду церковного, холода, вообще.
Эта особенность Пространной Правды выглядит крайне странно при сравнении с юридическими памятниками южнославянских стран. В Законе Винодольском 1288 года читаем целый ряд статей, относящихся к деятельности епископа. Болгарская юридическая компиляция — Закон Судный людем — начинается словам# о „божьей правде", после чего следует ряд правил, имеющих непосредственное отношение к церковной практике („Прежде всякое правды надлежит о божьей правде гла- голати").
Большая забота о церковных делах проявляется и в знаменитом Законнике Стефана Душана.

доказательство. Между тем церковные круги очень рано начали ополчаться против роты. Одно слово, опубликованное Петуховым и относящееся, повидимому, к первой половине XI века (в нем упоминаются набеги печенегов), прямо говорит: „на роту к церкви не пущайте, се бо не ротница создана, но молебница, собираитеся к ней на молбу".
Обычай приносить роту был признан впоследствии почти официально новгородскими архиепископами, предложившими приносить роту только в одной церкви,у но последовательное применение этого обычая в Пространной Правде, все-таки говорит против ее церковного происхождения.
Пространная Правда указывает, что за холопа и за робу не платится вира, а только урок, тогда как церковные памятники усиленно проводят мысль об ответственности господ за убийство своих рабов. В так называемом правиле с именем Максима читаем такое постановление: „аще кто челядина оубьет то акы разбойник приимет епитемью".
Дела о наследстве по Пространной Правде разбираются князем, тогда как по церковным уставам Владимира и Ярослава они рассматриваются епископом.
Одним из наиболее сильных доказательств в пользу церковного про-? исхождения Правды, по мнению В. О. Ключевского, является отсутствие в ней упоминания о древнерусском „поле", или судебном поединке, тогда как есть ряд указаний на то, что судебный поединок применялся в древней Руси. Действительно, в позднейших памятниках, например в Псковской Судной грамоте, судебный поединок является наиболее частым способом доказательства справедливости претензий. То же находим в судебнике 1497 года. Но отсутствие указаний на „поле" еще не является доказательством того, что составители Пространной Правды сознательно избегали говорить о судебном поединке. Пространная Правда не упоминает о многих правонарушениях и процессуальных фактах. Так, в ней почти отсутствуют указания на споры о земельных имуществах, нет упоминаний даже о таких преступлениях, как насилие над женщинами и т. д., хотя о них говорят договоры Новгорода с немцами XII—XIII века. Точно так же можно сомневаться и в том, что „поле" являлось постоянным судебным доказательством в древней Руси

1. XII веков. Упоминание о судебных поединках в русских памятниках появляется только в XIII веке. Кирилл Туровский, ополчавшийся против многих уродливых явлений своего времени, совершенно молчит о судебных поединках, как молчат о них и другие сочинения XI—XII веков, даже Вопрошание Кириково. Поэтому допустимо думать, что судебный поединок вовсе не являлся таким распространенным явлением в древней Руси XI—XII веков, как в более позднее время. Напомним здесь что „поле" целиком отсутствует в краткой редакции Правды, а также в договоре Новгорода с немцами 1195 года. Между тем трудно предположить, чтобы вопрос о „поле“ сознательно был обойден во всех древнерусских памятниках XI—XII веков, в том числе и в договорах с немцами.

Не является доводом в пользу церковного происхождения Пространной Правды и отсутствие в ней указаний на смертную казнь. Как известно, византийское законодательство знало не только смертную казнь, но и наказания в виде различных способов членовредительства (отсечение рук и ног, ослепление и т. д.).

отьню и дЪдню". В этом сказании слышатся отголоски какой-то борьбы, шедшей между церковными и гражданскими кругами вокруг вопроса о смертной казни.
Повидимому, ко второй половине XI века относится одно любопытное поучение на тему о смертной казни. Автор этого поучения ратует за применение смертной казни против разбойников, так как князья отказываются от применения казни ради получения виры. Это поучение обнажает нам причины нежелания князей заменить виры казнью: .виры были постоянным источником княжеских доходов. Защитниками смертной казни были представители церковных кругов, а не наоборот. Таким образом, отсутствие в Пространной Правде упоминаний о смертной казни как наказании скорее говорит о гражданском, чем о церковном происхождении этого памятника.
Одновременно с отсутствием черт, характерных- для памятников церковного происхождения, Пространная Правда дает очень много указаний на княжеский суд и княжескую администрацию. Так, Пространная Правда тшательно отмечает виры и продажи в пользу князя. „Продажи* в пользу князя отмечаются, например, в статьях о бороде, зубе, о краже бобра и т. д. При этом мы замечаем стремление установить какую-то единую шкалу продажи. Действительно, основная ставка, которая упоминается в виде продажи князю, обычно устанавливается в 3 и 12 гривен. Так, 12 гривен уплачиваются за удар мечом, не вынутым из ножен, рукояткою меча, за удар батогом, за вора, убитого у клети после рассвета, за обиду, нанесенную закупу его господином, за холопа, ударившего свободного человека, за бороду, за зуб, за украденного бобра и борть, за мучение огнищанина, за'убитого холопа и т. д. Продажа в 3 гривны выплачивается за отрубленный палец, за удар жердью, за кражу челядина, поездку на чужом коне, кражу княжеского коня, муку смерда и т. д.
В Пространной Правде встречаются и другие цифры продажи и уроков в пользу князя, но ставка в 3 и 12 гривен все-таки является преобладающей.1
Забота о князе и его доходах проходит красной нитью через весь текст Пространной Правды. Вместе тем компетенция княжеского суда по Пространной Правде очень велика. Кроме чисто уголовных дел, князь рассматривает даже дела о наследстве, которые, как говорилось выше, по церковным памятникам, целиком относятся к компетенции церкви. Пространная Правда подчеркивает особенные отношения между князем и смердами. Статья об уроках скоту заканчивается словами: „то ти уроци смерд о мъ оже платять князю продажю“. Наследство смерда, умершего без сыновей, также переходит к князю: „аже смердъ оумреть, то задницю князю“. Пространная Правда отличается очень разработанной номенклатурой различных должностей при княжеском дворе. Кроме общего термина „княжего мужа", мы находим названия княжеского тиуна, отрока, мятельника, детского и мечника. Все эти должности неоднократно упоминаются в древнерусских памятниках XII—XIII веков.
Такой памятник как Пространная Правда, был предназначен не только для регламентации юридической практики древней Руси, но, в первую очередь, для обеспечения интересов князя. Интересы древнего общества, знавшего, главным образом, платежи за „обиду1“, нашедшие свое отражение в Древнейшей Правде, отступают в Пространной Правде на второй план перед интересами князя и княжеской администрации. Усиленное внимание к высоким „вирам “ и „продажам 4 крайне характерно для Пространной Правды.

князя. Но время появления Пространной Правды может быть отодвинуто еще далее в XII век, так как в числе ее источников мы находим Краткую Правду, появившуюся, вероятнее всего, между 1125—1136 годами в Новгороде, и протограф Сокращенной Правды, возникший не ранее второй половины XII века- Поэтому с большим вероятием время возникновения Пространной Правды можно отодвинуть к концу XII века.
С другой стороны, самым поздним временем появления Пространной Правды надо считать 1280 год, к которому относится древнейший список Правды в Синодальной Новгородской Кормчей. Но, как мы видели выше, Пространная Правда вошла в состав Синодальной Кормчей и Мерила Праведного уже в дефектном виде. Следовательно, она не могла ' быть составлена в момент написания Синодальной Правды, а возникла ранее.
Как мы видим, общие соображения о времени возникновения Пространной Правды дают сравнительно немного. Перед исследователем остается громадный промежуток, почти в столетие (с конца XII по конец XIII века), в течении которого мог возникнуть рассматриваемый памятник. Конечно, мы можем признать, что Пространная Правда не могла возникнуть позднее татарского нашествия, т. е. позднее 1237 года,
но такое заключение остается во всяком случае голословным, так как в позднейших юридических памятниках, подобных Псковской Судной грамоте, мы также не обнаружим каких-либо намеков на татарское влияние.
Однако вопрос о происхождении Пространной Правды далеко не столь неразрешим, как это кажется. Пространная Правда не является памятником, одиноко стоящим среди других источников по истории Руси

1. XIII веков, а может быть сопоставлена с известным и более или менее точно датированным документом — договором Смоленска с Ригой в 1229 году. На близость постановлений Русской Правды и Смоленского договора указывал уже П. В. Голубовский: „В Русской Правде, говорит Голубовский, за убийство свободного человека назначается 40 гривен за голову; в Смоленской Торговой Правде —10 гривен серебра, а за гривну серебра 4 гривны кунами, т. е. 40 гривен. В § 3, статьи а, Смоленской Торговой Правды находим даже выражения Русской Правды:, „кто биеть дроуга деревъмь, а боудете синь, любо кровавь4*. Как в Рус- ской Правде за смерть княжеского чиновника назначается вира в 80 гривен кун, так точно и по Смоленской Торговой Правде за княжеского тиуна полагается 20 гривен серебра или 80 гривен кунами. По Правде 1229 года за выбитие зуба виновный платился штрафом в 3 гривны серебра, или в 12 гривен кун, как мы находим в Русской Правде. За увечье глаза, руки, ноги по Смоленской Торговой Правде взимался штраф в 5 гривен серебра, что вполне соответствует 20 гривнам кунами Русской Правды".1

Голубовский указывает и ряд других соответствий между текстами Пространной Правды и Смоленским договором, отмечая преимущественное право иностранного купца на получение долга по Русской Правде и по Смоленскому договору. Наконец, один из списков Смоленского договора, признаваемый Голубовским за проект князя Всеволода Мсти- славича 1234 года объясняет нам статью Пространной Правды об испытании железом.2
Параллели Голубовского не только показательны, но могут быть продолжены и далее. Действительно, между списками Смоленского договора и Пространной Правдой есть определенная связь. Но раньше, чем о ней сказать, нам придется остановиться на самом договоре 1229 года.
Смоленский договор 1229 года, как известно, сохранился в копиях, которые расклассифицированы П. В. Голубовским на две группы:5 первую или древнейшую группу образуют экземпляры ABC; вторую DEF и G. Особое положение занимает экземпляр А, который по Голубовскому „представляет собой действительный оригинал Смоленской Торговой Правды4'. Это доказывается „сохранившейся на шнурке печатью с надписью: „Великого князя Мстислава Давидовича**. Экземпляр В составлен при князе Александре Глебовиче (1297—1303) и представляет собой список с А. Экземпляр С тоже список с А, но сделанный ранее с экземпляра В. Вторая группа копий договора, которую П. В. Голубовский считает позднейшей, имеет приписку, указывающую на появление этих копий после татарского нашествия. Экземляр D „есть позднейшая копия с древнейшего списка Смоленской Торговой Правды с позднейшими прибавлениями** Экземпляры Е, F и G — копии с протографа экземпляра D. Наконец особое место занимает экземпляр К, кото-

1.  П. В. Голубовский. История Смоленской земли до начала XV столетия, Киев* 1895, стр. 207—208.
2.  П. В. Голубове кий. История Сиолепской земли до начала XV столетия, Киев,. 1895, стр. 207—2С8.

рый „представляет собой проект условий торговли, написанный в Смоленске при Всеволоде Мстиславиче, т. е. около 1239 г. "
Голубовский указывает, что первая редакция договора является подлинным договором 1229 года с печатью князя, хранившимся в Риге. По его мнению, текст договора был переведен на смоленское наречие с немецкого текста, который, в свою очередь, представляет собой перевод „с латинского чернового проекта." Другая редакция с печатями немецких властей хранилась в Смоленске и была переведена прямо с латинского чернового текста.
Схема Голубовского сделалась общепризнанной, и только в недавнее время была подвергнута существенной критике со стороны Н. П. Лихачева и Гетца. Рассматривая печать при экземпляре А, на которой читаются слова „великого князя Федо печать", Лихачев указывает на ее полное сходство с печатью Федора Ростиславича Смоленского конца XIII века и считает, что список А „есть такая же копия с договора князя Мстислава, как и редакция В". Точно так же на основании печати, привешенной к экземпляру D, Лихачев устанавливает его принадлежность князю Глебу Ростиславичу (1270—1277). Таким образом, разрушается представление о том, что первая группа списков договора является в то же время и древнейшей.
К сожалению, выводы Лихачева также далеко не бесспорны, хотя и многое уточняют в вопросе о датировке списков договора.
Интересное добавление к мнению Голубовского делает Гетц в специальном труде, посвященном немецко-русским договорам средневековой эпохи. Гетц отмечает, что древнерусский текст в списке D, во многих случаях отличается большей древностью, чем в А, и больше отвечает древнерусской терминологии. Поэтому Гетц делает следующий вывод: Список А представляет собой перевод, который был изготовлен немецкой стороной в Ри е или Дерпте, и переведен тамошними переводчиками с немецкого на русский. Наоборот, список D является работой человека, хорошо знакомого с древнерусским языком и терминологией.

Правды.
Но особенно близок к тексту Пространной Правды тот список Смоленского . договора, который напечатан в Русско-Ливонских актах отдельно в виде 2-го приложения в конце текста. Голубовский считает этот список проектом договора, составленного в 1234 году при Всеволоде Мсти- славиче, основываясь на словах договора, „како то было при моемь отци при МьстиславЪ при Романовици и при моемь братЬ при МьстиславЪ^ Гетц относит этот список к 1250 году, но без достаточных оснований повторяя вслед за издателями Русско-Ливонских актов рассуждения о том, что слова „отец" и „брат" не всегда означают степени родства и не замечая того, что приводимые им примеры имеют мало общего с формулами договора.
В этом проекте договора (как далее мы его будем называть) мы на-- ходим особую близость к тексту Пространной Правды. Произведем сравнение некоторых текстов проекта и Правды, имея в виду, что в подлиннике проекта указаны новые, а в Правде старые гривны (1 новая гривна равнялась 4 старым).

ПРОЕКТ ДОГОВОРА
Аже оубьють моужа вольного тъ выдати разбоиникы, колико то ихъ боудЬть было; не боуд%ть разбойников*), то дати за го- ловоу 10 [40] гривен сБрЬбра
ПРОСТРАННАЯ ПРАВДА
(Троицкий список)
Будеть ли сталъ на разбои безъ всякоя свады, то за разбойника люди не платять„ но выдадять и всего съ женою и с дйтми. на потокъ и на разграбление (7)

статей Пространной Правды („аче же холопь кд% куны вложить" ... „аже пустить холопъ в торгъ, а одолжаеть" (115). Перед нами одни и те же экономические условия, выдвигавшие из своей среды таких холопов, которые могли вести крупные торговые операции. По Смоленскому договору это холопы князя или боярина, как это и следовало предполагать.
Наконец, замечательна терминология Смоленского договора, в особенности проекта 1234 года, чрезвычайно напоминающая Пространную Правду. Вот несколько примеров языка проекта договора: „разбойники, голова, двое того дати (в Правде—двоиче платить), роукоу ототьнеть (Правда- оутнеть руку), тъваръ дасть вь долгъ, а в проче его воля, задница,, гостиный товаръ (Правда — гостины куны), послушьство, тяжи, на железо (на испытание железом), д^тьскыи, должьбит, воротити, тоуто и тяжи конецъ, свада" и т. д. Все эти термины имеют сходство с теми частями Пространной Правды, которые были заимствованы из Краткой Правды и протографа Сокращенной. Наоборот, словарный материал устава Владимира Мономаха, как южнорусского памятника, стоит далеко от Смоленского договора 1229 года.
Что же легло в основу проекта Смоленского договора? На этот вопрос некоторый ответ дают тексты самого договора. После краткого введения о причинах и обстоятельствах заключения договора во всех его списках читаем слова: „здЬ починается Правда „или“ а се починокъ ПравдЬ“. Таким образом, списки Смоленского договора излагают какую-то „ Правду которую мы с полным правом можем отожествлять с Пространной Правдой.
Сходство постановлений Пространной Правды и Смоленского дого- вора 1229 года не может быть признано случайным. Между этими памятниками существует определенная связь. Следовательно, мы должны признать, что постановления Пространной Правды не были фикцией, а отвечали действительным юридическим нормам начала XIII века. Но Смоленский договор имел очень ограниченное значение. Задачей его было обеспечить возможность торговых сношений Смоленска с Ригой. Этим сношениям постоянно угрожали ссоры между русскими и немецкими купцами, возникавшие не только на торговой, но и на уголовной почве. Поэтому Смоленский договор опирается на Правду. Голубовский справедливо называет Смоленскую Правду торговой, но он же признает „что в Смоленской земле основанием права была Русская Правда". Это соображение Голубовского представляется вполне правильным. Мы видим, что некоторые экземпляры смоленского договора носят следы псковского и новгородского говора. С другой стороны, Пушкинский сборник, на ряду с Русской Правдой, включает в себе особый список Смоленского договора 1229 года.
Была ли Правда, положенная в основу Смоленского договора 1229 года, той же самой редакции, какая известна нам, мы не знаем, но ряд статей Смоленского договора становится понятным только при допущении мысли о существовании более полного памятника, на который ссылается этот договор. Таково, например, постановление смоленского договора об испытании железом; „роусиноу не вести латинина ко жельзоу горячемоу, аже самъ въсхочетУ*. Это постановление находит себе объяснение в Пространной Правде, где подробно говорится об испытании железом в статье о свержении виры. Проект Всеволода Мстиславича ясно обнаруживает знакомство с Пространной Правдой, как на это указал уже Голубовский. Согласно проекту, если ответчик по доброй воле понесет железо л окажется невиновен, то „10 гривен сЪрЪбра за соромъ емоу възяти". 10 гривен серебра, составляющие 40 гривен кун, тесно связаны с цифрой в 40 кун „железного4*, которая упомянута в Пространной Правде.

равна 4 гривнам кунами или пеня- зями („а за гривну серебра 4 гривны коунами, или пенязи“). Между тем Пространная Правда ведет счет по старому, т. е. знает только гривны кун. Следовательно, Пространная Правда имеет более древний счет и, таким образом, появилась ранее Смоленского договора 1229 года, являясь одним из его источников.
Ход предыдущих рассуждений привел нас к выводу, что Пространная Правда возникла в конце XII или начале XIII века, на основе целого ряда памятников, в числе которых наиболее важное значение имели Краткая Правда, Устав Владимира Мономаха и протограф Сокращенной Правды. Таким образом, по нашему мнению, Пространная Правда является сводом более ранних юридических памятников. Составители Пространной Правды поступали так же, как это делали составители других юридических
памятников древней Руси, например, церковных уставов Владимира и Ярослава. Они взяли несколько источников, соединили их вместе и подвергли соответствующей обработке. Причины такой обработки, проделанной составителями Краткой Правды над ее источниками, объяснены нами ранее. Краткая Правда в дошедшем до нас виде получила форму сводного юридического сборника, но была основана на действительных княжеских уставах. В еще большей мере то же самое можно сказать о Пространной Правде. Ряд данных привел уже нас к мысли о том, что Пространная Правда возникла в Новгороде в конце XII или начале XIII века. Попробуем аргументировать это положение некоторыми доказательствами.
Как известно, начало XIII века было временем установления новгородской вольности. Князья еще пользовались в Новгороде большой властью, но значение их постепенно падало. К этой эпохе относится ряд летописных свидетельств о существовании в Новгороде каких-то уставов „старых4* или „передних" князей. Впервые уставы „старых князь" упоминаются в новгородской летописи под 1209 годом. Характерно, что летопись суммарно говорит об уставах, не называя еще никаких княжеских имен. Под 1228 годом летопись пишет уже прямо о „грамотах Ярославлих", о которых снова упоминается под 1229 годом, с прибавлением слова „всЬхь" („на вскхъ грамотахъ Ярославлихъ") и добавлением фразы о „передних" князьях. Как мы видим, между летописными известиями 1209 года, с одной стороны, и 1228—1229 годами, с другой, существует значительная разница. Известие 1209 года еще не говорит об „Ярославлих грамотах", упомянутых в 1228—1229 годах.
Содержание этих грамот в известиях 1228—1229 годов совершенно неясно. Известие 1228 года рассказывает, что новгородцы послали к Ярославу со словами „поеди к нам, забожницье отложи, судье по волости не слати; на всей воли нашей и на вьсех грамотах Ярославлих ты нашь князь". На этом основании можно было бы говорить, что в грамотах Ярославлих упоминалось „забожничье" и требование не посылать судей в волости. Но такое мнение было бы неправильным, так как ни откуда не видно, чтобы вопрос о „забожничьем" и судьях в волостях оговаривался в грамотах Ярослава. Это могло быть нововведением, которое 'требовало отмены. Если слово „забожничье" остается неясным, хотя речь, повидимому, идет о какой-то новой пошлине, то посылка судей по волостям была явно связана с нарушением судебных прав новгородцев. Следовательно, упоминание о грамотах Ярославлих было в этом случае вполне уместно.
Такое толкование известия 1228 года ваходит подтверждение в известиях 1229 года, под которым в новгородской летописи записано: „и цЪлова* (князь Михаил Черниговский) крестъ на всЪй воли Новгородь- стЬй и на всйхъ грамотах Ярославлих; и вда свободу смьрдомъ на 5 л^тъ даний не платити, кто сбежалъ на чюжю землю, а симъ повеле, къто еде живеть, како уставили передний князи, тако платите дань". Таким образом, получается, что дань, установленная „передними" князьями, не имеет отношения к грамотам Ярославлим и что свобода смердов на 5 лет так же была дана не на основании этих грамот, а являлась дополнительным пожалованием. Поэтому мнение о существовании особых привилегий или особой жалованной грамоты Ярослава, будто бы данной Новгороду и носившей политический характер, представляется недоказанным. Действительно, как объяснить не только утерю этой важнейшей грамоты, но и отсутствия сколько-нибудь ясных ссылок на ее содержание в новгородских памятниках. „Ярославли грамоты" как-бы случайно появляются на страницах летописи и вновь исчезают. Вместе с тем трудно думать, что грамоты Ярослава могли иметь такое содержание, тсоторое даже через два века вполне удовлетворило бы новгородцев.
Исслед. о Русской Правде                                                                                                                         15
Вольности Новгорода в первой половине XI века, несомненно, резко отличаются от вольностей более позднего периода. Поэтому представление о грамотах Ярослава, как о политических актах, установивших своего рода конституцию Новгорода, представляется явно натянутым.
Между тем летописец, говоря о „грамотах Ярославлих", имел в вид у что-то определенное. Какие же памятники, известные нам, подходят под это название? В настоящее время известны два памятника, связанные с именем Ярослава: церковный устав Ярослава и Пространная Правда. Церковный устав явно не имеет отношения к событиям, упомянутым: в летописи под 1228—1229 годами, следовательно, остается Пространная Правда. Можно предполагать, что летописец имеет в виду именно Пространную Правду или, может быть, еще какой-либо подобный памятник, именуя его грамотой Ярослава (например, протограф Сокращенной Правды). Есть возможность указать и дату, с которой можно связывать возникновение Правды. Появление Правды, повидимому, связано с крупнейшими политическими событиями в Новгороде в 1209 году.
События этого года рассказаны в Синодальном харатейном списке следующим образом, В 1205 году новгородцы отняли посадничество у Михалка Степановича и передали его Дмитру Мирошкиничу, чем завершилась долгая борьба между двумя конкурирующими боярскими родами. Дмитр был, повидимому, сыном Мирошки Нездинича, который был новгородским посадником в конце XII века в течение ряда лет- Правление Мирошкиничей носило несколько тиранический характер. В 1208 году брат посадника, Борис Мирошкинич, велел убить на Ярославлем дворе Олексу Сбысловича. Убийство вызвало большое возмущение в Новгороде. На следующий день 17 марта в именины Олексы (Алексея) „плана святая богородиця у святаго Якова в Неревьскомь конци". Летопись каким-то образом связывает смерть Олексы с приходом из Владимира Лазаря, княжеского мужа Всеволода Большое Гнездо. Повидимому, Мирошкиничи держались, главным образом, при поддержке суздальцев. В 1209 году новгородцы ходили на помощь Всеволоду против рязанских князей. Всеволод, одарив новгородцев, отцустил их обратно „и вда им волю всю и уставы старыхъ князь, его же хотеху новгородьцы и рече им: „кто вы добръ,того любите, а злыхъ казнити". Посадник Дмитр, раненый под Пронском, остался во Владимир о-Суздальской земле. Это послужило сигналом против Мирошкиничей. Новгородцы, вернувшись домой, собрали вече и разграбили дворы Мирошкиничей „а житие ихъ поимаша» а села их распродаша и челядь, а скровища их изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ раздтЬлиша по зубу, по 3 гривнЬ по всему городу и на щит; аще кто потай похватилъ, а того единть бог в-Ьдаетъ, и от того мнози разбогат£ша; а что на дьщкахъ, а то князю оставиша". После того как в Новгород пришел сын Всеволода, Святослав, новгородцы „даша дъщкы Дмитровы" князю Святославу, „а бяша на них бещисла".

брати (в Новгород- ской 4-й летописи „куны"), по купцемъ виру дикую, и повозы возити и все зло". Эти поступки, повидимому, были нарушением уставов старых князей, в чем и обвинялись Мирошкиничи.
О каких же уставах князей говорится в летописи? На этот вопрос летопись не дает никакого ответа. Но характерно, что летопись ни слова не упоминает о грамотах, якобы данных Новгороду Ярославом, хотя об них было бы уместно упомянуть. Повидимому, речь шла не о политической независимости Новгорода, а о нарушении уставов, регулировавших внутреннюю жизнь Новгорода. Этими нарушениями, по словам летописи, было взимание на новгородцах серебра, сборы кур (или „кун“ по другим спискам) по волостям, получение виры дикой с купцов и установление повозной повинности, не говоря уже о неумеренном ростовщичестве.
После падения Мирошкиничей нарушения, повидимому, были исправлены. Таким образом, новгородцы могли вернуться к уставам старых князей.
Но в какой же мере новгородские события 1209 года нашли свое отражение в Пространной Правде, если считать, что она возникла в Новгороде в непосредственной связи с возмущением? Некоторый ответ на это вопрос дает содержание Пространной Правды. Прежде всего мы находим в ней ссылки на более ранние княжеские уставы. Правда усваивается законодательству Ярослава и надписывается как „суд“ Ярослава Владимировича.
Ссылки на Ярослава встречаются трижды в тексте Пространной Правды, которая указывает, как Ярослав судил, какие были вирные поконы при Ярославе, как Ярослав „уставил** по делу о холопе, ударившем свободного мужа. Пространная Правда упоминает о дополнительных решениях сыновей Ярослава и располагает их по настоящему старшинству — характерная особенность, указывающая на тенденцию составителей Правды обосновать свои ссылки на более ранние княжеские уставы и исправить предполагаемую ошибку. Знаменитые слова „по Ярослав'Ь же паки совокупившеся" представляют собой не что иное, как историческую ссылку составителей Пространной Правды, цель которой установить преемственность законодательства Ярославичей, как наследников отцовской власти. Слово „пакий, повидимому, просто обозначало, что после смерти отца Ярославичи опять собрались вместе, как это было и раньше при жизни отца. Составители Пространной Правды не могли учитывать,, какую бурю ученых споров вызовет поставленное ими слово „паки“у которое только противопоставлялось постановлениям Ярослава. Желание сослаться на прежние уставы князей видно и в переделках известия краткой редакции Правды об уроках Ярослава. Составители Пространной Правды просто ссылаются на Ярослава как на авторитет: „а се покони вирныи были при Ярославе1*. Таким образом, Пространная Правда ставит свои постановления в непосредственную зависимость от прошлой законодательной деятельности князей „уставы старых князь**, о которых говорит летописец.
События 1209 года были связаны с выступлением новгородцев против ростовщичества Мирошкиничей. Как ив 1113 году понадобились какие-то меры против высоких процентов и закабаления свободных людей. Краткая Правда не имеет вообще постановлений о ростовщичестве. Протограф Сокращенной Правды не ограничивал дачу „кун в резы“, требуя только присутствия послухов. Пространная Правда в нескольких статьях ограничивает взимание высоких процентов. Статья о „месячном резе фактически запрещает длительное получение месячных процентов. Устав Владимира Мономаха авторитетом этого известного князя воспрещал взимание трех резов. Этот же устав давал материал для вопроса
о закабаленных людях.
Мы не знаем, кого имели в виду составители Пространной Правды под именем закупов, но речь, несомненно, шла о людях, попавших.
15*
в зависимость от более сильных как экономически, так и политически, людей. Ничего неизвестно о закупах в Новгороде. Но в Новгороде зато хорошо знали другую категорию зависимых людей, именуемых то сиротами, то наймитами. Порабощение свободных людей было в Новгороде нередким явлением. Об этом мы знаем из многочисленных памятников XII—XIII века. В Вопрошании Кириковом „найм" приравнивается „лихве" („а найм дкля рекше лихвы"). В Требниках XIV века встречаем статьи о сиротах и найме, восходящие к значительно более раннему времени, чем XIV век. Здесь мы читаем: „без вины бив
сиротоу — 10 день", „не давъ сиротк найма 40 дни" (епитемии). В поучении, приписываемом новгородскому архиепископу Илие, читаем: „а сиротами бо не мозите великой опитемьи давати. Пишеть бо в заповедехъ: „сущимъ подъ игомь работным наполы даяти заповеди". Статьи о закупах могли казаться наиболее отвечающими моменту, но смысл их применялся не к южному закупу, а к северному наймиту. Этим объясняется появление в Правде странной фразы, неоднократно сбивавшей исследователей: „продасть ли господинъ закупа обель, то наймиту свобода во всех кунахъ". Слово „наймит" являлось переводом мало знакомого понятия „закуп" на язык новгородских социальных отношений XII века.
Слова летописи о проступках Мирошкиничей против новгородцев объясняют нам и другие особенности Пространной Правды. Новгородцы обвиняли Мирошкиничей в том, что они велели брать „по купцем виру дикую". Пространная Правда уделяет много места порядку взыскания „дикой виры" за убитого княжьего мужа. Смысл постановлений Правды заключается в признании ответственности „верви" за убитого, тело которого было найдено на ее территории. Но Правда ограничивает взыскание дикой виры только людьми, которые относятся к верви. За убийцу (головника) платят потому, что он „к ним (т. е. к верви) прикладываеть". В этой статье встречается другое любопытное место, говорящее о том, что раскладка дикой виры производилась не всегда так, как она описана в Пространной Правде. В Правде читаем: „но оже будеть оубилъ или въ свадЬ, или в пиру явлено, то тако ему платити по верви нынЪ, иже ся прикладывають вирою". Слово „нын-Ь" читалось в протографе Пространной Правды, как это показывает сличение многих списков Правды. Оно указывает на новый порядок, согласно которому должны платить вместе с вервью те, кто „прикладывають вирою". Но новгородские памятники неоднократно указывают на положение купцов, которые в отличие от смердов, тянули не к определенной территории-— погосту, а к купеческому „сту", единице явно внетерриториальной („кто купець, в сто, а кто смерд, а тот потягнеть в свой погост"). Следовательно, собирание дикой виры на купцах было нарушением обычая, -гак как „ньпгк" следовало ее брать только с тех, кто относится („при- кладываеть") к верви.
Наконец, обвинение Мирошкиничей в том, что они брали на новго^ родцах серебро, можно связать с денежным счетом Правды, который ведется на куны, а не на серебро или новые куны, хотя о новых кунах указывается уже в договоре 1195 года где, на ряду с ними, упоминаются „ветхие" куны.
Летопись упоминает о других нарушениях новгородских прав со стороны Мирошкиничей, которые йовелели „по волости куры братя". В Новгородской 4-й летописи вместо „куры" написано „куны", но
чтение „куры" подтверждается не только древнейшим Синодальным, но и Академическим списком Суздальской летописи. Это обвинение опять объясняется текстом Русской Правды, где сборы вирника ограничены 2 курами на день. Повидимому, Мирошкиничи ввели какие-то особые поборы или „все зло" по выражению летописи, что вызвало возмущение новгородцев. Таким образом, текст Пространной Правды отразил на себе черты новгородской юридической деятельности после событий 1209 года.

накладах, знает писца, которому платится „за мЬх" 2 ногаты, хотя функции его точно не определены. Передача „досок" в 1209 году князю, указывает на какое-то недоверие новгородцев к этим документам, которые, несомненно, допускали возможность злоупотреблений.
Пространная Правда, конечно, не имела назначения быть законодательным памятником, обязательным для всех. Составители ее хотели дать новый юридический сборник, которым можно было бы руководиться при судебных разбирательствах. Пространная Правда была скорее проектом закона, чем самим законодательным памятником. Этим объясняется некоторая неслаженность составных частей Правды, представляющей собой компиляцию отдельных княжеских уставов и постановлений. Неофициальный характер Правды, который так подчеркивается во многих исторических трудах, является следствием ее новгородского происхождения. Начало XIII века в Новгородской истории ознаменовано своего рода двоевластием. Княжеские постановления не имели уже полной силы и оспаривались не только вечем, но и посадниками. При таком положении дела трудно было ожидать появления судебной грамоты, данной от имени какого-либо новгородского князя XIII века. При постоянной смене князей такая грамота имела бы авторитет только на самое непродолжительное время. Имя Ярослава, под которым имелся в виду Ярослав Мудрый* импонировало новгородцам, впоследствии уверенно опиравшихся на все грамоты Ярослава. Так как новая Правда затрагивала интересы княая, то была составлена точная шкала различных пошлин и поборов, идущих в его пользу ив пользу его слуг. Такая шкала, несомненно, имела назначение не только оберегать интересы князя, но и интересы населения от возможности лишних поборов. Временем компиляции можно считать 1210—1215 годы—время княжения в Новгороде знаменитого Мстислава Мстиславича, любимого князя новгородцев.
Юридическая компиляция была составлена не без участия церковных кругов. Этим, на мой взгляд, объясняется присутствие в Пространной Правде некоторых моральных указаний, отсутствующих в ее источниках. Гетц остроумно указывает, что эти наставления как-бы рассчитаны на судей, которые должны объяснить причины того или иного приговора. Эта странная смесь совершенно конкретных формул с моральными сентенциями может быть объяснена участием в составлении Правды церковных кругов Новгорода во главе с архиепископом. Этим кругам принадлежит вставка о чернеческих холопах, упоминаемых наравне с княже-
скими и боярскими. Вкладная грамота Варлаама конца XII века говорит о такой челяди, которая была подарена в Хутынский монастырь. Холопы перечислены наравне со скотом („а се отрок з женою, 2 Вълес, 3 девъка Феврония с двема сыновами“ и т. д.). В духовной Антония первой половины XII века упомянуты Тудор, Волос, Василий с семьями, находившиеся во владении монастыря „одерень“. Влияние византийского законодательства на Правду, указываемое многими, авторами, также удовлетворительно объясняется значением церкви. В это время на Новгородской архиепископии был знаменитый Антоний, в миру Добрыня Ядрейкович, лично побывавший в Царьграде.

Правда рисует перед нами жизнь богатого дома, связанного с торговлей (стр. 99). Имущество заключается в доме, челяди и товаре. Но товар — не просто имущество, заранее уже мыслится, что им можно „пригостить“ и „срезить“. Следовательно, перед нами дом богатого человека, вернее всего купца 'или боярина, связанного с торговлей.

.