Мень А. История религии

Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до нашей эры

В поисках пути, истины и жизни

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава восьмая
В ЛАБИРИНТЕ СУЕВЕРИЙ, СЕКТ И ШКОЛ
Индия между 600 и 525 гг. до н. э.

До сих пор нам приходилось плыть в пустоте или пробираться среди
обледенелых скал, в то время как грешная земля оставалась где-то внизу и
была едва различима. Происходи-ло это по той простой причине, что обрисовать
культуру и жизнь страны, опираясь только на мифы, гимны и метафизические
трактаты, вряд ли возможно. Если судить по совершен-ству творений
буддийского изобразительного искусства, оно проделало до Будды долгий путь.
Но ни одного памятника от той эпохи до нашего времени не дошло. Поэтому
единственным источником для нас по-прежнему остается литература. Однако
период кризиса брахманизма уже гораздо богаче текстами. Кроме поздних
Упанишад мы имеем уже части Махабхараты, Законы, или Заповеди, Ману,
Артхашасту, писания разных религиозных сект и школ, свидетельства греческих
историков/l/.
Шестой век до н.э. был для Индии во многих отношениях особенным. Хотя
вторжение Кира Персидского и экспедиция Скилака, посланная Дарием, явились
мимолетным эпизодом в истории Индостана, первые встречи с иноземцами не
могли на нем не отразиться. С другой стороны, усилилась борьба между самими
индийскими государствами. В ней участвовали многие племена и народности:
арьи и темнокожие дравиды. Некоторые города сохранили строй, похожий на
республиканский, в них господствовали кшатрии; в других правление было
монархическим. Наиболее сильным из царств была Магадха, расположенная на
северо-востоке Индии, область, позднее других захваченная арьями. С VII в.
там правил кшатрийский род Шайшунагов. Один из царей этой династии,
Бимбисара (582-554), заключая союзы и выгодные браки, подчиняя соседей силой
оружия, превратил страну в настоящую империю.
Столица Бимбисары, Раджагриха, подобно прочим большим городам Индии,
была обнесена толстыми стенами; в ней высились дворцы и храмы; по мощеным
улицам постоянно двигались телеги, колесницы, караваны купцов, конные отряды
и боевые слоны. Толпы жителей Раджагрихи представляли собой весьма
живописное зрелище. Индийцы, как и сейчас, предпочитали белые или очень
светлые одежды; серьги и кольца украшали и мужчин, и женщин. Пышные бороды
было принято раскрашивать в самые неожиданные цвета, вплоть до синего и
зеленого. От палящего зноя горожане обычно защищались пестрыми зонтами.
Девушки из высших каст, не довольствуясь расписными тканями и украшениями из
слоновой кости и золота, носили на ногах браслеты, унизанные колокольчиками.
Разумеется, всю эту азиатскую роскошь могли позволить себе лишь
состоятельные обитатели городов. Благодаря оживленной торговле и введению
монетной системы, увеличивалась возможность скапливать большие богатства.
Индийские купцы хорошо изучили морские и сухие пути, идущие из их страны во
все концы света. Они торговали с Цейлоном, Аравией; в Мемфисе у них был
постоянный центр. Туда вывозились благовония, ювелирные изделия, дорогие
ткани, слоновая кость. Широкой известностью пользовались целебные снадобья,
изготавливаемые из индийских растений.
Между тем быт сельского населения, составлявшего основную массу жителей
Индии, был куда менее притязателен, чем жизнь в городах. Невзрачные хижины
лепились у пру-дов и рощ, в местах, отвоеванных у леса. На полях под лучами
тропического солнца трудились крестьяне, выращивая рис, ячмень, пшеницу.
Нередко засуха уничтожала все плоды человеческих рук или град обрушивался на
пашни. Упанишады говорят о саранче, которая была истинным бичом индийского
крестьянина. Ее нашествия не раз угрожали людям голодной смертью.
В эпоху расцвета Магадхи появились и первые крупные земельные владения.
Однако передача их новым владельцам пока еще могла произойти лишь с согласия
сельской общины.
Кроме земледелия, в северной Индии было развито и скотоводство.
Разводили буйволов как тягловую силу и коров-зебу ради молока; мясо же
домашних животных не получило широкого употребления. Древнее почитание коров
постепенно привело к тому, что убой скота стал рассматриваться как нечто
греховное. Это воззрение настолько утвердилось в Индии, что даже в XX в.
Ганди считал его одним из важных элементов созидаемого им нового уклада
жизни. Точно так же неодобрительно стали смотреть на охоту. Таким образом,
учение об ахимсе, или ненасилии в отношении ко всему живому, было известно
еще до проповеди Будды.
Религиозные представления Индии в известном смысле способствовали
нравственному воспитанию народа. Можно смело утверждать, что древнеиндийская
культура при сравнении ее с прочими современными ей культурами была наиболее
глубоко проникнута этическим элементом. Это отразилось даже в такой,
казалось бы, далекой от гуманности сфере, как война. В Заповедях Ману,
например, запрещается убивать безоружного, тяжело раненного или отступающего
противника. Аскетическое самообладание считается одной из добродетелей
воина. Естественно, что подобные заповеди нарушались достаточно часто, но
уже само существование их в эпоху беспощадного истребления человека
человеком представляется чем-то в высшей степени замечательным. И монополия
в обладании подобными заповедями принадлежала в древнем мире Индии. Только
благодаря им проповедь ахимсы, начиная от Махавиры и Будды и кончая Ганди,
могла иметь успех/2/.
Характерно, что грека, побывавшего в лагере индийского войска, поразило
почти полное отсутствие воровства среди солдат, столь частое у него на
родине/3/.
Требования религиозной морали распространялись и на царя. Так, в
Махабхарате мудрец советует радже: "Будь участлив, радуйся благу существ,
берегись осуждения. Будь сдержанным, мягким, правдивым, народ охраняй
усердно, покинь беззаконие, держись закона, почитай богов, предков"/4/.
Согласно Ману, слава царя зиждется на его справедли-вости, честности и
самообладании /5/.
Впрочем, это не означало, что царя считали простым смертным. В тех же
Заповедях Ману мы находим черты настоящего обоготворения магараджи. Он
"блеском превосходит все живые существа", он - воплощение богов, он -
"божество с телом человека" и т.д./6/.
Греки изумлялись тому, что у индийцев якобы не было рабов. Подобное
заблуждение, очевидно, могло возникнуть или потому, что формы рабства на
Западе были несколько иными, или потому, что греки не сумели разобраться в
сложной специфике индийского социального строя. Как бы то ни было, Ману
упоминает о рабах наряду с домашним скотом: верблюдами, буйволами и овцами.
В его уставах сказано также, каким путем можно приобрести раба: на войне,
куплей, по дарственной, по завещанию или по рождению от другого раба. Раб
был существом, лишенным большинства человеческих прав. Основным занятием
рабов было личное услужение в домах господ или сопровождение их во время
работы.
Немногим лучше было положение людей, относящихся к низшей варне шудр.
Шудры, вероятно, происходили от потомков покоренных туземцев. Они не
считались уже больше дасью - врагами, но между ними и остальными кастами
навсегда осталась пропасть. Шудры не были "дважды рожденными", не прошли
через высшее арийское посвящение/7/. Им запрещалось вступать в брак с
представителями высших каст. Ребенок, родившийся от шудры и брахманки,
считался проклятым, отверженным существом. Над поступками и чувствами людей,
по мнению индийцев, неизбежно тяготела печать касты. Каста определяла все.
Рожденный шудрой уже не мог избавиться от унизительного ига, как мог,
например, римский вольноотпущенник. Лишь надежда в будущем воплощении
родиться в лоне высшей варны могла служить утешением для шудры. А пока же он
был отстранен даже от религиозной жизни. В одном древнем тексте
рассказывается о каком-то шудре, который, занимаясь духовными упражнениями,
навлек гнев богов. Слово "шудра" нередко употреблялось просто как
ругательство. Шудр приравнивали к животным, за ними фактически не признавали
права владеть имуществом. Они должны были довольствоваться отбросами,
обносками, хламом. Хотя шудра не допускался до жертвоприношений, зато
жертвователь из высшей варны мог забрать любую вещь из его дома для
приношения.
И все же жизнь шудр была вполне сносной, если сравнить их положение с
жизнью смешанных каст, париев. Парии, "неприкасаемые", почти три тысячи лет
являются символом позора Индии, влача жалкое существование. Изуверский
обычай беспощадно вторгался в судьбы людей, калеча их и подавляя их
человеческое достоинство. Трагедии, которые веками разыгрывались в связи с
этими чудовищными предрассудками и о которых поведал европейскому миру
Тагор, есть наследие древнего мировоззрения, провозглашавшего извечность
иерархии существ и всемогущую власть церемоний посвящения. Ганди считал это
цепкое и гнусное заблуждение подлинным бичом своей страны и народа.
На вершине кастовой лестницы стояли брахманы. Полагали, что уже сама
принадлежность по рождению к этой варне освящала человека. "Брахман - ученый
или неученый - великое божество, равно как великое божество огонь -
использованный и неиспользованный. Думали, что волшебное могущество их так
велико, что они без труда могут сжечь землю/8/. Говорилось прямо, что
могущество брахмана, "познавшего Закон", превышает могущество раджи.
Наделенный таинственной магической силой брахман на расстоянии расправлялся
со своими врагами.
Быть может, за этими рассказами и кроется какая-то доля правды.
Общеизвестно, что именно среди индийцев с глубокой древности
распространилось стремление развивать в себе сокрытые оккультные и
психические силы. Эта традиция, не прерывавшаяся там на протяжении веков,
дала удивительные результаты. При этом, разумеется, народная молва
использовала подлинные факты лишь как отправную точку, предаваясь в
дальнейшем безудержной игре фантазии.
По-видимому, и среди жрецов немало было таких, которые не только
потворствовали невежеству, но даже не прочь были воспользоваться им в
корыстных целях. И в Упанишадах, и в Махабхарате не раз встречаются
замечания относительно того, что жертва из многих коров весьма угодна богам.
Кто приводит хорошую корову, тот после смерти столько лет будет
блаженствовать среди небожителей, сколько у нее волосков на теле. Эта
довольно прозрачная арифметика распространялась на земельные наделы, на
рабынь и т.п. Будда впоследствии язвительно высмеивал жадность брахманов,
которые требовали от раджей стад и колесниц, драгоценностей и ковров/9/.
Разумеется, среди таких вымогателей царило весьма циничное отношение к
народным верованиям. Появился тип ханжи и лицемера, который постоянно играл
комедию благочестия. Таких людей прозвали "цаплями" за их нарочито
святошеские позы и склоненные головы.
А пока жрецы украшали свои дома и приобретали коров, общество все более
и более запутывалось в сетях суеверий.
Любой предмет или действие легко превращались в объекты колдовства.
Распространялось убеждение, что существуют чисто механические способы,
которыми человек может освободиться от виновности и греха. Для очищения
рекомендовали определенное количество раз повторять тексты древних гимнов.
Не только человек, прикоснувшийся к трупу, считался нечистым, и не тот
даже, у кого в доме умер человек, а и тот, кто в определенный срок узнал о
смерти родственника, живущего в отдаленной местности. Ритуализм безраздельно
завладел умами. Мантры произносились и при зачатии, и при рождении, и при
наречении имени; каждому шагу соответствовала сложная система церемоний,
часто нудных и дорогостоящих. Слепо веря в механическую силу обрядов, люди
малоимущие огорчались оттого, что были не в состоянии сделать все "как
полагается". Каждое свое движение индиец готов был рассматривать как грех.
Если он подметает пол и случайно раздавит насекомое - это преступление, так
как в их телах - души людей. Когда он использует точильный камень или
разводит очаг, он тоже может нечаянно причинить вред мелким тварям. Для того
чтобы не гневить богов, нужно приносить ежедневно пять жертв: Брахме, богам,
предкам, духам и, наконец, людям в форме гостеприимства и милостыни /10/.

x x x

Грозное предостережение издревле звучало в ушах человека: ты
бессмертен! Но бессмертие твое будет для тебя проклятием, если ты уклонишься
от дхармы.
Не случайны, говорили индийцы, замечаемые качества у различных
животных: хитрость, алчность, кровожадность. Эти качества есть отражения
качеств людей, воплоти-вшихся в телах тигров, шакалов, змей.
"Они разлучились с телом, обуянные жадностью, заблуждением, неблагими
делами до скотского состояния доходили злодеи. И в разных кругах воплощенья
являлись снова и снова"/11/. "В какой мере, - читаем мы в Заповедях Ману, -
чувственные люди предаются мирским утехам, в той у них воспроизводится
склонность к ним. От повторения тех грешных деяний эти малопонимающие
претерпевают страдания в этом мире в различных рождениях и блужданиях в
страшных преисподнях, Тамисре и прочих, в лесу с листьями, подобными мечам,
сковывания, рассечения и разнообразные муки, пожирание воронами и совами,
жар раскаленного песка и труднопереносимое кипячение в сосудах, и рождения в
презренных утробах, постоянно связанных со страданиями, и муку холода и
жары, и страхи разного рода, неоднократное пребывание в виде зародыша и
трудное рождение, тяжелые оковы и рабство, и разлуку с родными и друзьями, и
сообщество со злодеями, приобретение имущества и его утрату, приобретение
друзей и недругов, неизлечимую старость и страдания из-за болезней, и
разнообразные скорби, и непреоборимую смерть"/12/.
Арсенал всех ужасов жизни приведен здесь в готовность. Тоскливый,
полный страда-ния, бесконечный путь кругооборотов - пугающая перспектива
вечного возрождения в мире мучений и неудовлетворенности. Но людям честным и
благородным нечего бояться этого вечного возврата сансары. Они царствуют
среди небожителей, великих риши, светлых духов и добровольно сходят на
землю, воплощаясь в высших кастах, становясь мудрецами и пророками.
Неудивительно поэтому, что в Индии аскетизм получил наибольшее
распространение и популярность во всей мировой истории. Тапас,
самоумерщвление, было признано там высшим идеалом. В описываемую эпоху
особое тяготение к нему возникло в среде кшатриев. В бегстве от мира они
находили цель более ясную и конкретную, нежели слияние с Божеством, о
котором учили брахманы. Страх перед будущими дурными воплощениями, желание
обрести блаженство по ту сторону жизни порождали настоящее безумство среди
отшельников. Уже казалось недостаточным, что аскет, живя без очага и крова,
навсегда отказывается от мяса, питается только кореньями и проводит
бесчисленные часы в полном окаменении. Считалось, что всяческие изощренные
мучения должны обеспечить блаженство по смерти и хорошее воплощение в
будущем. В часы, когда полдневный жар, казалось, был готов расплавить камни,
отшельники испытывали себя, стоя под лучами солнца в окружении пылающих
костров. В сезон дождей самоистязатели надолго подставляли себя изнуряющим
потокам ливня, ходили в насквозь мокрой одежде.
На высшей ступени умерщвления плоти аскет должен оставить лесное
поселение и превратиться в странника, должен бродить до того момента, пока,
обессилев, не повалится на землю и не испустит дух.
Аскет должен навсегда поставить себя выше жизни. "ему не следует иметь
огонь в жилище; он может ходить в деревню за пищей, сохраняя молчание,
равнодушный ко всему, твердый в намерениях, сосредоточенный в мыслях.
Глиняная чаша, корни дерева, лохмотья, одиночество и одинаковое отношение ко
всему - таков признак освобожденого"/13/.

x x x

Греки с изумлением замечали, что среди многочисленных подвижников,
обитающих в рощах или скитающихся по стране, есть и такие, которые в знак
полной отрешенности от всего земного ходят совершенно обнаженными /14/.
Очевидно, это были не кто иные, как джайнисты, члены старинной секты,
доведшие учение о тапасе и ахимсе до крайних пределов /15/. В 557 г. у секты
явился вождь, который стал ее реформатором и сформулировал ее теоретические
основы. Его имя было Вардхамана, но народу он был более известен по тем
почетным прозвищам, которыми наделяли его последователи: Махавира (великий
герой) или Джина (победитель) /16/.
Он происходил из семьи знатного кшатрия и еще юношей пленился
аскетическими идеями, бросил дом и родных, превратившись в бездомного
скитальца. Беспощадно подавляя в себе голос плоти, разрушив все
привязанности и овладев собою до степени полного бесстрастия, он
провозгласил, что именно в этой каталепсии духа заключена сущность
освобождения. Ни боги, ни жертвы, ни священные тексты ничего не значат.
Могущество человека, способного подняться над миром ограниченности - над
миром зла и добра, над миром материи, человека, который может стать джиной
(отсюда название секты - джайнизм), есть единственная сила в мире, достойная
поклонения. Во всем мире незримо разлит страждущий дух, скованный темной и
косной материей. Он томится в обличий дерева и в обличий животного, но
только в человеке находит освобождение. Поэтому человек обязан чувствовать
свое духовное единство со всей природой. Он должен всеми способами
стремиться не нанести вреда никакому живому существу.
Современные джайнисты идут в этом отношении так далеко, что носят на
лице особую повязку, чтобы при дыхании не проглотить какое-нибудь крошечное
насекомое.
Желания и страсти по закону Кармы вовлекают человека в новые
воплощения, поэтому Махавира учил, что честность, целомудрие,
нестяжательство должны быть первыми условиями на пути к преодолению сансары.
Важнейшим же признаком превращения в джину является полная победа над своими
страстями путем беспощадного самоистязания. Впоследствии джайнисты
разработали элементы своей собственной философии, на которую оказали влияние
различные течения мысли в Индии.
Возник и определенный джайнистский ритуал. В храмах стали помещать
изваяния "Победителей", которым воздавали божеские почести. Как правило, это
были обнаженные фигуры, нередко колоссальных размеров. В этих застывших с
выражением надмирного равнодушия лицах, в этих вытянувшихся, как бы
атрофированных телах, опутанных ползучими лианами, индийские мастера
великолепно воплотили сверхчеловеческий идеал сурового аскетизма. В
джайнистских титанах, вздымающихся порой на высоту многоэтажного дома,
звучит мрачно-величественный пафос природоборчества и богоборчества.
Джайнизм отрицал понятие Бога или Абсолюта. Для него единственным
абсолютом и единственным богом был освобожденный человеческий дух.
Божественным, по его учению, является не трансцендентное Сверхбытие, а
Джива, внутренняя, имманентно присущая бытию сила.

x x x

Махавира пренебрежительно относился к священной письменности брахманов.
В этом плане джайнизм не составлял исключения среди других кшатрийских
религий того времени. Те, кто пытался следовать брахманизму, вызывали у
джайнистов лишь сожаление. В самом деле, учение Вед и Упанишад в силу своей
противоречивости порождало все новые и новые направления. Появились
многочисленные философские системы и школы. Согласно древним источникам, их
было более шестидесяти, и, вероятно, именно тогда были заложены основы шести
ортодоксальных течений, которые развились два-три века спустя/17/. Все эти
школы опирались на Упанишады и, таким образом, по часто приводимому
сравнению, представляли собой составные элементы брахманизма, подобно тому
как цвета спектра являются разложенным белым цветом.
Этот разброд и споры сильно подрывали авторитет Вед. Зачастую их не
только отбрасывали, но и глумились над ними. Враждебность к древнейшим
священным книгам приобрела столь широкий размах, что в Законах Ману не раз
звучали предостережения против "хулителей Вед", против отрицателей и
неверующих.
Даже среди тех, кто признавал Упанишады, стали распространяться теории,
весьма далекие от брахманизма. Философы, подходившие к Ведам с позиций
рациональных, сумели выкроить из них систему, присвоившую себе название
Санхьи. Создание Санхьи как особого учения легенда приписывала мудрецу
Капиле, который жил неизвестно когда и где. Многие исследователи полагают,
что он был старшим современником Махавиры и Будды или же жил за столетие до
них/18/. До нас не дошли писания самого Капилы, но исходя из позднейших
трактатов школы Санхьи можно заключить, что камнем преткновения для этого
учения было понятие о Брахмане как Абсолюте. Апофатическое богословие
Упанишад, все более и более обескровливая понятие о Боге, оказалось на грани
атеизма. И это не случайно. Недаром Шопенгауэр, так глубоко сроднившийся с
духом индийской философии, говорил: "Высшее сознание возносит меня в мир,
где нет уже больше ни личности, ни причинности, нет ни субъекта, ни объекта.
Моя надежда и моя вера заключаются в уповании, что это высшее
(сверхчувственное, вневременное) сознание станет моим единственным; поэтому
я надеюсь, что Бога нет"/19/.
Абсолютное, как нечто превышающее всякое определение, не может быть
Богом Живым и Творцом мира.
Кришнаизм пытался преодолеть эту пропасть между Абсолютом и Вселенной,
в системе же Санхьи эта попытка была отброшена/20/. Отсюда оставался один
шаг до признания извечной Праматерии (Пракрити), которая является причиной
самой себя. Духовное же Начало (Пуруша) оставалось в отношении к ней чем-то
вроде нейтрального свидетеля и созерцателя/21/. Правда, в одном из наиболее
ранних трактатов Санхьи говорится о каком-то взаимном дополнении Пуруши и
Пракрити, аналогичном союзу хромого и слепого. Однако неизменным оставался
тезис о двойственности мировой структуры, в которой "духовная сила не
подлежит никакому изменению"/22/.
Миротворение, которое обусловлено этим непонятным взаимодействием
пассивного Пуруши и самодовлеющей Пракрити, есть нечто отрицательное,
недолжное. Оно "по своей природе есть страдание"/23/. Здесь прозвучал мотив,
общий большинству Упанишад, Гите, раннему джайнизму и Будде. Преодоление
преходящего, погружение в небытие - вот высшая цель и блаженство.

Глубоким размышлением тишины достигнув,
Знанием устранив мысль,
Умиротворенный без Бога
Обители бессмертия достигает/24/.

Этот негативистский и атеистический идеал, при свете которого мир -
обман, истина - ничто, а блаженство - небытие, свидетельствует о тяжкой
болезни, поразившей индийскую мысль того времени. В такие эпохи, когда
обнаруживаются тупики мысли, когда трандиозные универсальные системы
мировоззрений начинают разрушаться, на их развалинах, как правило, возникают
скептицизм и неверие.
Так было не только в эпоху кризиса брахманизма, но и на закате античной
философии, и тогда, когда выявилась неудовлетворенность средневековой
схоластикой, и тогда, когда наступила пора разочарования в системе Гегеля.
Платона и Аристотеля сменили Эпикур и Лукреций; упадок средневековой
теологии открыл путь для процветания рационализма и "просветительства"; в
результате кризиса гегельянства возникли позитивизм и псевдофилософские
учения материалистов-естественников. Таким образом, скепсис, пафос
отрицания, атеизм, материализм с глубокой древности сопровождают усталость
мысли, философский декаданс, упадок универсальных мировоззрений.
В индийской философии симптомы близящегося разложения в середине VI
столетия стали проявляться и в самом методе поисков истины; на смену прежним
могучим озарениям и титаническим порывам духа приходит сухая рассудочная
софистика. Формы поучений у философов приобретают отталкивающие черты
праздной игры понятиями. Можно не сомневаться, что у многих учеников,
собиравшихся слушать прославленных мудрецов, возникали мысли: не рождается
ли вся эта тягучая интеллектуальная жвачка с бесконечными перепевами одного
и того же от безделья спорщиков. До чего только не додумаешься, сидя по
многу суток под развесистой листвой!
В кружках и школах стали процветать словесная эквилибристика,
утомительные и бесплодные прения, надуманные проблемы, философское
шарлатанство. Удобно расположившись в прохладных рощах, день за днем, месяц
за месяцем, год за годом проводили "мудрецы" в нудных дискуссиях, удивляя
новичков своей таинственностью и всезнанием, а более искушенным внушая
подлинное отвращение к нескончаемой и беспочвенной диалектике/25/.
Некоторые такие разочаровавшиеся из чувства протеста бросались в
противоположную крайность. Они объявляли, что мир познать невозможно, что
отвлеченные силлогизмы, которыми мы оперируем в философии, не имеют никакой
цены в познании. Это была как бы софистика наизнанку, предлагавшая из-за
необоснованных выводов отбросить всякую философию вообще и обратиться лишь к
непосредственному чувственному восприятию.
Позднее, с новым пробуждением индийской мысли, этому солипсизму был дан
отпор. Средневековый философ Мадхава, обращаясь к скептикам, писал: "Когда
вы отрицаете существование какого бы то ни было предмета на том основании,
что он неощутим, то вы сами допускаете силлогизм, которого невосприятие
является средним термином"/26/.
Однако в тот момент учение о бездоказательности существования всего,
превышающего обычное восприятие, не хотело быть философией, а являлось
скорее реакцией на философию. Недаром за этим учением утвердилось
наименование Локаята, или "посюсторонняя философия". Здесь перед нами
впервые в последовательной и четкой форме излагается то мировоззрение,
которое во все века служило знаменем людей, сузивших картину бытия до
пределов чувственного, осязаемого.
И можно сказать, что первые материалисты были куда последовательнее их
преемников в будущих столетиях. Они не говорили о самопожертвовании, о
служении человечеству, о гуманности, а без всяких обиняков утверждали, что
"единственная цель человека - радости чувственного удовольствия". Они не
задумываясь избирали себе лозунг: "Пока есть жизнь, пусть человек живет
счастливо; пусть он наслаждается радостью, даже если он войдет в долги!"
Нет никаких проблем, никаких вопросов, не нужно искать истину, не
существует ничего, кроме этого окружающего нас мира, вливающегося в нас
через глаза, уши, ноздри. Нет ни Бога, ни духовного бытия. Все истинно
человеческое отбрасывается в этой философии, и остаются лишь побуждения,
общие у людей и бессловесных.
Чтобы иметь возможность беспрепятственно осуществлять на практике свой
жизненный идеал, локаятики усваивали некоторые отвратительные
древнеязыческие ритуалы и на своих тайных собраниях предавались разнузданным
оргиям. Таким образом, первобытный культ Тантры, в котором человек через
пищу, вино и обладание женщиной считал себя приобщающимся к космическим
стихиям, послужил подходящим залогом для родоначальников мирового
материализма.
Однако несмотря на то, что на первых порах древний материализм получал
быстрое и широкое распространение, в общем он не вызвал в Индии настоящего
сочувствия. Народ называл материалистов "чарваками", обжорами, и считал, что
их учение навеяно асурами, демонами. Неудивительно поэтому, что ни одно
сочинение локаятиков не дошло до нас. Однако некоторые материалистические
элементы навсегда сохранились в ряде индийских философских систем.

x x x

Итак, в эпоху появления Будды, при общем процветании государств и
княжеств, подъеме культуры и росте цивилизации духовная жизнь была охвачена
смятением, и ее раздирали жестокие противоречия.
Человек, отягченный обрядовым ярмом, устрашенный бесконечной
перспективой возрождений, бросался в объятия аскетизма, но не мог обрести
внутреннего мира. Выродившись в безрассудное самоиздевательство, тапас
причинял лишь страдания и ввергал в отчаяние. Не менее безумным был идеал
чарваков, против которого восстало здоровое духовное чутье народа.
Грандиозные мистические построения Упанишад оказались не только мало
способными повлиять на человеческую жизнь, но и обнаружили во многом
теоретическую несостоятельность. Невозможно было остановиться и на софистике
и скептицизме. Усталость и разочарование стали характерными спутниками всех
ищущих истину. В этот момент появился человек, попытавшийся найти выход из
создавшегося тупика. Он отбросил все, что, по его мнению, препятствовало
спасению человека: обряды, и самоумерщвление, и схоластику, выдвинув на
первый план непосредственные задачи жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава восьмая.
В ЛАБИРИНТЕ СУЕВЕРИЙ, СЕКТ И ШКОЛ

1. Законы Ману никогда не были юридически приняты законодательством.
Они представляли собой скорее конгломерат религиозно-правовых заповедей
("Дхармашастра"), подобных "закону Моисееву". "Дхармашастра" не создавалась
сразу и не являлась результатом работы светских юристов. Ее редактировали
жрецы и богословы, которые включали в нее заповеди предшествовавших эпох. В
современном виде Ману, как полагают, относится ко II в. до н. э.
"Артхашастра", "Наука политики", редактированная брахманом Каутильей при
царе Чандрогупте (324-330 гг. до н. э.), также включила в себя немало
элементов буддийской эпохи. Сочинения греков той поры, хорошо знакомых с
Индией (Мегасфена, Неарха), до нас не дошли, но много материалов из них
почерпнуто географом Страбоном (1 в. до н. э.) и историком Аррианом (II в.
до н. э.). См.: Б. Луния. История индийской культуры, с. 82; Д. Косамби.
Культура и цивилизация древней Индии. М.. 1968, с. 146-147.
2. См.: Н. Синха и А. Банерджи. История Индии, с. 53-54.
3. См.: Мегасфен у Страбона, XV, 1, 53; ср.: Many, VII, 90.
4. Махабхарата, т. IV, с. 99. Пер. Б. Смирнова.
5. Ману, 34, 8, 41.
6. Ману, VII, 5, 8.
7. Ману, X, 4; VIII, 279, 413, 414.
8. Ману, IX, 317; Махабхарата, т. IV, с. 164.
9. Сутта-Нипата, II, 7, 16-25.
10. Ману, II, 27-30; III, 67; V, 75.
11. Махабхарата, т. IV, с. 50. Пер. Б. Смирнова.
12. Ману, XII, 73-80. Пер. С. Эльмановича.
13. Ману, VI, 43. О практике индийских аскетов см.: В. Кожевников.
Индусский аскетизм в добуддийский период. Сергиев Посад, 1914, с. 48 сл.
14. Страбон, XV, 1, 70.
15. О происхождении джайнизма и дискуссиях по вопросу о его древности
см.: J. Р. Jain. Jainism, the Oldest Living Religion. Benares, 1951, p.
6-14; исследование Н. Гусевой "Джайнизм", т. I, M., 1968), где
прослеживаются древние истоки джайнизма. Автор связывает его с общим
антибрахманским движением эпохи и протестом туземного населения Индии против
арьев (с. 26 сл.).
16. Датами рождения и смерти Махавиры в настоящее время считают 599-527
гг. до н. э. 557 год связывают с началом его проповеди (см.: Ш. Гусева.
Джайнизм, с. 51).
17. См.: М. Мюллер. Шесть систем индийской философии, с. 80 сл.
18. Санхья- Карика 70, пер. Р. Грабе и Н. Герасимова, помещенный в
тексте "Санкья-Таттва-Каумуди" (Лунный свет Санкья-Истины, М., 1900.
"Восточная библиотека", т. III). Санхья-Карика упоминает о Капиле как о
"великом мудреце", создателе философии Санхьи. В Махабхарате Капила
представлен отшельником, "муни" (Махабхарата, т. V, с. 397 сл., пер. Б.
Смирнова.). Об источниках системы Санхья см.: Н. Comperz. Die Tndische
Theosophie, S. 408.
19. А. Шопенгауэр. Собр. соч., т. IV, с. 473.
20. Следует отличать раннюю Санхью (Санхью Капилы и его
предшественников), которая еще сохранила понятие о Божестве, от окончательно
сложившейся атеистическо-дуалистической Санхьи. В Махабхарате под словом
"Санхья" разумеется еще не школа, а просто отвлеченно философский метод
познания. В Мокша-Дхарме Капила говорит о Брахмане, а в Санхья-Карике монизм
уже сменяется дуализмом. См.: С. Радхакришнан. Индийская философия, т. 2, с.
219 сл.
21. Санхья-Карика, 19, 65.
22. Санхья-Таттва-Каумуди. Коммент. к 56 кар.
23. Санхья-Карика, 55.
24. Махабхарата. Мокша-Дхарма, т. V, с. 317. Пер. Б. Смирнова.
25. См. характеристику философских школ в раннебуддийской литературе:
Сутта-Нипата, IX, 4, 3; Тевиджа-Сутта, I, 39.
26. О Мадхаве и его свидетельствах о древнеиндийском материализме см.:
Дебипросад Чаттопадхьяя, Локаята Даршана, М, 1961. Перевод текстов Мадхави
(Н. Аникеева) дан в "Антологии мировой философии", т. I, с. 165-175.