Мешчерский Е. История русского литературного языка

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава шестнадцатая. Становление публицистического стиля в русском литературном языке середины XIX в. Значение критико-публицистической деятельности В. Г. Белинского для истории русского литературного языка

Титаном мысли и слова, воздействие творчества которого сказалось на развитии русского литературного языка в 30— 40-е годы XIX в., был В. Г. Белинский. В предыдущей главе мы говорили о роли его статей в борьбе против ходульной романтической фразеологии и против ложной народности в языке. Здесь мы подробнее осветим лингвостилистические воззрения великого критика-демократа, способствовавшие становлению публицистического функционального стиля в России.

Кипучая критическая деятельность “неистового Виссариона” (как называли его друзья) длилась около 15 лет и составила новый этап в истории русской революционной политической мысли в середине XIX в. В. И. Ленин в 1909 г. в статье “О "Вехах"” указал на то, что бунтарское “настроение Белинского в письме к Гоголю” не могло не зависеть “от настроения крепостных крестьян”, а история нашей публицистики — “от возмущения народных масс остатками крепостнического гнета”. Назвав В. Г. Белинского среди других имён “предшественников русской социал-демократии”, В. И. Ленин вместе с тем отметил, что он был “предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении”.

“Великий разночинец” русского освободительного движения и русской литературы, В. Г. Белинский естественно мог способствовать внедрению в русский литературный язык своего времени черт речи, отличавших разночинцев от современных им представителей дворянского comrne il faut В связи с этим не безынтересно остановиться на характеристике таких речевых отличий, которые не ускользнули от внимания Л. Н.Толстого, наблюдавшего студенческую среду в 40-е годы XIX в. В по вести “Юность” Л. Н. Толстой писал о речи студентов-разночинцев: “.. они употребляли слова: глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи и т. п, что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили (далее ударения, в основном, на первом слоге) машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир” и т. д. и т.д.

...Они выговаривали иностранные заглавия по-русски...

Подлец, свинья , употребляемые ими в ласкательном смысле, только коробили меня и мне подавала повод к внутреннему подсмеиванию, но эти слова не оскорбляли их и не мешали им быть между собою на самой искренней дружеской ноге”

Комментируя причину приведенных речевых отличий, мы могли бы указать на то, что в противополржность выходцам из дворянской среды Студенты-разночинцы, в большинстве окончившие духовные семинарии, лучше владели латынью (отсюда ударение на первом слоге в слове Машина), но зато плохо знали французский (отсюда произношение фамилии Шекспира без ударения на последнем слоге) и т. д. Представлялось бы весьма важным для историков русского литературного языка проследить за словоупотреблением В. Г. Белинского и отметить использование им в авторской речи таких слов, как глупец или великолепно. Однако и независимо от таких наблюдений мы можем утверждать, что В. Г. Белинский, без сомнения, способствовал своей критико-публицистической деятельностью дальнейшей демократизации русского литературного языка.

Характеризуя лингвистические воззрения В. Г. Белинского, мы должны прежде всего заметить, что в области языкознания он имел право и возможность высказывать свои мнения с полной обоснованностью и на высоком профессиональном уровне. В обзорах деятельности В. Г. Белинского редко упоминается о том, что он являлся автором незаурядной для своего времени книги “Основания русской грамматики”. Когда в 1836 г. В Г. Белинский после закрытия царским правительством журналов “Телескоп” и “Молва”, в которых он дебютировал как литературный критик, остался без средств к жизни, писатель С. Т. Аксаков, бывший в те годы директором Межевого института в Москве, пригласил его занять должность преподавателя русского языка в этом институте. Правда, преподавательская деятельность оказалась не по нраву В. Г. Белинскому, он тяготился ею и при первой возможности снова обратился к журналистике, однако именно тогда и были созданы им “Основания русской грамматики”

В те годы в русском языкознании росло стремление философски осмыслить и определить национальное своеобразие русской грамматической системы, выявить основные исторические закономерности развития русского языка, связать современное состояние языка с его прошлым, при разрешении грамматических вопросов шире применять сравнительно-исторический метод. Именно эта тенденция отразилась в книге В. Г. Белинского. В своей грамматике, так же как и в многочисленных отзывах и рецензиях на различные грамматические труды своих современников, В Г. Белинский настойчиво проводил мысль о том, что грамматика выводится из “законов слова человеческого или из законов русского языка”, что научная грамматика может быть построена только как результат исследования подлинных природных свойств русского языка. Призыв к тому, чтобы “мыслить самостоятельно, по-русски”, у Белинского сочетается с постоянной борьбой против антиисторизма в изучении грамматического строя русского языка и схематизма грамматических построений и классификаций, например в книгах Н И, Греча и его последователей.

“Основания русской грамматики” В Г. Белинского состоят из следующих разделов: гл. 1 . Общее понятие о грамматике, гл. 2. Этимология. Отделение первое: этимология общая; гл. 3. Общие свойства слов; гл. 4. Отделение второе: этимология частная Значения и частные свойства частей речи, гл. 5. Об изменениях частей речи, гл. 6. О частицах; гл 7. О взаимных отношениях между собою частей речи и частиц по их происхождению и знаменованию.

Заметим, что термин этимология, в соответствии с тогдашней грамматической традицией соответствует у Белинского современному термину морфология (учение о частях речи).

Мы можем высказать сожаление о том, что грамматический труд В. Г. Белинского ограничился первой частью. И хотя грамматика Белинского не получила широкого признания у современников, нельзя не отметить, что такой крупный русский лингвист, как К. С. Аксаков, друг и единомышленник великого критика, посвятил этой книге специальный обстоятельный разбор, назвав ее “примечательной в нашей ученой литературе”.

Особенно полное выражение грамматические взгляды Белинского, помимо “Оснований русской грамматики”, получили в его рецензии ни “Грамматику языка русского” И. Ф. Калайдовича. Отметим, что стремление установить живые для современного русского языка нормы Белинский сочетал с попыткой построить грамматическое описание на началах “всеобщей” грамматики и подвести грамматические категории под определенные логические понятия. Таким образом, не было бы слишком смелым предположить, что одним из основоположников логического направления в изучении русской грамматики был, наряду с Ф. И. Буслаевым, и В. Г. Белинский.

Глубокие познания великого русского критика в области философии и языковедения и дали ему возможность квалифицированно оценить в рецензиях труды многих современников: А. X. Востокова, Н. И. Греча, Г. П. Павского и др.

В собственно литературно-критических выступлениях В. Г. Белинский постоянно уделял внимание не только идейному содержанию литературных произведений, но и их языковой форме. В значительной степени это может быть отнесено к знаменитым десяти статьям, посвященным творчеству А. С. Пушкина. Произведения великого русского поэта В. Г.Белинский рассматривает на историческом фоне творчества его предшественников, начиная с времени Петра Великого, В этих статьях мы можем видеть первый очерк не только истории русской литературы XVIII — начала XIX в., но и очерк истории русского литературного языка данной эпохи, когда язык литературы становится собственнорусским. В. Г. Белинский дал яркие характеристики языку предшественников Пушкина, начиная с В. К. Тредиаковекого и А. Д. Кантемира.

Говоря о значении творчества М. В. Ломоносова, Белинский отмечал, что им начинается русская литература, что он дал направление нашему языку и нашей литературе. Затем он указывает на прогрессивную роль в развитии русской литературы и русского языка Д. И. Фонвизина и Г. Р. Державина и дает развернутую характеристику роли Н. М. Карамзина в истории русского языка, называет его реформатором языка, подчеркивая, что Карамзин ввел русскую литературу в сферу новых идей и что преобразование языка было уже .необходимым следствием этого дела. Карамзин, по утверждению Белинского, первый заменил мертвый язык книги живым языком общества. Вместе с тем Белинский заметил и преходящий характер заслуг Карамзина в развитии русского литературного языка. Для 30—40-х годов Х}Х в., как считал В. Г. Белинский, и чувства, и мысли, и слог, и самый язык Карамзина устарели. .

Рассматривая деятельность поэтов карамзинского периода русской литературы, В. Г. Белинский особо выделяет В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова. В качестве недостатка поэзии В. А. Жуковского критик отмечает, что содержание его поэзии было односторонне и поэтому стих его “не мог отразить в себе все свойства и богатства русского языка”. Анализируя поэзию К. Н. Батюшкова, В. Г. Белинский признает, что у него “правильный и чистый язык”.

Перед подвигом Д. С. Пушкина, в деле создания новой русской литературы и русского языка Белинский высказывал свое глубокое благоговение и считал, что трудно охарактеризовать общими чертами величие реформы, произведенной Пушкиным в поэзии, литературе, версификации и языке. В статье “Русская литература в 1841 г.” Белинский говорил, что “Пушкин убил на Руси незаконное владычество французского псевдоклассицизма, расширил источники нашей поэзии, обратил ее к национальным элементам жизни, показал бесчисленные новые формы, сдружил ее впервые с русскою жизнию и русскою современностию, обогатил идеями и пересоздал язык до такой степени, что и безграмотные .не могли уже не писать хорошими стихами, если хотели писать”. Поэтому критик имел право назвать Пушкина полным реформатором языка. Как отмечает В. Г. Белинский, Пушкин увлекает за собою не только своих современников, но и поэтов-предшественников, И. А. Крылова, В. А. Жуковского, А. С. Грибоедова, которые вместе с ним способствуют развитию русского языка в разных родах и видах литературы.

Однако Белинский сознает и подчеркивает, что “Пушкиным не кончилось развитие русского языка”. Указывая на значение в развитии русского литературного языка преемников и наследников Пушкина, в первую очередь М. Ю. Лермонтова, Белинский утверждал, что “каждый вновь появившийся великий писатель открывает в своем родном языке новые средства дли выражения новой сферы созерцания”. Таким образом, язык, по мнению Белинского, “не перестанет продвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси появляться великие писатели”. Этим утверждением Белинского, как нам кажется, с наибольшей вероятностью и полнотой раскрывается положение о том, что развитие литературного языка неразрывно-связано с развитием художественной литературы народа, что великие писатели могут быть поэтому признаны подлинными двигателями языкового прогресса.

В связи со сказанным принципиально важное значение принадлежит учению В. Г. Белинского об авторском слоге писателя, разграничению понятий “язык” и “слог”, которые, с нашей точки зрения, необходимо учитывать при построении общей теории поэтического языка.

Определение понятия “слог” Белинский дает в статье “Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова” (1841 г.): “Как все великие таланты, Лермонтов в высшей степени обладал тем, что называется "слогом". Слог отнюдь не есть простое уменье писать грамматически правильно, гладко и складно,—уменье,- которое часто дается и бесталаитности. Под "слогом" мы разумеем непосредственное, данное природою уменье писателя употреблять слова в их настоящем значении, выражаясь сжато, высказывать много, быть кратким в многословии и плодовитыми краткости, тесно сливать идею с формою и на все налагать оригинальную, самобытную печать своей личности, своего духа”.

Высоко оценивая слог Лермонтова, Белинский указывал также на непревзойденные достоинства слога Н. В. Гоголя. Гоголь, по его мнению, сделал в русской романтической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии. Несмотря на то, что язык повестей Гоголя нередко небрежен и неправилен, Гоголь обладает своим слогом. Как говорит Белинский, к достоинствам языка принадлежат только правильность, чистота, плавность. Этого может достигнуть даже самая пошлая бездарность. “Но слог,—продолжает Белинский,—это талант, сама мысль. Слог, то—рельефность, осязаемость мысли; ц в слоге весь человек; слог всегда оригинален, как личность, как характер. Поэтому у всякого великого писателя есть свой слог...”

Разграничение Белинским понятий “язык” и “слог” в известной мере может быть соотнесено с современным нам противопоставлением понятий “общенародный язык” и “индивидуально-авторский стиль писателя”. Однако при этом, как нам кажется, современные, теоретики художественной речи обедняют свои творческие возможности, неправомерно отказываясь от терминологии, закрепленной давней традицией литературного употребления и авторитетом великого критика-демократа. Хотелось бы пожелать, чтобы филологи, занимающиеся изучением языка и стиля писателей, снова взяли на вооружение термин, “слог” в том значении, которое придавал ему Белинский. Думается, что, принятие этого термина во многом содействовало бы более успешному, изучению, произведений искусства слова в единстве их идейного, содержания и словесного выражения.

Кроме исследования грамматических вопросов и проблем теории художественной речи, большая заслуга В. Г. Белинского в истории русского литературного языка заключается в деле формированвя и обогащения им философской и общественно-политической терминологии, составляющей существенный элемент публицистического стиля.

Очевидно, имено эту сторону русского литературного языка имел в виду А. С. Пушкин, когда он заявлял в 1824 г.: “...ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись—метафизического языка у нас вовсе не существует...” Правда, в середине, 30-х годов прошлого столетия в философских кружках. _ московских “любомудров”, возник интерес к философской терминологии,. приспособленной - к выражению немецкой идеалистической философской школы Ф. В. Шеллинга (см., например, употребление в альманахе “Мнемозина”, Издававшемся В. Ф. Одоевским и В. К. Кюхельбекером, таких терминов как проявление, субъективный, объективный, аналитический, синтетический и др.). Но широкого литературного признания такая лексика в те годы не получила.

Гораздо более действенное влияние на литературное словообразование и словоупотребление оказала умственная работастуденческих философских кружков по освоению философии Гегеля в 1830-1840-е годы (Н.В. Станкевича, А. И. Герцена и др.).

Однако в практике этих идеалистических узкозамкнутых кружков процветала утонченно-абстрактная терминология, метко и остроумно охарактеризованная А. И. Герценом как “птичий язык”. В своих воспоминаниях “Былое и думы” этот писатель рассказывает об идеалистических устремлениях молодых русских гегельянцев “Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: “Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте”. Замечательно, что тут русские слова... звучат ииостраннее латинских. Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, т. е. в монастырях идеализма... Механическая слепка немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается на нем,— отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, “жизни мышья беготня”, крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть...”

Однако, несмотря на все увлечения и преувеличения, положительные результаты этой напряженной умственной деятельности при посредничестве журналов сказались на общей системе литературной речи, и в общелитературном обиходе закрепляются термины—кальки с немецкого языка, служащие для выражения отвлеченных понятий: образование — Bildung, мировоззрение (миросозерцание) — Weltahschauung, целостность — Ganzheit, призвание— Beruf, исключительный — ausschliesslich, целесообразный — zweckmassig, последовательность— Folgerichtigkelt. Среди этих образований значительное место принадежит сложным словам с начальной частью само- (нем. Selbst-): саморазвитие— Selbstentwicklung, самоопределение — Selbstbestimmung, самосознание — Selbstbewusstsem, а также словам бессилие — Onnmacht, очевидный — augensichtlich и др.

Заметную роль в распространении социально-философской лексики и терминологии среди русского образованного общества сыграли статья В. Г. Белинского, которыми зачитывалась преимущественно молодежь как в столицах, так и в провинции. И. С. Тургенев в “Литературных и житейских воспоминаниях” писал о бросившемся в глаза пристрастии Белинского (в конце 1830-х годов) к идеалистическому философскому жаргону гегельянства: “В середине (литературной деятельности Белинского.— Н. М.) проскочила полоса, продолжавшаяся года два, в течение которой он, начинавшись гегелевской философией и не переварив ее, всюду с лихорадочным рвением пичкал ее аксиомы, ее известные тезисы и термины, ее так называемые Schlagworter”. См. в статье Белинского 1838 г.: “Распадение и разорванность есть момент духа человеческого, но отнюдь не каждого человека. Так точно и просветление: оно есть удел очень немногих... Чтобы понять значение слов распадение, разорванность, просветление, надо или пройти через эти моменты духа, или иметь в созерцании их возможность”.

В критических статьях Белинского с терминами философскими, образованными по немецким моделям, соседствуют и сочетаются слова и выражения, относящиеся к социально-экономическим или общественно-политическим отраслям знания, эти слова тоже восходят к немецким, частично к французским заимствованиям. В качестве примера приведем известное место из знаменитого письма к Гоголю: “...Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности... Поборник обскурантизма и мракобесия, ...Вы стоите над бездною...”

В результате напряженной умственной работы с начала 1840-х годов Белинский закрепляется на позициях материализма и утопического социализма, в его статьях создается и накапливается запас слов в области “отвлеченного” публицистического газетно-журнального стиля, образуется общеинтеллигентский общественно-политический словарный запас. Все острее становится внимание к “гражданским темам”, обсуждаются не только “вопросы бытия”, но и “вопросы действительности”, философские понятия и термины внедряются в “убеждения”. Это последнее слово с легкой руки Белинского становится не только философским термином, но и обязательной принадлежностью интеллигентского словоупотребления.

Несмотря на противодействие, оказываемое реакционно настроенными литераторами и критиками, которым претили прогрессивные устремления Белинского, несмотря на порою откровенное глумление над ним идейных противников, он неуклонно пролагал свой курс в формировании стиля революционно-демократической публицистики.

Сам критик в статье “Русская литература в 1840 г.” с оттенком иронии писал о новшествах своего философско-политического лексикона, о своем личном вкладе в обогащение русского языка отвлеченной лексикой. Он отклоняет обвинение в употреблении непонятных слов, выдвигавшееся консерваторами против журнала “Отечественные записки”. Белинский напоминает читателям, что слова бесконечное, конечное, абсолютное, субъективное, объективное, индивидуум, индивидуальное употреблялись уже в 1820-х годах в журналах и альманахах “Вестник Европы”, “Мнемозина”, “Московский Вестник”, “Атеней”, “Телеграф” и др. и были понятны. Он пишет: “Сверх упомянутых слов “Отечественные записки” употребляют еще следующие, до них никем не употреблявшиеся (в том значении, в котором они понимают их) и неслыханные слова: непосредственный, непосредственность, имманентный, особый, обособление, замкнутый в самом себе, замкнутость, созерцание, момент, определение, отрицание, абстрактный, абстрактность, рефлексия, конкретный, конкретность и пр. ...у нас, хотят читать для забавы, а не для умственного наслаждения...”. Работая над внедрением общественно-политических, литературно-эстетических и других отвлеченных .понятий итерминов, Белинский шлифовал литературную речь, язык прозаических жанров, трудясь рядом с Гоголем и Лермонтовым, наравне с ними, в тех же направлениях, что и они. Он боролся за точный, простой, и понятный, “образованный” и вместе с тем художественно-выразительный стиль изложения любой темы, пусть самой сложной и отвлеченной. Он отмечал, что “простота, языка не может служить исключительным и необманчивым признаком поэзии; но изысканность выражения всегда может служить, верным признаком отсутствия поэзии”.

Белинский высмеивал неточность словоупотребления: реакционных поэтов, стремясь, сделать -подлинно народной литературную речь, освободить ее от тех ограничений, которыми хотели ее оградить от народных выражений поборники “светских” стилей” высшего общества.

Вводя в публицистический стиль формат живой разговорной устной речи, Белинский стремился упростить и книжный- синтаксис, приблизив его к естественным” и непринужденным интонациям.

Борясь за простоту и, доступность (Литературного изложения чувств и мыслей, против напыщенности и фразерства, Белинский неуклонно выступал и против фальшивой народности, против подделок под народную речь. В связи с этим он выступал против В. И. Даля, писавшего повести из народного быта под псевдонимов Казак Луганский, хотя в целом признавал творчестве этого писателя заслуживающим внимания.

Белинский также хорошо понимал, что при образовании русского общественно-публицистического стиля, как и научно-делового, нельзя обойтись без заимствований из живых западноевропейских иностранных языков. Еще в начале своей деятельности он отмечал: “Переводы необходимы и для нашего, еще не установившегося языка; только посредством их можно образовать из него такой -орган, на коем бы можно было разыгрывать все неисчислимые и разнообразные вариации человеческой мысли”. Но при этом великий критик всегда признавал, что “употребление новых слов без расчетливости может повредить их успеху”, и рекомендовал пользоваться ими как можно меньше, доверяя неистощимым источникам русского языка.

Представляет интерес с точки зрения исследования русского словоупотребления остановиться на тех местах из произведений Белинского, в которых он уделяет нарочитое внимание вопросу о закономерности использования иностранных слов. В этом отношении следует выделить известный обзор “Взгляд на русскую литературу 1847 года”, напечатанный в “Современнике” в год смерти автора. В этой своей “лебединой песне” великий критик выделяет целый раздел защите и обоснованию своего права употреблять иноязычное слово прогресс, поскольку обозначаемое этим словом понятие не может быть адекватно передано никаким другим, исконно русским выражением. Обратимся к названной статье.

“Слово "прогресс" естественно должно было встретить особенную неприязнь к нему со стороны пуристов русского языка, которые возмущаются всяким иностранным словом, как ересью или расколом в ортодоксии родного языка. Подобный пуризм имеет свое законное и дельное основание; но тем не менее он — односторонность доведенная до последней крайности”. Нет сомнения, что охота пестрить русскую речь иностранными словами без нужды, без достаточного основания противна здравому смыслу и здравому вкусу,но она вредит не русскому языку..., а только тем, кто одержим ею. Но противоположная крайность, т. е. неумеренный пуризм, производит те же бедствия, потому что крайности сходятся. Судьба-языка не может зависеть от произвола того или другого лица. Вот почему из множества вводимых иностранных слов удерживаются только немногие, а остальные сами собою исчезают... Говорят, для слова “прогресс” не нужно и выдумывать нового слова, потому что оно удовлетворительно выражается словами "успех", "поступательное движение" и т. д. С этим нельзя согласиться. Слово “прогресс” отличается всей определенностию точностию научного термина, а в последнее время оно сделалось ходячим словом, его употребляют все—даже те, которые нападают на его употребление. И потому, пока не явится русского слова, которое бы вполне заменило его собою, мы будем употреблять слово "прогресс"”

Попутно заметим, что официальная власть в лице самого императора Александра II с особой ненавистью относилась к употреблению слова прогресс и даже, как в свое время при императоре Павле I было запрещено слово отечество, запретило употребление его в публичной печати.

Деятельность Белинского, а вслед за ним его ближайших преемников — Чернышевского, Добролюбова, Писарева и др. способствовала окончательному закреплению демократического публицистического стиля в русском литературном языке. Этот стиль постепенно становится ведущим в системе общенациональных средств языкового выражения, оттеснив на второе место стиль литературно-художественный, занимавший до того первенствующее положение среди стилей русского литературного языка.