Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Ваш комментарий о книге

Межкультурная коммуникация. Учебное пособие

Часть I. Культура и межкультурная коммуникация

Раздел I. Теория межкультурной коммуникации

В. М. Бухаров. Концепт в лингвистическом аспекте

A. Е. Бочкарев. О факторе понимания в коммуникации

B. Г. Зинченко. Система «культура» и культурная коммуникация»; «Культурная и межкультурная коммуникация»

B. Г. Зусман. Концепт в культурологическом аспекте

З. И. Кирнозе. Культура и культурология

Н. В. Макшанцева. Межкультурная коммуникация в процессе изучения языка

О. В. Петрова. Межкультурная коммуникация в переводе

1. Происхождение понятия. Культура и культурология

Происхождение понятия «культура» многократно описано. Известно, что слова cultio и culte латинского происхождения и в документах Древнего Рима означали возделывание и использовались применительно к сельскому хозяйству. Этимологически в латыни более древним словом считается глагол colere, первоначальное значение которого - «возделывать», «обрабатывать землю» позже дополняется смыслом - «почитать», «поклоняться». Уже у римских государственных деятелей культура расширяется, обогащаясь новыми смыслами. В последующие века речь идет уже не только о возделывании почвы, но о развитии ума, углублении образования и веры. Языческие культы заменяются в великих религиях мыслью о возможности человека воспитать душу и способности в любви к Богу. Философия и теология входят в культуру, поглощают ее и поглощаются ею. К понятию культура позже добавляется понятие цивилизация от латинского термина civils - гражданский, государственный.

Культура как понятие было сформулировано немецким юристом XVII века Самуэлем Пуфендорфом (1632-1694), цивилизация - французскими просветителями XVIII века, мечтавшими о культуре нового общества, основанного на Свободе, Равенстве и Братстве. В России термин культура получил распространение с середины XIX века. До этого времени употреблялся термин цивилизация. Сегодня под словом цивилизация обычно понимается историческое воплощение культуры.

Культура и цивилизация иногда используются как синонимы, иногда разделяются. Вспомним часто употребительное выражение «культура и цивилизация». Вопрос о характере цивилизации, как всегда, несколько проясняет этимологический словарь. По-английски и по-французски термин civilisation означает культуру, соответствующую уровню исторического развития. В этом же значении он употребляется в русском языке. Немецкий философ О. Шпенглер ввел термин «Hochkultur» - высшая культура, имея, однако, в виду нечто совсем другое: цивилизация у него означает упадок культуры, ее завершающую стадию. О схождении и расхождении культуры и цивилизации спорят самые известные философы и культурологи.

Но непроясненным остается и более общий вопрос - о том, что такое культура.

2. К определению культуры

Слово «культура» - из серии фундаментальнейших. По числу сочетаемых понятий оно занимает одно из главных мест в европейских языках. «Философия культуры», «культура эпохи», «дворянская культура», «пролетарская культура», «современная культура», «русская культура», «культура Германии», «европейская культура», «агрокультура», «культура производства», «культура поведения», «культура торговли», «музыкальная культура», «культура чувств», «физическая культура»... ряд этот поистине неисчерпаем. Но в нем мы имеем дело с вариантами культуры. Неудивительно, что исследователи ищут общее понятие инварианта культуры. По мнению американских ученых, с 1871 года за 50 лет было дано семь таких дефиниций, с 1920-го до 1950-го их число увеличилось до 150. Сегодня оно выросло еще на целый порядок. Определения культуры насчитываются сотнями. В словаре В. И. Даля культура - это обработка и уход, возделывание, возделка; это образование - умственное и нравственное. Как мы видим, русский этнограф выделяет происхождение слова от латинского корня и сохраняет его первоначальное значение, усиливая нравственную сторону. Современный ученый Ю. М. Лотман отмечает разницу в смысловом, семантическом наполнении понятия «культура» в разные исторические эпохи у разных ученых. Однако, как полагает Ю. М. Лотман, разница эта не должна нас обескураживать, если мы вспомним, что значение этого термина произошло от типа культуры, что каждая историческая эпоха порождает ей присущую, собственную модель культуры. Культура при этом, однако, имеет признак - «отгороженную сферу» - и осознается на фоне оппозиции «не культуры», являя таким образом «знаковую систему» 1 . В определении Ю. М. Лотмана главное - оппозиция: культура - не-культура. Действительно, во всех подходах - от научного до бытового -мы эту оппозицию замечаем. В науке она видится в основательности и достоверности теоретических выводов. В обыденной жизни - в по-

1 Ю. М. Лотман. Механизмы культуры // Избранные статьи в трех томах. Т. III. Таллин, 1993, с. 326.

нимании, что можно вести себя культурно и не культурно. Но сложность определения «культура», помимо ее исторической и социальной неоднозначности, заключается и в том, что культура, подобно живому организму, растет и разрушается. Возможно физическое уничтожение культурных объектов. Вопреки крылатому выражению М. Булгакова «рукописи не горят» на кострах и в топках печей обращены в пепел тысячи манускриптов. И XX, и идущий ему на смену XXI век хоронят под бомбами целые библиотеки, а с ними и шедевры архитектуры и живописи. Разрушение культуры возможно в войнах, в революциях через падение уровня образования. Целые эпохи устанавливали могильное молчание, прерывая диалог между высокой культурой прошлого и временем новых дикарей. Культура сохраняется лишь в коммуникации, во взаимном живом обмене, в звучании и услышанносги голосов.

Но голоса, определяющие культуру, тоже отнюдь не звучат в унисон. Так, у Карла Маркса культура - идеологическая надстройка над материальным бытием, у русских религиозных философов культура значима лишь в том случае, если она имеет религиозный смысл. У П. А. Флоренского - это гармонизация жизни во всех ее проявлениях. У Е. Н. Трубецкого - создание себя человеком по образу и подобию Божью, у С. Н. Булгакова - культ, имеющий таинственный, мистери-альный характер. У создателей русского космизма - В. И. Вернадского, Л. Н. Гумилева, А. Л. Чижевского - культура есть влияние космоса, объединяющее людей в этнос, внутренние скрепы народа. У Ю. В. Бромлея культура - совокупность специфически человеческих способов деятельности и ее результатов, у Г. Фостера - совместно усвоенный образ жизни.

Академический словарь русского языка дает первым из значений слова культура «совокупность достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни. Материальная культура. Духовная культура. История культуры говорит нам, что знания, которые выработаны трудом людей, накоплены наукой, все растут... и служат для дальнейшего развития наших познавательных способностей 2 .

Суммируя различные подходы к культуре, можно говорить о ней как о факторе социального развития и самореализации, о пре-

2 Словарь русского языка. Под ред. А. П. Евгеньевой. Т. 1- 4. М ., 1981-1984; см. также: С. Г. Тер-Минасова. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2000, с. 12-13.

одолении человеком своего вида, о культуре как о непрерывности, о культуре как о диалоге. Очевидно, что во всех этих подходах господствует гуманитарный, человеческий принцип. Акцент делается на антропологию - науку о человеке. Мы пытаемся глядеть на культуру человеческими глазами.

Но человек не одинок в мире. Над ним существует звездное небо, обитель Бога или бездна, в которой «звездам числа нет, бездне дна». Под ним земная твердь или океанская глубина, дающие жизнь и угрожающие катастрофами. Рядом с человеком другие люди -самые близкие и никогда не виденные - свой и чужой народы и расы. Человек, зачастую помимо его воли, включен в историю. Он ее творец и жертва. Над ним довлеет «обычай - деспот меж людей»... и в каждом случае культура оборачивается для человека новой стороной. Остановимся на современном определении ученого-культуролога: культура -- это «природа, которую пересоздает человек, утверждая посредством этого себя в качестве человека)?. Определение неполно. Но в нем четко выражены подходы к проблемам -победа человека над природой и переход природного человека в социальную личность как необходимые творческие шаги в овладении культурой.

3. Культура. Природа. Техника

Существует естественный, природный и человеческий универсумы. Первый огромен, таинствен и неисчерпаем. Древние видели его как хаос, как бездну, населенную страшными существами, - мир, не вступающий в разговор с человеком, безучастный к его горестям и радостям. У А. С. Пушкина и в настоящем, и после нашей смерти «равнодушная природа» будет «красою вечною сиять». В этом сиянии красоты есть нечто пугающее, бездушное.

Такое отношение человека к природе пронизывает огромные пласты культуры. Природа в ней в лучшем случае соглядатай. Часто - она враг. Победы человека над природой, в бушующем море, в «белом безмолвии» Севера, в африканской пустыне, во время землетрясений, тайфунов и снегопадов - темы сотен рассказов и романов, полотен художников и ораторий. Но сегодня все чаще среди

3 П. С. Гуревич. Культурология. М, 1999, с. 39.

объектов культуры, помимо человека, называют Природу, мир, не только его окружающий и существующий «по ту сторону добра и зла», но и внутри человека.

Ни природа, ни техника не являются сами по себе фактами культуры. Только в присутствии человека, в его оценке приобретается смысл. Человек - венец творения. Созданный по образу и подобию Бога, он и материальное, «тварное» существо. В нем присутствует животное, природное начало. Его отношения с культурой сложны и неоднозначны. Он «очеловечивает», окультуривает природу, побеждая хаос мироздания своим разумом и трудом. Но он и разрушает экологическую среду, истончая озоновый слой над планетой. В результате его деятельности гибнут леса, загрязняются воды рек и морей. Само присутствие человека гибельно для многих видов растений и животных.

Выдающиеся умы человечества давно осознали эту опасность. Французский просветитель Жан Жак Руссо не уставал упрекать цивилизацию за неразумность и аморальность. Немецкий философ О. Шпенглер, как уже упоминалось, видел в цивилизации конец культуры. Сегодня, когда технический прогресс ощутимо обогнал прогресс социальный, опасность многократно возросла. Виртуальный электронный мир теснит мир природный. Человек становится придатком информационных систем, элементом им же созданной вычислительной машины. И уже ставится вопрос об искусственном тиражировании, клонировании человека. При этом он зачастую не задумывается о той цене, которую от него требует и еще потребует современная цивилизация за предоставляемые блага и удобства. Раздающиеся призывы ученых оценить смысл перемен человек не слышит. И не столько потому, что по природе своей он обладает леностью и жадностью. Homo sapiens - творческое, свободное существо. Уничтожить в нем творческое начало - значит уничтожить человека. В самой его природе заложен парадокс: развитие культуры, создание новой информационной среды дает человеку свободу, открывает новые возможности. Оно же ввергает его в доселе невиданное информационное рабство, ущемляющее все сферы бытия. Призывы остановиться и найти высший смысл бытия оказываются бессмысленными.

Новая природа создается не только вокруг человека как среда его обитания. Не столь быстро и заметно он и внутренне меняется, и далеко не всегда в лучшую сторону. Изучение жизни архаических

народов, особенно в XIX и XX веках, привело ученых и художников к выводу о том, что человек далекого прошлого вовсе не примитивен. Осознавая себя отдельной личностью, он одновременно чувствует себя не только членом рода, своего тотема, но и животным, и даже растением. Мифы народов мира, отражая это сознание, свидетельствуют не о бескультурии, а о возможности иной, доцивилизо-ванной культуры, обладавшей собственным смыслом.

4. Смысл в культуре. Треугольник Локка и система Гегеля

Существует естественный и человеческий миры. Первый монологичен и неспособен к диалогу. К нему неприложимо понятие «смысл». Лишь в человеческом универсуме возникает значимость, позволяющая говорить о присутствии культуры. Человек есть внутренняя природа, осознающая самое себя и природу внешнюю в результате творческой деятельности. Именно в этом сочетании - природы и деятельности - и в их осмыслении рождается культура.

Семиотика фиксирует все факты культуры - как материальные, так и духовные. Наука о знаках и знаковых системах помогает разделить «культуру» и «не-культуру», предлагая условия, при которых явления природы, предметы деятельности человека или слова приобретают смысл. Прерии Южной Америки, саванны Африки, леса Сибири - неочеловеченная природа, не-культура. Засеянное поле, охотничий заповедник, лесное хозяйство несут в самой своей сущности знак культуры.

Условлено, что на чужом поле не пасут скот. В заповеднике можно охотиться только по специальному разрешению. В лесном хозяйстве запрещены стихийные вырубки деревьев, хотя их другие свойства никуда не исчезли - поле плодородно, заповедник полон дичи, в лесу много деревьев.

Знаком может быть отмечен любой предмет или явление. Лампа - источник света. По договоренности влюбленных лампа, поставленная на подоконник, - знак того, что свидание может состояться. В трагедии Эсхила «Агамемнон» огни костров передают в город знак того, что герои Троянской войны возвращаются домой. Такие явные свойства огня, как тепло или возможность приготовить на нем пищу, здесь не учитываются.

Во фресках Успенского собора в Московском Кремле на Страшном

суде судьбу «милостивого блудника» решает положенный на весы платок, смоченный слезами раскаяния. Знак здесь вовсе не в бытовой детали и не в полезной вещи, а в искреннем сожалении о грехах, спасающем юношу от дороги в ад.

В романе Дефо «Робинзон Крузо» герой радуется, обнаружив после крушения корабля орудия труда и горсточку семян, с помощью которых ему удается выжить на необитаемом острове, и с горечью глядит на золотые монеты, утратившие условную ценность на диком берегу.

Знак может быть словом, вздохом или улыбкой, слезой или любым другим выражением эмоции, природным или бытовым явлением, жестом, вещью. Наука о знаках семиотика (от греческого слова «знак») исследует свойства систем знаков, каждый из которых имеет определенное значение. В качестве знаковых систем рассматривают языки, системы сигнализации в обществе, природе, науках, искусстве, кибернетические системы и живые организации, машины и общественное устройство.

Знаковые системы могут быть простыми и неисчерпаемо-сложными. Но все их объединяет общее свойство, называемое в теории систем системообразующим, - придание знаку смысла. Он может быть выражен словесно, вербально, «весомо, грубо, зримо» или тонко и деликатно. Смысл знака может быть понятен или глубоко спрятан. Для разгадки знака древние греки обращались к дельфийскому оракулу. В Ветхом Завете огненные знаки предсказали иудейскому народу грядущие беды. Солнечное затмение воспринималось поколениями как знак немилости Бога. Многие суеверия и сегодня основаны на семиотической знаковой системе. Гуляющая сама по себе черная кошка ничего не означает. Но мы избегаем переходить дорогу, если она ее пересекла. Встречная погребальная процессия или человек с пустыми ведрами сулят нам неприятности. Черный цвет -знак траура, а белое платье невесты - непорочной чистоты. Но на Востоке язык цветов меняется. И во многих странах именно белый цвет означает печаль. И столь любимое в России красное солнышко в экваториальной Африке сулит смерть.

Не означает ли эта множественность смыслов невозможность обозначить смысловое поле культуры? Действительно, однозначного определения культуры дать не удалось. И все же еще в XVII столетии английский философ Джон Локк (1632-1704), разработавший эм-

лирическую теорию познания в «Опыте о человеческом разумении» (1690, рус. перевод 1898), дал ориентиры для представления о системе «культура». Треугольник Локка имеет своими вершинами природу, технику, семиотику. Культура у Локка - синоним общества.

Природа, очеловеченная трудом ради какой-то цели, - та природа, с которой человек вступает в отношения, в своеобразный диалог. Техника у Локка (от греч. techne - искусство, мастерство) - не обязательно машины или орудия какой-то отрасли производства, но техника в общем смысле - накопленные человечеством в процессе развития умения и навыки. Семиотика - знаковая система, обозначающая смысл этой деятельности 4 . В таком описании так называемый треугольник Локка - не только общество, но и культура, определяемые как память. Общество существует, пока оно осмысленно, пока оно не потеряло связи с природой и продолжает твориться, пока оно сохраняет память. Утратившие память цивилизации, сколь бы ни был в свое время высок их технический уровень, мертвы. Треугольник Локка являет самое общее представление о культуре. В нем нет деления культуры на материальную и духовную.

Для определения феномена духовной культуры обратимся к другому философу - Гегелю (1770-1831). Гегелю свойственно самое пристальное внимание к духовной культуре. Создатель универсальной схемы творческой деятельности, Гегель с помощью диалектиче-

4 См .: Д. Локк. Избранные философские произведения. Т. 1- 2. М , 1960. См . также: Ю. В. Рождественский. Введение в культуроведение. М., 1999, с. 15-16. В трактовке Ю. В. Рождественского так называемый «треугольник Локка» выглядит несколько иначе

Это связано с разными задачами, которые ставят перед собой автор «Введения в культуроведение» и авторы «Проблем межкультурной коммуникации». Представляется, что принципиального расхождения здесь нет.

ского метода переосмысливает понятие культуры, вводя в него диалектический принцип прямых и обратных связей. Без этого принципа невозможно представить себе культурную коммуникацию. По определению Гегеля, искусство «распадается на произведение, имеющее характер внешнего, обыденного наличного бытия - на субъект, его продуцирующий, и на субъект, его созерцающий и перед ним преклоняющийся» 5 . Рассматривая произведение как знак культуры, триаду Г. Гегеля можно представить цепью: продуцирующий субъект произведение потребляющий субъект

При этом произведение может быть не только романом, сонетом, картиной или любым другим произведением искусства, но сельскохозяйственной мотыгой или сложной компьютерной программой.

В нашем случае существен не характер произведения, а то, что оно названо Гегелем в его триаде первым, т. е. главным, поскольку именно через него осуществляется связь между творцом и потребителем, который должен «преклоняться» перед произведением, иметь в нем потребность. Аборигену в Африке, возделывающему поле примитивными способами, нет нужды в компьютере, как у современного инженера в конструкторском бюро неуместна мотыга. В обоих случаях и мотыга, и компьютерная схема бессмысленны, поскольку не включены в коммуникативную цепь, не рассматриваются потребителем как предметы «восхищения» и не обнаруживают потому свойств предметов культуры.

Если произвести подстановку, обозначив вместо одного произведения бесконечный ряд предметов культуры, то и ряды производителей и потребителей тоже уйдут в бесконечность. Формула приобретет вид:

производитель продукт потребитель

Производителем может быть Иванов, Петров, Сидоров, Smith, Duran, Mann, живущие сегодня в любой стране и жившие столетия назад, а также народы, этносы, расы производящие бесчисленное количество объектов культуры, имеющих значение и смысл для других Иванова, Петрова, Сидорова... живущих, может быть, совсем в другую эпоху и «восхищающихся» изделиями рук ведомых им или неве-

5 См .: Г. Гегель. Философия духа / Энциклопедия философских наук. М., 1977, с. 383; См. также: Зинченко В. Г., Зусман В. Г., Кирнозе 3. И. Система «Литература» и методы ее изучения. Монография. - Н. Новгород, 1998.

домых творцов. Отсюда становится понятным гегелевское определение: «Культура представляет собой имманентный момент абсолютного и обладает своей бесконечной ценностью» 6 . Бесконечная ценность сохраняется в традиции культуры, в памяти.

Никакой создатель культурных ценностей не начинает деятельность с «чистого листа». Гончар уже знаком с гончарным кругом. У виртуоза-скрипача есть ноты и музыкальный инструмент. Первые земледельцы и охотники на земле тоже знали традиции своего дела, уходящие в бесконечную даль времен. Они ориентировались на традицию, традиция влияла на них, как влияла и влияет она на потребителя, сверяющего свои представления о культурной ценности продукта с известными ему качествами: надежностью, полезностью, красотой. И с изменением потребностей и вкусов потребителя меняется традиция, чему можно привести тысячи примеров из самых разных областей техники, ремесла, искусства. Меняется реальность. Меняется продукт. Меняется производитель. «Бесконечная ценность культуры» предстает в имманентном, внутренне свойственном предмету моменте.

Для племен Черной Африки, затерянных в глубинах пустынь или лесов, современная техника бесполезна. Для нынешнего рабочего труд без подходящего инструмента представляется некультурным. Народная сказка десятилетиями до эпохи романтизма казалась грубой. Религия в советскую эпоху трактовалась как глупый вымысел либо как опиум для народа. Иконы были черными досками и зачастую безжалостно уничтожались. Некрасов в стихотворении «Железная дорога» сетует на то, что Аполлон Бельведерский может быть «хуже печного горшка». И сегодня, сидя перед телевизором, одни зрители восхищаются мексиканскими сериалами, другие считают их пустыми либо вредными, созданными на потребу некультурной публики.

Лотмановский водораздел культурное - не-культурное пролегает в сфере социально-исторической и в психологической. Об этом точно сказал А. В. Михайлов, подметивший и то, что выбор суммы известных фактов бывает весьма различным у разных историков культуры, и то, что опасно полагаться «на будто бы необманчивую непосредственность человеческого чувства». Современный ученый, «будучи умудрен» всеми испытанными в науке иллюзиями ограни-

6 Гегель Г. Сочинения: В 15-ти тт.: Т. VII / Под ред. А. Деборина и Д. Рязанова. М. -Л., 1934, с. 216.

ценности, все-таки не может быть свободен от иллюзии модернизации культуры. Более того, опасность модернизации возрастает по мере возрастания «самосознания культуры». Неизбежное и плодотворное разрушение романтических легенд прошлого «сопровождается рождением новых мифов, принимаемых за реальность»'.

Эти чрезвычайно важные мысли, высказанные по другому конкретному поводу, могут служить для нас серьезным предупреждением. Рассматривая ключевые понятия культуры в их историческом, этнографическом или словесном контексте, мы никогда не можем с достоверностью утверждать непреложность наших оценок. Принцип многовариантности и обратных связей - основополагающий принцип культуры. Но он же - свойство системы. Из него вытекает возможность того «порядка из хаоса», о котором писал нобелевский лауреат И. Пригожий. Обращаясь к работам советских физиков и математиков - А. Н. Колмогорова, Я. Г. Синая, В. И. Арнольда, - определивших классы неустойчивых динамических систем, нобелевский лауреат предлагает свою формулировку динамики - построение «концептуальных основ динамических явлений вокруг понятия динамической неустойчивости» 8 .

5. Культурология

Культурология - наука, обобщающая эмпирические и конкретно-научные знания о культуре.

Как всякая наука, в своем изучении она предполагает этапы:

- оценка и анализ источников;

- формирование метода;

- разработка и использование методик.

Уже при анализе источников культурологии выявляется, что для нее свойственно отношение включения и пересечения разных наук. Границы их условны. Зоны смежных полей обширны. В самой общей характеристике культурологии как науки о культуре, ставящей в центр изучения человека культурного, способного придавать явлениям смысл, культурологию можно представить кругом со множеством сегментов:

7 А. В. Михайлов. Иохан Хейзинга в историографии культуры // Михайлов А. В. Языки культуры. М., 1997, с. 842-843.

8 И. Пригожий, И. Стенгерс. Порядок из хаоса. М., 1986, с. 8.

Набор сегментов неполон. В круг можно включить другие источники культуры - от физической культуры человека до кибернетики. При всей широте набора культурологических дисциплин в основе культурологии лежит идея нерасчлененности гуманитарных знаний. Термин «культурология» принадлежит немецкому философу и химику Освальду, который ввел его в 1909 году, но распространение термин получил благодаря американскому ученому Лесли Уайту (1900-1975). На западноевропейские языки он переведен в 20-30-е годы, войдя в разные словари как Anthropologie, Humanitaria, Cultural research. Под культурологией понимаются все виды и формы целостной жизненной практики, термин «культурология», произошедший от слова «культура», вбирает всю совокупность культурных достижений. Такой широкий подход грешит релятивизмом. Автор культурологического словаря в качестве модели называет роман современного сербского прозаика Милорада Павича «Хазарский словарь»: один из его собирателей -некий ученый доктор - «стал писать по объявлениям из газет давно прошедших лет и, что самое удивительное, вскоре начал получать ответы в виде посылок с самыми различными вещами. Постепенно эти вещи так заполнили его дом, что он не знал, что с ними делать. Это были... огромное седло для верблюда, женское платье с колокольчиками вместо пуговиц, железная клетка, в которой людей держат подвешенными под потолком, два зеркала, одно из которых несколько запаздывало, а другое было разбито, старая рукопись на неизвестном ему языке. .. Год спустя комната в мансарде была забита вещами, и однажды утром, войдя в нее, доктор... был ошеломлен, поняв, что все им приобретенное начинает складываться в нечто, имеющее смысл 9 . При таком

' См.: В. П. Руднев. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М, 1998, с. 5.

описании культура (и культурология) - не просто хаос, но «порядок, складывающийся из хаоса».

В культурологии нет единой системы, нет и единого метода. До последнего времени культурология определялась как раздел философии. Получили распространение и взгляды на культурологию как на разделы этнологии, исторической антропологии, этнографии, лингвистики, социологии и психологии. Каждая из гуманитарных дисциплин претендует на главенство в культурологии, выстраивая собственные ряды, входящих в культурологию источников. По-видимому, у каждой из них есть для этого основания, но пока можно констатировать с определенностью, что в основе культурологии присутствуют идеи:

- целостности человека как существа биологического и социального;

- синтеза гуманитарного и естественнонаучного подходов;

- нерасчлененности гуманитарных знаний;

- вытеснения исторической доминанты структурно-функциональным, эволюционистским подходом.

Из особого положения культурологии как научной дисциплины на стыке наук проистекает множественность культурологических школ. С. П. Мамонтов подразделяет их на четыре направления - общественно-историческое, натуралистическое, социологическое и структурно-символическое. Возможно и другое членение - этнологическое, когнитивное, психологическое... Естественно, вариативен и набор имен основоположников. Среди них - английский этнограф и историк Э. Тайлор, американский культуролог Лесли Уайт, английский этнолог Дж. Фрэзер, немецкий философ и историк культуры О. Шпенглер, австрийский психолог 3. Фрейд, швейцарский психолог и теоретик культуры К.-Г. Юнг, французский этнограф и социолог К. Леви-Строс.

В России - философы П. Я. Чаадаев, Вл. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский, братья Е. Н. и С. А. Трубецкие, Г. Г. Шпет... а также Н. И. Конрад, А. Ф. Лосев, М. М. Бахтин, Д. С. Лихачев, Л. Н. Гумилев, Ю. М. Лотман...

Учитывая тот факт, что культурологии свойственны в наивысшей степени отношения включения и пересечения составляющих ее частей, мы определяем культурологию как интегративную науку со складывающимся методом. Преодоление присущего культурологии

релятивизма возможно при вычленении единицы, входящей в различные биологические и социальные сферы жизнедеятельности человека. Такой единицей можно считать «концепт».

Системообразующее свойство культуры дает возможность включить определение в треугольник Локка, в гегелевскую триаду, а вслед за тем в разработанную И. Пригожиным теорию систем, это позволяет конкретизировать понятие, освободив его от присутствующего во всех определениях релятивизма, которым грешат многие определения культуры, даже оппозиция Ю. М. Лотмана «культура -не-культура». Но еще более существенно то, что в таком подходе культура обязательно нуждается в коммуникации. Очевидно, что ее члены исторически и психологически подвижны. С изменением реальности и традиций меняется вся система. Способ обработки земли, совокупность духовных ценностей или уровень развития общества, приемлемые для одной эпохи, представляются решительно «не-куль-турными» для другой. Но и в пределах единого времени поведение и вкусы не только отличаются, а и по-разному оцениваются.

Противоречие разрешается при обращении к понятию «культурная коммуникация». Культурная коммуникация присутствует в предложенной системе в виде коммуникативных цепей:

- производитель традиция произведение потребитель

- производитель реальность произведение потребитель

- производительтрадицииреальностьпотребитель

- потребительтрадиции реальность произведение Культурная коммуникация - это процесс взаимодействия элементов в системе «культура» между собой и всей системы со сложившимся способом производства и потребления продуктов культуры.

Раздел II. Система «культура» и культурная коммуникация

1. Система «культура»

Возможность культурной коммуникации заложена в самой системе «культура». Среди множества определений культуры, которых разные источники насчитывают от 250 до 500, есть и созданные сторонниками системного метода в культурологии. Общим недостатком определений представляется отсутствие в них указаний на инвариант системы «культура». В то же время было бы недопустимой самоуве-

ренностью надеяться, что авторам книги удастся без опоры на опыт предшественников-системников выработать такое 251-е или 501-е определение культуры, которое стало бы общепринятым в кругу культурологов. Поэтому задача раздела о системе «культура» видится в том, чтобы дополнить существующие системные определения культуры с целью «превращения» их из логически абстрактных в логически конкретные.

Большинство культурологов (если не все!) сходятся в том, что продукты культуры (артефакты) создаются человеком для потребления человеком же. Исходя из этого, инвариант культуры можно представить в виде цепи:

производитель продукт потребитель,

где производитель может быть и потребителем созданного им продукта. Особенность производительной деятельности человека состоит в ее осознанной преднамеренности. Поэтому продукт - результат в первую очередь мысли, которая материализуется в процессе творчества.

Представляется справедливым мнение тех исследователей, которые отказываются от противопоставления материальной и духовной форм культуры и усматривают их единство в области мыслительной деятельности человека - ноосфере. Строго говоря, речь идет о двух аспектах - идеальной и материальной реальности - системы «культура». Если мы изучаем один из этих аспектов, то можно отвлечься от другого, но если мы изучаем систему, то нужно учитывать подчиненность материального аспекта по отношению к идеальному. Считать, что в данном случае имеет место отношение взаимной дополнительности, значило бы путать причину со следствием, потому что в человеческой деятельности мысль (намерение) предшествует созданию предмета, а не создание предмета намерению его создать.

Порядок элементов в цепи производитель продукт потребитель обусловлен тем, что потребитель не может воспользоваться продуктом прежде, чем производитель создаст этот продукт. Из того, что продукт творчества производителя адресован потребителю, следует существование прямой связи, идущей от производителя через продукт к потребителю. Последний может признать или не признать ценность продукта и соответственно отнести его либо к «культуре», либо к «не-культуре», о чем писал Ю. М. Лотман. Соответственно производитель будет назван или не назван творцом культурной цен-

ности. Эта обратная связь, идущая от потребителя через произведение к творцу, играет исключительно важную роль в системе «культура». Невостребованность продукта есть знак обрыва цепи, фактического отсутствия потребителя. Коммуникативная цепь «работает» лишь в системе прямых и обратных связей:

производитель продукт о потребитель В ней можно выделить два отношения:

1. производитель продукт

2. продукт потребитель.

Корреляцию между ними обеспечивает общий член - продукт. Поэтому, если производитель создавал произведение как культурную ценность, а потребитель эту ценность признал, происходит характерное для систем приращение смысла в каждом из элементов. Скромный ремесленник предстает художником-творцом. Ремесленное изделие - произведением искусства. Важно заметить, что «чудо претворения» элементов системы, о котором идет речь, оказывается возможным в результате диалога сознания производителя и потребителя. Диалог этот воплощен в продукте.

Но случай подобного совпадения моментальной «услышаннос-ти» (по выражению M. M. Бахтина), как всякое чудо, исключительная редкость. Историкам хорошо известны случаи, когда произведение культуры не признается современниками и начинает функционировать в роли шедевра лишь через много лет, если ему удается сохраниться. В качестве противоположного примера можно вспомнить глиняные греческие амфоры для хранения вина или зерна. Созданные столетия назад в хозяйственных целях и найденные археологами при раскопках древних городов или в трюмах затонувших кораблей, они перекочевывают в современные музеи. Сходный путь проделывают какие-нибудь предметы крестьянской утвари - донца прялок, пряничные доски, посуда. Диалог сознаний то звучит, то затухает.

Объяснить подобное явление можно характером отношений 1 и 2 при условии связывающей их корреляции. Отношение «производитель -» продукт» - константно. Оно задано производителем и меняется в глазах потребителя лишь при деформации продукта. Амфора может разбиться и превратиться в черепки...

Отношение «продукт потребитель», напротив, изменчиво в силу неоднородности круга потребителей, существующего в пространстве и во времени. Корреляция представляет собою статистичес-

кую, или вероятностную, зависимость между константным отношением «производитель -» продукт» и лишенным константности отношением «продукт -> потребитель».

Существует тенденция к согласию потребителя с производителем, задумавшим продукт в качестве произведения культуры. Она будет проявляться тем полнее и ярче, чем шире будет круг потребителей и чем дольше будет функционировать продукт. В таком случае принято говорить о проверке произведения временем.

Корреляционной зависимостью между отношениями 1 и 2 обусловлено и то, что «продукты» природы (пейзаж, атмосферные явления, цветы и т. д.) могут функционировать в качестве произведений культуры. Таковы, например, горы, море или бури в культуре романтизма.

2. Культурная коммуникация

Существование системы коммуникации задано наличием прямой связи в инварианте системы «культура».

Инвариант - абстрактное выражение сущности. Инвариант не существует в действительности. Соответственно в реальности существуют только варианты - виды культуры, но не существует система мыследеятельности, которую мы именуем культурой.

Систематизация форм, видов и подвидов культуры имеет смысл постольку, поскольку у разных народов в разные периоды, как и в разных регионах (европейская культура, африканская культура), существуют свои иерархии видов культур, т. е. системы. Нас, однако, интересуют не они, а межвидовая и межкультурная коммуникации как системообразующий фактор. Но наряду с возможностью коммуникации существует условие, необходимое для успешного ее осуществления, - наличие кода, позволяющего зашифровать и дешифровать высказывание субъектом сознания, находящимся на входе и выходе системы «культура». В том случае, когда вид культуры пользуется естественным языком, роль такого кода играют, как думается, концепты этого языка - сгустки смысла, вкладываемого в слова носителями языка. Поскольку иные виды культуры пользуются языка-

ми, надстроенными над естественным языком, представляя собой вторичные моделирующие системы, успешность коммуникации продолжает зависеть от концептов естественного языка, но уже в конечном итоге. Сложнее обстоит дело в случае перевода с одного естественного языка на другой, потому что концепты одного языка никогда не могут полностью совпадать с концептами другого языка в силу различия и неповторимости истории народов - носителей языка. Следует различать культурную внутривидовую, культурную межвидовую коммуникации, имеющие место в культуре с одним и тем же естественным языком, и межкультурную коммуникацию, связывающую культуры с разными естественными языками. Примером первой могут служить иллюстрированная книга, оратория, опера и т. д. В случае с иллюстрированной книгой мы имеем дело либо с переводом произведения с языка литературы (не путать с литературным языком!) на язык книжной графики, либо с переводом произведения книжной графики на язык литературы (таковы комиксы). В обоих случаях существует перевод с языка на метаязык.

Здесь читатель произведения является художником, создающим книжную иллюстрацию, помещенную в книге.

В читательско-зрительском восприятии произведение и мета-произведение соединяются в единую иерархическую систему, в которой ведущую роль играет литературный текст.

В зрительско-читательском восприятии произведение и мета-произведение тоже соединяются в иерархическую систему, в которой ведущая роль принадлежит не литературному тексту, а серии иллюстраций (текст есть лишь дополнение к иллюстрациям).

Интересна история создания «Посмертных записок Пиквикского клуба» Ч. Диккенса, которые были начаты как комикс, а после смерти художника были продолжены как самостоятельное литературное произведение, что нашло отражение в особенностях текста романа.

То же самое можно было бы сказать о тексте оперных арий и хоров, с одной стороны, и музыке - с другой, или об ораториях.

Важно отметить, что в случае межвидовой культурной коммуникации имеет место синтез видов, приводящий к рождению новой системы видов культуры.

Иная ситуация имеет место в межкультурной коммуникации 10 . Примером может служить перевод литературного произведения на иностранный язык, когда прототекст принадлежит одной литературе, а метатекст (перевод) - другой, о чем писал Н. И. Конрад. В этом случае нет иерархии и нет синтезирования новой системы из двух литератур, но есть другое, более сложное явление. Оно представляет особый интерес: в современных национальных литературах присутствует корпус произведений-переводов из других национальных литератур. При этом читатель знакомится с языком других национальных литератур, превращаясь в читателя мировой литературы. Автор учитывает возможность перевода своих произведений. Используя «языки» других литератур, он становится писателем мировой литературы, а произведение, оставаясь явлением национальной литературы, - произведением мировой литературы. Здесь мы имеем дело с унификацией «языка литературы», который все время обогащается за счет его развития в национальных литературах.

Нельзя, однако, забывать, что перевод - это не тождество, а подобие переводимому произведению. Это касается и «языка литературы», который не может быть тождественным в прототексте и мета-тексте. Из этого можно сделать вывод о том, что система «мировая литература» - это метасистема (автор 1 произведение 1 чита-

10 См .: Проблемы межкультурной коммуникации: Материалы международного семинара 28-29 сентября 2000 года. Часть 1. Отв. ред. Н. В. Макшанцева. Нижний Новгород, НГЛУ, 2000.

тель 1 ) по отношению к системе «национальная литература» (автор произведение читатель).

Процесс унификации языков культуры в настоящее время имеет тенденцию к росту за счет признания английского, французского, русского и китайского мировыми языками. Но эти языки культур -подобия языков национальных культур (поэтому и возможно бесконечно большое количество переводов одного и того же произведения, стремящихся добиться адекватности). Следовательно, «мировая научная литература» или «мировая политическая литература» - тоже метасистемы, существующие благодаря наличию национальных литератур и обреченных на небытие без них. Получается то «единство в разнообразии», которое представляется наиболее продуктивным с точки зрения синергетики (самоорганизации систем).

Самым сложным и интересным является вопрос о коммуникации с помощью языков-посредников (на Европу приходится три из четырех мировых языков). Здесь дело не только в культурном обмене, но и в том, что это обмен без перевода, если мы имеем дело с билингвизмом или хотя бы достаточно хорошим знанием иностранного языка. Но проблема перевода сразу же возникает при материализации понимания - мыслепонимания, тогда обнаруживается избыточность билингвизма как двуязычия. Иначе говоря, обмен без перевода хорош только в мыследеятельности, потому что там он обеспечивает диалог сознаний, но нереален в сфере коммуникации -за пределами этого диалога.

Раздел III. Культурная и межкультурная коммуникация

Возможности культурной и межкультурной коммуникации не случайно привлекают сегодня пристальное внимание. Коммуникация входит сегодня в повседневную жизнь в новом и широком смысле этого слова, связанном с термином «коммуникация», но не тождественным ему. Наряду с ранее существовавшими и ставшими классическими средствами коммуникации возникли и распространяются средства массовой коммуникации, способные вовлекать в коммуникативный процесс широчайшую аудиторию. Но что особенно важно - они превращают культуру в общественную потребность, соединяют воедино информацию о состоянии мира и развлечение. Достаточно вспомнить о настоящей панике, охватившей Москву, когда из-за аварии Остан-

кинская телебашня перестала вести трансляцию программ в привычном для москвичей объеме. Жители многомиллионного города остались без ряда информационных передач, телесериалов, футбольных матчей и прочего, что вошло и успело укорениться в их жизни, и это тревожило их больше, чем невозможность для городских служб скорой помощи и пожарных команд работать в прежнем режиме, переставших получать радиосигналы из Останкино.

Благодаря масс-медиа за последние десятилетия возникло новое культурное пространство - мир слова, звука и изображения, - оказывающее огромное влияние на общественное сознание. «Культурная вселенная» не только резко расширилась, но и преобразилась, когда коммерциализация и глобализация культуры оказались тесно связанными между собою, когда великие державы втянулись в гонку в сфере аудиовизуальной информации, не знающей сейчас государственных границ. Коммуникация между культурами, став новой реальностью, соединяет и разрушает национальные традиции, создавая традицию «интеркультуры».

За всем этим стоят две разнонаправленные тенденции, из которых одна - экспансия в область инонациональной культуры, так или иначе ведущая к ассимиляции, другая - стремление к единству в разнообразии, ведущее к образованию «общей культуры» наряду с национальными культурами. Проблема типов культурной и межкультурной коммуникации, которая будет рассмотрена ниже, не стоит в стороне от тех общих вопросов, волнующих современных культурологов и не только их, а и людей, далеких от культурологии как науки. Типология культурной и межкультурной коммуникации тесно связана с общими проблемами культурологии, но связь эта проходит не только на уровне теории, затрагивая и историю культуры, и ее современное состояние.

Изучение инварианта системы «культура» позволяет выделить три основных типа коммуникации - внутрикультурную коммуникацию, межвидовую коммуникацию на уровне одной и той же культуры или на уровне различных культур и межкультурную коммуникацию на уровне разного вида культуры, к рассмотрению которых мы перейдем в этой части работы. Если первый тип коммуникации не имеет прямого отношения к межкультурной коммуникации, то два последующих типа касаются ее самым непосредственным образом.

Возможность внутрикультурной коммуникации задана существованием прямой связи в цепи производитель артефакт потре-

битель. Необходимость в коммуникации здесь обусловлена тем, что артефакт является материализованным продуктом мыследеятельнос-ти человека. Такая точка зрения совпадает с мнением этнопсихолога, считающего, что «каждый материальный предмет, прежде чем он был создан, должен был сначала стать "идеей в мозгу человека"»". Но артефакты создаются не только для личного потребления, а любая идея, чтобы стать доступной для других людей, должна быть объективирована в каком-либо материале, подвергнутом обработке.

То, что выше было названо «идеей», на языке культурологии и когнитивной лингвистики именуется концептом, обозначающим «идеальные сущности, которые формируются в сознании человека» 12 . Объективирование концепта в артефакте превращает его в изложенный на языке того или иного вида культуры, т. е. закодированный текст. Он может быть декодирован и понят потребителем, владеющим языком того вида культуры, к которому принадлежит артефакт. Если код тех текстов, к числу которых принадлежит артефакт, неизвестен потребителю, то артефакт нуждается в дополнении, обеспечивающем адекватное понимание.

Обратимся к концепту «дом». Даже в случаях, когда речь идет о словах, обозначающих явления, эквивалентные в разных культурах, эквивалентность эта мнимая, потому что понятия об этих явлениях строятся на разных представлениях в национально-отличных сознаниях. Так, предложенное русским, украинским и австрийским студентам понятие «дом» вызвало вовсе не тождественные представления. Для большинства городских студентов из Нижнего Новгорода дом - это многоэтажное и многоквартирное строение из железобетонных блоков и из кирпича (80%), для одесситов такие же представления составили 65%; около трети опрошенных назвали старые дома с коммунальными квартирами в исторической части города. Приехавшие из русской деревни вспомнили деревянные дома - избы, немногие украинцы - хаты. Для большинства австрийцев (85%) домом оказался загородный особняк с лужайкой и гаражом. Дом в названной ситуации не только слово-понятие, но слово-представление, не тождественное по значению - месту для жилья.

" Т. Г. Стефаненко. Этнопсихология. М., 1999, с. 33.

12 3. Д. Попова, И. А. Стернин. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях.

Воронеж, 1999, с. 4.

Представим себе автора (архитектора, строителя) и потребителя (заказчика) дома. Заказчик не только называет «дом» и уславливается о цене, но и выступает в роли создателя «метатекстов» - наставлений и инструкций относительно того дома («артефакта»), который он желает получить. В известной мере он соавтор. У дома может быть два лица, отражающих вкус архитектора и хозяина. Так зарождается метакоммуникация в ее простейшем варианте.

Примером межвидовой коммуникации можно назвать статьи В. Г. Белинского о произведениях А. С. Пушкина. Здесь присутствуют две системы: первая - автор (А. С. Пушкин) <-» сочинения «-» читатель; во второй в качестве читателя выступает и В. Г. Белинский, автор статей «Сочинения Александра Пушкина» (ст. 1-11, 1843-1846 гг.). «Неистовый Виссарион» - не только «субъект восхищающийся» (по терминологии Гегеля) творчеством недавно погибшего русского гения. Он и сам автор, связанный с собственным читателем прямой и обратной связью, учитывающий настроения в русском обществе и создающий собственные статьи как под влиянием творчества Пушкина, так и под влиянием общественного мнения сороковых годов XIX века.

Статьи Белинского - метатекст, обязанный своим существованием процессу метакоммуникации:

автор (В. Г. Белинский) <-» статьи о Пушкине (1-11) <-» читатель

В результате межвидовой культурной коммуникации может появиться и новый вариант системы «культура», новое произведение, не тождественное ни протопроизведению, ни метапроизведению.

Но есть и более сложный вариант внутрикультурной метакоммуникации, при котором человек, «прочитывающий» прототекст одного произведения культуры, становится создателем принадлежащего к тому же виду культуры нового произведения - метатекста. В подобной ситуации оказывается любой профессионал, от которого требуется - и это уже стало признаком профессиональной культуры - знакомство с произведениями, созданными его предшественниками по роду его профессиональной деятельности.

Верное понимание концепта в процессе внутрикультурной коммуникации вовсе не означает полного единообразия в его интерпретации потребителями. Текст - это система, адекватное познание которой требует построения множества различных моделей, каждая из которых описывает лишь определенный аспект системы. Поэтому

возможны не совпадающие между собою, но и не противоречащие друг другу верные интерпретации потребителями одного и того же артефакта. Топорище делает плотницкий топор рубящим инструментом, но, как известно, его используют и в качестве режущего инструмента, и даже в качестве бритвы, поскольку топор имеет лезвие, присущее и режущему инструменту, и ножу, и бритве. Концепт артефакта «топор» интерпретируется при этом либо с учетом того, что топор - рубящий инструмент, который имеет лезвие, либо как только рубящий инструмент, либо как только режущий инструмент, а то и как молоток, потому что обухом топора можно забивать гвозди, либо с учетом всех перечисленных смыслов, хотя значение слова «топор» определяется иным образом: «Орудие для рубки в виде насаженной на деревянную рукоять толстой железной лопасти с лезвием с одной стороны и обухом - с другой»".

В случае системы «культура» ситуация осложняется тем, что в ней артефакт становится ценностью - произведением культуры. Здесь, помимо кода того или иного вида культуры, присутствует ценностный код культуры. Такой вывод напрашивается из рассуждения И. Пригожина о человеческих системах, к числу которых принадлежит культура. Ученый рассматривает человеческие системы не в понятиях равновесия или как «механизмы», а как креативный мир с неполной информацией и изменяющимися ценностями, мир, в котором будущее может быть представлено во многих вариантах. «Социальная проблема ценностей в широких пределах может связываться с нелинейностью. Ценности - это коды, которые мы используем, чтобы удержать социальную систему на некоторой линии развития, которая выбрана историей. Системы ценностей всегда противостоят дестабилизирующим эффектам флуктуации, которые порождаются самой социальной системой, это и придает процессу в целом черты необратимости и непредсказуемости» 14 .

В настоящее время состав и структура элемента «культурная традиция» еще не описан, но процитированный фрагмент статьи И. Пригожина наводит на мысль о том, что традицию можно представить в виде системы ценностей, состоящей из произведений куль-

11 С. И. Ожегов. Словарь русского языка. М., 1986, с. 697.

14 И. Пригожий. Природа, наука и новая рациональность // Философия и жизнь.

7/1991.-М., 1991, с. 36.

туры - текстов и возвышающейся над нею системы ценностных кодов, единых для текста культурной традиции. Такое описание элемента «традиция» при всей его приблизительности кажется небесполезным, потому что позволяет проследить как стабилизирующую роль традиции в системе «культура», так и стандартизацию оценок в этой системе. Во внутрикультурной коммуникации традиция, будучи общей для автора и потребителя, создает возможность понимания смысла произведения культуры потребителем, и она же обеспечивает последнего набором кодов-критериев оценки, которыми он может воспользоваться, чтобы из множества артефактов выделить корпус произведений культуры.

Выше мы уже обратили внимание на константность отношения «автор - произведение». Говоря о культурной традиции, остается подчеркнуть видимую связь с традицией и автора-производителя, и произведения-артефакта. «Автор проецирует своим произведением, - пишет В. С. Библер, - будущего читателя, читатель «вычитывает» в этом произведении прошлого, уже ушедшего из жизни или ушедшего в другую комнату автора...» 15 В этом суждении известного философа совмещены пример из области литературы и вывод, касающийся культуры, взятой в целом. Существование константы в системе «культура» связывает эту систему с тяготеющей к стабильности культурной традицией и создает предпосылки для надвременного и наднационального бытия культуры и культурной коммуникации.

Это заметил в свое время и очень тонко обозначил Л. П. Карсавин, когда писал, что «всякая культура взаимодействует (и всегда несовершенно, но несовершенно она и раскрывается) не только с «предшествующими» и «одновременными», а и с «последующими», живет не только в прошлом и «преимущественно своем» настоящем и в будущем» 16 .

Межвидовая культурная коммуникация позволяет реализовать возможность коммуникации как в границах одной и той же национальной культуры одного и того же времени, так и за их пределами во времени и в национальном пространстве. Межвидовая коммуникация рождается тогда, когда потребитель произведения, принадле-

15 В. С. Библер. От наукоучения - к логике культуры. Два философских введения в

двадцать первый век. - М., 1991, с. 296.

"Л. П. Карсавин. Философия истории. - М., 1993, с. 165.

жащего к одному виду культуры, создает его модель, пользуясь языком другого вида культуры. Схема межвидовой культурной коммуникации такова:

В результате межвидовой культурной коммуникации появляется новый вариант системы «культура», новое произведение культуры, не тождественное ни протопроизведению, ни метапроизведе-нию.

Примерами в данном случае могут служить системы «иллюстрированная книга» и система «комикс». В первом случае художник-график является читателем литературного произведения и его иллюстратором, который, подобно переводчику, адаптирует и интерпретирует текст иллюстрируемого произведения. Текст литературного произведения с иллюстрациями к нему образует новое произведение - иллюстрированную книгу. Читатель такой книги становится одновременно зрителем по отношению к помещенным в ней иллюстрациям, и в его восприятии текст и иллюстрации к нему образуют единое целое - систему «иллюстрированная книга». Схема восприятия иллюстрированной книги читателем выглядит следующим образом:

Иллюстрируемое литературное произведение и иллюстрации к нему могут принадлежать к одной и той же национальной культуре одного и того же периода (например, иллюстрации И. Лады к «Похождениям бравого солдата Швейка» Я. Гашека) или к разным национальным культурам разных исторических эпох (например, иллюстрации Г. Доре

к Библии). При этом в случае комикса ведущая роль принадлежит художнику - автору серии рисунков, а не автору литературного текста, что и отличает систему «комикс» от системы «иллюстрированная книга».

Синтез произведения и метапроизведения, однако, не обязателен при межвидовой коммуникации: литературное произведение может существовать и быть издано без иллюстраций к нему. Статья о каком-либо научном сочинении может быть опубликована не в качестве предисловия к этому сочинению, а литературно-критические статьи могут существовать в виде отдельной книги, как «Литературные портреты» Ш.-О. Сент-Бева, хотя все они представляют собой метатекс-ты, обязанные своим существованием процессу метакоммуникации.

Межкультурная коммуникация на уровне одного и того же вида культуры

При межкультурной коммуникации прототекст, будучи переведенным на иностранный язык, в качестве метатекста входит в корпус произведений той национальной культуры, которой принадлежит язык перевода. Это заметил и очень четко описал Н. И. Конрад, оперировавший примером из межкультурной коммуникации на уровне художественной литературы: «"Г-жа Бовари" в своем французском языковом облике - частица французской литературы, в русском языковом облике - достояние русского литературного мира, в японском - японского, а в своем многоязычном облике - частица мировой литературы»".

Положение, высказанное Н. И. Конрадом, легко проиллюстрировать схемой:

Метакоммуникация, Коммуникация

которая может быть продолжена переводами как одного и того же произведения, так и других произведений, включая произведения из иных культур.

От межвидовой межкультурная коммуникация отличается тем,

17 Н. И. Конрад. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978, с. 54.

что здесь возможен лишь перевод с одного национального языка на другой. Происходит не только унификация языков видов культуры, но и их взаимное обогащение, что особенно заметно в языках науки и техники, где рождение нового понятия, как правило, сопровождается появлением нового термина, входящего в международный обиход.

В уточнении нуждается, на наш взгляд, лишь представление о «языковом облике» произведения в переводе. Между прототекстом и метатекстом существует отношение подобия и не возникает отношение тождества, поскольку переводится не значение слова как такового, а концепт. По этой причине оказываются возможными и необходимыми многократные переводы одного и того же текста на один и тот же язык. Роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» существовал в разных переводах, пока не приблизился к оригиналу в переводе Н. Любимова. Переводы сонетов Шекспира, выполненные С. Я. Маршаком, завоевали многих сторонников и противников. Переводы Ч. Диккенса или Ж. Б. Мольера способствовали обогащению русского языка и одновременно отразили его развитие, как и демонстрировали совершенствование искусства перевода. Сравнивая межвидовую культурную коммуникацию с межкультурной коммуникацией на уровне одного и того же вида, можно заметить, что они существенно разнятся по своим возможностям, а потому не отрицают, но дополняют друг друга в процессе обогащения культуры. Здесь представляется важным оговориться, что обогащение культуры не тождественно их синтезу, о котором сейчас часто говорится в культурологической литературе. Синтез, если не превращать этот термин в метафору, возникает лишь при межвидовой коммуникации и вовсе не как ее неизбежное следствие, а лишь как возможность, которую в отдельных случаях используют творцы культурных ценностей. Выше говорилось о том, что при межкультурной коммуникации на уровне одного и того же вида культуры возможен лишь перевод произведения с одного национального языка на другой, но ничего не было сказано о причинах такого ограничения. Языки видов, представленных в национальных культурах мира, отличаются один от другого, и перевод с одного из таких языков на другой возможен. Но дело в том, что такой перевод порождал бы не синтез культур, а подражания; и чем формально тождественнее был бы перевод, тем дальше он отстоял бы от достояния чужой культуры. Поэтому будущее культуры (как и будущее национальных языков) видится не как синтез нацио-

нальных культур, а как «единство в разнообразии», образец которого А. Рапопорт усматривает в европейской культуре: «...культурное объединение Европы заключается в том, что различия воспринимаются не как повод к борьбе за идеологическую гегемонию, не как призыв к искоренению «ереси», а, наоборот, - как обогащение общей культуры. Взаимное понимание и уважение различий укрепляют основу объединения европейской культуры, которая со временем станет зачатком глобальной культуры» 18 . Мы не столь оптимистично смотрим на будущее культуры, потому что, перефразируя слова И. Пригожина 19 , склонны считать коммуникацию наиболее обратимым из процессов, доступных человеческому разуму. Открытая, дис-сипативная система «культура» столь же способна к самоорганизации, сколь и к «бифуркации» - непредсказуемому кризису, взрыву. Ссылки на историю культуры сторонников идеи синтеза культур мало что проясняют в вопросе о путях развития культуры. История часто шутит с историками: диссипация «выжигает», по меткому выражению философа, все возможные варианты развития системы, кроме одного, который и представляется потом единственно возможным из-за того, что от других вариантов не осталось и следа 20 . Но это вовсе не означает, что других вариантов развития не было или не могло быть. Из того, что существует тенденция к унификации культуры, или к культурной ассимиляции, известной под названиями насильственной и естественной, или добровольной, еще никак не следует вывод о том, что это единственные или лучшие пути эволюции культуры.

Ассимиляция вредна прежде всего тем, что она упрощает систему коммуникации: упрощение и нежизнеспособность системы взаимосвязаны.

Еще более сложен и интересен вопрос о коммуникации культуры и не-культуры. Он присутствует на всех уровнях внутривидовой и межкультурной коммуникации. Путь к его решению видится в том, чтобы разграничить субъективную сторону, когда не понимают, что

18 А. Рапопорт. Единство в разнообразии - наследие европейской культуры // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник. 1997. М ., 1997, с. 54.

19 См .: И. Пригожий, И. Стенгерс. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986, с. 366.

20 E. H. Князева. Случайность, которая творит мир (Новые представления о самоорганизации в природе и обществе) // Философия и жизнь. 7/91. - М., 1991, с. 17.

имеют дело с культурой и не-культурой или, наоборот, с не-культу-рой и культурой, и объективную сторону, состоящую в том, что некультура - это всегда упрощение системы, не выдерживающее испытания временем, историей. Такие системы распадаются быстро (по историческим меркам), оказываются изолированными, а потому не могут возродиться. Здесь дело обстоит как в романе «Сто лет одиночества»: «Тот род, который прожил сто лет в одиночестве, никогда не возродится». «Одиночество» органически необходимо не-культу-ре, потому что она не выдерживает конкуренции, но оно же губит ее навсегда, когда система «не-культура» распадается. Эволюционировать она не может из-за своей неспособности к самоорганизации. Последняя присуща только открытым системам.

Межкультурная коммуникация - не панацея от кризиса культуры. Но в результате ее можно попытаться понять иноземную культуру и сократить трагический разрыв концептов «свой» и «чужой».

Таким образом, с известной долей осторожности можно предположить, что в случае межкультурной коммуникации происходит переход одной системы в другую систему. Переход этот может осуществляться в пределах одного вида культуры (обучение иностранному языку с целью создания вторичной языковой личности, перевод, дирижирование...) 21 . Это оказывается возможным благодаря открытости и непредсказуемости системы «культура». В случае языка «мы покидаем системно-детерминистский мир привычного представления языкового строя, его грамматики и лексики, и вступаем в вероятностный мир языковой личности» 22 .

Межкультурная коммуникация может быть разновидовой (литература и живопись, литература и музыка, дизайн, телевизионный клип...). Во втором случае виды культуры могут далеко отстоять друг от друга. Они могут выходить за пределы языка и его ассоциативно-вербальной сети. Они могут даже принадлежать материальной и духовной сферам (дом как архитектурное сооружение и материальный продукт труда).

Отношения в межкультурной коммуникации не только сложны, но противоречивы, подчас агрессивны. Понятия и смысл могут рас-

21 Герман Дехант. Дирижирование. Теория и практика музыкальной интерпретации. / Пер. с нем. под ред. В. Г. Зусмана, Н. Д. Зусман. Нижний Новгород, 2000.

22 См .: Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. М., 1999, с. 7.

ходиться. Но для сохранения межкультурной коммуникации расхождение это не должно быть фатальным. Связующим звеном оказывается концепт.

Раздел IV. Концепт как единица межкультурной коммуникации

Концепт в культурологическом аспекте

Концепт занимает в системе «культура» центральное место. Он представляет собой микросистему, несущую на себе отпечаток целого. Известный специалист по системным исследованиям Э. Г. Юдин подчеркивал, что при исследовании объекта как системы описание элементов не носит самодовлеющего характера, поскольку элемент описывается не «как таковой», а с учетом его «места» в целом» 23 .

Слово «концепт» является калькой латинского conceptus, что означает буквально «понятие, зачатие» (от глагола «concipere» - зачинать) 24 . «Концепт» содержит: 1) «общую идею» явлений данного ряда в понимании определенной эпохи и 2) этимологические моменты, проливающие свет на то, каким образом общая идея «зачинается» во множестве конкретных, единичных явлений. Сочетание этих моментов (общезначимое - уникальное, порождение - бытование) определяет суть явления. Концепт - смысловая структура, разворачивающаяся в диапазоне от генотипа до стереотипа.

Концепт - явление разноуровневое, одновременно принадлежащее логической и интуитивной, индивидуальной и социальной, сознательной и бессознательной сферам. Этим объясняются произвольность, субъективизм в построении рядов концептов. В концептах, принадлежащим к разным рядам, может заключаться разный объем информации. Данный термин обладает «диффузным», несколько размытым содержанием. Его можно отнести к так называемым «дисси-пативным» структурам 25 .

23 Э. Г. Юдин. Методология науки. Системность. Деятельность. М., 1977, с. 141.

24 Этимологически слово «концепт» восходит к concipere (conceptum) - «познавать, воспринимать, постигать, зачинать, быть беременным». Первоначально слово использовалось в медицине в значении «забеременеть». Позднее стало общеупотребительным в значении «выносить идею, составить план». См.: Kluge Friedrich. Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache, 22 Auflage unter Mithilfe von Max Burgisser u. Bernd Gregor, vollig neu bearbeitet von Elmar Seebold. Berlin - New York, 1989, S. 403. См .: Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997, с. 40.

25 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. М., 1999, с. 89.

Понятно, что в описаниях подобных единиц невозможно «...избежать несоответствий между логическим статусом» и их содержанием 26 . И все же - несмотря на все противоречия и сложности - представляется, что «концепт» можно считать основной единицей культурной и межкультурной коммуникации.

Концепты выявляют взаимодействие всех основных антропологических факторов культуры: этнического, исторического, психологического, языкового и прочих. Соответственно каждая из наук, входящих в сферу культурологии, формирует собственный взгляд на концепт. Будучи основной единицей культурологии, концепт воплощает ее междисциплинарный характер. Можно предложить следующее определение: культура - это передаваемая из поколения в поколение система концептов и констант, а также модели их порождения и изменения.

Так, философ выделяет в концепте прежде всего абстрагирующие, универсальные моменты и модели. В философском понимании концепт ближе всего к понятию. Так, например, концепт «борьба» понимается в философии в связи с другими категориями: «единство и борьба противоположностей» и т. д. Социолог может рассуждать о концепте как «габитусе», то есть «системе устойчивых и переносимых диспозиций», «порождающих и организующих практики и представления. ..» индивидов и социальных групп (П. Бурдье). Здесь в качестве примера можно упомянуть концепт «борьбы капиталистов с пролетариатом». Историк изучает философские, этнические, языковые и иные концепты под своим углом зрения. При этом речь может идти о концепте, который рассматривается прежде всего с точки зрения данного исторического периода. Историка может привлечь, например, концепт «борьбы» классов, групп и сословий в России в эпоху первой русской революции. Здесь наиболее важным моментом будет разворачивание концепта в данном месте, в данное время, в определенных исторических обстоятельствах. В этнологии концепты представляют собой ключевые компоненты этнической картины мира, составляющие «адаптивную систему народа» 27 . Историк этнологии станет рассматривать, например, концепт «борьбы» финна, русского или немца с окружающей природой. Рассматривая концепт

26 Г . Фреге. Смысл и денотат. // Семиотика и информатика: Вып. 35. М ., 1997, с. 396.

27 С. В. Лурье. Историческая этнология. М., 1998, с. 132.

в контексте идей Л. Н. Гумилева, можно сказать, что в концептах воплощаются «стандарты поведения членов этнической системы», передающиеся путем сигнальной наследственности» 28 . Следовательно, с точки зрения этногенеза концепты можно рассматривать как сигналы наследственности, восходящие к традиции и связанные с адаптацией членов этноса к окружающему миру. Свернутые в сжатую формулу или схему, концепты определяют стереотипы поведения, в том числе и поведения речевого. Так, формулы и знаки приветствия и прощания, вызов на поединок (дуэль), восприятие запахов, шума, границы болевых ощущений отличаются у представителей разных этносов и социумов, даже если они принадлежат к одной и той же исторической эпохе.

В когнитивной лингвистике изучается «содержание концепта» в сознании носителей языка путем анализа совокупности языковых средств выражения концепта, а также текстов, в которых он значимо употребляется 29 . Так, лексемы «борьба», «бороться» означают «стремиться к цели, преодолевая сопротивление, добиваться победы, успеха», «противиться всеми силами какому-либо насилию, влиянию, действию» 30 . Они восходят к древнему смысловому ядру - «обороняться», «защищаться», «бить», «рубить», «колоть» с индоевропейским корнем «*bher»: «обрабатывать что-либо острым орудием», «резать», «колоть» 31 . Древний слой смысла имени «борьба» может быть реализован или скрыт в современном употреблении. В языке и культуре зафиксированы устойчивые сочетания: «классическая борьба», «вольная борьба» (вид спорта), «борьба без правил», «классовая борьба», «внутренняя борьба», «борьба с самим собой», «предвыборная борьба», «борьба за существование», «борьба видов» (Ч. Дарвин), а также печально известное название книги А. Гитлера «Mein Kampf». Это название стало одним из концептов истории XX века. Устойчивые сочетания со словом «борьба» свидетельствуют о том, что выражаемый ими концепт связан с целым рядом стереотипных поведенческих и языковых ситуаций.

28 Л . Н. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли. М., 1997, с. 609.

29 3. Д. Попова, И. А. Стернин. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж, 1999, с. 10--11.

30 Владимир Даль. Толковый словарь живого великого русского языка: В 3-х тт.: Т. 1. М ., 1978, с. 117.

31 П. Я. Черных. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2-х тт.: Т. 1. 3-е изд., М., 1999, с. 104-105.

В литературоведении концепт вызывает ассоциации с глубинным «образом» или символом в понимании А. Ф. Лосева, а также с терминологической парой «инвариант - вариант» в трудах структуралистов. Так, например, концепт «борьбы» в литературе, театре и кино может получать самое разное воплощение, выражая сложнейшие внутренние и внешние конфликты. Таково, например, столкновение Гамлета и Клавдия, Фауста и Мефистофеля, Дон Жуана и Командора, Базарова и Кирсанова, землемера К. и чиновников из Замка, «Ворошиловского стрелка» и «новых русских» и т. д. В искусстве акцент ставится на конкретно-чувственных, индивидуальных сторонах концепта.

В сфере бессознательного концепты присутствуют как индивидуальные символы или архетипы, замещающие явления сознания (индивидуального или коллективного) и запускающие защитные механизмы (или механизмы возникновения болезни).

Объединяющим моментом выступает то, что концепт всегда представляет собой часть целого, несущую на себе отпечаток системы в целом. Можно выдвинуть предположение, что концепт - микромодель культуры, а культура - макромодель концепта. Концепт порождает культуру и порождается ею.

Концепты входят во все звенья системы «культура». Есть концепты, возникающие в сознании производителя ее продуктов. Концепты воплощены, далее, в самих артефактах. Наконец, они наличествуют в сознании потребителей и являются результатом потребления произведений культуры. Можно предложить следующую схему:

Производитель (и концепты производства) о Концепт как продукт <-» Потребитель и концепты восприятия.

Так, во время церемонии открытия летних Олимпийских игр в Сиднее 15 сентября 2000 года команды Северной и Южной Кореи шли под одним флагом, на котором было написано слово «Корея». Впервые за 47 лет после окончания корейской войны концепт «примирения» оказался сильнее концепта «вражды». Концепт «примирения» был важной составной частью открытия Олимпиады. Он был реализован в «продукте», представлявшим собой сочетание вербального и невербального рядов: совместное шествие по стадиону обеих команд, одинаковые костюмы, слово «Корея», написанное на флаге. Потребители восприняли концепт «примирения» как символ уходящего века, полного «борьбы» и вражды. В дальнейшем, однако, на

Олимпиаде будут работать прежние концепты «раскола», «различия», «политического соперничества». Спортсмены из двух Корей будут одеты в разную формы, будут звучать два гимна и т. д. Однако «соперничество» и «вражда» попадают теперь в совершенно новый контекст обновляющихся отношений между двумя странами, объединяющими один и тот же народ.

Корреляция отношений между различными звеньями системы «культура» («производитель - продукт»; «продукт - потребитель») соотносится с двумя взаимосвязанными процессами: порождением и восприятием концептов. Таким образом, концепты представляют собой одновременно содержание и форму культуры. Духовный и материальный ряды культуры (идея «примирения» - духовный феномен, манифестирующий ее флаг - материальный) воплощаются в концептах. Можно сказать, что сутью культуры является концепт, понятый как смысл, явленный в духовной и материальной формах.

Смысл отличается от значения. Концепт понимается именно как смысл обозначаемого им феномена. Концептуально имя в его отношении к денотату. Представление (внутренний образ) всегда субъективно - оно меняется от человека к человеку. Отсюда проистекает многообразие различных представлений, сопряженных с одним и тем же смыслом. Различные «представления», сопрягаясь с исходным смыслом, делают восприятие концепта уникальным. Здесь все зависит от характера диалога, от того, кто и как участвует в процессе коммуникации.

По мысли логика и философа Г. Фреге, «смысл знака - это то, что отражает способ представления, обозначаемого данным знаком» 32 . Смысл словесного концепта раскрывается как результат встречи его современного словарного значения, часто осложненного воздействием «внутренней формы», и смыслом этого имени в данном контексте, в ситуации коммуникации. Флаг со словом «Корея» отнюдь не всегда означает «примирение». Лишь в ситуации открытия последней Олимпиады XX столетия происходит данная реализация концепта. Таким образом, значение слова (или ряд его значений: «полотнище определенных размеров, формы (обычно прямоугольной), часто с эмблемой государства или организации, прикрепленной одной стороной к древку) в данном случае лишь отчасти поддерживает его концептуальный смысл в этой коммуникативной ситуации.

32 Г . Фреге. Смысл и денотат // Семиотика и информатика: Вып. 35. М ., 1997, с. 354. 42

Концепт не сводится к словарному значению. Можно сказать, что словарное значение для вербального концепта окказионально. И наоборот: контекстуальный смысловой план представляет собой основу концепта в данном употреблении.

Концепт - не значение имени, а «способ представления», обозначаемого данным именем. Концепт в процессе коммуникации имеет генетический, актуальный и прогностический смысловой планы.

Концепт всегда вовлечен в коммуникативную ситуацию, а потому он динамичен, нестабилен, текуч. Он располагается в диапазоне бывших и будущих, наличных и еще лишь возможных воплощений. При этом наличные, исторически зафиксированные, и возможные, гипотетические восприятия концепта равноценны и равноправны. Представляется, что концепт реален и виртуален одновременно. Он принадлежит к разряду диссипативных структур.

Вербальный концепт - знаковая структура, которая заключает в себе смысл и форму порождения этого смысла. В концепте наличное, стабильное, данное содержание нельзя оторвать от «памяти концепта», то есть динамического, подвижного процесса возникновения словесной или же невербальной формы, в которую был «завернут», «упакован» первоначально данный в концепте смысл. Концепт разворачивается во всем семантическом пространстве между низшей и высшей границами смысла, генетически заданными его «внутренней формой». Так, слово «флаг» восходит, возможно, к северогерманскому и скандинавскому корню, означавшему «развеваться», «реять». По другой версии, «флаг» происходит от английского слова flag, что означает «повиснуть», «поникнуть» 33 . Таким образом, концепт «флаг» потенциально способен заключать в себе весь круг возможностей. Он может смело и горделиво «реять», а может и «поникать». В ситуации коммуникации «память концепта» поддерживает или затрудняет реализацию той или иной смысловой возможности.

Г. Фреге определяет представления как «внутренний образ», возникший у реципиента на основе впечатлений от данной вещи, а также в результате его деятельности, физической и мыслительной, связанной с этой вещью».

Так, концепт «немецкий язык» вызывает самые различные ассо-

33 П. Я. Черных. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2-х тт.: Т. 2, с. 316.

циации, представления и переживания. После второй мировой войны в Германии он ассоциировался с «варварством», в которое впала в годы фашизма одна из самых культурных наций мира. Тогда многим немцам казалось, что говорить по-немецки стыдно. В романе «Доктор Фаустус» (1947) тему «варварства» замечательно раскрыл Т. Манн. При помощи иных жанрово-стилистических приемов этот концепт воплотил в стихотворении «Фуга смерти» (1952) немецкоязычный поэт П. Делан. «Фуга» - символ немецкой классической культуры - порождает в художественном мире этого стихотворения «смерть». «Todesfuge» - одновременно «фуга смерти» и «смертельная фуга».

В последнее время концепт «немецкий язык» вызывает новые ассоциации, сложно соотносимые с проблемами «варварства», исторической вины и ответственности. Пренебрежение немецким языком, типичное для многих эмигрантов, заставляет немцев, как, впрочем, французов, австрийцев и англичан, размышлять о возникающих в их стране «параллельных социумах». «Параллельный социум» составляют люди иной этнической принадлежности, постоянно живущие в Германии, не склонные, однако, к ассимиляции. Последнее выражается, между прочим, и в отказе от серьезного изучения немецкого языка. Поскольку сегодня в Германии 7,3 миллиона граждан иноэтнической принадлежности, то эта проблема является весьма серьезной. Политики, ученые, учителя осознают, что изучение немецкого языка должно быть престижным и притягательным. «Немецкий язык>> должен вызывать ассоциации не с концептами «стыда» и «вины»,_а с основными ценностями послевоенной демократической Германии. Борьба с американской культурой и американским вариантом английского языка осознаются как одна из доминант языковой политики. Вторжение американской культуры создает в европейских странах ситуацию «экспансии» некой «вторичной языковой личности», которая внедряется в сознание людей независимо от их воли. Движение во времени, включающее концепт «немецкий язык» во все новые контексты и диалогические ситуации, усложняет его смысловое поле. Размышляя о судьбе римского наследия в процессе образования итальянской культуры, академик В. Ф. Шишмарев описывал сходный процесс: «Некоторая прямая, идущая из глубины веков, превращалась в ломаную или кривую либо осложнялась параллелями или сплета-

лась с ними в более или менее прочный перевив» 34 . Концепт, константа представляют собой именно такой «перевив».

Динамический потенциал концептов состоит в том, что они открыты для постоянно возможных преобразований и изменений. Концепт приводит в смысловое движение «пучок» представлений, понятий, ассоциаций, переживаний, которые сопровождают слово 35 , действие, жест или целый «фрейм», то есть «...мыслимый в целостности его составных частей многокомпонентный концепт», содержащий объемное представление. Фрейм состоит из нескольких узлов - «слотов», содержащих стандартные микроситуации 36 .

В концепте присутствует «ненасыщенная» (Г. Фреге) часть, делающая его неравновесным, нестабильным, открывающим зоны (позиции) для все новых истолкований и интерпретаций. Концепт - неравновесная, открытая, нестабильная, динамическая знаковая система, включающая в себя вербальные и невербальные компоненты. По верному замечанию Ю. С. Степанова, концепты могут «парить» над кон-цептуализированнными областями, выражаясь как в слове, так и в образе или в материальном предмете» 37 . Добавим, что это «парение» возникает в ситуации коммуникации. В результате во всех подсистемах системы «культура» возникают прямые и обратные связи. Только в этом случае слово, образ, предмет, жест, ряд действий, сценарий могут стать концептами. Иными словами, они пробуждают прямое и обратное движение смыслов, которые, попадая во все новые контексты, расширяют число наличных и возможных сочетаний и связей. Заполнение одних «открытых позиций» порождает появление новых. Кажущиеся простыми факты приобретают сложную перспективу.

34 В. Ф. Шишмарев. У истоков итальянской литературы. // Избранные статьи. История итальянской литературы и итальянского языка. Л., 1972, с. 35.

35 Ю. С. Степанов. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М., 1997, с. 40. На эту тему глубокие суждения есть у А. А. Потебни, подчеркивавшего, что «слушающий» может лучше самого говорящего постигать, что скрыто за словом. Это происходит потому, что слушающий испытывает на себе воздействие смысловой энергии, идущей от «внутренней формы» слова. «Сила внутренней формы» слова возбуждает в получателе информации неисчерпаемое возможное содержание. См.: А. А. По-тебня. Слово и миф. Отв. ред. А. К. Байбурин. М., 1989, с. 167.

36 3. Д. Попова, И. А. Стернин. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях... с. 19.

37 Ю. С. Степанов. Константы... с. 68.

Приведем еще один пример, связанный с Олимпиадой 2000 года. Во время церемонии открытия Олимпиады в Сиднее знамя сборной России было доверено нести вратарю нашей сборной по гандболу. Во-первых, примечательно, что здесь сработал русский и российский концепт «коллективизма», восходящий к константе «соборности» 38 . Символом нашей страны оказался выдающийся спортсмен, но - при этом - член команды. Вратарь не может бороться индивидуально, сам по себе. Примечательно, далее, что это вратарь. Невольно этот выбор символизирует и то, что нам в последнее время очень часто приходится обороняться от ударов судьбы. Концепт становится собой лишь в ситуации коммуникации, когда потребитель соединяет с его смысловым ядром собственные представления, реализуемые «здесь» и «сейчас» и представляющие собой «здесь-и-сейчас-бытие» данного концепта, то есть его подлинное, единственно возможное бытие. Прогностический смысл концепта сказался в том, что Андрей Лавров действительно стал олимпийским чемпионом в составе команды российских гандболистов. Причем именно его вклад в победу в финальном матче со шведами оказался решающим.

Концепт отличается от понятия. Если концепт отражает «континуальность», текучесть мира, проявляющиеся в диалоге, общении, то система понятий членит мир совершенно иначе. Представляя собой «объективное идеальное единство различных моментов предмета», итог процесса познания, связанный со знаковыми и значимыми структурами языка, понятие функционирует «независимо от общения». Концепт же, напротив, связан с «персонажностью», предполагает вопросы и ответы, диспут 39 .

Отметим, что лингвистов интересует подчас прежде всего «понятийный» слой языковых концептов. Тем самым словарное значение слова понимается как его концепт. Однако в этом случае не учитывается коммуникативная природа культуры и концепта. Опираясь на концепцию внутренней формы слова А. А. Потебни, можно сказать, что концепт содержит «способ», направление развития значе-

38 Н. В. Уфимцева. Этнический характер, образ себя и языковое сознание русских. // Языковое сознание: формирование и функционирование./ Отв. ред. доктор филологических наук Н. В. Уфимцева. М., 2000, с. 141-142.

39 С. С. Неретина. Тропы и концепты. М., 1999, с. 30.

ний*. В нем нет и не может быть жесткой фиксации значений, их каталога.

Частично словесные концепты можно уловить при помощи так называемой «ассоциативной грамматики», которую Ю. Н. Караулов называет «грамматикой диссипативных, рассеянных структур» 41 .

Лишь в диалоге, благодаря действию прямых и обратных связей в системе «культура», концепт становится «генератором» смыслов. В структуре концепта заложены лакуны, свободные позиции, ненасыщенные места, которые заполняются в результате действия обратных связей. Потребитель усваивает, принимает, отрицает продукт культуры. При этом в процессе усвоения в его сознании возникает новый концепт с иной смысловой структурой, ориентированной на ядро концепта, созданного производителем. Однако в ходе коммуникации, в итоге обратной связи пробуждаются воспоминания, представления, ассоциации личного, индивидуального плана.

Примером действия обратных связей является «социальная почта», введенная мэрией города Благовещенска для общения с населением («Радио России», 3.05.2001). В городе установлены особые почтовые ящики, в которые жители опускают письма, адресованные городской администрации. Предполагается, что через определенное и заранее оговоренное время городские власти отреагируют на поставленные вопросы. Очевидно, что коммуникация в социуме возможна лишь при наличии «обратных связей». В противном случае подсистема «власть» будет сообщаться лишь сама с собой.

В системе «культура», в ходе коммуникации происходит порождение не идей, не понятий, а чего-то «третьего». Это «третье» и есть концепт. В искусстве возникает «третий род истины». Образ перестает быть только «понятием» или только «представлением». Он скользит «...между представлением и понятием»".

Механизм этого «скольжения» связан, вероятно, с отношениями «подобия». Отношения подобия субъективны, динамичны. Будучи «асимметричными, они «могут соединять имена с разнотипной референцией», открывая «зависимые синтаксические позиции, заме-

40 А. А. Потебня. Слово и миф... с. 166.

41 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть... с. 36.

42 Г . Г. Шпет. Сочинения. М.,1989, с. 446.

щаемые признаковыми словами» 43 . Эта характеристика представляет собой описание вербального концепта в системе коммуникации. Принцип «подобия» между словами и вещами объясняет процесс их «синонимизации» (Ю. С. Степанов) при образовании концептосфер.

Концепт - понятие, функционирующее как образ. Концепт -образ, типологизирующий любые признаки. При этом механизм образования стандартов, стереотипов, схем может быть применен к любому набору свойств или признаков, нередко случайных или вторичных. Концептуализация придает им новый высокий статус, реализующийся в коммуникации, а затем - в поведении и мышлении людей.

Как и образ, концепт часто связан с «категориальной ошибкой» (Г. Райл; указание Н. Д. Арутюновой). Концепт - образ, прикидывающийся понятием, и понятие, прикидывающееся образом.

Концепты ментальные, духовные гораздо более подвижны, нестабильны и текучи, чем концепты в материальной культуре и технике. В технике важны прежде всего стандарт и стереотип, являющиеся основой концепта 44 . В концептах, функционирующих в искусстве, устойчивость и вариативность находятся в других соотношениях. Здесь даже самый малый знак может существенно изменять смысл целого. Так, например, в финале «Золотого горшка» (1814; 1819) Э. Т. А. Гофмана повествователь задает вопрос: «Ist denn uberhaupt des Anseimus Seligkeit etwas anderes als das Leben in der Poesie, der sich der heilige Einklang aller Wesen als tiefstes Geheimnis der Natur offenbaret?». Знак вопроса здесь сигнализирует об иронии, налагающей, как известно, впечатление двойственности на всю «сказку из новых времен». Однако переводивший этот фрагмент А. В. Федоров заменил знак вопроса на знак восклицания: «Да разве и блаженство Ан-сельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!» 45 Замена всего лишь одного знака в переводе, столь же случайная, сколь и закономерная, меняет, однако, смысл произведения на противоположный. Если Э. Т. А. Гофман подвергает романтический концепт всевластия «поэзии» сомнению, то в русском варианте он

43 Н. Д. Арутюнова. Язык и мир человека. 2-е издание, исправленное. М, 1999, с. 278.

44 Ю. В. Рождественский. Введение в культуроведение. М., 1999, с. 169.

45 Э. Т. А. Гофман. Собр. Соч.: В 6-ти тт.: Т. 1. / Под ред. А. Б. Ботниковой, А. С. Дмитриева, А. В. Карельского, М. Л. Рудницкого. М., 1991, с. 262.

одерживает победу. Переводчик воссоздает более ранний слой художественного мировоззрения Гофмана, с которым немецкий романтик полемизирует в «Золотом горшке». В итоге художественная кон-цептосфера «Золотого горшка» оказывается иной.

Концепт представляет собой объективно-субъективное и субъективно-объективное, коллективное, безличное и одновременно личностное ядро культуры. С одной стороны, под «концептом» понимается «общая идея», нечто общечеловеческое, общезначимое. В этой функции концепт - «заместитель» неопределенного множества явлений данного рада, «...проективный набросок однообразного способа действия над конкретностями...» 46 . Уже отмечалось, что этим он близок «архетипу» (К.-Г. Юнг), модели А. Ф. Лосева, «инварианту» Ю. М. Лотмана. Повторяемость, стереотипность жизненных ситуаций, связанных с образом жизни и ментальностью, во многом определяют линии концептуализации.

Вместе с тем концепт - общезначимое, выраженное в уникальной форме. Можно определить концепт как уникальное представление об универсальном смысле. Очевидна знаковая и образная природа концепта.

Знаковые по своей природе, концепты могут иметь вербальную и невербальную формы. В ситуации коммуникации все время возникают гибридные вербально-невербальные и невербально-вербальные образования. В невербальной форме концепты представляют собой рад значимых (ритуальных, обрядовых) действий, жестов. Невербальные концепты (константы) лежат в основе «стереотипов поведения» (Л. Н. Гумилев) людей, позволяющих отличить членов «своего» этноса от «чужих».

В вербальной форме концепты - «ключевые слова» («ключевые метафоры») данного языка и данной культуры. Критерии выбора ключевых слов: частотность, центральность, центр семейства фразеологических выражений, пословицы, поговорки, названия популярных книг. Вокруг этих слов организованы целые области культуры 47 . Вероятно, наилучшим образом их можно экспериментально уловить

46 С. А. Аскольдов. Концепт и слово // Русская словесность. Антология / Под. общ. ред. д. ф. н., проф. В. П. Нерознака. М., 1997, с. 273.

47 Анна Вежбицкая. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999, с. 283-284.

с помощью «Ассоциативного тезауруса», представляющего собой «соединение стимула с реакцией», то есть диалогический срез речевой способности носителей данного естественного языка. При этом большое значение приобретает характеристика деривационных отношений, «словообразовательных гнезд» и возникающих аналогий 48 . Так, в разгар югославского кризиса осенью 2000 года газета «Известия» (6.10.2000) публикует статью Георгия Степанова с остроумным названием «Серб и молот». У большинства читателей «Известий» в России дешифровка этого концепта не вызвала затруднений. Понятно, что коммунист С. Милошевич и есть серб с «серпом и молотом». Здесь аналогическое преобразование предстает как деривационное.

Однако рядовой западный читатель, возможно, испытает при восприятии этого неологизма определенные трудности. В его сознании нет стандартного, стереотипного, само собой разумеющегося круга ассоциаций. Стимул «серб и молот» здесь может не вызвать автоматической реакции - «серп и молот», поскольку этой «прецедентной формулы» в памяти у воспринимающих нет. Неологизмы, сопровождающие концепты в процессе коммуникации, представляют собой вербально закрепленные стимулы и реакции, вызванные прецедентными текстами и ситуациями. Концепт в коммуникативной цепи провоцирует выявление подобий в воспринимающем сознании, однако очень часто эти подобия оказываются ложными. В этом заключается сложность межкультурной коммуникации.

Существуют личные, групповые, классовые, национальные кон-цептосферы 49 . Вероятно, можно говорить и об общемировой концепто-сфере, состоящей из общезначимых констант. Национальные константы представляют собой особую форму общемировых констант-универсалий. Время-Пространство, Движение-Покой, Жизнь-Смерть, Мужское-Женское, Правое-Левое, Холодное-Теплое, Вертикаль-Горизонталь, Верх-Низ 50 - таков их неполный ряд, лишь отчасти пересекающийся с алфавитом «естественного семантического метаязыка» А. Веж-бицкой 51 . Смещение от личных концептов к универсальным констан-

48 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть... с. 38; 25; 32.

49 3. Д. Попова, И. А. Стернин. Понятие «концепт»... с. 6-7.

50 Г . Гачев. Национальные образы мира. Курс лекций. М., 1998, с. 17-19.

51 Анна Вежбицкая. Язык. Культура. Познание. / Сост. М. А. Кронгауз. М., 1997, с. 401.

там можно представлять как постепенное вытеснение на периферию из ядра концепта «представлений», ассоциаций, воспоминаний и нарастание понятийных, абстрактных моментов. Ядром личных концептов являются «представления», воспоминания, ассоциации, возникающие в ходе диалога у его участников. На их периферии располагается понятийный потенциал, абстрагирующие признаки и модели. Национальные и всемирные константы, напротив, в «плотной основе» содержат абстрагирующие признаки и модели. Исторические концепты построены как личные, но функционируют как групповые или национальные. В национальных константах универсальное содержание получает национальную форму. Во «всемирно-исторических» - национальное содержание облекается в универсальную форму.

Итак, концепт - «...проективный набросок однообразного способа действия над конкретностями...», реализующийся в данной коммуникативной ситуации, входящий в данный «фрейм» (М. Минский) и обремененный «памятью» о собственном генезисе. Вербальный концепт смоделирован на основе взаимодействия контекстуальных значений и внутренней формы выражающего его слова. Смысл возникает в результате борьбы этих начал. Концепт представляет собой многослойную структуру, входящую в автокоммуникацию (коммуникацию с самим собой, своей памятью, собственным прошлым) и коммуникацию внешнюю. Два этих коммуникативных процесса переплетаются, образуя непредсказуемые комбинации. Так, например, концепт «выборы» в политической жизни соотносится с ситуацией выборов, что подразумевает наличие выбираемых и выбирающих лиц. Однако будучи «концептом», это слово акцентирует внимание на смысле «выборов»: воздействии избирателей на кандидатов и кандидатов на избирателей (<-») в ходе избирательной кампании, действиях и обещаниях, представлениях, понятиях, знаниях, ассоциациях, переживаниях сопровождающих слово «выборы» и составляющих событие «выборов».

Чтение по «Радио России» фрагментов из комедии Н. В. Гоголя «Женитьба» (1842) в день выборов Президента России 26 марта 2000 года означает включение концепта «выбор» в коммуникативную цепь. В результате возникают ассоциации, которые в другой момент монолог Агафьи Тихоновны едва ли бы вызвал: «Право, такое затруднение выбор! Если бы еще один, два человека, а то четыре.

Как хочешь, так и выбирай. (...) Уж как трудно решиться, так просто рассказать нельзя как трудно! Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй еще прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича - я бы тогда тотчас же решилась. А теперь поди подумай! Просто голова даже стала болеть». Индивидуальные «представления» слушателей обогащают концепт «выбор» дополнительными семантическими оттенками, возникающими непосредственно в день выборов президента.

При включении слова в коммуникативную цепь из сферы бессознательного в сознание могут просачиваться и элементы «внутренней формы» этого слова: выбор - брать - беру - рождать, порождать (нем. Geburt; англ. Birth), бремя (нем. Burde, ноша). Таким образом, «выбор» представляет собой роды, порождение будущего, и - вместе с тем - тяжкое бремя 52 .

«Проективный набросок однообразного способа над конкрет-ностями» устанавливается также в ходе бытования невербального концепта (жеста, набора действий, поведенческих стереотипов). Отклонения от «проективных схем», возникающие в ходе «прецедентных ситуаций», расширяют смысловую сферу концепта.

Итак, вербальные и невербальные концепты представляют собой: 1) знаки; 2) смыслы, заключающие в себе не столько обозначение денотатов, сколько их имена, значимые для процесса коммуникации.

Концепты - своего рода «сценарии культуры, в которых слово и жест, речь и невербальное поведение, артикулированность и нерасчлененность, соединяются в неразрывное целое. Концепт представляет собой центральное звено системы «культура».

Таким образом, в культурологии под концептом понимается единица памяти в сфере культуры, интегрирующая информацию из разных областей под своим собственным углом зрения, обладающая смыслом и воздействующая на ментальность и стереотипы поведения членов данного этноса. Концепты носят вербально-невербаль-ный и невербально-вербальный характер. Концепты могут сцепляться в «сценарии» и «фреймы».

52 Макс Фасмер. Этимологический словарь русского языка: В 4-х тт.: Т. 1. / Под ред. и с пред. проф. Б. А. Ларина. СПб., 1996, с. 159. П. Я. Черных. Историко-этимологи-ческий словарь современного русского языка... Т. 1, с. 109.

Развивая эти идеи, Ю. Н. Караулов предлагает глубокое истолкование концепта. Следует отметить, что исследователь прямо этим термином не пользуется. Однако определение «смысла», предложенное в монографии «Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть», выявляет принципиальные признаки концепта". По мнению ученого, «смысл складывается из семантики, знаний о мире и прагматической информации, заключенных в паре S-R» (стимул - реакция). Будучи единицей коммуникации, концепт возникает в диалоге, между «стимулом» и «реакцией», порождая все новые «неготовые» и «текучие» смысловые образования. В процессе межкультурной коммуникации «стимул» поступает из одной культурной среды, а «реакция» следует из другой. В результате разнородные ассоциативные сети («свое» и «чужое») накладываются друг на друга, образуя смежные зоны, ложные совпадения, значимые лакуны и зияния. Часто языки разных культур используют вербальные концепты, имеющие в сходное словарное значение. Однако эти единицы вызывают у носителей разных культур неожиданные ассоциации, порождая, в свою очередь, различные «вербальные сети», различные «универсумы веры». Здесь многое зависит от участников диалога: кто, когда и с какой точки зрения реагирует на поступивший «стимул».

Несомненно, что концепт порождает коммуникацию в системе «культура» и, в свою очередь, порождается ею.

О факторе понимания в коммуникации

Не вдаваясь в детальное обсуждение такого широкого понятия, как «межкультурная коммуникация», остановимся на главном моменте любой коммуникации - понимании, а точнее: на некоторых сложностях понимания.

В традиционной герменевтике subtilitas intelligent 'понимание' и subtilitas explicandi 'истолкование' тесно взаимосвязаны. От Шлейер-махера до Гадамера понимание нередко трактуется как истолкование, а истолкование как эксплицитно выраженная форма понимания 54 . Но каким критериям должно удовлетворять понимание? Иными сло-

53 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть... с. 156.

54 Ср. X. Г. Гадамер. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988, с. 364.

вами, что и как следует понимать? И какой должна быть стратегия интерпретации?

По общепринятому мнению, в истолковании нет необходимости до тех пор, пока понимание языковой или иной последовательности не вызывает затруднений. Согласно герменевтической максиме Шлейермахера, «.. .я понимаю всё, пока не сталкиваюсь с противоречием или бессмыслицей» 55 .

С тавтологией и бессмыслицей связаны действительно основные сложности понимания. В «Логико-философском трактате» Людвиг Витгенштейн приводит две такие дефиниции: «...тавтология и противоречие бессмысленны (sinnlos)» (4.461) и вместе с тем «...тавтология и противоречие небессмысленны (unsinnig)» (4.4611). В логическом отношении это взаимоисключающие суждения: в первом нечто утверждается об объекте, а во втором это же нечто отрицается относительно того же объекта. Символически можно записать: «данное S есть Р» и «данное S не есть Р».

Противоречие настолько очевидно, что комментатор пытается «оправдать» автора «характерным для него приемом игры слов». М. С. Козлова поясняет: «...первое означает <...>: тавтология и противоречие не фактуальны, не информативны, бессодержательны, они ничего не сообщают о событиях мира или о возможных ситуациях. Вот почему они не заключают в себе смысла: ведь смысл предложения - конституируемая им (изображаемая) возможная ситуация. Второе же положение гласит: при всем том тавтология и противоречие -не белиберда, они не абсурдны, не бесполезны. Подобно «О» в арифметике, они принадлежат языковой символике, формальному аппарату, или, как сформулирует Витгенштейн позже, выражают нормы, формальные (грамматические) правила языка» 56 .

Комментатор, как видно, пытается снять противоречие путем представления взаимно противоречащих свойств в разном отношении: в одном отношении изучаемые суждения бессмысленны, ибо «неинформативны» и «бессодержательны», в другом - имеют смысл, ибо принадлежат формальному аппарату логики. Оба суждения

55 F . D. E. Schleiermacher, Hermeneutique. Pour une logique du discours individuel, Paris, Ed. du Cerf, 1989, p. 11.

56 Л . Витгенштейн. Философские работы (часть I) / Перевод с немецкого М. С. Козловой, Ю. А. Асеева. Составление и комментарии М. С. Козловой. М., 1994, с. 506.

можно, добавим, считать «неопределенными» (по Аристотелю), а значит, и вместе истинными, ибо «может быть и так и не так» 57 . Не вдаваясь в содержательную интерпретацию Витгенштейна, отметим прежде всего стремление интерпретатора согласовать взаимоисключающие суждения в соответствии с известным герменевтическим принципом: если некоторое сообщение не удовлетворяет требованиям или кажется просто нелепым, то следует во что бы то ни стало задаться вопросом, не кроется ли здесь нечто иное.

Как бы ни было, ограничимся в дальнейшем семантическим механизмом истолкования «странных» высказываний: тавтологии, противоречия, гипаллаги и т. д. Таким высказыванием можно отчасти считать и концепт.

Тавтология. Тавтологию обычно трактуют как тождественно-истинную формулу независимо от истинностных значений входящих в нее переменных. В качестве иллюстрации обычно берут тавтологическое определение типа «boys are boys», «une femme est une femme» или «война есть война», в котором предмет определяется через самое себя в согласии с законом тождества: А = А или не-А есть не-А (в отрицательной форме). Если же признать, что содержание употребленных термов полностью идентично, то тогда пропозиция пусть и истинна, но неинформативна, ибо не сообщает ничего нового об определяемом предмете. Поэтому формальная логика полагает тавтологические определения ошибочными.

Вместе с тем в языке немало тавтологических выражений 58 . Классическое логическое исчисление здесь явно непригодно. В согласии с постулатом информативности обработка языковых тавтологий производится, как правило, путем семантического расподобления внешне тождественных выражений. Как следствие, содержание терма в левой позиции становится отличным от содержания терма в правой позиции. Так, например, в изложении Вежбицкой «boys are boys» - псевдотавтологическая конструкция с относительно устойчивой семантической интерпретацией: в перифразировке автора маль-

57 «Первая аналитика», 13,10. Так и высказывания «некоторый человек бел» и «некоторый человек не бел» не противоположны друг другу, ибо могут быть вместе истинными («Об истолковании», 7, 10).

58 Тавтологические определения встречаются даже в научном дискурсе. Арриве, например, дает такое определение текста: «.. .будем называть текстами объекты, о которых говорят, что это тексты» (M. Arrive, Pour une theorie des textes poly-isotopes, Langages, n° 31, sept. 1973, p. 53).

чики склонны порой делать такие вещи, которые пусть и не встречают одобрения, но и не вызывают осуждения, потому что мальчики не в состоянии вести себя по-другому 59 . Таким образом, определяемое родовое понятие специфицируется на основе существующих импликаций путем приписания кодифицированных видовых признаков типа /шалость/, /безрассудство/ и т. п. Символически это можно записать: 'boys'1 /родовой/ vs 'boys'2 /видовой/.

Что касается выражения « une femme est une femme » женщина ест женщина, то его можно истолковать, согласно Ф. Растье*, при условии различения обоих употреблений 'femme' на основе категории /конкретный/ vs /абстрактный/: 'femme'1 /конкретный/ vs 'femme'2 /абстрактный/. Кодифицированный характер расподобления подтверждается показаниями информантов. В предлагаемых перифразах некой женщине приписывают чаще всего признаки /слаба/, /кокетлива/, /ветрена/, /коварна/, /расточительна/, /развратна/, /болтлива/, намного реже - /нежна/, /чутка/, /застенчива/, /покорна/, /хочет нравиться/. При этом (франкоязычные) информанты руководствуются, очевидно, как личным опытом, так и устойчивыми представлениями, из которых складывается в пределе определительное множество концепта в системе культуры. Актуализируемые признаки могут, безусловно, меняться в зависимости от национальной специфики. В русской культуре можно вполне допустить и некоторые другие привходящие признаки 61 .

59 A . Wierzbicka. Boys will be boys: 'radical semantics' vs 'radical pragmatics', in Language, 1987, vol. 63, n° 1, p. 95-114. По замечанию Апресяна, устойчивые обороты типа «закон есть закон» должны быть исключены из рассмотрения, поскольку «имеют единственное (словарное) толкование» (Коннотации как часть прагматики слова // Ю. Д. Апресян. Избранные труды. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995, т. 2, с. 166). Это не исключает, впрочем, спецификации в рамках кодифицированного расподобления типа: 'закон'1 /родовой/ vs 'закон'2 /видовой/. Перифразируя, можно, допустим, сказать: закон (вообще) является «общеобязательным правилом» (в частности). (Ср. Е. В. Падучева. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла // Семиотика и информатика. М., 1997, с. 192; Вып. 35).

60 F . Rastier, Semantique interpretative, Paris, P.U.F., 1987, p. 143.

61 Определительным множеством, позволяющим установить признаки искомого понятия, можно считать не только художественную литературу, но и фразеологический фонд. Во фразеологических оборотах русского языка архисемема 'женщина' представлена нередко (пейоративным) лексико-семантическим вариантом 'баба' с показательным набором привходящих признаков: «Курица не птица, баба не человек» (/неполноценная/), «Где черт не поспеет, туда бабу пошлет» (/пронырливая/), «У бабы волос долог, а ум короток» (/глупая/), «Баба с возу - кобыле легче» (/обременительная/) и т. п. Ср. в этой связи вопрос, которым задается Ю. С. Степанов: «Но были ли идеальные женские характеры, лики? Пусть и не воспетые» (Ю. С. Степанов. Константы. Словарь русской культуры... с. 298).

Идентичный механизм интерпретации отмечаем и в отношении другого, не менее известного выражения: «Война есть война». В интерпретации Т. В. Булыгиной и А. Д. Шмелева выражение может принимать в контексте такие значения, как «необходимость трезвого отношения к войне», «готовность переносить неизбежно связанные с ней невзгоды», «обязанность выполнять свой долг», «невозможность во время войны жить по законам мирного времени» и т. п. 62 . А в трактовке Ю. Д. Апресяна одному из словоупотреблений приписываются «коннотативные» признаки /зло/, /бесчеловечность/, /аморальность/, /опустошение/: «Высказывание Война есть война уместно в любой ситуации, когда говорящий пытается объяснить слушающему, почему наблюдаемое положение вещей отклоняется от нормы добра, человечности, морали, порядка» 63 . При этом исследователь заключает: «...первая позиция в такой конструкции актуализирует собственно лексическое значение слова, а последняя - его коннотации» 64 .

Не вдаваясь в обсуждение, какое из словоупотреблений актуализирует лексическое значение, а какое - коннотации, отметим главное:

(i) Тавтологическое выражение неинформативно только в классической логике, в которой значение всякого повторяющегося терма неизменно на протяжении всего исчисления в соответствии с принципом: « Eadem sunt, quae sibi mutuo substitui possunt salva veritate ».

(ii) Вместе с тем тавтологическое выражение поддается интерпретации в языке. Чтобы его истолковать, необходимо и достаточно, чтобы внешне идентичные употребления лексемы выражали разные семемы. Иначе говоря, языковая тавтология информативна в той мере, в какой одному из словоупотреблений приписывается отличный видовой признак.

(ш) Расподобление производится всякий раз на основе имеющихся импликаций - смотря по лингвистическому контексту или прагматическому (семиотическому) окружению: ср., например, 'женщина' -> /слаба/, /непостоянна/, /кокетлива/ и т. п.

62 Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелев. «Аномальные» высказывания: проблемы интерпретации // Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997, с. 444.

63 Ю. Д. Апресян. Коннотации как часть прагматики слова... с. 167.

64 Там же.

(iv) Истолкованию соответствует предлагаемая интерпретатором перифразировка 65 . ъ

Противоречие. Сложности понимания возникают также в связи с противоречивыми выражениями". В контрадикции через отрицание в отношении второго употребления действует оператор отрицания 67 : ср. «твой сын - не твой сын» (конфуцианское изречение), т. е. 'твой' vs 'не-твой', 'сын' vs 'не-сын'; «И ужин прощальный "не ужин» (А. Галич), т. е. 'ужин' vs 'не-ужин'; «Петер с Анной "на ты" и "не на ты"» (Ф. Кифер), т. е. 'ты' vs 'не-ты' (|'вы'|). В контрадикции через антонимию некоторая лексема сочетается с полным или частичным антонимом: ср. « une eau-forte pleine de vide » (Малларме), т. е. 'полный' vs 'пустой'; «Серж подошел к своей чужой жене Марише» (Л. Петру-шевская), т. е. 'своя' vs 'чужая'; «Анна красива и безобразна» (Ф. Кифер), т. е. 'красивая' vs 'безобразная'.

С точки зрения двузначной логики подобные высказывания ложны. По Аристотелю, ««могущее быть» и «не могущее быть» никогда не могут относительно одного и того же быть истинными в одно и то же время, ибо они противолежат друг другу» 68 . Иначе говоря, одному и тому же предмету нельзя приписывать в одно и то же время и в одном и том же отношении два противоречащих свойства. В противном случае имеем логическое противоречие.

Но как тогда быть с логически ложными высказываниями типа «Сила через слабость»?

65 Перифразировка может остаться, впрочем, неэксплицированной.

66 В типологии Ф. Растье выделяются два вида языковых противоречий: через отрицание и через антонимию (F. Rastier, Semantique interpretative, pp. 150-154).

67 Этот вид противоречия определяется Аристотелем как утверждение и отрицание: «Что же касается утверждения и отрицания, то существует ли [вещь] или нет, всегда одно из них будет ложным, а другое истинным. Ибо ясно, что, если Сократ существует, одно из высказываний - «Сократ болен» и «Сократ не болен» истинно, а другое ложно, и точно так же если Сократа нет, ибо если его нет, то [высказывание] «он болен» ложно, а [высказывание] «он не болен» истинно» (Аристотель. Категории // Сочинения в четырех томах. - М., 1978, т. 2, с. 85.

68 Аристотель. Об истолковании // Сочинения... т. 2, с. 109. Ср. «...невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении» (Аристотель. Метафизика // Сочинения... М., 1976, т. 1, с. 125).

Как и в случае с тавтологией, истолкование противоречивых высказываний возможно и даже необходимо. Чтобы согласовать контрарные или контрадикторные признаки, достаточно произвести расподобление: «в одном отношении так, в другом иначе» или «в одно время так, в другое иначе». Так во всяком случае обстоит в большинстве толкований внешне противоречивых выражений.

(i) Несовместимым употреблениям приписывают разные темпоральные индексы: «в одно время так, в другое иначе». Характерной иллюстрацией является предлагаемый Ф. Растье разбор внешне противоречивых стихов Сабатье: « C'est un jour de miracle / On inverse le temps // Ici les boiteux dansent / Et les aveugles voient // Les muets forment ch?ur / Et les sourds les ecoutent (...) » Это день чудес / Пошло время вспять // Здесь танцуют хромые / А слепые глядят // Поют хором немые / Им внимают глухие (« Les miracles », in L'oiseau de demain). Здесь действительно нарушены правила сочетаемостных ограничений, ибо актеры характеризуются через не свойственные им признаки: если руководствоваться здравым смыслом,- немые не могут петь, глухие - внимать, слепые - глядеть, хромые - плясать. Переосмысление «аномальных» выражений тем не менее возможно. По мнению Растье, содержащийся во втором стихе интерпретант « inverse » вспять позволяет наделить 'boiteux' хромые, 'aveugles' слепые, 'muets' немые, 'sourds' глухие временным индексом /tO-1: недавно/, a 'dansent' танцуют, 'voient' глядят, 'forment ch?ur' поют хором, 'ecoutent' внимают -- временным индексом /tO-: сейчас/ и /tO-2: раньше/.

Аналогичным образом «Анна красива и безобразна» принимает значение в изложении Ф. Кифера при условии приписания контрарным термам разных временных индексов: «временами X, временами У», то есть «порой красива, порой безобразна». Также «легко придать разумный смысл», по Апресяну, высказыванию «Серж подошел к своей чужой жене Марише и пригласил ее танцевать», в котором 'жена' одновременно определяется как «своя» и «чужая»: 'когда-то была моей женой, а теперь замужем за другим' 6 '.

(ii) В отношении несовместимых употреблений возможно также расподобление типа «в одном отношении так, в другом иначе». Так, Ю. Д. Апресян переосмысливает «это мой друг-враг» и «я его люблю

69 Ю. Д. Апресян. Тавтологические и контрадикторные аномалии // Избранные труды, т. 2, с. 625.

и ненавижу <не люблю>»: 'в одном отношении друг, а в другом -враг', 'за одни свойства люблю, за другие - ненавижу <не люблю>"°. Ф. Кифер перифразирует «Петер высокого и низкого роста»: с точки зрения А - X, с точки зрения В - не X; «Петер с Анной «на ты» и «не на ты»»: официально X, неофициально не X; «Работа Петера нам всем доступна и недоступна»: в принципе X, на практике не X; «Анна работает много, и она работает немного»: кажется, что X, а на самом деле не X 1 . Ф. Растье интерпретирует «твой сын - не твой сын, а сын своего времени»: 'сын Г /чей-то ребенок мужского пола/ vs 'сын2' /кем-то воспитанный ребенок мужского пола/.

(ш) Кроме того, несовместимые выражения можно развести по разным универсумам. Подобная операция требуется, в частности, при осмыслении известного эпизода из романа Пруста «В поисках утраченного времени», в котором деревья предстают, как ни странно, дриадами, а парижские модницы - нимфами Булонского леса 72 . Это противоречит, нельзя не согласиться, реальному положению вещей: в стандартном универсуме деревья - не дриады, а дамы полусвета - не нимфы, разве только в переносном смысле. Отношения эквивалентности между 'arbre' и 'femme', 'mondaine' и 'arbre-dryade' возможны только при условии референции к фиктивному миру. При этом основанием транспозиции здесь оказываются не столько мифо-

70 Ю. Д. Апресян. Тавтологические и контрадикторные аномалии... с. 625.

71 Разрешение противоречия не считается произвольным, а определяется «отчасти семантической структурой этого высказывания, а отчасти экстралингвистическими знаниями»; причем «прагматический анализ опирается на семантический» (Ф. Кифер. О роли прагматики в лингвистическом описании // Новое в зарубежной лингвистике: Лингвистическая прагматика: Вып. XVI. М., 1985, с. 336-339).

72 «... les arbres continuaient a vivre de leur propre vie <...> Mais forces depuis tant d'annees par une sorte de greffe a vivre en commun avec la femme, ils m'evoquaient la dryade, la belle mondaine rapide et coloree qu'au passage ils couvrent de leurs branches et obligent a ressentir comme eux la puissance de la saison ; ils me rappelaient le temps heureux de ma croyante jeunesse, quand je venais avidement aux lieux ou des chefs-d'?uvre d'elegance feminine se realiseraient pour quelques instants entre les feuillages inconscients et complices » (Marcel Proust, A la Recherche du Temps Perdu, Paris, Gallimard, t. 1, p. 416 ; coll. : Bibliotheque de la Pleiade ). На гулявших в Булонском лесу прелестниц заглядывался и наш соотечественник Карамзин, но видел в них не дриад, а... «блестящих первоклассных Нимф», «жриц Венериных»: «В Четверток, в Пятницу и в Субботу на Страстной неделе бывало здесь славное гулянье в алеях Булонского лесу; <...> Прежде всего отличались тут славные жрицы Венерины; оне выезжали в самых лучших экипажах» (Н. М. Карамзин. Письма русского путешественника. Л., 1987, с. 230).

логические представления относительно растительной сущности лесной нимфы, еще меньше дань романтической традиции", сколько детская вера Марселя в истинность таких представлений -- « croyante jeunesse » 74 . Иначе говоря, пропозиция «дерево есть дриада» перифразируется в ходе истолкования: «Это «дерево» (в реальном мире) есть «дриада» (в ассумптивном универсуме)» 75 .

Подобным же образом можно истолковать, по Ф. Растье, и странные слова Аргана при виде Туанеты в обличий почтенного доктора: « Voila un beau jeune vieillard pour quatre-vingt-dix ans ! » Вот это да! Прекрасный молодой старик для своих девяноста лет! (перевод Т. Щепкиной-Куперник). Референтному универсуму здесь соответствует 'jeune' молодой, а универсуму Аргана - 'vieillard' старик.

Аналогично, похоже, обстоит и в отношении приведенных выше строк Сабатье. В реальном мире немые не могут действительно петь, глухие - внимать, слепые - глядеть, хромые - плясать, но в контрфактическом, т. е. в «день чудес», все иначе: немые поют, глухие внимают, слепые глядят, хромые пляшут. Выступая в функции инструкции, внутритекстовый интерпретант^ом/" de miracle «день чудес» нейтрализует противоречие между несовместимыми элементами: 'boiteux' хромые vs 'dansent' танцуют, 'aveugles' слепые vs 'voient' глядят, 'muets' немые vs 'forment ch?ur' поют хором, 'sourds' глухие vs 'ecoutent' внимают.

(iv) Осмысление внешне противоречивых высказываний возможно также в рамках определенной концептосферы, строение и функционирование которой совпадает во многом с «ассумптивным универсумом». Возьмем приведенный выше фразеологический оборот «Сила через слабость», в котором 'слабость' каузирует 'сила' по формуле А ± В, а определяемому предмету - женщине - приписывают взаимоисключающие

73 Ср., например, у А. С. Пушкина описание запущенного сада как «Приют задумчивых дриад» («Евгений Онегин», гл. 2,1).

74 Подробнее см. A. Botchkarev, Le motif vegetal dans l'?uvre de Marcel Proust, Lille, Presses universitaires du Septentrion, 1998, pp. 154-160.

75 Так же обстоит и в отношении транспозиции 'mondaine' ? 'arbre-dryade': в реальном мире - светская дама, в ассумптивном - лесная нимфа. Р. Мартен определяет универсум веры как «совокупность суждений, полагаемых говорящим истинными в момент речи» (R. Martin, Le futur linguistique : temps lineaire ou temps ramifie ?, Langages, 1981, 64, p. 85). Ср. также «ассумптивный универсум» в дефиниции Ф. Растье (F. Rastier, Ah ! tonnerre ! quel trou dans la blanquette !, Langue Francaise, 1984, 61, pp. 39-41).

признаки /сильный/ и /слабый/. Согласование противоречащих признаков возможно, поскольку концепт «женщина» определяется в системе культуры, пусть это и противоречит закону исключенного третьего, через противоположные предикаты: с одной стороны, ее определяют как «слабый пол», с другой - признают ее власть над мужчинами.

Истолкование совершается, таким образом, по типу силлогизма:

- В сравнении с мужчиной женщина слаба.

- Между тем мужчины нередко уступают перед женской слабостью, и женщины этим пользуются для достижения собственных целей.

- Следовательно, сила женщины в ее слабости.

Как и прежде, переосмысление «странного» высказывания совершается по формуле «в одном отношении так, в другом иначе»: по определению слаба, фактически сильна.

Короче говоря, противоречивые суждения являются ложными только для двузначной логики. С точки зрения интерпретирующей семантики это приемлемые высказывания:

(i) внешне противоречивое высказывание принимает значение при условии согласования противоречащих термов;

(ii) согласование возможно при условии расподобления одного из противоречащих термов в согласии с другим;

(ш) расподобление производится смотря по контексту или прагматическому окружению;

(iv) a если есть возможность предположить такой контекст (или контрфактический мир), в котором возможно расподобление, то тогда не существует и языкового противоречия.

Перечисление по типу «кучи». Известный советский график Андрей Гончаров вспоминает, как Николай Купреянов приводил в качестве примера логической ошибки запомнившуюся ему фразу времен Первой мировой: «В 1915 году, во время войны, в один госпиталь пришло такое предписание: «В госпиталь должны приниматься: славяне, австрийцы, гарнизонные и сыпнотифозные»» 76 . Основанием

76 Н. Н. Купреянов. Литературно-художественное наследие / Составители Н. С. Изнар и М. С. Холодовская. Общая редакция Ю. М. Молок. М., 1973, с. 31. Но А. Гончаров, видно, плохо усвоил «урок логики», ибо пишет далее: «Это убеждение, что искусство не личное, а общественное дело, привело его [H. H. Купреянова] к изучению исторического и диалектического материализма, к работе в «Крокодиле», к деятельному участию в художественных советах...» (с. 33). Как если бы между работой в «Крокодиле» и изучением диалектического материализма существовала необходимая связь.

такого довольно странного перечисления является, очевидно, посылка типа: «принимать всех больных независимо от национальности, места службы и вида заболевания». Но и в этом случае нельзя отделаться от впечатления «кучи», ибо присоединенные термы принадлежит разным системным множествам 77 : //национальность//, //место службы//, //заболевания//.

В языке немало примеров такого рода «координации». Разбирая основные приемы остроумия, Фрейд приводит такое высказывание из Гейне («Путешествие по Гарцу»): «...вообще геттингенские жители разделяются на студентов, профессоров, филистеров и скот». И добавляет далее со ссылкой на того же автора: «Все они немногим различаются между собой». Данное перечисление иллюстрирует, по Фрейду, прием «унификации», а именно: «...новые и неожиданные

77 Системное множество соответствует лингвистически релевантному семантическому классу. Так, в зависимости от степени обобщения лексика делится в классификации Ф. Растье на: а) таксемы, или минимальные парадигмы; Ь) области, или группы так-сем; с) измерения, или классы наивысшей степени обобщения. Например, в семеме 'ложка' микрородовая сема /столовый прибор/ указывает на принадлежность таксеме //столовый прибор//, мезородовая сема /питание/ - на принадлежность семантической области //питание//, макрородовые семы /конкретный/ и /неодушевленный/ - на принадлежность семантическим измерениям //конкретный// и //неодушевленный//. Словом, если уточнять родовые и видовые отношения, родовой признак указывает на принадлежность семем некоторому классу, тогда как видовой признак противопосг тавляет их внутри того же класса.

Понятийной является классификация лексики в «Русском семантическом словаре» под общей редакцией Н. Ю. Шведовой (М., 1998, т. 1). Например, слова именующие сводятся в макрокласс «имена существительные». Основанием первичного членения служат исходы кто и что, то есть макрородовые признаки /одушевленный/ vs /неодушевленный/. К смысловой сфере что относится «предмет неживой природы», «предмет - продукт деятельности человека». Сфера «кто» членится на основе оппозиции /человек/ vs /животное/. Сюда входят лексические классы, относящие именуемое к человеку (или мифическому существу) либо животному. В общем строение лексической системы предстает в виде следующей иерархии:

1. макрокласс, куда относятся части речи;

2. лексический класс, располагающийся в пределах той или иной понятийной сферы и имеющий вид древа, расходящегося своими ветвями от вершины к основанию, и возглавляемый словозначением - семантической доминантой лексического класса;

3. лексические множества и подмножества - ветви древа, организующие данный лексический класс;

4. лексико-семантический ряд - конечная единица лексического древа; сюда входят словозначения в отношениях непосредственной семантической близости или непосредственной семантической противопоставленности.

единства, новые отношения представлений друг к другу и определение одного понятия другим или отношением к общему третьему понятию» 78 . Комический эффект, нельзя не согласиться, базируется прежде всего на сближении при помощи присоединительного союза «и» несовместимых понятий в отношении исключающей дизъюнкции.

Образуемый контекстуальный класс не совпадает действительно с существующими в языке системными классами, ибо такие его элементы, как 'скот', 'филистер', 'студент' и 'профессор', принадлежат разным множествам: //животные// vs //люди//. А поскольку между присоединенными термами могут даже устанавливаться отношения подобия 79 , то каким, спрашивается, является тогда общий признак? Вряд ли это /место жительства/. От выбора общего признака зависит фактически осмысление «странного» высказывания. В зависимости от вектора возможны по меньшей мере два истолкования: либо приписать семемам 'студент' и 'профессор' признак /животное/ 80 (и тем самым виртуализовать /человек/), либо приписать семеме 'скот' признак /человек/ (и тем самым виртуализовать /животное/).

78 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному. СПб., 1998, с. 80, 81-82.

79 В соответствии с известным принципом проекции эквивалентности с оси селекции на ось комбинации (ср. R. Jakobson, Essais de linguistique generale, Paris, ed. de Minuit, 1963, p. 220). Эквивалентность, разумеется, не данность, а результат интерпретации. Чтобы ее установить требуются умозаключения на основе такого, допустим, суждения: «Все они немногим различаются между собой».

80 Причем родовой признак /животное/ (в семеме 'скот') становится в результате видовым (в семемах 'студент' и 'профессор'). Ибо «никакой признак не является по природе видовым или родовым» (F. Rastier, Semantique interpretative, p. 113). Ср. Ю. С. Степанов об относительности деления в «Логике» В. Н. Карпова (1856): «...различие рода и видового отличия в известной степени относительно: видовое отличие можно истолковывать как признак рода, а род как видовое отличие. Возьмем в качестве примера определение Вороной -- это лошадь черной масти (1). Семантически его можно описать (т. е. разложить, проанализировать) так: 'Вороной - это лошадь черного цвета' (2). Если истолковать признак «черный цвет» как класс - что вполне обычно, -то окончательный анализ будет следующим: «Вороной - это лошадь, входящая в класс предметов черного цвета». После этого понятия входящие в предикат определения, можно поменять в ранге, т. е. истолковать род как видовое отличие, а последнее как род, и сказать: «Вороной есть предмет черного цвета, являющийся лошадью» (2). Однако между определением (1) и определением (2) есть существенное различие. В то время как «лошадь» объективно существует как класс в природе, в общественной практике людей и соответственно в таксономии Словаря (в группе «Животные»), «предметы черного цвета» объективно существуют лишь в виде множества - вороные, галки, скворцы, уголь, черные глаза, смола и т. п., но как целое, как класс не выделены в практике людей и отсутствуют в таксономии Словаря» (Ю. С. Степанов. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998, с. 615).

Причем привходящий признак окажется всякий раз, в этом необходимое условие комического эффекта, обратным кодифицированному: 'скот' -» /глупый/, 'студент' и 'профессор' -> /ученый/.

Когда же Гейне, говоря о тяготах школы, ставит побои между латынью и географией (ср. «латынь, побои и география»), то нам приходится, поясняет Фрейд, распространить отношение ученика к побоям на учебные предметы - латынь и географию 81 . Как и прежде, парадоксальность суждения заключается в сближении несовместимых понятий. При этом образуемый контекстуальный класс опять-таки не совпадает с существующими в языке системными классами. Так же обстоит и в другом примере: «У одного богатого и старого человека были молодая жена и размягчение мозга» 82 . Каждое из входящих сюда суждений допустимо в отдельности. В согласии с ситуативным сценарием типа «неравный брак» высказывание «У одного богатого и старого человека была молодая жена» предполагает, в частности, такие рассуждения:

- Обычно у стариков не бывает молодых жен;

- Вместе с тем богатые люди, пусть и в преклонном возрасте, нередко берут в жены молоденьких девушек;

- Следовательно, старый богатый человек может иметь молодую жену.

Что касается высказывания «У одного старого человека было размягчение мозга», то оно базируется на импликации 'старый' -» /больной/. Значение здесь выводится на основе таких рассуждений:

- Старые люди обычно подвержены заболеваниям;

- Размягчение мозга - одно из заболеваний;

- Следовательно, старый человек может страдать от размягчения мозга.

Но в целом высказывание «У одного богатого и старого человека были молодая жена и размягчение мозга» парадоксально ввиду несовместимости присоединенных элементов, принадлежащих разным системным классам: //семейные отношения//, //заболевания//. Более того, между элементами контекстуального класса могут устанавливаться отношения случайной импликации, как если бы моло-

81 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному... с. 84.

82 Там же, с. 84.

-V Заказ № 1321

дая жена была причиной размягчения мозга: 'молодая жена' -» 'размягчение мозга'.

Примечание: Импликация может, заметим, меняться в зависимости от того, какой из присоединенных компонентов избирается в качестве антецедента, т. е. в зависимости от порядка следования. Так, поменяв местами элементы, в высказывании «У одного богатого и старого человека были размягчение мозга и молодая жена» имеем: 'размягчение мозга' --» 'молодая жена' (как если бы размягчение мозга объясняло молодую жену). Таким образом, переосмысление «странной» координации возможно всякий раз в рамках условного суждения путем установления причинных связей между присоединенными элементами 8 '. В противном случае нельзя определить их связь по смыслу.

Среди основных характеристик разбираемого приема, известного больше под именем «кучи», выделяются, таким образом:

(i) образование некоторого контекстуального класса, не совпадающего с имеющимися в языке системными классами («новые и неожиданные единства»);

(ii) особый тип отношений между элементами образованного класса («новые отношения представлений друг к другу»);

(ш) уподобление одного элемента другому («определение одного понятия другим или отношением к общему третьему понятию»).

Гипаллага. Владимир Милашевский вспоминает, как некогда в далеком двадцать первом году снискал аплодисменты многочисленных своих собратьев по цеху. Гуляя вдоль реки Шелони, колонисты

83 Ср. «причинные цепочки» Шенка типа «Мэри дала Джону миллион долларов. Он купил новую машину» и «Мэри дала Джону миллион долларов. Она навестила свою тетушку в Милуоки». Связность присоединенных высказываний ставится здесь в зависимость от того, «можно ли построить причинные цепочки, соединяющие описанные события и состояния». Если в первом случае, считают авторы, имеем связность, то во втором она отсутствует из-за нарушения причинно-следственных связей (Р. Шенк, Л. Бирнбаум, Дж. Мей. К интеграции семантики и прагматики // Новое в зарубежной лингвистике: Компьютерная лингвистика: Вып. XXIV. М., 1989, с. 39). Можно, впрочем, вообразить и такую ситуацию, в которой Мэри навестит тетушку в Милуоки при условии, если даст Джону миллион долларов. Ведь связь высказываний, заметим, выводится в языке не по правилам формальной логики, а на основе семантических отношений. Ср. широко известный пример типа: (1) «Они поженились. У них родилось много детей» и (2) «У них родилось много детей. Они поженились».

Дома искусств декламировали стихи Мандельштама, причем излюбленная всеми литературная игра состояла в том, чтобы поменять местами слова: «...перепутать строфы и прилагательные и существительные, но не вносить ничего нового, о чем бы не было сказано у Осипа Эмильевича» 84 . Вместо привычно знакомых строк Милашев-ский неожиданно для всех проскандировал: «Сухая ласточка в пустой чертог вернется / С слепым кузнечиком в беспамятстве играть!». Виртуозно исполненный прием известен в риторике под именем ги-паллаги. Эту фигуру стиля обычно определяют как «приписывание некоторым словам предложения того, что относится к другим словам того же предложения» 85 . Например, в приведенной выше строфе определения меняются местами так, что слепая ласточка становится «сухой», а сухой кузнечик - «слепым». Но, несмотря на нарушение комбинаторных правил, смысл остается в целом вразумительным.

Аналогично обстоит, по-видимому, и в таких странных строках поэмы Жака Превера: « Un vieillard en or avec une montre en deuil / Une reine de peine avec un homme d'Angleterre / Un des travailleurs de la paix avec des gardiens de la mer / Un huissard de la farce avec un dindon de la mort / Un serpent a cafe avec un moulin a lunettes... » 86 . Как и прежде, связность нарушается из-за формальной подстановки «определений» в попарно расположенных именах: (i) 'vieillard en deuil' -> 'vieillard en or'; 'montre en or' -» 'montre en deuil'; (ii) 'reine d'Angleterre' -» 'reine de peine'; 'homme de peine' 'homme d'Angleterre'; (iii) 'travailleurs de la mer' 'travailleurs de la paix'; 'gardiens de la paix' 'gardiens de la mer'; (iv) 'serpent a lunettes' 'serpent a cafe'; 'moulin a cafe' 'moulin a lunettes'. Истолкование каждого отдельно взятого сочетания возможно либо путем обратного его преобразования на основе тех же комбинаторных правил, либо путем метафорического пе-

84 В. Милашевский. Вчера, позавчера... М., 1989, с. 232.

85 В безымянной дидактической поэме «Стихи о фигурах красноречия» (IV-V вв.) читаем: «Много есть видов замены для слов./ «Пышет Африка боем» / Мы говорим, желая сказать «африканцы воюют»./ Можно менять и число, и падеж, и глагольное время» (Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье / Отв. редактор М. Л. Распаров. М., 1986, с. 256). Заменяться могут и отдельные морфемы: ср. «...он зашлепал к окну в своих шарканцах» (Андрей Белый. Москва. Московский чудак, гл. I). В этом случае гипаллага смыкается с неологизмом: зашаркал > зашлепал', шлепанцы > шаркании.

86 J. Prevert. « Cortege », in Paroles, 1949.

реосмысления. В первом случае возвращаемся к исходным оборотам, во втором - получаем «приращение» смысла. Но семантический ряд не становится оттого связным, ибо образуемое контекстуальное множество включает по принципу «кучи» самые что ни на есть разнородные элементы 87 . И можно их нанизывать до бесконечности, поскольку такого рода множество является в сущности открытым.

Абсурдные высказывания. Классическим примером является знаменитая фраза Хомского Colourless green ideas sleep furiously «Бесцветные зеленые идеи спят яростно». Синтаксически правильное высказывание абсурдно. И дело тут не только в нарушении сочетаемо-стных правил - противоречии между составляющими элементами: 'colourless' /бесцветный/ vs 'green' /цветной/, 'sleep' /спокойный/ vs 'furiously' /беспокойный/, 'ideas' /абстрактный/ vs 'green' /конкретный/ и 'sleep' /конкретный/. Бессмыслица проистекает от того, что лексические единицы не принадлежат, как видно, никакой общей понятийной сфере и совместное их употребление не отвечает соответственно условиям референции к реальному миру.

Означает ли это, вопрошает Ф. Растье, что такое высказывание не поддается вовсе интерпретации? Именно так и обстоит, если придерживаться исключительно словарного значения образующих его лексических единиц. Но если вообразить побочные значения, которые можно им приписать вследствие прагматического переосмысления, то тогда возможным становится и самое истолкование. Переосмысление абсурдных высказываний сводится тем самым к перифразе, а маловразумительное выражение заменяется на более или менее вразумительное. Так, в метафорической интерпретации Р. Мартена «яростно спящая идея - это напрочь забытая мысль», а «зеленая - наводит на мысль, не отправиться ли нам на лоно природы» 88 . Ассоци-

87 Данный прием широко применяется также в сюрреалистической живописи - в той мере, в какой изображение сочетает несовместимые предметы. Как и в поэтическом тексте, живописный образ строится в противоречии с правилами сочетаемостных ограничений. Например, между зонтиком и стаканом воды нет, согласимся, ничего общего, а у вместе взятых - у них мало общего с прогулкой Гегеля (разве только допустить, что немецкий философ пользовался ими по мере необходимости). Но эти несовместимые предметы фигурируют, однако, в картине Рене Магритта «Каникулы Гегеля». Как поясняет автор, их объединяет общая причастность к воде: стакан ее вмещает, а зонт отталкивает. И как всякий гений, Гегель не остался бы равнодушен к такому неожиданному сопоставлению (цит. по: В. Noel, Magritte, Paris, Flammarion, 1976).

88 Цит. по: F. Rastier, Semantique interpretative, p. 156.

ативныи ряд может, разумеется, варьировать, а привходящий признак - меняться. Рейнхарт, например, предлагает истолковать зеленый по аналогии с зеленым (т. е. незрелым) яблоком: «зеленая идея» -> «неразвитая идея» 89 . Можно к тому же вообразить и некий фиктивный универсум, вроде Зазеркалья Льюиса Кэрролла, в котором зеленые идеи бесцветны и яростно спят. Акт предикации детерминируется в таком случае законами не реального, а контрфактического универсума - с иными требованиями к значениям истинности 90 : ведь возможна же встреча зонтика со швейной машинкой на операционном столе в фиктивном мире Лотреамона.

Как бы ни было, механизм интерпретации сводится к установлению семантической связности между несовместимыми элементами. Ф. Растье заключает: «...абсурдность синтаксически правильного высказывания... - результат отсутствия родовой изотопии: высказывание неприемлемо в отношении субстанции содержания. Чтобы высказывание не было абсурдным и казалось осмысленным, оно должно иметь по меньшей мере одну минимальную родовую изотопию, то есть содержать по меньшей мере две семемы по меньшей мере с одной общей родовой семой» 91 . Иначе говоря, истолкование аномального высказывания совершается путем включения несовместимых компонентов в некоторое контекстуальное множество - на основе общего характеристического признака.

Неоднозначные высказывания. Всякое высказывание, в котором допускаются два или несколько толкований, причем далеких между собой, называют неоднозначным. Наиболее характерным примером является, безусловно, каламбур. В работе «О смысле» Греймас приводит такое непереводимое выражение: « poli quand il sort du lit » 92 . В данном паремическом обороте игра слов основана

89 Цит. по: Дж. А. Миллер. Образы и модели, уподобления и метафоры // Теория метафоры. М., 1990, с. 277-278.

90 Двузначная логика уступает тем самым перед многозначными. Первой многозначной системой обычно считают трехзначную логику Я. Лукасевича: «Логика коренным образом изменится, если мы предположим, что наряду с истинностью и ложностью существует еще и какое-то третье логическое значение или же более таких значений. <...> Здесь вопрос логики превращается в онтологическое исследование, касающееся строения мира» (Я. Лукасевич. В защиту логистики // Логос: Философско-логический журнал, 7, 1999, с. 132-133).

91 F . Rastier, Semantique interpetative, p. 156.

92 A .-J. Greimas, Du sens, Paris, ed. du Seuil, 1970, p. 303.

фактически на полисемии компонентов « poli » вежливый или полированный и « lit » постель или русло реки. Отсюда возможность двойственного толкования: (1) «полированный, когда покидает русло реки (= голыш)» или (2) «вежливый, когда покидает постель (= любовник)». Интерпретация неоднозначного высказывания ставится, таким образом, в зависимость от актуализации альтернативной семемы в лексеме « lit » (и соответственно « poli »). Данное выражение действительно проблематично, но проблематичность такого рода - не более чем артефакт. Вряд ли, согласимся, можно найти коммуникативную ситуацию, в которой говорящему и/или слушающему предлагается выбор между постелью и руслом реки. Можно зато вообразить конкретные - конвенциональные - ситуации, в которых актуализация одной семемы влечет за собой актуализацию другой семемы: например, /'любовник'/ -> 'poli' вежливый (в контексте 'lit' постель), /'голыш'/ -> 'poli' полированный (в контексте 'lit' русло реки). Примечание: В отношении неоднозначных выражений существует, заметим попутно, два противоположных мнения. Либо в них видят условие литературности' 3 , либо их отвергают с позиции постулата ясности. В первом случае неоднозначность возводится в норму, во втором - ее считают аномальной в соответствии с коммуникативной максимой «Избегай неоднозначности» (Г. П. Грайс).

Если действительно исходить из постулата ясности, то тогда всякое неоднозначное высказывание следует признать вместе с Е. В. Падучевой «семантически аномальным» 94 . Но исповедуемый Грайсом постулат ясности - всего лишь предписание из области коммуникативной деонтологии. Если ему следовать, то аномальным в языке придется считать не только каламбуры, но и всякую последовательность вне лингвистического и/или прагматического контекста, а в пределе - всякое непрозрачное употребление. Так, в частности,

93 И расценивают соответственно как прием - прием «остранения» (В. Шкловский. Искусство как прием // Поэтика. Сб. по теории поэтического языка, 1-П. Петроград, 1919, с. 101-114; ср. R. Jakobson, Essais de linguistique generale, Paris, ed. de Minuit, 1963, p. 238).

94 «...назначение такого высказывания состоит не в том, чтобы выразить какой-либо из его смыслов, а в том, чтобы обратить внимание слушающего на игру смыслов друг с другом» (Е. В. Падучева. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла // Семиотика и информатика: Вып. 35. М ., 1997, с. 192).

обстоит с таким внешне банальным высказыванием, как « Elle a de belles jambes ». Для подавляющего большинства франкофонов это однозначное высказывание, в котором ноги некоторой женщины, неотъемлемый атрибут красоты, расцениваются как пригожие. И по своему усмотрению каждый, согласимся, волей вообразить реальный референт, которому приписываются означенные свойства 95 . Между тем в интерпретации Фоконье эта пропозиция неоднозначна. И дело тут не только в конкретном наполнении личного местоимения « elle », а в привлечении иных сценарных фреймов - в том числе сценария каннибализма (sic!) 96 . Двусмысленная интерпретация базируется при этом на альтернативном осмыслении лексемы « belles »: либо /красивый/, либо /вкусный/: для одних (обычных мужчин) - «красиво», для других (каннибалов) - «вкусно».

Более того, за неимением контекста неоднозначность детерминируется нередко самим языком. В качестве иллюстрации Ю. Д. Апресян приводит фразу «Он едет в Москву». Источником неоднозначности признается, в частности, то обстоятельство, что граммема НЕСОВ имеет как значение «длительного действия, т. е. действия, разворачивающегося в момент речи или в другой фиксированный момент», так и значение «намеренного или предстоящего действия». Отсюда возможные ее перифразировки: (1) 'В момент речи он едет в Москву'; (2) 'В момент, более поздний, чем момент речи, будет иметь место то, что он едет в Москву, и у него, говорящего или лица, известного говорящему, имеется намерение, чтобы он ехал в Москву'. Как и прежде, неоднозначность снимается при условии, что фраза «воспринимается как элемент более широкого контекста», т. е. если «остается ровно одна возможность ее осмысления»' 7 .

95 Нам могут, конечно, возразить: выражение « Elle a de belles jambes » непрозрачно, ибо может меняться его экстенсионал. Высказывание прозрачно только в «референтном» истолковании, когда известен реальный референт - допустим, прелестные ножки соседки или воспетые Ретифом щиколотки Современниц. О референтном или атрибутивном употреблении см., в частности, К. С. Доннелан. Референция и определенные дескрипции // Логика и лингвистика (Проблемы референции): Вып. XIII. М., 1982, с. 134-160. % Цит. по: F. Rastier, La semantique des textes - concepts et applications, in Hermes, Journal of Linguistics, n° 16, 1996, p. 15. Можно привести много других примеров, когда незнание ситуационного контекста оборачивается двусмысленностью: что означают, спрашивается, «ножки Буша»?

97 Ю. Д. Апресян. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды, т. 2, с. 26, 90.

Аналогично обстоит и в известной французской фразе « je vole », допускающей по меньшей мере два истолкования вне контекста - в зависимости от того, какое значение принимает глагол « voler »: 'летать' или 'воровать'. Это обстоятельство и позволяет в конечном счете игру слов в крылатой фразе, сказанной в отношении Наполеона III, конфисковавшего имущество Орлеанского дома: « C'est le premier vol de l'aigle ». Фрейд комментирует: «Это первый полет орла. Да, но это - полет с целью грабежа. «Vol» означает, к счастью для существования этой остроты, как «полет», так и «грабеж». Не произошло ли при этом сгущение и экономия? По всей вероятности, вся вторая мысль опущена, и при этом без всякой замены. Двусмысленность слова «vol» сделала излишней такую замену, или, что будет так же правильно, слово «vol» содержит в себе замену подавленной мысли без того, чтобы первому предложению понадобилось присоединение нового предложения или какого-либо изменения. Это именно является солью этой двусмысленности» 98 . Как следует из комментария, (i) анализируемая фраза допускает две различные перифразировки в зависимости от актуализации значения лексемы « vol »: 'полет' или 'грабеж'; (ii) на этой амбивалентности базируется собственно игра слов; (ш) первое значение ('полет') эксплицитно (в контексте 'aigle' орел), второе ('грабеж') имплицитно; причем, добавим, первое значение является «фоном», а второе -«фигурой».

Подобные примеры можно приводить до бесконечности, ибо всякое изолированное высказывание можно расценить как неоднозначное: за отсутствием контекста его можно действительно перифразировать как угодно. Но ничто не позволяет, однако, заключить, что анализируемая языковая последовательность неоднозначна, пока не будут обоснованы различные ее перифразировки. Вместо того чтобы абсолютизировать неоднозначность, следует скорее эксплицировать, согласимся с Ф. Растье, правила образования таких перифраз". Так, в приведенной выше фразе перифразировки возможны не только из-за полисемии « vol », но и благодаря кодифицированной

98 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному... с. 49. Ср. анализ фрейдовской интерпретации в T. Todorov, Theories du symbole, Ed. du Seuil, 1977, p. 292.

99 F . Rastier, Semantique interpretative, p. 226, 227.

символической интерпретации « aigle », по которой эту «хищную птицу из семейства ястребиных» можно соотнести с «императором всех французов». Кроме того, каламбур базируется также на оценочном расподоблении: 'vol' грабеж /оценка -/ 'aigle' орел (император) /оценка +/.

Короче говоря, пресловутая «семантическая аномалия» - следствие лексической и/или референтной неопределенности.

В качестве заключения. Как было показано, истолкование «странных» высказываний совершается путем установления семного отношения между противоречащими или несовместимыми элементами. Интерпретантом такого отношения может быть любая лингвистическая или семиотическая единица, лингвистический или прагматический контекст. При этом всякая семантическая «аномалия», будь то тавтология, противоречие или неоднозначность, так или иначе устраняется, как если бы истолкование смыкалось отчасти с проецируемым на сообщение требованием когерентности - в соответствии с известным тезисом Шлейермахера: «...в правильном истолковании самые различные элементы должны сводиться к одному и тому же результату» 100 .

Отсюда «антиципация смысла» и «предвосхищение завершенности» в герменевтике 101 , «презумпция когезии» и понятие изотопии в семантике, а в пределе - концептуализация смысла и истолкование окружающего нас мира в рамках единой системы координат (кон-цептосферы).

Но не совпадает ли такая позиция с подспудным желанием целостности и не выдается ли тем самым желаемое за действительное?

100 Schleiermacher, op. cit., p. 188. Такое установление деонтологического свойства восходит к библейской экзегезе, стремящейся согласовать противоречивые места св. Писания. Ср. «Чтобы уразуметь смысл некоторого автора, надо согласовать все противоположные места. Так, чтобы понять Писание, надо иметь смысл, с которым согласуются все противоположные места. Недостаточно иметь смысл, который подходил бы сразу для нескольких совпадающих мест, но смысл, в котором согласуются даже противоположные места. У всякого автора есть смысл, с которым согласуются все противоположные места, либо нет вовсе смысла. Этого нельзя сказать о Писании <...>; и надо, следовательно, искать такой [смысл], в котором согласуются все противоположности» (Pascal, Pensees, Paris, Gamier- Flammarion, 1973, pp. 166-167).

101 Ср. «...понятным является лишь то, что действительно представляет собою законченное смысловое единство» (Х.-Г. Гадамер. Истина и метод... с. 348 и далее).

Концепт в лингвистическом аспекте

Несколько лет назад термин «межкультурная коммуникация» вошел в обиход многих университетов России в качестве обозначения одного из направлений обучения. В его основу положены такие культурологические принципы, как целостность человека в биологическом и социальном плане, синтез гуманитарных и естественнонаучных подходов, нерасчлененность гуманитарных знаний. Сочетание межкультурной коммуникации и лингвистики в рамках одной специальности предполагает пересмотр подходов к интерпретации лингвистических категорий с учетом принципов и понятий нового направления.

Человеческая коммуникация требует знания и владения поведенческими актами, выходящими за пределы системы языка, относящимися к области менталитета, логики, философии, традиций, обычаев - другими словами, культуры народа и отдельных его групп. Еще сложнее выглядит ситуация в случае коммуникации носителей разных языков, поскольку последние являются одновременно и носителями различных культур.

Математизированная модель процесса коммуникации хорошо известна из работ по теории коммуникации в кибернетике. Она предполагает наличие как минимум двух партнеров (передатчик - messenger <M> и приемник - receiver <R>), канала связи (channel <Cn>) и общего для приемника и передатчика кода (code <Cd>). Условия, в которых протекает процесс коммуникации, создают, как правило, помехи, или шумы (noise <N>), в канале связи, влияющие на эффективность передачи информации. Важным компонентом процесса коммуникации является код, представляющий собой систему знаковых единиц передатчика <Cd^> и соответствующую ей систему приемника<СУ Л >, которые представлены в канале связи физическими носителями - репрезентантами знаков (vehicle <V>). Успешная передача информации предполагает идентичность систем <Са м > и <Cd A > и идентичное знание правил кодирования <Cd M -+ V,+ V 2 + У п >и декодирования <Vj+ V 2 + V n -» Cd*>. Схематически это можно представить следующим образом.

Идентичность кодовых систем и операционных правил в лингвистике возможна, однако, лишь как абстрактное допущение. Структура этих систем в реальной коммуникации детерминирована уровнем знания коммуникантов о ее строении и степенью владения процессами кодирования и декодирования. Данная модель тем не менее может с успехом иллюстрировать все компоненты реальной коммуникации, в том числе и с учетом ее межкультурного компонента.

История лингвистических исследований свидетельствует о том, что центр тяжести в изучении языков время от времени смещается с одного компонента процесса коммуникации на другой. Длительное время основное внимание уделялось дискретным единицам <V>, регулярности реализации которых позволяли формулировать общие правила для той или иной сферы языка. Логическим следствием такого подхода к языку стало разделение Ф. де Соссюром системы языка и процесса речи, что позволило установить структуру языка, уров-невую иерархию его единиц и принципы их взаимодействия.

Системные описания показали, что необходимо различать понятие системы языка и знание о ней конкретным говорящим, то есть абстрактную идиосистему 102 (систему систем) и идиолект. Выделение идиолекта как отдельного объекта лингвистики поставило перед исследователями серию вопросов: как соотносятся между собой идиолект и идиосистема; как формируются система идиолекта и его нормы, какие когнитивные процессы лежат в основе его функционирования. Другими словами, появилась необходимость решения проблем, связанных с процессами кодирования и декодирования. Данные процессы опираются, с одной стороны, на общность используемой знаковой системы, с другой - они различаются от индивида к индивиду и от одной группы индивидов к другой. Эти различия нашли свое отражение в социолингвистических и психолингвистических исследованиях.

Социолингвистика видит свою основную задачу в описании социолектов в их корреляции с группами социума. В основу классификации этого типа лектов кладутся дистинктивные параметры социо-групп: социальная роль, возраст, образование, профессия, пол, место рождения и проживания. Причины же структурных различий это-

102 В. М. Бухаров. Варианты норм произношения современного немецкого литературного языка. Нижний Новгород, 1995.

го типа лектов определяются обычно как лежащие за пределами языка и не исследуются. Это имеет следствием появление работ типа: лексические особенности языка молодежи; специфика произношения студентов; проблема вторичной номинации в языке женщин и т. п. При всей актуальности и значимости таких работ они ограничиваются описанием номенклатуры единиц того или иного уровня языка, поскольку остаются в границах традиционного подхода к языку, освященного дихотомиями Соссюра: язык - речь; лингвистический -экстралингвистический: синхрония -диахрония. Справедливости ради следует сказать, что во второй половине столетия наиболее эффективными как в теоретическом, так и в практическом плане были исследования, носившие комплексный междисциплинарный характер, и прежде всего - теория речевой деятельности, теория поля и лингвистика текста.

Подобным образом можно охарактеризовать и многие другие подходы к описанию языка: прагматический, психолингвистический, тендерный и т. д. Все это, однако, не является недостатком того или иного направления в языкознании. Причина кроется в сложности и многоаспектное™ объекта изучения - языка, познание которого предполагает использование принципа дополнительности Н. Бора. Однако, если вернуться к схеме 1, можно увидеть, что один из ее компонентов остается фактически незатронутым - шум в канале связи <N>.

В прикладных исследованиях по акустической фонетике и информационным системам термин «шум» используется в прямом значении как помехи передаче-приему информации в виде физического шума или иных нарушений в канале связи. В реальном языке под шумом <N> следует понимать весь комплекс обстоятельств, сопровождающих процесс общения, то есть его социо-, психо-, когнитивную и культурную констелляцию <К>. Необходимость подобного определения коммуникативной констелляции и включение ее в сферу лингвистики стала особенно очевидной после появления первых работ по проблематике межкультурной коммуникации 103 .

Первоначально исследования в русле межкультурной коммуникации ориентировались на описание, традиций, обычаев народа,

103 Термин «межкультурная коммуникация» как обозначение научной дисциплины относительно нов. Его связывают обычно с публикацией в 1975 году работы Condon John and Fathi Yousef. An Introduction to Intracultural Communication.

язык которого изучался, его культурной среды, то есть зачастую ограничивались рамками страноведения. В нашей стране это нашло свое отражение в формировании такого лингводидактического направления, как лингвострановедение, которое в немалой степени обогатило методику и практику преподавания иностранных языков. Специалисты, занимающиеся проблематикой межкультурной коммуникации, неизбежно приходили к необходимости решения вопросов соотношения культуры и лингвистики и других смежных научных дисциплин. Подобными широкими междисциплинарными связями характеризуется культурология, базирующаяся на тезисе о нерасчлененности гуманитарных знаний. Такой подход, перенесенный из культурологии в лингвистику, предполагает при анализе фактов языка синтез лингвистики и других наук, как гуманитарных, так, отчасти, и естественнонаучных. Проблема такого подхода к изучению языка заключается в том, чтобы все это не превратилось в простое суммирование данных, накопленных отдельными дисциплинами. Возможность решения этой проблемы очевидна - необходима интегрирующая операционная единица и соответствующие методы ее идентификации и описания. В качестве такой единицы в работах последних лет все чаще используется понятие концепта.

Термин «концепт» в значении, не синонимичном «понятию» как компоненту содержательной стороны языкового знака, разрабатывался в культурологии и когнитивной лингвистике'" 4 . Под концептом понимается идеальная сущность, формирующаяся в сознании человека. Традиционная семантика, оперируя понятийными категориями, обобщающими в мыслительной деятельности свойства и отношения предметов и явлений, устанавливает структуру значений в виде сем и семем. Интенсивные и длительные занятия в этой области привели некоторых исследователей к неожиданным выводам, крайним проявлением которых являются утверждения о том, что семантическая структура многозначного слова - лишь «еще один лингвистический миф» 105 . Основой для подобных утверждений является то обстоя-

104 Здесь не ставится задача определения концепта, поскольку любая подобная попытка предполагает детальную дискуссию. См.: Краткий словарь когнитивных терминов. / Е. С. Кубрякова и др. М, 1996, с. 90-93.

105 См ., например, работу Архипова И. К. Традиционные подходы к лексической полисемии в свете прототипической семантики. // Когнитивная семантика. Материалы 2-й международной школы-семинара. Ч. 2. Тамбов, 2000.

тельство, что в памяти человека не может содержаться полная семантическая структура всех слов языка, учитывая ее огромный объем. Данная проблема заключается, по всей видимости, в том, что семантическая система, возможно и не всегда осознанно, отождествлялась с сознанием.

Рассмотрение языка с позиции теории речевой деятельности позволяет интерпретировать его как один из частных видов деятельности, формирующих сознание, таких, как коммуникативная, познавательная, практическая, в том числе и неосознанная. Это можно рассмотреть на следующем примере.

Восприятие ребенком обжигающего предмета: «Огонь -> неприятное ощущение боли -> осознание связи -> новый опыт (горячая кастрюля на выключенной плите) -> обобщение -» категоризация = горячий, не горячий, холодный -> завершение формирования в сознании ребенка единицы, отражающей те или иные классы событий или артефактов, т. е. концепта.»

Одновременно индивид может получать информацию о вербальных, а часто и невербальных средствах выражения этого концепта в коммуникации. Обычно это обозначается как закрепление концепта за лексическими единицами или репрезентация концепта лексическими единицами, т. е. слово становится источником информации о содержании концепта 106 .

Процесс формирования концепта в сознании индивида, как он описан на примере концепта горячий, на этом не заканчивается. В ходе дальнейшей познавательной и коммуникативной деятельности объем концепта расширяется. Следствием этого является появление в языке новых лексических единиц, а также активизируются процессы вторичной номинации. В результате первичный концепт сужается до размеров импульса, или первичного образа, который можно определить как ключ, или вход (input), в сферу концепта. В лексике это можно сравнить с внутренней формой слова. Соответственно с этим возникает соблазн структурировать сферу концепта по аналогии с семантической структурой, выделять в ней составляющие компоненты, признаки, уровни, слои, проводя аналогии с семами (слои)

106 См ., например, работу Борзенковой М. О. Концепт благо в диалоге культур. // Когнитивная семантика... с. 43, а также другие материалы данного сборника.

и семемами (уровни) 107 . Однако при этом необходимо учитывать как минимум два обстоятельства.

1. Концепт - результат двух уровней категоризации:

а) Обобщение субъективного индивидуального знания.

б) Обобщение общего из множества индивидуальных знаний. Общего для социальной группы и/или всего народа.

На каждом из этих уровней неизбежно присутствует упрощение. На индивидуальном уровне - как следствие недостаточности знаний; на групповом - как результат отсечения индивидуальных вариантов.

2. Утверждение о том, что концепт закреплен за ЛЕ, справедливо только отчасти. Можно предположить, что первичные концепты уровня input могут формироваться и у еще не говорящих детей, а также у слепоглухонемых людей и даже животных 108 .

Расширение содержания концепта, вовлечение в его сферу нового опыта и новых знаний не обязательно должно сопровождаться закреплением за новыми компонентами концепта новых ЛЕ, так как концепт может реализоваться в коммуникативной деятельности не только вербальными, но и невербальными единицами. Таким образом, концепт может иметь иную структуру, чем значение. В ней можно достаточно четко, прежде всего с помощью ассоциативного анализа, выделить лишь область первичного входа (input) и с меньшей степенью объективности сопряженные с ним фрагменты концептуальной сферы. Это напоминает практику описания функционально-семантических полей с их доминантой и периферией. Полное же содержание концепта можно раскрыть лишь с помощью текстов.

Концепты, сопряженные с первичным (базовым) концептом, объединяются в концептополе, а совокупность концептополей образует концептосферу группы или целого народа. Процесс формирования концептов и их реализации в коммуникативной деятельности как отдельного человека, так и социогруппы детерминируется в рамках культуры конкретного социума традициями и реальностью. На

107 И. А. Стернин пишет о возможности полевого описания структуры концепта -в терминах ядра и периферии: Может ли лингвист моделировать структуру концепта? // Когнитивная семантика... с. 14.

108 3. Д. Попова и И. А. Стернин пишут, например, о концептах у некоторых видов высших животных. См. их работу: Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж, 1999.

уровне реализации концептосферы (лингвистический уровень концепта) это имеет следствием формирование двух разновидностей языковой нормы - прескриптивной (традиция) и дескриптивной (реальность).

Подобная трактовка нормы позволяет снять многие дискуссионные вопросы теории нормы, являющиеся следствием разобщенного рассмотрения языка и концептосферы. Это же самое можно сказать и о недостаточной эффективности преподавания иностранных языков (или пять лет, или ничего). Разумеется концептологическая трактовка языка и сознания не может дать идеальных рецептов и совершить мгновенно революцию в преподавании иностранных языков. Она требует длительных фундаментальных исследований и их дидактизации. Однако определенные выводы могут быть сделаны уже сейчас. Овладение новым языком предполагает не только усвоение его лексики и грамматики, но и вхождение в его концептосферу. Поскольку концепт - единица сознания, это означает, что концептосферы близких по происхождению и культуре народов могут в определенных сегментах совпадать, но в конечной би-сфере неизбежно могут быть разрывы и несовпадения.

Рассмотрим это на примере концепта «ЗЛО». Не вдаваясь в его полное описание, можно отметить, что в русском и немецком языках к средствам его лексического выражения относятся ЛЕ черный и schwarz. Однако ЛЕ черный ворон и schwarze Rabe представляют разные компоненты содержания этого концепта. Русское черный ворон - машина для перевозки заключенных в царской России и в 30-40-е годы в СССР. Немецкое schwarze Raben - плохие парни.

При сопоставлении концептосфер обнаруживается еще одна задача, требующая разрешения. Как отмечалось выше, концепт реализуется не только вербально, то есть лексическими единицами, предложениями, текстами. Телодвижения, жесты, мимика, движение глаз, положение головы, сила звука, высота тона - все это при определенных условиях может выступать в качестве прямых репрезентантов концепта, а не только знаком знака - слова. Исследований в этой области, особенно межъязыковых, еще слишком мало, чтобы говорить о какой-либо их систематизации и типологизации. Однако и те небольшие сведения, которые можно отыскать в литературе, представляют интерес для теории и практики межкультурной коммуникации. Разумеется, сопоставление невербального поведения индивидов,

представляющих близкородственные культуры (например, народы и языки Центральной Европы), требует тончайшего анализа нюансов такого поведения, поскольку такс «подарки», как болгарское кивание головой да/нет, - случай исключительный. Не случайно поэтому исследователи обращают внимание на ось Восток - Запад (США - Япония и т. п.). Значительно меньше работ посвящено сопоставлениям типа США - Германия и др. В качестве примера можно привести варианты реализации концепта «ПРИВЕТСТВИЕ» американцами и японцами.

В американском английском этот концепт реализуется вербаль-но фразами How do you do?или How are you?, которым соответствуют определенные ЛЕ в японском языке. Кроме этого, для обеих концептосфер существенными являются движения тела (поклон и рукопожатие) и глаз.

Поклон - обязателен для японца, американец ограничивается вербальным приветствием, иногда сопровождаемым легким кивком головы. Подобное поведение характерно и для большинства жителей Европы, поскольку берет свое начало в средние века, когда склониться в кольчуге и латах было практически невозможно. Кивок и поднесение руки к голове имеют то же происхождение: здороваясь, надо было поднять забрало, чтобы видеть с кем. Японец, живущий в США некоторое время, может сопровождать английское How do you do? японским поклоном, то есть переносит полностью элемент своей системы невербального поведения в американский концепт. Такую реализацию можно определить как полное кодовое переключение (input-switch). ->

Рукопожатие - возможно как для японца, так и для американца. Различаются они интенсивностью: слабое у японца / интенсивное у американца. Американское рукопожатие воспринимается японцами как признак агрессивности. В случае, если японец приветствует американца слабым рукопожатием, можно говорить о парциальном кодовом переключении, т. е. о переносе только одного компонента (признака), а не всего знакового действия. Если же японец использует для приветствия и поклон, и слабое рукопожатие, то имеет место перенос нескольких действий, то есть мультиплицированное переключение.

Движение глаз - элемент приветствия и поддержания контакта в процессе общения. Американец обычно пытается встретиться

взглядом с адресатом в момент установления контакта, а затем отводит глаза в сторону. В процессе общения он ищет короткие, на несколько секунд, контакты с глазами собеседника и ближе к концу пытается установить более длительный контакт. Адресат-американец следит за глазами говорящего, отводя их в сторону в те моменты, когда их отводит говорящий. Для японца, особенно для немолодого, типичны полуопущенные глаза как продолжение поклона. Американское поведение оценивается японцами опять-таки как агрессивное. Живущие в США японцы допускают парциальное переключение: установив случайно контакт с глазами собеседника, они не отводят их в сторону, а опускают.

Среди невербальных коммуникативных действий особое место занимают способы сигнализации о наличии и поддержании контакта в процессе общения. Так, например, американец-слушатель каждые 5-10 сек. делает вставки типа yes/I see\ или uh, uhu, то есть «Я слушаю, говори». Японец делает это звуковой вставкой ее, ее каждые 2-3 секунды, то есть в два-три раза чаще. Наблюдение за американцами в Японии и за японцами в США показывает, что частота таких сигналов через относительно небольшое время изменяется: американцы поддакивают чаще, а японцы - реже. Это говорит о том, что дело здесь не в структуре языков или особенностях ритма.

Может показаться, что описанное выше касается только людей, которым требуется идеальное знание полной концептосферы иностранного языка, например дипломатов. Однако незнание жеста или его коннотации, телодвижения при выделении значимых слов или сопровождении ритма и т. п. может иметь существенное значение в любом акте общения.

Как было показано выше, концепт реализуется не только вербальными, но и невербальными средствами. Изложение было бы неполным, если бы вне рассмотрения остался такой языковой материал, как звуки языка. Будучи единицами языка, они должны по определению выполнять не только коммуникативную, но и когнитивную функции. Коммуникативная функция звуков заключается в их способности быть носителем информации, а когнитивная - в способности вызывать ощущения в органе слуха. В отличие от природных звуков, которые обусловливают аналогичные ощущения, комбинации звуков языка и соответствующие им комбинации ощущений рождают ЛЕ или другие репрезентанты концепта сознания. Поскольку в

концептосфере любого языка есть концепт «ЗВУЧАНИЕ», некоторые авторы приписывают звуку языка свойство непосредственного обладания информацией, передающей концептуальные признаки (слои) этого концепта 109 . Вне всякого сомнения, в звукономинирую-щих или звукоподражательных словах видна связь между качеством составляющих их звуков и концептными признаками. Проиллюстрировать это можно на примере разных языков:

шипеть zischen пыхтеть keuchen

шептать flustern сопеть schnaufen

шелестеть rauschen чавкать schmatzen

щебетать zwitschern чмокать schmatzen

чирикать zwitschern

И в русских, и в немецких словах широко представлены фортис-ные фрикативные и эксплозивные согласные [а, х, s, t, p]. Но ни один из этих звуков в отдельности не соотносится с каким-либо концептом. Простой ассоциативный анализ позволил выделить ряд ЛЕ к концепту «звучание»: музыка, концертный зал, речь человека, вибрация (расположены в порядке убывания частотности), то есть input концепта - это гармонически упорядоченная последовательность звуков, а не просто звук или его свойство. Выбор звуков для звуко-номинирующих слов обусловлен скорее акустико-физиологически-ми, чем когнитивными, причинами. Звуки речи и природные звуки имеют одинаковые механизмы порождения, и прежде всего это касается щелевых и взрывных согласных и похожих на них природных звуков. Но лишь только будучи объединенным с другими звуками речи (хотя бы еще с одним: Чу!), звук становится словом и репрезентантом концепта. При этом вопрос о содержании концепта звуконо-минации в сознании человека остается открытым.

Обобщая вышеизложенное, можно попытаться смоделировать структуру языка, функционирующего в рамках межкультурной коммуникации (схема 2).

Комплексный интердисциплинарный подход к интерпретации человеческого общения, лежащий в основе изучения межкультурной коммуникации, в большей степени, чем любые частные лингвистические исследования, соответствует основной онтологической сущности языка - вариативности его системной организации и реализации. Вариативность языка имеет определенные пределы, выходя за кото-

См., например, работу Н. А. Гуниной в цит. выше сборнике «Когнитивная семантика».

рые, лект или другая языковая вариация становится формой существования другого языка" 0 .

Общность языка поддерживается и сохраняется благодаря общности концептосферы социума (нации, народа). Концептосфера социума является при этом абстракцией от концептосфер малых групп и индивидов-коммуникантов (на схеме <А> и <В>). Индивидуальная концептосфера формируется под влиянием традиций и реальности, характеризующих коммуникацию данного народа и различных его групп. Концепт представляется в языке в виде семантических систем, а в процессе коммуникации как последовательность вербальных и невербальных актов - своего рода лингвистических артефактов. Успех коммуникации зависит, таким образом, от степени знания системы концептов и правил перехода от концептосферы к семантической системе и владения нормами ее реализации.

Поскольку концепт - это идеальная сущность, обладающая определенной независимостью от значения лексических единиц, то его формирование в сознании человека происходит вне жесткой связи с тем, на каком языке он говорит и говорит ли вообще на каком-либо языке. Это означает возможность установления общечеловеческих концептов, системы реализации которых обнаруживают национальную, этническую, культурную и т. д. специфику. В результате этого возникают трансконцептные связи и отношения, и овладение иностранным языком предполагает приобретение обучающимся знаний о новой концептосфере и этих отношениях.

' ш Ср., например, историю становления нидерландского языка или некоторые тенденции в развитии современного швейцарского варианта немецкого языка, которые вызывают тревогу у германистов.

Межкультурная коммуникация в переводе

Говоря об особенностях межкультурной коммуникации на уровне художественного текста, правомерно будет сказать, что возникающие при этом проблемы представляют собой даже не сумму, а произведение проблем коммуникации вообще и проблем перехода с одного национально-культурного кода на другой. Хорошо известно, что даже при повседневном общении на одном языке воспринятое практически никогда не бывает равно сказанному. Эта проблема неоднократно обсуждалась в связи с «лингвистикой говорящего» и «лингвистикой слушающего» Б. Уорфа. В применении же к разным языкам ситуация усугубляется еще и межкультурными различиями, в результате которых формально одинаковые высказывания могут восприниматься по-разному.

Даже в самых простых случаях одноязычного общения практически любое высказывание допускает более одного толкования. Так, например, фраза «Мне еще только этой головной боли и не хватало!» может означать:

- У меня и так день тяжелый, а тут еще и голова разболелась. Так некстати!

- Неужели при моей занятости мне придется еще и этим неприятным делом заниматься?

- У моего мужа разболелась голова. Мне теперь придется менять свои планы и сносить его плохое настроение.

- Для того чтобы поставить больному диагноз, мне не хватало только этого последнего симптома - головной боли. Теперь я могу поставить диагноз.

Это далеко не полный список возможных смыслов. Говорящий может иметь в виду и многое другое, а слушающий будет истолковывать эту фразу в зависимости от ситуации общения и своей подготовленности к ней.

Обозначив автора символом А, текст - Т, получателя сообщения - Ч и содержащиеся в тексте смыслы - С с цифровыми индексами, графически базовую схему беспереводной коммуникации можно представить следующим образом:

При переводе степень многозначности этой же фразы будет уже

зависеть: а) от того, насколько полно эту «многосмысленность» воспринял переводчик, б) от того, расценил ли он ее как существенную характеристику текста или же сразу отсек, выбрав вариант перевода, основанный на том толковании, которое он счел ситуативно-релевантным, в) от того, насколько позволяет ее сохранить переводящий язык вообще и выбранная переводчиком языковая форма - в частности, г) от того, насколько подготовлен к ее восприятию слушатель. Таким образом, если в ситуации беспереводного общения выбор того или иного варианта толкования целиком зависит от получателя текста, то при переводе между получателем и исходным текстом появляются информационный фильтр в виде переводчика и новый текст, обладающий иными, по сравнению с оригиналом, свойствами. Добавив к использовавшимся в предыдущей схеме обозначениями П - переводчик, общую схему переводной коммуникации также можно представить графически:

При переводе же художественного произведения цепочка факторов, разделяющих авторский замысел и читательское восприятие, оказывается значительно длиннее. Сюда добавляются многочисленные национально-культурные различия, закрепленные как в языковых формах, так и в сложившихся системах ассоциаций, образного отражения действительности, в традиционных жанровых и композиционных формах, в значимости той или иной ритмической организации текста, того или иного типа рифмы (если речь идет о поэзии) и т. д.

При попытке изобразить этот процесс графически в схему придется ввести довольно аморфные зоны совершенно не формализуемых факторов, которые в совокупности можно условно обозначить символом К (культура):

Эти зоны действуют как фильтры при восприятии переводчиком текста оригинала, при порождении им текста перевода и при восприятии этого текста читателем и являются наиболее уязвимыми звеньями в цепи межкультурной коммуникации при переводе. Переводчик находится одновременно в зоне двух национальных концептосфер.

Чем выше уровень художественной образности текста, тем выше степень зависимости этого текста от той национальной культуры, в рамках которой он создан, и тем сложнее задача переводчика.

Перенос художественного текста из одной культурной среды в другую может осуществляться по-разному в зависимости от той цели, которую ставит перед собой переводчик. Самая простая цель -воссоздание фабулы. Такой перевод практически не затрагивает художественной сути произведения, однако уже и на этом, низшем уровне могут возникнуть межкультурные различия, препятствующие пониманию сюжетно-событийной основы произведения читателями оригинала. Разные культурные традиции в странах исходного и переводящего языков, разные системы ценностей, общепринятых оценок и норм поведения могут сделать поступки персонажей непонятными, немотивированными для читателя перевода, поскольку переводчик лишь механически воспроизводит события.

Художественное произведение может переводиться для того, чтобы познакомить читателей с особенностями жизни другого народа, с его историей, обычаями, традициями, с его национальным менталитетом. В этом случае переводчику приходится практически полностью отказываться от национально-культурной адаптации текста, максимально сохранять в тексте реалии, калькировать фразеологизмы и т. д., снабжая перевод обширным комментарием. Такой перевод выполняет функцию, которую можно условно назвать страноведческой, однако он практически исключает воссоздание художественной образности оригинала.

Наконец, художественный текст может переводиться для того, чтобы познакомить читателей с творчеством писателя, произведений которого они не могут прочесть в оригинале из-за языкового барьера. В этом случае воссоздания в первую очередь требуют именно художественные аспекты текста. В отличие от двух первых случаев, где переводчик преимущественно имел дело лишь с одной функцией текста - функцией сообщения, - здесь наряду с ней чрезвычайно важной (а иногда, как, например, в поэзии, и наиболее важной) оказывается функция воздействия. Именно в этом случае национально-культурная обусловленность текста выходит на первый план.

Объясняется это тем, что создание художественного образа всегда опирается на наличие у автора и читателя некоего запаса общих для них фоновых знаний, исторических, литературных, культурных

ассоциаций, на некое представление об определенной системе ценностей (которую они могут принимать или не принимать, но которая так или иначе присутствует в их сознании). Переводятся не слова, а концепты. Лишенный этого фундамента образ разрушается. Только обогащенное ассоциативными связями слово способно лечь в основу образа, приобрести узуальное или окказиональное символическое значение. Все это создает серьезные проблемы при переводе, так как читатель перевода - представитель другой культуры, имеющий другие фоновые знания, иной набор ассоциаций, опирающийся на иные концепты. Вообще читатель перевода никогда не может «совпасть» с читателем оригинала по восприятию художественного текста. А если учесть, что обычно автор художественного произведения сознательно или подсознательно адресует его определенному кругу читателей, то коммуникативные потери в переводе неизбежны априори, поскольку таких читателей в иной культуре просто не может быть. Перенос образной системы из одной культуры в другую происходит не только при переводе и может привести к двум прямо противоположным результатам. Известны случаи, когда писатель, творческий метод и стиль которого сложились в одной культуре, впоследствии стал писать на другом языке, для инокультурного читателя. Если этот писатель овладел вторым языком на уровне, позволяющем создавать художественные произведения (а только такие случаи и могут здесь рассматриваться), но сохранил привычную для него манеру письма и систему образного мышления, иноязычный читатель может принять незнакомую образность за индивидуальное своеобразие автора. Есть основания полагать, что в значительной степени именно по этой причине была так высоко оценена американскими критиками англоязычная проза В. Набокова, который перенес в свои произведения, написанные по-английски, сложившуюся у него в России систему образного отражения мира. Непривычные для американского читателя образы, непривычные (но контекстуально мотивированные) ассоциации были восприняты не как отражение типично русского языкового и художественного мышления, а как особенность стиля В. Набокова, что и создало ему славу прекрасного англоязычного стилиста. С другой стороны, - а чаще всего именно так и бывает, - такой текст может вызвать отторжение у читателя из-за того, что используемые автором денотативно понятные слова не складываются в целостный образ, так как у носителей этого языка они вызывают совершенно иные ассоциации.

Особенно часто такое непонимание и отторжение возникает при переводе на другой язык поэтических текстов. Это происходит по целому ряду причин. Во-первых, в поэтическом тексте функция воздействия практически всегда важнее функции сообщения. Во-вторых, в поэтических произведениях многократно возрастает роль языковой формы. И, наконец, пользуясь выражением В. М. Россель-са, в поэзии слово значительно больше «весит». В поэтическом тексте (особенно в коротких стихотворениях) в каждом слове появляется такая высокая концентрация смыслов, значений и со-значений, каждое слово обрастает таким количеством внутритекстовых и внетекстовых ассоциативных связей, что неудача в передаче одного слова зачастую означает неудачу в переводе всего стихотворения. Не будет преувеличением сказать, что в ряде случаев внетекстовые ассоциативные связи слова оказываются не только не менее, но даже и более важными для общего художественного образа, создаваемого стихотворением. Именно поэтому поэзия так плохо поддается переводу, а наши представления о зарубежных поэтах в значительной степени определяются собственным поэтическим талантом переводчика. Причем часто наиболее удачными неискушенный читатель, ничего не знающий о творческом методе автора оригинала, считает переводы, отражающие не столько творческую личность автора, сколько творческую личность переводчика. Это лишь подтверждает бытующее у переводчиков не вполне серьезное, но психологически абсолютно верное определение: «переводом является все, что выдается за перевод». Не имея возможности прочитать подлинник, читатель верит, что в переводе написано «то же самое», и вынужден по переводу судить об авторе. Даже в случае талантливого перевода образ поэта в переводе получается несколько иным, чем в оригинале. Весь вопрос лишь в степени этого отличия.

Как уже было сказано, при художественном переводе путь от автора оригинала до получателя перевода оказывается длинным и сложным. В том случае, если восприятие текста перевода существенно отличается от авторского замысла и от восприятия этого текста читателями оригинала, такое количество факторов, вмешивающихся в общение автора оригинала и читателя перевода, очень затрудняет поиск того звена, в котором произошел информационный сбой. Чаще всего критики склонны объяснять такие неудачи либо неспособностью переводчика постичь авторский замысел во всей его

полноте, либо тем, что переводчик недостаточно свободно владеет переводящим языком. Однако встречающийся иногда такой особый вид межкультурной коммуникации, как автоперевод, выполненный писателем-билингвом, позволяет значительно упростить модель, исключив из нее как проблему понимания оригинала, так и проблему языковой компетенции переводчика. В этом случае проще разобраться в том, за счет чего полноценная коммуникация не состоялась.

Межкультурная коммуникация в процессе изучения языка

Функционально-динамический подход к изучению языка обусловил появление новых технологий и концепций обучения. Одна из основных -обучение на основе теоретических положений межкультурной коммуникации. Опора на культуру в преподавании языка'" обрела в современной лингводидактике новое звучание. Владея языком, люди не всегда могут понять друг друга, и причиной этого нередко является расхождение культур. Вполне понятно, что носители одного и того же языка могут выступать представителями разных культур или субкультур. Они также могут не до конца понимать друг друга. Коммуникация внутри одной и той же культуры также нередко выявляет несовпадение концептов. Еще сложнее обстоит дело с межкультурной коммуникацией.

Обучение языку и культуре на основе системы концептов основывается на том, что культура - целостное, системное семиотическое явление. И в дидактике следует исходить из того, что культура - открытая, самоорганизующаяся система. Обмен со средой происходит на «входе» и «выходе» из системы. «Работа» системы «культура» происходит в результате ее отношений с традицией и реальностью. Кроме того, культура - динамическая система, функционирующая на основе коммуникации, которая происходит как внутри системы, так и вовне.

«Обмен» продукта культуры с «традицией» и «реальностью» рождает культурную коммуникацию. Известное положение о том, что межкультурная коммуникация предполагает взаимодействие нескольких культур, не противоречит предложенной схеме коммуника-

'" Поиски решения обозначенной проблемы отмечены такими направлениями, как лингвострановедение (Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров. Лингвострановедческая теория слова. М., 1980; Язык и культура. М., 1983; В. В. Воробьев. Лингвокультуро-логия. Теория и методы. М., 1997; теория «культурной грамотности»). E. D. Hirsh Jr. Cultural Eiteracy. What every American needs to know. Boston, 1978; E. D. Hirsh Jr. The theory behind the dictionary of cultural literacy. Boston, 1988.

ции культурной. Речь идет лишь о ее умножении через посредника.

Для процесса обучения принципиально, что в культуре действуют прямые и обратные связи. Чтобы стать концептом, некий смысл, отправленный преподавателем обучаемому, должен быть воспринят, включен в ассоциативно-вербальную сеть (ABC Ю. Караулов)" 2 , соотнесен с базовыми концептами культуры. В процессе обучения свободное владение языком достигается не через набор слов и даже не благодаря знанию грамматических моделей, а благодаря тому, что на их основе обучаемый усваивает язык чужой культуры, явленный в национальных концептах.

Особенность дидактики определяется тем, что она основана на лингвокультурологическом подходе, опирается на изучение национальных концептосфер, направлена на системное обучение культуре и языку. Дидактический подход подразумевает: 1) обучение внутри-культурной коммуникации; 2) обучение межкультурной коммуникации. В основе нового методического направления лежат концепт и концептосфера, понятые как дидактические единицы.

Применительно к процессу обучения межкультурная коммуникация может быть представлена следующими схемами:

1. Преподаватель процесс обучения студент.

Такова простейшая схема коммуникации. Преподаватель, носитель культуры родного языка, обладает некоторым набором концептов чужой культуры и обращается к студенту - носителю культуры иностранного языка, рассчитывая на обратную связь в той мере, в какой студент предлагаемый материал усваивает.

Для обучения русскому языку иностранного студента русским преподавателем схема примет вид:

Преподаватель Студент

2. Русский преподаватель, адресуясь к иностранному студенту, обращается к материалу, для него чужому. При этом целью обучения является перевод «чужого» (или части «чужого») в категорию «своего».

12 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. М., 1999.

Понятно, что «чужое» преподавателя соединяется со «своим» в большем объеме, чем у студента, и целью обучения является сокращение этого разрыва, а в идеале - его ликвидация.

Преподаватель Студент

Тогда шаги обучения можно увидеть следующим образом:

1. Традиционное предъявление единиц «чужого» языка. К примеру, русское слово «дом» в переводе на иностранный язык.

2. Включение единицы языка в ассоциативно-вербальную сеть.

a) Дом - изба - хижина - хата - дворец - церковь...

b) Быть дома, чувствовать себя как дома, владеть домом...

c) Большой, маленький, новый, старый, красивый, уютный, крестьянский дом...

3. Предъявление слова-понятия в микротексте: «Родительский дом - начало начал».

В афористике: «Дома и стены помогают». «Дома - как хочу, на людях - как велят».

4. Непосредственное знакомство с русским домом (предъявление «денотата»). Цель этого этапа - включение семантической единицы в понятийную и эмоциональную сферы, в результате чего у иностранца возникает личное отношение к русскому дому и скрытое сопоставление со «своим». Понятийная и эмоциональная сферы взаимопроникают, вызывая новые ассоциации. В одновременное движение приходят две ассоциативно-вербальные сети: «своя» и «чужая», происходит рождение концепта.

В результате словарное понятие, обладающее универсальностью и схематичностью, «обрастает» приращенными смыслами. «Чужое» постепенно становится «своим».

В межкультурном общении рождается вторичная языковая личность. Рождение это происходит благодаря овладению концептами чужого культурного мира.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел языкознание

См. также
Стефаненко Т. Этнопсихология - Электронная Библиотека психологии народов

Библиотека Гумер - языкознание