Чуковский К. Высокое искусство

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. РУССКИЕ «КОБЗАРИ» (На путях к современному стилю)

Становление современного стиля переводческого искусства во всех стадиях этого процесса можно про следить наиболее наглядно на таких произведениях поэзии, которые переводились на русский язык в те чение долгого времени большим числом переводчиков.

Таковы стихотворения Шевченко. Уже больше сто летия переводят их на русский язык. Количество пере водчиков, трудившихся над ними в течение этого дол гого времени, исчисляется многими десятками.

Чуть не каждое новое поколение читателей предъ являло этим переводчикам новые требования в соот ветствии с изменчивыми вкусами каждой эпохи.

Поучительно следить за возникновением и ростом тех требований, какие массовый советский читатель предъявляет к нынешним переводам великого кобзаря.

311

I

ИСКАЖЕНИЕ СМЫСЛА

В знаменитой сатире «Сон» Шевченко говорит о царских солдатах, обреченных на двадцатипятилет нюю каторгу, что они «кайданами окут!», то есть за кованы в кандалы:

Нагодоваш, обут! I кайданами окуть

Между тем в переводе Федора Сологуба читаем:

Все накормлены, обуты, Платья узки, словно путы...'

Какие платья? При чем здесь платья? Шевченко говорит не о платьях, а о кандалах, о каторжном рабстве солдат, и сделать из этих кандалов тесные мун диры и штаны можно лишь при полном равнодушии к пафосу поэзии Шевченко.

Возмущенный беззакониями окружающей жизни, Шевченко восклицает в том же «Сне»:

Бо немае Господа на неб!...

Слова недвусмысленные, и означают они: «В небе нет бога». Переводчик же передает это безбожниче- ское восклицание так:

Потому что Бог нам не ограда 2 .

Выходит, что бог все-таки есть в небесах, но не же лает оградить нас от бедствий.

1 Т. Г. Шевченко. Кобзарь в переводе Ф. Сологуба. Л.,
1934, стр. 174. В дальнейшем это издание обозначается сокра
щенно — Ф. Сологуб.

2 Ф. Сологуб, стр. 168.

312

Другой переводчик, Иван Белоусов, передавая то же самое восклицание «нет бога», еще дальше отклоняется от подлинника:

Вот и вся вам От бога награда!'

То есть опять-таки: бог существует, но не желает осчастливить нас своим милосердием.

Оба перевода сделаны уже в советское время, так что и речи не может быть о каких-нибудь стеснениях царской цензуры.

В том же «Сне» Шевченко как подлинный револю ционер утверждает, что нам нечего убаюкивать себя надеждами на загробное счастье. Нужно биться за рай земной, ибо рая небесного нет:

А ви в ярм! падаете Та якогось раю На т!м свт благаете? Немае! немае!

Переводчик же заставляет Шевченко высказывать прямо противоположную мысль:

Так на этом свете

Рая, что ли, вы хотите? ..

Нету рая! Нету! 2

Иными словами, нечего мечтать о возможном сча стье людей на земле («на этом свете»), давайте меч тать о небесном блаженстве.

Такую же реакционную проповедь влагает в уста Шевченко и другой переводчик, Иван Белоусов:

Сами вы в ярмо идете,

Дожидаясь рая

На земле здесь. Не дождаться 3 .

Тут дело не в искажении трех строк того или иного стихотворения Шевченко, а в искажении всего его

1 Т. Г. Шевченко. Запретный Кобзарь, собрал И. А. Бело
усов. М., 1918, стр. 4. В дальнейшем это издание обозначается
«Запретный Кобзарь».

2 Ф. Сологуб, стр. 168.

3 «Запретный Кобзарь», стр. 4.

313

духовного облика. Шевченко был несокрушимо уверен, что люди завоюют себе рай именно здесь, на земле, а переводчики заставляют его издеваться над своим ос новным убеждением.

В той же сатире Шевченко обличает помещичьего сына, развратного пьяницу, пропивающего крестьян ские души, то есть своих крепостных.

У Сологуба же эти крестьянские души заменены в переводе собственной душой барчука, и таким обра зом читателям внушается мысль, будто Шевченко бла гочестиво хлопочет о душе этого богатого грешника:

А барчук не знает:

Он с двадцатой, недолюдок,

Душу пропивает'.

В «Сне» есть немало стихов, направленных против царей. Шевченко изображает здесь партию каторжни ков, добывающих золото в недрах Сибири, —

Щоб пельку залити Неситому, —

то есть, чтобы залить этим золотом ненасытную глотку царя.

У Белоусова же эти строки переданы с отвлечен ной безличностью:

Чтоб заткнуть чем было глотку У несытых и у злых ! .

Царь Николай в этом переводе исчез. Его заме нили какие-то безыменные, туманно безличные «несы тые и злые». Конкретность шевченковского обличения исчезла.

В том же «Сне» Шевченко протестует против колониальной политики русских царей, которые, по его выражению, алчно глядят на край света, нет ли где плохо защищенной страны. Эти строки, осуждающие хищническую политику Николая I , переданы Белоусо-вым так:

1 Ф. Сологуб, стр. 171.

8 «Запретный Кобзарь», стр. 9.

314

А кто жадным оком Всё (!) увидит, всё усмотрит (?1), Заберет с собою'.

В этой расплывчатой фразе опять-таки совершенно пропал конкретный смысл обличений Шевченко. Вме сто «страны на краю света» (очевидно, Кавказа), к за воеванию которой стремился тиран, введено неопреде ленное «всё», которое кто-то канцелярски «усматри вает»— не грабит, а только усматривает.

Так искажали переводчики стихотворения Шев ченко уже в революционное время. Можно себе пред ставить, сколько искажений вносили они в текст «Коб заря» в прежнюю эпоху, при царской цензуре.

Всем памятно, например, шевченковское стихотво рение о булатном ноже: о том, как доведенный до отчаяния украинский батрак точит нож на господ и попов, прячет его в голенище и пытается этим ножом добиться правды от своих угнетателей. В подлиннике этот нож зовется у поэта товарищем:

Ой, виострю товарища

(то есть наточу нож), Засуну в халяву, Та шду шукати правди I Tiel слави.

Переводчик же (Соболев) в угоду цензуре или по собственной прихоти выбросил из этого стихотворения важнейшее слово: нож, и таким образом мститель-бун тарь превратился у него в кроткого елейного стран ника, который ковыляет по тихим полям и, шамкая, вопрошает: где правда?

Я отправлюсь с верным другом

(Должно быть, с таким же богобоязненным стран ником.)

В путь не для забавы,

«Запретный Кобзарь», стр. 4.

315

(Должно быть, для молитвы и поклонения мо щам.) '

Вообще реакционные переводчики принимали са мые разнообразные меры, чтобы представить проклинающую поэзию Шевченко возможно елейнее, идил личнее, благодушнее, кротче.

Даже в изображение пейзажа вносили они эту не свойственную Шевченко елейность. Есть у него, напри мер, стихотворная зарисовка с натуры «За сонцем хмаронька плыве», в которой он как истый живописец изображает переменчивые краски летнего предвечер него неба над тихим Аральским морем. Там он говорит, что сердце у него как будто отдыхает, когда он видит розовую — нежную и мягкую — мглу, лежащую над синим простором. Чуть только переводчик увидел эти два слова: «сердце отдыхает», он сделал из этих двух слов вот такие четыре строки отсебятины:

О, если б средь этой природы Пожить мне на свете немного, Душа бы моя отдохнула, Я крепче бы веровал (!) в бога (!) 2 .

Из двух шевченковских слов — целых девятнадцать отсебятин — невероятный процент! И как бесстыдно эти отсебятины извращают самую личность Шевченко, трагическую его биографию. Ведь он в ту пору жил в ссылке в ненавистной ему пустыне и не только не жаждал «пожить немного средь этой природы», но лишь о том и мечтал, как бы ему очутиться от этой природы подальше!

И главное: он никогда и нигде не высказывал благочестивых желаний «крепче уверовать в бога». Это благочестие навязано ему переводчиком.

1 «Кобзарь» Тараса Шевченко, издание четвертое, под ред.
Н. В. Гербеля. М., 1905, стр. 308. В дальнейшем — четвертое изда
ние Н. Гербеля. Я не думаю, чтобы это издание редактировал
Гербель. В ту пору Гербеля давно уже не было в живых. Похоже,
что издатель Клюкин, вообще печатавший низкопробные книги,
взял третье издание гербелевского «Кобзаря» и прибавил к нему
множество плохих переводов, которых Гербель никогда не видал.

2 Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 258.

316

Иные переводчики выворачивали стихи «Кобзаря», так сказать, наизнанку, то есть придавали им смысл прямо противоположный тому, какой придавал им Шевченко. Просто не верится, что это сходило им с рук.

У Шевченко, например, есть стихотворение «Ой, крикнули cipi ' i гуси» — о том, как вдова отдает своего единственного сына в Запорожскую Сечь. Поэт отно сится к ее поступку с несомненным сочувствием. Пе реводчик же подменяет Запорожье николаевской сол датской казармой и как ни в чем не бывало пишет в своем переводе:

И к царю (!) на службу сына Отдала вдовица ',—

то есть заставляет украинскую женщину добровольно отдавать своего сына на двадцатипятилетнюю цар скую каторгу, заставляет поэта-революционера воспе вать то, что было наиболее ненавистно ему.

У переводчика Славинского такое нарочитое из вращение революционной поэзии Шевченко принимает характер демонстративного издевательства.

Славинский так пересказывает в своем переводе злую сатиру Шевченко на царя Александра II , что сатира звучит, как хвалебная ода! В сатире — поле мика с либералами шестидесятых годов. Известно, что тотчас же после воцарения Александра II либералы провозгласили нового царя чуть не ангелом, который не сегодня-завтра осчастливит народ. Для разоблаче ния этих либеральных иллюзий Шевченко написал злую притчу о Нуме Помпилии, который, по утвержде нию поэта, хоть и славился своим благодушием, но всю жизнь только и думал о том, как бы заковать свой народ в кандалы.

Даже тогда, когда Нума Помпилии с ласковой улыбкой прогуливается в идиллической роще, Шевчен ко знает, что в уме у него цепи для его возлюбленных римлян.

1 Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 293.

317

Вот перевод этой притчи, сделанный советским пе реводчиком Минихом.

В былые дни, во время оно, Помпилий Нума, римский царь, Тишайший, кроткий государь, Уставши сочинять законы, Пошел однажды в лес гулять. Чтоб там, для отдыха поспавши, Додумать — как бы заковать Всех римлян в цепи. И, нарвавши Лозы зеленой по пути, Из прутьев петлю стал плести На чью-то шею. Вдруг нежданно Он онднт, что в тени платана Спит девушка среди цветов.., Но на цветы взирает Нума И на девицу, мудр и тих, А в голове одна лишь дума: «Как подданных сковать своих?»

Перевод слабоватый, но мысль подлинника пере дает верно. А либеральный литератор Славянский не только вычеркивает из текста своего перевода и «цепи», и «петли», и «оковы», и «путы», но, словно в насмешку над автором, подменяет все эти каторжные, острожные термины высокоблагородными словами, свидетельствующими о политической мудрости и доб росердечии царя.

У Шевченко сказано «цепи», а он переводит — «книги»!! У Шевченко сказано «кандалы», а он пере водит— «права», то есть права раскрепощенного народа, — так что его перевод навязывает шевченков скому стихотворению идею, которая была наиболее ненавистна Шевченко и которая диаметрально проти воположна тому, что высказано в подлинном тексте.

В переводе это сатирическое стихотворение кон чается так:

Но далеко парит он думой,

Средь прав (!) и книг (!) его мечты 1 .

Если бы такую шулерскую проделку позволил себе кто-нибудь в клубе за картами, его били бы нещадно

1 Т. Г. Ш е в ч е н к о. Кобзарь, под ред. М. Славинского. СПб., 1911, стр. 243. В дальнейшем — М. Славинский.

318

подсвечником. У нас же никтр из критиков даже не запротестовал против этого сознательного искажения идеологии Шевченкр, может быть, потому, что подоб ные искажения были в ту пору оОычными.

Скажут: переводчик не виноват, он был подвластен цензуре. Но ведь никакая цензура не могла заставить его писать эту притчу навыворот. Он мог совсем не печатать своего перевода, он мог заменить запрещен ные строки точками, но превращать сатиру в дифи рамб— это предел непристойности.

Чем же объяснить такие злостные искажения шев ченковских текстов, ставшие устойчивой традицией среди обширной группы его переводчиков?

В первое время эти искажения как будто не угро жали Шевченко. В начале шестидесятых годов, едва он вернулся из ссылки, его стали переводить главным образом близкие ему по убеждениям люди, революционеры-демократы Михаил Михайлов, Николай Ку рочкин, петрашевец Плещеев...

Единомышленники Чернышевского, они могли бы точнее других переводчиков выразить в своих перево дах революционную направленность подлинника. Но Михайлов умер, а Плещеева и Курочкина так прида вила цензура, усилившая свою строгость после пре словутых петербургских пожаров, что нечего было и думать о переводе стихов. Хотя революционная демократия России встретила вернувшегося из ссылки Шевченко восторженной и благодарной любовью, хотя Чернышевский и Добролюбов приветствовали его как соратника, хотя передовая русская молодежь того вре мени при его выступлениях устраивала ему такие ова ции, что однажды, как говорит Штакеншнейдер, он едва не лишился чувств', эта его крепкая связь с ре волюционными кругами шестидесятых годов была пре рвана перешедшей в наступление реакцией.

В первое же. пятилетие после его смерти уже почти никого не осталось из тех, кто ценил в нем собрата по революционной борьбе.

1 Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки (1854— 1886). М.—Л., « Academia », 1934, стр. 269—270.

319

Усмирение восставших поляков, расправа властей с Чернышевским и Михаилом Михайловым, диктатура Каткова, каракозовский выстрел, белый террор Мура вьева-Вешателя, разгром «Современника» и «Русского слова» — все эти события, происшедшие в первое же пятилетие после смерти Шевченко, отнюдь не способствовали внедрению его революционной поэзии в рус скую литературу той эпохи.

Вот и случилось, что, вследствие этой вынужденной немоты единомышленников Шевченко, за переводы его «Кобзаря» взялись враждебные его убеждениям люди, не принимавшие ни его заветных идей, ни его новатор ской, сложной и смелой эстетики. И началась фальси фикация наследия Шевченко.

Этой фальсификации немало способствовала, ко нечно, цензура.

Даже в 1874 году она не позволила переводчику Чмыреву воспроизвести строку «Кобзаря», где гово рится, что коса смерти не щадит и царей. Царей было предписано числить бессмертными, и вместо этой стро ки в книге Чмырева цензурой были проставлены точки'. Что же говорить о «Завещании», о «Кавказе», о «Сне», о поэме «Цари», о всех революционных сати рах и поэмах Шевченко? Нужно было, чтобы читатель и не подозревал о существовании этих поэм. Цензура так ловко подтасовывала стихи «Кобзаря», что «Коб зарь» на целые полвека превратился из книги великого гнева в сентиментально-буколический песенник о вишневых садах и чернобровых красавицах.

Впрочем, дело, конечно, не только в цензуре. Не дико ли, что среди переводчиков был, например, Все волод Крестовский, воинствующий монархист, крайний правый? Был, как мы видели, и националист либе рального толка М. А. Славинский, кровно заинтересо ванный в том, чтобы по возможности утаить от читателя интернационалистические идеи Шевченко.

Были, конечно, и переводчики противоположного лагеря. Из них мы должны помянуть демократа семи-

1 «Кобзарь» Т. Г. Шевченко в переводе Н. А Чмырева. М., 1874, стр. 157.

320

десятых годов Пушкарева, упорно переводившего — одно за другим — те из дозволенных цензурой стихотворений Шевченко, которые были наиболее насыщены ненавистью к тогдашнему строю: «Неофиты», «Вар нак», «Мен! однаково», «У бога за двёрми». Но, во-первых, он не был мастером поэтической формы, а во-вто рых, количество его переводов было весьма незначи тельно по сравнению с количеством переводов хотя бы Славинского, который — при шумном одобрении кри тики— перевел и проредактировал сто девяносто пять стихотворений Шевченко, то есть девять десятых всего «Кобзаря»...

II

БОРЬБА СО СТИЛЕМ ШЕВЧЕНКО

Приводимые примеры напоминают нам снова и снова, что перевод зачастую есть беспощадная борьба переводчика с переводимым писателем, поединок не на жизнь, а на смерть. Борьба эта почти всегда бессозна тельная. Сам того не подозревая, переводчик нередко является в своих переводах ярым врагом переводимого автора и систематически, из страницы в страницу уби вает в его творчестве все наиболее ценное, самую основу его творческой личности.

Ибо в том и заключается жестокая власть переводчика над переводимым писателем, что каждый пере водчик так или иначе воссоздает в своем переводе себя, то есть стиль своей собственной личности.

Случается, иной из них простирает эту власть до того, что делает каждого переводимого автора как бы своим двойником. Это горе не раз выпадало на долю Шевченко. В одном из русских переводов «Кобзаря» есть, например, такие четыре строки:

Но увы, нельзя жениться По закону на еврейке... И сидит краса-жидовка, Словно в клетке канарейка '.

Ничего похожего на «канарейку-еврейку» Шев ченко, конечно, никогда не писал. Вся эта пошлость всецело принадлежит переводчику, и он охотно наде ляет своими щедротами великого лирика.

В одной из шевченковских баллад три запорожца клянутся отдать своей возлюбленной все, что она по желает, за одну лишь «годину» любви, а в переводе:

За один часочек,

За один разочек. (!!!)

Страшно подумать, что этот оголтелый «разочек» читатели могли принимать за подлинный шевченков ский стиль.

1 Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 192. 322

Десятки лет продолжалось такое навязывание ге ниальному мастеру — стиля его переводчиков.

Тут дело отнюдь не в случайных, разрозненных отклонениях от подлинника, какие бывают во всех пе реводах, а в основной тенденции отклонений от подлинника.

Прочел, например, переводчик Васин в «Назаре Стодоле»:

У меня печенки воротит —

и заменил их возвышенным сердцем:

У меня сердце перевертывается '.

Не мог же он допустить, в самом деле, чтобы Шев ченко говорил о каких-то печенках!

Другой переводчик, Соболев, прочел у Шевченко, как чумаки, хороня умершего в дороге товарища, «за вернули його у тую рогожу», и вместо строки о рогоже напечатал такие стихи:

Сырой землей любовь мою От света божия укрыли 2 .

«Свет божий», «сырая земля», «укрытая землею любовь» — какие угодно банальности, лишь бы не чу мацкая рогожа!

Такими мелкими, почти незаметными подтасов ками вели эти люди борьбу со стилем Шевченко, уни чтожая по силе возможности его конкретные образы и заменяя их эстетскими штампами.

Характерно, что переводчик Славинский, подчиняясь все той же парфюмерной эстетике, самостоя тельно выбросил из своих переводов и «рогожу», и «живот», и «печенки» — и даже... «собачий лай»!

Когда Шевченко, разгневанный молчанием крити ков, сердито сказал, что никто из них даже «не залает на него и не тявкнет», Славинский счел эту фразу не допустимой грубостью и вместо нее написал:

Но обо мне молчат упорно 3 .

1 Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 343.

2 Там же, стр. 303.

3 М. Славинский, стр. 244.

323

Этот «роковой поединок» переводчика с автором длится на всем протяжении книги Славинского. Он берет, например, у Шевченко такое двустишие:

Маю серце широкее Hi з ким подмити —•

и делает из этих немногословных стихов длинный ка талог лакированных пошлостей:

Грусть мне сердце гложет, (!) Широко открыл я сердце Для людей и света, (!) Но хиреют и тускнеют, (!) Вянут без ответа (!) Сердца яркие (!) желанья (!) И мечты в неволе. (!) '

Восклицательными знаками в скобках отмечены те стихи, которых в подлиннике нет и никогда не бывало. Превратить лаконичные строки в дешевый словоблуд- ный романс — такова тенденция переводчика бук вально на каждой странице.

Одной из особенностей сложного, смелого и само бытного стиля Шевченко является свободное внедре ние в стих простых, разговорных, народных, бытовых интонаций: «А поки те, да се, да оне», «скачи, враже, як пане каже, на те вш багатий», «а вш бугай соб! здоровий, лежить аж стогне, та лежить», «тод! пов)'- сили Христа, и тепер не втж би син Mapi ' i », «облизався неборака», «аж загуло», «та верещать. .. та як рев- нуть», «пропало як на собащ».

Такая народная речь ненавистна всем этим ревни телям банального стиля. Им хотелось бы, чтобы Шеи- ченко писал более высокопарно, кудревато и книжно, и во всем «Кобзаре» они без следа уничтожили живые народные приметы стиха.

Такие, например, выражения Шевченко, как «по-росяча кров», «вс1 полягли, мов поросята», «Яременка в пику пише», кажутся Славинскому невыносимо вульгарными, и он уничтожает их одно за другим.

1 М. С л а в и н с к и и, стр. 212. 324

Великолепные по народной своей простоте две строки:

А я глянув, подивився, Та аж похилився! —

Славянский переводит таким конфетным романсо- вым слогом:

Я взглянул, и горький ужас (!) Овладел душою: (!) Что тебе, красотке юной, (!) Суждено судьбою? (!) '

А когда Шевченко говорит по-народному: То так утну, що аж заплачу, —

переводчик, возмущенный таким «мужичьим» оборо том, переводит:

И песней загорелась грудь 2 .

Эта загоревшаяся песней грудь демонстративно противоречит эстетике Тараса Шевченко, но что же делать, если всякое отклонение от пошлой красивости кажется переводчику вопиющим уродством, если при всем своем внешнем пиетете к поэзии Шевченко он ла кирует и подмалевывает ее чуть не в каждой строке.

Шевченко говорит про старуху, что она, идя навестить своего заключенного сына, была

Чоршше чорноТ земл!.

Славянский превращает эту древнюю народную формулу — в две строки салонного романса:

И страшен был в лучах заката (!) Землистый цвет ее чела в .

В сущности, он переводит не столько с украинского на русский, сколько с народного — на банально-роман- совый. Небесполезно следить, с каким упорством про-

1 М. Славинский, стр. 241.

2 Там же, стр. 164.

3 Там же, стр. 138.

325

изводит он это систематическое опошление Шевченко. Шевченко говорит, например, с разговорно-бытовой интонацией:

Отаке-то. Що хочете, То те i po 6 iie .

А Славинский даже эту разговорную фразу заме няет многословной пошлятиной:

Равнодушен стал я к жизни, К жизненной отраве, Равнодушно внемлю людям, Их хуле, их славе '.

Сочинена целая строфа самой заядлой пошлятины исключительно ради того, чтобы заглушить живую интонацию, свойственную стилю Шевченко.

Казалось бы, чего проще — перевести такую про стую разговорную фразу Шевченко: « i засшвае, як ум!е» («И запоет, как умеет»). Но именно простота-то больше всего ненавистна переводчикам школы Сла- винского, и он выкамаривает из этой фразы такое:

И снова песен бьет родник (!) И вновь его мечта (!) святая (!) Горит (?) сияньем (!) молодым (?) 2 .

Можно себе представить, как при таком закон ченно пошлом вкусе Славинскому отвратительна фольклорность Шевченко. У Шевченко есть, напри мер, жалобная народная девичья песня — предельно простая в строгой своей лаконичности:

Ой маю, маю я оченята, Шкого, матшко, та оглядати, Hixoro , серденько, та оглядати!

И вот каким фокстротом звучит эта песня в пере воде Славинского:

Оченьки мои Негою горят, (?) Но кого огнем Обожжет мой взгляд 3 .

1 М. Славинский, стр. 122.

2 Там же, стр. 215.

3 Там же, стр. 241.

326

Помимо искажений фольклорной дикции, какое здесь сокрушительное искажение фольклорного стиля. В подлиннике стиль гениально простой. Ни одного орнамента, ни одной хотя бы самой бедной метафоры. Даже эпитеты совершенно отсутствуют, и все три строфы по своей структуре геометрически правильны, имеют один и тот же трижды повторяющийся словес ный чертеж:

Ой маю, маю i ноженята,

Та Hi з ким, матшко, потанцювати,

Та hi з ким, серденько, потанцювати!

А Славинский с полным наплевательством к ритму и стилю Шевченко передает эти строки в духе той же цыганщины:

Ноженьки мои Пляшут подо (!) мной, С кем же, с кем умчусь В пляске огневой? '

«Огневая пляска», «обжигающий взгляд», «очи, го рящие негой», «мечта, горящая молодым сияньем», «грудь, которая загорается песней» — все это стандартная пиротехника цыганских романсов, в корне уничтожающая подлинно народный, подлинно реали стический шевченковский стиль.

Именно этот стиль был так ненавистен Славин- скому, что он буквально засыпал весь шевченковский «Кобзарь» сверху донизу заранее заготовленным хла мом штампованных образов, таких, как «лазурные дали», «горькая чаша», «пустыня жизни», «золотая мечта», чтобы ни вершка этой замечательной книги в ее подлинном виде не дошло до русского читателя.

И при этом— патологическое недержание речи. Где у Шевченко слово, там у него пять или шесть. Стоит поэту сказать про декабриста царь воли, и вот уже Славинский захлебывается:

Царь мечты (?) и доли, (?) Царь поэзист (?) великой, Провозвестник воли 2 .

1 М. Славинский, стр. 241,

2 Там же, стр. 80.

327

И когда девушка говорит в «Кобзаре», что она хотела бы жить

Сердцем — не красою, —

Славинский заставляет ее заливаться:

Не хочу я жить красою, Жажду испытать я Ласку нежную и сладость Жаркого объятья '.

Возможно ли представить себе более злое насилие над художественным стилем Шевченко?

Конечно, кроме школы Славинского, были и другие исказители этого стиля.

Были и такие переводчики, которые во что бы то ни стало пытались представить Шевченко ухарем- кудрявичем, придав ему сусальное обличье камарин ского доброго молодца.

Особенно усердствовал в этом направлении Мей. Стоило Шевченко сказать «земля», Мей переводил «мать сыра земля», стоило Шевченко сказать «горе», Мей переводил «тоска-злодейка» и всякую строчку, где заключался вопрос, начинал суздальским аль:

Аль была уж божья воля. Аль ее девичья доля? 2

Его примеру следовал и Гербель:

И тоскуючи, пытает: Где-то долюшка гуляет? .. Али где-то в чистом поле С ветром носится по воле? .. Ой, не там! Она в светлице У красавицы девицы 3 .

Навязывание украинскому лирику народной великорусской фразеологии было в ту пору обычным явле-

1 М. Славинский, стр. 76.

2 «Кобзарь» Тараса Шевченко в переводе русских поэтов под
ред. Николая Васильевича Гербеля. СПб., 1876, стр. 61. В даль
нейшем это издание обозначается сокращенно — Третье издание
Н. Гербеля.

3 Там же, стр. 37.

828

нием. Плещеев, например, при полном попуститель стве критики превращал Шевченко в Кольцова:

Полюбила я На печаль свою Сиротинушку Бесталанного. Уж такая мне Доля выпала! Разлучили нас Люди сильные, Увезли его — Сдали в рекруты...'

Здесь каждая строка — Кольцов. Но всех пересу салил Николай Васильевич Берг своим переводом «Гамалея»:

Слышат соколята Гамалея-хвата...

Вольны пташки из тюрьмы Вылетаем снова мы 2 .

1 Третье издание Н. Гербеля, стр. 36.

2 Там же, стр. 56, 57.

Ill

СЛОВАРНЫЕ ЛЯПСУСЫ

Эти два стиля — салонно-романсовый и сусально- камаринский— немилосердно искажали поэзию Шевченко. Всякие другие отклонения от текста, как бы ки были они велики, наряду с этим извращением стиля кажутся уж не столь сокрушительными. Даже сло варные ляпсусы, вообще нередкие в переводах с украинского, не так исказили шевченковский текст, как исказила его фальсификация стиля. Губительная роль этих ляпсусов очевидна для всякого, поэтому едва ли необходимо распространяться о них. Приведу только пять или шесть, хотя мог бы привести не мень ше сотни.

Прочитал, например, Сологуб у Шевченко, как один украинец ругает другого:

Цур тоб1, мерзешшй Каламарю... —

и решил, что если уж люди ругаются, значит, «кала-мар» — это что-то вроде прохвоста. И перевел:

Чур тебя, противный Проходимец! '

Между тем «каламар» по-украински не проходи мец и не прохвост, а чернильница!

В другом сологубовском переводе фигурирует Емельян Пугачев, потому что Сологубу неизвестно, что пугач — по-украински — филин 2 .

Даже знаменитое «Завещание» с первых же строк искажено Сологубом вследствие малого знания укра инской лексики.

Шевченко в этих строках говорит: «Когда я умру, похороните меня на высоком холме, на кургане», — Сологуб переводит:

Как умру я, схороните Вы меня в могиле 3 .

1 Ф. Сологуб, стр. 195.

2 Там же, стр. 89.

3 Там же, стр. 232.

330

Не подозревая о том, что по-украински могила —• курган, он заставляет поэта писать специальное заве щание о том, чтобы его похоронили... в могиле! Для таких похорон завещаний не требуется. В могиле каж дого из нас похоронят и так.

В том-то и заключается для большинства переводчиков особая трудность переводов Шевченко, что в украинском языке сплошь и рядом встречаются как будто те же самые слова, что и в русском, но значат они другое.

Натыкается, например, переводчик у Шевченко на такую строку:

ГПшла луна гаем — и переводит с размаху:

Пошла луна лесом —

и даже не удивляется, как это может луна делать про менад под деревьями. Ему и в голову не приходит, что луна — по-украински эхо.

«Старцы» — по-украински нищие. Сологуб же пе реводит старцы, хотя эти старцы часто бывали подростками '.

«Комора» — по-украински амбар. Но Мей и Соло губ полагают, что это, конечно, каморка, и как ни в чем не бывало выкатывают из крохотной каморки громадные, чуть ли не сорокаведерные бочки:

Из каморки новой бочки Выкатили с медом... 2

Из каморки новой бочки Катятся, грохочут 3 .

И Мей и Сологуб — оба перевели «Наймичку», каждый, конечно, по-своему. Мей переводил в 1865 го ду, а Сологуб больше полувека спустя. Оба они в

1 Ф. Сологуб, стр. 171.

2 Третье издание Н. Гербеля, стр. 188.
8 Ф. Сологуб, стр. 313.

331

своих переводах рассказывают, как какая-то вдовушка гуляла по степи и привела оттуда двух сыновей. . .

Сыновей двух привела, — говорится у Мея 1 .

Двух сыночков привела, —

говорит Сологуб 2 .

К переводу Мея была даже, помню, картинка, не то в «Ниве», не то в «Живописной России»: осанистая матрона шествует среди высоких подсолнухов, гордо ведя за собой двух чубатых и усатых подростков. Между тем в подлиннике ее дети едва ли обладают усами, так как они — новорожденные! Она только что разрешилась от бремени двойней. Об этом-то и гово рится в стихотворении Шевченко, потому что по- украински привела — родила, а переводчики, не подо зревая об этом, заставляют только что рожденных младенцев шагать по курганам!

Шевченко говорит о влюбленном казаке, что тот, поджидая девушку, ходит и час и другой, а переводчик В. Соболев заставляет влюбленного ходить без передышки целый год!

Ходит месяц, ходит год он 3 .

Сверхчеловеческий подвиг любви! Казаку не пришлось бы доводить себя до таких истязаний, если бы переводчику было известно, что година — по-украински час, а не год.

В белоусовском «Кобзаре», вышедшем в издатель стве «Знание», возы с ножами превратились у пере водчика в «запасы пушечных снарядов» 4 . Шевченко называл эти ножи иносказательно «железной та ранью», а переводчик принял рыбу тарань за... та раны!

1 Третье издание Н. Гербеля, стр. 173.

2 Ф. Сологуб, стр. 306.
3 М. Славинский, стр. 145.

4 «Кобзарь» в переводе русских писателей. Ред. И. А. Бело- усова. СПб., изд. т-ва «Знание», 1906, стр. 82. В дальнейшем это издание обозначается сокращенно — И. Белоусов.

332

Я мог бы без конца приводить эти забавные и грустные промахи, но думаю, что и перечисленных до статочно.

Конечно, не такими ляпсусами измеряется мастер ство переводчика. Люди, далекие от искусства, оши бочно думают, что точность художественного перевода только и заключается в том, чтобы правильно и акку ратно воспроизводить все слова, какие имеются в по длиннике.

Это, конечно, не так.

Главными носителями точности всякого художе ственного перевода являются не только отдельные слова, но и стиль, и фонетика, и еще, пожалуй, нечто такое, для чего до настоящего времени мы так и не подыскали технического термина.

Не в том беда, что переводчики Шевченко кое-где вместо «чернильницы» напишут «прохвост», а вместо «амбара» — «каморка»,— эти ошибки легко устра нимы, критике с ними нетрудно бороться, хотя бы уже потому, что, будучи разоблаченными, они очевидны для каждого.

Беда именно в искажении стиля Шевченко, в иска жении его мелодики, звукописи. Так как многие не вполне осознали, какое огромное значение имеет в по эзии мелодика, я попытаюсь с наибольшей нагляд ностью продемонстрировать на ряде примеров, как велики те убытки, которые причинили поэтическому наследию Шевченко чисто звуковые погрешности его переводов.

IV ИСКАЖЕНИЕ МЕЛОДИКИ

Вслушаемся, например, в такие веселые, прямо- таки залихватские строки, которые напечатал в девя ностых годах в одном из своих переводов уже упомянутый Иван Белоусов.

В воскресение раненько, Только зорька занялась, Я, младешенька-младенька, В путь-дорогу собралась '.

Между тем это перевод элегической шевченковской думы, которая в подлиннике написана скорбным, мед ленным, тягучим стихом:

У нед!леньку та ранесенько, Ще сонечко не з1х6дило, А я, молоденька, На шлях, на дорогу Невеселая вихбдила.

У Шевченко эта гениальная по своей ритмике, на родная песня звучит такой смертельной тоской, что если бы мы даже не знали ее слов, а вслушались бы только в ее плачущий ритм, мы поняли бы, что в ней слезы и боль.

Так что, когда переводчик заменяет протяжную мелодию этих скорбных стихов бойким танцевальным хореем, он выказывает пренебрежение не только к законам переводческой техники, но тем самым и к жи вому человеческому горю. Он глух не только ухом, но и сердцем.

У великого лирика ритмы всегда осердечены, и нужна большая черствость сердца, чтобы с такой бра вурной веселостью воспроизводить этот горький на пев. ..

Перелеском я бежала, Укрываясь от людей, Сердце робкое дрожало В груди девичьей моей! 2 —

И. Белоусов, стр. 298.

Четвертое издание Н. Гербеля, стр. 303.

так и отплясывает эту же грустную песню другой пе реводчик девяностых годов — Соболев. В его лихой скороговорке и узнать невозможно подлинные строки Шевченко:

Я виходила за гай на долину, Щоб не бачила мати, Мого молодого Чумака з дороги Зостр1чати...

У Шевченко — разностопный стих, столь свойствен ный старинным украинским думам. Этим свободным стихом Шевченко владел превосходно. В той же думе, о которой я сейчас говорю, иная строка имеет двена дцать слогов, иная — семь, а иная — четыре. Это при дает им выразительность каких-то бесслезных рыда ний. А переводчики метризировали этот свободный шевченковский стих механически правильным четырехстопным хореем:

В воскресенье на заре Я стояла на горе!..

Такое насилие переводчиков над шевченковской ритмикой было в ту пору системой. Есть у Шевченко в поэме «Слепой» великолепная по своей ритмической пластике дума о запорожцах, погибающих в «агарян- ской» земле:

I лютому ворогов!

Не допусти впасти В турецькую землю, в тяжкую неволю.

Там кайдани по три пуда,

Отаманам по чотири. I св!та божого не бачать, не знають, ГНд землею камень ламають, Без сповщ! свято? умирають,

Пропадають.

Эти широкие волны свободных лирико-эпических ритмов не только не соблазняли былых переводчиков своей красотою и мощью, но были просто не замечены ими.

Один из них, Чмырев, переводчик семидесятых го-

335

дов, втиснул всю эту думу в два залихватских куп лета.

Поет песню, как в неволе

С турками он бился,

Как за это его били,

Как очей лишился,

Как в оковах его турки

Мучили, томили,

Как бежал он и казаки

Его проводили '.

Словом, то были глухонемые на великолепном концерте. У них даже и органа не было, которым они могли бы услышать музыку шевченковской речи.

Между тем вся поэзия Шевченко зиждется на чисто звуковой выразительности. Его речь всегда ин струментована, и ее эмоциональная сила, как у вся кого великого мастера, проявляется в богатых ассо нансах, аллитерациях, изысканных ритмо-синтаксиче- ских ходах:

А у селах у веселих I люди весел!...

I пута кути не куй... Гармидер, галас, гам у rai .. ;

И это изящнейшее сочетание звуков для передачи еле слышного шелеста листьев:

Хто се, хто се по сш бощ

Чеше косу? Хто се? ..

Хто се, хто се по т!м боц!

Рве на соб! коси? ..

Хто се, хто се? — тихесенько

Спитае, пов1е.

Я привожу элементарные примеры, доступные даже неизощренному слуху, но люди сколько-нибудь чуткие к поэзии знают, как вкрадчива, сложна и утон ченна бывала его словесная музыка.

1 «Кобзарь» Т. Г. Шевченко в переводе Н. А. Чмырева. М., 1874. Вместо пятидесяти восьми строк оригинала у Чмырева дано одиннадцать.

336

Конечно, передать эту музыку под силу лишь боль шому мастеру. Заурядным середнякам переводчикам нечего и думать о том, чтобы воспроизвести в пере воде эти изысканные аллитерации, ассонансы, звуко вые повторы.

Возьмем хотя бы только два звука, твердое и мяг кое и (в украинском написании и и i ), что делает Шев ченко с одним этим звуком:

Отак 1 ifi , одшй-единш, Ще молодШ мснй княгини ..

Или:

?диного сина, едину дитину, ?дину над!ю — в вшско оддають!

Или: -

I широкую долину, I високую могилу, I вечернюю годину, I що снилось-говорилось,

Не забуду я.

Или эти пять л:

Неначе ляля в льол! бшй...

В них и нежность, и мягкость, и без них этот стих превращается в жесткую прозу.

Или это четырехкратное а в сопровождении йота:

За що, не знаю, називають Хатину в га! тихим раем.

Если не передать в переводе этот четырехкрат ный повтор, получается опять-таки антимузыкальная проза.

Обычно вторая строка переводится так:

Хатенку в роще тихим раем.

Но это не имеет ничего общего с шевченковской звукописью.

Переводчики Шевченко совершенно не замечали его внутренних рифм. А если бы и заметили, то как им перевести, например:

337

Що без пригоди // мов негода...

Ми б подивились, // помолились^ ..

Все покину // i полину...

Вийдеш подивиться // в жолобок, криницю...

Шякого! // Однаково!..

Рано-вранщ // новобранщ...

Никто из переводчиков даже попытки не сделал передать хотя бы такие простые звуковые подхваты:

Поховайте // та вставайте!

Между тем вся эмоциональная призывная сила этой стихотворной строки ослабится в тысячу раз, если вы уничтожите эти два айте и скажете в своем переводе: «схороните и восстаньте». При видимой точности это будет искажением подлинника.

И можно ли перевести строчку «Той муруе, той руйнуе» такими несозвучными словами:

Тот построит, тот разрушит?

Можно ли такой перевод считать сколько-нибудь похожим на подлинник, если вся сила данного шев ченковского стиха в фонетике этих повторов? Ника- кого намека на подлинную звукопись шевченковской лирики нет в огромном большинстве этих переводов.

У Шевченко это не праздный перезвон стиховых побрякушек, а могучее средство для наиболее дей ственного выражения чувств и дум, и потому ни йоты формализма нет в наших читательских требованиях к его переводчикам, чтобы они воспроизводили в пере воде всю глубоко осердеченную, эмоциональную му зыку слова, без которой самое содержание поэзии Шевченко будет обеднено и умалено.

Так низка была в семидесятых, восьмидесятых и девяностых годах культура стихового перевода, что из четырехсот изученных мною тогдашних переводов стихотворений Шевченко две трети оказались с иско верканной ритмикой. Около семидесяти процентов за ведомого литературного брака!

338

Иногда, как это ни странно, такое искажение рит мики приводило к злостному искажению политиче ского смысла стихотворений Шевченко.

Показателен в этом отношении перевод «Гамали», сделанный еще в 1860 году Николаем Васильевичем Бергом, писателем славянофильского толка.

У Шевченко первые строки этой симфонически на писанной думы звучат в народном рыдающем ритме:

Ой нема, нема m в!тру, н! хвил!

1з нашей Украши! Чи там раду радять, як на турка стати,

Не чуемо на чужиш Ой повш, ncmifl , в!тре, через море

Та з Великого Лугу, Суши наш! сльози, заглуши кайдани,

Розвш нашу тугу.

Это плач миллионов украинских крестьян, томя щихся в тюрьме самодержавия. А у переводчика каж дая строка буквально танцует:

Что ни ветру, ни волны от родимой стороны,

От Украины милой? Что-то наши не летят: видно, биться не хотят

С некрещеной силой. Ветер, ветер, зашуми, в море синем подыми

До неба пучину, Наши слезы осуши, наши вздохи заглуши

И развей кручину '.

Эта пляска вместо плача совершенно разрушила внутренний смысл поэмы.

Было бы сумасшествием думать, будто в русском языке не хватает ресурсов передать всю поэзию укра инского подлинника. Мало существует таких трудностей, с которыми не мог бы совладать этот многообразный язык, «столь гибкий и мощный в своих оборо тах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам» 2 .

1 Третье издание Н. Гербеля, стр. 52.

2 А. С. Пушкин. О Мильтоне и Шатобриановом переводе
«Потерянного рая». Полное собрание сочинений, т. XII . М.—Л.,
Издательство АН СССР, 1949, стр. 144.

339

V ОСОБЫЕ ТРУДНОСТИ

Все эти исказители стихотворений Шевченко могли бы, пожалуй, в свое оправдание сказать, что переводить Шевченко — труднейшее дело, гораздо более трудное, чем переводить Овидия или Эдгара По. Именно потому, что украинский язык так родственно близок русскому, переводчик на каждой странице наталкивается на подводные рифы и мели, каких не су ществует при переводе с других языков. Здесь с осо бенной ясностью видишь, как безнадежны бывают в отношении точности дословные воспроизведения тек ста и какое ничтожное, чаще всего отрицательное значение имеет в художественном переводе стихов педантически точная передача каждого отдельного слова.

Здесь ощутимо сказывается тот парадоксальный закон переводческой практики, о котором я много тол ковал на предыдущих страницах: чем точнее порой передашь каждое слово подлинника, тем дальше от подлинника будет твой перевод.

А если ты нарушишь буквальную точность и по пытаешься передать главным образом ритмику, смысл и стиль данного произведения поэзии, твой перевод при соблюдении некоторых прочих условий может оказаться верным воспроизведением подлинника.

Ибо даже одинаковые по смыслу и по звуку слова этих двух языков могут оказаться совершенно раз личны по стилю, так что никакого знака равенства между ними поставить нельзя. Возьмем хотя бы укра инское слово cipoMa . Конечно, корень в нем тот же, что в русском «сирота», но значит оно: горемыка. И вот у Шевченко есть строки:

Випровожала сестра свого брата, А с1рому —сиротина.

Вторая строка в русском переводе читается так:

А сиротку — сиротина,—

получился абсурд, потому что этот «сиротка» — дю жий, плечистый, усатый компанеец-казак.

340

Вот и оказывается, что «с!рома» и «сиротка» —• слова хоть и схожие, но в каких-то оттенках совер шенно различные, и одно только отчасти покрывает другое. Так что именно близость этих двух языков — украинского и русского — создает для переводчиков особые трудности, состоящие в стилистической неадек ватности похожих, а порой и тождественных слов.

Еще одно слово: малесенький. Шевченко говорит, "то он хотел бы умереть «хоч на малесенькш ropi ». Переводчики, конечно, переводят «малесенький» сло вом «малюсенький» — и получается ложь, потому что слово «малюсенький» — мармеладное, жеманное сло во, а «малесенький» — народное, лишенное приторно сти.

Или возьмем слово радуга. В русском языке оно само по себе радостно-праздничное и не требует ника ких уменьшительных. Между тем у Шевченко (равно как и в украинском фольклоре) слово веселка, озна чающее радугу, легко и естественно принимает ласка тельный суффикс:

Як у Дшпра веселочка Воду позичэе.

Как же передать «веселочку»? «Радужка», «раду- жечка»? Переводчику поневоле приходится оставлять эту форму без всякого отражения в своем переводе, потому что, если он и дерзнет нарушить традицион ную речь, он создаст такой неологизм, который будет ощущаться читателем как некая словесная экс центрика.

Дальше. Русский язык чрезвычайно богат умень шительными словами. Кажется, в мире нет другого языка, в котором действовало бы такое количество суффиксов, выражающих ласку и нежность. Но эти суффиксы применимы, конечно, не к каждому слову. Вот, например, слово туман. В русском фольклоре нет ни туманчика, ни туманка, ни туманышка. Ника ких нежностей к туману русский фольклор не питает. А у Шевченко все вступление к «Наймичке» построено на нежных обращениях к туману:

341

Hi , не дави, туманочку!

у мене. . . туманочку, Туманочку, брате! , .

Попробуйте переведите это слово на русский язык. Елена Благинина сочинила: «туманушка» (по аналогии с Иванушкой). Это вполне законно, но слово получи лось надуманное.

Вот одна из тысяч стилистических трудностей, ко торые стоят перед переводчиками Шевченко.

Как же, в самом деле, передать в переводе стиль стихотворений Шевченко, если в обоих языках схожие по звуку слова часто бывают различны по стилю? Если ты, стремясь к точности, поставишь в переводе то же самое слово, которое имеется в подлиннике, твой перевод, как это ни дико звучит, будет гораздо менее точен, чем если бы ты поставил другое, непохожее слово, не имеющее созвучия с украинским, но более соответствующее стилю переводимого текста.

При переводе с украинского на русский и с рус ского на украинский эта трудность наиболее очевидна. Так же наглядно выступает она при переводе, напри мер, с итальянского языка на французский. В своем исследовании о переводах Петрарки, сделанных французским поэтом Клеманом Маро, Е. И. Боброва заме чает:

«Перевод делается на язык, родственный итальян скому, и потому есть возможность использовать об щие корни и дать переводу местами не только смысло вую, но и эвфоническую точность до известной сте пени. Конечно, могут возникнуть затруднения как со стороны семасиологической, то есть смысловой (слово, будучи одного корня с итальянским, может иметь дру гое значение), и синтаксиса, так и со стороны метрики (слово может не подходить по числу слогов или да вать женскую рифму там, где требуется мужская)» 1 .

1 Е. И. Боброва. Клеман Маро как переводчик Петрарки (к проблеме стихотворного перевода). «Ученые записки Саратовского государственного университета им. Чернышевского», т. VII . Саратов, 1929, стр. 267.

342

Все это верно, но Е. И. Боброва не указала, как мне кажется, еще одного затруднения, главней шего, — со стороны стиля тех итальянских и француз ских слов, которые, имея общие латинские корни, все же разнятся друг от друга по своей стилевой окраске. Как велики подобные затруднения при переводе с родственных языков, можно видеть яснее всего по тем переводам Шевченко, где переводчики, соблазненные близостью двух языков, дают «точное» воспроизведе ние фразеологии подлинника.

VI РУССКИЕ «КОБЗАРИ»

ИВАН БЕЛОУСОН,

АНДРЕЙ КОЛТОНОВСКИИ,

ФЕДОР СОЛОГУВ

Поразительнее всего то, что широкие читательские массы России угадывали гениальность Шевченко даже сквозь плохие переводы, даже несмотря на цензурные бреши. Они так жадно хотели узнать, изучить его твор чество, в котором чувствовали столько родного, что требовали и требуют все новых изданий его «Кобзаря» в переводе на русский язык.

Начиная с 1860 года «Кобзарь», изданный Нико лаем Гербелем, выдержал четыре издания. «Коб зарь», переведенный Иваном Белоусовым и частично составленный им из чужих переводов, выдержал на чиная с 1887 года не менее восьми изданий.

В промежутках между этими двумя «Кобзарями-» вышли три сборника стихотворений Шевченко в рус ских переводах Чмырева, Дремцова и Лепко.

В 1911 году к пятидесятилетию со дня смерти Шев ченко в Петербурге появился «Кобзарь» в переводах Славинского и Колтоновского, сочувственно встречен ный русской критикой как самый полный из всех «Коб зарей». Тогда же вышли «Песни Тараса Шевченко» под редакцией В. Вересаева и через несколько лет два «маленьких Кобзаря», изданные — один в Мо скве, другой в Киеве, и т. д.

Позднее, уже в советское время, вышло еще два «Кобзаря»: «Кобзарь» Колтоновского в 1933 году и «Кобзарь» Сологуба в 1934 и 1935 годах.

Самое количество переводных «Кобзарей» свиде тельствует, как дорог был Шевченко русским чита тельским массам. Вся романтическая любовь русских людей к Украине, к ее величавой истории, к ее певу чему, единственному в мире пейзажу — любовь, кото рая еще со времени Пушкина стала в русской литера туре традицией, выразилась в этом столетнем тяготе нии русских читателей к Тарасу Шевченко, в этом требовании новых и новых переводов его «Кобзаря».

344

Что сказать об этих переводах? Из них мы раньше всего должны выделить белоусовский «Запретный Кобзарь», вышедший в самый разгар революции: в этом «Запретном Кобзаре» были помещены переводы почти всех дотоле нелегальных стихотворений Шев ченко. Переводы не слишком умелые, но самая тема тика переведенных стихов так гармонировала с бу шевавшей в стране революцией, что эту — наконец-то раскрепощенную — книгу восприняли как большое событие.

К сожалению, Иван Белоусов был представителем устарелых методов переводческого искусства. Он на чал свою многолетнюю и кропотливую работу над переводами стихотворений Шевченко еще в восьмиде сятых годах, когда Бодлеру навязывали ритмы Не красова и всем это казалось в порядке вещей. Свой ственное той упадочнической литературной эпохе пренебрежение к стилю, к фонетике, к ритмике пере водимых поэтов не могло не отразиться на качестве белоусовских переводов Шевченко.

Но нужно тут же сказать, что требования к пере воду в ту пору, когда начинал Белоусов, были совер шенно иные, чем ныне, и если с точки зрения этих по ниженных требований, отодвинутых ныне в невозврат ное прошлое, мы подойдем к переводам Белоусова и его предшественников — Гайдебурова, Плещеева, Ив. Сурикова, Гербеля, Мея, мы должны будем при знать, что в историческом плане, для своего времени, соответственно вкусам и требованиям тогдашних чи тателей они были нисколько не хуже других пере водов (например, бытовавших в тогдашней лите ратуре переводов из Гейне) и, конечно, сыграли свою положительную роль в деле ознакомления рус ских читателей хотя бы с тематикой поэзии Шев ченко.

Вообще, если бы нам удалось рассмотреть в хронологическом порядке, в последовательности литера турных эпох все переводы стихотворений Шевченко, мы воочию могли бы увидеть, как на протяжении сто летия менялось самое понятие о переводческой точ ности.

345

Мы увидели бы, как уже сказано выше, что пере водческая точность — понятие весьма неустойчивое, что в каждую данную эпоху она измеряется совер шенно иными критериями и что те переводы стихотво рений Шевченко, которые в настоящее время кажутся нам вопиюще неточными, были воспринимаемы то гдашним читателем как достаточно близкие к подлиннику и не вызывали никаких возражений, потому что вполне соответствовали тем понятиям о переводче ской точности, какие существовали в читательских массах шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годов XIX века.

Нам стало бы ясно, в каком направлении эволю ционировало это понятие точности и чем отличаются наши нынешние требования к советскому переводчику стихотворений Шевченко от тех требований, кото рые читатели предъявляли к Гербелю, Плещееву, Мею.

Иван Белоусов был полезен уж тем, что он, повторяю, знакомил читателей с тематикой стихотворений Шевченко, но, конечно, только с тематикой. Будучи типичным середняком переводчиком, он навя зывал великому поэту свой середняцкий переводче ский стиль. Упрощенческое обеднение богатого и сложного стиля Шевченко — таков был его постоян ный переводческий метод.

Переводчик Андрей Колтоновский, напечатавший первые свои переводы совместно с переводами Сла- винского в «Кобзаре» одиннадцатого года, уже в советское время перевел «Сон» и «Кавказ» и другие революционные стихотворения Шевченко. Эти пере воды появились в 1933 году в «Дешевой библио теке».

Колтоновскому были чужды реакционные уста новки некоторых других переводчиков стихотворений Шевченко. Я хорошо помню, какую популярность у русской молодежи предреволюционных годов при обрел его замечательный перевод польской песни, на правленной против царизма:

Как король шел на войну В чужедальнюю страну.

346

Это был переводчик-самородок, обладавший изряд ной находчивостью и гибкостью речи, большой верси фикаторской удалью. Но ему не хватало словесной культуры, и поэтому он переводил вслепую, на ура, наудачу. Удача у него порой бывала немалая, но тут же рядом, особенно в первом издании, обнаружились страшные провалы в безвкусицу. В сущности, он стоял на перепутье между двумя системами перевод ческого искусства, и то, что в его переводах есть зародыши, предчувствия, проблески новой системы, свидетельствует о его незаурядном литературном чутье.

Но невысокая стиховая культура все же сказы вается у него на каждом шагу. В Гослитиздате в «Школьной библиотеке» напечатаны лучшие его пере воды, и там среди них есть шедевр Шевченко «Мов за подушне, оступили». Шевченко говорит в этом корот ком наброске, что воспоминаниями о минувших собы тиях он спасается от осенней тоски, что для того он и пишет о них —

щоб та печаль

Не перлася, як той москаль, В самотню душу.

Колтоновский дал такой перевод этих строк:

чтобы яд (!)

Тоски осенней, как солдат, Не лез в святыню (?) одинокой Моей души... 1

Выходит, что Шевченко одновременно в двух смежных строках называет свою тоску и «солдатом-» и «ядом» и заставляет этот удивительный яд лезть в качестве солдата в какую-то «святыню души».

Эти безвкусные пристрастия к аляповатым мета форам, к цветистым загогулинам, вроде «святыни одинокой души» и «яда осенней тоски», портят лучшие переводы Андрея Колтоновского. Иные его отсебятины

1 Т. Г. Шевченко. Избранные стихи. Л., 1938, стр. 79.

347

имеют к тому же совершенно недопустимый характер. Переводя, например, стихотворение «На великдень, на солом!», он заставляет одного малыша хвастаться тем, что отец припас ему пасхальный гостинец с фабрики:

Мне с фабрики тятька...

Стихотворение написано в 1849 году, когда фаб рики в крепостном быту украинской деревни были ве личайшей редкостью. Навязывать Шевченко такой от ветственный образ не значит ли грешить против исто рической истины?

Если бы не эти частые провалы в безвкусицу и эти (довольно редкие) нарушения семантики подлин ника, труд талантливого мастера сыграл бы еще боль шую роль в приближении поэзии Шевченко к русским читателям предреволюционной эпохи. Жаль, что редактором переводов Андрея Колтоновского был такой безнадежно моветонный человек, как Славин- ский.

Для нас переводы Колтоновского любопытны главным образом в том отношении, что они — на рубеже между старой переводческой системой и новой. Ста рая система, как мы видели, всецело отдавала пере водимого автора во власть переводчика. Власть эта была безгранична. Читатели нисколько не были заин тересованы в том, чтобы перевод являлся наиточней шей репродукцией подлинника. Гейне переводили тогда всеми стиховыми размерами, кроме того раз мера, которым писал он сам. Это не были украшательские переводы XVIII века, когда переводчики, мнившие себя обладателями абсолютного вкуса, считали своим долгом улучшать и подслащать переводи мые тексты. Это были — я говорю о рядовых переводах семидесятых, восьмидесятых, девяностых годов — из делия торопливых и равнодушных ремесленников, порожденных упадочнической, эстетически-бесприн ципной эпохой. Они не замечали ни стиля, ни ритмов переводимого ими автора, а передавали одну только фабулу, нисколько не заботясь о своеобразии его пи сательской личности. В этой серой журначьной толпе

348

случались, конечно, таланты, но словесная культура к тому времени пала так низко, требования, предъяв ляемые к художественным переводам этой эпохи ме щанства, были так ничтожны и смутны, что от всего тридцатилетия нам не осталось, кажется, ни одного перевода, который сохранил бы художественное зна чение для нашего времени.

Новая эпоха громко требует, чтобы всему этому самоуправству был положен предел, чтобы искусство перевода было подчинено научным методам.

Советский читатель ставит выше всего документальность, достоверность и точность. Современный пе реводчик, по представлению советского читателя, должен всемерно заботиться о научно объективном воспроизведении подлинника.

Так что дело вовсе не в том, что прежние переводчики были будто бы все поголовно плохие. Нет, среди них, особенно в пятидесятых годах, было немало серьезных работников, но работали они на основе неприемлемого для нас устаревшего принципа, и со ветский читатель, заявивший свои новые требования, сдал почти все эти переводы в более или менее почет ный архив.

Первым переводом Шевченко, сделанным на осно ве этого нового научного отношения к тексту, яв ляется, как мне кажется, переведенная В. В. Гип пиусом поэма «Княжна», напечатанная в сборнике Колтоновского в 1933 году.

В 1934 году вышел «Кобзарь» в переводе знаменитого поэта Федора Сологуба.

Как бы ни относиться к этому труду Сологуба, нельзя не признать, что высокая словесная культура символистов дала ему такие возможности, каких не было у других переводчиков. Он первый из них изо всех, если исключить разрозненные отдельные случаи, сделал попытку, не метризируя народных ритмов Шев ченко, передать их в точности теми же ритмами, какие свойственны подлинникам. И если по ряду при чин его переводческий труд не оправдал тех надежд, какие на него возлагались, все же основные принципы

349

его перевода в отношении ритмики имели для того • времени немалую ценность.

Но, предъявляя к Сологубу те требования, какие мы вправе предъявить к этому большому поэту, нужно громко сказать, что, за исключением ритмики (да и то понимаемой чисто формально), эта его предсмерт ная работа значительно ниже всех прочих его литературных трудов.

Среди переводчиков «Кобзаря» нет ни одного, кто обладал бы такой заслуженной репутацией перво классного мастера. Сологуб — не Иван Белоусов. Наш пиетет к его дарованию требует самого пристального изучения его переводов, которые — именно потому, что они сделаны Сологубом, — являются наиболее замет ными среди других переводов Шевченко. Я чув ствую себя обязанным разобраться в них возможно подробнее, дабы мое отрицательное отношение к ним не показалось прихотью субъективного вкуса.

Читая переводы Сологуба, никоим образом нельзя догадаться, что Шевченко — поэт-музыкант, поэт- песенник. Вместо текучих, по-шевченковски журча щих, плавно струящихся строк читателю почти везде предлагается топорная проза. Шевченко скорее, ка жется, руку себе отрубил бы, чем стал бы писать этим шершавым стихом. Попробуйте произнести вслух та кие, например, заскорузлые строки:

Божьим домом тем, где мрем мы. Посмотрел на пап Иван Гус..,

Хоть и Лог тот! До него уж.,. 350

Чуждых. Плачь, плачь, Украина.., И вот так-то все здесь... Сердце!..'

Если это стихи, то что же такое еловые палки? И какой напряженный, тугой, неестественный синтак сис!

Вместо свободного дыхания на каждой странице стиховая икота, стиховое удушье.

Попробуйте, например, прочтите такие стихи:

Вот разбойник, плетью сечен, — Зуб о зуб он точит. (!) Недобитка из своих же Он зарезать хочет 2 .

Шатко, неряшливо и абсолютно неверно. Точить себе зуб о зуб — безнадежное и вздорное занятие. Зачем разбойнику точить себе зуб, если он собирается пустить в дело нож? Точил бы нож, а не зуб!

И что значит по-русски:

Недобитка (!) из своих же?

А главное — какое презрение к шевченковскому стиховому звучанию и к смыслу. Это презрение и есть доминанта переводов Сологуба. Не то что ему не хватает умелости — ему не хватает минимального уваже ния к тексту.

Шевченко, например, в одном беглом стихотворном наброске говорит о красавице девушке, которую ка кие-то пьянчуги (должно быть, помещики) посылают босую за пивом. В конце этого стихотворения поэт вопрошает:

Кому ж воно пиво носить?

Переводчик, не дочитав до конца, перевел начало этого стихотворения так:

1 Ф. Сологуб, стр. 288, 193, 227, 194, 180, 170.

2 Там же, стр. 173.

351

Черноброва и красива С погреба нам (!) пиво Девушка несла. ..'

Не дочитав до конца, он не знал, что дальше Шев ченко задает вопрос, — и сам заранее ответил на этот вопрос. И ответил неверно: вышло, что девушка носит пиво самому же Шевченко — ему и его собутыльни кам — и что за это он обличает самого же себя! Подоб ной бессмыслицы не было бы, если бы переводчик не переводил этих стихов механически, строка за строкой, а хотя бы прочитал до конца то, что ему предстоит пе ревести.

Дальше. У Шевченко есть образ могучего дуба, который подтачивается шашелями (то есть червями). По словам поэта, эти черви

Жеруть и тлять старого дуба. Сологуб переводит:

И жадно жрут и точат деда 2 .

Не то чтобы он назвал дедом — дуб. Нет, из его текста вполне очевидно, что он и сам не знает, о чем идет речь. И нисколько не интересуется этим. Что дуб, что дед — ему все равно.

В этом же стихотворении появляется какой-то «бес кровный (?) казак». Но какое имеет он отношение к дубу и почему он бескровный — переводчику нет до этого ни малейшего дела. Казак, в сущности, не «бес кровный», а «безверхий» (лишенный вершины). Но Сологубу что «безверхий», что «бескровный» — все равно. Ведь заставил же он «наймичку» («батрачку») разговаривать вместо тумана — с курганом] У Шевченко: «з туманом говорила». У Сологуба: «и с курга ном говорила» 3 . И опять получилась бессмыслица, потому что в дальнейших строках Сологуба жен-

1 Ф. Сологуб, стр. 281.

2 Там же, стр. 302.

3 Там же, стр. 305.

352

щнна, обращаясь к кургану, говорит ему: «ой, туман».

Казалось бы, как можно переводить, не понимая смысла того, что переводишь! Но Сологуба смысл не интересует нисколько. У Шевченко, например, гово рится о приютских девочках, которых гонят на поклонение гробу умершей царицы. Эту царицу Шевченко иронически называет «матерью байстрят» (внебрач ных детей и подкидышей). Сологуб же, не имея ни ма лейшей охоты дознаться, о чем идет речь, сделал из одной-единственной умершей царицы целую толпу матерей и написал, не смущаясь:

Гонят («последний долг отдать»), Не к матерям ли их гонят! '

К каким матерям — неизвестно.

Я уже не говорю об этом диком ударении «гонят», ни об этой наплевательской рифме «отдать» и «го нят», — здесь сказалось все то же пренебрежение к тексту.

Со всяким переводчиком случается, что он не впол не понимает то или иное место переводимого текста. Но Сологуб и не хочет понять. Он переводит механи чески, с равнодушием машины, — строка за строкой, как подстрочник, совершенно не вникая в общий смысл того, что переводит.

Стиль этих переводов такой же машинный, обли чающий полное равнодушие к живым оттенкам и тональности слов: «у байстренка... — лик бар чонка» 2 .

Такое сочетание слов может создать лишь машина. Оно чуждо живой человеческой речи. Лик — величавое, благоговейное слово, байстренок — презрительно-злоб ное. Объединять их в одной фразе нельзя. Навязывать Шевченко столь чудовищный нигилизм стиля — значит

1 Ф. Сологуб, стр. 300.

2 Там же, стр. 397.

12 К. Чуковский 353

извращать самую основу всего его поэтического твор чества.

Такой машинный нигилизм стиля у Сологуба бук вально на каждом шагу. В переводе «Катерины» он пишет:

Под тыном чужим токи слез проливать! '

«Токи слез» — это что-то карамзинское, сентимен тально-возвышенное, а «тын» — это что-то чернозсмно- крестьянское, и смешивать эти два стиля — значит не ощущать никакого.

Нп ни в чем не сказалось более отчетливо его мерт вое равнодушие к стилю Шевченко, чем в этой отвратительной строчке:

Ярема! герш-ту? Хамов чадо!

В подлиннике эти слова говорит украинский кабат чик-еврей. Откуда у него взялось древнеславянское чадо? И можно ли придумать что-либо более безвкус ное, чем это сочетание двух несочетаемых слов: еврейского герш-ту и славяно-церковного чадо.

Такое же мертвое, машинное пренебрежение к стилю Шевченко сказалось и в той противоестественной смеси украинской лексики с русской, которая в такой непозволительной степени присуща переводам Соло губа. С одной стороны, он испещряет их обильными украинизмами, как, например:

Нет же, позавчера.., Позавчбра 2 . Или:

Дальше... еле мреет...

Словно домик мреет. .. Степи, нивы мреют... 3

У него есть и паляница, и черевички, и гай, и кри ница, и внаймах, и вспомин, и дивился (в украинском смысле: смотрел), и недугует, и музыки (во множест-

1 Ф. Сол огу б, стр. 279.

2 Там же, стр. 153.

3 Там же, стр. 86, 92, 170.

354

венном числе, по-украински), и чернило (в единствен ном числе, по-украински), и година (в смысле: час), и скрыня — густая украинизация речи. Он до того за- украинизировался, что сплошь и рядом пишет в пере воде:

Нову, добру хату..,

И меня давнули... Ночевали ляшки-панки

и т. д.

И тут же, наряду с черевичками и криницами, у него есть и подати, и тятя, и кафтан, и коврижка, и горюшко, и даже костромская лупётка. Так что в этом антихудожественном стилевом разнобое совершенно утратилось всякое подобие подлинного стиля Шевченко.

И тем не менее, когда я впервые заикнулся, что восхищаться переводами Сологуба могут лишь те, кто не любит поэзии Шевченко, я был предан единодушной анафеме. О переводах Сологуба принято было высказываться в таких выражениях: «Первое впечатление, остающееся от беглого чтения сологубовских переводов политических стихотворений Шевченко, — это огромная их мощь, без всякого сравнения превышающая все иные попытки... В переводе лирических миниатюр Сологуб безукоризнен... Велик художественный успех Сологуба... Он передал поэта-революционера лучше других переводчиков...»

Мне больно разрушать эту легенду потому, что Федор Сологуб дорог мне как один из замечательных русских поэтов, стихи которого нередко бывали событиями в жизни моего поколения. Но не могу же я допустить, чтобы он у меня на глазах калечил одно за другим лучшие произведения Шевченко.

Хвалители Сологуба указывают, что он первый из всех переводчиков передал с пунктуальною точностью ритмику стихотворений Шевченко. Конечно, это боль шая заслуга. Но если, передавая ритмику, он не пере дал стиля, ритмика сама по себе вряд ли способна при дать какую-нибудь ценность его переводам. Вообра-

1 Ф. Сологуб, стр. 185, 176, 126,

355

зите, что вам показывают копию, ну, хотя бы с Рембрандта, в которой совершенно искажен колорит: вместо золотисто-коричневого — буро-оранжевый. Не ужели вы признаете эту копию точной только на том основании, что в ней с большой аккуратностью переданы, скажем, контуры людей и предметов? В перево дах Сологуба только контуры и переданы точно, а сло весная живопись со всеми тональностями воспроизве дена кое-как, невпопад.

Как и все стихотворцы, равнодушные К текучести чужой поэтической речи, Сологуб то и дело вставляет в шевченковский стих те лишние короткие словечки — вот, тот, ведь, уж, вплоть, сплошь, которые делают этот стих еще более занозистым.

Со злодеями вот с теми... На Ливане вот в оковах...

Из вифлеемской той каплицы

И до всемирной вплоть столицы...

До зеленой сплошь недели... Без ножа ведь! За рекою...'

Вот какой ценой покупает он свою эквиритмию! Этим вконец заслоняется от русских читателей красота шевченковской поэтической речи.

Чудовищное равнодушие переводчика к переводи мому тексту сказывается даже в сологубовских риф мах. Понадобилась ему, например, рифма к слову «оконце», и он ни с того ни с сего ставит «солнце». Но так как «солнце» не имеет пи малейшего отношения к подлиннику, в котором говорится о несчастной Кат- русе, он тут же, не смущаясь, измышляет, что эта Катруся была миловидна... как солнце 2 , хотя подоб ная экзотика свойственна не Шевченко, не народной украинской песне, а разве что Гафизу и Фирдоуси.

Понадобилась ему рифма к слову «очи», он и поста вил наобум какое-то непонятное «точат», не имеющее ни малейшего отношения к тексту, но так как в под-

1 Ф. Сологуб, стр. 147, 192, 190, 263, 177.

2 Там же, стр. 258.

356

линнике говорится о крови, вот у него и получилось бессмысленное:

Жажду крови точат '.

Понадобилась ему рифма к слову «безвинно», и он снова сочиняет нелепицу:

не мне, Господь, живущему пустынно 2 .

Все это мелочи, и я не приводил бы их здесь, если бы они не свидетельствовали с такой печальной нагляд ностью все о том же поразительном факте: о мертвом равнодушии переводчика к переводимому тексту.

1 Ф. Сологуб, стр. 194.

2 Там же, стр. 190.

Til РЕЦИДИВ ФОРМАЛИЗМА

В результате этих отклонений от подлинника шевченковская поэзия утратила главное: свойственную ей красоту.

Эту-то красоту и должен передавать переводчик. А если он с самой безукоризненной точностью воспро изведет одну только ритмику подлинника, но не пере даст красоты, точность его перевода будет равняться нулю.

Потому что точность перевода есть сумма большого количества точностей, и в эту сумму одним из слагае мых входит также и то впечатление удачи, находчиво сти, мускулистости, силы, которое неизменно произво дит на нас творчество великих поэтов и которое яв ляется одним из составных элементов того, что мы в применении к литературе зовем красотой.

Таким образом, в переводах Сологуба — лишь внешняя видимость точности: все как будто переведено слово в слово, не переведено лишь одно — красота, и из-за этой, казалось бы, малости весь перевод Соло губа, от первой строки до последней, есть сплошное ис кажение поэзии Шевченко.

Лет тридцать назад такие якобы точные переводы появлялись у нас десятками — переводы Гёте, Гейне, Шекспира, Бена Джонсона,—и критики встречали их дружной хвалой, не понимая, что точность этих пере водов обманчива, так как в них не передано главное, чем для всего человечества дорог подлинный текст этих гениев, — художественная прелесть, поэзия.

Критикам в то время мерещилось, что существует строго определенное количество показателей точности любого стихового перевода, так что, если в данном переводе все эти показатели налицо, можно считать установленным, что данный перевод максимально при ближается к подлиннику.

Все это, конечно, был вздор, но в то время счита лось установленной истиной, что наконец-то отыскан научный рецепт точнейших переводов любого произве дения поэзии. И в соответствии с этим рецептом целая

358

толпа переводчиков наперерыв искажала величайшие памятники мирового искусства.

Сверяешь перевод с оригиналом, восхищаешься каждым отдельным показателем точности: количество строк то же самое, и количество слогов то же самое, и фонетика, и строфика те же, и характер рифм и обра зов, и порядок их чередования в стихе — все воспроиз ведено пунктуально; о словарной точности и говорить не приходится — она безупречна. Казалось бы, судя по всему, должен получиться такой перевод, который можно считать точным воспроизведением оригиналь ного текста, а на деле между копией и подлинником нет ни малейшего сходства, потому что подлинник гениа лен, а копия косноязычна.

Так же призрачна, иллюзорна та «точность», кото рую столь громко восхваляют поклонники сологубов- ских переводов. Эта «точность» страшно неточна, ибо, переводя Шевченко, Сологуб механически передал все (или почти все) внешние приметы его песен и дум, но вследствие своего равнодушия к подлиннику даже по пытки не сделал передать вдохновенность и художе ственную прелесть его поэтической речи.

Till СОВЕТСКИЙ СТИЛЬ ПЕРЕВОДОВ ШЕВЧЕНКО

Но вот в связи с юбилеем Шевченко (в 1939 году) все лучшие поэты России, Белоруссии, Армении, Грузии, поэты узбекские, еврейские, казахские, азербай джанские, киргизские, адыгейцы, башкиры, кабар динцы, балкары, татары, чуваши, туркмены, поэты всех республик и областей, образующих Советский Союз, стали огромным и дружным своим коллективом гото вить многоязычный перевод «Кобзаря».

Хотя Шевченко и писал в «Кобзаре»:

Ход1мо дальше, дальше слава, А слава запов!дь моя, —

он, конечно, в самых дерзновенных мечтах не мог во образить ни на миг, что та маленькая «захалявная книжка», которую он прятал в солдатском своем сапо ге, станет с благоговением читаться на всех языках многомиллионными народами нашей страны.

По странной аберрации вкуса у нас до самого не давнего времени очень немногие знали, что Шевченко — поэт гениальный. Одни ценили в нем главным образом то, что он, как выражались в ту пору, — представитель гражданской поэзии, другие ценили в нем то, что он вышел из низов, из народа. Но что он по своему мастерству великий художник слова — долго не ощуща лось в читательской и литературной среде. Еще при жизни Шевченко даже наиболее расположенные к нему русские люди — и Плещеев, и Аксаков, и Тургенев, и Мей, — никто из них не подозревал, что он непревзой денный художник. О нем говорили так: стихи его, конечно, благородны, гуманны и даже, пожалуй, талантливы, но все же это стихи самоучки-крестьянина, которые именно в этом качестве и имеют известную ценность, а сравнивать их со стихами таких мастеров- поэтов, как, например, Полонский или, скажем, Щер бина, нельзя. Мы знаем, что таково же было отноше ние критиков и читателей к Бернсу.

Когда Шевченко вернулся из ссылки, его перево дили на русский язык главным образом потому, что он

360

вернулся из ссылки. Его ценили за его биографию. Поэтому переводили его спустя рукава, как переводят второстепенных поэтов, не заботясь ни о стиле, ни о ритме. То, что Шевченко — классик, что переводить его надо как классика, вполне осознано лишь в послед нее время, и это не могло не сказаться на качестве но вых переводов его «Кобзаря».

Замечательно, что из русских поэтов в переводче скую работу над «Кобзарем» включились почти все, за очень небольшим исключением. Поэты различ ных направлений, различных поэтических школ — все объединились в благоговейной любви к великому украинскому гению. Все большие издательства Москвы, Ленинграда — Гослитиздат, «Советский писатель», Детиздат, Учпедгиз, «Молодая гвардия», «Искус ство»— стали издавать свой «Кобзарь», так что неко торые стихотворения Шевченко переводились по два, по три, по четыре раза. Это привело к соревнованиям. В Гослитиздате вышли «Гайдамаки» в переводе Алек сандра Твардовского, а в «Советском писателе» — в переводе Бориса Турганова. С Исаковским, переводившим «Катерину» для Детгиза, соревновался Сергей Городецкий, переводивший «Катерину» для Гослитиздата. «Заповгг» появился, по крайней мере, в пяти пе реводах на русский язык.

Первая особенность этих новых переводов «Коб заря» заключается в том, что революционное содер жание поэзии Шевченко вскрыто в них со всей пол нотой.

В них уже нет и в помине тех вольных и невольных смягчений, подтасовок и вымыслов, которые фальсифи цировали облик Шевченко.

В свое время переводчик Славинский — мы виде ли— переиначил шевченковскую притчу об Алексан дре II . В подлиннике говорится, что царь, даже прогу ливаясь в идиллической роще, думает только о том, как бы получше обуздать своих подданных цепями и виселицами. А в переводе Славинского сказано:

Но далеко парит он думой,

Средь прав (!) и книг(?!) его мечты.

361

Благодаря этой ловкой фальшивке сатира была превращена в дифирамб. Нынче такие фальшивки не мыслимы. Советский переводчик Миних точно передал мысль поэта:

А в голове рдна лишь дума 1 Как подданных сковать своих

Перевод «Кавказа», сделанный Антокольским, а также Еленой Благининой, поэма «Сон» в двух перево дах: Державина и Цвелева, «Св1те ясний, св!те тихий» в переводе Безыменского, «Юродивый» в переводе Сур кова — этими переводами определяется достаточно ясно политический смысл современной интерпретации Шевченко.

Те строки, которые в переводе Сологуба читались-

Все накормлены, обуты, Платья узки (?), словно путы,—

нынешний переводчик Владимир Державин перевел с безукоризненной точностью:

Хорошо обуты, сыты, В iteftV иайрепко забиты '.

И те строки, которые в переводе Сологуба читались'

Так и надо, потрму что B & t Йай не огрйда, —

в переводе Владимира Державина читаются в полном соответствий с поДлиТшикЪм:

Так и надо' потому что Нет на нёбе бога' 2

И те строки, что в переводе Сологуба оплакивали несбыточность наших надежд на земное блаженство,

1 Т. Г. Шевченко Избранные произведения под ред Кор
нея Чуковскогд М, 1938, стр ПО. В дальнейшем для кратчости
«Сборник Детиздата».

2 Там же, стр 101.

362

в переводе того же Державина впервые вполне выра жают подлинную мысль Шевченко:

Под ярмом вы падаете, Ждете, умирая, Райских радостей за гробом. Нет за гробом рая!

Выше я цитировал три перевода печальной шевченковской думы «У недшеньку та ранесенько». Все три перевода были сделаны танцевальным размером:

Побежала я, младенька, Чтоб про то не знала мать, Молодого чумаченька Издалека повстречать.

Только теперь, через девяносто лет после написания этой думы, она переведена с точным соблюдением ее свободного ритма. Эту думу перевели порознь два пе реводчика, принадлежащие к различным литератур ным формациям, и у обоих — большое приближение к ритму подлинника.

Поэт Петников для Гослита перевел эту думу так:

В воскресенье да ранешенько, Еще солнышко не всходило, Я ж, молодешенька, На шлях, на дорогу, Невеселая выходила '.

Елена Благинина для Детиздата перевела эту думу так:

Как на зореньке да ранешенько, Еще солнышко не всходило, А я, млада-младешенька, На дороженьку Невеселая выходила 2 .

Сходство обоих переводов в отношении ритма — ра зительно. И так относятся к воспроизведению фонетики

'Тарас Шевченко. Кобзарь. Перевод с украинского. М, 1939, стр 434.

2 Сборник Детиздата, стр 261.

363

не только лучшие из переводчиков, но все без изъя тия — и мастера и подмастерья — решительно все. В этом вторая особенность новых переводов Шевченко: в них возможны какие угодно оплошности, но нет ни единого случая такого нарушения ритмики, ка кие были заурядным явлением в практике переводчи ков дореволюционной эпохи.

Теперь в сознании всех, даже рядовых переводчи ков прочно утвердилась эта непререкаемая заповедь высокого искусства перевода — по возможности наиточнейшее воспроизведение мелодики подлин ника.

Выше я приводил «Думу» слепого Степана в залих ватском изложении Чмырева:

Поет песню, как в неволе С турками он бился, Как за это его били, Как очей лишился...

Вот эта «Дума» в переводе Николая Асеева:

И лютому ворогу Не дозволь попасться В турецкую землю, в тяжкую неволю. Кандалы там по три пуда, Атаманам по четыре. И света дневного не видят, не знают, Под землею камень ломают. Без напутствия святого умирают, Пропадают'.

Эта верность шевченковским ритмам, обеспечиваю щая точную передачу эмоциональных интонаций поэта, навсегда положила койеЦ тому самоуправству перевод чиков, которое при полном попустительстве критики продолжалось без малого семьдесят лет.

Третья особенность новых переводов Шевченко — это их реализм.

У прежних переводчиков Шевченко, даже самых хороших, шевченковские «покрытки», чумаки, запорожцы все же смахивали немного на оперных. Это были абст-

1 Сборник Детиздата, стр. 145. 364

рактные «чумаки» и «покрытии», без каких бы то ни было конкретных бытовых атрибутов. Умершего в пути чумака его товарищи — так сказано в подлиннике — хоронят в степи и копают ему притыками яму. При тыка — это деревянный кол небольшого размера, кото рым прикрепляют воловье ярмо к дышлу. В трех из вестных мне старых переводах этой песни нигде нет даже упоминания о притыке.

Шевченко говорит, что у чумака «заболела голо вушка, заболел живот». А старый переводчик Аполлон Коринфский, испугавшись реализма этих строк, заме нил конкретную болезнь желудка оперно-отвлеченной немочью — «злая немочь бьет», хотя мог вполне свободно воспользоваться рифмой «живот».

Но нельзя же, в самом деле, именоваться Аполло ном Коринфским и говорить в стихах о животе!

Прежних переводчиков жестоко шокировали такие слова «Кобзаря», как погань, фига, пузо, и, очищая «Кобзарь» от этих, по их мнению, «грубостей», они вытравляли из шевченковской речи многие элементы ее реализма. Если вспомнить, что они к тому же лишили эту речь ее разговорных бытовых интонаций — «А вш, бугай co 6 i здоровий, лежить аж стогне, та лежить», «А поки те, да се, да оне», «А то верзе б!си зна що», — станет ясной вся ценность этой борьбы советских пере водчиков за реалистический стиль Шевченко.

Четвертая особенность новых переводов «Кобза ря» заключается в строгом соблюдении его демократи ческого фольклорного стиля. Прежние переводчики, когда им нужно было переводить какую-нибудь народную песню Шевченко, придавали ей либо салонно-ро- мансовый стиль, либо цыганский, либо, что еще хуже, суздальско-камаринский, залихватски-сусальный:

Просто краля девка, либо Царь девица... Ну, спасибо...

Аль была уж божья воля? Аль ее девичья доля?

Али где-то в чистом поле С ветром носится по воле?

365

Призыв Железняка:

Гуляй, сину! нуте, д!ти —

в переводе зазвучал по-рязански:

Ребята, гуляй, не стесняйся, и жарь! '

А теперь советские поэты, которые в своей перевод ческой практике постоянно приобщаются к фольклору всех национальных областей и республик, научились с уважением относиться к поэтическому творчеству брат ских народов. Никаких фальсификаторов фольклора они не допустят, каждая шевченковская песня и в пе реводе звучит у них как песня украинская, сохранив шая свой национальный колорит.

Когда читаешь, например, такие переводы Николая Ушакова, как «Ой, не пьются мед и пиво, не пьется вода», или «Ой, пошла я в овраг за водою», или пере вод Веры Звягинцевой «Ой, чего ты почернело, зеле ное поле?», или «Три дороги» в переводе Михаила Исаковского, или «Титаривна Немиривна» в переводе Веры Инбер, или «Ой, вскричали серы гуси» в пере воде Петра Семынина, чувствуешь, что в этих песнях каждая интонация — народная и что самый голос этих песен — украинский.

Тем и хороши переводы только что упомянутого по эта Семынина, что их точность не ограничена одним только словарем или ритмом. Семынин главным обра зом стремится к тому, чтобы в погоне за соответствием отдельных смысловых единиц не потерялась народная речевая текучесть шевченковских песен.

Вот один из типичных его переводов:

Ой, вскричали серы гуси За селом, во рву: Разнеслась по свету слава Да про ту вдову. Не так слава, не так слава, Как тот разговор,

1 См. А. В. Б а г р и и. Т. Г. Шевченко в русских переводах, Баку, 1925, стр. 53.

366

Что заехал запорожец

Ко вдове на двор.

Веселились, пировали,

Пили мед-вино,

А потом закрыли шалью

В горнице окно.

Не пустой была та слава,

Не даром прошла:

По весне вдова-молодка

Сына родила.

Сильным выходила хлопца,

В школу отдала,

А подрос, коня купила,

Не коня — орла!

Оковала чистым златом

Седельце ему,

Шелком вышила по краю

Светлую кайму.

Затянула стан жупаном

Красным, дорогим.

На коника посадила:

«Дивитесь, враги!»

И т. д.'

Конечно, в этом переводе есть две-три строки, к ко торым могут придраться педанты. Они могут указать переводчику, что украинское «погов1р» — не «разго вор», что в подлиннике любовники не завешивают шалью окна, что у Шевченко не говорится про коня, будто это был «не конь, а орел».

Со своей стороны, я мог бы прибавить, что мне очень не хватает тех внутренних рифм, которых не вос произвел переводчик: «У юмнат! на кроват!», «Удови-ця у мяснищ».

Но все это — ничтожные мелочи по сравнению с теми драгоценными качествами оригинального текста, которые так хорошо удалось воспроизвести перевод чику.

Я сейчас говорю не о ритмике, не о стиле, которые воссозданы им с удивительной точностью, а о том креп ком единстве всех отдельных частей, которое делает это стихотворение живым организмом. Одна строфа естественно и свободно переходит в другую, чем дости-

Сборник Детиздата, стр. 278.

367

гается такая же Песенность речи, какая свойственна подлиннику; нигде нет переводческой натуги, переводческого косноязычия, той шершавой и узловатой корявости, которая обычно присуща мнимо точным перево дам буквалистов. И самая эта отсебятина:

А подрос, коня купила, Не коня — орла! —

она до такой степени в духе подлинника, так гармони рует со всем его смыслом и стилем, что ее даже невоз можно назвать отсебятиной. Я не говорю уже о том, с каким безукоризненным вкусом выдерживает Семы- нин фольклорный колорит украинского подлинника, почти не пользуясь украинской лексикой.

В «Кобзаре» Детиздата особенно выделяется фольк лорным стилем своих переводов Елена Благинина. У нее тонкое чувство песенного народного стиля, боль шая версификационная находчивость, музыкальный слух:

Стоит явор над обрывом, Над обрывом, над заливом, Словно тот казак чубатый, Что без тына и без хаты, Без жены, без черноокой, Поседеет одинокий.

Явор молвит: «Наклонюся, В Днепр студеный окунуся». Казак молвит: «Погуляю, Может, любу повстречаю».

А лозина с калиною Да калина с лозиною На ветру легонько гнутся, Словно девушки смеются —

Разубраны, расцвечены, С долей-счастьем обручены. Горькой думушки не знают. Вьются-гнутся, распевают'.

1 Сборник Детиздата, стр. 331. 368

Так же темпераментны, живокровны и органически целостны сделанные Благининой переводы: «Ой, гоп, не пила», «Заплакала кукушечка», «Я в орешничек ходила», «И богата я, и красива я», «Как на зореньке да ранёшенько».

В подлиннике эта последняя песня является одним из высших достижений шевченковской лирики. Напи сана она, как мы только что видели, тягучим, рыдаю щим ритмом украинских дум. Девушка выходит тайком на дорогу встретить молодого чумака, возвращающе гося вместе с товарищами из дальнего Крыма, и узнает, что он умер в пути. Вся сила этой песни в ее лаконизме, в предельной простоте ее стиля, не допускающего ни единой метафоры, ни единого словесного орнамента. Песня подчинена строгому фольклорному канону, в ней каждый эпитет, каждый ритмический ход узаконены стародавней традицией, и не воспроизвести этой кано нической ритмики, этого традиционного стиля — значит не воспроизвести ничего, ибо здесь вся красота этой песни.

С искусством великого мастера поэт внезапно нару шает фольклорный канон и дает в последней строке не ту песенную концовку, которую ждешь от него, а простой безыскусный вопль страдающей женщины:

А я так його любила!

Это единственная во всей песне строка, где жен щина говорит о своих чувствах к умершему: в преды дущих строках эти чувства угадывались благодаря скорбному рыдальному ритму. Тут они прорвались наконец. И вся сила этой строки именно в том, что она — одна. Но, конечно, и Соболев и Белоусов нащел кали вместо одной строки целых четыре.

У Белоусова получилось такое:

И оставили могилу В степи сиротою. (!) А я так его любила Сердцем (!) и душою '. (!)

1 Т. Г. Шевченко. Кобзарь. В переводе И. А. Белоусова. М., 1919, стр. 230.

369

Этот пустопорожний куплет взамен одной насыщен ной чувством строки — выразительный образец тех ди летантских переводов Шевченко, которые изготовляли в таком изобилии поэты-кустари былых эпох.

Зрелым мастером фольклорного стиля подошел к переводу Александр Твардовский. То народное, не красовское, что есть в его незабвенной «Муравии», очень пригодилось ему при передаче шевченковских ритмов. В его отличном переводе «Совы» строго выдер жаны каноны народно-песенной речи:

Змея хату подпалила, Детям каши заварила, Лапти новые сплела, Малым детушкам дала. Гуси-лебеди летели, Опустились, посидели, Полетели через дол. На кургане — орел: На кургане середь ночи Он клюет козачьи очи '.

Такой перевод и сравнить невозможно ни с одним переводом Шевченко, сделанным в прошлое время.

Обаяние творчества Шевченко так велико, что ему поддаются даже самые, казалось бы, далекие от его стиля поэты. Борис Пастернак дал вдохновенный пере вод его «Марии», свидетельствующий о страстном увлечении поэзией подлинника. Металлом зазвучали у него эти патетические ямбы Шевченко:

А после смерти чернецы Тебя одели в багряницу И золоченые венцы Напялили как на царицу. Прибили и твою к кресту Поруганную чистоту И оплевали, и растлили, А ты, как золото в горниле, Такой же чистой, как была, В душе невольничьей взошла 2 .

1 Сборник Детиздата, стр. 99.

2 Тарас Шевченко. Кобзарь. М., 1939, стр. 584.

370

Если выхватить из этого перевода какую-нибудь отдельную строку и сравнить с соответствующей строкой шевченковского текста, может оказаться, что между ними нет и отдаленного сходства, но в том-то и заклю чается драгоценная особенность таких переводов, что в них не отдельные строки, а вся совокупность строк являет собой наиточнейшее воспроизведение подлин ника.

Если переведенный отрывок вы сопоставите с подлинником, вы увидите, что хотя фразеология в нем со вершенно иная, хотя и слова зачастую не те, но все же здесь нет ни одной отсебятины. Каждый образ, каждую мысль поэта Борис Пастернак воспроизвел с самой до бросовестной тщательностью, но при этом он воспроиз вел и дикцию этих стихов, о чем переводчики преды дущей эпохи считали излишним заботиться. И конечно, такие вдохновенные переводы гораздо точнее тех, потому что наряду со смыслом оригинала они пере дают и красоту его дикции.

Нетрудно было бы перевести весь этот отрывок бук вально слово в слово, строка в строку, но тогда исчезла бы раньше всего та свободная речевая текучесть, без которой поэзия Шевченко превратилась бы в прозу.

Именно этой речевой текучестью хорош темпераментный перевод поэмы «Невольник» («Слепой»), сде ланный Николаем Асеевым. Больше всего, как мне ка жется, удались переводчику некоторые отрывки «Вступления»:

Никому мой рай неведом, Ты сама не знала, Что звездою путеводной Надо мной сверкала. Я гляжу, не налюбуюсь, Вот сверкнула снова, Вот склонилась, уронила Ласковое слово '.

Тут опять-таки не рабский подстрочник. Тут Асе евым угадан единственно верный метод художествен-

Сборник Детиздата, стр. 189.

371

ного перевода Шевченко: творческое, а не фотографи
ческое воспроизведение текста. Не отдельными своими
словами близок к подлиннику этот перевод, а своей
красотой, своим стилем и чисто шевченковским движе
нием стиха. '

Но, конечно, мы не вправе скрывать от себя, что у вдохновенных переводов всегда есть опасность при малейшем ослаблении дисциплины перейти в какой-то фейерверк отсебятин и ляпсусов. Переводческое вдохновение только тогда плодотворно, когда оно не отры вается от подлинника. К сожалению, переводчики «пифического», «шаманского», «вдохновенного» склада зачастую считают умственную дисциплину обузой. Есть переводчики Мочаловы и переводчики Щепкины. Мо- чаловы работают неровно, порывисто: наряду с очень высокими взлетами у них бывают глубочайшие паде ния. И тогда они, вместо того чтобы петь, несвязно и невнятно бормочут. Если бы этих слепо-вдохновенных Мочаловых не обуздывали на каждом шагу режиссеры-редакторы, их переводы изобиловали бы чудовищными искажениями текста.

К счастью, в нашей литературе преобладает сейчас тип переводчика Щепкина: осторожного и опытного мастера, полного хозяина своих поэтических сил. И не мудрено: за последние годы советские переводчики прошли такую тренировку, какой не знали за всю ми ровую историю переводчики других поколений.

Ведь уже многие годы советские поэты, за двумя или тремя исключениями, переводили, соревнуясь друг с другом, армянских, грузинских, украинских, белорус ских, азербайджанских, еврейских поэтов и перевели уже сотни тысяч стихов: и Давида Сасунского, и Шота Руставели, и Джамбула, и Павла Тычину, и Янку Ку- палу, служа своей повседневной работой братскому единению народов Союза, которое становится еще более тесным благодаря этому живому обмену национальными литературными ценностями.

Такая школа переводческого мастерства дала всему коллективу советских писателей ту словесную технику, те приемы и навыки, какими не обладали, за исклю чением двух-трех одиночек, поэты предыдущих эпох.

372

Чувство литературной ответственности в последние годы у них колоссально повысилось, так как все это время их переводческий труд проходил под суровым контролем общественности тех областей и респуб лик, литературу которых переводили они на русский язык.

Не забудем также, что в прежнее время за пере воды Шевченко брались маломощные поэты второго и третьего ранга — не Василий, а Николай Курочкин, всевозможные Славинские, Гавриловы, Аполлоны Коринфские, а теперь за это дело взялись лучшие поэты страны.

Было бы постыдной аллилуйщиной сплошное за хваливание нынешних мастеров перевода. Чрезвы чайно далека от меня аляповатая мысль, будто все новые переводы отличны, а все старые плохи. К сожалению, я могу указать десятки промахов, допущенных стихотворцами нашего времени при переводе Шев ченко. Но принципы, положенные в основу работы над переводом украинского гения, обеспечивают новым читателям более близкое воспроизведение подлин ника. Эти принципы, как мы только что видели, уже и сейчас привели переводчиков к ряду больших удач.

Остановиться на этом, конечно, нельзя. От совре менных переводчиков мы вправе потребовать боль шего. Нужно, чтобы они еще точнее воспроизводили в своих переводах не только тематику, фонетику, стили стику подлинника, но и ту поэтическую прелесть, ту обаятельность формы, без которой немыслимо ника кое произведение искусства. Потому что и нынче слу чается так, что каждый отдельный элемент данного произведения Шевченко скопирован более или менее правильно, а в сумме своей все эти элементы не производят того впечатления органической цельности, ко торое присуще шевченковской лирике, и весь перевод кажется клочковатым, обрывчатым, сшитым из раз ных кусков. Исчезает главное: жизнь. Остается мерт вая мозаика.

Переводчики должны добиваться, чтобы в их пе реводах каждое стихотворение Шевченко оставалось

373

живым организмом. Для этого есть единственное сред ство: сопереживание, сотворчество, такое слияние с подлинником, когда переводчику кажется, будто он не переводит, а пишет свое, лирически пережитое им самим, когда он чувствует себя, так сказать, соавтором переводимых стихов. Требуется не только научный анализ мелодики, стилистики, семантики подлинника (без этого никакой художественный перевод невозможен), но и эмоциональное проникновение в духовную биографию автора, поскольку она сказалась в подле жащих переводу стихах.

IX ШЕВЧЕНКО В ВЕЛИКОЙ СЕМЬЕ

Когда Пантелеймон Кулиш в эпилоге к своей «Черной Раде» (не называя даже имени Шевченко) сказал несколько восторженных слов о его поэтиче ском творчестве, Шевченко не без смущения записал у себя в дневнике: «Кулиш, говоря о Гоголе, Квитке и обо мне, грешном, указывает на меня, как на вели кого самобытного народного поэта. Не из дружбы ли это?»

В письме к Кулишу он написал укоризненно: «Очень много, слишком даже много подпустил ты мне пахучего курева. Так много, что я чуть не угорел».

Когда же поэт Желиговский, поляк, писавший под псевдонимом Антоний Сова, перевел в 1854 году несколько его стихотворений и задумал перевести «Ка терину», Шевченко написал из ссылки Брониславу Залесскому: «Катерина» моя не так хороша, чтобы ее переводить и, главное, переводить Сове» (письмо от 9 октября 1854 года).

Поэтому можно представить себе, как изумился бы этот скромнейший из великих поэтов, если бы узнал, что его «Катерина» переведена не только на польский язык, но и на башкирский, кабардинский, азербайджанский, каракалпакский, узбекский, еврей ский, адыгейский, осетинский, армянский, белорус ский, грузинский, чувашский — так что если бы поэты национальных республик и областей вздумали про читать свои переводы одной только «Катерины», мы слушали бы их целые сутки и все же не могли бы дослушать.

Именно об этих национальностях Шевченко писал:

Од молдованина до фша На Bcix язиках все мовчить.

Трудно даже перечислить имена всех переводчи ков, из которых каждый мог бы сказать о вкладе сво его народа в шевченковский праздник, и тогда мы по няли бы, какое это чудо, что вся Украина Тараса Шев ченко, все ее чумаки, гайдамаки, наймички, и Катерина,

375

и Ярина, и Оксана («така малёнька, кучерява»), и ме стечко Берестечко, и Днепр, и Чигирин, и Умань, и Киев, и вербы, и тополя, и самое небо украинское — все это стало родным для всех народов советской земли.

Таков был мой доклад на юбилейном шевченков ском пленуме в Киеве в 1939 году.

Из него следовало, что в смысле художественной близости к подлиннику новые переводы Шевченко явились колоссальным сдвигом по отношению ко всем предыдущим изданиям.

С тех пор прошло больше четверти века.

В течение этого долгого времени наши переводчики еще более усовершенствовали свое мастерство.

Тенденции советского стиля, отмеченные мною на предыдущих страницах, определились еще более яв ственно в позднейших переводах Шекспира, Бернса, Байрона, Данте, Петефи, Гюго, Тувима, Фирдоуси, Расула Гамзатова, Важа Пшавелы, Межелайтиса и многих других.

За это время гослитское издание стихотворений Шевченко переиздавалось много раз. Переводчики из года в год улучшали свои переводы. Вот, например, те изменения, которые внес переводчик Вл. Державин в свою версию шевченковского «Сна»:

Издание Издание

1939 года 1954 года

А тот тихий да тверезый А тот тихонький да трезвый,

Богобоязливый Богобоязливый,

Злую для тебя минуту Как кошечка

Выждет терпеливо. подкрадется,

(стр. 72) Выждет несчастливый

День для вас.

(стр. 250)

Нет у меня детей, жена Нет у меня детей, жена

Не лает, встречая. Не бранит, встречая.

(стр. 73) (стр. 251)

То же можно сказать и о «Тополе» в переводе А. Безыменского:

376

1939 1955

Очи карие, дивчата, Ведь недолго ваши брови,

Щек румяных зори, Дивчата, чернеют,

Брови черные густые, — И недолго ваши лица

Все завянет вскоре — Нежно розовеют.

Очи быстро потускнеют, Лишь до полдня, —
Брови полиняют... и завянут,

Брови полиняют...

Эти улучшения отмечены в интересной книге «Го лос Шевченка над cbjtom », изданной Киевским уни верситетом в 1961 году'.

Тут же авторы книги с горьким чувством приво дят примеры странных ухудшений, введенных пере водчиками в последующие издания Шевченко.

На эти ухудшения указывает в своих статьях и Владимир Россельс, талантливый переводчик украин ской художественной прозы, теоретик «высокого искус ства» 2 .

В статье «Шоры на глазах» критик объясняет ухудшения, внесенные переводчиками в позднейшие издания Шевченко, ошибочными требованиями, которые в последнее время стали предъявлять к ним ре дакторы.

«От издания к изданию, — говорит он, — переводы лирики подвергались операции все большего приближения к букве подлинника». Из-за этого «шевченковская мелодичность заменялась какофонией, компо зиционная стройность — вялой невнятицей». Таковы, к сожалению, переводы многих классических стихотво рений, таких, как «Чого мен! тяжко, чого мен! нуд но. ..» (Е. Благинина), «Якби зустршися ми знову...» (Н. Браун), «Один у другого питаем...» (В. Лугов- ской), « I дос! сниться: шд горою...» (Т. Волгина), «Я не нездужаю, швроку...» (Н. Ушаков).

Все эти стихотворения, по словам критика, в пер вых изданиях Гослита переведены лучше, чем в по следующих.

1 См. «Голос Шевченка над св!том». Студентськ! науков!
npaui . Киев, 1961, стр. 14, 21 и 38.

2 В я. Россельс. Подспорья и преграды. Сб. «Мастерство
перевода». М., 1963, стр. 161—178; «Шоры на глазах» (рукопись).

377

Между специалистами нынче возникли серьезные разногласия по вопросу о том, можно ли в русском стихе найти размеры, вполне соответствующие рит мам многих произведений Шевченко. Поэт Н. Н. Уша ков утверждает, что можно, так как украинская сил- лабика будто бы вполне соответствует русской силла- бике', а критики Вл. Россельс и В. Ковалевский, возражая ему, указывают, что, во-первых, эти шев ченковские ритмы совсем не силлабика, а во-вторых, по-русски силлабические строки в окружении силлабо-тонических не звучат стихом. «Точнее, звучат просто плохим стихом» 2 , ибо «в русском языке нет условий для развития силлабики». Силлабика вообще не свой ственна тонической структуре русского стиха. «Рус ское ухо такие стихи не воспринимает, — пишет Вл. Россельс.—Мы, знающие Шевченко в подлин нике, просто не читаем их, а наши дети недоуменно спрашивают у нас, где в этих исковерканных стихах музыка и за что их надо любить? К счастью, несколько наиболее крупных произведений поэта переведено нормальным силлабо-тоническим стихом. И все же русский «Кобзарь» производит удручающее впечатление,— утверждает Вл. Россельс. — По заслугам воз величив Шевченко, сделав его имя известным бук вально каждому русскому, мы умудрились зашифро вать значительную часть его наследства» — таков пессимистический итог наблюдений критика над изда ниями пятидесятых -— шестидесятых годов XX века 3 .

Думаю, этот пессимизм объясняется не столько низ ким качеством переводов Шевченко, сколько новым уровнем требований, которые предъявляет современ ный читатель ко всем вообще стиховым переводам. Требования эти, как мы знаем, чрезвычайно измен чивы, и то, что казалось вполне удовлетворительным

1 Н. Н. Ушаков. О переводе шевченковского стиха раз
мером подлинника. В его книге «Узнаю тебя, жизнь!». Киев, 1958,
стр. 162.

2 В. Ковалевский. Размером подлинника. Сб. «Мастер
ство перевода». М., 1963, стр. 189.

3 Вл. Россельс. Подспорья и преграды. Сб. «Мастерство перевода». М., 1963, стр. 166.

378

в тридцатых годах, кажется плохим в шестидесятых. Таков закономерный процесс.

Но не станем углубляться в эту тему. Пятидесятые и шестидесятые годы выходят за пределы настоящей главы. Ее тема — становление советских методов пе реводческой практики, а эти методы вполне опреде лились к той эпохе, которой и заканчивается этот краткий обзор. Тогда — в 1938 и 1939 годах — я при нимал в новых переводах Шевченко живое участие, редактируя детгизовское собрание его стихотворений. К работе над этим изданием мною были привлечены Александр Твардовский, Михаил Исаковский, Борис Пастернак, Елена Благинина, Петр Семынин, и мне было радостно видеть, с каким искусством (и с каким вдохновением!) они воссоздавали подлинный облик украинского гения, тем самым в значительной мере отменяя всю столетнюю работу своих безнадежно устарелых предшественников.