Швейцер А. Д. К проблеме социальной дифференциации языка

(Вопросы языкознания. - М., 1982, № 5. - С. 39-48)

Интерес к социальной дифференциации языка, одной из центральных проблем современной социолингвистики, восходит к тому периоду, когда в трудах К. Н. Державина, В. М. Жирмунского, Н. М. Каринского, Б. А. Ларина, Е Д. Поливанова, A. M. Селищева, Н. В. Сергиевского, Л. П. Якубинского и других советских ученых намечались первые контуры марксистской социолингвистики. Между тем социологическим направлением, которое разрабатывалось в советском языкознании в 20-е и 30-е годы, и современной советской социолингвистикой прослеживаются тесные преемственные связи. И ранним трудам советских языковедов, и работам советских социолингвистов 70-х и 80-х гг. присуща принципиальная методологическая ориентация на исторический материализм как на общую социологическую теорию марксизма.
Вместе с тем было бы ошибочно усматривать в наблюдаемом в настоящее время возрождении интереса к этой проблеме лишь простое "повторение пройденного". Современная советская социолингвистика опирается как на достижения языкознания, позволившие значительно глубже проникнуть в сложную, многогранную и противоречивую природу языка, так и на достижения марксистской социологии, включающей не только социально-философский и общесоциологический уровни, но и теоретические модели социальной структуры общества, социальных систем и подсистем, вплоть до социологической системы личности [1].
Если для первых работ в области социальной дифференциации языка был характерен упрощенный взгляд на социальную структуру общества (отсюда и наблюдаемое во многих из них сведение этой структуры к структуре классовой), то для современной социолингвистической теории характерно стремление принимать в расчет всю многогранность и многоаспектность социальной структуры. В этой связи особую важность приобретает разработанная в марксистской социологии иерархическая модель социальной структуры, предусматривающая выделение первичного классового уровня и вторичного, образующего более мелкую сетку, накладываемую на классовую и включающую внутриклассовые, промежуточные и пограничные социальные слои. Образуемая таким образом структура является исходной для структур производных (например, социально-психологической) [2].
Многоаспектностъ социальной структуры проявляется и в том, что она может рассматриваться в трех планах - функциональном (как упорядоченная совокупность сфер общественной деятельности, социальных институтов и других форм общественной жизни), организационном (как связей, образующих различные типы социальных групп; единицами анализа при этом являются коллективы, организации и их структурные элементы), и, наконец, как система ориентации социальных действий (единицы анализа здесь - цели и средства, мотивы, стимулы, нормы, образцы, программы и подпрограммы социального действия) [3].
Для анализа социальной дифференциации языка чрезвычайно важно сочетать рассмотрение социальной структуры в статике, т. е. как некой совокупности связей и отношений, с рассмотрением ее в динамике, с учетом дивергенционных и интеграционных процессов, определяющих ее становление, развитие и функционирование. В обществе, разделенном на антагонистические классы, элементы этнической и религиозной обобщенности превращаются в элементы функциональных систем. Так, деление на религиозные общины в Северной Ирландии тесно переплетается с разделением труда, власти, престижа, а этническое противопоставление белого и "цветного" населения в американском обществе приобрело ярко выраженный социальный характер.
Многогранность, многоаспектность и многоярусность социальной структуры общества не позволяет сводить проблему социальной дифференциации языка к проблеме отражения в языке классовой структуры общества [4, 5].
Схема социальной дифференциации языка, жестко ориентированная на классовое расслоение общества, является лишь весьма грубой и приближенной моделью языковой реальности. При этом наблюдалось то, что советский социолог Г. В. Осипов весьма точно охарактеризовал как "перепрыгивание" с высших уровней социологической теории прямо к эмпирическому исследованию, минуя опосредующие звенья [6]. Такое игнорирование промежуточных звеньев социальной дифференциации языка находило свое выражение как в синхронных корреляциях диалектной структуры языка с классовой структурой общества, так и - в диахронном плане - в попытках установления прямолинейных связей между языковыми изменениями и сменой общественных формаций.
Связь социальной структуры с вариативностью структуры языка должна рассматриваться с учетом всех производных от классовой структур элементов - социальных слоев, профессиональных, культурных и иных групп, вплоть до первичных коллективов (малых групп). Обязательно учету подлежит и воздействие на язык элементов социокультурных и социопсихологических систем - социальных норм, установок, стимулов, мотиваций, ориентаций, механизмов социального контроля. Существенные коррективы в общую картину социальной дифференциации языка вносят интегрированные и "функционализованные" элементы внесистемных образований (например, возрастной, половой, этнической и территориальной дифференциации).
В то же время для советских социолингвистов неприемлема и другая крайность - моделирование социальной дифференциации языка, без учета классовой структуры общества, гипостазирование малых групп, рассматриваемых в качестве основного и даже единственного объекта социолингвистического анализа. Сторонники такого подхода к проблеме социальной дифференциации языка ориентируются на микросоциологическое направление в буржуазной социологии, рассматривающее малую группу как микрокосм "большого" общества (критику этого направления в [7] и [8]).
Микросоциологическая ориентация сужает диапазон исследований американского ученого Дж. Гамперца, автора интересных трудов по билингвизму и диглоссии [9, 10]. Еще в большей мере микросоциологические установки влияют на работы этнометодологов, изучающих речевое поведение лишь в микроконтексте той или иной речевой ситуации [11].
сказанного отнюдь не следует, что микросоциолингвистические исследования бесперспективны или не заслуживают внимания. В целом микросоциология языка может явиться ценным дополнением к макросоциологическому анализу, но никак не может заменить его. Детерминирующее влияние социума на язык предстает в качестве результирующей как макросоциологических, так и микросоциологических факторов при явном примате первых в отношении вторых.
Сложный, многоступенчатый и опосредованный характер связей между социумом и языком исключает возможность рассмотрения структуры социальной дифференциации языка как зеркального отражения структуры социальной дифференциации общества. Вместе с тем идея изоморфизма языковых и социальных структур до самого последнего времени находит своих сторонников среди некоторых зарубежных социолингвистов. Так американский ученый А. Д. Гримшо [12], исходя из того, что язык является частью процесса социального взаимодействия, считает, что существуют достаточные основания для описания языка и социальной структуры (трактуемой как структуры социально-политической и социально-психологической) как единого целого, анализируемого в единых терминах. В качестве эмпирического подтверждения гипотезу об изоморфизме социальных и языковых структур делается ссылка на работы американского этнографа Дж. Фишера [13] и английского социального психолога Б. Бернстайна [14].
Исследование Дж. Фишера представляет собой сопоставительный анализ языковых и социокультурных систем населения двух микронезийских островов - Трука и Понапе. На основании некоторых синтаксических различяй между этими близкородственными языками автор делает далеко идущий вывод о том, что более дифференцированная структура языка Понапе соответствует более дифференцированной социальной структуре с более широким репертуаром четко регламентированных социальных ролей.
Для того чтобы доказать, что структура языка Понапе носит более четко дифференцированный характер, Дж. Фишер ссылается на более эксплицитное выражение синтаксических функций у компонентов именных словосочетаний в этом языке. В то же время в трукском языке отношения между этими компопентами порой не выражаются однозначно. Однако, как он сам признает, все эти случаи неоднозначности легко разрешаются в контексте. Показательно и то, что немногие разрозненные примеры, приводимые Фишером, касаются лишь формальных различий, а не различий в семантических структурах.
Исследования Б. Бернстайна нашли весьма широкий отклик, в первую очередь, среди американских и западноевропейских социолингвистов,. Согласно гипотезе Б. Бернстаина, существуют однозначные связи между классовой структурой общества и двумя речевыми кодами - "развернутым", характеризующимся использованием более сложных синтаксических построений и меньшей степенью предсказуемости, и более стереотипным, предсказуемым и тяготеющим к элементарным синтаксическим построениям "ограниченным" кодом. Ограниченный код, по Бернстайну, - это код рабочего класса или, во всяком случае, его "низших слоев", а развернутый код - код "среднего класса", и, возможно, "высших слоев" рабочего класса. Первый ориентирован, в основном, на поддержание социального контакта и на выражение социальной солидарности, а второй - на самовыражение и межличностное общение.
Попытка Бернстаина закрепить за различными классами и социальными слоями такие речевые функции, как "самовыражение", "межличностное общение", "социальный контакт" и др., представляется несостоятельной. Понятия развернутого или ограниченного кода, как справедливо отмечает западногерманский социолингвист Д. Вундерлих, не равносильны типичному речевому поведению того или иного класса [15]. Столь же беспочвенной представляется лежащая в основе концепций Бернстайна гипотеза о "вербальном дефиците", согласно которой "низшие классы" используют более ограниченные и стереотипные речевые ресурсы, пригодные для поддержания социального контакта, но не для самовыражения [16].
Известно, что некоторые социальные ситуации влекут за собой преимуществеппое использование предсказуемых формул и речевых штампов. Однако связанные с этим расхождения в моделях речевого поведения, разумеется, не укладываются в упрощенную схему "развернутый - ограненный" и соотносятся с социальной структурой лишь опосредованно, через речевую ситуацию [17].
Таким образом, материалы исследований Дж. Фишера и Б. Бернстайна никак не подтверждают гипотезы об изоморфизме языковых и социальных структур. Ведь, строго говоря, изоморфные отношения всегда предполагают, что "каждому элементу первой системы соответствует лишь один элемент второй и каждой операции (связи) в одной системе соответствует операция (связь) в другой и обратно" [18]. Вместе с тем определенная связь структуры социальной дифференциации языка и структуры социальной дифференциации общества, в основе которой лежит детерминирующее воздействие общества на язык, определяет известные черты сходства между этими структурами.
Подобно структуре социальной дифференциации общества, структура социальной дифференциации языка представляет собой многомерное образование, существующее в нескольких измерениях. В частности, для этой структуры характерно противопоставление двух плоскостей социально обусловленной вариативности языка - стратификационной и ситуативной.
Стратификационная вариативность связана с социально-классовой структурой общества, с его делением на классы социальные слои и социальные группы. При этом основной единицей анализа являются языковые коллективы - совокупности социально взаимодействующих индивидов, обнаруживающих общность используемых языковых систем. Однако и этом случае между языковыми и социальными структурами отсутствий изоморфные отношения: одному и тому же языковому коллективу могут соответствовать разные элементы социально-политических, социально-классовых и других социальных структур (ср. отсутствие взаимоодноозначных связей между такими единицами, как "языковой коллектив" и "нация" - например, наличие разных языковых коллективов у мордовской нации: эрзя и мокша [19]).
Понятие языкового коллектива, используемое как на микроструктурном, так и на макроструктурном уровнях, является универсальным и охватывает как большие, так и малые общности (от нации до малой группы). Совокупность языковых ресурсов языкового коллектива образует единую социально-коммуникативную систему. Необходимость в использовании этого понятия определяется той принципиальной функциональной общностью, которая существует между любой совокупностью языковых систем и подсистем, используемых языковым коллективом,- будь то совокупность функциональных стилей одного языка в условиях одноязычия, сочетание диалекта и литературного языка в условиях диглоссии или сосуществование разных языков в условиях билингвизма. Дело в том, что независимо от характера их компонентов социально коммуникативные системы всегда представляют собой целостные объекты, состоящие из взаимосвязанных элементов. Взаимосвязь компонентов (языков, диалектов, полудиалектов, арго и т. п.) носит характер функциональной дополнительности.
Функциональное распределение компонентов социально-коммуникативных систем и, стало быть, системный характер их связей задаются социальной структурой. Наряду с отношениями функциональной дополнительности между входящими в социально-коммуникативную систему языковыми образованиями существуют и иерархические связи. Неравноправие языков в многоязычном буржуазном обществе находит свое отражение в доминирующем положении и, соответственно, в высоком престижном ранге языка господствующего в данном обществе этноса. Так, в США на вершине социальной пирамиды находится английский язык, тогда как языки иммигрантских меньшинств (например, испанский) занимают подчиненное, маргинальное положение. Существует определенная зависимость между социальной иерархией компонентов социально-коммуникативных систем и диапазоном их функционального использования {обычно чем выше статус компонента, тем шире сфера его применения).
Подобно понятию языкового коллектива, понятие социально-коммуникативной системы нейтрально в отношении размеров и масштабов соотнесенных с ним социальных единиц. Сюда относится совокупность языковых ресурсов любого коллектива - от нации до малой группы. Различаются гомогенные системы, состоящие из разновидностей одного и того же языка (литературного языка, койне, диалектов), и гетерогенные системы, включающие разные языки, взаимодействующие друг с другом в многоязычном коллективе.
Социально-коммуникативные системы могут варьироваться не только по структуре социальной матрицы, но и по заполнению ее клеток. Так, в период Средневековья и Раннего Возрождения в ряже европейских стран функциональные клетки "язык науки" и "язык церкви" заполняла латынь. Впоследствии их заполнили специализированные разновидности национального языка.
Ситуативная вариативность находит свое выражение в дифференцированном использовании языка в зависимости от социальной ситуации. При этом под влиянием социальной ситуации может наблюдаться либо количественяое варьирование (изменение частотности социально маркированных единиц), либо варьирование качественное (переключение с одной языковой системы или подсистемы на другую).
Среди параметров социальной ситуации, оказывающих детерминирующее воздействие на дифференцированное использование языка, следует выделить, прежде всего, ролевые отношения - взаимоотношения участников коммуникативного акта, определяемые социальной ситуацией и варьирующиеся вместе с ней (чиновник - проситель, покупатель - продавец, учитель - ученик, отец - сын и т. п.). Известно, что смена ролей существенно меняет структуру социальной ситуации и влияет на выбор языковых средств [20].
В марксистской социологии понятие социальной роли соотносится как со сферой общественного сознания, где в качестве детерминанта выступает социальная норма, так и со сферой индивидуального сознания, где оно непосредственно связано с ролевым поведением, т. е. с реальным социальным действием, определяемым социальной ролью [21].
Кроме ролевых отношений, к числу параметров социальной ситуации, детерминирующих варьирование языковых средств, относится и обстановка или место коммуникативного акта. Существуют определенные, строго регламентированные формы реализации тех или иных ролевых отношений в зависимости от обстановки. С. Эрвин-Трипп употребляет в таких случаях термин "обстановка с маркированным статусом" [22]. (ср., например, в английском языке обращения к судье: Your Honour; May it please the Court и т. п.).
Между стратификационной и ситуативной вариативностью существует тесная взаимосвязь, которая проявляется в том, что в результате наложения стратификационных различий на различия ситуативные одна и та же модель ситуативной вариативности может реализоваться по-разному у представителей различных социальных групп. Так, по данным У. Лабова, модель ориентации на более престижные формы речи в официальных ситуациях характеризуется различными количественными показателями у информантов, принадлежащих к разным социальным слоям [23].
Тесное переплетение ситуативной и стратификационной вариативности находит свое отражение во взаимодействии таких категорий, как статус и роль. Статус - комплекс постоянных социальных и социально-демографических признаков, характеризующих индивида, в отличие от роли, ориентированной на ситуацию, связан со стратификационной вариативностью. Языковыми коррелятами этих признаков могут быть как литературный язык, так и социальные, социально-профессиональные территориальные диалекты, групповые и корпоративные жаргоны, арго и др.
Между статусомм и ролью существует двусторонняя связь. Статус является одним из важнейших детерминантов ролевых отношений. Однако ролевые отношения могут, в свою очередь, служить импульсом, приводящим в действие механизм актуализации сленга. Так, в пьесе английского драматурга А. Уэскера "Chips with everything" солдатские жаргонизмы civvy street "жизнь вне армии", lark "непыльная работа", Ops "оперативный пункт" и др., сами по себе являющиеся маркерами статуса говорящих, используются лишь при реализации ролевых отношений "солдат - солдат": Ginger: Driver - I'm going to get something of this mob - it's going cost them something keeping me from civvy street...; Cannibal: I'm going in that Radar-plotting lark...; Smiler: I think I'll go into Ops... Использование солдатского жаргона при обращении к офицерам было бы явным нарушением речевого этикета и шло бы вразрез с ролевыми предписаниями.
С понятием социальной ситуации тесно связано понятие сферы общественной дейтельности, которое можно рассматривать в качестве родового по отношению к первому. В социолингвистике для обозначения коммуникативно релевантной сферы общественной деятельности используется термин "сфера коммуникативной деятельности" или (в терминологии американских социолингвистов) "сфера речевого поведения" (domain of language behaviour) [24]. Номенклатура и исчисление сфер коммуникативной деятельности варьируются от языка к языку и от культуры к культуре. Обычно выделяются такие сферы, как бытовой общение, наука, образование, религия, официальное делопроизводство, общественно-политическая деятельность, художественное творчество, массовая коммуникация. Языковым коррелятом этих сфер в одноязычном обществе является функциональный стиль, "общественно осознанная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления, отбора и сочетания средств речевого общения в сфере того или щ общенародного, общенационального языка, соотносительная с другими такими же способами выражения, которые служат для иных целей, выполняют иные функции в речевой общественной практике данного народа" [25].
Нетождественность номенклатуры функциональных стилей у разных языковых коллективов и одного и того же коллектива на разных этапах его развития легко объяснима: ведь, будучи коррелятом сфер коммуникативной деятельности, функциональные стили в конечном счете соотносятся с теми речевыми ситуациями, которые возникают в общественной практике данного коллектива. Именно поэтому к анализу функционально-стилистического варьирования языка вполне приложима ролевая модель речевой деятельности. Это достаточно убедительно аргументирует К. А. Долинин, отмечающий, что "функциональные стили - это не что иное, как обобщенные речевые жанры, т. е. речевые нормы построения широких классов текстов, в которых воплощаются обобщенные социальные роли" [26].
Вместе с тем между функциональными стилями и номенклатурой коммуникативных сфер, как и между любыми элементами социальных структур и их языковыми коррелятами, отсутствуют взаимооднозначные связи. Один и тот же функциональный стиль может обслуживать разные, хотя и соприкасающиеся друг с другом социально-коммуникативные сферы. Так, например, официально-деловой стиль может использоваться не только в сфере административного управления, но и в юриспруденции, коммерции и др.
В условиях диглоссии в качестве аналога функционального стиля, занимающего то же место в матрице социально-коммуникативной системы, может выступать особая разновидность данного языка. Так, в ряде арабских стран в сфере религии, публицистики, поэзии используется классический арабский язык, тогда как в сфере повседневного бытового общения употребляется местный диалект арабского языка.
Модели функциональных стилей в одноязычном обществе аналогичны моделям распределения языков по сферам коммуникативной деятельное в двуязычной ситуации. Так, например, по данным X. П. Рона, среди двуязычного населения Парагвая языком повседневного общения является гуарани, тогда как в сфере образования и в официально-деловой коммуникации используется испанский язык [27].
В отличие от функциональных стилей, соотнесенных со сферой коммуникативпой деятельности как обобщенным типом речевой ситуации, так называемые "контекстуальные стили" (термин У. Лабова [28]) соотносится непосредственно с конкретной ситуацией, с ее ролевой структурой. Существуют различные таксономии контекстуальных стилей. Так, У. Лабов различает "стиль тщательной речи" (careful speech) и "стиль непринужденной речи" (casual speech). Более дробную шкалу предлагает М. Джос, выделяющий пять стилей: 1) интимный, 2) непринужденный, 3) доверительный, 4) официальный и 5) ледяной (frozen) [29]. Е. А. Земская и ее соавторы, анализируя ситуативно обусловленный выбор кодифицированного литературного языка и разговорной речи, отмечает, что все существенные для этого выбора параметры ситуации так или иначе отражают противопоставление ситуативных признаков "официальный - неофициальный" [30].
Исходя из сказанного, представляется возможным предложить трехуровневую шкалу "контекстуальных стилей": официальный, нейтральный, неофициальный. Думается, что в пределах каждого из них можно установить и более дробное деление, дающее более детальное представление о континууме переходов от ситуаций, характеризующихмя предельно официальными отношениями между коммуникантами, к ситуациям с предельно неофициальными отношениями между ними. Однако предлагаемая трехуровневая шкала определяет - пусть в грубом и приближенном виде - основные ступени этих переходов.
Разграничение понятий "функциональный стиль" и "контекстуальный стиль" определяется необходимостью в дифференциации понятия стиля, связанного с использованием языка в той или иной сфере человеческой деятельности, и понятия, отражающего закономерности отбора языковых средств в зависимости от конкретной социальной ситуации. В понятийном аппарате, разработанном английским ученым М. А. Халлидеем, понятие "контекстуального стиля" соответствует используемому им понятию "тональность" (tenor), входящему в триаду, включающую, помимо тональности, "область дискурса" (field), т. е. тему коммуникации, и "модус" (mode) т. е. используемый канал общения (письменная, устная речь и т. п.) [31].
В социальной дифференциации языка получает отражение еще один аспект социальной структуры общества - социально-психологическая структура. Одной из важнейших социально-психологических категорий, находящих отражение в языке, является установка. О социальном характере и социальной обусловленности установки писал еще Дж. Мид, отмечавший, что наши установки на объекты, на "других" и на себя порождаются и поддерживаются социальными факторами. Наша симпатия или антипатия по отношению к другим и к самим себе - все это возникает из нашего общения с другими и из нашей способности видеть мир их глазами. Иными словами, мы развиваем свои установки путем "интернализации" установок других [30].
В основе установки лежит триада, состоящая из субъекта, другого лица или лиц и объекта установки, В этой связи группу или даже общество в делом можно рассматривать как сложную сеть или структуру межличностных отношений, в которых почти все индивиды связаны друг с другом установками симпатии, антипатии, уважения, ненависти и т. п. [31].
Говоря о языковых рефлексах социальных установок, следует различать различные виды последних в зависимости от объекта установки. Прежде всего нужно выделить в особую категорию референциальные установки, объектом которых может быть сам денотат языковой единицы. Социальная установка в отношении денотата может фиксироваться как в коннотации слова, так и в формировании у него переносных значений. Так, в известном словаре английского сленга Э. Партриджа [32] у слова Christian "христианин" отмечается переносное значение "порядочный малый". Это значение, зарегистрированное еще у Диккенса, как значение "торговец, охотно отпускающий товары в кредит" {и значение соответствующего прилагательного "гуманный, цивилизованный, респектабельный"), опирается на положительную коннотацию первичного значения этого слова и, в конечном счете, на характерную для данной культуры положительную установку в отношении самого денотата.
Другой разновидностью социальных установок являются установки метаязыковые, т. е. установки, объектом которых является сам язык, его нормы, системы и подсистемы. Примером такого рода установок являются оценочные суждения относительно различительных признаков американского и британского вариантов английского языка, сформировавшиеся у их носителей. Речь идет о противоположных, порой взаимоисключаюших установок в отношении явлений собственного и "чужого" варианта (например, оценка опущения предконсонатного [r] как "признак расхлябанности" или как символа социального престижа, мнение о том, что широкое a "изыскано" или, напротив, "манерно", что ate, произнесенное [et] звучит "культурно" или же, наоборот, "вульгарно" [54]. Во всех подобных случаях фактически имеет место "оценочная метонимия" - перенос на язык установок, существующих в отношении коллектива их носителей.
Анализ социальной дифференциации языка, помимо объективной стороны, отражающей реально наблюдаемые показатели этой дифференциации, имеет еще и субъективную сторону, имеющую дело с социальными установками в отношении языковых систем и подсистем, а также с ценностной ориентацией языковых коллективов, т е. с ориентацией на определенные нормы выбора. Именно на основе ценностной ориентации формируются представления о приемлемости и неприемлемости языковой формы в определенной социальной ситуации Нарушения такого рода нормативных стандартов лежат в основе так называемого смешения стилей. Например: It was all up with King Lear who couldn't take any more of it (из школьного сочинения) (35].
Основной операционной единицей анализа социальной дифференциации языка являются так называемые "социолингвистические переменные", языковые корреляты стратификационной и ситуативной вариативности языка. Между социолингвистическими переменными и единицами языка отсутствуют жесткие однозначные связи. Так, например, в русском языке личные местоимения ты и вы, будучи различными языковыми единицами, являются в то же время вариантами одной и той же социолингвистической переменной, социального маркера стратификационной и ситуативной вариативности. По данным У. Лабова, звуковые варианты социолингвистических переменных часто выходят за пределы артикуляционно-акустического диапазона одной фонемы. Так, у опрошенных им информантов, жителей нью-йоркского Ист-Сайда, гласный в слове bad мог совпадать с гласным в слове bear. Диапазон варьирования переменной r простирался от ретрофлексного согласного r до его полной вокализации [36].
Более того, социолингвистическими переменными в определенных языковых ситуациях могли быть не только отдельные языковые единицы, но и целые системы. Так называемое "переключение кода", имеющее место у билингвов, попеременно использующих в рамках одного и того же речевого акта то одну языковую систему, то другую, является не чем иным, как реакцией на изменение социальной ситуации. При этом социально значимым является не выбор тех или иных языковых единиц, а выбор того дай иного языка, предпочтение одного языка другому в определенной социальной ситуации. Это явление очень точно отразил Л. Н. Толстой в романе "Война и мир", где использование французского или русского языка в речи персонажей строго мотивировано и определяется социальной ситуацией.
Таким образом, планом содержания социолингвистических переменных являются элементы различных социальных структур (статус, роль, установка и др.). К передаваемой языковыми средствами социальной информации относится все то, что, по определению К. А. Долинина, составляет сущность стилистического значения [26]. Подобно последнему, социальная информация передается путем выбора языкового средства из ряда денотативно и десигнативно равнозначных средств. Она характеризует субъект речи с точки зрения его принадлежности к социальной группе или, иными словами, социального статуса, его позиции в ролевой структуре общения, т, е. социальной роли, его отношения к предмету и адресату речи, т. е. социальных установок. Социальная информация, носителем которой являются социолингвистические переменные, представляет собой, по существу, явление социального символизма, понимемого как "культурный механизм, основанный на использовании символических форм поведения в целях регуляции социальных отношений" [37]. Сам факт предпочтения одной языковой единицы или целой системы другой символизирует общность социальных норм данного речевого коллектива, основанную на единой интерпретации передаваемой таким образом социальной информации.
Выдвинутое выше положение о неизоморфности языковых и социальных структур находит свое отражение в асимметрии плана выражения и плана содержания социолингвистических переменных. По существу здесь наблюдаются те же отношения полисемии и синонимии, что и в любых связях между означающим и означаемым. Так, варьирование языковых систем при билингвизме может быть одновременно связано с такими социальными категориями, как статус, роль и установка. Одна и та же социолингвистическая переменная (например, варьирование ты и вы) может быть связана с такими социальными референтами, как статус, ролевые отношения, относительный возраст, родство и др. [38]). Для выражения отношений близости и социальной солидарности могут использоваться обращение по имени, обращение на "ты", сниженная разговорная лексика, различные паралингвистические средства.
Выше отмечалась важность учета не только статических, но и динамических аспектов социальной ситуации. Процессы, влияющие на структуру социальной дифференциации общества, оказывают, в конечном счете, влияние и на социальную дифференциацию языка. Так, социальная и географическая мобильность населения существенно видоизменяют классическую структуру территориальных диалектов, приводя к их "социализации", т. е. к превращению их в социально-территориальные диалекты определенных социальных и социодемографических групп сельского населения. Такая ситуация характерна, в частности, для Англии и Соединенных Штатов. Для неустойчивости, лабильности диалектной структуры характерна ее ситуативная обусловленность. Из универсального средства общения односельчан диалект превращается в средство общения, используемое лишь в определенных ситуациях. Об этом, в частности, свидетельствуют материалы исследования Дж. Гамнерца, изучавшего взаимодействие литературного языка и местного диалекта у жителей одного из поселков Северной Норвегии [39].
В прошлом один из территориальных диалектов южных штатов, диалект американских негров (Black English) в результате массовой миграции негритянского населения на север и запад страны, а также его урбанизации (в прошлом преимущественно сельские жители, американские негры по степени урбанизации опередили белое население) стал диалектом этносоциальным, лишенным локальной маркированности.
Так, в современном обществе возникает новая структура социальной дифференциации языка, в которой многие издавна используемые категории наполняются новым содержанием. Вместо традиционно противопоставлявшихся друг другу социальных и территориальных диалектов в результате интеграции в рамках социальной структуры и "функционализации" внесистемных признаков формируются новые образования, лежащие на пересечении социальных и несоциальных измерений, - социально-территориальные, этносоциальные, социально-демографические и др. диалекты. Процессы, влияющие на эту структуру, могут быть в целом охарактеризованы как социализация компонентов языковой ситуации.

Литература

1. Осипов Г. В. Теория и практика социологических исследований в СССР. М., 1979, с. 179-181.
2. Галкин А. А. Социальная структура современного капиталистического общества. - ВФ, 1972, № 8.
3. Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970, с. 142-144.
4. Жирмунский В. М. Проблемы социальной дифференциации языка. - В кн.: Язык и общество. М., 1968, с. 32.
5. Жирмунский В. М. Марксизм и социальная лингвистика. - В кн.: Вопросы социальной лингвистики. Л., 1969, с. 22-23.
6. Осипов Г. В. Теория и практика советской социологии. - В кн.: Социальные исследования. Теория и методы. М., 1970, с. 19.
7. Парыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1965.
8. Звездкина Э. Ф. Критика методологических принципов изучения малых групп в буржуазной социальной психологии США. Автореф. диссерт. на соискание уч. ст. канд. филос. наук. М., 1968.
9. Gumperz J. J. Linguistic and social interaction in two communities. - American anthropologist, 1964, v. 66, N 6, part 2.
10. Gumperz J. J. The social group as a primary unit of analysis in dialect study. - In: Social dialects and language learning. Champaign, 1965.
11. Швейцер А. Д. Современная социолингвистика. Теория, проблемы, методы. М., 1976, с. 42-48.
12. Grimshaw A. D. Sociolinguistics. - In: Advances in the sociology of language. V. I. The Hague, 1971.
13. Фишер Дж. Л. Синтаксис и социальная структура. Трук и Понапе. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. VII. М., 1975.
14. Bernstein B. Elaborated and restricted codes. - Sociological inquiry, 1966, v. 36.
15. Wunderlich D. Zum Status der Soziolinguistik. - In: Aspekte der Soziolinguistik. Frankfurt/M, 1971, S. 308.
16. Домашнев А. И. Теория кодов Б. Бернстайна. Цели и результаты. - ВЯ, 1982, № 1.
17. Cazden C. В. The situation: a neglected source of social class differences in language use. - In: Sociolinguistics. Harmondsworth. 1972.
18. Философский словарь. М., 1972, с. 107.
19. Базиев А. Т., Исаев М. И. Язык и нация. М., 1973, с. 82-85.
20. Швейцер А. Д., Никольский Л. Б. Введение в социолингвистику. М., 1978.
21. Кречмар А. О понятийном аппарате социологической теории личности. - В кн.: Социальные исследования. Теория и методы. М., 1970, с. 52-54.
22. Ervin-Tripp S. М. Sociolingmstics. - In; Advances in the sociology of language. The Hague, 1971, p. 19.
23. Labov V. The social stratification of English in New York City. Washington, 1966.
24. Fishman J. A. The sociology of language. Rowley, 1973, p. 15-53.
25. Виноградов В. В. Итоги обсуждения вопросов стилистики. - ВЯ, 1955, № 1, с. 73.
26. Долинин К. А. Стилистика французского языка. Л., 1978, 60-62.
27. Rona J. P. The social and cultural status of Guarani in Paraguay. - In: Sociolinguistics. The Hague, 1966.
28. Labov W. Sociolinguistic patterns. Philadelphia, 1972, p. 70-109.
29. Joos M. The isolation of styles. - In: Readings in the sociology of language. The Hague, 1968.
30. Русская разговорная речь. М., 1973, с. 9-11.
31. Halliday М. А. К. Language as social semiotic. The social interpretation of language and meaning. London, 1979, p. 31-35.
32. Partridge E. A. Dictionary of slang and unconventational English. London, 1979.
33. Дэвис Дж. Э. Социология установки. - В кн.: Американская социология. Перспективы, проблемы, методы. М., 1972, с. 61-62.
34. Whitehall A. The English language. - In: Webster's New world dictionary. Cleveland, 1959.
35. Halliday M. A. K., Mclntosh A, Stevens P. The users and uses of language. - In Varieties of present-day English. New York, 1973, p. 19-20.
36. Лабов У. Исследование языка в его социальном контексте. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. VII. М., 1975, с. 155-156.
37. Васин Е. А., Краснов В. М. Социальный символизм. - ВФ, 1971, № 10, с. 164 38.
38. Friedrich P. Social context and semantic feature: the Russian pronominal usage. - In: Direction in sociolinguistics. New York, 1972.
39. Гамперц Дж. Об этнографическом аспекте языковых изменений. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. VII. М., 1975.