Кузнецов В. Русская Голгофа

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава одиннадцатая
«СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ»

30 июля 1904 года в Петергофе родился Наследник Престола. Предсказание, полученное Царственной Четой в Дивеевской обители, сбылось. Крестили порфирородного младенца в церкви Большого Петергофского дворца 10 августа. Его восприемниками были король Английский, король Датский, император Германский, некоторые Великие Князья.
«Императрица и я решили дать Наследнику имя Алексей; надо же нарушить эту линию Александров и Николаев», — по словам генерала Рауха, сказал ему Император. Полагают, что Наследник получил имя Алексей не только в память Царя Алексея Михайловича, но и в память преп. Серафима Саровского, в миру Алексея.
Когда новорожденного Цесаревича помазывали святым миром, Августейший младенец поднял свою ручку как бы благословляя всех, кто находился в храме. Невольно вспоминается Григорий Ефимович Распутин, помогавший Цесаревичу при приступах гемофилии. После того, как его извлекли из воды, полицейские чины увидели, что сибирский крестьянин, которому удалось освободить руку (его утопили еще живым), поднял руку ввысь, соединив пальцы в крестном знамении.
Пьер Жильяр, учитель французского языка Царских детей, рассказывает:

«Я впервые увидел Наследника Цесаревича, когда Ему было полтора года. Мы кончали урок, когда Императрица вошла в комнату с Наследником на руках... Царевич был действительно чудесный мальчик с красивыми белокурыми локонами и большими серо-синими глазами, оттененными длинными ресницами. У Него был свежий цвет лица здорового ребенка, и когда Он улыбался, две ямочки показывались на Его щечках. Он смотрел на меня серьезно и застенчиво...»

«Первый день именин нашего Сокровища, — записал 5-го декабря 1904 года Государь. — Приняли депутацию моего Московского полка, которая поднесла икону Алексею. Получили много поздравительных телеграмм». 24 декабря того же года зажглась первая в жизни Цесаревича елка. «В 3 часа была елка наверху», — записал в дневнике Царь.
Внешностью Алексей Николаевич напоминал свою сестру, Великую Княжну Татьяну. У него были такие же тонкие черты лица, такие же большие синие глаза. Наследник обожал своих сестер, и те ему платили взаимностью и души в нем не чаяли. У него был идеальный слух, он виртуозно играл. В отличие от своих сестер, не на рояле, а на балалайке. Он был прост, сердечен в обращении, но никогда не забывал свое положение, как Наследника Престола. Генерал Сухомлинов наблюдал такой эпизод. Увлеченный возней с сестрами, Алексей, которому тогда было всего шесть лет, узнал, что в Александровский дворец пришли офицеры одного из его подшефных полков. Прекратив игру, Царственный отрок с важным видом произнес: «Девицы, уйдите, у Наследника будет прием». Но лучшими его друзьями были сыновья боцмана Деревенько, приставленного к нему в «няньки», и Коля — сынишка доктора Деревенко.
К простым русским людям лежала душа Цесаревича, именно им-то мы и обязаны рассказам о том, каким был Царственный младенец, а затем отрок. Жительница Царского Села С. Я. Обросимова вспоминает, каким она увидела маленького Алексея:

«Мне смеется прелестное личико Царевича, искрятся тем же детским любопытством большие лучистые глаза, и маленькая пухленькая ручка чинно прикладывается к матросской шапочке, на которой золотыми буквами написано: «Штандартъ».

Генерал П. Н. Краснов, замечательный писатель, который подарил нам ряд прекрасных книг, в том числе книгу «Павлоны» о Павловском военном училище, свидетельствует о любви к Наследнику Цесаревичу простых русских людей, надевших военную форму. В январе 1907 года, когда Алексею было два с половиной года, Император решил показать Его Л.-Гв. Атаманскому полку, Августейшим Шефом которого Царственный ребенок являлся.

«Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с Ним вдоль фронта казаков. Я стоял, — вспоминает генерал, — во фланге своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках 1-й и 2-й сотен качались. Досада сжала мое сердце: «Неужели устали? Этакие бабы! Разморились!» Государь подошел к флангу моей сотни и смотрел в глаза казакам, наблюдая, чтоб у меня-то, в моей штандартной вымуштрованной сотне не было шатания шашек. Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача красавца вахмистра потекли непроизвольные слезы. И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки, и качались шашки в грубых мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел».

Живой, непоседливый ребенок, маленький Алексей часто падал, получая при этом ушибы. Его укладывали в постель, и когда к нему приходил Государь, мальчуган просил рассказать о тех полках, Шефом которых Наследник являлся и по которым он скучал, когда болел. Как и Державный Родитель, Алексей Николаевич был влюблен в армию и любил слушать рассказы отца об истории знакомых ему полков и о сражениях, в которых те участвовали.
Госпожа С. Я. Офросимова, о которой мы упоминали, рассказывает:

«Наследник Цесаревич имел очень мягкое и доброе сердце. Он был горячо привязан не только к близким Ему лицам, но и к окружающим Его простым служащим. Никто из них не видел от Него заносчивости и резкого обращения... С интересом и глубоким вниманием вглядывался Он в жизнь простых людей, и часто у Него вырывалось восклицание: «Когда Я буду Царем, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы».

Все наставники Наследника отмечали способности ребенка, его пытливость и благородство характера. Когда Царский поезд возвращался из Ливадии, к Императору подошел один из железнодорожных служащих. У него была большая семья, и жалованья было недостаточно, чтобы прокормить ее. Внимательно выслушав чиновника, Государь ласково произнес: «С этого дня Вы будете получать от Меня еще тридцать рублей в месяц». Стоявший рядом с отцом Цесаревич, тогда еще совсем малыш, внимательно слушавший разговор чиновника с Императором, положил ручку на рукав железнодорожника и произнес: «А от меня будете получать сорок».
Хотя начиная с 17 февраля 1907 года Цесаревич числился кадетом 1-го кадетского корпуса, занимался он дома с учителями. Русский язык преподавал господин П. Петров, французский — месье Жильяр, швейцарец, затем с ним стал заниматься английским языком мистер Гиббс. Хотя и не сразу, но отношения между учителями и их Царственным учеником наладились и стали сердечными. Один из них рассказывал о своем ученике: «В душе этого Ребенка не заложено ни одной скверной или порочной черты; душа Его самая добрая почва для всех добрых семян; если сумеют их насадить и взростить, то Русская Земля получит не только прекрасного и умного Государя, но и прекрасного человека». Следует заметить, что при всей своей доброте, мальчик не терпел, когда к нему, как Наследнику Престола, относились с недостаточным уважением.
Однажды Алексей Николаевич вошел в кабинет Государя Императора. В это время Царь разговаривал с одним из министров. Тот, лишь чуть приподнявшись со стула, протянул Цесаревичу руку. Но Цесаревич в свою очередь руки не подал, а лишь остановился. Министр поднялся во весь рост, и тогда Наследник пожал ему руку. Перекинувшись парой фраз с Императором, Цесаревич медленно вышел из кабинета. Государь долго смотрел сыну вслед. Наконец, с грустью, к которой примешивалось и почтение, произнес, обращаясь к сановнику: «Да, с Ним вам не так легко будет справиться, как со Мною». Напрасно читатель подумает, будто мягкость и вежливость Государя были признаком его слабости. О. Шавельский, протопресвитер армии и флота, весьма недоброжелательно относившийся к Государю, признавался в мемуарах, что Великие Князья почему-то боялись Государя.
Даже из рассказов недоброжелателей — таких, как бывший воспитанник школы юнг при Гвардейском экипаже Григорий Пиньковский — встает образ великодушного, благородного ребенка. С Наследником, которому тогда еще не было и трех лет, Пиньковский познакомился в 1907 году на борту «Штандарта». Во время перехода в Гельсингфорс юнги затеяли на верхней палубе чехарду. Цесаревич, успевший привязаться к подростку, попросил его через лейтенанта Саблина прийти к нему. Наследник смотрел на море через детскую подзорную трубу и предложил юнге:
— Пинькоськи, хочешь посмотреть? Видишь, там что-то плывет?
«Пинькоськи» ничего не видит, а только слышит смех своих сверстников, развлекающихся на палубе. «Внезапная злоба накатывает на меня, — вспоминает хам. — Не сознавая, что делаю, несколько раз шлепаю Наследника по щекам. <Спрашивается — за что?> Он недоуменно смотрит на меня широко раскрытыми глазами, на которые навертываются слезы.
— Миленький Алешенька, Ваше Высочество, я нечаянно, простите меня, — бормочу я.
Словно почувствовав неладное, к нам подходят Вишнякова <няня Цесаревича> и за ней Саблин.
— Что с Вами, Ваше Высочество? — Вишнякова смотрит на Наследника. — Отчего Вы покраснели?
Алексей смотрит на меня, на мою испуганную физиономию. Ведь, скажи он правду... я представляю, что со мной будет... Но этот мальчуган, до которого никто пальцем дотронуться не смел, тяжело вдохнул и, обмахиваясь ладошкой, коротко ответил:
— Жарко.
Няня ведет наследника в тень, что под навесом. Саблин, словно чувствуя неладное, буквально сверлит меня взглядом».
За Григорием Пиньковским — этим подростком с нагловатым лицом, вместе с остальными юнгами жившим в кубрике яхты «Штандарт» — наблюдал «дядька» Цесаревича, один из матросов «Штандарта», Андрей Еремеевич Деревенько. Как и большинство матросов Гвардейского экипажа, к которому были причислены не только такие прославленные боевые корабли, как «Варяг», броненосец «Император Александр II», крейсеры «Алмаз», «Олег», «Аврора» и другие, но и Императорские яхты «Штандарт», «Полярная Звезда», «Александрия», «Царевна», «Онега», «Стрела» и «Марево», он был выходцем из крестьян. Цесаревич любил этого рослого круглолицего моряка и продолжал называть его «Диной»: фамилию «Деревенько» вначале ему было трудно произнести, и он придумал короткую формулу: «Дина».
Деревенько, которому было поручено не спускать глаз с Наследника, тем более, на борту корабля (мало ли что может случиться: оступится, поскользнется, заиграется малыш), был свидетелем эпизода с начала и до конца. Когда юнга, набегавшись на руках и сделав несколько сальто, чтобы как-то замолить свой грех перед ребенком, несправедливо обиженным им, кинулся к своим приятелям, среди которых был и его старший брат, Петр, боцман ловко схватил его за ворот матросской рубахи.
— Ты что это делаешь, пащенок? Зачем Царское дитё обидел?
— Никого я не обижал, господин унтер-офицер!
— За что ты его по щекам отхлестал, сучье твое семя?
— Виноват, господин унтер-офицер! — поняв, что Деревенько и в самом деле все видел, заскулил юнга.
— То-то и есть, что виноват! Твое счастье, что больше никто твою подлость не заметил.— Больно дернув подростка за ухо, Деревенько дал ему еще хорошую затрещину, наказав напоследок, прежде чем отпустить: — Если ты или твои дружки хотя бы косо взглянете на Наследника или, не дай Бог, обидите его, отведаете моего линька. А ну, брысь отсюда, пока не передумал да не доложил по начальству про твою подлость.
— Не докладывайте, дяденька!
— Леший тебе дяденька.
— Виноват, господин унтер-офицер! — поправился подросток.
— Да уж не стану докладывать, не то и тебя с братцем, и твоего папаню с маманей отправят назад в вашу Хохляндию.
Семья Пиньковских и в самом деле была родом с Украины, с Полтавщины. Но в 1900 году старшего Пиньковского, Георгиевского кавалера, депешей вызвали в Петербург, где зачислили в роту дворцовых гренадер. Вся семья погрузилась на чугунку, как называли в ту пору железную дорогу, и прибыла в столицу Российской Империи. Пиньковским предоставили казенную квартиру, харчи и назначили жалованье. В обязанности Пиньковского-старшего входила охрана памятников усопших в Бозе Императоров. Уходя на дежурство, гренадер облачался в парадную форму: расшитый золотом мундир, штаны с генеральскими лампасами, на голове — высокая медвежья шапка с двуглавым Императорским орлом, на плече — винтовка с примкнутым штыком. У младшего Пиньковского, Григория, как оказалось, был хороший голос. Слушая малороссийские песни, которые распевал мальчуган, сосед Пиньковских, в прошлом регент церковного хора, велел матери Григория одеть мальчугана почище и повел его на прослушивание в Императорскую придворную хоровую капеллу. Голосовые данные у него оказались одними из лучших, но раньше восьми лет в капеллу не принимали. К тому же, мальчуган почти не умел ни писать, ни читать. Однако в список кандидатов его включили; надо было ждать, когда Григорий достигнет нужного возраста.
В 1903 году Грише исполнилось восемь, но вместо лучшего в Империи хора отец отдал его в школу юнг при флотском Гвардейском экипаже, где уже учился его старший брат Петр.
Григорий Пиньковский окажется смышленым пареньком. Он пробьет себе дорогу известным способом — охаивать «царское» прошлое. Прежде всего, в автобиографии написал, что его крестил «пьяный поп». Откуда ему было знать? Не постеснялся Гриша охаять и родного отца.
«...На прощание батя дал им (начальству) мудрый совет: «Почаще бейте, поменьше жрать давайте, тогда из него будет толк»... При школе юнгов был старый фельдфебель Нечаев. Вот он и стал для меня и папой, и мамой. С той поры я и очутился «в царском плену»...
В строевых ротах новобранцев избивали до полусмерти. Мало-мальски непокорных загоняли в трюмы. Некоторые не выдерживали непосильного режима, кончали жизнь самоубийством». И все в таком же духе.
Писал он это для того, чтобы разжалобить советское начальство. Оно и действительно сжалилось над бедным Пиньковским. Сделало его киноактером «на подхвате». И фамилию красивую дало: «Светлани».
Так что не зря старую жизнь охаивал.
Все в его рассказе ложь. И никто его голодом морить не посмел бы, тем более, в школе юнг при Гвардейском экипаже.
О преданности матросов Гвардейского флотского экипажа своему Царю свидетельствует следующий эпизод, рассказанный Э. Н. Гиацинтовым:

«На Екатерингофском проспекте помещался Гвардейский флотский экипаж, и к этому экипажу пришла большая демонстрация, они стали уговаривать матросов идти вместе с ними. Никакой стрельбы не было, но внезапно открылись двери казармы и оттуда вышли гвардейцы. Они были необычайно высокого роста — в этот полк собирали именно высоких людей. И голыми руками они повергли демонстрантов в бегство».

В русской армии, не говоря о флоте, кормили отменно: давали мясо, которое многие крестьяне не ели дома: зарежешь буренку — без молока останешься. А в гвардии, тем более, в Гвардейском экипаже, не только кормили отлично и одевали лучше остальных моряков, но и жалованье было побольше, и казармы почище и попросторней. Одна беда: в ином русском живет пушкинская старуха, которой все мало. И вот, общаясь со знатью, некоторые моряки забывали о заповедях Евангельских, начинали завидовать и тому, что кое-кто живет во дворцах да особняках, ест на злате-серебре, в шелках-бархатах ходит и спит на пуховых перинах.
Знали бы завистники, что Царские дети очень скромны и просты. Великие Княжны спали на жестких тюфяках, положенных на походные кровати, под головой — волосяная подушка. Пища у них была простой. Родительница — Императрица Александра Феодоровна не позволяла им сидеть без дела, и они были постоянно заняты — или рукоделием, или уроками. Правда, у Наследника были известные привилегии. На «Штандарте» у него были две каюты, где было полно игрушек. Самой любимой его забавой было пускать мыльные пузыри. В Александровском дворце у него чего только не было: железная дорога со станционными зданиями и будками стрелочников, поезда с дымящимися локомотивами и сигнальными устройствами, шлагбаумами и вагончиками, где сидели куклы вместо пассажиров, целые батальоны оловянных солдатиков, миниатюрные города с церквами и колокольнями, плавающие модели судов, игрушечные фабрики с игрушечными рабочими, шахты с горными выработками, поднимающимися и опускающимися клетями. Стоило нажать на кнопку, как рабочие начинали двигаться, броненосцы плавать в бассейне, колокола звонить, а солдаты маршировать.
Даже после революции матросы , служившие на «Штандарте», сохранили теплые воспоминания о Державных владельцах яхты. Об одном из них, некоем Крандиенко, ставшем комендантом дома предварительного заключения при революционном трибунале рассказывал А. И. Куприн. По словам коменданта, он дружил с боцманом Деревенько, «дядькой» Цесаревича. От Деревенько он узнал, что однажды Государь нашлепал маленького Наследника за то, что тот, не слушаясь увещеваний дядьки и вопреки запрещению доктора, лазил по деревьям. Мальчик держался молодцом: закусил нижнюю губу и не пикнул. Потом подошел к моряку и сказал, протягивая ручонку: «Прости меня, Деревенько».
Когда Цесаревичу исполнилось семь лет, с ним произошел следующий эпизод. Во время пребывания Императорской Семьи в Ливадии к Высочайшему завтраку во дворец по очереди приглашались офицеры Черноморского флота. Приглашенные рассаживались за столом согласно заранее разложенным карточкам, на которых указывались чин и фамилия приглашенного. Увидев на приборе капитана 2 ранга П. А. Геринга карточку с указанием: «Капитан 2 ранга», Наследник попросил у офицера карандаш и великодушно произвел его в следующий чин. Он зачеркнул цифру «2», заменив ее цифрой «3». И подписался: «Алексей».
Заметив это, Император подошел к гостю и с улыбкой заметил: «Алексей, вероятно, хотел произвести вас в следующий чин, а на самом деле вышло наоборот!»
Откуда было знать ребенку, что «3» меньше чем «2»?

* * *

«Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник», — попросил Цесаревич в Спале во время самого ужасного за всю его короткую жизнь приступа гемофилии. По мнению многих, поправился он после телеграммы Григория Ефимовича Распутина.
Прошло 80 с лишним лет со дня Екатеринбургского злодеяния, и памятник стоит. В парке Александрии, в садике, окружающем «Коттедж», летнюю резиденцию Императрицы Марии Феодоровны. Наследник в матросской рубахе. Он стоит, опершись обеими руками о пенек, к которому прислонился. Глаза его обращены на северо-восток, в сторону Нижнего дворца, в котором он родился 30 июля 1904 года.
«Незабвенный великий для нас день, в который так явно посетила нас милость Божья. В 1 1/4 дня у Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем», — написал в дневнике Государь Император. В честь рождения порфирородного младенца, Наследника Русского Престола, ударили пушки. В ответ раздались залпы орудий Кронштадтских фортов, эхом откликнулись батареи Петропавловской крепости. Прозвучало 300 залпов.
Там, куда смотрит Наследник, осталась лишь груда развалин. Еще в послевоенные годы над низменным берегом Финского залива возвышалось поврежденное здание Нижнего дворца, которое еще можно было восстановить. Вместо этого его разрушили. Чтобы стереть память о Цесаревиче Мученике. Правда, сохранилось название улицы, выходящей на Ораниенбаумское шоссе. Влюбленная в свою профессию госпожа Агапова — экскурсовод по «Коттеджу», старожил здешних мест — вспоминала, как отец заклинал ее не проговориться, в чью честь улица названа Алексеевской (иначе, мол, переименуют в какую-нибудь Комсомольскую).
Нижний дворец разрушили якобы после того, как один из пионеров, живших в «Коттедже», — «обкомовский сын» — упал с башенки, куда имели обыкновение залезать проказливые подростки.
Лицо Цесаревича печально. Скульптор, видно, хотел показать болезненное состояние ребенка. Многие старались уверить читателей, что Царственный младенец, а затем отрок был инвалидом. Но чем больше знакомишься со свидетельствами людей, доброжелательно относившихся к Царской Семье, а не стремившихся искать в ней изъяны, тем больше убеждаешься, что Алексей Николаевич жил полнокровной жизнью, жизнью ребенка своего возраста. Один из наставников Цесаревича описывал его внешность так: «Это был красивый синеглазый мальчик с золотистыми вьющимися волосами, которые с возрастом потемнели и выпрямились». С младенчества это был жизнерадостный, полный жизненной энергии ребенок, приносивший радость своим Августейшим родителям. И родителям хотелось поделиться этой радостью с друзьями.
Начальник канцелярии министерства Императорского Двора, генерал А. А. Мосолов вспоминал один такой эпизод:

«— Вы, кажется, еще не видели Цесаревича во всей его красе? — спросил Император. — Пойдемте, я вам его покажу.
Мы вошли. Наследник полоскался в ванночке... Мальчика вынули из ванны и, без особых затруднений, обтерли. Тогда Царь снял с ребенка простыню, поставил ножками на руку, другой держа его под мышками, и показал мне во весь рост. Действительно, это был чудно сложенный ребенок...
На следующий день Государь сказал Императрице в моем присутствии: «А мы вчера с Мосоловым делали смотрины Цесаревичу».

Унаследовав от Императрицы тяжелый, но не смертельный недуг — гемофилию, который был передан ей бабушкой, королевой Англии Викторией, после особенно тяжелых ушибов бедный ребенок много страдал, но с возрастом это происходило все реже. А, достигнув половой зрелости, больные гемофилией практически перестают испытывать недомогания. К примеру, племянник Императрицы Александры Федоровны дожил до 56 лет. Болезнь давала себя знать лишь тогда, когда ребенок получал травмы.
Самую опасную травму Алексей Николаевич получил осенью 1912 года в Спале — прежнем месте охоты польских королей, о котором мы уже упоминали. Садясь в лодку, он прыгнул с берега и ударился внутренней стороной бедра об уключину. Возникла гематома — внутреннее кровоизлияние. Ни один из врачей, в том числе и вызванных из Петербурга, не мог облегчить страдания ребенка. День и ночь он кричал от боли. Одиннадцать суток Государыня не раздевалась и почти не отдыхала, просиживая у кровати любимого больного. Император, который особенно переживал болезнь Цесаревича, рассказывал в письме к своей матери, находившейся за границей:
«Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые. Несчастный Маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа... Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: «Господи, помилуй»». Государь и Императрица были уверены, что ребенок умирает. Было опубликовано официальное сообщение о тяжелой болезни Наследника. Во всех частях Империи подданные горячо молились об исцелении страдальца. В Спале в саду был натянут тент и там установлен походный алтарь.
«Все наши люди, казаки, солдаты и др. были такие трогательные: ...они попросили священника Александра Васильева..., законоучителя наших детей, отслужить молебен о здравии на открытом воздухе, — писал Император. — Они просили его служить, пока Алексею не стало лучше». Императрица приказала Вырубовой послать телеграмму Распутину, находившемуся в это время в Сибири, в селе Покровское. Тот сразу же откликнулся:
«Бог воззрил на твои слезы. Не печалься. Твой сын будет жить. Пусть доктора его не мучат». Сутки спустя кровотечение у Наследника прекратилось. Помогла ли тут телеграмма Распутина или же горячие молитвы русских людей, решайте сами. Государь писал родительнице: «10-го Окт. мы решили причастить его утром, и сейчас же ему сделалось лучше, темп. спала с 39.5 до 38.2, боли почти прошли, и он заснул первым спокойным сном».
Преданный Царской Семье лейб-медик Е. С. Боткин писал родным о тех днях:

«Спала. 9 октября 1912 г. ...Ясно представляю, что должны Вы были почувствовать, увидав в газетах мое имя под бюллетенем о состоянии здоровья нашего ненаглядного Алексея Николаевича... Я не в силах передать Вам, что я переживаю... Я ничего не в состоянии делать, кроме как ходить около Него... Ни о чем не в состоянии думать, кроме как о Нем, о Его Родителях... Молитесь, мои детки, молитесь ежедневно, горячо за нашего драгоценного Наследника...»
«Спала. 14 октября 1912 г. ...Ему лучше, нашему бесценному больному. Бог услышал горячие молитвы, столькими к Нему возносимые, и Наследнику положительно стало получше, слава Тебе Господи. Но что это были за дни... Как годы легли они на душу... И сейчас она еще не может вполне расправиться, — так долго бедному Наследнику еще нужно будет поправляться и столько еще случайностей может быть на пути...»
«Спала. 19 октября 1912 г. ...Нашему драгоценному больному, слава Богу, значительно лучше... Но писать я все-таки еще не успеваю: целый день около Него. По ночам тоже еще дежурим...»
«Спала. 22 октября 1912 г. ...Нашему драгоценному Наследнику правда и несомненно значительно лучше, но Он еще требует большого ухода, и я целый день около Него, за очень малыми исключениями (трапезы и т. п.), и каждую ночь дежурил — ту или иную половину. Теперь мне будут давать через две ночи в третью отдых. Сегодня дежурил первую половину, иззяб, как всегда, и совершенно не в силах был писать, а, благо, наш золотой больной спал, сам уселся в кресло и вздремнул...»

Наследник долгое время вынужден был ходить со специальным приспособлением, которое позволяло корректировать травмированную ногу. Чтобы излечить хромоту, ребенок принимал грязевые ванны. Так продолжалось в течение года. Через какое-то время мальчуган медленно пошел на поправку. К началу войны он достаточно окреп и вместе с Державным отцом совершал смотры войскам на фронте. А после того, как Государь стал Верховным Главнокомандующим русской армии, подолгу оставался у него в Царской Ставке в Могилеве.
В Ставке он подружился с иностранными офицерами — представителями союзных армий. Один из них, английский генерал Хенбери-Вильямс написал книгу «Император Николай II, каким я его знал».
Книга вышла в свет после революции и гражданской войны, когда английское общество, «не замечавшее» кровавых преступлений большевиков, продолжало нападать на умученных Государя и Императрицу. Поэтому, несмотря на нотки осуждения в адрес бывшего союзника Великобритании, звучащие в некоторых местах книги, следует отметить доброжелательный тон и объективность ряда высказываний генерала.
Вот что он писал о Цесаревиче:

«Царевич
Когда я впервые увидел Алексея Николаевича в 1915 году, ему было около одиннадцати лет.
Наслышавшись рассказов о нем, я ожидал увидеть очень слабого и не слишком шустрого мальчика. Он действительно был хрупкого сложения, поскольку был поражен болезнью, полное исцеление от которой, как говорят, невозможно. Однако, в те периоды, когда Наследник был здоров, он был жизнерадостным и проказливым, как и любой мальчуган его возраста.
При нашем первом знакомстве ребенок смущался, неожиданно очутившись в обществе множества незнакомых людей, приехавших в Ставку — не только его земляков, но и иностранцев, представителей союзных держав.
Робость эта вскоре исчезла, и он вскоре стал нашим общим баловнем, если только можно избаловать такого славного и веселого ребенка, каким был Царевич.
Во время первой нашей встречи вместе со своим отцом, Императором, он обошел нас, вставших в круг в вестибюле губернаторского дома в Могилеве, ставшего резиденцией Императора, и с каждым поздоровался за руку.
Во время трапезы Алексей Николаевич сидел рядом с Государем, напротив меня, я же сидел около графа Фредерикса, который, как правило, устраивался напротив Императора. Царевич носил защитную форму, высокие русские сапоги, гордый тем, что похож на заправского солдата. Он обладал превосходными манерами и свободно говорил на нескольких языках.
Со временем его робость прошла, и он стал обращаться с нами, как со старинными друзьями. Всякий раз, здороваясь, Царевич для каждого из нас придумывал какую-нибудь шутку. Подойдя ко мне, он имел обыкновение проверять, все ли пуговицы на моем френче застегнуты. Естественно, я старался оставлять одну или две пуговицы незастегнутыми. В этом случае Царевич останавливался и замечал мне, что я «снова неаккуратен». Тяжело вздохнув при виде такой неряшливости с моей стороны, он застегивал мои пуговицы, чтобы навести порядок.
После этого Алексей Николаевич приглашал нас в небольшую спальню, в то время как остальная компания оставалась в столовой, где принималась за закуски, которые, по русскому обычаю, предшествовали трапезе. В маленькой комнате Царевича происходили всевозможные игры, как правило, заканчивавшиеся игрой в футбол; причем в качестве мяча использовалось все, что попадет под руку. Очень часто предметом шуток становился бельгийский генерал, которого Царевич называл «папаша де Рикель»,— господин довольно толстый. «Папашу Рикеля» он обожал. Преданный Царевичу наставник подчас приходил в отчаяние. Как правило, дело кончалось тем, что приходилось вмешиваться Императору, но к этому времени проказник успевал спрятаться за портьеру.
После этого с лукавым блеском глаз Царевич выходил из своего укрытия и чинно направлялся в столовую, чтобы занять место за столом.
И снова принимался за шалости — обстреливал меня хлебными шариками, называя это игрой в поло. Забава была весьма рискованной, так как угрожала целостности Императорского фарфора и хрусталя.
Если же рядом с Царевичем оказывался незнакомец, то он с тем же обаянием и учтивостью, которые были свойственны Императору, его отцу, принимался непринужденно беседовать с ним и задавать толковые вопросы. Но как только мы переходили в прихожую, то возобновлялись игры, проходившие так бурно, что Императору или наставнику Царевича приходилось его утихомиривать.
Нагорный, рослый матрос — «нянька» Алексея Николаевича — всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Веселый моряк обожал своего юного повелителя. (Личность его, несомненно, знакома широкой публике по многочисленным фотографиям, на которых он снят вместе с Царевичем. Сообщают, что он был убит в Екатеринбурге в начале июня 1918 года. Можно с уверенностью сказать, что он принадлежал к числу тех людей, кто остается верным своему долгу и своим хозяевам до конца. Тело его было обнаружено на месте казни два месяца спустя.)
Во второй половине дня Император брал своего сына на реку, где тот катался с отцом на лодке или играл в песке, строил крепости и развлекался как всякий ребенок его возраста.
Военная форма очень шла ему, особенно ловко сидела на нем казачья форма.
Не раз Царевич сопровождал Императора в поездках на фронт, где его принимали восторженно, как и везде.
Алексей Николаевич очень любил животных. Главными его любимцами были спаниель и большой серый кот, с которым он сфотографировался в Ставке.
Иногда он страдал от приступов болезни. Было трогательно наблюдать за тем, с каким сочувствием относились все, кто находился в Ставке, к этому жизнерадостному и веселому мальчугану, обычно такому здоровому.
Спал он вместе со своим отцом в Ставке. Всегда сопровождал его на церковные службы и, придя в храм, часто оглядывался с целью убедиться, что все его «союзные» друзья в сборе. Заметив нас, он нам подмигивал.
По словам наставника Царевича, 15 ноября Государь сделал смотры частям войск генерала Щербачева. По окончании смотра Император приказал через командиров полков, чтобы все, кто воевал с начала кампании, подняли руку. Над тысячной толпой поднялось всего лишь несколько рук.
Конечно же, здоровье мальчика было предметом постоянной заботы Императора. Разумеется, зимой ему лучше было бы находиться дома, а не в Ставке, где ребенок его возраста неизбежно подвергался бы эмоциональным воздействиям. В конце концов вопрос этот был решен. Императрица разрывалась между тревогой за сына и желанием, чтобы он находился с отцом, которого так радовали приезды в Ставку Царевича. Алексей Николаевич уехал все-таки в Царское Село, где, ко всему, можно было продолжить образование.
Царевич был достаточно умен и наблюдателен, чтобы осознать значение революции и отречения Государя, но, возможно, юный возраст, а также любовь и преданность окружающих его близких людей смягчили для него удар — свержение Царской власти. Его занятия, похоже, продолжались до последних дней, несмотря на неудобства и лишения, подрывавшие и без того слабое здоровье отрока, к которым он, разумеется, совершенно не привык. О трагическом же конце столь короткой жизни Цесаревича — столь жестоком и безжалостном — лучше не вспоминать.
Правда, останься Царевич в живых, то вряд ли у него хватило бы физических сил править страной, если бы ему довелось занять Престол».

Иного мнения о его здоровье была приближенная Государыни, Юлия Александровна (Лили) Ден, гораздо лучше изучившая Цесаревича. Она свидетельствовала: «Правда, Цесаревич страдал наследственным недугом..., но в остальном это был нормальный, здоровый ребенок, а к тому времени, когда произошла революция, он по настоящему окреп и гораздо реже жаловался на болезнь».
Друзья-кадеты Цесаревича рассказали ему об одном бесшабашном их сверстнике, имевшем обыкновение говорить: «Не боюся никого, кроме Бога одного». Богобоязненным ребенком рос и сам Наследник.
С. Я. Обросимова вспоминает, что во время церковной службы в Феодоровском Государеве соборе

«[Цесаревич] подходил к кресту чинно и робко, с бледным личиком, отражавшим трепет свечей, с детскими ручонками, сложенными на белой матросской рубашке. Великие Княжны, одна за другой, склоняли головки, целуя крест и руку священника, который целовал Их в лоб».

Цесаревич был не прочь пошалить, но шалости его никогда не были злыми. Петр Васильевич Петров, преподававший Великим Княжнам и Наследнику русский язык, был глуховат. Однако, как свидетельствует генерал от инфантерии Епанчин, бывший директор Пажеского корпуса, «Цесаревич никогда не подтрунивал над ним». П. В. Петров был особенно высокого мнения об Алексее Николаевиче. Наследник престола обожал мать, любил сестер, но наивысшим авторитетом для него был отец — Государь Император. В Могилеве Алексей Николаевич подружился с мальчиками его возраста из простых семей.
«Летом 1916 года,— писал о. Г. Шавельский, — Цесаревич проводил военные учения со своей ротой, составленной из его сверстников — местных гимназистов. Утром перед выходом Августейшего родителя к чаю Цесаревич становился с ружьем у входа в палатку, отдавал честь входившему Государю и оставался на часах, пока тот пил чай. Когда Император выходил из палатки, Наследник отдавал честь и затем покидал свой пост». У Цесаревича было золотое сердце. Познакомившись в Могилеве с гимназистом Шурой Котовичем, скромным и воспитанным мальчиком, Алексей Николаевич узнал, что мальчик утром и вечером ходит в церковь и молится о здоровьи больной матери. Поэтому не решился пригласить его к себе: «Может быть, ему нужно быть около больной матери?»
Привязанный узами любви к собственной родительнице, Наследник понимал, как тяжело видеть свою маму больной.
20 декабря 1916 года Наследник находился в кабинете Государя в Могилеве. В этот день генерал Хенбери-Вильямс получил известие о том, что его сын, воевавший во Франции, умер от ран. В соседнюю комнату, где генерал оставался один со своим горем, вошел Цесаревич. Сев рядом с англичанином, ребенок произнес: «Папа велел мне посидеть с вами. Он подумал. что Вам сегодня будет одиноко».
Император и сам нашел нужные слова утешения для английского атташе. На имя генерала пришла телеграмма и из Царского Села: «Примите мои искренние соболезнования в связи с постигшим Вас большим горем. Да поможет Вам Господь перенести это тяжкое испытание. Передайте мои слова сочувствия и поддержки Вашей бедной жене. — Александра».

Цесаревичу было у кого учиться доброте и состраданию.
Все, кто сталкивался с Наследником, отмечали его скромность, великодушие и любовь к простому люду. Недаром в день рождения Цесаревича ему в 1916 году посвятили много стихов. Вот одно из стихотворений. Оно написано г-ном Копыткиным.

«Дитя, когда б не власть Господня,
Повергли б мы у Царских ног,
Тебе из белых роз сегодня
Благоухающий венок.
Но розы белые с любовью
Ко дню Народных Именин
Окроплены священной кровью
В грозу годины всех годин.
Пожди, Дитя, Твой Ангел белый
Есть Ангел мира и любви.
Взирай на будущее смело.
Отрады детские лови...
Ты этот День проводишь свято,
Благословенное Дитя,
У сердца Русского солдата
Вблизи Державного Вождя.
А в праздник будущего года
Ты жди от нас цветы побед:
И лавры сербского народа,
И закарпатский златоцвет.
Русь будет счастлива и рада
Тогда сложить у Царских Ног
Из заповедного Царьграда
Благоухающий венок».

* * *

Прошел всего один год. 30 июля 1917 года, находясь в Царскосельском заточении, Государь записал в дневнике:
«Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, терпение, крепость духа и тела в нынешние тяжелые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться Ее святому лику вместе со всеми нашими людьми. Ее принесли и унесли через сад стрелки 3-го полка».
Предсказание поэта сбылось. Без малого год спустя Наследник Цесаревич Великий Князь Алексей Николаевич был удостоен венца, но мученического, вместе со своими любимыми Родителями и Сестрами. Стихотворение, написанное английским поэтом Морисом Берингом, посвященное его Августейшему Родителю, вполне применимо и к Цесаревичу:

«Короны, очага и имени лишен,
Дороже Царского, венцом Он наделен.
Тому виной — невзгоды и страданья,
Что возвышают бренные созданья...»

День, последовавший за днем рождения Цесаревича, оказался последним днем пребывания Императорской Семьи в Царском Селе.
«Погода стояла чудная, — записал Государь в дневнике 31 июля. — Днем работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда [в ссылку], кот[орый] все время откладывался».
И в последние дни пребывания в Царском Селе Государь и Его близкие заботились о тех, кто остается во дворце, чтобы обеспечить их топливом на зиму.
Видя, как прилежно работает Царь над устройством огорода, некоторые революционные солдаты неодобрительно отзывались: «Этак он себе и всю Россию отвоюет».
Пренебрежительное отношение к труду, начало которому положили «работники ножа и топора», живо и в «новой России». Недаром такой популярностью у нас пользуются всякие лотереи, шоу, вроде «Поля чудес (в Стране Дураков)», где можно выиграть что-нибудь этакое... Не прилагая для этого никаких усилий.

* * *

Юлия Александровна Ден, рожденная Смольская, супруга Карла Акимовича Дена, одного из офицеров яхты «Штандарт», в 1916 году назначенного командиром легендарного крейсера «Варяг», которого Царское правительство выкупило у японцев, в течение последних десяти лет жизни Царственных страдальцев почти каждый день видела их. Она была участницей детских игр: на ее глазах росли Великие Княжны и Наследник Цесаревич. Поэтому свидетельства фрейлины нам особенно важны. В своей книге «Подлинная Царица», вышедшей в Англии в 1922 году и переизданной фирмой «Ройял Дайджест» в 1995 году тиражом всего 200 экземпляров, она пишет:

«Цесаревич, дарованный Императорской чете в ответ на горячие молитвы, один из самых трогательных персонажей в трагедии Царской Семьи, родился в 1904 году. Это был крепкий малыш, весивший одиннадцать фунтов (около 5 килограммов), когда появился на свет. Многие из рассказов о слабости его здоровья, ставших известными миру, значительно искажают действительность, в особенности, история о том, будто бы нигилисты изувечили ребенка на борту Императорской яхты. Никакому увечью он не подвергался. Правда, Цесаревич страдал непрочностью кровеносных сосудов, что впервые проявилось после несчастного случая в Спале, когда он упал и ударился внутренней частью бедра об уключину... Я знаю, что он хворал в Тобольске и Екатеринбурге, но стоит ли этому удивляться!
Подобно своей сестре Татьяне, мальчик был застенчив, но, стоило ему кого-то узнать поближе и полюбить, застенчивости этой в нем как не бывало».

Подчас мальчуган забывал, что существуют границы и в шалостях. Как вспоминал Пьер Жильяр, Цесаревич играл в парке во время пребывания Государя в Царском Селе. Подбежав к младшей из сестер, Алексей Николаевич с размаху запустил в нее сзади большим комком снега. Наблюдавший со стороны за этой сценой, Император подозвал сына к себе и стал строго отчитывать его:
— Стыдно тебе, Алексей! Ты ведешь себя, как немец. Нападать сзади на человека беззащитного — гадко, подло. Предоставь это немцам!
Но вернемся к воспоминаниям Лили Ден:

«В матери он души не чаял. Государыня отвечала взаимностью. В ее глазах, рождение в семье царствующего Императора Наследника явилось результатом долгих часов, проведенных в жаркой молитве, символом Божия благословения, апофеозом супружеского счастья. Конечно же, если она и проявляла излишнюю заботу о нем, то поступала лишь таким же образом, как это делали, делают и будут делать все матери до самого скончания века. Разумеется, между матерью и сыном существовала нежная привязанность: родительница была для мальчика воплощением красоты и любви. Мне вспоминается один характерный пример этой трогательной преданности.
Мы с мужем как-то обедали вместе с Императорской Семьей, — продолжает г-жа Ден. — После обеда Его Величество предложил нам подняться вместе с ним в спальню Цесаревича, поскольку Государыня имела обыкновение приходить к сыну, чтобы пожелать ему покойной ночи и послушать его молитвы на сон грядущий. Было трогательно наблюдать ребенка и его мать, слушать немудреные молитвы, но когда Императрица поднялась, чтобы уйти, внезапно мы оказались в темноте: Наследник выключил электрическую лампу, висевшую у него над постелью.
— Зачем ты это сделал, Бэби?—спросила Ее Величество.
— Ах, мамочка, мне только тогда светло, когда ты со мной. А когда ты уходишь, меня обступает темнота.
Наследник обожал отца, и самая большая мечта Государя в «счастливые дни» заключалась в том, чтобы самому заняться воспитанием сына. По ряду причин тогда это было невозможно, и первыми наставниками Алексея Николаевича стали мистер Гиббс и месье Жильяр. Впоследствии обстоятельства изменились, и Государю удалось осуществить свое желание. Он давал уроки Цесаревичу в мрачном доме в Тобольске. Уроки продолжались и в нищете и убожестве Екатеринбургского заточения. Но, пожалуй, самым важным уроком, который извлекли Наследник и остальные члены Царской Семьи, был урок Веры; именно вера в Бога поддерживала их и давала им силы в ту пору, когда они лишились своего достояния, когда друзья покинули их, а сами они оказались преданными той самой страной, важнее которой для них не существовало на свете ничего.
У Цесаревича было много друзей — всех возрастов и всех сословий — которые играли с ним. В их числе находились два мальчика — сыновья матроса Деревенько, служившего ему, двое крестьянских мальчиков, к которым он был очень привязан, и мой «Тити», который носился сломя голову вместе с Наследником, переворачивая все вверх дном и получая от этого огромное удовольствие. Наследник Престола был столь же учтив, как и его сестры...
Животных Наследник обожал. Его спаниель Джой, на свое счастье, обрел дом в Англии. Главным любимцем Наследника в Царском Селе был некрасивый, песочного цвета с белыми пятнами, котенок, которого он однажды привез из Царской Ставки. Котенка он назвал Зубровкой и в знак особой привязанности надел на него ошейник с колокольчиком. Зубровка не был особым почитателем дворцов. Он то и дело дрался с бульдогом Великой княжны Татианы Николаевны, которого звали Артипо, и опрокидывал на пол все семейные фотографии в будуаре Ее Величества. Но Зубровка пользовался привилегиями своего положения. Что с ним стало, когда Императорскую Семью отправили в Тобольск, неизвестно.
Животных обожали все Царские дети. Артипо, бульдог Татианы Николаевны, спал у них в комнате к досаде Ольги Николаевны, которой мешал своим храпом. Любимцем Великой княжны Марии Николаевны был сиамский кот, а за год до революции Анна Вырубова подарила Анастасии Николаевне собачку породы пекинес.
Это крохотное создание окончило свои дни трагично. Любопытно отметить: многие считали Джемми несчастливой собакой, но это было такое милое животное. Ножки у Джемми были настолько короткие, что она не могла ни подниматься, ни спускаться по лестнице. Великая Княжна Анастасия всегда носила ее на руках, и Джемми отвечала собачьей преданностью своей хозяйке и ее сестрам.
Джемми вместе с Царской Семьей отправилась в Тобольск, а затем Екатеринбург, где и разделила судьбу хозяев. Согласно одному из рассказов, труп собачки был обнаружен вмерзшим в лед в верхней части заброшенной штольни; другой автор утверждает, что Джемми защищала своих друзей в Екатеринбургском подвале, смело бросалась на убийц и охраняла потерявшую сознание Великую княжну Татьяну Николаевну, пока их обеих не застрелили. Говорят, что скелет Джемми обнаружили в кустах и опознали собачку по размерам и пулевому отверстию в черепе.
Если бы это славное существо могло говорить, то, верно, призналось бы, что не желает лучшей судьбы, чем погибнуть вместе с дорогими ему людьми, некогда одарявшими его любовью и лаской».

* * *

Хотя Императрица и скучала без супруга и сына, уехавших в Ставку, она сознавала, что пребывание Цесаревича рядом с отцом поддержит не только Государя, но и войска, любившие Царственного отрока. 2 октября 1915 года Царица писала Государю: «...Надеюсь, тебе легче будет, пока наш Солнечный Луч [Наследник] с тобою. Он внесет оживление в твое жилище и утешит тебя. Как он был счастлив поехать...! Очень надеюсь, что тебе завтра удастся осмотреть войска! ...Да поможет тебе Господь! Крепко, нежно целую. Твоя Женушка».

Глава двенадцатая
НАША НАДЕЖДА

В газете «Русское Чтение» генерал Д. Дубенский дает интересное описание пребывания Наследника Цесаревича в Царской Ставке в октябре 1915 года.
«Как известно из официальных сообщений, Государь Император с Наследником Цесаревичем прибыли в Царскую Ставку 3 октября в субботу в 10 часов утра. Государь Император поместился в своих обычных двух комнатах. Цесаревич расположился тут же с Отцом. В одной из комнат были поставлены две походных кровати для Государя и Цесаревича.
Как только прибыл Государь в Свою Ставку, так жизнь потекла обычным, спокойным и деловым порядком. С утра Его Величество посещал штаб, где вместе с генералом Алексеевым обсуждал события войны и давал указания по всему обширному фронту, затем день проходил, кроме отдыха на прогулке и непродолжительных завтрака и обеда, в постоянных занятиях.
Наследник вставал в девятом часу, быстро одевался, пил чай и немедленно затем выходил на прогулку в садик, который находится близ дома, где имеет пребывание Государь Император.
Цесаревич очень оживленно гуляет, бегает по садику, играет со Своей собачкой, которая не отстает от Своего Царственного Хозяина.
После прогулки, которая продолжается около часа, Цесаревич идет в дом, и здесь во все дни пребывания Великого Князя Алексея Николаевича происходили регулярные занятия с гувернером г. Жильяр.
Так в занятиях проходит время до завтрака, обычно бывающего в половине часу дня. Почти всегда Цесаревич завтракает с Государем Императором. На завтраке бывает много приглашенных лиц.
Без всякого преувеличения можно сказать, что присутствие Наследника Цесаревича среди лиц, приглашенных к Высочайшему завтраку, вносило большое оживление и невольно все с каким-то особенным и радостным чувством смотрели на этого чудного красивого Царевича, Который с таким приветливым лицом так весело беседовал со многими. За завтраком Наследник сидел по левую сторону Государя Императора. Цесаревич все время беседовал и с Государем, и со Своими соседями. После завтрака, когда Его Величество отправлялся на прогулку, Цесаревич всегда сопровождал Отца. Где-нибудь автомобили останавливались, и Государь, Наследник и лица Свиты выходили из моторов, и в течение часа происходила Царская прогулка. Цесаревич резвился здесь, бегал по берегу какой-нибудь речки, подбирая камни, играл с собакой, катался на лодке.
Первые дни октября стояла чудная погода, и прогулки эти были очень приятны и доставляли, видимо, большое удовольствие Цесаревичу.
Обедал Наследник большей частью один, в седьмом часу, до Высочайшего обеда. В десятом часу Наследник уходил спать.
В день Тезоименитства Его Высочества 5 октября служба отличалась особой торжественностью, причем пел превосходный хор певчих штаба Верховного Главнокомандующего.
Самые поездки по войскам произвели на Цесаревича глубокое впечатление. Был такой случай. Государь возвратил чины одному из офицеров, разжалованному за личный проступок, не касающийся служебной деятельности этого офицера. [В ответ на оскорбление офицер ударил по щеке обидчика. своего начальника. За пощечину полагалась смертная казнь, но ее заменили разжалованием в солдаты. ] Несколько месяцев тому назад офицер этот, в то время полковник, был разжалован в рядовые и отправлен в один из действующих полков. Виновник перенес тяжелое наказание очень доблестно, спокойно и совершил целый ряд выдающихся подвигов. Когда на одном из смотров Его Величеству доложили об этом, Государь Император наградил отличившегося Георгиевским крестом, а затем вернул ему прежний чин полковника.
Этот случай, видимо, произвел особое впечатление на Цесаревича; он часто вспоминал о нем, и это событие останется у него в памяти на всю жизнь. При самых поездках по фронту Цесаревич постоянно выражал необыкновенное внимание к тем картинам, которые представлялись Его юному взору. Следуя по рядам войск за Государем, Цесаревич с необычным вниманием следил за всем происходящим. Часто чудное личико Цесаревича, заметив что-либо среди солдат, долго оглядывалось назад. Много неувядаемых картин запало в душу будущего Русского Императора. Наследнику двенадцатый год. Это тот возраст, когда впечатления необычно остры, и безошибочно можно сказать, что то, что увидел Великий Князь Алексей Николаевич, вероятно, навсегда осталось в Его душе и памяти.
Вероятно, потом Он будет часто говорить: «Это было тогда, когда Я видел войска с Моим Отцом во время великой войны с немцами».
Образ русского солдата, офицера, генерала, которые с таким восторгом смотрели на Императора Николая II и Его Сына, не забудется, не может забыться Наследником Цесаревичем. Если после 15 месяцев страды нашей борьбы с врагом русские войска были в таком доблестном виде на всех фронтах, то можно ли сомневаться в том, что может еще сделать русская армия.
Да, впечатления у Русского Царевича от Его первого посещения наших боевых войск вместе со Своим Отцом, Государем Императором, конечно, будут неизгладимы».
Русская печать следила за каждым шагом Цесаревича. В газетах появилось сообщение: «Вручение Наследнику Цесаревичу Сербской медали «За храбрость».
«30 сентября 1916 г. в Царскую Ставку прибыла особая сербская военная миссия в составе первого адъютанта Короля и командовавшего до сего времени армией генерала Юришича, первого адъютанта Наследника, исполняющего обязанности маршала двора его Королевского величества, полковника и майора Янковича. С миссией прибыл сербский посланник г. Сполайкович и генерального штаба полковник Айваз Оглы. Чины миссии с посланником были приняты Его Величеством в восемь часов вечера. При приеме присутствовал сербский военный агент, полковник Лонткиевич.
Генерал Юришич имел честь передать Государю Императору Звезду ордена Карагеоргия первой степени с мечами и для Наследника Цесаревича Золотую медаль «За храбрость».
По окончании приема чины миссии и посланник были приглашены к Высочайшему обеду».
Вера в Бога укрепляла Государя в Его трудах на благо Отечества. Об искренней религиозности Императора свидетельствует о. Г. Шавельский:
«Во все праздничные и воскресные дни и накануне их Государь посещал штабную церковь. Пропуски в этом отношении были чрезвычайно редки...
— Как-то тяжело бывает на душе, когда не сходишь в праздник в церковь,— часто говорил он.
Государь выслушивал богослужение всегда со вниманием, стоя прямо, не облокачиваясь и никогда не приседая на стул. Очень часто осенял себя крестным знамением, а во время пения «Тебе поем» и «Отче наш» на литургии, «Слава в вышних Богу» на всенощной становился на колени, иногда кладя истовые земные поклоны».

* * *

Никогда прежде не расстававшаяся с сыном Императрица скучала и, чтобы утишить тоску, писала в Ставку каждый день. «...Доброе утро, мои дорогие, как вы спали? — мысленно беседовала с сыном и мужем Государыня <2 октября 1915 года>. Я неважно, — впрочем, как и всегда. — Так было странно прочесть в газетах, что ты и Бэби [Наследник] выехали на фронт... У тебя было столько тяжелой работы здесь, что я рада за тебя, что это более или менее кончилось, и ты сегодня увидишь войска! Ах, как мое сердце дочери и жены солдата радуется за тебя! Хотелось бы быть с тобою и видеть лица этих славных молодцов, когда они увидят того, за кем и за кого они идут в бой! Надеюсь, что ты возьмешь Алексея с собой, — впечатление останется на всю жизнь у него и у них!»
Об интересе, которое вызывало пребывание в Ставке Наследника, свидетельствует статья в «Кронштадтском Вестнике» от 7 ноября 1915 г., озаглавленная «Наша надежда»:
«...После обедни Государь вместе с Наследником и свитой пошел домой пешком. Улыбка, взгляд, походка юного Наследника, его привычка помахивать левой рукой — все это напоминало манеры Государя, от которого ребенок их перенял.
Несмотря на военное время и частые поездки с Державным родителем по фронтам, Цесаревич продолжает учиться. Программа его занятий приближена к программе кадетского корпуса. Кстати, он кадет 1-го корпуса. И все-таки науки гуманитарные ему ближе, чем специальные. Любит слушать, когда ему читают. Особенно, когда это исторические книги. Любимые его герои — царь Алексей Михайлович, Петр I и Суворов. «Завещание» знаменитого полководца висит у Цесаревича в классной комнате. Он знает его наизусть. Многое он помнит и из суворовской «Науки побеждать». Любит стихи, часто поет «Было дело под Полтавой».
В Могилеве, в Царской Ставке, у Наследника целое потешное войско. Он солдат. Со своей буйной ватагой ровесников он штурмует крепость, роет траншеи, берет в плен неприятеля. Роль неприятеля исполняют его наставники. Уйдя куда-нибудь в лес, Наследник играет в излюбленные «казаки-разбойники». Подросток ловкий, жизнерадостный. Разговаривает он как заправский командир: речь у него твердая, уверенная. Он то разведчик, то «атаман». Но при всей своей воинственности Наследник наделен душой, отзывчивой к страданиям ближнего. Он не забывает прочитанное им некогда изречение Тита: «Тот день для меня пропал, когда я не сделал ни одного доброго дела». Его наставники — учитель французского языка Пьер Жильяр, английского — Сидней Гиббс и старший наставник Петр Васильевич Петров — свидетели примеров доброты их Августейшего воспитанника. Окруженный взрослыми людьми — сослуживцами Отца, Верховного Главнокомандующего — а также иностранными агентами [атташе], он, бывает, шалит с ними, словно с однолетками. Но у него пытливый ум, и вопросы, которые он задает убеленными сединами собеседникам, подчас ставят их в тупик.
В классной комнате, где проходят занятия с наставниками, атмосфера доброжелательства. Учителя прощают ребенку его привычку оставлять на уроки свою собаку по кличке Джой и кота, привезенного не так давно из Пензы. Из любви к науке «Котик» — так его зовут — присутствует на всех уроках своего юного хозяина. После занятий игра в горелки с друзьями. Он не выбирает их по происхождению. Как правило, это дети простолюдинов. Узнав, что их родители в чем-то нуждаются, Наследник часто говорит гувернеру: «Я попрошу Папу помочь им». И в храм, и из храма Отец с Наследником ходят вместе. В религии ребенок черпает ясность взглядов, простоту в отношениях со всеми людьми.
Кроме ровесников, у Цесаревича есть еще два друга — это его «дядька», кондуктор «Штандарта» Деревенько и доктор по фамилии Деревенко. Сходство фамилий поразило ребенка.
Однажды во время его болезни профессор, лечивший Наследника, сообщил мальчику:
— Завтра у Вас появится новый доктор — молодой, не то, что я, старая развалина.
— А как звать этого доктора?
— Его фамилия Деревенко.
— Не может быть! — воскликнул Цесаревич.
— Почему же не может быть? — пожал плечами профессор.
— Но ведь Деревенько — это мой дядька.
— Тот Деревенько, а этот — Деревенко. Без мягкого знака.
— Без мягкого знака? Очень интересно. Тогда я попрошу, чтобы ему прибавили мягкий знак».
У Деревенько, боцмана со «Штандарта» было двое детей. С ними Алексей Николаевич был очень дружен. За них и других своих товарищей Наследник часто заступался и любил им дарить часы.
Никакой заносчивости у него не было. Однажды, тогда еще совсем малыш, Цесаревич спросил мальчугана своих лет:
— Кем бы ты хотел быть?
— Шофером, — ответил тот.
— Возьми меня к себе в помощники, — робко попросил Наследник».
Не меньший интерес к личности Наследника, будущего своего союзника, проявляли и французские журналисты.
Во французском журнале «Иллюстрасьон» от 21 октября 1916 года была помещена статья «Наследник Цесаревич в Царской Ставке».
«Печать неоднократно посвящала целые столбцы описаниям Царской Ставки, но редко касалась того, что составляло всю прелесть жизни в Ставке, а именно, присутствие Наследника Цесаревича, всегда веселого и радостного и как бы озаряющего светом суровую походную жизнь.
По примеру древних воинственных династий Царская Семья разделила свой труд: ее женские представительницы у изголовья раненых, мужчины — во главе сражающихся. Молодой Наследник Цесаревич, несмотря на свой юный возраст, всеми силами стремится быть достойным своего почетного места рядом с Отцом. Увезти его оттуда, хотя бы на несколько дней, почти невозможно. Еще недавно он стоически скрывал простуду, боясь, что его увезут в Царское Село. С тех пор, как он познакомился с сильными ощущениями, вызываемыми войною, домашняя атмосфера ему кажется бесцветною, и он тяготится покоем детской комнаты.
Наследник Цесаревич всеми силами души откликается на трагедию, разыгрывающуюся на пространстве от Балтийского моря до Дуная. Он страстно следит за ее развитием, проводя целые часы перед картами, украшенными маленькими флажками. Хотя он еще совсем ребенок, события с каждым днем кладут все сильнее свой отпечаток на его развивающуюся душу. Наследник Цесаревич только и думает и говорит, что о войне, и любимый его герой — генерал-адъютант Брусилов.
Но больше всего Наследник любит простого солдата, как бы инстинктивно видя в нем самый надежный залог победы. Хотя Наследник Цесаревич и числится поручиком гвардии, Атаманом казаков и Шефом нескольких полков, он всегда ходит в мундире рядового солдата. Эта простота, присущая, верно, всей Царской Семье, замечается и во всех мелочах жизни Наследника в Ставке. Апартаменты как Государя, так и Наследника, состоят из двух комнат: рабочего кабинета, очень просто обставленного, и общей спальни, в которой находятся две походные кровати и висит несколько фотографий. Государь довольствуется удобствами, которыми пользуется в походе обер-офицер Генерального Штаба.
Утро Цесаревич посвящает работе под руководством трех преподавателей, являющихся с педагогической точки зрения как бы символом Тройственного Согласия. Имена их — господа Жильяр, Петров и Гиббс.
После завтрака несколько часов посвящается катанию на лодке — Государь отлично умеет грести — и прогулкам по окрестностям, которые являются единственным развлечением Монарха-Солдата, всегда сопровождаемого Его сыном.
В последнее время Наследник Цесаревич имеет двух товарищей, которых он, случайно встретив, сам себе избрал, не считаясь с их общественным положением и руководствуясь лишь личной симпатией.
Если бы он не пользовался уже и теперь большой популярностью, подобный образ действий привел бы на его сторону все сердца».

* * *

Чем лучше шли дела на фронте, тем больше активизировалась деятельность не только левых партий, «прогрессивного блока» Думы, но и враждебно настроенных к Государю и Государыне великокняжеских дворов. Козлом отпущения был выбран Григорий Ефимович Распутин, которого преступники «благородного звания» убили в ночь на 17/30 декабря. 19 декабря Император вместе с Цесаревичем приехали в Царское Село.
Английский генерал Хенбери-Вильямс записал в своем дневнике:
«30 декабря 1916 года <по старому стилю это было 17 декабря>. Нынче вечером у меня в номере (гостиницы «Астория») находился Чарли Бэрн, мой старинный друг, встреча с которым меня очень порадовала. В это время мне позвонил Вильтон, [петроградский] корреспондент «Таймс»:
— Они таки добрались до него, генерал.

Глава тринадцатая
ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

31-го октября 1905 года Государь записал в дневнике: «...Обедали Николаша, Петюша, Милица и Стана. Они остались до 11 час.»
Именно во время этого обеда «черногорки», как называла Императрица Александра Феодоровна Анастасию Николаевну и Милицу Николаевну, дочерей черногорского князя Негоша, которые были замужем за братьями Великими Князьями Николаем и Петром Михайловичами, прожужжали Царице все уши про «сибирского чудотворца». На следующий день в дневнике появилась запись: «...Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божиим — Григорием из Тобольской губ.»
Знакомству с Царской Семьей Распутин был обязан В.К. Николаю Николаевичу, чью любимую собаку, считавшуюся неизлечимо больной, он вылечил. Григорий Ефимович с детства отличался способностью врачевать животных. Стоило ему положить ладонь на больное место и произнести несколько успокаивающих слов, как лошадь (или корова) исцелялась. Вопреки утверждениям «биографов» старца, родился он в семье крепкого мужика, сельского старосты (а не конокрада и пьяницы!). Из пяти детей Ефима Распутина в живых остался один Григорий. Брат Миша, который был на два года старше его, утонул на глазах Гриши в десятилетнем возрасте.
Когда Григорий подрос, он стал лечить и людей. «Бог помогал», — говорил он при этом. Читать и писать его не учили (грамоту он освоил, да и то с трудом, уже взрослым), но он обладал выдающейся памятью и мог цитировать огромные куски из Священного Писания, выслушав его лишь один раз. Первыми словами из Писания, которые поразили его и врезались в память были следующие:
«Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть». С ранних лет он ощущал внутри себя свет. А однажды во время пахоты ему наяву привиделся образ Казанской Божией Матери. Он упал на колени, не почувствовав, что в кровь разбил о камни колени. Однако молитвенником он стал не сразу. Сначала жил в миру. Были и гулянки, и пьянки. Но после женитьбы Григорий остепенился. Первенец его прожил всего несколько месяцев. Григорий воспринял это как наказание за то, что он тешил плоть. Хотя у него уже было два сына и две дочери, Григорий ушел в Верхотурский монастырь. А оттуда — странствовать. Ходил пешком и всегда босой. Питался скудно, носил тяжелые вериги. Встречался со старцами и бывал на радениях хлыстов, но сам хлыстом не был.
Все даже враги Распутина, признавали его замечательный ум, необыкновенную проницательность взгляда. «Он умен, — говорила о нем З. Гиппиус. — В соединении получается какая-то гениальная «сметка». Приехав в Петербург, Распутин решил послушать проповедь знаменитого о. Иоанна Кронштадтского. Всю службу он простоял на коленях. О. Иоанн заметил его и сказал: «В тебе горит искра Божия». Со временем священник познакомил сибирского крестьянина с епископом Саратовским Гермогеном, проповедником монахом Илиодором и духовником Царской Семьи архимандритом Феофаном. Они были поражены глубокой и искренной религиозностью Григория Ефимовича.
Возможно, Распутин и не был ангелом во плоти, каким его изображает О. А. Платонов, современный московский писатель, но то, что он обладал даром исцеления, подтверждают лица, лично знавшие сибирского крестьянина.
Лили Ден была знакома с ним с 1910 по 1916 год, поэтому ее свидетельства должны для нас иметь несомненный вес. В Петербург Распутин пришел пешком, как паломник. Его искренняя набожность и твердость в вопросах веры произвели на епископа Гермогена и архимандрита Феофана, ректора Санкт-Петербургской Духовной Академии, столь глубокое впечатление, что они рассказали о нем Великим княгиням-»черногоркам», которые в то время находились в хороших отношениях с Ее Величеством. И Лили Ден, и лейб-медик Е. С. Боткин были уверены в том, что Распутин, сам того не ведая, стал орудием в руках врагов Царской власти. Весьма вероятно, что масон Николай Николаевич, познакомив Государя со «старцем», имел далеко идущие планы а, возможно, и инструкции от своего руководства.
Как-то зимой маленький сын Лили Ден серьезно захворал. Анна Вырубова посоветовала ей обратиться за помощью к Григорию Ефимовичу.
Войдя в спальню больного ребенка, Распутин, пристально посмотрев на спящего, опустился на колени и стал молиться. Коснувшись пальцами крыльев носа малыша, он разбудил его. Мальчуган без страха посмотрел на незнакомого бородатого мужика и назвал его «дедушкой». Тот стал его расспрашивать, что у него болит. Затем обратился к Лили Ден: «Завтра твое дитё поправится. Если что не так, дай знать».
Едва он ушел, малыш уснул. Наутро температура спала, и вскоре, к удивлению доктора, ребенок поправился. С тех пор, всякий раз, как Григорий Ефимович появлялся в Александровском дворце, Лили непременно навещала его. В детстве Цесаревич страдал гемофилией. Во время приступов недуга Распутин оказывал ребенку немедленную и ощутимую помощь. Это обстоятельство и явилось причиной сближения Царской Семьи с сибирским старцем.
Никакой материальной выгоды визиты эти Распутину не приносили. Он даже однажды пожаловался Лили, что расходы на извозчика ему никогда не оплачивают.
По словам Лили Ден, Григорий Ефимович предчувствовал, что умрет насильственной смертью. Он часто говорил с глубоким убеждением: «Пока я жив, все будет путем. Но после моей смерти потекут реки крови. Только с «Папой» и «Мамой» (так он назвал Царственную Чету) ничего не случится». О своей скорой гибели Григорий Ефимович говорил и одной из своих почитательниц:
«Знаешь ли, что я вскоре умру в ужасных страданиях. Но что же делать? Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения моих дорогих Государей и святой Руси...»
В Распутине было много хорошего. Однажды, увидев Лили Ден, которая прогуливалась по Малой Морской с сослуживцем своего мужа, Григорий Ефимович строго ее отчитал: «Пошто со своим законным мужем не гуляешь? На барынек распутных походить охота?»
Мнимое его политическое влияние на Государя и Государыню отрицала и Великая Княгиня Ольга Александровна. «Для Ники [Государя] и Алики [Императрицы] Распутин был глубоко религиозным человеком, наделенным даром исцеления». Отец Иоанн Кронштадтский, впоследствии причисленный к лику святых, встретившись с крестьянином, сказал ему: «Странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моей правою рукой...» Несмотря на теплый прием в Петербурге в 1904 году, Распутин отправился в новое паломничество.
Впоследствии, когда Распутина приглашали во дворец, Царевны были рады его приходу, потому что они знали, сколь велика его помощь их маленькому брату. Ольгу Александровну возмущали разговоры в свете о том, будто бы Ее Величество осыпает Распутина деньгами. Утверждение это было ни на чем не основано. Великая Княгиня знала, что сорить деньгами было чуждо природе Государыни. В знак благодарности за помощь Алексею Николаевичу она подарила ему несколько рубах, шелковый пояс, который сама вышила, и золотой наперсный крест. В отличие от светской черни и досужих журналистов, Великая Княгиня понимала, что дружба Царской Семьи с Распутиным — их личное дело и никто не вправе вмешиваться в эти отношения. Ни свет, ни простые люди не могли или не хотели понять, что недуг Цесаревича, доставлявший ему немало страданий в младенческие годы, был главной причиной веры Царской Семьи в возможности сибирского крестьянина. О том, что он убежден в силе молитвы и несомненно наделен даром целителя, младшая сестра Государя знала не понаслышке. Первый кризис произошел, когда Алексею Николаевичу было всего три года. Ребенок непоседливый, живой, играя в Царскосельском парке, он упал. Несколько часов спустя корчился от невыносимой боли: произошло внутреннее кровоизлияние. Ольга Александровна, приехавшая в Царское Село, видела, как страдает ребенок: вокруг глаз темные круги, ножка распухла. От докторов проку не было. Тогда Государыня отправила телеграмму Распутину. Приехав поздно вечером во дворец, тот даже не прикоснулся к ребенку. Лишь стоял в ногах постели и молился. Проснувшись утром, ребенок был здоров и весел. Жар словно рукой сняло, от опухоли на ножке не осталось и следа.
Распутин действительно был против войны с Германией, но война была все-таки объявлена — в ответ на объявление войны России немцами. Следовательно, политическое влияние Распутина было ничтожным.
Уже после революции некая дама призналась: «Я теперь понимаю, что мы своими неумеренными разговорами оказали... услугу революционерам». Злые языки твердили о пристрастии Императорского двора к немцам, о стремлении Ее Величества заключить сепаратный мир с немцами. Теперь нам известно и о сговоре большевиков с немцами, и о громадных деньгах, которые шли из-за рубежа на оплату черной работы внутренних врагов. Но и сейчас продолжаются разговоры, давно срежиссированные и оплаченные врагами Царской власти и России. Недалеко от недругов ушли как светские круги, так и великокняжеская камарилья. В 1916 году Великие Князья зачастили в Царское Село и принялись наперебой давать советы Государю, — советы, которых у них никто не спрашивал. По словам Ольги Александровны, эти родственники Царя не стеснялись в выражениях и порой закатывали сцены. Некоторые даже заявляли, что Государыню следует отправить в монастырь. Созрел заговор, в котором были замешаны многие высокопоставленные лица, с целью ликвидации старца. Исполнителями были гомосексуалисты В.К. Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов, зять Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, по словам Матрены Распутиной, дочери старца, вовлеченной в заговор против сибирского крестьянина.
Уговорив Распутина помочь его жене Ирине Александровне, страдавшей головными болями, в ночь на 19 декабря 1916 года Феликс Юсупов привез его к себе во дворец. Там его напоили отравленной мадерой, накормили отравленными пирожками. Видя, что яд не действует, голубой князь выстрелил в гостя. Достав кинжал, преступники — в их числе были депутат Думы Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт — оскопили Григория Ефимовича. Но он был все еще жив и попытался убежать. Вдогонку ему выстрелил Пуришкевич. После этого старца завернули в ковер и отвезли к реке. Отыскав полынью, сбросили туда свою жертву.
Убивая Распутина, юсуповы, дмитрии павловичи и пуришкевичи в действительности метили в Государыню.
— Чего они хотели добиться? — сорок три года спустя возмущалась Великая Княгиня Ольга Александровна. — ...Мерзкое это убийство было тягчайшим преступлением, направленным против того, кому они присягали — я имею в виду Ники [Государя]!
Великосветскую и великокняжескую чернь бесило, что Царская Семья предпочитала дружбу с простым крестьянином общению с манерными, себялюбивыми аристократами. Она видела в Распутине представителя крестьянства, испокон веков преданного Царям. В ответ на упреки в том, что Государыня дружит с простым мужиком, Александра Феодоровна возражала: «Наш Господь Иисус Христос не выбирал Себе учеников из числа представителей знатных иудейских семейств. Все Его ученики, кроме Св. Апостола Луки, были людьми низкого происхождения».
«Совершенно напрасно полагают, будто бы Ники и Алики считали Распутина святым», — говорила Ольга Александровна. Действительно, он бывал во дворце. Преувеличивая его значение при дворе, многие пытались добиться при его помощи собственных честолюбивых целей. Распутина осаждали просьбами, щедро одаряли, но для себя он ничего не оставлял. Он много помогал беднякам. Ольга Александровна ни разу не слышала, чтобы он чего-то просил у Царя и Царицы для себя. Правда, за других хлопотал. По словам Великой Княгини, Распутин мог бы без труда сколотить себе целое состояние, но когда он умер, то после него осталась Библия, кое-что из одежды и некоторые предметы, которые Государыня ему подарила для его личных нужд. Даже мебель в его квартире в доме № 64 по Гороховой в Петрограде старцу не принадлежала.
Великие Князья возмущались тем, что ими пренебрегали. Но простой крестьянин часто давал ценные практические советы, чего нельзя было сказать о Великих Князьях. Николай Михайлович злословил в адрес Царской Семьи. Его брат, «Сандро», ушел от него недалеко. Дмитрий Павлович в основном бездельничал, а затем и принял участие в подлом преступлении. Павел Александрович, командовавший Гвардией, начальником был никудышным. О зловещей же роли Николая Николаевича уже упоминалось. Еще в 1877 году генерал-адъютант М. Д. Скобелев так охарактеризовал В. К. Николая Николаевича-младшего: «Если он долго проживет, для всех станет очевидным его стремление сесть на Русский Престол. Это будет самый опасный человек для царствующего Императора». По мнению Матрены Распутиной, Николай Николаевич невзлюбил Распутина из-за того, что тот в свое время пытался лечить Великого Князя от жажды крови и знал о его тайне.
И Царская чета, и Их дети симпатизировали Распутину. В его обществе они вели себя как с близким другом. Великой Княгине Ольге Александровне однажды довелось наблюдать, как молятся Цесаревич и старец:

«Мы с Ники и Алики пошли следом за Распутиным и маленьким Алексеем в его спальню. Воцарилась тишина, словно в храме. Электричество в комнате Наследника не было включено, горели лишь свечи перед чудными образами. Ребенок, не шевелясь, стоял рядом с крестьянином, склонившим голову. Я поняла, что Григорий Ефимович молится. Зрелище это произвело на меня сильное впечатление. Я поняла также, что вместе с крестьянином молится и мой маленький племянник».

Привыкшая к светскому обществу, которое сама же нередко осуждала, Ольга Александровна нашла Распутина несколько примитивным. Голос у него был низким и грубоватым. Вести с ним разговор было невозможно: он то и дело перескакивал с одного предмета на другой. То, что он постоянно цитировал Священное Писание, не удивило ее ничуть. Хорошо изучив крестьян, с которыми часто встречалась, она убедилась, что многие из них помнят наизусть целые главы из Библии. На наш взгляд, Великая Княгиня была чересчур поглощена мирскими заботами, поэтому духовные проблемы ее не трогали. Напротив, Государь и Императрица были искренне религиозны, поэтому набожность сибирского крестьянина и его простота им были по душе.
Что бы ни случилось в Александровском дворце, злопыхатели относили это на счет Распутина. Кто-то пустил слух, будто Распутин изнасиловал одну из нянь. Было произведено дознание. Оказалось, что няню застали в постели... но в обществе казака из Собственного Его Величества конвоя. Няню тотчас уволили.
«Темные силы», о которых вещали с думской трибуны лжемонархисты и шибко-патриоты, воплощал не Распутин и близкие к нему по монархическим воззрениям люди, а дмитрии павловичи, юсуповы и пуришкевичи, предательски убившие пришедшего к ним в гости сибиряка. Даже если предположить, что Распутин принес какой-то вред (что весьма сомнительно), то добрых дел за ним водилось гораздо больше. Из разговоров с односельчанами Распутина писатель О. А. Платонов узнал, что тот помогал им деньгами и всем, чем мог. Давал на свадьбу, на постройку дома. Жертвовал на общественные нужды для своего села по сто, триста, а то и пятьсот рублей (по тем временам деньги немалые). Одному покупал лошадь, другому корову. Следственной комиссией Временного правительства, после февральской революции, было установлено, что семья Распутина после его убийства осталась без копейки. Поэтому Царь в начале 1917 года перевел в Тюменский банк пособие для семейства Григория Ефимовича в 150 тысяч рублей.
В защиту Распутина и его дружбы с Царской Семьей выступала и Лили Ден. Что же касается использования его имени против Царя и Царицы, то, по ее мнению,

«Распутин стал, сам того не ведая, орудием в руках революционеров. Если бы в период с 1910 по 1916 был жив Иоанн Кронштадский, то из него бы сделали второго Распутина. Революционерам надо было найти какое-то лицо, чье имя можно было бы связать с именем Императрицы — имя, связь которого с Царской Семьей подорвала бы престиж Их Величеств среди высших слоев общества и в то же время скомпрометировала бы и свела на нет преклонение перед Царским именем массы крестьян. Один из депутатов Государственной Думы как-то прервал оратора-революционера, громившего Распутина, такими словами:
— Если вы так настроены против Распутина, то почему же вы его не убьете?
— Убить Распутина? — был ответ. — Да ни за что. Ведь в нем наше спасение».

За 2 дня до отъезда в Ставку, Государь встретился с Григорием Ефимовичем Распутиным. По словам А. А. Вырубовой, старец сказал, что не надо заключать сейчас мира, так как та страна победит, которая проявит больше терпения. «Царь сказал, как всегда: «Григорий, перекрести нас всех». «Сегодня Ты благослови меня», — ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал», — вспоминала Вырубова. Оказалось, что это была последняя встреча Царя и верного крестьянина. 4 декабря Государь отбыл в Ставку, и Государыня написала ему вслед:

«Царское Село
4 декабря 1916 г.
Прощай, бесценный и ненаглядный мой!... Я убеждена, что близятся великие и прекрасные дни твоего царствования и существования России... Покажи всем, что ты властелин и твоя воля будет исполнена... Их следует научить повиновению... Ты мне невыразимо дорог, супруг мой любимый! Я разделяю твои горести и радости и готова за тебя умереть. Благослови, Боже, тебя и мое сокровище Бэби. Крепко вас целую. В минуту грусти пойди в комнату Бэби и спокойно посиди там немножко с милыми людьми, его окружающими. Поцелуй любимую детку — у тебя на душе станет теплее и спокойнее. Всю мою любовь отдаю тебе, солнце жизни моей.— Спи спокойно, душой и сердцем я с тобой, мои молитвы витают над тобой. Бог и Святая Дева никогда не покинут тебя!
Навеки всецело
Твоя».

Каждая армия настолько прочна, насколько прочен ее тыл. Вот почему атаки клеветников были направлены на Императрицу, которая и была надежным тылом Государя. Императрица, Семья, в особенности, Цесаревич составляли этот тыл. Здоровье же Наследника было заботой Г. Е. Распутина. Это понимал даже простой офицер-фронтовик:

«Наследник престола Цесаревич Алексей Николаевич был болен гемофилией... Началась [она] от английской королевы Виктории... Каждый раз, когда Наследнику становилось плохо, и он делал себе какой-либо ушиб, получалось внутреннее кровоизлияние, и это доставляло ему неимоверные страдания. Никакие специалисты — ни русские, ни заграничные — не могли его излечить и не могли прекратить его боли. Но стоило появиться Распутину во дворце или даже просто ответить на телеграмму телеграммой, как Наследнику становилось лучше... Не понимаю, как можно обвинять Императрицу и Царя в привязанности к Распутину. Все слухи о том, что Распутин имел какое-то влияние на государственные дела — это все, по-моему, вздор, распространявшийся левыми».

Французский посол Морис Палеолог писал своему правительству 25 ноября 1915 года: «У Цесаревича, сопровождавшего своего Отца во время поездки по Галиции, появилось сильное кровотечение носом. Кровотечение было настолько сильно и изнурительно для больного, что однажды подумали, что Царевич кончается... <Императрица> немедленно обратилась к Распутину. Он тотчас погрузился в молитву, после чего уверенно сказал Государыне: «Благодари Бога! Он еще раз даровал жизнь Твоему Сыну!» ... В конце ночи состояние Цесаревича внезапно изменилось к лучшему, жар начал спадать. Как Мать могла не верить в силу молитвы Распутина?»
Вот еще один пример помощи старца. Ребенок недомогает. Мечется, не может заснуть. И на этот раз врачи бессильны. Из дворца звонят Распутину. «Что? Алеша не спит? Ушко болит? Давайте Его к телефону...» В телефонной трубке слышен ласковый голос сибирского крестьянина: «Ты что, Алешенька, полуночничаешь? Болит? Ничего не болит, и сейчас ложись! Ушко не болит. Не болит — говорю я Тебе. Спи сейчас! Спи, говорю Тебе. Слышишь: спи!..» Через четверть часа звонок из дворца: у Наследника ухо не болит. Он спокойно заснул...
И каждый раз, когда Ребенок страдает, простой мужик прикосновением грубой руки своей, ласковым словом, шуткой, телеграммой с каракулями успокаивает Больного и Его Родителей.
Что же Мать могла питать к такому человеку, явно помогающему Ее больному Сыну, кроме благодарности и веры в него... А он твердил одно: «Верь в действенность молитв! Верь в силу моего посредничества, и Твой Сын будет жив». И Она поверила и верила... — писал Н. В. Борзов.
С гибелью верного крестьянина Государыня утратила предстателя перед Господом.
Находившемуся в Царской Ставке Государю Императрица писала 17 декабря 1916 года: «...Дорогой мой! Мы сидим все вместе — ты можешь представить наши чувства, мысли — наш Друг исчез. Вчера А.[ня] видела его, и он ей сказал, что Феликс просил его приехать к нему ночью, что за ним заедет автомобиль, чтоб он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме — большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д. — все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит. Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошел в Юсуповский дом — он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Градоначальник послал за Дмитрием. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина его задержать.
Наш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен... Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал его [Распутина]. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие... Я не могу и не хочу верить, что его убили. Да смилуется над нами Бог!.. Приезжай немедленно — никто не посмеет ее [Вырубову] тронуть или что-либо ей сделать, когда ты будешь здесь. Феликс последнее время часто ездил к нему [Распутину]
Благословляю и целую. Солнышко».

Государь ответил супруге телеграммой из Орши:
«Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 час.»
В своих мемуарах один из убийц Распутина, Ф. Юсупов, рассказывал о злодеянии так, как будто он совершил подвиг...
И вот Распутина не стало. Мрачные предсказания его очень скоро начали сбываться. Те, кто радовались убийству Григория Ефимовича и ставили свечки перед иконой св. князя Дмитрия, вскоре убедились, что радуются собственной близкой гибели. Как писала Т. Боткина-Мельник, «даже противники [Распутина], прежде говорившие:
«Вот бы кто-нибудь догадался его прикончить», — теперь пожалели о случившемся».
22 февраля 1917 года Государь уехал в Ставку, в которой не был уже два месяца. После его отъезда начались уличные беспорядки, организованные, главным образом, левыми партиями, германскими агитаторами, участниками масонских организаций.
Государыня писала из Царского Села 24 февраля Императору:
«...Вчера были беспорядки на В<асильевском> острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли <булочную> Филиппова и против них вызвали казаков... Я надеюсь, что Кедринского <Керенского> из Думы повесят за его ужасную речь [в которой будущий Главноуговаривающий призывал к расправе над Царем] — это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером». Но уже через день письмо Императрицы становится иным. В нем звучит тревога: «(Княжевич) рассказывал мне много о беспорядках в городе (я думаю, больше 200000 человек). ...Ходили на могилу нашего Друга <Г. Е. Распутина>... В городе дела вчера были плохи. Произведены аресты 120-130 человек».
А спустя несколько дней, оказавшись в ловушке, устроенной предателями-генералами, Государь был вынужден отречься от престола.
Хотя армия была на стороне Государя, он не мог обратиться к ней через головы генералов. Н. Э. Гиацинтов вспоминал:

«В феврале месяце (1917 г.) разнеслась весть о революции в Петербурге. О том, что войска принимали участие в этом восстании, мы даже и помыслить себе не могли. Сначала к этому отнеслись несколько недоверчиво и думали, что найдутся генералы, которые в скором времени приведут в христианскую веру всех этих господ бунтующих. В самом начале марта (кажется, 3-го или 4-го) дошло до батареи известие о том, что Государь Император отрекся от престола за себя и за сына и передал престол своему брату Великому Князю Михаилу Александровичу. И тут же был прочитан приказ о том, что и Михаил Александрович отрекся от престола, и мы ждем некоего Учредительного собрания, которое установит форму правления в России.
Для нас, фронтовиков и кадровых офицеров, это было то, что называется «как снег на голову». Никто никогда не думал, что Россия может сделаться какой-то республикой и что возможны такие вещи. Увы, это оказалось возможным благодаря тому, что Государя окружали не генерал-адъютанты, а генерал-предатели во главе с Алексеевым, начальником штаба Государя. Алексеев, правда, был болен и находился в Крыму, но имел там совещание с левонастроенными кадетскими деятелями или даже социалистами, которые уговаривали его принять участие в этом заговоре. То же самое относится и к Великому Князю Николаю Николаевичу, к которому ездила делегация на Кавказ с предложением вступить на престол и устранить так или иначе, не останавливаясь даже перед убийством законного русского Царя... Генерал Корнилов... сразу после революции был назначен командующим войсками Петроградского округа и арестовал Императрицу и ее детей. И они оказались, совершенно невинные дети, под арестом разнузданной толпы распоясавшихся солдат-тыловиков, которым главный стимул революции был «не идти на фронт», не подвергать свою драгоценную жизнь опасности, а «служить революции».

* * *

Прошло уже без малого три месяца со дня убийства сибирского крестьянина. Многие представители знати и офицерства пали от рук «освобожденных» солдат и матросов. Казалось, строй себе «новую жизнь». Но не тут-то было. Свободная (от совести и рамок приличия) пресса продолжала печатать и перепечатывать материалы о Распутине. Ведь они затрагивали Императорскую Семью.
«Петроградская газета» от 11 марта 1917 года поместила статью

«Дело о Распутине»
19 декабря 1916 г. в 12 часов 30 минут пополудни судебный следователь по важнейшим делам петроградского окружного суда В. Н. Середа прибыл на место обнаружения неизвестного мужчины в пределах 4-го участка Петроградской части для осмотра местонахождения трупа, его примет и наружных повреждений.
По указанию присутствовавших чинов полиции, следователь спустился на лед Малой Невки, где саженях в 12 от левого берега лежал в салазках труп мужчины на спине, с признаками насильственных повреждений на голове и груди.
Наружным осмотром установлено, сообщает «Русское Слово»: труп мужчины около 50 лет на вид. Труп одет в две рубахи: верхняя — голубого (бирюзового) цвета (с вышивкой — васильки, синие колосья); из-под цветной рубахи выглядывает нижняя, белая; ноги обуты в сапоги с высокими мягкими голенищами.
На шее обнаружена большая золотая цепочка, причем, одно звено разогнуто. Лицо покрыто кровью ниже лба. На белой рубахе на уровне правой сосковой линии пятна крови.
Под рубахой были нательный крест и браслет цепочкой с брелоком из золота и платины. Родные Григория Распутина, две его дочери и племянница, признали в убитом своего отца и дядю.
28 декабря судебный следователь Ставровский, по предложению прокурорского надзора, изъял из вещественных доказательств по делу об убийстве Распутина крест, цепочку, браслет и вышитую шелковую рубаху. Все эти вещи были препровождены в Царское Село в распоряжении Александры Федоровны.

* * *

Лабораторным исследованием снега в саду (Юсуповского дворца) обнаружено присутствие в нем человеческой крови. Следы крови найдены и на Петровском мосту, где также обнаружена галоша-бот, в которой родные Распутина признали галошу, принадлежавшую Распутину.
Заключение следователя Ставровского
Данным <расследованием> в достаточной мере установлено, что убийство Распутина совершено в доме № 94 или в садике дома № 92 по набережной реки Мойки, причем имеются указания на возможность причастия к этому делу, помимо князя Юсупова, и других лиц, в том числе великого князя Дмитрия Павловича.
Следствие началось 19 декабря 1916 г. (1 января 1917 г.). Кончилось 16 февраля (1 марта) 1917 г.

* * *

Александра Феодоровна у трупа Распутина

На Александру Федоровну убийство Распутина произвело такое же впечатление, как если бы были убиты ее сын или дочь. Она требовала суровых мер для виновников, кто бы они ни были, и полного расследования дела.
Извлеченный из воды труп Распутина ночью был отвезен на Чесменскую богадельню, находящуюся между Царским Селом и Петроградом. Она выразила желание видеть труп Распутина и приезжала сюда в ночь на 20 декабря в сопровождении своей верной фрейлины А. А. Вырубовой.
После визита Александры Федоровны в часовню тело (Распутина) было набальзамировано, положено в металлический гроб и отправлено в Царское Село».

* * *

А. А. Танеевой (Вырубовой) мы обязаны ее свидетельствами о даре предвидения и умении читать в сердцах людей, которыми был наделен старец. Анна Александровна вспоминала: «Хронически обиженная «ближайшая» свита распускала небывалые слухи о влиянии Распутина, обо мне, раньше ген. Орлове; и вторили этим слухам, подливая масло в огонь, «обиженные» на Ее Величество Вел. Княгини Стана и Милица Н<иколаевны> за то, что поняв их игру, Ее Величество после дружбы их отстранила. Вел. Кн. Черногорки стали заклятые враги Государыни... Гирс говорил моему отцу в Петергофе, что он должен бы обратить внимание Государыни или Государя на Вел. Княгинь, которые хуже заговорщиков против Государыни: «одна умна и зла, другая глупа и зла».
Незадолго до железнодорожной катастрофы Распутин сказал, что Вырубовой «предстоит тяжелое испытание».
«Помню, как Головины, — рассказывает приближенная Государыни, — которые всегда были очень дружны с Феликсом Юсуповым, года за два до его <Распутина> убийства рассказывали Распутину, что Феликс поступил в тайное английское общество. «Теперь он убьет меня», — сокрушенно сказал Гр. Еф.»
Анна Александровна, по ее словам, снам значенья не придавала, но два сна ее настолько поразили, что она их описала:

«Один, когда я заболела корью во Дворце <в марте 1917 года, то есть когда Распутина в живых уже не было>. Будто иду по городу Тобольску, по дощатой мостовой (только в Тобольске видела подобную), встречаю Гр. Еф. сердитого, испугалась его виду, он сказал: «Пойди и скажи Папе и Маме, что я пришел с ними проститься», — будто я возразила, что идти далеко. «Они в Тобольске», — ответил он, указывая на синий Царский поезд.
Второй, в день моего освобожденья из крепости 16 июня 1917 г. Вижу Гр. Еф. идет ко мне в камеру со словами: «Я вернулся к тебе из города левитов по молитвам твоих родителей», дал мне нарядное платье и много бриллиантов, сказав: «Ты исполнила свой долг на земле».
Наследник во время своей болезни утверждал матери и мне, что Гр. Еф. входит к нему в детскую крестить его и «тогда мне лучше».

Ряд авторов упрекают Государя Императора в том, что он не наказал, и сурово, убийц Распутина. «Разве можно назвать возмездием... высылку Юсупова в свое имение и перевод Дмитрия Павловича на Кавказ? — возмущается один наш современник. — А Пуришкевича и других участников [злодеяния] вообще не тронули». О. А. Платонов вторит А. А. Вырубовой, которая писала: «Их Величества не сразу решили сказать [Цесаревичу] об убийстве Распутина, когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: «Неужели, Папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!» Государь ничего не ответил ему». А как иначе? Это ребенок в пылу обиды и гнева мог потребовать скорой расправы над обидчиками, но не зрелый мужчина. Тем более, Государь. И Платонов, и Вырубова забывают, что убийцу Столыпина, Мордку Богрова, повесили после долгого расследования и суда. Следствие же по делу об убийстве Распутина окончилось, как отмечено в «Петроградской газете» от 11 марта 1917 года, накануне бунта, 16 февраля (1 марта). Через неделю началась «великая и бескровная».
А дело было достаточно сложным. Даже в таком вопросе, как похороны Распутина, извлечение его гроба из могилы и уничтожение трупа старца, много неясного м неопределенного, о чем свидетельствуют корреспонденты петроградских газет и репортеры полицейской хроники. Ссылаясь на Мориса Палеолога, американский писатель Роберт Масси пишет: «Прежде чем крышка гроба была заколочена, Императрица положила на грудь Распутину икону с именами ее самой, мужа, сына и дочерей и вложила в руки письмо. Текст его был таков: «Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».
Между тем Лили Ден, которую «цитирует» Масси, была участницей похорон и видела, что икону в гроб положила «послушница» Акилина Лаптинская, агент «февралистов», но никакого письма положено не было. Она писала:

«Судя по книгам и рассказам репортеров, не соответствующим действительности, Григория Ефимовича похоронили глубокой ночью тайком в парке Царского Села. Ничего подобного. Похороны Распутина состоялись в 8 часов утра 22 декабря... Священник из лазарета Анны Вырубовой прочитал отходную молитву. После того, как Их Величества бросили на крышку гроба по горсти земли, ...мы бросили цветы на гроб. После того, как были произнесены последние слова молитвы, Императорская Семья покинула часовню».

Репортер, присутствовавший при вскрытии могилы Распутина вскоре после отречения Государя, свидетельствует: «...Один из солдат при нас просунул руку в отверстие крышки гроба и вытащил деревянную икону. На обратной стороне иконы оказались сделанные химическим карандашом собственноручные надписи:
Александра
Ольга
Татиана
Мария
Анастасия
В левом углу дата: «11 декабря 1916 года. Новгород». В правом углу еще одна надпись, также карандашом, но более мелко: «Анна». По-видимому, это та самая икона, которую привезла с собой Александра Феодоровна из своей поездки в Новгород. Икону эту она хотела подарить Распутину. Подпись «Анна» принадлежит фрейлине Анне Вырубовой».

О паломничестве Государыни и Великих Княжон в Новгород сообщала пресса, в том числе «Кронштадтский Вестник» от 12 декабря 1916 г.:

«Августейшая Семья в Новгороде

11 декабря 1916 г. Ее Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна с Августейшими Дочерьми Великими Княжнами Ольгой Николаевной, Татианой Николаевной, Марией Николаевной и Анастасией Николаевной в половине десятого изволили посетить Новгород.
С вокзала Государыня Императрица с Великими Княжнами проследовала в Софийский собор».

* * *

Что же касается дальнейшей судьбы извлеченного из земли с шуточками и непристойностями гроба с телом Распутина, то она не вполне ясна. Вот что писал корреспондент «Петроградской газеты» 11 марта 1917 года:

«По срочному предложению председателя совета министров князя Львова, тело Распутина было перевезено из Царского Села в Петроград. Не доезжая Петрограда у платформы «Воздухоплавательный парк» поезд с телом Распутина был остановлен. Солдаты вынесли гроб, который был перевезен к ограде близ находящегося Волкова кладбища. Здесь тело Распутина было погребено, и место захоронения тщательно скрыто».

Но в той же «Петроградской газете» появилась и иная версия перезахоронения трупа Распутина:

«8-го марта вечером капитаном Климовым была обнаружена могила старца Григория Распутина-Новых. Немедленно на могилу был командирован взвод солдат. Загремели о мерзлую землю лопаты. Работа шла дружно. Не прошло и четверти часа, как гроб был освобожден от земли. Восемь человек рослых артиллеристов спустились в люк строящегося храма, и дружными усилиями тяжелый свинцовый гроб был извлечен из темной могилы [Спрашивается, зачем?]. Грузовой автомобиль ждал тяжелую ношу. Загрохотал автомобиль по Царскому Селу, направляясь к городской ратуше. Навстречу вышел комендант Царского Села подполковник Мацнев в сопровождении офицеров.
Наполовину развалившаяся крышка гроба была снята, и перед присутствующими предстал одетый в роскошную шелковую рубаху старец. Осмотром было установлено, что покойник именно старец Григорий Распутин. После осмотра гроб был закрыт и запечатан сургучной печатью. По приказанию коменданта автомобиль с гробом отправлен на железнодорожную станцию.
До соответствующих распоряжений вагон стоит в настоящее время на запасных товарных путях в полуверсте от станции Царское Село. Вагон охраняется усиленным нарядом воинских частей».

«Эх, вы, Аники-воины, со стариками (мертвецами), бабами вам только воевать!» — напрашивается фраза.
А между тем свое участие в постыдном деянии корреспондент описывает, прибегая к литературным красивостям:

«...Проезжаю мимо красивых дворцовых построек в древнерусском стиле. Тут и конюшни, и фермы, и музеи, и даже зверинец. Въехали в красивую аллею. Бесконечной лентой вьется дорога среди густого хвойного леса. Недаром она называется Царской дорогой. Дальше ехать нельзя. Иду пешком под гору и наконец выхожу на берег небольшой реки».

Ждешь такого же красивого продолжения. Но увы! Навстречу журналисту идут толпы штатских и военных.
— Откуда?
— С могилы Распутина.
На опушке парка — строящаяся часовня. Возле алтаря яма — пустая могила Распутина. На свежеобструганных бревнах — непристойные надписи, рисунки. Все похохатывают, подло пересмеиваются.
Но что же произошло с гробом, находившимся в одном из товарных вагонов? 9 марта из Петрограда было отправлено в Царское Село 10 легких автомобилей и один грузовой автомобиль конюшенного ведомства. В 2 часа ночи эта экспедиция прибыла к месту, где стоял товарный вагон с вырытым из могилы гробом Распутина, упакованным в большой деревянный ящик. Ящик был установлен на грузовик и доставлен в Петроград. 10 марта грузовик стоял в музее конюшенного ведомства, где находятся старинные придворные кареты. (Теперь это здание в аварийном состоянии. Музея там и след простыл, зато множество крупных и мелких предприятий и лавок, мало заботящихся о сохранности старинных строений.)
В 8 часов вечера 10 марта грузовой автомобиль в сопровождении легкового автомобиля, в котором были служащие конюшенного ведомства, направился через Троицкий мост по Каменноостровскому проспекту на Выборгское шоссе. Вблизи Пискаревки в лесу было выбрано место для перезахоронения трупа Распутина.
Студенты политехнического института, заметив грузовик с большим деревянным ящиком и сопровождающую его легковую машину, донесли о своих подозрениях коменданту института. Недалеко от выбранного для перезахоронения гроба места грузовик и легковой автомобиль застряли в сугробах снега. Служащие конюшенного ведомства и шоферы сняли ящик с грузовика и на руках потащили вглубь леса, чтобы на время спрятать его в снегу. Но не тут-то было. Из «политеха» прибыло шестеро милиционеров, на помощь к ним прискакал отряд конной полиции. Люди, занимавшиеся ящиком, были задержаны и доставлены к коменданту института. Было решено сжечь труп Распутина в лесу. На грузовике института привезли дрова и два пуда керосина. Служащие конюшенного ведомства и милиционеры срубили несколько сосен, разбили ящик, в котором находился свинцовый гроб. Распутин был одет в парчевую рубаху, плисовые шаровары, сапог на ногах не было. Лицо густо заросло бородой. Запаха разложения не чувствовалось: труп был забальзамирован. Осквернители могилы бросили труп несчастного старца в огонь. Через четыре часа от него остались только кости. Их зарыли в яму, которая была затем плотно утоптана и завалена снегом. Куски свинца от гроба были доставлены петроградскому общественному градоначальнику вместе с рапортом о сожжении трупа Распутина.
Которому рассказу верить? Последнему? Или тому, где повествуется о погребении Распутина на Волковом кладбище? А может быть, лучше осведомлен французский посол Морис Палеолог, который записал в своем дневнике:

«Вчера вечером <9/12 марта 1917 г.> гроб Распутина был тайно вынесен из склепа в часовне, где он был погребен в Царском Селе и доставлен в Парголовский лес, верстах в 15 к северу от Петрограда. Там, посреди прогалины, несколько солдат, под командой саперного офицера, устроили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба, они вытащили из него труп при помощи жердей, так как не решались прикоснуться к нему руками из-за его разложения, и не без труда втащили его на кучу дров. Затем, полив его керосином, зажгли. Сожжение продолжалось больше десяти часов, до самой зари. Несмотря на нестерпимо холодный ветер, несмотря на... клубы едкого и зловонного дыма, вырывавшиеся из пылавшего костра, несколько сот мужиков всю ночь теснились вокруг костра, онемевшие, неподвижные, глядя с растерянным изумлением на... пламя, медленно пожиравшее старца-мученика, друга Царя и Царицы, «Божьего человека».

Пожалуй, человек, которого сожгли в Парголовском лесу, был не Распутин, а кто-то другой. Ведь Распутина убили зимой, всего три месяца назад. Труп его был забальзамирован, но даже если бы он не был забальзамирован, то в мерзлой земле он не смог бы разложиться, тем более, за столь короткий срок. Кого же сожгли в Пискаревке и кого похоронили на Волковом кладбище, знают только «режиссеры» этих представлений.

* * *

Но на этом история со старцем не заканчивается.
Поистине, неисповедимы пути Господни. Епископ Гермоген, в свое время ополчившийся на Григория Ефимовича Распутина, в 1918 году был в Тобольске, ставшем местом заточения Царственных Узников и их слуг. Вспоминая, что привело его к охлаждению, а затем и разрыву с сибирским крестьянином, в котором он поначалу видел человека, способного укрепить ослабевшие связи между Царем и его народом, епископ признавался в беседе с Б. Н. Соловьевым, зятем Григория Ефимовича:

«Самовольное отступление Григория от нашей программы, его нападки на аристократию и на таких людей, как Великий Князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорой трона, заставило вначале отвернуться от него, а потом начать кампанию против него. В азарте этой борьбы я многого не замечал. Я не видел. что моя борьба усиливает вредные элементы среди оппозиции Государственной Думы. Я не видел это подлинно презренное существо — Илиодора! В результате я отправлен в ссылку в Жировицкий монастырь, где я обрел возможность спокойно размышлять и с ужасом увидел: борясь за Трон, я своей борьбой только скомпрометировал его лишний раз! И вот пришел 1916 год, и Григорий убит!»

Епископ в декабре 1916 года служил обедню в Николо-Угрешском монастыре. После службы он пошел к себе в келлию. На пути ему встретился отец гостинник с корреспонденцией и газетами, которые епископ выписывал для себя. Отослав келейника на монастырскую кухню, он принялся читать. В глаза ему бросилось сообщение о смерти Григория Ефимовича. У него мелькнула мысль: «Вот он гнал меня, но кара Божия обрушилась на него, и он убит!»
Неожиданно за спиной епископа Гермогена послышался громкий голос Распутина:
— Чему радовался? Не радоваться надо, а плакать надо! Посмотри, что надвигается!
Епископ обомлел от ужаса. Попытался оглянуться, но у него не было сил. Он словно остолбенел. Придя в себя, перекрестился и оглянулся вокруг себя. Никого! Заглянул в прихожую: никого! Пришел келейник с едой, предварительно постучав в дверь с молитвой: «Господи Иисусе!» «Аминь!» — отозвался епископ и стал расспрашивать келейника, не встретил ли он кого-нибудь по дороге и не разговаривал ли с кем-нибудь. Тот ответил отрицательно.
С трудом дождавшись вечерни, епископ отслужил панихиду по невинно убиенному рабу Божию Григорию и духовно с ним примирился.
18 января 1918 года по благословению Патриарха Тихона по всей России двинулись ходы. Накануне к Владыке Гермогену пришли комиссары и предупредили, чтобы никакого крестного хода не было. На следующий день в Тобольском Кремле епископ служил обедню и молебен. Несмотря на то, что безбожные власти запретили крестный ход, загудели колокола, и из собора вышел Владыка Гермоген и духовенство, неся хоругви и кресты. Следом двинулся православный люд. Шли вокруг Кремля, звучало пение «Спаси Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое...»
Из губернаторского дома, где содержались Царственные узники, был хорошо виден Тобольский Кремль. На том месте стены Кремля, откуда виднелся губернаторский дом, крестный ход остановился. Приблизившись к краю стены с деревянным крестом в руках, епископ Гермоген высоко поднял крест и благословил им Царственных Узников. Он отделилися от остальных верующих, словно бы принимая на себя тяжесть Креста и обрекая себя на крестные муки...
На страстной неделе Владыку арестовали и отправили в Екатеринбург вместе с членом Московского Собора Минятовым, братом Владыки протоиереем Ефремом Долгановым и священником Михаилом Макаровым... 16 июня 1918 года всех их вывели на палубу парохода, заставили раздеться и, связав им руки, сбросили в реку Туру. Епископ Гермоген не переставал молиться. Комиссар ударил Владыку по лицу, заставив его замолчать. К рукам Владыки привязали двухпудовый камень и бросили в реку Туру напротив села Покровского. Тело Владыки извлекли из воды односельчане Григория Ефимовича и похоронили его около церкви. За благословением на строительство этого храма Григорий Ефимович ездил в С.-Петербург, где и познакомился с епископом Гермогеном. Впоследствии прах Владыки был перенесен с подобающими почестями в Тобольск в пещеру, где прежде находились мощи св. Иоанна Тобольского.
В мартовские дни 1917 года на кухню Тобольского губернатора Н. А. Ордовского-Танаевского глубокой ночью пришли 25 человек, занесенных снегом, все с ружьями. Полуодетая кухарка прибежала к губернатору в спальню, чтобы позвать его.
Прочтя краткие молитвы, губернатор вышел к гостям со словами:
— Гости дорогие, что заставило вас в бурю, в метель идти ко мне?
Муллы из близлежащих сел и татарские старшины обратились к нему с вопросом:
— Ваше Превосходительство, правду ли говорят, что нет больше Царя на Руси, что Царя, Царицу и Детей в Царском Селе арестовали? А вместо Государя какое-то Временное правительство? Нас послали к вам. Собирайте Тобольскую губернию, везите нас поездами, лошадьми выручать Царя-Батюшку и Его Семью.
Губернатор рассказал, что случилось, что клятвопреступники заставили Государя отречься от Престола. Мусульмане опустили головы.
— Значит, погибла Русь. Прогневали мы Всевышнего.
Губернатор поклонился депутатам, обещал доложить Государю о том, что тоболяки остались верными Ему.
— Только нельзя исполнить то, что вы задумали. Ведь у нас ни пушек, ни снарядов. А железные дороги в руках изменников. До Царя три тысячи верст. Как только узнают о восстании, убьют не только Царя, Царицу и Детей Царских, но и всю Императорскую Фамилию. Уцелеют лишь те из них, кто готовили против Царя заговор.
Свою преданность татары проявили и тогда, когда Царственные Узники оказались в Тобольске. В один из праздников местные татары, предводительствуемые муллой, собрались перед домом губернатора, ставшим узилищем для Царской Семьи, и под открытым небом совершили молебствие о здравии Августейших пленников.
В Тобольске, где Августейших узников охраняли молитвы благочестивых христиан, епископа Гермогена, правоверных мусульман, сохранивших верность Белому Царю, они жили как бы под невидимым покровом. Иначе обстояло дело в «столице красного Урала» — Екатеринбурге. Уральские рабочие, да и крестьяне были поражены язвой злонамеренности и стяжательства. Ведь именно местные так охотно шли в охрану Царской Семьи.
Несколько лет назад автору этих строк довелось посмотреть любительский фильм, в котором были показаны современные екатеринбуржцы. На вокзале сидели подростки с лицами преступников. У таких руках не дрогнула бы, доведись им жить восемьдесят лет назад. Оператор установил скрытую камеру, направленную на крест, установленный неподалеку от разрушенного новыми большевиками дома купца Ипатьева, в подвале которого была умучена Царская Семья с верными Ее слугами. Были люди, подходившие к кресту с благоговением. Они творили поклоны, клали цветы. Подходили и новобрачные, чтобы получить благословение от Царственных Мучеников, явивших собой пример супружеской любви и верности. Но были и другие. Подростки, норовившие сделать какую-нибудь пакость. Подошла довольно прилично одетая (в красное пальто) пожилая женщина. Покопавшись в охапке цветов, положенных совестливыми екатеринбуржцами или приезжими к подножью креста, она отобрала те, которые ей показались посвежее, и, обремененная какими-то сумками, как ни в чем не бывало, не спеша, пошагала прочь. И долго, долго, мелькало ее красное пальто...
Впрочем, екатеринбуржец екатеринбуржцу рознь. Многие сожалеют о том, что в сентябре 1977 года был разрушен Ипатьевский дом — молчаливый свидетель Екатеринбургского злодеяния. 21 сентября того года появилось решение горисполкома г. Свердловска, где первым секретарем обкома был Б. Н. Ельцин. Решение за № 351 гласило: «О сносе Управлением благоустройства города жилого дома № 49 по ул. К. Либкнехта». В нем говорилось что дом (это и был Ипатьевский дом) случайно попал в «зону строительства дороги и расширения улицы». Разумеется, тов. Букин, зам. председателя Свердловского горисполкома, не осмелился бы принять самостоятельное решение о сносе дома. Он получил указание от первого секретаря обкома. «В 1977 году, когда сносили дом Ипатьева, — вспоминает 67-летняя пенсионерка, — я стояла в двадцати метрах от работающего бульдозера и плакала. Для меня этот дом был памятником невинно убиенным». Пенсионерка обвинила в сносе дома Б. Н. Ельцина. На наш взгляд, более взвешенное мнение о том, что произошло, высказал один из операторов местного телевидения: «Что вы все пристали к Ельцину? Представьте себя на его месте — если бы вам позвонил Андропов и отдал распоряжение <о сносе>? Виноват не Ельцин, а сама система».
Одни возмущаются, а другие делают дело.
На месте трагедии установлен мраморный крест. У его подножья, выполненного из черного, желтого и белого мрамора (цвета Государственного флага Императорской России) высечена надпись: «Склонись, Россия, на колени, к подножью Царского креста». От имени тех, кто участвовал в установке мраморного креста, строитель Сергей Петрович (не назвавший своей фамилии) сказал: «Мы работаем бесплатно, монахи приносят только еду, да машины из Нижнего Тагила привозят мрамор и оборудование. Мы хотим, чтобы осталась людям память об убитых».

Глава четырнадцатая
«ВЕЛИКАЯ, БЕСКРОВНАЯ»

«Русская революция началась задолго до 17-го года. Она началась после того как русские войска вступили во Францию, которая тогда недавно пережила свою революцию, в результате которой были казнены король и королева. Русские офицеры были заражены якобинским духом, то есть духом, когда монархия казалась абсолютно не нужной, а нужно было учредить республику со всеми ее прекрасными качествами. И, вернувшись из Франции в Россию в 1814 году, после того, как был совершенно уничтожен Наполеон, Император французский, многие русские офицеры под влиянием пропаганды французских революционеров привезли в Россию идеи, которые совершенно не подходили к русскому укладу жизни. Нужно сказать, что в этом участвовали представители русской аристократии. Очень много титулованных. И они же в 1825 году, после смерти Императора Александра I и вступления на престол Николая I, подняли в Петербурге восстание декабристов. Благодаря твердости и неустрашимости молодого вступившего на престол Николая I этот бунт был сравнительно легко подавлен с очень незначительным количеством жертв. Нужно сказать, что в программе декабристов было уничтожение всей Императорской фамилии. Ну, конечно, в самых республиканских и демократических странах карается покушение или убийство главы правительства смертной казнью. Декабристское восстание было подавлено, <пятеро участников> его были повешены, а остальные были сосланы на каторгу. Каторга для них была, можно сказать, пикник... Они жили со своими женами... кормили их прекрасно. И... работали они очень мало, так что каторжные работы для них были не особенно тяжелы. ...Караульный офицер обращался к декабристам, окруженным женами и членами их семейств, которые были совершенно вольные, и упрашивал их хоть немножко поработать, хотя бы для видимости. Ну, вот так декабристы жили, и потом их простили, и все они вернулись в Россию, но многие были лишены титулов и дворянского звания и жили в России без права проживания в столице... Восстание было подавлено, но оставило глубокие следы в русском обществе…, — отмечал Э. Н. Гиацинтов. — Некто Загорский был в генеральском чине, имел много орденов... Этот самый Загорский, обласканный милостями Государя, превратился, сохраняя свою должность, в ярого революционера... <Семья Гиацинтовых> продолжала быть с ними знакомой до тех пор, пока не было получено известие о гибели 2-й Тихоокеанской эскадры, на которой офицером был Борис Гиацинтов. Загорские осмелились поздравить с гибелью эскадры его родителей! После чего всякое знакомство с ними было прекращено».

Аристократы оказались в одном лагере с бунтующей чернью!
Неизвестно, по своей ли инициативе или же по чьей-то подсказке, Великий Князь Михаил Александрович в феврале 1917 года побывал у Августейшего брата и сообщил ему, что в Ставке ропщут на долгое отсутствие Государя. Но на фронте царило затишье. Зато здесь, в Питере, обстановка обострялась. Преступно-бунтарскую речь произнес Керенский, призывавший к устранению носителя Верховной власти. Государь рискнул и в 2 часа 22 февраля поехал в Ставку, рассчитывая тотчас вернуться. Прежде чем поехать на станцию, «простился со всем своим милым семейством и поехал с Аликс к Знамению».
В этой последней поездке в Ставку Государя сопровождали:
1. Министр Императорского двора генерал-адъютант граф Владимир Борисович Фредерикс.
2. Флаг-капитан генерал-адъютант Константин Дмитриевич Нилов.
3. Дворцовый комендант генерал-майор Владимир Николаевич Воейков.
4. Гофмаршал генерал-майор князь Василий Александрович Долгоруков.
5.Начальник военно-походной канцелярии генерал-майор Кирилл Анатольевич Нарышкин.
6. Командир Собственного Его Величества Конвоя генерал-майор граф Александр Николаевич Граббе.
7. Генерал-майор Дмитрий Николаевич Дубенский.   
8. Командир Собственного Его Величества железнодорожного полка генерал-майор Сергей Александрович Цабель.
9. Лейб-хирург Его Величества профессор Сергей Петрович Федоров.
10. Церемониймейстер барон Рудольф Александрович Штакельберг.
11.Флигель-адъютант полковник герцог Николай Николаевич Лейхтенбергский.
12. Флигель-адъютант полковник Александр Александрович Мордвинов.
Кроме того, Госудря сопровождали офицеры Собственного Его Величества конвоя, Собственного железнодорожного полка, Сводного Его Величества полка, ряд чиновников Министерства двора, нижних чинов и прислуги.
Едва проводив супруга, Государыня Императрица уже скучала по нему:

«Царское Село.
22 февраля 1917 г.
№ 644.
Мой драгоценный! С тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого, нежного Бэби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! — Еще тяжелее переносить его в разлуке — нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым, измученным. Бог послал тебе воистину страшно тяжелый крест. Мне так страстно хотелось бы помочь тебе нести это бремя! Ты мужествен и терпелив — я всей душой чувствую и страдаю с тобой, гораздо больше, чем могу выразить словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя — так Он еще ближе к нам. Но все же как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос! Бог поможет, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать! Кажется, дела поправляются. Только, дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту,— дай им теперь почувствовать порой твой кулак. Они сами просят об этом — сколь многие недавно говорили мне: «нам нужен кнут»! Это странно, но такова славянская натура — величайшая твердость, жестокость даже и — горячая любовь. С тех пор как они стали теперь «чувствовать» тебя и Калинина, они начали успокаиваться. Они должны научиться бояться тебя — любви одной мало. Ребенок, обожающий своего отца, все же должен бояться разгневать, огорчить или ослушаться его! Надо играть поводами: ослабить их, подтянуть, но пусть всегда чувствуется властная рука. Тогда доброта больше будет цениться, мягкость одну они не понимают», — писала Государыня, умевшая «найти основное звено, чтобы вытащить всю цепь». Она продолжала:
«Удивительны людские сердца! И, странно сказать, у людей из высшего общества они не мягки и не отзывчивы. В обращении с ними нужна решительность, особенно теперь... Мне грустно, что мы были не одни во время последнего нашего завтрака, но твои тоже хотели тебя видеть.
Надеюсь, что никаких трений или затруднений у тебя с Алексеевым не будет и что ты очень скоро сможешь вернуться. Это во мне говорит не одно только эгоистическое желание. Я знаю слишком хорошо, как «ревущие толпы» ведут себя, когда ты близко. Они еще боятся тебя и должны бояться еще больше, так что, где бы ты ни был, их должен охватывать все тот же трепет. И для министров ты тоже такая сила и руководитель! Вернись скорее — ты видишь, я прошу тебя не за себя и даже не ради Бэби — об этом ты сам всегда помнишь. Я понимаю, куда призывает долг, — как раз теперь ты гораздо нужнее здесь, чем там. Так что, как только уладишь дела, пожалуйста, вернись домой дней через десять, пока все не устроится здесь, как надо. Твоя жена — твой оплот — неизменно на страже в тылу. Правда, она немного может сделать, но все хорошие люди знают, что она всегда твоя стойкая опора. Глаза мои болят от слез. Со станции я поеду прямо к Знаменью — именно потому, что бывала с тобой там раньше, это успокоит и укрепит меня, и я помолюсь за тебя, мой ангел. О, Боже, как я люблю тебя! Все больше и больше, глубоко, как море, с безмерной нежностью. Спи спокойно, не кашляй — пусть перемена воздуха поможет тебе совсем оправиться. Да хранят тебя светлые ангелы, Христос да будет с тобой, и Пречистая Дева да не оставит тебя!.. Прощай, моя любовь, возвращайся скорее к твоему старому
Солнышку.»

Чуя, что хозяина нет дома, волки выбирают момент, чтобы разорить хлев и прирезать животину. Питерские волки уже скалили зубы, но в швейцарских горах скрывался еще более беспощадный волк.

* * *

«Нам надо войти в союз со всеми ворами и разбойниками русской земли»,— вещал революционер М. Бакунин.
Это в прозе. Что же касается любителей поэзии, то другой дворянин, о котором один из умных людей заявил: «французские сапожники хотят стать дворянами, а русские дворяне хотят стать сапожниками», признавался:

«Есть к массам у меня любовь
И в сердце злоба Робеспьера.
Я гильотину ввел бы вновь,
Вот исправительная мера».

Слова эти принадлежат одному из деятелей «русского освободительного движения», другу Герцена — Огареву.
По словам Бонч-Бруевича, для Ленина, «самого человечного человека», образцом для подражания был С. Г. Нечаев, создатель преступной подпольной организации «Народная расправа». На вопрос, кого надо убить из Царского Дома, предтеча ленинцев сказал: «Всю Большую Ектению» (всех членов Царствующего Дома, упоминаемых в Ектении).
— Весь Дом Романовых — ведь это же просто до гениальности! — одобрительно воскликнул Ленин, сам гений злодейства.
Пока же гений скрывался в Швейцарии вместе с Надеждой Константиновной Крупской. И ждал своего часа.
Загребать жар чужими руками он умел...

* * *

Александр III наказывал своему сыну: «...Прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед». И Государь покровительствовал Церкви.
Кто как не Православная церковь и ее иерархи должны были поддержать Государя? Но что же говорит о. Георгий Шавельский, протопресвитер Русской армии и флота? Тот самый о. Шавельский, который свидетельствовал: «Как редко кто, он <Государь> умел быть добрым, ласковым и приветливым». И не раз проявлял свою щедрость и великодушие по отношению к протопресвитеру.
Как только над головой Государя начали сгущаться тучи, духовный пастырь заговорил по-иному. «Все усиливавшееся недоверие к слабовольному, всецело подчинившемуся своей доминирующей супруге царю, и возмущение против «распутинствовавшей» царицы не только в петроградских и московских высших кругах, но и в народе, и в армии, и даже в самой царской Ставке подрывали авторитет царской четы, подтачивали устои трона».
Конечно же, не дружба Царской Семьи с Григорием Ефимовичем Распутиным подрывала устои трона, а клевета тех, кто связал свою судьбу не с Царской властью, а с ее разрушителями.
На чью мельницу лили воду «царские» генералы, можно судить по письму Императрицы от 15 декабря 1916 г.:
«...Почему генералы не позволяют посылать в армию «Р<усское> знамя» (небольшая патриотическая газета)? Дубровин находит, что это позор (я согласна), — а читать всякие прокламации им можно? Наши начальники, право, идиоты.
Новый клуб, устроенный Треповым (для офицеров etc.), не очень хорош, я разузнала о нем. Офицеры нашего сводн. полка ходят туда, и все они встречаются там с Родзянко, манифестируя и приветствуя его там, — в высшей степени бестактно...»
Сказано слишком мягко. Выказывать явное предпочтение председателю Государственной Думы, враждебно настроенной к Государю, было не бестактностью, а изменой.
А разве не измена — гнусные разговоры об Императрице? К сожалению, Император не сумел своевременно пресечь клеветнические разговоры, на что Государыня сетовала в письме 16 декабря:
«Н. П. <Саблин>... наслушался Петр<оградских> ужасов и в бешенстве от того, что никто не защищает меня, что все могут говорить, писать, намекать на скверные вещи про свою Государыню, и никто не заступается, не делает выговоров, не наказывает, не ссылает, не штрафует этих типов. Только кн. В<асильчикова> пострадала, остальные все, Милюков и т. д. остаются на свободе. Да, не порадуешься на людей — трусы!.. Мой муженек должен был бы немножко заступиться за меня, так как многие думают, что тебе это безразлично и что ты прячешься за меня...»
Думается, активность Гос. Думы и ориентировавшихся на нее генералов объяснялась намерением Государя распустить на время, а, возможно и на более длительный срок — до конца войны — Думу, ставшую трибуной для враждебных Императрице, а, следовательно, и Государю кругов.
Разумеется, Государь не всегда следовал советам супруги, не желая восстанавливать против себя всех. Он не сердился на нее за некоторые резкие высказывания .
«Моя дорогая! — писал Император в ответ. — Нет, я не сержусь... Я отлично понимаю твое желание помочь мне!.. Удивительно, как много иностранных офицеров приезжает в Россию каждые две недели!»
[По-видимому, о предполагавшемся неблагоприятном для Государя развитии событий иностранцы были оповещены своими спецслужбами.]
«Да благословит Бог тебя, моя дорогая женушка, и девочек!
Нежный привет и поцелуи шлет тебе твой «бедный слабовольный муженек»
Ники».
Письмо это от 16 декабря Государь заканчивает на шутливой ноте. Но уже на следующий день голос его звучит твердо:
«Как ты можешь думать, что генералы на военном совете станут обсуждать политические вопросы? Послушал бы я, как кто-нибудь из них затронул бы такую тему в моем присутствии!»
Государь еще не знал, что руками его же собственных родственников нанесен удар по Его Семье. Был убит Распутин.

* * *

Что за «скверноподданные» были у русского Царя, видно из мемуаров М.Палеолога: «[Министр иностранных дел] Сазонов уважает [Великую Княгиню] Марию Павловну и симпатизирует ей. Он находит у нее решительность, энергию, ясность мысли... Как-то раз Сазонов мне даже сказал: «Вот кому бы быть у нас царицей! Сначала она, пожалуй, была бы посредственна в этой роли, но затем она вошла бы во вкус, освоилась бы с новыми обязанностями и постепенно стала бы совершенствоваться».
Все же Морис Палеолог был честным автором, и он отмечал: «Вера в царя, в его справедливость, в его доброту все еще живет в сердцах крестьян. И этим объясняется всегдашний успех (Курсив наш. — В. К.) Николая II, когда он непосредственно обращается к крестьянам, солдатам или к рабочим», — записал в своем дневнике французский посол 29 мая 1916 г. — И в то же время народ убежден больше, чем когда-либо, что бюрократия и чиновники извращают или не выполняют благую волю царя. Никогда так часто не повторялись русские поговорки:
«Жалует царь, да не милует псарь». «Царь-то сказал: да, но его собачка тявкнула: нет».

* * *

В Могилев оба поезда — свитский и Императорский — прибыли 24 февраля вечером. Государя встречали начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев и высшие командные лица. Император и сопровождавшие его лица отправились в бывший губернаторский дом резиденцию Государя. У подъезда стояли одетые в дубленые полушубки часовые Георгиевского батальона. В садике между дворцом и управлением дежурного генерала дежурила дворцовая полиция. На крыше дома генерал-квартирмейстера четко вырисовывались зачехленные пулеметы. Они были установлены там на случай налета германской авиации. Возле них виднелись фигуры часовых в папахах и постовых шинелях.
Гарнизон Царской Ставки состоял из надежных частей. В него входили:
1. Георгиевский батальон, составленный из раненых георгиевских кавалеров. Командовал им боевой командир, тоже георгиевский кавалер, генерал-майор Пожарский. Солдаты и офицеры батальона были одеты в красивую форму с георгиевскими цветами.
2. Очередная сотня Собственного Его Величества конвоя. Казаки-конвойцы стояли на внутренних постах в резиденции Государя. В Ставке постоянно находился командир конвоя граф А. Н. Граббе, граф Никитин и очередные дежурные офицеры дежурной сотни. Всех, кто их видел, в особенности иностранцев, кавказские казаки поражали и нарядной формой, и своей красивой внешностью.
3. Одна дежурная рота Сводного Его Величества полка. Эта часть отличалась превосходной выправкой и очень добросовестно несла службу. Командир полка генерал-майор Ресин постоянно находился в Царском Селе, командовали же ротой очередной откомандированный из Царского старший полковой штаб-офицер и офицеры дежурной роты.
4. Несколько команд Собственного Его Величества железнодорожного полка, обслуживавших Императорские поезда как во время движения, так и в Ставке.
5. Противоаэропланная батарея.
6. Автомобильная рота, обслуживавшая огромный гараж Ставки. Ротой умело командовал капитан Вреден.
Все части и команды были удобно размещены в казармах, и их личный состав гордился тем, что они служат при Государе Императоре.

Едва Государь покинул Царское Село, начались «хлебные бунты». Пока Император находился вблизи столицы, недруги не решались выступить против Царской власти, зная об огромном обаянии личности Императора, способного одним своим появлением парализовать волю революционеров. О силе воздействия Государя на окружающих свидетельствует не светский хлыщ, и не парламентский краснобай, а офицер-фронтовик:

«Наше обожание Государя Императора <Николая II> — это был не фетишизм или, как принято теперь называть, культ личности. Это — совершенно что-то особенное, которое я передать не могу. То же самое я видел и у взрослых людей, которые имели счастье представляться Государю. Таким взволнованным вернулся и мой отец, — вспоминал, уже в эмиграции, полковник Гиацинтов, — когда он представлялся Государю по случаю, кажется, производства в тайные советники или получения какого-то ордена — я не помню. У него были в тот вечер особые глаза. И то же самое я наблюдал у всех, даже левонастроенных людей, которые соприкасались или имели счастье видеть Государя Императора. Лучше всего сказано это Львом Николаевичем Толстым в романе его «Война и мир», где он описывает чувства Пети Ростова при встрече его с Александром I. Лучше, конечно, рассказать об обуревающих нас <юнкеров> чувствах, чем это сделал Толстой, нельзя».

«Кот из дому — мыши в пляс», — гласит поговорка. Уже 24 февраля в Петрограде произошло первое столкновение бунтовщиков с полицией.
На Невском были убиты люди — как из числа демонстрантов, так и со стороны правительственных войск. Неблаговидную роль сыграли «донцы-молодцы», братавшиеся с бунтовщиками. А последние из-за угла убивали городовых. Бунт против Государя Императора возглавила Государственная (ставшая антигосударственной) Дума. Именно по ее указанию были припрятаны запасы муки, что привело к нехватке хлеба. Тем более, что многие покупали хлеб в избыточном количестве, «на черный день».
В письме от 26 февраля Государыня писала супругу из Царского Села:
«...Необходимо ввести карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране), ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны и получают достаточно. У нас же — идиоты».
На следующий день Император писал из Ставки: «Нежно благодарю за твое милое письмо. Это будет моим последним. Как счастлив я при мысли, что увидимся через 2 дня! У меня много дела, и потому письмо мое кратко. После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. ... Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел [Великий Князь Павел Александрович, генерал-инспектор войск гвардии]? Он должен был бы держать их в руках». Сам в высокой степени человек благородный, Император и не подозревал, что Алексееву, которому он всецело доверял, было давно известно о планах заговорщиков совершить переворот. 25 февраля Император издал указ о перерыве занятий Думы до апреля. Однако 27 февраля приказу Императора Дума не подчинилась и организовала временный комитет.
Председатель Думы Родзянко направил главнокомандующим армиями, флотами и начальнику штаба Верховного Главнокомандующего телеграммы следующего содержания: «Временный комитет членов Государственной Думы сообщает вашему высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета Министров, правительственная власть перешла в настоящее время к временному комитету Государственной Думы».
1 марта совет рабочих депутатов, не без участия Керенского и Гучкова, издал преступный приказ № 1, разрушивший дисциплину в армии и приведший к многочисленным жертвам среди офицерства.
Присяга на верность службы Царю и Отечеству гласила:

«РОССИЙСКАЯ ВОИНСКАЯ ПРИСЯГА
Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству Самодержцу Всероссийскому и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять.
Его Императорского Величества государства и земель Его врагов телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может.
Об ущербе же Его Императорского Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальником во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства и дружбы и вражды против службы от присяги не поступать, от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру (солдату), надлежит. В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий.
В заключение сей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.»

Еще до отречения Государя был разослан адресованный Главнокомандующим фронтами, в том числе и Великому Князю Николаю Николаевичу, циркуляр Родзянко. Это был документ, свидетельствовавший об измене председателя Думы Государю. Но бунтарское заявление Родзянко не встретило противодействия ни со стороны Главнокомандующих, ни со стороны А. В. Колчака и А. И. Непенина. А ведь их приласкал и назначил на высокие должности Император. У этих борцов «за равноправие евреев и конституцию» хозяевами были масонские ложи, а не Царь, который всего полгода назад подписал

«Именной Высочайший указ
Правительствующему Сенату
1916 года 6 сентября

Нашему вице-адмиралу Непенину Всемилостивейше повелеваем быть командующим флотом Балтийского моря.
Правительствующий Сенат к исполнению сего не оставит учинить надлежащее распоряжение.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:
 «НИКОЛАЙ»

Узнав о мятеже в Петрограде, измене конвоя и Великого Князя Кирилла Владимировича, покинувшего с батальоном Гвардейского Экипажа больных Царских детей и Императрицу, остававшихся в Александровском дворце, 28 февраля Государь отправил генерал-адъютанта Н. И. Иванова с войсками в Петроград навести там порядок. Сам же поехал в Царское Село. На станции Малая Вишера его поезд задержали под тем предлогом, что впереди разобран путь. Пришлось ехать в Псков, где находилась штаб-квартира главнокомандующего Северным фронтом генерал-адъютанта Рузского, как выяснилось, активного участника заговора. Вместо того, чтобы помочь Государю провести спешные преобразования согласно программе, разработанной в Ставке 27 февраля (речь шла о даровании «ответственного министерства»), тот, обращаясь к свите Государя, желчно сказал:
— Теперь уже поздно. Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной Думой... Меня не слушали...
— Вы видите, мы стоим над пропастью. Только на вас и надежда, — увещевали его свитские. В ответ они услышали циничное:
— Теперь надо сдаваться на милость победителя.
Под «победителем» он подразумевал Госдуму, которая сама была пешкой в игре совдепа и левых сил. Что произошло далее, видно из следующей записи:

«Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего комитета, — записал в дневнике 2-го марта Император. — Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2 1/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот. я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»

Почему Государя не выпускали из Пскова, ясно: приехав в Ставку до отречения, он мог бы опереться на верные ему войска. Расчет предателей был точен. Однажды дав слово, Царь не мог изменить ему.
Но неужели Государя окружали одни лишь предатели? Нет. Были и верные своему Царю генералы. Узнав из телеграфных сообщений об отречении Государя, генерал-лейтенант граф Федор Артурович Келлер, командир 3-го конного корпуса, собрал представителей от каждого эскадрона гусар и драгун и от каждой казачьей сотни, которые входили в его корпус. Обращаясь к кавалеристам, он сказал: «Я не верю, чтобы Государь Император в такой момент мог добровольно бросить на гибель армию и Россию. Вот телеграмма, которую я послал Царю: «3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от Престола. Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя». Телеграмму эту Государь получил лишь после своего ареста. В ответ на призыв генерал-лейтенанта барона К. Маннергейма, начальника 12-й кавалерийской дивизии, «пожертвовать личными убеждениями для блага армии» граф Келлер твердо заявил: «Я христианин. И думаю, что грешно менять присягу».
Верным присяге, данной своему Царю, оставался двадцатитысячный гарнизон Гатчины, не допускавший к себе агитаторов. Лица, самочинно распоряжавшиеся в МПС (бубликовы и другие предатели), дрожали от мысли, что генерал-адъютант Иванов, отправленный Государем на усмирение мятежа в столицу и стоявший на станции Семрино с Георгиевским батальоном, прорвется к Гатчине и встанет во главе гарнизона... 2 марта по распоряжению захвативших в МПС власть изменников были повалены товарные поезда, преградившие путь эшелону. «Заслуга Лебедева [осуществившего диверсию], должна быть занесена в скрижали истории. «Пахло виселицей», — вспоминал, уже находясь в эмиграции, один из предателей-железнодорожников.
Отказался изменить Императору и Свиты Его Величества генерал-майор граф Георгий Георгиевич Менгден, бывший командир Кавалергардского полка, заведовавший пунктом слабосильных лошадей, расположенным в Луге. Команду пункта составляли кирасиры, гусары и кавалергарды, выписанные из лазаретов после ранений и болезней. 1-го марта предатели и провокаторы хотели заставить графа отречься от Царя. «Я присягал Государю и Ему не изменю», — заявил рыцарь. Графа Менгдена вытащили на улицу и там закололи штыками. Конно-гренадер полковник Николай Николаевич Эгерштром и лейб-гусар поручик граф Владимир Константинович Клейнмихель, жившие отдельно от остальных офицеров, были вытащены солдатней из дома и заколоты рядом с телом графа Менгдена. Остальных офицеров взяли к себе в казарму кавалергарды и не выдавали толпе. Унтер-офицер Гапионок твердо заявил бунтовщикам: «Вместе с нашими офицерами служили, вместе и помирать будем!» И мятежники отступили.
Увы, «соавторами» «великой и бескровной» были многие высшие военачальники Русской Императорской армии. Одно из немногих исключений составлял генерал-адъютант Николай Иудович Иванов. По словам протопресвитера армии о. Георгия Шавельского — ярого сторонника В. К. Николая Николаевича, масона, Иванов родился в Сибири в семье ссыльного каторжника. Сын каторжника оказался благороднее Великих Князей и генерал-адъютантов, предавших Царя. Не был образцом преданности Государю и его памяти и сам о. Шавельский. Вот что он пишет о Царе — главе Русской Православной церкви: «Когда... стало известно, что 23 февраля [1917 г.] Государь возвращается в Ставку, чины Ставки, особенно старшие, совсем не обрадовались, — приходилось слышать: «Чего едет? Сидел бы лучше там! Так спокойно было, когда его тут не было».
Ложь духовного лица о всеобщем враждебном отношении к Верховному Главнокомандующему опровергает историограф генерал Д. Н. Дубенский: «После слов генерал-адъютанта Рузского: «Теперь надо сдаваться на милость победителя [т.е. Думы] начались возражения, негодования... просьбы помочь Царю в эти минуты и не губить отечества... После разговора с Рузским мы стояли... как в воду опущенные... Надежда, что ближайший главнокомандующий Северного фронта поддержит своего Императора, очевидно, не осуществится. С цинизмом и грубой определенностью сказанная Рузским фраза: «Надо сдаваться на милость победителя» все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Прошло менее двух суток, т. е. 28 февраля и день 1 марта, как Государь выехал из Ставки [в Царское Село], и там остался Его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев, и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено и другой генерал-адъютант, Рузский, признает «победителей» и советует сдаваться на их милость.
Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно... Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта под командой того же генерала Рузского, признающего «победителей».
Генерал-адъютант К. Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купэ, он, задыхаясь, говорил, что этого предателя Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия... «Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь... Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов... Есть верные люди, войска и не все предатели в России»...
При <...> первом продолжительном свидании Рузского с Государем <...> определилось создавшееся положение. Рузский в настойчивой, даже резкой форме доказывал, что для спокойствия России, для удачного продолжения войны Государь должен передать престол Наследнику при регенстве брата своего Великого Князя Михаила Александровича. <...> Рузский повторил то, что сказал ранее... — «о сдаче на милость победителя» и о недопустимости борьбы, которая, по его словам, была бесполезна, так как и высшее командование <...> против Императора. Государь редко перебивал Рузского. Он слушал внимательно, видимо сдерживал себя. Его Величество указал, между прочим, что он обо всем переговорил перед своим отъездом из Ставки с генералом Алексеевым, послал Иванова в Петроград. «Когда же мог произойти весь этот переворот?» — сказал Государь. Рузский ответил, что это готовилось давно, но осуществилось после 27 февраля, т. е. после отъезда Государя из Ставки...»
«Перед Царем, — продолжает генерал Дубенский, — встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора».
«Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату..., то я готов это сделать, готов даже не царство, но и жизнь отдать за родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает», — говорил Государь.
<...> Неужели же я нахожусь в древнем Пскове вместе с Государем Императором и присутствую при обсуждении вопроса об оставлении Царем Российского престола в дни величайшей войны с немцами после того, как этот Царь, ставши предводителем Русской армии, накануне перехода в наступление и вся страна и весь народ уверены, что мы разобьем врага?
Два с половиной года я ежедневно вижу Государя, и все мы, стоящие около него, понимаем, какой это искренний, чуждый малейшей позы, простой, добрый и умный человек. Он не только знает Россию <...> Он всю свою жизнь ей служил <...> без отдыха, забывая свои интересы <...>
Как случилось, что Царь ушел, и вся громадная Россия переходит во власть ничтожных людей, ничем себя не заявивших, кроме упорной, безумной интриги против главы государства в разгар войны, когда чувствовался уже перелом в нашу сторону?» — задавал себе вопрос генерал. И сам себе отвечал: — «И верилось мне в возможность таких речей, о которых шел слух среди лиц, стремившихся к перевороту: «Только теперь возможно свержение Царя, а потом, после победы над немцами, о перевороте в России не придется думать, и власть Государя надолго упрочится у нас».
Изменники решили вырвать победу из рук Помазанника Божия, присвоив ее себе. Но Бог поругаем не бывает. Они не только не добились победы, но даже не сохранили своей власти, а многие и жизни.
Год с небольшим спустя умер М. Алексеев. В апреле 1918 года разорвало на части снарядом Л. Корнилова. В том же 1918 году зарублен красными кавказцами генерал Рузский, брошенный затем в могилу, вырытую им же самим. Причетником в одном из сербских храмов бездарно окончил свои дни Родзянко.
Вскоре после «великой и бескровной» Л. Г. Корнилов стал главнокомандующим Петроградским военным округом, проявив полную солидарность с проводниками идей III интернационала. Бывший царский генерал собственноручно приколол Георгиевский крест к груди унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова за его «подвиг»: 27 февраля унтер предательски, в спину выстрелил и убил начальника учебной команды полка штабс-капитана Лашкевича. Впрочем, предательство Кирпичникова не осталось безнаказанным. По приказу генерала Кутепова во время гражданской войны убийца был расстрелян. Несостоявшийся диктатор России — генерал Корнилов — после отречения Государя заявил, находясь в Ставке: «Русскому солдату нужно все простить, поняв его восторг по случаю падения царизма и самодержавия».
Вот что гласит запись в камер-фурьерском журнале:
«8 марта 1917 г. По решению Временного Правительства Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа в 8 часов 45 минут отбыл в Царское Село для приведения в исполнение указа об аресте бывшей императрицы Александры Феодоровны.
В 11 часов утра Главнокомандующий генерал-лейтенант Корнилов, в сопровождении начальника Царскосельского гарнизона полковника Кобылинского, Царскосельского коменданта подполковника Мацнева и некоторых чинов штаба прибыл в Александровский Царско-Сельский дворец и прочел бывшей государыне Александре Феодоровне, которая приняла его в присутствии графа Бенкендорфа и графа Апраксина, постановление Временного Правительства об ее аресте».
Увы, не были образцами преданности своему монарху и высшие морские начальники — такие, как Командующий флотом Черного моря адмирал Колчак и Командующий флотом Балтийского моря вице-адмирал А. И. Непенин. По словам Мельгунова, «Непенин имел какое-то отношение к намечавшемуся перевороту». Ренгартен, капитан 1-го ранга, которого цитирует Мельгунов, сказал «Непенину, что он принадлежит к числу тех..., которые могли бы указать монарху на опасность положения. Адмирал..., подумав, ответил, что прямой, открытый путь невозможен. Известно, что не было, чтобы монарх, проигравший [?] большую национальную войну, оставался на троне. В заключение адмирал сказал...: «Думано об этом, много думано...»
О намерениях Непенина предать своего Государя можно судить и по словам его биографа, контр-адмирала Б. П. Дудорова: «Предстоящее оперативное вскрытие этого нарыва [т. е. революция] принесет с собой благоприятный переворот к оздоровлению страны, а с этим и подчиненного ему [Балтийского] флота», полагал А. И. Непенин.
Но одними из первых жертв «оперативного вскрытия» пали cами его вдохновители. В тот же день, когда Непенин отдал приказ № 260, в котором приветствовал предательское Временное правительство, он был убит. Не монархистами, а его же идейными сообщниками. К сожалению, погибло и много верных присяге офицеров и кондукторов.
Так, 28 февраля на крейсере «Аврора», стоявшем на Неве, был убит его командир, участник Цусимского сражения капитан 1-го ранга М. И. Никольский. Это сделали матросы, подстрекаемые бунтовщиками, проникшими с берега на корабль, хотевшими поднять вместо Андреевского флага красную тряпку — «символ измены, убийств и предательства». Доблестный офицер не позволил им сделать этого и погиб.
Заводилами «углубления революции» были, как правило, призванные из запаса матросы, успевшие побывать в тюрьме и на каторге за былые «подвиги». Уйма таких «ценных кадров» скопилась в Кронштадте. Они-то и разлагали остальных матросов. Вот почему особенно много жертв в феврале и марте 1917 года было в Кронштадте.
1-го марта, как вспоминает один из очевидцев, толпа матросов с винтовками и красными флагами стали обходить корабли, пришвартовавшиеся кормой к стенке. Начатая на берегу расправа над офицерами и унтер-офицерами продолжалась на кораблях. «Матросы» обходили каюты, грабили все, что попадалось под руку: обручальные кольца, часы, деньги. Группу арестованных привели на Якорную площадь, подгоняя их ударами прикладов. Там им показали убитого адмирала Вирена и многих других. Затем, припугнув расстрелом, повели в следственную тюрьму, где уже находились другие офицеры. Матросы, служившие на кораблях, узнав о расправах над офицерами, приходили в тюрьму освобождать своих командиров.
Иную картину рисует кронштадтский старожил Юзеф Шапель со слов своих родителей:

«Матушка... рассказала нам о массовых казнях в овраге видных военачальников. Обреченных на казнь вели через всю Якорную площадь... Они шли молча..., поравнявшись с Морским собором, снимали фуражки и осеняли себя крестным знамением. На краю оврага четверо матросов сбрасывали каждого офицера вниз, стреляя в него...»

Много офицеров погибло в Свеаборге и Гельсингфорсе. Вице-адмирал Непенин, которому доложили, что на линкоре «Император Павел I» и на «Андрее Первозванном» подняты красные флаги и слышна ружейная стрельба: это матросы убивали своих офицеров, ничего не предпринял, чтобы подавить бунт. Единственной силой, способной подавить мятеж, была 1-я бригада линейных кораблей. Однако Непенин, обвинявший Государя в «слабоволии», напыщенно произнес: «Нет, я русской крови не пролью».
И жертвой этого заигрывания с мятежниками пал, как нам известно, сам вице-адмирал.
Лейтенант Павлов, служивший в Гельсингфорсе, уже в эмиграции писал:

«В этот день [4 марта 1917 г.] в морге шпалами накрест были сложены трупы более ста убитых офицеров. Большинство из них были специалисты, товарищи, знакомые, друзья — партнеры в теннис, на бильярде, в шахматы. Откуда было их взять? Кем заменить? Было ясно: в первую голову с флотом Балтики для Германии было кончено».

В «Воспоминаниях офицера», опубликованных за рубежом, контр-адмирал С. Н. Тимирев свидетельствует:

«Достаточно было первого толчка — известия о свержении старой власти, — и Кронштадт оказался во власти разнузданной толпы, которая, даже не прикрываясь никакими лозунгами, приступила к убийствам и грабежам... Большая часть представителей власти и порядка была зверски убита... Все главные начальники, не успевшие скрыться, подверглись сначала издевательствам, пыткам, а затем были убиты. Так погибли Вирен, Бутаков (начальник штаба), Рейн (начальник Минно-Учебного отряда), генерал-майор Н. И. Стронский (командир Экипажа), капитан 1-го ранга К. И. Степанов, Пекарский, Повалишин (командир «Александра II»), Басов (командир «Верного»), Сохачевский, старший лейтенант Ивков, Будкевич, Михаил Висковатов и многие другие. Случайно уцелевшие были заключены по тюрьмам. Затем образовалась власть черни, подонков общества, которые, по своим «лозунгам», ближе всего подходили к будущим большевикам. Эта власть вначале не признавала над собой никакой власти — ни Временного правительства, ни Советов рабочих и солдатских депутатов».

Но ни этой книги, ни других материалов, свидетельствующих о верности морских офицеров и гардемарин Царю, на книжных полках магазинов вы не найдете. Красные архивариусы стоят на страже интересов своих подельников. «Держать и не пущщать» — их девиз и поныне. Автору этих строк удалось прочитать рассказ одного из «гардов» о том, как в течение недели гардемарины Морского Кадетского корпуса одними винтовками отбивались от предателей-матросов и солдат, после чего уехали на юг, чтобы там продолжать борьбу с бунтовщиками.
Сделать выписки или снять копию с этого материала автору этих строк не удалось: недреманное око красно-желтой цензуры помешало его «преступным» замыслам: инструкция Троцкого о революционной пропаганде от апреля 1918 года действует и поныне, в конце 20-го века.
Зато издаются и переиздаются книги советских и постсоветских писателей. Это «Капитальный ремонт» Соболева, бывшего царского офицера, ставшего ярым противником царского флота и его Державного Вождя. В изображении Соболева офицеры — предатели, преступники, подонки, которые то и дело угнетают мудрых и расторопных матросов. В рамках программы «К 300-летию Российского флота» (а это был Российский Императорский флот!) огромными тиражами издана и «Цусима» Новикова-Прибоя — еще во время русско-японской войны, вероломно начатой японцами, состоявшего в членах РСДРП — одной из партий, которые «приближали, как могли» день победы — сначала для микадо (японского императора), а затем и кайзера. В рамках той же программы печатаются псевдоисторические романы Пикуля — большевицкого пропагандиста-недоучки (с первого курса училища его выгнали за неуспеваемость). В своем «Моонзунде» этот писатель-большевик смеет обвинять морских офицеров в предательстве флоту и Родине. А ведь именно ревматросы и ревсолдаты, вдохновляемые эсдеками и эсерами, развалили флот. Пресловутая же Моозундская операция провалилась в результате того, что береговые батареи, команды которых были разложены большевиками, сдались немцам, не произведя ни одного выстрела. Именно офицеры, а не матросы, разучившиеся служить, выполняли на кораблях все обязанности, вплоть до матросских. Подлинную картину событий в Моонзунде нарисовали их участники — уцелевшие офицеры, уехавшие за границу, скрываясь от расправы.
Кто из авторов написал о роли Государя в деле возрождения русского флота после Цусимы, о воспитании им целой плеяды флотоводцев? Кто рассказал о разработке Государем ряда военных операций во время Великой войны? Многим ли из нас известно, что Николаем II была разработана широкомасштабная операция по высадке десанта в Померании? В случае ее успеха операция эта способствовала бы резкому перелому а, возможно, и скорому окончанию войны. Однако флотские высшие чины, чаще всего руководствовавшиеся указаниями масонских лож, а не распоряжениями своего Государя, помешали ее осуществлению.
«Душа, честь Российского флота, его традиции не погибнут, доколе будет жива память о них и — мы твердо верим в это — возродятся в скором времени на обновленном Российском флоте под старым Андреевским флагом», — мечтал еще в 1929 году капитан 2-го ранга Б. В. Карпов, как и многие тысячи русских офицеров, матросов и солдат, оказавшийся после братоубийственной гражданской войны за пределами Родины. Действительно, древний Андреевский флаг вновь развевается на (уцелевших) российских кораблях. Однако в остальном на флоте (как и в армии), если что и изменилось, то лишь в худшую сторону. По-прежнему корабли, как и высшие учебные заведения носят имена истребителей русского офицерства — Ленина, Дзержинского, Фрунзе и прочих. Не существует ни надежного финансирования (свидетельством тому — трагедия АПЛ «Курск»), ни даже доктрины — ни морской, ни военной.
Отступив от своего Царя — Помазанника Божия — не отступились ли мы и от Господа? «Кровь Их Величеств все еще лежит на этой стране [Франции] — писал Николаю II кайзер Вильгельм II в 1895 году. — Посмотри на нее, была ли она с тех пор когда-либо счастлива и спокойна? Не шла ли она от кровопролития к кровопролитию?»
Все, о чем писал кайзер, может быть отнесено и к России.

* * *

«Коленопреклоненно» умолявший Государя отречься Великий Князь Николай Николаевич слукавил: он утаил от Царя заверение генерала Н. Н. Юденича, командующего Кавказским фронтом, о том, что Кавказская армия всецело на стороне Государя Императора. Если бы об этом стало известно Николаю II, а затем и Главнокомандующим фронтами, то те, возможно, подумали бы, прежде чем решиться на измену. Дворцовый комендант, В. Н. Воейков вспоминает: «О кругозоре Великих Князей можно судить по вопросам, которые они задавали тому же М. В. Родзянко: «Когда же произойдет революция?» Играя в революцию совместно с представителями общественной оппозиции, некоторые Великие Князья широко открывали им двери своих дворцов: они в большинстве случаев совершенно не понимали, до чего доведет их эта игра». А игра эта, как мы знаем, для многих из Великих Князей оказалась трагичной.
Император Николай II долго сопротивлялся требованиям своих родственников и «прогрессистов» допустить к власти «министерство, ответственное перед палатами». Он упорно не желал отрекаться. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, Я готов на это. Но Я опасаюсь, что народ этого не поймет. Мне не простят Старообрядцы, что Я изменил клятве в день Священного Коронования; Меня обвинят казаки, что Я бросил фронт», — говорил Государь, прочтя телеграмму Родзянко, сообщавшего Императору о том, что был вынужден назначить новое правительство.
Но Император был живой человек, семьянин, дети и жена которого, остававшиеся в Царском Селе, могли пасть жертвами изменников. Видя, что его ближайшее окружение осудило его и принесло в жертву так называемой «общественности» — то есть врагам Царской власти — Николай II понял: несмотря на то, что он — Верховный Главнокомандующий, рассчитывать ему не на кого. Понял, что все его усилия привести Россию к победе, а русский народ к процветанию, напрасны. А. А. Танеева (Вырубова) вспоминала слова Государя после отречения, к которому его принудили клятвопреступники:

«Если бы вся Россия на коленях просила его вернуться на престол, он бы никогда не вернулся. Слезы звучали в его голосе, когда он говорил о своих друзьях и родных, которым он больше всех доверял и которые оказались соучастниками в низвержении его с престола. Он показал мне телеграммы... генералов, членов его семьи, в том числе и Николая Николаевича: все просили Его Величество на коленях, для спасения России отречься от престола. Но отречься в пользу кого? В пользу слабой и равнодушной Думы? Нет, в собственную пользу!»

Конечно же, вырвавшиеся в минуту горькой, смертельной обиды слова были не свойственны великодушной натуре Императора. После того, как власть в России захватили «пассажиры запломбированного вагона», Николай Александрович, по словам Пьера Жильяра, очень сокрушался, что дал себя уговорить отречься от престола, что жертва его оказалась напрасной.
Однако и после разврата керенщины, екатеринбургского злодеяния и кровавой вакханалии интернационала звучат голоса, будто бы в феврале-марте 1917 года был совершен не великий общерусский грех против Государя и Династии Романовых, в котором в особенности были замешаны круги командования армией и флотом и пресловутая «общественность», а «великая и бескровная».
Бывший царский морской офицер А. Д. Бубнов (в июле 1917 года произведенный «февралистами» в контр-адмиралы), который находился при Ставке — сначала В. К. Николая Николаевича, а затем — Государя — изрекает:

«В то время, как верховное командование (сначала в лице В. К. Николая Николаевича, а затем в лице ген. Алексеева...) стремилось добиться победы, верховное управление страной, в лице престола и правительства, вели ее пагубной внутренней политикой к погибели... Прогрессивно настроенные слои общества устремили свои взоры на Ставку, а все, что было сосредоточено в «темных силах», ...тесным кольцом охватило правительственные сферы и престол».

Мы уже знаем о вредоносной политике Великого Князя. Вспомним роль «прогрессивно настроенных слоев общества», чаяния которых выражала Гос. Дума. А. Д. Бубнову, как морскому офицеру и чиновнику, следовало бы знать о подрывной работе таких думских депутатов, как Милюков, Челноков и Шингарев. «Образованцы» начала века или отрицали необходимость восстановления Балтийского флота после Цусимской трагедии, или же откладывали программу его восстановления в долгий ящик. В 1908 году Морское министерство потребовало кредиты на постройку четырех дредноутов, но Гос. Дума отклонила бюджет. Год спустя повторилось то же самое. Государственный Совет восстановил кредит в соответствии со ст. 13 сметных правил, что вызвало бурю негодования думских «доброхотов». Вопреки усилиям кадетов — тогдашних «интернационалистов» — в декабре 1914 года все-таки вступили в строй линкоры «Севастополь», «Гангут», «Полтава» и «Петропавловск». Корабли эти были последним словом кораблестроительного искусства. Во многих отношениях они превосходили зарубежные суда такого же класса. Они оснащались трехорудийными башнями для ведения навесного огня, а система непотопляемости, использовавшаяся на русских дредноутах, на кораблях британского флота была введена лишь десяток лет спустя.
По вине ряда депутатов Гос. Думы было потеряно пять лет, и в начале первой мировой (Великой) войны положение Балтийского флота оказалось достаточно тяжелым. Если бы не смелая инициатива адмирала Н. О. Эссена, на свой страх и риск распорядившегося до начала военных действий тайно выставить минные поля, Балтийский флот, возможно, постигла бы катастрофа.
Катастрофа наступила лишь через два с половиной года: внутренний враг оказался опаснее врага внешнего...

* * *

«...С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданейше присоединяюсь к ходатайствам Главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного Председателем Государственной Думы [об отречении Государя в пользу сына]. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины.
2-го марта 1917 г. № 260
Вице-адмирал Непенин».
Эта телеграмма, адресованная Императору, перевесила чашу весов. Видя, что опереться ему не на кого: все главнокомандующие фронтами, как и командующие Балтийским и Черноморским флотом переметнулись на сторону мятежной Государственной Думы и умоляют его отречься, Государь смирился перед неизбежным.
Но если цитируемая выше телеграмма приводится в каждой работе, посвященной февральскому перевороту, то менее известен следующий приказ некогда обласканного Государем флотоводца (выражение «флотоводец» в данном случае условно, так как Непенин до своего назначения не командовал даже кораблем I-го ранга):
«Приказ
Командующего Флотом Балтийского моря
посыльное судно «Кречет»
4-го марта 1917 года № 302 / оп
Приветствуя и всецело поддерживая новый строй Свободной России я предлагаю всем г.г. офицерам во имя блага нашей Великой Родины, сохраняя дальнейшее полное спокойствие, вступать в открытую и тесную связь с подчиненными им командами, ибо только при обоюдном доверии и связи мы можем сохранить наш флот сплоченным и сильным на глазах врага — немца. Из личных моих разговоров с офицерами и депутатами команд я выяснил, что наши офицеры и матросы все, как один человек, желают довести войну до победного конца.
Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового правительства Великой и Свободной России еще раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом.
Вице-адмирал Непенин».

Призыв «к спокойствию и единению с командой» исходил от того самого Непенина, на чьих глазах (он находился на «Кречете», вмерзшем в лед неподалеку от других кораблей, на которых вспыхнул бунт) матросы ударами кувалды убивали своих офицеров. В Петрограде, свидетельствовал Б. В. Бьерклунд, «жертвами революции были полицейские и верные своему долгу офицеры, в громадном количестве убитые в первые и последующие дни на территории бывшей Российской Империи, [которые] вошли первыми в синодик миллионов уничтоженных, убитых, потопленных и погибших от голода на воле и в лагерях, который повлекла за собой «великая и бескровная».
В Ревеле — западной базе Балтийского флота — февральские события протекали без особых эксцессов. Об этом свидетельствует В. А. Белли (1887—1981), бывший царский офицер, перешедший на сторону «февралистов», а затем и «октябристов», при которых он и сделал карьеру. По словам Белли, объяснялось это тем, что соединения и корабли — 1 бригада крейсеров, часть Минной дивизии, Дивизия подводных лодок, малые корабли, зимовавшие в Ревеле — несли на себе основное бремя боевых действий на море. Офицерский состав этих кораблей трудился бок о бок с матросами, и дисциплина была здесь сознательной, а не основанной на муштре.
На наш взгляд, в отличие от Кронштадта, где было велико влияние пораженцев-большевиков, в Ревеле были сильны антигерманские настроения. Местное население было лояльно к русскому правительству, оно не забыло многовекового гнета Ливонского ордена и выдавало русским военным властям немецкую агентуру.
Зато, как отмечал В. А. Белли, «ни для кого не были тайной немецкие симпатии населения Великого княжества Финляндского, рассчитывавшего на получение в результате победы Германии полной независимости страны. Революционно-политическая работа врага имела целью моральное разложение не только населения, но и воинских и морских частей на территории и в портах Финляндии». Как нам кажется, цитируемые нами воспоминания верного слуги красных хозяев не были опубликованы потому, что любому, кто ознакомился бы с ними, стало бы понятно, что именно большевики были той агентурой, которая вносила разложение в ряды русских солдат и матросов.
Революция 1905 года провалилась оттого, что части армии и флот в подавляющем большинстве остались верными престолу. Революционеры всех мастей учли свои промахи и направили удар по престижу Царской власти. Особенно злобным нападкам подвергалась Государыня Императрица.
После того, как Царская власть была свергнута, на очереди оказалось офицерство. Темная солдатская и матросская масса, подстрекаемая вражеской агентурой в лице пропагандистов и агитаторов, принялась расправляться со своими начальниками.
Происходило это главным образом в тыловых частях, а не на кораблях. Оставшиеся в живых офицеры, как вспоминает еще один «февралист», Н. А. Монастырев, служивший на Черном море, были объявлены «врагами народа», ответственными за развязывание войны, за что они должны были поплатиться. Строгие и авторитетные уничтожались или под разными предлогами удалялись с кораблей и заменялись слабыми и безвольными офицерами, которые шли на поводу у матросов, заискивали перед ними и служили мишенями для гнусных шуток и издевательств.
Помимо Андреевского флага на мачтах кораблей развевались красные флаги большевиков и черные — анархистов. А на Черном море на некоторых кораблях реяли мазепинские желто-блакитные полотнища «самостийников» — совсем как в наше время.
Почему же «февралистам» понадобилось отречение Царя? Ведь с занятием Государем поста Верховного Главнокомандующего положение на фронте резко изменилось в лучшую сторону. Об этом свидетельствует генерал-лейтенант П. К. Кондзеровский, дежурный генерал при Верховном Главнокомандующем.

«Дело было в первых числах сентября 1915 года. Вести со всех фронтов поступали неутешительные. Наши войска, оставив в командование в. к. Николая Николаевича Варшаву, Ковно, Гродно, отходили вглубь России. Начались бои у Вильно и определился прорыв нашего фронта у Молодечно конной массой германской кавалерии. В Ставке волновались. Ходили слухи, что Могилев не безопасен от налета. Шепотом говорили о необходимости перенести Ставку ближе к Москве, в Калугу... К ночи 2 сентября слухи стали особенно напряженными. 3 сентября, в девятом часу утра, еще до обычного доклада генерала Алексеева Его Величеству, я пришел к начальнику штаба, дабы выяснить события на фронте. Генерал Алексеев сидел в своем кабинете за огромным столом, окруженный картами, бумагами. Вид у него был расстроенный, тревожный. На мой вопрос, в каком состоянии находятся наши армии за эти дни и справедлива ли тревога, охватившая Ставку, Михаил Васильевич схватил себя за голову и голосом полного отчаяния ответил: «Какие у нас армии? Войска наши погибли на полях Галиции и Польши. Все лучшее перебито. У нас в полках остались теперь сотни, а в ротах десятки людей. У нас иногда нет патронов, снарядов... Я не знаю, что мы будем делать, как сдержать напор и где остановимся. Я нахожу, что наше положение никогда не было так плохо. Вот я все сейчас доложу Его Величеству».
Видимо, человек находился в полном ужасе от событий и не владел собою. Я ушел от Алексеева смущенный и с большой тревогой в душе.
В половине первого я снова увидел генерал Алексеева на Высочайшем завтраке. Он совершенно переменился, смотрел бодро, говорил оживленно, и пропала та тревога, которую я видел несколько часов назад. Я задал ему вопрос, что вероятно с фронта получены лучшие вести, и он стал бодрее смотреть на будущее.
«Нет, известий новых не получено, но после доклада Его Величеству о положении на фронте я получил от Государя определенные указания, — [отвечал генерал Алексеев]. — Он повелел дать телеграмму по всему фронту, что теперь ни шагу назад. Надо задержаться и укрепиться. А прорыв Вильно-Молодечно приказано ликвидировать войсками генерала Эверта. Я теперь уже привожу в исполнение приказ Государя, Бог даст, справимся».
Передо мной стоял другой человек. Вместо нервного, растерянного генерала Алексеева находился спокойный, уверенный начальник штаба Верховного, приводящий в исполнение волю Главнокомандующего, Русского Императора.
Результат этого распоряжения Государя был, как известно, громаден. Военная история оценит блестящие наши контратаки у Молодечно, Вильно и все последующие события. Только после этой удачной сентябрьской операции мы получили возможность, не опасаясь наступления вражеских сил, готовиться к новой борьбе...
Вот первый пример распоряжения Государя, как Верховного Главнокомандующего.
Результаты этого мужественного, спокойного указания и за ним полуторагодовой работы дали бы России величественные победы, если бы не измена и предательство, погубившие Царя, Его армию и всю нашу Родину».

Увы, армия и флот поддались посулам тех, кто твердили им о «тяготах» Царской власти и обещали свободу. Свободу, которая, в конечном счете, оказалась свободой грабить, убивать, предавать...
Вправе ли мы укорять Государя за отречение, если еще до его отречения батальон Гвардейского экипажа покинул Дворец, где находились больные Дети Государя и Императрица? Это послужило сигналом к измене и других воинских частей, расквартированных в Царском Селе. По свидетельству генерала Воейкова, «те, кто еще недавно восторженно приветствовали Ее Величество, начали 1 марта уходить, а уже 2 марта стали по Дворцу бродить кучками совершенно распропагандированные солдаты... Верной осталась личная прислуга Императрицы и Августейших Дочерей, за исключением дядьки Цесаревича — боцмана Деревенько. [Второй дядька, помощник боцмана Климентий Григорьевич Нагорный, остался с Наследником и в Екатеринбурге пал от рук красных палачей. Причислен к лику святых Русской Православной Церковью за Рубежом.] Ответом было чисто христианская незлобивость Императрицы: «Мы не должны винить ни русский народ, ни солдат — они обмануты».

* * *

Когда члены Думы подъехали в автомобиле к великолепному дворцу Кирилла Владимировича на улице Глинки, тот обращался к толпе, собравшейся у подъезда:
— Все мы русские люди. Нам всем надо заботиться о том, чтобы не было прежнего беспорядка и кровопролития. Все мы желаем образования настоящего русского правительства.
Неподалеку громили винный погреб. Кто-то пустил слух, будто оттуда стреляли. Студенты с повязками на рукавах и солдаты принялись было наводить порядок, но потом солдаты, орудуя прикладами, сами ворвались в погреб и принялись пьянствовать.
— Господа! Господа! — воскликнул рыжий студент в пенсне.— Нельзя пить! Нельзя! Соблюдайте революционный порядок!
— Чего разорался, шкубент! — окрысился на молодого человека кривоногий солдат в расстегнутой шинели и заломленной на затылок папахе.— Коли мы господа, так нам все дозволено!
— А что, шкубент дело говорит, — поддержал добровольного стража порядка бородач солдат. — Будем пить — пропадем. Возьмут нас всех. А там и на виселицу вздернут. Присягу-то мы нарушили, против начальства пошли. Против Государя Ампиратора.
— Кому нас брать-то? — возразил мастеровой в кожанке и финской шапке. — Казаки-то за нас. Видал, как они за городовыми гоняются?
Поневоле соглашаешься с сыном «бабушки русской революции» Н. Н. Брешко-Брешковским, который устами одного из своих персонажей сказал:

«Если бы конвой Государя состоял не из казаков, а из горцев-мусульман, как это было при Александре II, конвой не допустил бы отречения... Отреченье было вырвано у Государя силой или почти силой, а поэтому надо было аннулировать это отречение тоже силой! Туземцы конвоя не приняли бы это пассивно. Они по-своему расправились бы и с теми, кто приехал «отрекать» Государя, да заодно и с теми генерал-адъютантами, которых он осыпал милостями и которые отблагодарили его, участвуя в заговоре против него».
— Что же, по-вашему, Алексеева и Рузского следовало повесить? — спросил своего сослуживца русский офицер.
— Тут же, перед поездом на фонарных... столбах! — ... горячо подхватил Баранов. — Изменники, изменники с генерал-адъютантскими вензелями! Разве все загадочное поведение Алексеева в Ставке не измена? Разве поведение Рузского в Пскове не измена? А как он осмелился кричать на Государя и, вырвав у него вместе с приехавшими депутатами Думы отреченье, воспротивился вернуть, когда спохватившийся Государь потребовал (его) назад? Это не измена? Помните, по воле Государя нашей дивизии было приказано грузиться, чтобы идти на Петроград и не допускать никаких мятежных выступлений? И уж будьте спокойны, революции не было бы. И что же? В самый последний момент приказ был отменен, и мы остались на фронте. Туземцы в Петербурге — это не входило в планы Алексеевых и Рузских. А получилось вот что!
[Офицер] показал вниз на площадь с загаженным фонтаном посредине. Площадь была запружена скучающими, одуревшими от праздности и безделья русскими солдатами. Всклокоченные, немытые, в расстегнутых гимнастерках, с нацепленными куда попало красными бантами, они давно утратили не только воинский, но и человеческий вид. Это была толпа, лущившая семечки, готовая митинговать, грабить, насильничать, только не подчиняться своим офицерам и не воевать».

Помимо Дикой Дивизии Государь своевременно приказал отправить в Петроград до 40 000 войск. Чтобы обеспечить их доставку по железной дороге, по заявлению генерала Алексеева, он принимает на себя «через товарища [заместителя] министра путей сообщения», генерала Кислякова, управление всеми железными дорогами. Но Кисляков был предателем и убедил Алексеева отменить свое распоряжение. Революционеры назначили на место министра путей сообщения инженера Бубликова, который стал распоряжаться всеми перевозками. «И после сего куска вошел в него [Иуду] сатана. Тогда Иисус сказал ему, что делаешь, делай скорее» (Иоанн, 13, 27). И Алексеев последовал примеру своего исторического прототипа.
Как свидетельствовал генерал Дубенский, даже после того, как Рузский уговаривал Государя отречься, как солдаты псковского гарнизона, так и офицеры, приезжавшие из Петрограда, были против бунта. Офицеры искренне желали, чтобы Государь проехал к войскам гвардии. «Там совсем другое», — говорили они. Но беда была в том, что Император находился в изоляции, окруженный людьми Рузского. Он даже не мог пользоваться ни телеграфом, ни телефоном. А тем временем адская мельница продолжала работать. За ночь Рузский, Родзянко и Алексеев, находившиеся, соответственно, в Пскове, Петрограде и Могилеве, успели сговориться. В Ставке директор политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. Н. Базили , по поручению Алексеева, в эту ночь с 1 по 2 марта вырабатывал манифест об отречении от престола Императора Николая II. Окончательный текст, отредактированный Алексеевым, был передан в Псков Рузскому. Пока Государем не было принято окончательное решение об отречении, свитские надеялись, что этого не произойдет. Но Государь знал о положительном отношении как свиты, так и чинов Ставки к изменению строя, к необходимости замены самодержавной власти конституционным строем, потому-то и среди свитских чувствовал себя в изоляции. Правда, генерал-адъютант Нилов не разделял такие взгляды. Не верил он в то, что Михаил Александрович, которого прочили в «конституционные монархи», останется на престоле.
— Давно идет ясная борьба за свержение Государя, огромная масонская партия захватила власть, и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы, — убежденно говорил флаг-капитан.
Государь испытывал горькую обиду из-за того, что его считали помехой счастью России. И это после всех его трудов! Как плохо было на фронте осенью 1915 как твердо стоит армия накануне весеннего наступления!
Лейб-хирург профессор Федоров, много лет лечивший Цесаревича, близко к сердцу принимал грядущие перемены и поэтому счел своим долгом пойти к Государю в его вагон и указать ему на опасность, которую представит для России отречение от престола. Он подчеркивал, что передача престола Наследнику не спасет страну. Хотя Алексей Николаевич может прожить долго, по науке он неизлечим. К сожалению, разговор этот привел к тому, что Государь решил отречься не только за себя, но и за сына.
— Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним, — объяснил свое решение Николай II.
Во время продолжительного разговора с Рузским последний привел результаты телеграфного опроса Главнокомандующих фронтами, призывавших Государя отречься.
Часов около трех дня граф Фредерикс вошел в вагон свиты и сказал по-французски: «Все кончено. Государь отказался от престола за себя и за наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего Михаила Александровича и послал через Рузского об этом телеграмму».
При этих словах ужас охватил свитских, и они в один голос воскликнули, обращаясь к дворцовому коменданту:
– Владимир Николаевич, ступайте сейчас же, сию же минуту к Его Величеству и просите его остановить, вернуть эту телеграмму!
Вскоре генерал Воейков вернулся и сказал генералу Нарышкину, чтобы тот немедленно шел к генерал-адъютанту Рузскому и передал ему повеление Государя вернуть телеграмму. Нарышкин тотчас же отправился в вагон Рузского, стоявший на соседнем пути. Через полчаса он вернулся, заявив, что Рузский телеграмму ему не отдал, сказав, что лично даст объяснение по этому поводу Государю.
Около 10 часов вечера подошел поезд с депутатами — вернее, это был один вагон с паровозом. Депутаты — Гучков и Шульгин — направились в вагон Государя. Тот встретил их приветливо и лично подтвердил акт отречения, сказав, что отказывается от престола за себя и за сына ввиду его болезненного состояния.
– Надеюсь, вы понимаете чувства отца, — добавил он.
Поздно ночью в пятницу 3 марта Государь отбыл в Могилев. В этот же день днем он отправил телеграмму своему брату, Великому Князю Михаилу, в которой просил его простить, что принужден передать ему тяжкое бремя правления Россией. Тогда же им была послана телеграмма в Киев Императрице Матери Марии Федоровне с просьбой приехать на свидание в Могилев.
Все время, пока Император находился в своей бывшей Ставке, он вместе с матерью ежедневно совершал прогулки в автомобиле по окрестностям Могилева. Обыватели, завидев их, низко кланялись.
Хотя Государь уже не был Верховным Главнокомандующим, в начале 10-го утра 4 марта он в последний раз принимал доклад генерала Алексеева о положении на фронтах. Вскоре «косоглазый друг», с подачи временного правительства, сообщил Императору: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Ничего не ответив, Государь побледнел и отвернулся от своего бывшего начштаба. Мог ли он предположить, что, добровольно согласившись оставить престол, будет, «в знак благодарности»,  арестован.

* * *

Около 12 часов дня 9 марта поезд с Государем и лицами свиты прибыл к Императорскому павильону железнодорожной ветки в Царском Селе. (В начале 1990-х гг. железнодорожные пути были сняты. Сам павильон представляет собой жалкий вид — развалины развалин.)
На платформе Императора встретили полковник Кобылинский и прапорщик Вачнадзе. Полковник впоследствии рассказывал:

«Государь вышел из вагона и очень быстро... прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков... В поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, как удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая».

Когда автомобиль Государя подъехал к воротам Александровского дворца, они оказались закрытыми. Часовой у ворот ждал указаний дежурного офицера. Тот, с папиросой во рту и держа руки в карманах, крикнул: «Открыть ворота бывшему Царю». Проходя мимо дежурного и остальных офицеров, украшенных красными бантами, Император отдал честь. Те даже не подумали ответить.
Навстречу супругу направилась Императрица. Встретились они в детской комнате. «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям», — рассказывал камердинер Императрицы Волков. А.А. Вырубова же описывает их встречу иначе: «Александра Феодоровна радостная выбежала навстречу Царю. Когда они остались в детской вдвоем, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать волю своему горю».
Ведь никто — ни Иван Грозный, ни Петр Первый, ни Александр III — Царь-Миротворец — не могли бы ничего поделать со страной, о которой сказал поэт:

«Быть Царевой ты не захотела –
Уж такое подвернулось дело:
Враг шептал: развей да расточи,
Ты отдай казну свою богатым,
Власть — холопам, силу — супостатам,
Смердам — честь, изменникам — ключи.
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба».

Так определил тогдашнее состояние России поэт Максимилиан Волошин. Не читал ли он в душе Царя, когда писал:

«Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя,—
Ты — бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!»

Ведь Государь, горячо любивший Россию и отдавший за нее жизнь, понимал, что никому, кроме тех, кто горячо ей предан, она, эта «гулящая, хмельная» Русь не нужна. Так родители души не чают в ребенке, родившемся ущербным или калекой, и любят его больше всех на свете.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история