Крадин H., Скрынникова Т. Империя Чингис-хана

ОГЛАВЛЕНИЕ

Заключение

характеристика монгольского общества начала
ХIII в. зависит как от избранной методологии, так и от того, какой
группой источников предпочитает пользоваться исследователь. Если
опираться в основном на династическую хронику «Юань ши», напи-
санную китайскими историками, то едва ли можно усомниться в су-
ществовании институтов государственного общества в эпоху Чингис-
хана. Конфуцианские летописцы видели мир степных кочевников гла-
зами цивилизованного книжника и интерпретировали его в понятиях
бюрократического общества. Поэтому их тесты пестрят информацией
о чиновниках, титулах, налогах и т.д. Похожим образом описывали
монгольское общество и европейские путешественники. Их путевые
записки полны сообщений о феодализме, королях, сеньорах и васса-
лах. Действительно, со стороны (etic) империя Чингис-хана выглядела
как мощное милитаристское государство с сильной автократической
властью.
Далеко не таким предстает монгольское общество, если реконст-
руировать его на основе информации «Сокровенного сказания», соз-
данного в степной среде. Думается, что взгляд на кочевой мир изнури
(emic) более адекватен реалиям XIII столетия. Важным геополитиче-
ским фактором качала века, когда в результате постоянных военных
операций менялись границы образ/званных сообществ и возникала не-
обходимость их новой маркировки, становились идентификационные
практики. Зафиксированные в источниках, прежде всего в «Сокровен-
490
ном сказании» и «Сборнике летописей», эти практики позволяют ре-
конструировать менявшиеся в процессе сложения Монгольской импе-
рии представления монголов о собственной идентичности. Трудно
говорить о полном восстановлении реальной картины сложения ядра
империи, но надеемся, что нам улатось выявить некоторые основные
тенденции этно- и политогенеза ранних монголов.
Поскольку зачастую одно и то же понятие, прежде всего «монгол»,
выступает в роли гентильного (urug, obog, yasun), этнического (abog,
irgen. ulus) или потестарно-политийного (ultis) маркера, это свидетель-
ствует о значении родопле.менной социальной структуры в формиро-
вании Монгольского улуса. С этой точки зрения выделяется одна из
важнейших проблем — соотношение тех или иных социальных тер-
минов в идентификационной и политической практиках.
В работе проанализированы основные термины социальной орга-
низации в контексте средневековой монгольской политической куль-
туры — урук, ясун, обок, иргэн и улус. Отмечается, что в источниках
лишь те обшности, которые обозначаются терминами урук и ясун, от-
личаются гомогенностью, поскольку они маркируют кровное родсгео
(линидж,). Даже термин обок включен нами в эту группу достаточно
условно, поскольку иногда он выступает в роли такого же маркера, как
и два предыдущих. Чаще же он обозначает род (клан), т.е. структуру
гетерогенную, что характерно для этнических и потестарно-политий-
ного маркеров. Из двух первых терминов выделяется термин урук,
маркировавший линидж на уровне конического клана. В то же время
он мог обозначать группу, отделившуюся от основного рода. Свюь
между понятиями обок, иргэн и улус выражается в том, что род стано-
вятся основой иной социальной единицы, которая принимает наиме-
нование от правящего рода. Эти термины не только обозначают гете-
рогенные группы, но еще и употребляются в сходных контекстах, что,
безусловно, затрудняет интерпретацию.
Новая этническая общность, сформировавшаяся вокруг рода, обо-
значается в источнике терминами чр&н и улус или улус ирггш, которые
выступают как синонимы и обозначают (как и греческий термин -im-
нос) разные понятия — народ, люди, племя. Многозначность терминов
нашла отражение в монгольском источнике: иргм одновременно обо-
значает и татар вообще, и отдельные группы татар, монголов и кит,
являвшихся частью монголов, что отмечалось нами и в отношении
других общностей. Анализ употребления терминов прян иу.тус в ис-
торическом контексте позволяет заключить, что для периода сложения
Монгольского улуса характерны оба значения понятии меня: как
определенный этап эволюции сообществ, свячаиных кровным родст-
вом и предшествующих госуддрственности, и кис и^'птппая 4юр«а
политического союза.
Термины иргэн и улус фиксировали социально-потестарную общ-
ность гетерогенного характера, аристократией которой являлся пра-
вящий род, чей этноним стал политонимом, т.е. эти термины обозна-
чали крупные этносоциальные объединения, причем акцент делался на
людях. Размеры объединений, обозначаемых как иргэн улус, определя-
лись не границами территорий, хотя последние и были достаточно
определенными, а фиксировались кругом лиц, возглавлявших отдель-
ные его части. Личное участие в данной общности закреплялось в ге-
неалогии. Причем то, что оно могло быть не фактическим, а фиктив-
ным, только подтверждает ее актуальность.
Социальный организм, обозначаемый монгольскими терминами
иргэн к улус, не представлял собой государственного образования.
Употребление двух слов разными языками (тюркского — улус, тунгу-
со-маньчжурского — иргэн) в одинаковом значении объясняется мно-
гокомпонентностью монгольского этноса, находившегося в рассмат-
риваемый период на стадии активного этно- и политогенеза. Исследо-
вание терминов иргэн и улус, которые использовались как в этниче-
ском ([монгольский] народ = [монголы]), так и в потестарном (племя
[монголов]) смысле, свидетельствовало, что для монгольского обще-
ства рассматриваемого периода была характерна нерасчлененность
общественного сознания. Совмещение этнического и потестарного
сознания служит доказательством не только многозначности указан-
ных терминов (народ, люди, племя), но и частичного совпадения их со
значением термина обок. Следовательно, в данном случае мы имеем
дело с явлением типологическим, характерным и для других народов.
Можно представить иерархию таксонов: урук (линидж) — обок
(род) — иргэн улус (племя, вождество). При этом один этноним мог
употребляться с каждым из таксонов, обозначавших уровень социаль-
ной организации, и таким образом превращаться в политоним, по-
скольку совокупность родов только этнической языково-культурной
общности становилась также консолидированной социально-
потестарной организацией — племенем как этносоциальной общно-
стью, наименование которому давал правящий род.
Активное участие расширявшегося Монгольского улуса в полити-
ческих событиях региона требовало маркировки типа внешнеполити-
ческих отношений, когда они не регламентировались генеалогией. Для
этого использовались общеизвестные термины кровного родства отец-
сын, старший брат — младший брат. Во внешнеполитической прак-
тике они указывали на степень отношений «господства-подчинения»
между лидерами общностей. Если эти термины подчеркивали подчи-
ненность одного сообщества другому (старший-младший), то термин
анда маркировал равноправные отношения.
492
В работе описан процесс монголизации на территории Трехречья
племен, союзов, политий, включенных в Монгольский улус как в ре-
зультате завоевания, так и добровольного присоединения. Тогда наря-
ду с гентильным смыслом имени монгол (как и кият) возрастало
и другое его значение— социальное. Для обозначения вошедших
в состав Монгольского улуса общностей разного уровня использовал-
ся термин богол, который указывал на их подчиненность властной
элите и выступал механизмом социально-политической интеграции.
Этим термином отмечалась лишь подчиненность Чингис-хану и его
роду, а не личная или групповая несвобода. Кроме того, фиксирова-
лись изменения в социально-политической структуре, перекодирова-
лись социальные статусы даже тех родственных групп, которые воз-
главлялись лидерами, стоявшими выше Чингис-хана в генеалогиче-
ской таблице.
Укрупнение Монгольского улуса и усиление гетерогенности союза
порождают разные уровни идентификации и ведут к формированию
нового этнического сознания. Группы, включенные в союз, сохраняя
имя, принимают и имя лидирующей группы. Термин монгол не только
имел значение этнофора (этнофании), но и стал обозначать более
крупные потестарно-политические единицы, что свидетельствует об
актуализации другого уровня— потестарного, который обозначает
политию, являющуюся конфедерацией групп разного уровня (родов,
племен, союзов).
При изучении идентификационных практик, в частности этниче-
ской, были рассмотрены общее имя, миф о происхождении и ассоциа-
ция с определенной территорией. В работе была обоснована актуаль-
ность обоих типов родства: матрилинейного, где подчеркивается
трансляция имени монгол в генеалогии по женской линии, в частности
значение принадлежности к потомкам Алан-Гоа (нирун— наиболее
чистые монголы), и патрилинейного, выстраивавшего генеалогическое
древо тайджиутов. Победа Чингис-хана над тайджиутами привела к
монголизации генеалогии: поскольку в традиционной культуре млад-
шие сыновья принадлежат матери, Кабул-хан (потомок Бодончара,
младшего сына Алан-Гоа) и его потомки называются нируншш в пер-
вую очередь и за ними закрепляется этноним кият, что свидетельству-
ет о значимости объединения, которое сформировалось уже под его
властью. Анализ имен первопредков — Бортэ-Чино и Гоо-Марол,
ставших одним из идентификационных кодов, позволяет говорить
о двухсоставности властной элиты Монгольского улуса (тайджиуты
и монголы) до окончательной монголизации. Не только эксплицитные,
но и имплицитные данные позволяют предположить, что эти базовые
этнонимы являются обозначением воинских союзов медведей (монго-
493
лы) и волков (тайджиуты). Реконструкция этнической конфигурации
агентов политической практики Монгольского улуса позволяет выра-
зить дуальность разными кодами: тайджиут-нукуз-чино-борджигин-
Бортэ-чино / монгол-кият-Гоа-Марал.
Закрепление властных полномочий за двухсоставной элитой отра-
зилось в появлении двойного этнонима кият-борджигин, что соответ-
ствовало другому идентификационному коду — монголы-тайджиуты.
Таким образом, можно выделить основные элементы идентификаци-
онной практики: подчеркивание потестарно-политических границ
(монголы вообще, они же — дарлекины, куда включались и этнические
монголы, и иные группы — богол); выделение властвующей элиты, не
являвшейся потомками Бортэ-Чино по мужской линии, через матри-
линейную систему родства (нирун), в которой, в свою очередь,
ретранслируется через старших сыновей маркер правящего рода —
кият. Включение этнонима кият в обозначение общностей (кият-юр-
ки, кият-куралас, кият-борджигин и т.д.) указывает на лидирующее
положение в регионе. Различные основания (само)идентификации по-
рождают идентификационные уровни иерархии, которые находятся
в сложных взаимосвязях, зачастую тесно переплетаясь.
Если говорить об институциональном аспекте проблемы, то услож-
нялась социально-политическая структура, углублялась полиэтнич-
ность и ассимиляционные процессы, изменялась социальная страти-
фикация монгольского общества, формировалась новая социокультур-
ная среда — имперская идеология и новые ценностные ориентации.
Но корпоративная собственность рода Чингис-хана на власть в Мон-
гольском улусе сохранялась и распределялась между его потомками
по принципу деления уделов на правое и левое крыло. Привлеченные
на службу представители покоренных народов, занимавшие достаточ-
но высокие позиции в иерархии, но не включенные в правящую вер-
ховную элиту Чингисидов, обозначались термином харачу, что отде-
ляло их от представителей Золотого рода и подчеркивало двойствен-
ность элиты — чингисид/нечингисид. Таким образом, термин харачу,
как и богол, не обозначал социального экономически зависимого слоя
(простолюдины), а моделировал отношения господство-подчинение
на имперском уровне, маркируя приоритетный доступ к власти пред-
ставителей рода Чингис-хана.
При реконструкции властного механизма после смерти Чингис-
хана необходимо учитывать наличие двух принципов передачи власти:
примо- и ультимогенитурного, что значительно усложняет выявление
иерархии статусов. Распределение полномочий в Монгольском улусе
между представителями Золотого рода при корпоративной собствен-
ности на власть осуществлялось в соответствии с делением уделов на
494
крылья, которое проходило при каждом переходе власти к сыновьям
после смерти родителя, что, в свою очередь, еще более усложняло
властную структуру. Какой бы ни была эксплицитная информация
источников, объяснявшая переход власти к тому или иному претен-
денту, анализ имплицитных данных позволяет выявить механизм это-
го процесса. С одной стороны, согласно примогенитурному принципу,
старшими во властной элите кият-борджигинов считались потомки
старшего сына Чингис-хана — Джучи (правое крыло), что подтверж-
дается их непременным участием в избрании хагана. Это было обу-
словлено тем, что старший являлся носителем харизмы рода и, следо-
вательно, гарантом целостности и благоденствия общности. С другой
стороны, огромное значение для процветания монгольского мира имел
сакральный центр, который был связан с коренным юртом (очагом
рода), т.е. левым крылом, всегда переходящим к самому младшему
сыну, часто имевшему титул отчигт. Это было достаточно легитим-
ным основанием для претензий на власть самых младших представи-
телей кият-борджигинов, что объясняет непрекращавшуюся борьбу за
власть Даридай-отчигина (младший брат Есугэя) с Чингис-ханом
и Ариг-Буги с Хубилаем. Именно с левым крылом был связан трон,
который занимал носитель наивысшего титула «хаган», после смерти
Чингис-хана им был Угэдэй. После смерти хагана Угэдэя и его на-
следника Гукжа власть возвращается в коренной юрт к сыновьям Тулу«.
Важным фактором монгольской традиционной политической куль-
туры, определявшим функционирование механизма власти, была не-
расчлененность традиционного сознания, что обусловило возможность
соединения в одном лице сакральных и профанных функций. Связь
каждого из упомянутых статусов с определенной формой сакрально-
сти (старшего рода— с харизмой, хагана— с троном, младшего —
с родовым очагом) служила основанием для исполнения ими ритуа-
лов, общественных, социально значимых обрядов, в том числе интро-
низации. Статус главы удела предполагал выполнение властных
функций, которые часто не только формально, но и фактически соче-
тались с военной функцией, поскольку военные единицы (тумены)
состояли из представителей правого и левого крыла.
Три главных властных статуса — старший и младший рода и ха-
ган — довольно трудно уложить в иерархию. Можно лишь констати-
ровать, что в Монгольской империи признавались власть хагана (как
верховного правителя), авторитет старшего и сакральность младшего.
Если в верховной элите Монгольской империи этот механизм по-
строения властных отношений можно проследить, то в уделах, после
многократного деления их на крылья, выявить соотношение статусов
довольно сложно. Дробление на крылья потомков умершего правителя
495
в каждом поколении усложняло структуру властной элиты кият-борд-
жигинов, ослабляло связи с центром даже внутри крыла, что инспири-
ровало постоянную борьбу за обладание верховной властью. «Сбор-
ник лепописей» содержит бесчисленные описания стычек как между
потомками Джучи и Чагатая, Угэдэя и Тулуя, так и внутри улусов, по-
скольку в традиционной политической культуре монголов иерархия
статусов не определена, а бесконечное деление на крылья приводило
к перепроизводству элиты.
Властные отношения между центром и правителями уделов носили
амбивалентный характер. С одной стороны, полицентричность Мон-
гольской империи, а также значительные расстояния между ее частя-
ми приводили к тому, что возглавляемые членами правящего рода ки-
ят-борджигин уделы представляли собой непрочные структуры, к то-
му же стремящиеся к отделению от центральной власти. С другой сто-
роны, принадлежность к клану кият-борджигинов моделировала гра-
ницы общности, обозначаемой как Монгольский улус или Великий
Монгольский улус, что подтверждалось периодическим участием пред-
ставителей клана в интронизации, хурилтае или ежегодном обряде.
Декларация имени имела исключительное значение для подтвер-
ждення нденгнчностн сообщества, несмотря на расширение его соста-
ва. При откочевке значительной части монголов в Трехречье новая
родина стала обозначаться как Великая Монголия (по китайским ис-
точникам — «да мэнгу [го]»), где денотат Великая обозначал террито-
рию вторичной колонизации и таким образом отделял ее от прароди-
ны, где жили «водяные монголы» (usutu monggol). Последние, по на-
шему мнению, могут ассоциироваться с встречающимся в китайских
хрониках политонимом «монгол-шивэй», что обозначает союз, в кото-
ром монголы занимали лидирующие позиции (на это указывает упо-
минание их имени первым). Таким образом, можно говорить о суще-
ствовании двух Монголии, которые были реальными объектами внеш-
неполитической практики китайской администрации.
Хотя в «Сокровенном сказании» собственная территория не обо-
значается как Великое Монгольское государство или Великая Мон-
гольская империя (Yeke monggol [ulus]), а первым письменным свиде-
тельством, сохранившим это обозначение, является печать Гуюка на
послании его папе Иннокентию IV, основываясь на свидетельстве ки-
тайских хронистов, можно считать, что с начала XIII в. это имя было
самоназванием политии, сложившейся в Трехречье при лидерстве
монголов. Для обозначения территории вторичной колонизации наря-
ду с именем Великая Монголия использовался также такой достаточно
известный и распространенный маркер идентичности, как монголо-та-
тары (мэн-да). Причем и этот маркер носил достаточно официальный
496
характер: под этим именем монголы были известны в Европе и фикси-
ровались в официальных китайских документах. Следовательно, на-
звание политии, обозначая появление новой реальности, с одной
стороны, указывало на ее отделенность от территории прародины,
а с другой — фиксировало гетерогенность этого образования.
Ключевой вопрос долголетней дискуссии между монголоведами:
можно ли характеризовать данное общество как государство или это
был иной тип общества эпохи политогенеза? Ответ на данный вопрос
во многом зависит от того, что мы понимаем под государством. Преж-
де всего необходимо напомнить, как и когда появился этот термин.
Латинское слово status стало употребляться в политических дискур-
сах по крайней мере с XIV в. и характеризовалась многозначностью.
В Италии термин siato понимался как правящая власть вообще и как
аппарат этой власти [Скиннер 2002: 39]. Во Франции понятие etat обо-
значало статус, сословие, объединение сословий («генеральные шта-
ты»), государство, нация [Кола 2002: 75-76, 111-113]. Подобная тер-
минологическая неопределенность была обусловлена тем, что тогда
в Европе происходило строительство наций, а также формирование
территориальных властных структур иного типа («национальные го-
сударства»). Новые институты власти стали осмысляться в существу-
ющей терминологии.
По-видимому, наиболее рельефно новый контекст термина «госу-
дарство» сформулировал Н.Макиавелли. Окончательное же осмысле-
ние сути государства приходится на период европейского абсолютиз-
ма, когда оно начинает восприниматься как искусственный, отделен-
ный от общества и правителей институт (согласно Т.Гоббсу, «Левиа-
фан»). К середине XVIII в. термин уже прочно вошел в европейскую
науку [Скиннер 2002: 58-60]. Однако эта же терминология продолжа-
ла использоваться для обозначения сословного деления общества.
В Европе сложилась традиция параллельно использовать понятие «го-
сударство» для обозначения не только структуры общества, но и всего
общества в целом (суверенная единица, «государство-нация», «стра-
на»). В русском языке этимология понятия «государство» более со-
звучна терминам царство, империя, нежели понятию правительство
[Ильин 1997: 192-196].
Итак, можно говорить о двух смысловых значениях данного поня-
тия: в широком понимании — государство как страна, нация-государ-
ство, которое нередко употребляется в обыденном языке, и в узком
институциональном значении — государство как правительство, кото-
рое чаще используется в специальных научных текстах. В данной ра-
боте используется узкая трактовка дефиниции государство, т.е. этот
термин понимается как синоним таким понятиям, как правительство,
17 — 3699 497
аппарат управления. Поэтому, говоря о Монгольской империи и как
о государстве, следует оговариваться, что имеется в виду. Если пер-
вое, то несомненно это самостоятельная полития, независимая суве-
ренная страна; если же второе, то необходимо уточнить, что в данном
случае понимается под правительством или аппаратом управления.
Согласно классическому определению М.Вебера [1990: 535-537],
в политической антропологии принято считать, что государство отли-
чается от предшествующих форм управления (вождество) наличием
монополии на легитимное применение насилия [Fried 1967: 230, 235;
Service 1975: 16, 296-307; Ciaessen, Skalnik 1978: 21-22, 630, 639-640;
1981: 487, etc.]. Иными словами, «арифметика» государства может
быть выражена в формуле: «вождество + насилие = государство» [Бел-
ков 1995: 172]. Не без основания многие исследователи сомневаются,
что данный признак может считаться надежным критерием государст-
венности. Один из наиболее последовательных критиков этой точки
зрения, Р.Карнейро, полагает, что многим раннегосударственным об-
разованиям как раз не хватало монополии на использование силы. Для
подтверждения он ссылается, в частности, на англосаксонские законы,
в которых было записано, что любой может сам убить ограбившего
его вора и даже получить за это определенное вознаграждение [Саг-
neiro 1981: 68; ср.: Савело 1977: 81].
Есть мнение, что государство не всегда обладает монополией на
насилие [Геллнер 1991: 28]. В качестве примера называются феодаль-
ные королевства средневековой Европы, которые не имели ничего
против междоусобных войн вассалов, если они оставались лояльными
своему сюзерену. Еще один пример — Ирак начала XX в.: государство
не могло запретить стычки между племенами кочевников и было вы-
нуждено ограничиваться косвенным контролем. После каждого столк-
новения участники конфликта обязывались предоставить полицейским
службам подробную информацию о количестве пострадавших и полу-
ченных трофеях [Геллнер 1991: 29]. В то же время монополию на
применение силы можно найти во многих безгосударственных обще-
ствах. Например, у горцев Атласа нет аппарата организованной власти
и специальных карательных институтов. Право на наказание и кон-
троль за порядком возложен на общинную группу [Кола 2001: 339-
340]. Следовательно, этот признак не может рассматриваться в качест-
ве критерия для определения государства.
Более правильно было бы делать акцент не столько на монополии
на насилие, сколько на институтах власти. Если обратиться к класси-
ческим определениям государства, то они в первую очередь имеют
в виду наличие специализированного аппарата управления. Так, «Бри-
танская энциклопедия» определяет государство как «политическую
498
организацию общества, или тело политики: более узко термин отно-
сится к институтам правительства. Термин стал известен в 16-м веке,
в значительной степени как результат его использования Макиавелли
в „Государе"». Практически во всех определениях государства при-
сутствует такой признак, как обязательное наличие особого аппарата
управления. Кроме того, все большее число исследователей склоняют-
ся к мнению, что данный признак есть единственный универсальный
критерий для определения государственного общества [Геллиер 1991:
27-29; Годинер 1991: 51; Белков 1995: 171-178; Якобсон 1997: 6; Бе-
рент 2000: 237 и ел.; Бондаренко 2001: 245; Коротаев 2003: 54-63, и др.].
С предельной лаконичностью суть этого понятия выразил К.Виттфо-
гель: государство — это «управление профессионалами» [Wittfogel
1957:239].
Интеграция общества на государственном уровне предполагает на-
личие бюрократии, единой религии, судопроизводства и полицейской
машины, т.е. особых специализированных учреждений, предназначен-
ных для управления. Гражданские чиновники ответственны за управ-
ление, контроль над информационными потоками, мобилизацию ре-
сурсов, военные — за завоевания и оборону от врагов, а иногда и за
поддержание внутренней стабильности, религия — за создание общей
идентичности и освящение существующего строя [Johnson, Earle 1987:
246, 318-319; 2000: 304; Earle 2002: 16].
Сказанное означает, что государство — это не просто совокупность
людей, управляющих обществом. Лица с управленческими обязанно-
стями наличествуют везде — в ирокезском племени, греческом поли-
се, африканском вождестве. Вспомнив первый признак знаменитого
ленинского определения классов и применив его к дефиниции госу-
дарства, получаем, что государство есть большая группа людей, прича-
стных к управлению. Эта группа может быть разделена на специали-
зированные подразделения или ведомства (министерства, канцелярии
и т.д.) либо в принципе не быть институализированной и находиться
при дворе, ставке (по Веберу— в «штабе») правителя. Необходимо
также учитывать, что органы управления гетерархическими общест-
вами отличались от подобных органов в территориальных государст-
вах, которые должны были развивать многоуровневые бюрократиче-
ские иерархии [Trigger 2003: 219-220].
Важно также отметить, что лица, выполняющие управленческие
обязанности в пред- и раннегосударственных обществах, могут быть
разделены на: общих функционеров, деятельность которых включает
несколько видов занятий; специальных функционеров, выполняющих
обязанности только в какой-то одной области управления; неформаль-
ных лиц, чья профессия напрямую не связана с управлением, однако
п· 499
они в силу своего статуса или иных причин могут оказывать влияние
на принятие решений (родственники, придворные, священники и т.д.)
[Ciaessen, Skalnik 1978: 576]. Поскольку общие функционеры и не-
формальные лица могут существовать не только в ранних государст-
вах, но и, например, в вождествах, только категория специальных
функционеров может служить критерием для определения государст-
венности.
Таким образом, государство — это не отдельные лица, занимаю-
щиеся управленческой деятельностью, а целый аппарат, т.е. совокуп-
ность специализированных организаций и учреждений. Такие учреж-
дения имеют соответствующую структуру и состоят из определенного
числа сотрудников, получающих вознаграждение за выполнение своих
обязанностей.
Специализированные институты управления хорошо известны
в раннегосударственных обществах и тем более в сложившихся тра-
диционных государствах. В империи Карла Великого, например,
имелся многочисленный центральный аппарат власти. «Высшие чины,
советники, секретари, образовывавшие двор государя, сохраняли те же
функции, что и при Меровингах, но они были более многочисленны-
ми, а главное — более образованными. Хотя государственные акты
по-прежнему издавались преимущественно в устной форме, письмен-
ность все более поощрялась, и одной из главных целей культурного
возрождения... было совершенствование профессионализма королев-
ских чиновников» [Ле Гофф 1992: 45]. У германского императора
Генриха II только одна свита составляла не менее тысячи человек [Ус-
ков 2001: 34].
Однако наличие лиц, исполняющих те или иные хозяйственные
функции при дворе правителя, и государственного аппарата — далеко
не одно и то же. Для сравнения можно отметить, что в XI-XII вв. при
французском дворе также были придворные и служащие, отвечавшие
за королевскую кухню, поставки вина, лошадей, развлечения и т.д.
Однако государственный характер двору придавало наличие канцеля-
рии, камерариев — лиц, ответственных за казну и инсигнии королев-
ской власти [Стукалова 2001: 71-74]. К Новому времени численность
чиновников в странах Европы значительно возросла. Так, в начале
XVIII столетия в Англии было уже около 10 тыс. чиновников, а во
Франции —4 тыс. [Волков 1999: 149,276].
Однако в государствах Востока чиновников было гораздо больше,
особенно в Китае. Уже в Ханьский период функционировало 120 тыс.
чиновников, а в правление династии Тан бюрократический аппарат
увеличился до 370 тыс. В различных ведомствах штат чиновников ко-
лебался от 64 единиц в ведомстве общественных работ до 319 человек
500
в ведомстве чинов [Бокщанин 1993: 282, 296, 304]. В Японии, согласно
кодексу «Тайхорё», только в столице было около 900 чиновников
и около 4,5 тыс. канцеляристов и обслуживающих лиц. В провинции
общее число чиновников составляло 3,7-3,9 тыс. [Волков 1999: 147,
235]. В центральном аппарате корейского государства Силла было
примерно 1300 гражданских и 3700 военных чиновников. В корёское
время число военных чиновников возросло на несколько сот человек,
количество же гражданских бюрократов увеличилось почти в 2 раза
[Волков 1987:55, 107].
Только к середине XIX в., когда государства Запада окончательно
превзошли страны Востока по ВВП и военно-техническим показате-
лям [История Востока 1999: 639-648], численность чиновников в го-
сударствах ядра капиталистической мир-системы стала измеряться
сотнями тысяч, а в некоторых странах даже превышала 1 млн. человек
[Волков 1999: 149,276].
Исходя из приведенных данных следует признать, что примени-
тельно к Монгольской империи периода Чингис-хана нельзя говорить
о больших группах специальных функционеров. В разделе «Юань
ши», посвященном описанию чиновников (шэныии), сказано: «Юань-
ский Тай-цзу возвысился из северных земель, он объединил [под своей
властью] свой народ. Племена пребывали в дикости, не было системы
городов и предместий. Обычаи страны были безыскусственны и вели-
кодушны, не было запутанности многочисленных служебных дел,
только с помощью темников управляли войсками, с помощью опреде-
лявших наказание по делам чиновников управляли административны-
ми делами и наказаниями. Используемых на этих должностях было не
более 1-2 родственников императора и наиболее влиятельных под-
данных. Когда же обрели Великую китайскую равнину, Тай-цзун
впервые учредил десять лу («дорог»)' и податное ведомство, отобрал
конфуцианских сановников для использования их [в этом ведомстве].
Приходивших в подчинение цзиньцев жаловали в соответствии с их
прежними должностями: если они были синшэн, или юаныиуай, то
и жаловали их должностями синшэна, или юаньшуая. Когда только
закладывалось начало, пока ещё не было времени для установления
долговременных законов» [ЮШ цз. 85].
Из этой пространной цитаты следует, что в период правления Чин-
гис-хана не существовало сложившегося аппарата управления. Такой
аппарат начинает складываться только в период правления Угэдэй-ха-
гана. Завершение формирования бюрократического аппарата прихо-
дится на годы правления пятого монгольского хагана — Хубилая. Со-
гласно произведенным подсчетам, в Китае в юаньское время общее
число ранговых чиновников составляло 22 490 человек, в том числе
столичных — 506, дворцовых — 2089, провинциальных — 19 895. Из
этого числа 6791 были сэму и 15 738 китайцев. С учетом того, что
монголов должно было быть не менее чем сэму, общее число чинов-
ников, вероятно, превышало 33-34 тыс. [Боровкова 1971: 8].
Однако сказать, что империя Чингис-хана не является государст-
вом, было бы слишком просто. Сложность заключается в том, что речь
идет о сложившемся государстве, т.е. таком аппарате управления, ко-
торый приобрел институализированные формы. Такие феномены, как
государственность, классовая структура и частная собственность, по-
являются в процессе длительной эволюции. По этой причине ряд ис-
следователей в разных странах и, возможно, независимо друг от друга
пришли к мнению, что целесообразно выделять некоторые переход-
ные фазы между доиерархическими безгосударственными обществами
и сложившимися доиндустриальными государствами (цивилизация-
ми). Ключевое место в этом ряду занимает такая форма политической
организации, как раннее государство.
Теория «раннего государства» была разработана в первой половине
70-х годов XX в. и явилась своего рода ответом на догматические мар-
ксистские интерпретации докапиталистических обществ. В ней есть
немало общего с концепцией «дофеодального общества» А.И.Неусы-
хина, согласно которому еще до возникновения феодализма в Европе
существовали иерархические политические структуры, которые явно
не попадали под классические признаки феодализма. Несколько позже
к таким же выводам пришел П.Скальник, который предположил, что
многие политические структуры доколониальной Африки не соответ-
ствуют характеристике феодализма и правильнее было бы обозначать
их термином «раннее государство». Впоследствии эта идея была раз-
вернута им в кандидатской диссертации, которой не суждено было
быть защищенной в социалистической стране. Именно в эмиграции
сформировался творческий союз П.Скальника с Х.Дж.М.Классеном
и вышли первые два тома о раннем государстве [Ciaessen, Skalnik
1978; 1981]. В этих книгах, особенно в первой, авторы понимают ран-
нее государство как «централизованную социополитическую органи-
зацию для регулирования социальных отношений в сложном страти-
фицированном обществе, разделенном по крайней мере на два основ-
ных страта, или возникающих социальных класса— на управителей
и управляемых, отношения между которыми характеризуются поли-
тическим господством первых и данническими обязанностями вторых;
законность этих отношений освящена единой идеологией, основной
принцип которой составляет взаимный обмен услугами» [Ciaessen,
Skalnik 1978: 640]. Авторы выделили по степени зрелости три типа
ранних государств: зачаточные (inchoate), типичные (typical) и пере-
502
кодные (transitional) [Ciaessen, Skalnik 1978: 22, 641]. Ранние государ-
ства должны трансформироваться в зрелые формы доиндустриального
государства (mature state), в которых имеется развитый бюрократиче-
ский аппарат и частная собственность [Ciaessen, van de Velde, Smith
1985; Ciaessen, van de Velde 1987; Ciaessen 2002].
Теория «раннего государства» оказала значительное влияние на по-
следующее развитие отечественной политической антропологии. По
всей видимости, это было обусловлено тем, что представители нео-
эволюционизма (как и его предшественника— классического эволю-
ционизма) концептуально оказались очень близки к марксистам (дос-
таточно хотя бы напомнить подзаголовок книги Ф.Энгельса «Проис-
хождение семьи, частной собственности и государства» — «В связи
с воззрениями Л.Г.Моргана»). Под определенным влиянием неоэво-
люционизма оказались и наши учителя — Л.С.Васильев, Л.Е.Куббель,
А.М.Хазанов, а через них и следующее поколение отечественных по-
литантропологов.
При этом многие общества, которые в работах Х.Дж.М.Классена
и П.Скальника описаны как зачаточные ранние государства [Ciaessen,
Skalnik 1978: 593], в книге о происхождении государства Э.Серви-
са интерпретированы только как вождества [Service 1975: 150 ff.; см.
также Earle 1997: 33^t6, 200-203; Бондаренко 2001: 243]. Сейчас уже
очевидно, что это было ошибкой, поскольку в теории «раннего госу-
дарства» не только не прописаны четко отличия между ранним госу-
дарством и вождеством, но и стало совершенно ясно, что зачаточные
ранние государства — это не государства, а обычные вождества. Ка-
кое же это государство, если в нем отсутствует главный критерий го-
сударственности — специализированный аппарат управления . Кросс-
культурный анализ концепции показывает, что только в типичном
раннем государстве появляются признаки государственной организа-
ции — чиновнический аппарат, письменный свод законов, аппарат су-
дей и пр. [Bondarenko, Korotayev 2003]. Следовательно, концепция
«раннего государства» частично подменяет концепцию «вождества»
и ряд обществ, которые относятся к зачаточным ранним государствам,
вполне могут быть охарактеризованы как вождества.
Это обусловлено тем, что в первой книге П.Скальника и Х.Дж.Клас-
сена о раннем государстве вождества представлены как очень непроч-
ные структуры (можно даже сказать, что это скорее племена, чем вож-
дества). Согласно Скальнику, теория «раннего государства»— про-
дукт соединения ряда идей структурно-функционалистской политан-
тропологии, неоэволюционизма и творческого марксизма (концепции
азиатского способа производства и раннеклассового общества) [Skalnik
2004: 79]. Сами создатели теории первоначально практически ни-
503
чего не знали о вождестве и в первой книге не затронули эту концеп-
цию. Только во второй книге они подняли вопрос о различиях между
вождеством и ранним государством [Ciaessen, Skalnik 1981: 491]. Тем
не менее и в этом издании представления о вождествах в концепции
«раннего государства» были даны как о нестабильных и подвержен-
ных распаду небольших политических системах, хотя хорошо извест-
но, что вождества могли быть очень крупными и устойчивыми. Ины-
ми словами, там, где другие исследователи обнаруживали вождества,
Скальник и Классен видели ранние формы государства.
В связи с этим, во-первых, представляется необходимым пересмот-
реть классическую типологию ранних государств, оставив в ней не
три, а только одну модель собственно раннегосударственного общест-
ва— типичное раннее государство. Во-вторых, следует признать, что
те общества, которые ранее интерпретировались как зачаточные ран-
ние государства, правильнее было бы определять как сложные или (ес-
ли речь идет о кочевых империях) суперсложные вождества. В-треть-
их, переходные ранние государства следует рассматривать как сло-
жившиеся зрелые доиндустриальные (или традиционные) государст-
ва, поскольку для них характерны все признаки сложившейся государ-
ственности3. В-четвертых, необходимо рассмотреть, насколько приме-
нимы признаки типичного раннего государства к монгольской держа-
ве периода Чингис-хана.
Для типичного раннего государства характерно сохранение клано-
во-линиджных связей, но при некотором развитии внеклановых отно-
шений в управляющей подсистеме [Ciaessen, Skalnik 1978: 22, 641].
В этом отношении необходимо отметить, что в отличие от большинст-
ва империй кочевников территориальное деление наиболее ярко мо-
жет прослеживаться у монголов в период создания державы Чингис-
хана в 1206 г. В «Сокровенном сказании» (§ 202) дается подробный
список 95 нойонов, которым были пожалованы тысячи. Среди них нет
близких родственников — в основном это боевые соратники хана, свя-
занные с ним личными связями. Однако с течением времени, после
смерти основателя державы на высших уровнях управления возобла-
дали старые клановые связи. Это прослеживается при изучении длин-
ных генеалогических списков, приведенных в «Джамит ат-Таварих».
В то же время в управленческом аппарате остались лица, связанные
с правителем персонально.
Другой признак раннего государства касается способа получения
управленческой элитой дохода. Источником существования должно-
стных лиц являются как «кормления», так и выплата жалованья [Ciaessen,
Skalnik 1978: 22, 641]. Здесь необходимо отметить, что нет ника-
ких сведений о регулярных выплатах должностным лицам за выпол-
504
пение их функций при жизни Чингис-хана. Позднее, в голы царство-
вания Угэдэя на территории Северного Китая чиновники не получали
жалованья (фэн лу). Они жили за счет эксплуатации подчиненного им
населения. Жалованье было введено только при Хубилае, но и оно бы-
ло не настолько велико, чтобы чиновники прекратили обирать населе-
ние и вымогать взятки [Мункуев 1965а: 117].
Один из важнейших признаков раннего государства — наличие
письменного свода законов [Ciaessen, Skalnik 1978: 22, 641]. Этого
очень непростого вопроса мы касались в VI и VII главах книги. В дан-
ном случае для нас не принципиально, существовал ли на самом деле
письменный свод законов. Более важным представляется то, что так
называемая «яса» была скрыта от посторонних, к ней имел доступ
только ограниченный круг лиц из числа потомков основателя империи
и она не использовалась в обычной юридической практике. Несомнен-
но, в таком случае можно говорить только о первых шагах к созданию
письменного права.
Следующий признак раннего государства — наличие специального
аппарата судей, которые разбирали бы большинство юридических во-
просов [Ciaessen, Skalnik 1978: 22, 641]. Лица, которые разбирали спо-
ры и конфликты, были известны еще до 1206г. Такие функции, на-
пример, были вменены Бельгутаю [Козин 1941: § 154; Rachewiltz2004:
771]. В «Сокровенном сказании» говорится о том, что Чингис-хан по-
ручил Шиги-Хутуху заниматься судебными разбирательствами [Rachewiltz
2004: 134-135]. В помощь ему даны дружинники кебтеулы
[Козин 1941: 173]. И хотя дзаргучи, похоже, имели гораздо более ши-
рокой круг обязанностей, чем только судейские, этот признак можно
отнести в пользу признания империи Чингис-хана ранним государ-
ством.
Еще один признак раннего государства заключается в том, что доля
прибавочного продукта, изымаемая в пользу чиновников, имела уста-
новленный характер и взималась как в форме дани, так и посредством
привлечения к принудительному труду [Ciaessen, Skalnik 1978: 22,
641]. О взимании с кочевников дани и других повинностях известно со
времени правления Угэдэй-хагана. С земледельцев при Чингис-хане
налоги не взимались— основной формой дохода монголов была во-
енная добыча. Только после смерти Завоевателя Мира, по мере при-
соединения территории Цзинь по предложению Елюя Чуцая в 1231 г.
она была обложена налогами.
Наибольшая сложность возникает в связи с самым важным, с на-
шей точки зрения, признаком раннего государства. Согласно Классе-
ну, в раннем государстве появляются специальные чиновники и лица,
помогающие им [Ciaessen, Skalnik 1978: 22, 641]. Однако, сколько
505
человек составляют «государственный аппарат», не уточняется.
Х.Дж.М.Классен говорит, что «этот аппарат может быть ограничен
только несколькими функционерами» («this apparatus can be limited to
a few functionaries only» — в личном письме Н.Н.Крадину от
23.03.2006). С такой точкой зрения трудно согласиться, поскольку то-
гда стирается граница между вождеством и ранним государством.
В настоящий момент невозможно предложить какой-либо один на-
дежный критерий разграничения этих форм политической организа-
ции. Однако следует отметить точку зрения Н.Ц.Мункуева, согласно
которой «вплоть до 1260г. на китайской территории фактически не
существовало гражданской администрации. Например, только при Ху-
билай-хане в .ту были созданы циун-гуань фу „главные управления" во
главе с цзунь-гуань („главноуправляющими") и монгольскими даруга-
чи — чиновниками с контрольными функциями» [Мункуев 1965: 104].
Выводы выдающегося отечественного монголоведа полностью со-
относятся с интуитивными ощущениями составителей династийной
хроники «Юань ши». Достаточно напомнить заключительные строки
цз. 1 летописи, в котором высказывается сожаление, что в период
правления Чингис-хана не существовало специальных чиновников,
которые могли бы подробно записать все его деяния, поэтому многое
кануло в Лету. Еще более откровенно звучат упомянутые выше пер-
вые строки цз. 85 этого произведения, посвященного описанию чи-
новничества. Там сказано, что при Чингис-хане нравы были просты
и сердечны, вся администрация сводилась лишь к военачальникам
и судьям. Подобных лиц из числа ханских родственников, ближайших
друзей и нойонов насчитывались единицы.
Следует сделать еще одно важное уточнение. Исходя из сформули-
рованного нами понятия государственного аппарата, было бы непра-
вильно рассматривать монгольское войско как один из институтов го-
сударства. Тот факт, что в эпоху Чингис-хана не было профессиональ-
ной армии (ее представлял народ-войско), не ускользнул от проница-
тельного Джувейни. «Это войско подобно крестьянству, которое вы-
плачивает все виды податей и не выказывает какого бы то ни было
протеста... Это также крестьяне в виде армии, все воедино, от мала до
велика, от знатного до низкого, во время битвы рубят саблями, стре-
ляют из луков, колют копьями и способны выполнить все приказания»
[Juvaini 1997: 30]. Даже сами жители страны осознавали, что их поли-
тическая система держится на войне (цит. по [Мункуев 1965а: 71]).
Иногда встречается и такая точка зрения, что «десятичная система»
организации армии как раз и являла собой институт государства. То,
что дисциплинированная армия ничего общего не имеет с бюрократи-
ческим государством, прекрасно понимали современники описывае-
506
мых процессов. «Когда [они] поднимают [сразу дижс| несколько cot
тысяч войск, [у них] почти не бывает никаких документов. От коман-
дующего до тысячника, сотника и десятника [все] осуществляют (ко-
мандование] путем передачи [устных] приказов». — писал Чж.ю хун
[Мэн-да бэй-лу 1975: 67].
Таким образом, по четырем признакам Империя Чннгпс-хана боль-
ше тяготеет к вождеству, по двум — к раннему государству. Если
взять более поздний период правления Угэдэя, то ситуация будет совер-
шенно иная. Имеются только два признака вождества (доходы элиты,
отсутствие письменных законов), остальные свидетельствуют о ранне-
государственном характере монгольского общества. Интересно, что
в работе Д.М.Бондаренко и А.В.Коротаева, которые анализируют базу
данных ранних государств Классена методами статистического анали-
за, общества кочевников находятся как раз между зачаточными и vu-
пичными ранними государствами [Bondarenko, Korotayev 2003: 112],
Как же тогда охарактеризовать Империю Чингис-хана — вождест-
во (которое Классен называет зачаточным государством1 или все-таки
раннее государство? В этой ситуации все зависит от методологических
пристрастий. Если следовать концепции «раннего государства« Клас-
сена и его последователей, мы должны признать державу Чингис-хана
раннегосударственным обществом. Если же придерживаться концеп-
ции «чифдома», то в Монгольском улусе начала XIII в. легко найдем
признаки суперсложного вождества. Далеко не случайно существует
точка зрения, что раннее государство — это просто-напросто более
мощный, более сложный вариант вождества [Белков 1995]. «Государ-
ство отличается от вождества главным образом своим большим мас-
штабом, большим и более разнообразным населением и более жесткой
стратификацией... Интеграция на этом уровне происходит вне нефор-
мального контроля наследственной элиты. Она требует государствен-
ной бюрократии, государственной религии, судопроизводства и поли-
цейской машины» [Johnson, Earle 1987: 318-319].
Подобные споры представляются нам схоластическими и доста-
точно непродуктивными. Особенно когда речь идет о мультиполитии4,
состоящей из разнородных элементов разной степени культурной
и/или цивилизационной сложности. По этой причине мы не видим
смысла в однозначных заключениях, подобных тому, что в таком-то
году Монгольский улус, монгольское общество не было государством,
а вот в таком-то году барьер государственности был преодолен. Это
эссентистская постановка проблемы, о терминах надо договариваться,
а не спорить.
В данной монографии принята единая система понятий. Теоретиче-
ские основания этих идей сформулированы в первой главе. Другие
исследователи вправе вкладывать в те же термины несколько иной
смысл. Но нельзя забывать, что они могут высказывать свои критиче-
ские замечания только в том случае, если говорят на общем понятий-
ном языке. Иначе любая полемика будет бессмысленной.
Для нас гораздо важнее те базовые структурные принципы сред-
невекового монгольского общества, которые, как мы надеемся, уда-
лось выявить в ходе работы над этой книгой. То был особый, весьма
специфический мир, во многом непонятный и непривычный для пред-
ставителей оседло-земледельческих обществ. Он может быть понят
и осмыслен только в том случае, если смотреть на него глазами со-
племенника-степняка — воина и скотовода. Несомненно, у представи-
телей оседло-городских цивилизаций был несколько иной взгляд на
природу этого мира, который также надо иметь в виду. Однако это ни
в коей мере не умаляет ни оригинальности социально-экономических
и культурных способов адаптации монгольских кочевников к внешне-
му окружению, ни их вклада в мировую историю.

Примечания

' Подробнее о термине «государство» см. [Schurmann 1956:
57-58, note 7].
2 Для зачаточного раннего государства характерны·. 1) доминирование клано-
вых связей; 2) существование должностных лиц за счет доли собираемой ими ре-
дистрибуции; 3) отсутствие узаконенной правовой кодификации; 4) отсутствие
специальных судебных органов; 5)количественная неопределенность редистри-
буции, дани и поборов; 6) слабое развитие аппарата управления [Ciaessen, Skalnik
1978:22,641].
1 Для переходного раннего государства характерны: 1) преобладание назначе-
ния на должность в административном аппарате; родственные связи играют роль
только на самых высших уровнях иерархии; 2) доминирование системы выплаты
жалованья чиновникам над системой «кормлений»; 3) завершение кодификации
законов; 4) наличие судейского аппарата; 5) хорошо отлаженное налогообложе-
ние, которое превратилось в регулярную функционирующую систему; 6) дея-
тельность аппарата контролировалась многочисленными чиновниками [Ciaessen,
Skalnik 1978:22,641].
4 Подробнее о термине «мультиполития» см. [Коротаев 2003:60-62].

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история