Библиотека Гумер - оккультизм

Глава восьмая. ПРОТИВОБОРСТВО ЯЗЫЧЕСТВА И ХРИСТИАНСТВА в X в.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Приспособление язычества к нуждам рождающегося государства происходило в условиях соперничества с такими мировыми религиями, как христианство и мусульманство, что нашло свое отражение в легенде "о выборе веры".

Особенно тесны были связи с христианскими землями. Христианским было население берегов Черного ("Русского") моря: Херсонес, Керчь, Тмутаракань; христианство еще в 860-е годы приняла родственная Болгария.

В христианизации молодой, но могучей державы Руси была прямо заинтересована Византийская империя, считавшая, что каждый народ, принявший христианскую веру из рук императора и константинопольского патриарха, уже тем самым становился вассалом православной империи. К X в. христианство стало крупной политической силой в средневековом мире. Сочетание Нового завета, проповедовавшего смирение и покорность властям, с архаичным воинствующим, жестким и изворотливым Ветхим заветом, законом библейских книг, сделало христианство в высшей степени удобным для рождающейся феодальной государственности стран Европы и Ближнего Востока. Используя терминологию киевского митрополита Иллариона, написавшего в середине XI в. "Слово о законе и благодати", можно сказать, что государственная власть империй и королевств для своего утверждения в стране и для войн с соседями широко использовала библейский "закон", а народным массам предоставляла евангельскую "благодать" с её сильнейшим стержневым аргументом - восстановлением справедливости в будущей потусторонней жизни.

Ко времени Игоря и Святослава русские дружинно-купеческие экспедиции в своих ежегодных тысячеверстных путешествиях соприкасались со многими христианскими странами. В Царьграде русские проводили целых полгода, распродавая привезенные сюда результаты зимнего полюдья и запасаясь такими греческими товарами, как "паволокы (шелка), золото, вино и овощи (фрукты) разноличьнии". Естественно, что при таком устойчивом контакте с христианскими землями христианство могло проникать в русскую среду, что мы и видим по ряду документов IX в., особенно с 860-х годов. (Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956, с. 73 - 78; Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси. М., 1980, с. 59 - 65 (историография вопроса).)

Возникает миссионерская деятельность греческой православной церкви: на Русь был послан митрополит Михаил (болгарин), крестивший киевского князя Осколда.

Одним из путей проникновения христиан в Киев известный историк русской церкви Е. Е. Голубинский справедливо считает приход на службу к киевскому князю варягов из состава константинопольской норманской общины, крещеных скандинавов. У варягов-скандинавов был свой, хорошо наезженный этими мореходами, морской путь в Константинополь, который почему-то уже два столетия в нашей научной и популярной литературе смешивается с путем через Восточную Европу. Нестор в своем тексте ведет читателя от Черного моря вверх по Днепру и далее в Балтийское море, указывая, что из варяжской Балтики можно морем, без всяких волоков доплыть до Рима и Царьграда. Историков до сих пор путает общий заголовок этого параграфа; так как вопрос о варягах имеет прямое отношение к нашей теме, приведу текст Нестора:

"Бе путь из Варяг в Гръкы и из Грък По Дънепру и вьрх Дънепра волок до Ловоти и по Ловоти вънити в Ильмерь езеро великое, из него же езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое Нево (Ладожское) и того езера вънидеть устие в море Варяжьское (Балтийское и Северное)".

В этой части параграфа описывается путь по Восточной Европе из Византии, "из Грек", в Скандинавию. Далее следует описание пути "из Варяг в Греки":

"И по тому морю ити даже и до Рима (путь вокруг Европы), а от Рима прити по тому же морю к Цесарюграду". (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 6.)

Путь из Варяг в Греки обозначен как хорошо известный нам путь скандинавских флотилий по единому водному пространству (по тому же морю) от Балтики и Северного моря через Ламанш, мимо Нормандии, через Гибралтар в Средиземноморье к норманским владениям в Италии и в Константинополь, где норманны служили в императорской дворцовой гвардии. Эти варяги византийской службы естественным путем принимали христианство, знали в какой-то мере греческий язык. Можно вполне согласиться с Е. Е. Голубинским, что именно из этих константинопольских варягов вербовались наемные дружины киевских князей: "Варяги в весьма большом числе переходили из Константинополя в Киев".(Голубинский Е. Е. История русской церкви. М., 1901, т. I, первая половина тома, с. 70.)

Летописец позаботился о своих читателях и в приведенном выше географическом параграфе указал реально существовавший в IX - X вв. путь норманнов в Константинополь единым морским маршрутом мимо Италии и Африки ("жребий Хамов").

Вероятно, именно таких, частично византинизированных, варягов киевские князья и посылали в Царьград с дипломатическими поручениями.

В княжеском посольстве Игоря в 944 г. были "людии русьскые (русские подданные) хрьстьяне", а во время принесения присяги самим князем в Киеве часть дружины присягала в церкви св. Ильи на Подоле - "мънози бо беша варязи и козаре хрьстьяне". Христианство здесь выступает не как русская вера, а как вера наемных чужеземцев ("варязи") или грекоязычного населения Хазарии. В дальнейшем мы неоднократно увидим, что конфронтация русского язычества с византийским христианством неразрывно сплетается с темой противодействия буйным отрядам наемников-варягов. Оформлению языческого пантеона 980 г. непосредственно предшествовало описанное в летописи под этим же годом изгнание варягов из Киева молодым князем Владимиром. "Показав путь" наемникам, стремившимся в Византию, князь известил императора: "Се, идуть к тобе варязи. Hе мози их дьржати в граде - оли то сътворять ти зъло в граде, якоже и сьде (в Киеве). Hъ расточи я разно, а семо (на Русь) не пущай ни единого".(Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 95.)

Первым языческим действием, описанным летописью, было принесение в жертву Перуну христианского юноши-варяга. "Бе же варяг тъ (отец юноши) пришьл из Грьк и дьржаше вътайне веру хрьстияньску". Варяг был, как видим, из тех константинопольских норманнов, о которых писал Голубинский. Причину того, что варяги исповедовали христианскую веру в это время тайно, мы выясним в дальнейшем. Причина недовольства варягами была не в том, что они христиане, а в том, что они "творили зло". Точно так же и причина конфронтации язычества с христианством лежала глубже, и варяги-христиане были лишь частным случаем.

Основой опасений киевских князей и их настороженности по отношению к христианству была политика Византийской империи. Для Руси, перемежавшей мирные торговые связи с военным нажимом на Византию (ради этих же связей), принятие христианства могло означать невольный вассалитет, а усиление христианства на Руси - увеличение числа потенциальных союзников православной Византии.(Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси, с. 273-275.) Поэтому на протяжении нескольких десятилетий X в. мы наблюдаем внутри Руси значительное усиление язычества, как бы сознательно противопоставленного византийскому христианству.

Религиозный вопрос был поднят на уровень международной политики. Особенно четко это проявилось после похода Игоря на Византию в 943 г. и заключения договора 944 г., уже в правление вдовы Игоря Ольги (с 945 г.). В летописных текстах ни слова не говорится о жреческом сословии, о языческих волхвах на Руси и об их действиях в это время, но без учета этого общественного элемента, столь хорошо описанного y западных славян, нам будет трудно осмыслить многие события. Ольга начала свое правление как ярая и беспощадная язычница, а в дальнейшем приняла христианство и стала ревностной сторонницей новой веры.

По суздальской летописи, названной Татищевым летописью епископа Симона. Ольга благоволила христианам и предполагала креститься в Киеве, "но учинить было ей того без крайнего страха от народа никак невозможно. Того ради советовали ей ехать в Царьград, якобы для других нужд и тамо креститься".(Татищев В. H. История Российская. М., 1963, т. II, с. 47.)

Для решения вопроса о месте и времени крещения Ольги мы располагаем только русскими источниками: летописной повестью об Ольге и "Памятью и похвалой князю русскому Володимеру", написанной Иаковом Мнихом в середине XI в. Иаков Мних, современник летописца Никона, широко использовал летописные данные (отличающиеся в датах от "Повести временных лет"). Крещение Ольги он относит к 955 г.("По святом же крещении си блаженная княгини Олга живе лет 15 … и успе месяца июля в 11 день в лето 6477". Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 242. Если Иаков считал целыми годами, то дата крещения - 955 г., если же он скрупулезно отсчитывал количество месяцев, то - 954 г. Обычно при таком счете первым годом считался год события; тогда мы должны остановиться на 955 г.)

Летописная дата - 6463 (955 г.). Оба источника говорят о крещении Ольги в Константинополе. У Иакова много риторики, но очень мало фактических данных. Летописная же повесть полна интересных, но далеко не всегда достоверных подробностей: княгиня приняла христианство в самом Константинополе "и крьсти ю цесарь с патриархъмь". При крещении Ольга получила имя Елены. Легендарной подробностью является то, что будто бы император Константин Багрянородный, восхитившись Ольгой, захотел жениться на ней: "И по крьщении призъва ю цесарь и рече ей: "Хощю тя пояти собе жене". Константин был в это время женат и подобного предложения сделать русской княгине не мог. Летописная легенда продолжает: Ольга заявила цесарю, что так как он стал её крестным отцом, то по закону не может жениться на ней. Цесарь будто бы ответил: "Преклюкала (перехитрила) мя еси, Ольго!".(Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 70 - 71.)

Возможно, что подобная крылатая фраза и была произнесена Константином, но, разумеется, по другому поводу, так как поездка Ольги в Царьград не принесла дипломатического успеха ни той, ни другой стороне, а Ольга, возвратившись в Киев, отказалась от посылки военной помощи грекам, хотя и обещала её ранее. Вот по этому поводу и могло появиться словцо цесаря. Это тем более вероятно, что крещение Ольги в Царьграде византийскими источниками не подкрепляется.

В Константинополе состоялось то, чего так опасались русские люди - византийский император расценил Ольгу-христианку, регентшу русской державы при малолетнем сыне, как своего вассала: цесарь "дасть ей дары мъногы … и отъпусти ю нарек ю дъщерию собе". Если император действительно крестил русскую княгиню, то тем самым она уже становилась его крестной дочерью, но по тексту летописи он нарек её дочерью не в церковном, а в политическом смысле.(Сахаров А. И. Дипломатия древней Руси, с. 278. Hе могу согласиться с автором только в том, что титул дочери императора "чрезвычайно возвышал светскую власть на Руси" (с. 279).) Мы знаем много примеров в летописи, когда слово "отец" применялось в феодальном, иерархическом смысле и брат называл брата "отцом", признавая тем его сюзеренитет.

Рассказ летописи построен не так, что Ольга, завершив дела, самостоятельно уехала из Царьграда; здесь указано, что император отпустил её, обязав прислать военную помощь и ценные товары и напомнив о её вассальном положении "дочери". Ольга испугалась создавшейся ситуации, она боялась возвращаться на Русь изменницей прадедовским обычаям и "дочерью" греческого царя. Придя к патриарху, чтобы испросить y него благословение на отъезд домой ("благословения просящи на дом"), княгиня призналась в своем страхе: "Людие мои погани (язычники) и сын мой поган да бы мя бог съблюл от въсего зъла!" (Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 71.)

Патриарх утешает княгиню целым рядом библейских примеров божественной помощи праведным людям, коротко перечисляя их имена. Если мы учтем содержание этих легенд о библейских персонажах, то увидим, что в большинстве случаев речь идет о противостоянии двух разных вер. Давид, гонимый Саулом и скрывавшийся в пустыне и в лесах, привлекает на свою сторону местных жрецов. Даниил борется с иноверными жрецами, молится богу, и львы, к которым он брошен на съедение, лижут ему руки. Три отрока, отказавшиеся поклоняться золотому языческому идолу, брошены на сожжение в "пещь огненну", но ангел охранил их, и они остались невредимы.

Все эти примеры божественного покровительства, приведенные патриархом, должны были укрепить дух княгини, уезжавшей в языческую страну, где почитали идолов, где жрецы языческих богов могли распоряжаться судьбами людей.

Летописная повесть о крещении княгини Ольги создана или сильно обработана значительно позже, чем то время, о котором она говорит: во-первых, здесь уже упоминаются её внуки, которых не могло быть в 955 г., так как Святославу, родившемуся в 942 г., было тогда только 13 лет. Во-вторых, автор повести путает императоров Константина и Иоанна Цимисхия (царствовавшего много позднее).(Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 69; Новгородская летопись. М.; Л.. 1950, с. 113-115.)

Повесть искусственно вставлена в летопись в середину пустых годов 948-963, помеченных только цифирью, без каких бы то ни было событий. Доверять летописной дате поездки Ольги в Царьград нельзя, а между тем, для понимания сущности событий, происходивших в середине X в., предшествовавших созданию языческого пантеона в 980 г., дата крещения княгини очень важна.

В. H. Татищев, опираясь на позднюю Иоакимовскую летопись, полагал, что княгиня Ольга крестилась в 945 г.(Татищев В. H. История Российская. М., 1962, т. I, с. 106.)

Другие ученые XVIII в. тоже начали сомневаться в достоверности даты "Повести временных лет" и предлагали, опираясь на сочинение Константина "О церемониях", принять 946 г., но это тогда же вызвало возражения и была предложена другая дата - 956 г., близкая к летописной. (Булгар Евгений. Историческое разыскание о времени крещения российской великой княгини Ольги. СПб., 1812, с. 73, 83, 99.)

Впоследствии по расчету чисел, месяцев и дней недели (среда 9 сентября и воскресенье 18 октября) приемов Ольги y Константина Багрянородного установили дату 957 г.14 (Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 102.)

В настоящее время Г. Г. Литаврин, изучив заново историю вопроса и пересмотрев византийские источники, остроумно обосновал отвергнутую некогда дату - 946 г. (Литаврин Г. Г. О датировке посольства Ольги в Константинополь. - История СССР, 1981, № 5, с. 180 - 183.)

Эту дату можно подкрепить целым рядом других соображений. Что касается места крещения Ольги, то следует согласиться с Голубинским, что княгиня приехала в Константинополь уже крещеной и со своим священником (духовником?) Григорием, а крестилась, по мнению исследователя, в Киеве. (Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 77.)

Предположительно можно говорить и о Херсонесе, как месте крещения княгини по пути в Царьград, но никаких данных для этого нет.

Таким образом, на середину 940-х годов падает целый сгусток событий, связанных и с христианством и с язычеством:

943. Поход Игоря на Византию. Получение дани-контрибуции с греков.

944. Договор с Византией об "обновлении ветхого мира".

944-945. Полюдье Игоря и убийство его древлянами. Месть Ольги древлянам.

944/945. Поход киевских войск на землю Древлян. 946. Поездка Ольги в Константинополь, к которой приурочено принятие христианства княгиней. (Приведенные даты недостаточно точны. Так, договор датируется 944 г., а в летописи он помещен под 6453 г., т. е. 945.

В некоторых случаях ощущается наличие не только мартовского, но и сентябрьского стиля летоисчисления: начало полюдья Игоря помещено в конце годовой статьи с пометой: "И приспе осень", а продолжение рассказа о полюдье отнесено в другую годовую статью. Дважды повторена дата 6453 г. (с. 51 и 61). Некоторые эпизоды искусственно приурочены к тем или иным годам. Пятнадцать лет обозначены только цифрами годов без описания событий. Хронологию 944 - 965 гг. нужно восстанавливать заново. Возможно, что точные даты вставлены в разнородные рассказы позднее.)

Принятие христианства княгиней-правительницей означало обострение конфронтации язычества и христианства. Происходила поляризация киевских дружинных верхов: наемные варяги (частично константинопольского происхождения и христианизированные), греко-болгарское духовенство и часть русских, принявших новую веру, составляли одну группу, которой противостояли дружинники-язычники, тесно связанные с широким кругом племенной провинциальной знати и "всякого княжья", кругом еще целиком языческим.

Немаловажен был вопрос и сюзеренитета христианской Византии; он смягчался только тем, что Русь как государство еще не приняла византийского православия и пока еще не считалась вассалом империи, но борьба с христианством велась не только ради защиты своих прадедовских богов и обычаев; это была борьба за свою государственную независимость, политическую суверенность. Правительство Ольги, как мы видим, сильно опасалось того, что "люди погани" и могут причинить великое зло. У него, очевидно, были в памяти кровавые эпизоды в Болгарии, последовавшие за принятием князем Борисом христианства в 864 г. Тогда, в 865 г., болгарская знать подняла против князя бунт в десяти комитатах его державы; князя хотели свергнуть, а византийское духовенство истребляли. (История на България. София, 1981, т. 2, с. 218-219.) Примерно то же самое могло произойти и на Руси при Ольге, когда она уговаривала подросшего сына принять христианство: "Живяше же Ольга с сынъмь своимь Святославъмь и учашеть и мати кръститися. И не брежаше того, ни в уши вънимаше. Hо аще къто хотяше волею крьститися - не браняху (не воспрещал), но ругахуся тому. Якоже бо Ольга часто глаголаше: "Аз, сыну мой, бога познах и радуюся; аще ты познаеши и ты радоватися начьнеши". Он же не вънимаше того, глаголя: "Како аз хощю ин закон прияти един? А дружина сему смеятися начънуть!" Она же рече ему: "Аще ты крьстишися - вьси имуть тоже творити". Он же не послуша матере и творяше нравы поганъскыя … Се же к тому гневашася на матерь… (Ольга) моляшеся за сына и за люди по вься нощи и дьни, кърмящи сына своего до мужьства его и до възраста его". (Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 73 - 74.)

В этом рассказе весьма неправдоподобно звучат жесткие ответы Святослава и гнев на родную мать будто бы в то время, когда мать еще воспитывала его "до возраста его". Для нас представляет большой интерес точная хронология перехода власти от Ольги к её "возросшему и возмужавшему" сыну Святославу. Здесь в источниках много противоречий. Одно из них основано на ошибочной летописной дате крещения Ольги - 955 г. Иаков Мних в XI в. писал, что "по святом же крещении си блаженная княгыни Олга живе лет 15 и успе месяца июля в 11 день в лето 6477" (969).(Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 242.)

При этом счете Ольга была христианкой в годы 955 - 969, но это не сходится ни с действительной датой (Terminus ante quern) её крещения в 946 г., ни с загадочными обстоятельствами её последних дней в июле 969 г., когда княгиня специально пригласила Святослава, чтобы сделать предсмертные распоряжения о способе её погребения:

"Ольга призва сына своего Святослава и заповеда ему: с землею равно погрести ю, а могылы не сути (не насыпать), ни тризн творитя, ни бдына деяти…". (Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908., с. 115.)

Другими словами, княгиня-христианка опасалась, что князь-язычник похоронит её по торжественному языческому обряду под высоким холмом кургана с тризной и устройством "бдына". По поводу последнего слова А. А. Шахматов замечает: "нам непонятное". Это слово ("бъдынъ") часто толкуют как погребальное строение, домовину, но О. H. Трубачев определяет как "толстый древесный ствол, столб". Археология и письменные источники подтверждают такое толкование: (Трубачев О. H. Этимологический словарь славянских языков. М., 1976, вып. 3, с. 112.)

Ибн-Фадлан сообщает что заключительным этапом погребального церемониала являлась установка столба на вершине кургана-"могилы" и надписание на столбе имени умершего.

Д. Я. Самоквасов, раскапывая Черную Могилу, обнаружил на вершине кургана следы древнего столба. В летописной записи об Ольге изготовление столба ("бдын деяти") поставлено на последнем месте. Быть может, наследием языческих бдынов являются севернорусские (часто старообрядческие) надмогильные памятники, представляющие собою не кресты, а простые массивные столбы ("голбцы") с небольшой двускатной кровлей наверху и иконкой.

Странная со стороны христианки просьба не хоронить её по языческому обряду разъясняется сведениями новгородской летописи: "И бе заповедала Олга на творити трызны над собою - бе бо имущи прозвугора (пресвитера - священника) втайне. И тъи похорони ю, блаженную Олгу … Защитил бо есть господь сию блаженную Ольгу от противника - супостата диавола". (Новгородская I летопись, с. 120 - 121.)

Очевидно, конфронтация с христианством была настолько сильной, что великий князь не только гневался на свою мать, но и запретил ей явно отправлять православные обряды. У умирающей Ольги были опасения, что её суровый и победоносный сын, враждовавший в это время с Византией, может похоронить её по дедовскому обычаю в кургане. В летописи даже не указано, где укрыл пресвитер останки княгини "от супостата дьявола": "и несъше, погребоша ю на месте … (пропуск)". (Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 80.)

Существенное примечание о тайном исповедании христианства Ольгой заставляет нас пересчитать хронологию 940-960-х годов, ставя своей задачей срок "возмужания", политической самостоятельности такого убежденного сторонника язычества, как Святослав, установление того времени, когда сын получил право гневаться на мать. Для примерного предварительного расчета примем во внимание устойчивые возрастные рубежи, бытовавшие в древней Руси:

1. В 3 года мальчика подстригают и впервые сажают на коня. Обряд назывался "постриги".

2. В 7 лет мальчик переходит от женского воспитания к мужскому. Его начинают учить грамоте.

3. В 12 лет отрок считается полувзрослым; князья брали сыновей в этом возрасте в походы и даже в сражения.

4. В 17 лет юноша уже считался "возросшим и возмужавшим" - Иван Грозный именно в этом возрасте венчался на царство.

Рассмотрим применительно к этому традиционному русскому распорядку известные нам факты жизни Святослава и Ольги.

6450 (942 г.) "В се же лето родися Святослав y Игоря". (ПСРЛ. М., 1962, т. II, с. 34.)

945 г. Трехлетний Святослав, сидя на коне, символическим броском копья начинает войну с древлянами.

946 г. Примерно в этом году Ольга принимает христианство и осенью едет в Царьград к Константину Багрянородному (возможно, для пролонгации договора 944 г. при новом императоре).

952 г. Ольга строит в Киеве церковь св. Софии (деревянную).

954 г. Святославу 12 лет. Возможно, что в это время, когда Святослав по возрасту уже полностью вошел в дружинные дела, мать и предложила ему креститься, а он отвечал, что "дружина моя сему смеяти начнут". Княжич еще не дорос до того, чтобы пренебрегать мнением отцовской дружины.

955 и 957 гг. Ошибочные даты поездки Ольги в Царьград.

959 г. Святославу 17 лет. Вполне вероятное время, когда достигший зрелости Святослав мог не только "творить норовы поганьскыя", но и начать "гневаться на матерь". 9 ноября скончался император Константин, покровитель Ольги. В этом же году Ольга послала посольство к германскому королю Оттону I, завершившееся впоследствии посылкой католического епископа на Русь. 960 г. Ольга уже 15 лет - христианка (счет годов в средневековых источниках включал и год события, в данном случае - 946).

962 г. Католический епископ Адальберт прибыл в Киев, но был изгнан; "на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с великим трудом едва спасся". (Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 103.)

964 - 967 гг. (летописные даты не очень надежны). Походы Святослава на Хазарию, Вятичей и на Болгарию. Святослав в Переяславце на Дунае.

968 г. У Святослава уже трое сыновей. Нападение печенегов на Киев, где оставалась Ольга. Летописец сочувствует Ольге.

969 г. Ольга перед смертью просит сына не хоронить её по языческому обряду, так как она тайно исповедует христианство. Смерть Ольги. Место её погребения (по христианскому обряду) в летописи пропущено. Позднее тело было перенесено (в 1007 г.?) в Десятинную церковь.

Предложенные мною сопоставления разъясняют, как мне кажется, многое в том языческо-христианском противоборстве в эпоху Святослава, которое так подчеркнуто нашей летописью. Конфликт Святослава и его языческой дружины с Ольгой начался в тот момент, когда регентство княгини кончалось. Очевидно, Святослав запретил публичное проведение христианского культа (молебны, крестные ходы, водосвятия и пр.), отдав главное место "норовам поганьским".

Ольга стала, очевидно, наполовину тайной христианкой, исповедуя, но не демонстрируя свое православие. При таком понимании событий мы не должны будем упрекать Иакова Мниха в использовании неточной даты крещения Ольги (955) - он добросовестно сказал о том, что княгиня 15 лет после крещения угождала богу добрыми делами. Об отречении от христианства или о запрете обрядов оратор XI в., естественно, умолчал.

Приурочение конфликта с возмужавшим сыном к 959 - 960 гг. объясняет нам и странный эпизод с обращением Ольги к Оттону, вызвавший столько размышлений y историков. (Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси, с. 293 - 298.)

Дело, по всей вероятности, обстояло проще, чем его иногда хотят изобразить, предполагая переориентацию русского государства в его церковной политике с Византии на Германию и Рим. Утесненная сыном - великим князем, быть может, до отречения (притворного) от христианства, утратившая своего высочайшего православного покровителя - Константина - Ольга искала другую точку опоры. Опора оказалась крайне ненадежной, Адальберт едва ушел от киевских язычников и больше никаких попыток в этом направлении не делалось. Посольство Ольги к Оттону было, как представляется, личным делом княгини-вдовы, ущемленной языческим боярством Киева. Недаром по поводу этого посольства были недоумения и при королевском дворе: послы, "как оказалось впоследствии, просили притворно".(Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси, с. 293.) С юридической точки зрения это действительно было "ложно", "фиктивно" (в источнике и применено слово "ficte"), так как посольство было от княгини, а не от Руси, как от государства.

Последние десять лет жизни Ольга доживала, не проявляя христианской активности. Возможно, что при её дворе велась краткая летопись, стремившаяся сгладить остроту ситуации. Борьба язычества с христианством, очевидно, возобновилась при новой расстановке сил в 959 - 960 гг. В этой связи особый интерес приобретают приведенные y Татищева выписки из Иоакимовской летописи. Повесть о хождении Ольги в Царьград здесь изложена кратко, но в другом несколько тоне, чем в летописи. Если там сказано, что Святослав "не бороняше" креститься своим людям, то здесь говорится: "а от вельмож и смерть мнози прияша". Далее Иоакимовская летопись сообщает, что во время войны Святослава с христианской Византией он потерпел поражение "y стены долгие (какая сия стена, пишет В. H., и где, я описания не нахожу) все войско погуби". (Татищев В. H. История Российская, т. I, с. 111.)

Причину поражения видели в том, что находившиеся в русском войске христиане разгневали языческих богов: "Тогда дьявол возмяте сердца вельмож нечестивых, начата клеветати на христианы, сущия в воинстве, якобы сие падение вой приключилось от прогневания лжебогов их христианами. Он же (Святослав) толнко разсвирепе, яко и единого брата своего Глеба не пощаде … Они же (крещеные русы) с радостию на мучение идяху, а веры христовы отрещися и идолом поклонитися не хотяху … Он же видя их непокорение, наипаче на презвитеры яряся, якобы тии (православные священники) чарованием неким людем отвращают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорити и сожещи. И сам вскоре поиде, хотя вся христианы изгубити". (Татищев В. H. История Российская.)

Среди разрушенных церквей этот источник упоминает и стоявшую на горе (в настоящее время "Аскольдова могила") церковь св. Николая, в которой был погребен "блаженный Оскольд". (Татищев В. H. История Российская, с. HО.)

Смерть Святослава в бою с печенегами приписана здесь божьей каре за расправу с христианами в 971 г. Доверять такому компилятивному источнику XVII в., каким являлась Иоакимовская летопись, без проверки нельзя. Hо в данном случае y нас есть весьма убедительное доказательство достоверности её сведений: постамент идолов киевских языческих богов, поставленный в самом центре княжеского Киева, был вымощен плинфой и фресками христианского храма, разрушенного до 980 г. (Боровский Я. Е. Мифологический мир древних киевлян. Киев, 1982, с. 47-48; Килиевич С. Р. Детинец Киева. IX - первой половины XIII в. Киев, 1982, с. 57.)

Необходимо допустить, что y составителя Иоакимовской летописи мог быть в руках какой-то недошедший до нас более ранний источник, сообщавший сведения, часть которых блестяще подтверждена археологическими данными. Поход против византийского христианства выразился даже в договоре Святослава с Цимисхием 971 г. В этом документе, составленном в тяжелую для Святослава пору, нет упоминаний ни о крещении Руси, ни о какой-либо христианской церкви. Hа это обратил внимание еще Е. Е. Голубинский. (Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 90.)

Завершая рассмотрение последнего периода расцвета язычества Киевской Руси, когда древней религии приходилось совершенствоваться не только в государственных интересах, но и в противоборстве с проникавшим на Русь христианством, нам следует остановиться на интереснейшем произведении, отразившем в своеобразной эпической форме это противоборство, - на былине о Михаиле Потоке. Былина о Михаиле Потоке - широко распространенное и самое значительное по своему объему произведение русского богатырского эпоса: она насчитывает свыше 1100 строк, состоит она из двух частей, и каждая часть равновелика среднему размеру песен Илиады. Литература, посвященная этой былине, очень обширна; ею занимались В. И. Стасов, А. H. Веселовский, О. Миллер, В. Ф. Миллер, Г. H. Потанин, Б. И. Ярхо, Б. М. Соколов, В. Я. Пропп и др.( Подробную библиографию см. в работе: Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955, с. 525-526. К этой библиографии следует добавить важную статью М. H. Сперанского в издании "Былины" (М., 1916, с. 287 и ел.). Здесь же Сперанским помещен и наиболее полный текст былины. Собственное исследование Проппа, интересное рядом наблюдений, см. на с. 105 - 121. ) И все же в исторической интерпретации былины многое осталось незавершенным и должно быть изучено в комплексе с русскими и византийскими историческими свидетельствами и археологическими данными, которые дают убедительную датировку основному сюжету былины 35. (Рыбаков Б. А. Предпосылки образования древнерусского государства (Очерки по истории СССР III - IX вв. М., 1958, с. 816-827); Он же. Древняя Русь…, с. 47-49.)

Предметом обсуждения и спора было сходство данной былины с духовными стихами "калик перехожих", сходство с житием святого Михаила из Потуки, переплетенность отдельных элементов былины с мировыми бродячими сюжетами и др. Содержание былины иногда сводилось авторами только к тому, что она будто бы всего лишь "песня о женитьбе героя". (Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955, с. 105.)

Заслугой этого исследователя является верное (хотя и интуитивное) определение времени создания былины: "Государство, отраженное в ней, - Киевская Русь" (с. 105). Большинству былин В. Я. Пропп отказывал в этом.

Перейти к рассмотрению былины можно только после решения двух вопросов: во-первых, соответствует ли реальной действительности гиперболически описанная просторная могила жены героя, где он сам (давший ранее обещание умереть вместе с женой) помещается со своим конем и всем доспехом, а, во-вторых - что представляет собой странное имя героя: Михаил Поток (или Потык) с ударением на первом слоге?

Во всех вариантах былины очень красочно описывается могила, в которую должен лечь Михаил Поток. Жену Михаила везут к могиле на санях, как предписывал древний языческий обычай. Сама могила сооружена надежно:

Иногда, кроме самой могильной ямы, предусматривается и обширная деревянная домовина в ней:

"Колода"-домовина была построена из теса и такой величины, что Поток "заходил в колоду белодубову". Погребальное сооружение иногда названо "клетью", т. е. срубом. (Рис. 70). Все это в точности отражено археологическими раскопками некоторых дружинных курганов IX - X вв. на Киевщине и Черниговщине (вплоть до Стародуба), сосуществующих с основным видом погребения - сожжением.(Самоквасов Д. Я. Раскопки северянских курганов. М., 1916; Он же. Могильные древности Северянской Черниговщины. М., 1917; Смолiчев Петро. Чернигiв та його околицi за часiв великокнязiвських. - В кн.: Чернигiв та Пiвнiчне Лiвобережжя. Київ, 1928; Рыбаков Б. А. Древности Чернигова. М., 1949, с. 21-22; Блифельд Д. И. К исторической оценке дружинных погребений в срубных гробницах Среднего Поднепровья IX-X вв. - Сов. археология, 1954, т. XX, с. 154-155; Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Київ, 1977.) Могильные ямы, разумеется, не таких сказочных размеров, но тоже кубические; ширина обычно равняется глубине (3-4 м).(Д. Я. Самоквасов во время археологического съезда в Чернигове начал показательную раскопку очень большого кургана на Болдиных Горах: "В яму углублен (раскопочный) колодезь до 6 аршин (4 м 35 см), но её дна не встречено, а наступивший вечер побудил прекратить раскопку". (Самоквасов Д. Я. Раскопки северянских курганов, с. 33).) В срубных гробницах есть и "клети" и домовины-"колоды", не доходящие до стенок могильной ямы. Особый интерес представляют парные погребения знатного воина вместе с женщиной и оседланным конем, вполне отвечающие былинному описанию.

Дата курганов с такими погребениями - конец IX - первая половина X в., т. е. от Осколда до Игоря включительно, а может быть, и несколько позже. Курганы с такими клетями сосуществуют и хронологически и географически с известными нам дружинными курганами с сожжением и различие с ними объясняется не этнической, а религиозной основой: в курганах с сожжением погребены язычники, а в курганах со срубными гробницами погребены первые представители тех русов, "елико крестилися". Христианская обрядность категорически отвергала сожжение умерших. Хоронить следовало в земле, положив тело покойника головою на запад. Именно так и погребены люди в срубных гробницах. Конечно, ряд языческих черт еще остался в обряде: насыпка высокого кургана, захоронение коня, оружия и, конечно, самым главным диссонансом было погребение с умершим его жены или рабыни. Современники могли обойти этот щекотливый сюжет, если умели представить дело, как единовременную смерть супругов.

Срубные гробницы без трупосожжения есть в Киеве y Десятинной церкви, y Искоростеня, y Плеснеска, есть вокруг Чернигова, в Седневе и в Стародубе. Количество их невелико. В одном из шестовицких курганов такого типа найдена бронзовая печатка с изображением Иисуса Христа, которая могла удостоверить принадлежность её владельца к христианской общине и в то же время не являлась таким явным наружным признаком, как нательный крест, так как хранилась в сумочке-калите y пояса.(Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки…, с. 151, рис. 29. В публикации вещь ошибочно названа перстнем.) Для той эпохи, когда оказаться христианином было не всегда безопасно, подобное скрытое доказательство было вполне естественным.

С. С. Ширинский привел интересный сравнительный материал о подобных раннехристианских погребениях без языческого трупосожжения в Моравии; датируются они точно так же концом IX - началом X в.(Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии. - В кн.: Славяне и Русь. М., 1978, с. 203-206.)

Повествование былины полностью сходится как с археологическими реалиями (яма-погреб, клеть, домовина, бревенчатый накат, двое погребенных, оседланный и взнузданный конь, "сбруя ратная", посуда с пищей и питьем), так и с истолкованием этих курганов (без сожжения трупов) как христианских - в погребении православного Михаила Потока участвуют священники со всем причтом, а сверху на могиле ставят "деревянный крест". В одном случае археологические раскопки раскрыли картину, удивительно напоминающую былинную обстановку. В 1927 г. П. С. Смоличев исследовал в Шестовицах близ Чернигова курган с остатками тризны в его насыпи. В большой могильной яме (3,6X3,7 м) прослежены остатки домовины, погребение оседланного и взнузданного коня и двоих людей, мужчины и женщины. В числе оружия был хорошо сохранившийся меч IX - X вв. Датирует курган диргем Ахмеда Ибн-Исмаила около 913 г. Автор раскопок П. С. Смоличев отмечает, что "похороненные находились в сидячем положении, и мужчина обнимал женщину левою рукою". (Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки…, с. 175. Подробное описание расположения костей покойников убеждает в правильности такого объяснения.)

Недаром в былинах уцелела такая деталь:

Они сделали домовищечко, Чтобы можно лежа лежать, Лежа лежать и сидя сидеть, И стоя стоять. (Онежские былины. М.; Л., 1949, т. I, с. 371.)

Этим романтическим штрихом можно закончить проверку степени соответствия былинного рассказа о погребении христианина Михаила и его недавно крещеной (об этом специально идет речь в былине) жены такому смешанному христианско-языческому обряду, какой известен нам по археологическим материалам.

Второй вопрос касается имени и прозвища былинного героя. В литературе и то и другое рассматривалось в связи с житием болгарского святого Михаила Воина из Потуки, представляющем собою один из вариантов змееборческой легенды, близкой к легенде о святом Георгии, победителе змея.(Веселовский А. П. Разыскания в области духовного русского стиха. СПб., 1883, гл. IX; Он же. Праведный Михаил из Потуки. - ЗОРСА, 1883, т. XXXII, № 4: с. 355-367; Миллер В. Ф. Очерки русской народной словесности. М., 1897, т. I, с. 122-128; Веселовский А. H. Былина о Потоке и о сорока каликах. - ЖМНП, 1905, V, с. 303-313; Ярхо В. И. Эпические элементы, приуроченные к имени Михаила Потока. - Этнографическое обозрение. СПб., 1910 - 1911, с. 86 - 88; Павлов А. Догадка о происхождении древнерусского предания, которое называет первого русского митрополита Михаилом Сирином. - Чтения в Об-ве Нестора летописца. 1896, кн. XI, с. 22 - 26.)

В своей схеме русская былина и болгарское житие действительно несколько сходны, но вопрос о первородстве жития крайне сомнителен. Городок Потука упоминается только в 1323 г. и местонахождение его неизвестно. (Бурмов А. История на България през времето на Шишмановци (1323-1396). София, 1968, с. 232 - 233; История на България. София, 1982, т. III, с. 228 и 312.) Мощи Михаила из Потуки "открыты" якобы в 1206 г., а само житие написано в XIV в., но время жизни Михаила приурочено ко времени принятия христианства болгарами (память Михаила Воина празднуется современной православной церковью 22 ноября со ссылкой на 866 год).

Для Киевской Руси имя Михаил связано с первым крещением русов, о котором объявил в своем окружном послании константинопольский патриарх Фотий в 867 г. Крещение состоялось во время короткого соправительства двух императоров - Михаила III и Василия Македонянина в 865-866 гг.(Машин В. А. Христианство в России до св. Владимира, - Владимирский сборник. Белград, 1938, с. 9. ) Крестил русов некий митрополит Михаил: "В лето 886 (дата ошибочна) прииде Михаил митрополит в Русь, послан от Василия Македона, царя греческого и Фотия патриарха, иже (Михаил) уверяя русь вверже евангелие в огнь и не изгоре. И сим чудом ужаси русь и многия крести".(ПСРЛ, т. II, с. 239.)

Здесь поздняя русская летопись пересказывает сведения Константина Багрянородного, дополнив их именем митрополита - Михаил. В Иоакимовской летописи листы с описанием эпизода о несгоревшем евангелии утрачены, но на уцелевшем листе сохранилась заключительная фраза: "…Михаил же возблагодари бога иде в Болгары".(Татищев В. H. История Российская, т. I, с. 110.)

В Киево-Печерской лавре находились мощи митрополита Михаила50, а это указывает на существование давних легенд на эту тему. Представляет интерес и то, что гербом города Киева было изображение архангела Михаила. Это также подтверждает давность легенд о Михаиле, крестившем впервые русов, так как во времена Владимира Святого не было ни одного деятеля с именем Михаила. () Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 281.Существует былинный сюжет о богатыре Михайлике, оборонявшем крепостные ворота Киева; не лишено вероятия, что сюжет навеян иконой Михаила на воротах.(Легенди та перекази. Київ, 1985, с. 176-177.)

При византийском императоре Михаиле III действовали просветители славян Кирилл и Мефодий. При том же Михаиле в 865 г. крестился болгарский князь Борис, взявший имя Михаила. Одним словом, имя Михаила в памяти русских и болгар прямо и неразрывно связано с первым крещением в 860-е годы, что отразилось и в записях, и в легендах (и в "мощах"), и в именах исторических деятелей.

Вторая половина обозначения былинного героя - Поток (но никогда не Потук!) должна рассматриваться не в связи со средневековым городком, местоположение которого неизвестно, а в связи с обликом христианского патрона героя - архангела Михаила. По своему содержанию образ Михаила архангела вполне соответствовал раннефеодальной воинственной государственности славян Болгарии, Моравии и Киевской Руси, так как Михаил был не просто одним из архангелов, а являлся "архистратигом и небесных сил воеводою".(В апокрифическом "Хождение богородицы по мукам" именно архангел Михаил начинает свою экскурсию по аду с показа мучений грешников-язычников, "иже позабыта бога … и от камени тy устрой Трояна, Хорса, Белеса, Перуна …" (Келтуяла В. А. Курс истории русской литературы. СПб., 1913, ч. I, кн. 1, с. 202).)

По внешнему облику иконный архангел Михаил с его широко распростертыми крыльями вполне объясняет былинное прозвище - Поток - Потъкъ - "птица".(В некоторых русских говорах (например, в вятском) до сих пор птица называется "по'тка".) Былинный герой был, как архангел Михаил, Михаилом Потоком - Михаилом Птицей, что являлось сознательным напоминанием о времени первых крещений IX в., перенасыщенном разными историческими и полуисторическими Михаилами.

Судя по внезапному переходу в конце IX в. части русов Среднего Поднепровья (Киев, Чернигов, Стародуб) от традиционного языческого трупосожжения к полухристианскому погребению в могильных ямах и домовинах (правда, еще с женами и конями), христианство в 865-867 гг. было принято при князе Осколде не только "черноморской русью", как думали многие исследователи, но и Киевской Русью, где правил Осколд. Былина о Михаиле Потоке является сложным поэтическим отражением эпохи первоначального проникновения христианства на Русь, что наложило на нее некоторый отпечаток средневековых духовных стихов.

Былина о Михаиле Потоке прямо связана с нашей темой о противостоянии язычества и христианства в IX - X вв., а по своей форме очень близка к творчеству волхвов-кощунников X в., слагавших былины с мифологическим содержанием. Рассмотрим подробнее отдельные звенья этого интереснейшего произведения, состоящего из двух песен.

Песнь первая

Былина начинается с описания государственных богатырских дел - богатыри разъезжаются в полюдье дань собирать, покорять "языки неверные", "прибавлять земельки святорусской". Русь, со столицей Киевом показана как христианская земля, окруженная языческими племенами. Рассылает богатырей не всегда князь Владимир; вариант, отобранный М. H. Сперанским, не знает такого устойчивого эпического начала, как встреча всех богатырей во дворце Солнышка Владимира - здесь Владимира нет, а распоряжается всем старший из богатырей Илья Муромец. Сам он едет в степные края (на юго-восток от Киева), Добрыню посылает "за сине море" (в Лукоморье, к Уличай и Тиверцам?), а Михаила посылает покорять "корбу темную y грязи y черной" (Кривичи? "Черны-то грязи смоленские"… Или Вятичи с городом Корьдной?). Если полагать, что действие должно происходить в конце IX - начале X в., когда имя Михаила многократно связывалось с эпизодом первого крещения русов, то все в запеве былины вполне исторично: киевская дружина крещена, Уличей, Кривичей или Вятичей еще нужно "корить" - покорять, они действительно еще не входили в состав державы Руси и все они были еще язычниками. Вполне объяснимо и отсутствие Владимира.( Иногда причиной выезда Михаила из Киева является приказ князя настрелять белых лебедей на "вешних заводях".)

В поездке Михайло Поток встречает красавицу тоже с птичьим именем Марью Лебедь Белую. Марья - дочь местного царя; она - язычница, "поганая" и, более того, - колдунья-оборотень, умеющая превращаться то в птицу, то в девушку. Иногда героиня названа Авдотьей с многозначительным отчеством: Лиходеевна. Марья соглашается стать женой Михаила Потока, но с двумя условиями; первое связано с крещением:

В ранней записи (Кирша Данилов) жених и невеста разными способами добираются до Киева. Православный Михайло Поток уговаривает Авдотью:

Второе условие говорит о продуманном коварстве языческой чародейки:

Этот уговор был как бы расширением языческого обряда, при котором только жены следовали за умершими мужьями на тот свет; мужчины же никогда не погребались заживо при смерти жен. По уговору получалось равенство полов, невыгодное для богатыря.

Спустя некоторое время после того, как Михаиле и Марья повенчались, "приняли златы венцы" и стали "жить-то быть да семью сводить", Михаиле снова отослан князем за данью. Находясь в отлучке, за три месяца пути от Киева, Михаиле вдруг получает известие от птиц, что "Марья Лебедь Белая преставилась". Михаиле просит своего коня домчать его домой за три часа, так как он хочет честно выполнить уговор:

Пошол он, поскакал его добрый конь Реки-ты, озера перескакиват, А темыой-от лес промеж ног пустил, Пришол он, прискакал да во Киев град (Былины, с. 300.)

Михаиле созвал друзей-богатырей и упросил их собрать запасов на три года и изготовить для него и умершей жены глубокую и просторную могилу с колодой-домовиной. Спустили их во матушку во сыру-землю Зарыли-то их в желты пески.

Былинная могила, как мы видели, была устроена в точном соответствии с реальными срубными гробницами и курганами над ними, появившимися одновременно с первыми сведениями о христианстве русов. После завершения всех погребальных дел, когда живой Михайло с конем и сбруей ратной и мертвая Лиходеевна оказываются в подземной камере, выявляется колдовская сущность недавней поганой язычницы. В. Я. Пропп прав, говоря, что "её смерть оказывается мнимой. Неоднократно она в былинах прямо названа бессмертной, как бессмертным в сказке именуется Кощей. Она, - продолжает Пропп, - не боится смерти потому, что она живой мертвец, она выходец из царства смерти и туда же тянет Потыка". (Пропп В. Я. Русский героический эпос, с. 111.)

Пропп был очень далек от каких бы то ни было исторических или мифологических сопоставлений: он все время стремился ограничить смысл былины идущим из первобытности сюжетом добывания жены и его трансформацией в условиях государственности.(Пропп В. Я. Русский героический эпос, с. 121.) Но его слова о представительнице царства смерти хорошо вписываются в изложенную выше схему древнего мифа о Морене-Персефоне, одну треть года (превращенную в устах сказителей в "три года") проводящей именно в этом подземном царстве.

В том участке царства мертвых, какой представляла собою киевская могила Михаила и Марьи, вскоре после их погребения началась борьба Жизни и Смерти: появилась "змея подземельная", с которой начал биться Михайло, победил её, заставил принести живую воду и оживил Марью Лиходеевну. Нередко в могилу "приплывает" не реальная змея подземельная, а мифический Змей о двенадцати хоботах.(Онежские былины, т. I, с. 167.) По другим вариантам, распространенным в Беломорье, в змею превращается сама Марья-колдунья, и Михайло рубит Марью на мелкие кусочки, как раздирают на части чучело Морены во время весеннего обряда, символизирующего конец мертвящей зимы и начало весеннего расцвета.

В тех вариантах, где подземельная змея угрожает обоим супругам и где Марья оживает от живой воды, выход Потока и Марьи происходит весною, в день пасхи, в день "святого воскресения".

Как тут выходил Михайло из матушки сырой земли Скоро он тут с братцами христоскался… Иногда в былину вводится не только пасхальная заутреня, но и такая деталь, как церковный колокол: Михайло заранее берет с собою в могилу веревку от колокола и в "велик-день", в пасхальное воскресение начинает из своей гробницы-клети звонить в колокол. Кончается такой вариант славой бессмертной Марье Лебеди Белой

Особенно подчеркнут христианский элемент в наиболее ранней записи Кирши Данилова, где "еретице" Лиходеевне противопоставлен православный мир с соборной церковью, колокольным звоном, спасовым образом, соборными попами, церковным причтом. Шесть раз в этой записи упоминается соборная церковь и соборные попы, как бы напоминая о "соборной церкви" договора 944 г.

Два варианта развязки событий в этой части былины на первый взгляд диаметрально противоположны: в одном случае Марью-змею богатырь разрубает на части, а в другом она воскресает под звон пасхальных колоколов. И все же оба варианта восходят к одному древнему мифу о Персефоне-Морене. Беломорский вариант, более языческий, чем другие, описывает первый этап перехода от смерти к жизни, от зимы к весне - этап конца пребывания Морены в подземном царстве (зимняя треть года) ; Морена-Марья как представительница мертвящего могильного начала уничтожается во имя жизни. Это хорошо отражено в весенней обрядности всех славянских народов. Для очень давнего "сколотского" времени празднества у весенних костров зафиксированы археологически. Они сопровождались изображением на земле (до разведения костра) огромных фигур лебедей. Весенний отлет лебедей на север, в страну холода и мрака, повлиял, очевидно, на имя того мифологического персонажа, который в славянских краях соответствовал Персефоне, и Марья-Морена получила еще дополнительное обозначение - Лебедь Белая. (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981, с.308-314; 376-377.)

Связь образа лебеди с весной существует и в нашей былине: Михаиле Поток едет из Киева стрелять "гусей, белых лебедей, перелетных малых уточек" и оказывается на "вешних заводях". Вариант с оживлением Марьи (на предстоящие две трети года, на весну и лето) отражает второй этап весенних празднеств - встречу весны, Лады, радость воскресения природы. Этот вариант, такое избирательное изображение одного и того же явления - начала нового вегетативного периода - был значительно ближе к христианству, выражавшему эту же самую идею воскресающего божества своим главнейшим годовым праздником - пасхой, символическим изображением воскресающей природы. "Днесь весна красуется …"

Сочетание языческих и христианских черт, так явно ощущаемое в погребальном обряде IX - X вв. и так красочно отраженное в былине, очень надежно синхронизирует былину и археологические реалии, а это в свою очередь вводит нас в эпоху Осколда - Игоря - Святослава. Недаром в некоторых записях былины нет традиционного эпического Владимира стольнокиевского, хотя действие происходит в Киеве. Иногда упоминается безликий князь, иногда же дела вершат богатыри-сотоварищи. Владимира еще нет. Для этого раннего времени характерна и географическая разграниченность язычества и христианства: богатыри Киева - крещеные люди, а окружают Киевскую "святорусскую землю" языческие племена поганой веры. Языческий миф наполняет всю былину, язычница Марья Лебедь Белая является главной героиней песни, но языческому мертвящему началу здесь противопоставлен не простой богатырь вроде удачливого Ивана Годиновича, а богатырь совершенно нового образца, богатырь-птица, одноименный крылатому архангелу Михаилу, христосующийся со своими крестовыми братьями.

Первая песня былины о Михаиле Потоке - это новая обработка древних языческих "кощун" на главную тему дуалистического мировоззрения - о борьбе жизненного начала с мертвящим - это обработка, произведенная с целью показа того, что новая вера тоже может преодолевать исконное, заложенное в основе мира, зло. Пожалуй, в былине о Потоке есть еще одна более конкретная идея, неразрывно связанная с исторической жизнью тех крещеных русов, которые составляли в то время меньшинство киевской дружины - это идея примирения русского общественного мнения с таким небывалым новшеством, как отказ от погребальных костров и замена их захоронением в ямах-клетях с домовинами-гробами.

Тысячу лет славяне сжигали умерших, исходя из твердого убеждения, что огонь очищает все; что погребальный огонь уничтожает (во славу оставшихся в живых) самое мертвенное начало подобно ежегодному весеннему костру у околицы. С новым обрядом, являвшимся обязательным требованием новой веры, исчезал один из важнейших способов борьбы с опасностью новой смерти - священный огонь. Поэтому в первой песне былины центральное место занимает описание нового типа погребального сооружения, настолько точное и подробное, что его можно сопоставлять с отчетом об археологических раскопках. Несожженным телам погребенных (а в былине - живому мужу и трупу жены) грозит опасность: в деревянную клеть пробирается "змея подземельная", "змея подколодная", но богатырь готов к этому, он заранее знал о змее и еще до своего погребения заготовил эпическое оружие - кузнечные клещи.

По легенде, записанной в XII в., бог Сварог послал людям на землю клещи, "и нача ковати оружие, преже бо того палицами и камением бивахуся". (Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 350.)

Клещи как изначальный инструмент изготовления орудий и оружия вошли в "кощуны" с незапамятных времен. Легенды о змиевых валах и божественном кузнеце, датируемые, примерно, предскифским периодом, повествуют о победе кузнеца над кровожадным змеем-людоедом; единственным оружием кузнеца были кузнечные клещи. Главное оружие киевского богатыря в его подземном бою со змеей - кузнечные клещи. Вот из каких глубин народной памяти было извлечено действенное оружие против "кощного" начала. Богатырь-христианин побивает ворога не силой православной молитвы, что было бы непонятно слушателям-язычникам, а древним средством, давным-давно вошедшим в славянский эпос. Во многих записях есть очень интересная деталь, которая наталкивает на рискованное, но соблазнительное предположение: Михаиле берет с собой, кроме клещей, еще и три прута, изготовленных из трех разных металлов: меди, олова и железа. Не отражает ли это представлений о медном веке (когда впервые применялись клещи), о бронзовом веке (олово - составная часть бронзы) и о железном веке? Быть может, здесь отразилась древняя идея о значении металла в борьбе со злом в разных его видах? Первые клещи и медные пруты синхронны.

Осторожно, без резкого обличения составители былины выступают против языческого обычая хоронить со знатным русом его жену, убивая её на похоронах мужа. Здесь язычница Лиходеевна переворачивает этот обычай, доводя его до абсурда с точки зрения богатырей-мужчин. Первым христианам Киевской Руси нужно было устранить не только трупосожжение, но и варварский обычай насильственных захоронений. В былине парное захоронение показано как настоятельная коварная просьба поганой "волшебницы" Марьи "роду змеиного", и тем самым сама идея совместных захоронений поставлена под сомнение. Следует отметить, что в срубных гробницах Среднего Поднепровья далеко не всегда наличествуют парные захоронения. Быть может, это в отдельных случаях свидетельствует об отходе от старого языческого обычая? Для более определенного ответа необходим учет относительной хронологии и социального веса погребенных.

Всей первой песне былины придана структура годичного цикла, благодаря чему в нее введен элемент динамичности, обусловленной смены в настоящем и будущем мертвой поры года другой, жизненной порой.

1. Полюдье Михаила Потока. Полюдье начиналось в ноябре, шло всю зиму и завершалось весной, когда вскрывались реки.

2. Встреча Михаила с Марьей Белой Лебедью. Весна; "весенние заводи". Отлет лебедей. Имя Марьи иногда заменено на Авдотью. День Евдокии - "когда курочка талой воды напьется" (начало марта).

3. Женитьба Михаила. Вторая (прерванная) поездка в полюдье. Лето, начало осени.

4. Смерть Марьи и вынужденное погребение Михаила. Зима. Змеи зимой зарываются в землю. "Змея подземельная" - так сказать "зимняя" змея.

5. Победа над змеей. Воскрешение Марьи, выход из могилы - пасхальное воскресенье. Весна, март - апрель, начало мая. По своему стилю, по силе мифологического элемента, по обилию сказочных эпизодов и гипербол былина о Михаиле Потоке неразрывно связана с тем, что должно быть расценено как творчество волхвов-кощунников (см. ниже), но конечная направленность здесь иная, христианская. Христианство понималось упрощенно, без церковной фразеологии (часть таких элементов могла наслоиться позднее) - так, как его понимали русские соратники Осколда и Игоря, Былина о Михаиле и Марье Лебеди Белой не опровергает языческого взгляда на годичный круговорот сезонов и на временное влияние темных подземных сил, но находит иные, недостаточно ясные для нас (а может быть, и для современников былины?) средства противостояния им.

Символами двух разных вер (не мировоззрений) являются два олицетворения побеждающего жизненного начала: символом древнего язычества был крылатый Див (см. выше), руководивший поиском кощеевой смерти, а символом новой, только что воспринятой веры стал Михаил-Птица ("Михаил-Сирин"), воспринявший свой облик от крылатого архистратига, небесных сил воеводы. Оба они - и Див и Михаил Поток - не были божествами; они были выполнителями воли высшего небесного бога: Рода-Стрибога в первом случае и христианского бога во втором.(Вполне возможно, что первая песнь некоторое время существовала самостоятельно, без продолжения, которое по некоторым признакам было сочинено несколько позднее. Об этом отчасти позволяет судить болгарское житие Михаила Воина из Потуки, время действия которого отнесено к 866 г. Житие, по-видимому, является отголоском первой песни былины, соединенным со змееборческой легендой о св. Георгии: Михаил Воин из города Потуки служил в византийском войске, возвращаясь из похода, он на берегу озера встретил Змея, собиравшегося сожрать девушку, обреченную ему в качестве дани. Михаил отрубил Змею все три головы и вернулся в свой родной город. В житии нет основного сюжета былины - совместного захоронения Михаила и девушки. Город Потука при описании крещения Болгарии в 860-е годы не упоминается. Житие составлено в XIII - XIV вв. в эпоху второго Болгарского царства. Местоположение городка Потука (впервые упоминается в 1323 г.) исследователям, как уже говорилось, неизвестно. Наиболее вероятно, что русская былина IX - X вв. была известна в Болгарии, откуда, очевидно, и происходит тот митрополит Михаил, который крестил часть русов в 866 г. Спустя три - четыре столетия, в пору национального подъема, в Болгарии на основе былины была составлена житийная легенда.)

Песнь вторая

Вторая половина былины о Михаиле Потоке повествует о длительной конфронтации богатыря и его жены после их выхода из могилы.

Поскольку героиней по-прежнему является Марья Лебедь Белая, то по существу вторая часть былины может быть продолжением только того варианта, где Марья не погибает как змея-оборотень, а воскресает как человек.

Существуют былины, состоящие только из первой песни без продолжения(Древние российские стихотворения…, с. 150; Онежские былины, т. II, с. 100. ), но встречаются былины, включающие эпизоды только второй песни.(Онежские былины, т. II, с. 491-498.)

Основная схема второй песни такова: иноземный царь нападает на Киев; Михаиле отбивает наезд, но "прекрасный царь Иван Окульевич" увозит с собой Марью с её согласия ("позвалась, пошла за его замуж"). Киевские богатыри отказали Михаиле в помощи: "не честь-то нам хвала молодецкая, итти нам за чужой-то женой ведь за бабою…". Поток трижды ездит к Марье, а она каждый раз напаивает его и заколдовывает. В двух случаях богатыри освобождают Михаила. Последний раз освобождает его Анастасия, сестра Ивана Окульевича, на которой Поток женится, а Марью Лебедь Белую казнит. (Былины, с. 289-324.)

Как видим, главное в этой песне (как и в первой) не в богатырских делах. Наезд на Киев отбивает неизвестно кто - "богатырей тут дома не случилося"; сам Поток бился с неизвестной силою "далече во чистом поле". Поездки Михаила в город соблазнителя, прекрасного царя Ивана Окульевича, и в его царский дворец поражают в ряде вариантов своей неоправданной миролюбивостью: богатырь идет без войска, с самим царем не говорит, не угрожает ничем, оружия не обнажает; все завершается только встречами с самой Марьей Лебедью Белой. Когда Марья, опоив богатыря трижды, просит своего нового мужа: "а отсеки Михаиле ты головушку", - Иван Окульевич отвечает ей вполне рыцарственно: "не честь-то мне, хвала молодецкая, а сонного-то бить что мне мертвого". Марья расправляется с богатырем по-своему. Финальная расправа Потока с Марьей и царем изображена вне реальности - Поток, как всегда, без войска, сражения нет, и победа достается ему по принципу византийских дворцовых переворотов.

Пространная песня более чем в 500 строк посвящена напряженной, хотя и лишенной военной конкретности, борьбе двух сил - язычества в лице беспощадной чаровницы Марьи Лебеди Белой и христианства в лице киевского богатыря Михаила Потока. Прекрасный царь Иван Окулович - бездействующее, нейтральное лицо, не принимающее участия в борьбе. Киевские богатыри - союзники Михаила только в дружинных боевых делах; в его отношения с колдуньей Марьей они сознательно не хотят вступаться, а разрушить её колдовские чары они бессильны. Настоящими союзниками Михаила являются Михаил архангел или св. Николай и царская сестра Анастасия. Судя по тому, что в концовке былины Анастасия в отличие от Марии без перемены веры идет с Михайлой "во церковь во божию", где они приняли "златы венцы", союзница богатыря была христианкой. Логично предполагать, что и её брат "прекрасный царь", не стремившийся рубить сонного, тоже был крещеным. Марья Лебедь Белая трижды добивается победы, благодаря хитрости и чародейству. Она встречает Потока с чарой зелена вина с сонной отравой и уверяет его, что её "силом везет" Иван Окульевич. её льстивые уговоры с каждым разом становятся все более поэтичными и убедительными. Увидав богатыря у царских палат Ивана Окульевича:

Первый раз Марья закопала сонного богатыря, выпившего под уговоры колдуньи три чары, в яму, как мертвого. Его оседланный конь прискакал в Киев, и друзья-богатыри поняли, что случилась беда. Конь указал им место, где зарыт Михаиле, и его откопали, "а он-то там проспался прохмелился, протверезился".

Второе колдовство было сильнее первого: Марья, опоив снова Михаила, превратила его в "бел-горюч камешек". Богатыри отправились выручать друга. По дороге им встретился старичок-калика, и все богатыри, переодевшись каликами перехожими, прибыли ко дворцу Ивана Окульевича, где Марья, не дав им ничего, отослала их к мужу: "Возьми калик к себе, ты корми, пои!" Царь щедро наградил паломников, что является еще одним доказательством его принадлежности к христианам. Старичок-калика, оказавшийся святым Николаем (или Михаилом архангелом), помог вернуть Михаиле Потоку человеческий облик, чего не могли сделать богатыри.

Третья расправа Марьи была необычной: она пригвоздила упившегося чарами сонного питья Потока "к стене-то городовые". Четырьмя гвоздями колдунья распяла богатыря на крепостной стене; ей не хватило главного "сердечного гвоздя", чтобы окончательно лишить его жизни. Эта странная расправа могла быть навеяна зрительным образом иконы архангела Михаила или распятия Христа где-нибудь на городских воротах (напомню, что св. Михаил был гербом Киева) или на воротах двора княгини Ольги в те пятнадцать лет (946 - 961), когда она открыто, еще не таясь, исповедовала христианство. Такое распинание богатыря-христианина было злой иронией "волшебницы" - "еретицы". Здесь в былине выступает новое, светлое лицо - сестра царя Анастасия. Она освобождает богатыря, взяв из кузницы клещи железные. Затем она выводит его из города и снабжает конем и оружием. Когда Марья Лебедь Белая увидала живого подъезжающего к дворцу Михаила, то в четвертый раз попыталась опоить его. И снова выступает спасительница Михаила с символическим именем - Анастасия. То она жалобно напоминает ему о его обещании жениться на ней, то решительно отбрасывает чару с отравой:

Крещеный богатырь спасен. Он отсек головы Марье и Ивану Окульевичу и венчался в церкви божией со своей спасительницей Анастасией. Неожиданно оказывается, что "придался тут Михайлушка на царство-то".

Во всей второй песне продолжается противостояние христианства язычеству, но это не открытая борьба, не призыв к новой вере, не упреки в адрес поганого роду змеиного. Трижды побеждает язычество и опять-таки побеждает не оружием, не речами, а чарами зелена вина. Девять чар вина выпил Михайлушка во время своих наездов к Марье и каждый раз оказывался после этого беспомощным перед силой языческого колдовства.

Чары зелена вина в ряде былин упоминаются не только в той части второй песни, где Марья, спасая себя, подносит Михаиле "питье забудущее", - богатырь стал пьянствовать как только начинается совместное житье с "волшебницей" и продолжает после выхода из могилы:

Все это винное раздолье идет безденежно, как плата за богатырскую службу, за удачный привоз дани князю. Учитывая христианскую направленность былины, её противоборство с язычеством, выраженное зачастую в осторожной аллегорической форме, возникает предположение, что былина о Михаиле Потоке (особенно её вторая песня) является осуждением тех языческих пиров, которые были не только формой общения и совещания князя со своими дружинниками, не только видом компенсации за походные потери и убытки, но и выполнением обязательного языческого ритуала, удержавшегося на Руси до XVI-XVII вв. (см. ниже главу 13).

Прав был Е. В. Аничков, посвятивший в своей книге "Язычество и древняя Русь" целых три главы такой теме, как "Пиры и игрища, как главный предмет обличения" язычества церковниками.(Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914, гл. VII, VIII, IX, с. 155-224.) Мы очень хорошо знаем знаменитые пиры Владимира-Солнце стольнокиевского. Об этих пирах говорят и былины и летопись, отмечающая, что князь пировал иной раз по 8 дней подряд, "съзывая боляры своя и посадьникы и старейшины по всьсем градом… съзывая бещисльное мъножьство народа"(Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 158-159.), и "Похвала Иакова Мниха". После принятия христианства эти широкие празднества приурочивались к церковным календарным срокам, но языческая сущность пира оставалась и отразилась в ожесточенных спорах по поводу так называемого "мясоедения". Дело в том, что церковные правила предписывали пост по средам и пятницам каждой недели, т. е. запрещали на эти дни скоромную мясную пищу. Мясо же являлось главной ритуальной пищей язычников, так как было частью тех жертв, которые приносились богам. До XX в. в русских семьях удерживался обязательный обычай на рождество и на пасху подавать к столу свинину (окорок ветчины или целого поросенка), так как это была очень древняя, идущая из первобытности традиция. На Руси в середине XII в. возникли недоумения - как быть, если церковный праздник придется на постный день? Отказаться от освященной древним обычаем мясной (ранее ритуальной) праздничной пищи или же нарушить предписания духовенства и греков-ригористов, запрещавших "скоромину"? Многие князья открыто поддержали свою языческую старину.

До крещения Руси княжеские пиры, продолжавшие традицию общеплеменных языческих жертвоприношений и требищ, были важным элементом в общественной жизни. А во время противоборства язычества с христианством могли стать сильным оружием в руках языческой дружины и жречества, так как пиры являлись и формой заседания боярской думы киевского князя.

Отнести время возникновения былины о Михаиле Потоке целиком к эпохе Владимира едва ли правильно. Имя Владимира не всегда упоминается в былине; часто действует некий безымянный "князь тот стольно-киевской". Первая песнь о совместном погребении Михаила и Марьи Лиходеевны должна быть датирована тем, сравнительно коротким периодом, когда часть русов уже отказалась от языческого трупосожжения, но еще продолжала хоронить вместе со знатным боярином его "добровольно" умершую жену.(Качество археологических раскопок не позволяет установить, во всех ли случаях парные погребения одновременны. Могло происходить повторное захоронение второго супруга. Для этого достаточно было раскопать "желты пески" кургана и разобрать бревенчатый "потолок" камеры.) Этот период хорошо датируется срубными гробницами Шестовиц под Черниговом, где есть арабские и византийские монеты. Три богатых кургана с "клетями" и парными погребениями датируются: курган № 110 диргемом около 914 г. (здесь найден меч и турий рог); курган № 36 - диргемом 927 г.; курган № 61 (с печаткой с изображением Иисуса Христа) - диргемом 936 г. Два кургана (с монетами 896 и 914 гг.) содержали только женские захоронения, что при наличии большого количества кенотафов на этом кладбище может быть объяснено как могилы вдов, мужья которых погибли в походах. (Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки…, с. 128; 150-155; 160-163; 171-172; 175-176.)

Как видим, все парные захоронения, соотносимые с главным сюжетом первой песни, датируются монетами первой трети X в., т. е. исторически эпохой Игоря, когда в Киеве (где тоже есть такие же срубные гробницы) существовала "соборная церковь". Вторая песня могла возникнуть несколько позднее, уже во время обострившихся отношений между язычниками и христианами в киевских дружинных кругах. Христианин Михаил Поток уже не является здесь третьим по счету боярином киевского князя, покоряющим "языки иноверные"; здесь он обрисован одиноким рыцарем, пытающимся вернуть свою обвенчанную с ним в божьей церкви жену-волшебницу. Он - просто всадник без воинства, без сотоварищей, а язычница Марья Лебедь Белая уже царица, живущая во дворце и распоряжающаяся подчас даже своим инертным мужем.

Интересно и отношение других богатырей-дружинников к Михаиле Потоку. Когда речь идет о погоне за Марьей, о противодействии язычнице-колдунье, то сотоварищи отказывают Михаиле в помощи, они не воюют с Марьей. Выступают они лишь тогда, когда нужна их военная помощь самому Потоку, попадающему в беду. Но они бессильны против чародейства Марьи, они никогда не вспоминают бога, не крестятся, не грозят крестом той нечистой силе, которая ввела в беду их товарища, - они язычники, хотя влияние позднейших былин и сказалось на том, что они названы не побратимами, а крестовыми братьями. Это та самая святославова дружина, о которой юный князь сказал своей матери, что вся она будет насмехаться над ним, если он вздумает принять христианскую веру. Богатыри и посмеивались над Потоком. В конечном счете Михаилу помогает или христианский святой или христианка Анастасия.

Есть еще одна черта, которая косвенно может указывать на середину X в. Во второй песне Марья трижды просит Ивана Окульевича отрубить голову лежащему в пьяном сне Потоку. Быть может, это следует рассматривать как завуалированный упрек язычнице Ольге, опоившей на погребальном пиру древлян и приказавшей зарубить 5000 пьяных гостей. Эта песнь с её богатырями, не желающими преследовать язычницу, с упреками по поводу ритуальных убийств, а самое главное с показом опасности, какую представляют угодливо подносимые чары зелена вина, направлена против княжеских пиров, хотя сами пиры и не показаны.

Две песни о христианине Михаиле Потоке, действие которых происходит то в каких-то лесах, населенных язычниками (полюдье), то в Киеве и его соборной церкви, то где-то в другом царстве, где верховодит всем взятая из лесов колдунья, ставшая царицей, - это поэтический сказ о начале христианства на Руси в IX - первой половине X столетия. Первая песнь явно направлена против таких пережитков язычества у новообращенных русских христиан, как совместные захоронения (примерно в княжение Игоря), а вторая песнь иносказательно, но весьма красочно предостерегает от чар зелена вина, по всей вероятности, имея в виду языческие ритуальные пиры (может быть, княжение Святослава). Благодаря былинам об Иване Годиновиче и о Михаиле Потоке нам известно устное творчество двух соперничавших между собой дружинных группировок. Волхвы обновляли древние языческие мифы-"кощуны", облекая их в новую, только что рождавшуюся форму былин, а "русь, иже крестишася", не опровергая мифов, не развенчивая их, стремилась очистить свои ряды от пережитков язычества и убедить всех (а может быть, главным образом язычников) в гибельности языческих пиров, на которых, помимо их обрядовой стороны, решались важные государственные дела: кто из богатырей и куда должен ехать, кому даются те или иные поручения, где случилось что-либо, требующее немедленного вмешательства. Пиры за княжеским столом "на всех богатырей святорусских" были одной из первичных форм заседаний боярской думы, и осуждение их христианами велось до той поры, пока сам князь и его богатыри не перешли в веру православную. Тогда церковь стала цветисто восхвалять пиры Владимира Святого, приуроченные к церковным праздникам.

.

Обратно в раздел оккультизм