Леманн А. Иллюстрированная история суеверий и волшебства

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОТДЕЛ II. Тайные науки

Ученые магики до Агриппы

АРАБЫ

Мы вышли бы за пределы нашего исследования, если бы задались целью проследить все изменения, которым подвергались отдельные магические науки в различные времена. По этой причине я ограничусь лишь главными пунктами развития наук, начиная с древних времен до XVI века, в котором они достигли в Европе своего высшего развития, когда Генрих Корнелий Агриппа соединил их все в одну великую магическую систему. Чтобы обрисовать это развитие возможно краткими чертами, мы рассмотрим жизнь и деятельность более известных маги-ков, причем, так как всякая важная перемена в научной области вообще бывает связана с личностью выдающегося исследователя, то, следуя по этому пути, мы познакомимся также и с важнейшими фазами этого развития.
Как уже упомянуто, эти науки после своего упадка в конце древности вновь возродились у арабов вскоре по завоевании ими Александрии. Именно династия Абассидов, вступившая на престол в середине VIII века, пробудила живой интерес к науке, и всюду, куда только проникал ислам, учреждались новые университеты и библиотеки. В высших школах преподавались, главным образом, философия, медицина, математика, оптика, астрономия и химия, а в библиотеках собирали все, что только могли достать из ученых сочинений греческой древности, частью на языке оригинала, частью в переводе. В таких благоприятных условиях действовал ряд замечательных исследователей; непосредственное же влияние на развитие магических наук оказал в особенности Абу-Мусах-Джафар аль Софи, называемый обыкновенно Гебер (латинское искажение от Джафар).
Он родился в Месопотамии и жил, вероятно, от 702 до 765 г.; долгое время он был преподавателем в высшей школе в Севилье. Его сочинения известны лишь в старых латинских переводах, и трудно решить, действительно ли принадлежат ему все книги, которые ему приписываются. Несомненно лишь то, что они существовали уже в XIII веке в той самой форме, в какой дошли до нас.
Гебер был химик, и его знания в этой области значительно превосходили знания древних. В его сочинениях упоминается о многих неизвестных до него препаратах и соединениях. Но все эти ценные знания были приобретены как случайный побочный продукт при попытках превратить неблагородные металлы в серебро или золото, так как Гебер верил в возможность превращения металлов точно так же, как его предшественники и преемники; и после него,:в течение еще многих веков, стремления всех химиков направлялись лишь на то, чтобы осуществить это превращение. Наибольшее значение Гебер получил именно своим алхимическим учением; так он первый создал химическую теорию о соединениях металлов, на основании которой объяснялась возможность их превращений. Этой теории, хотя с различными изменениями, химики придерживались вплоть до прошлого века.
По этой теории все сложные вещества, особенно металлы, состояли из двух начал: sulfur (серы) и mercurius (ртути). Начало sulfur есть носитель свойств, изменяющихся от действия огня, напротив, mercurius — носитель собственно металлических свойств: блеска, тягучести, плавкости и т. п. Различные вещества отличаются между собою лишь тем, что содержат в себе различные количества sulfur'a и mercurius'a; чем больше содержится в веществе sulfur'a, тем легче оно разрушается огнем и тем дальше отстоит от металлов, которые состоят преимущественно из mercurius'a. Впрочем, во всех металлах находятся оба начала или в чистом или в нечистом виде, или в тонком или в грубом состоянии. Основные вещества sulfur и mercurius тоже были неизвестны в чистом виде; обыкновенная сера была нечистый sulfur, так же как и обыкновенная ртуть — нечистый mercurius. На основании этого учения, очевидно, не трудно было объяснить превращения металлов или дать для этого правила. Если хотели превратить неблагородный металл в благородный, то для этого надо было только получить его начала в более чистом виде и надлежащим образом изменить их количественные отношения; тогда и произойдет их превращение. Для примера Гебер приводит, что можно превращать свинец в олово, если сплавить свинец с известным количеством ртути: олово, по его взгляду, лишь тем и отличается от свинца, что оно несколько богаче mercurius'oM. Таким образом, задача химиков сводилась к тому, чтобы исследовать, как возможно очистить начала в отдельных металлах и получить их правильное количественное отношение.
Средства для превращения металлов Гебер распределяет в три группы, или порядка. Под названием «медикаментов первого порядка» он обозначает вещества, которые могут изменять некоторые свойства металла, но так, что получаемые новые свойства непостоянны. Так, напр., медь при соединениях с веществами, содержащими цинк, становится золотисто-желтой (латунь), а с веществами, содержащими мышьяк, серебристо-белой, но эти цвета не сохраняются в огне. Кроме того, по мнению Гебера, существуют еще «медикаменты второго порядка», которые могут сообщать неблагородным металлам некоторые свойства благородных, причем эти свойства постоянны. Наконец, имеется «медикамент третьего порядка», так называемый философский камень или великий элексир, который может превратить все свойства неблагородного металла так, что последний станет настоящим серебром или золотом. К сожалению, указания Гебера о том, как надо себе представлять медикаменты второго и третьего порядка, так непонятны, что современный химик не может работать по ним. Выше было уже упомянуто, что химики древности полагали, что всякий определенный металл состоит под господством известной планеты, почему он и обозначался знаком этой планеты. Приблизительно около времени Гебера произошло небольшое изменение в этих обозначениях, удержаны были прежние знаки для золота О, серебра 3), свинца fy, железа с? и меди 9; цинк был теперь поставлен под знак Юпитера и обозначался Ц, ртуть же — под знак Меркурия, почему и получила его знак §. Эти обозначения мы находим во всех позднейших химических сочинениях до тех пор, пока существовала вера в превращение металлов. Только когда химия перестала быть магией, тогда была введена более рациональная система обозначений металлов и прочих элементов.
Арабские астрологи. Кроме химии арабы ревностно занимались и астрономией; нам известен целый ряд выдающихся арабских астрономов, знаменитых своими точными наблюдениями и весьма важными открытиями. Без сомнения, они занимались также и астрологией. В более поздних европейских сочинениях арабы, наряду с Птоломеем, признавались авторитетами в области астрологии. Арабские сочинения по астрологии широко распространялись среди европейских ученых или на языке оригинала, или в латинских переводах.
Имеется также несколько написанных по латыни астрологии, отпечатанных в конце XV века и названных по именам авторов, но все они были только переводами арабских оригиналов. К сожалению, я не мог получить этих произведений, т. е. самих источников, и нигде не мог найти изложения их содержания, так что вынужден воспользоваться лишь одним сочинением: «De judiciis astronomiae», написанным одним из учеников арабов, врачом Арнольдом Вилланова. Об этом ученом, игравшем выдающуюся роль в истории магии, мы поговорим подробнее в другом месте; здесь достаточно заметить, что он долго жил в Испании, около 1280 г., посещал мавританские университеты и переводил на латинский язык арабские сочинения по медицине. Несомненно, что он был близко знаком с арабской астрологией, и в главных чертах изложил ее в вышеназванном сочинении. Конечно, этим не исключается возможность того, что часть содержания этой книги заключала в себе его собственные открытия. Во всяком случае, из его труда мы можем получить понятие о точке зрения астрологии XIII века и как она развивалась у арабов и их европейских учеников.
«De judiciis astronomiae» сначала излагает вкратце учение Птоломея о делении зодиака, обителях планет и их влиянии, с чем мы уже познакомились выше; затем следует совершенно новое учение, ставшее основным положением астрологии в последующую эпоху, вплоть до последнего времени, именно учение о «небесных обителях», которое не следует смешивать с учением Птоломея об обителях планет в зодиаке. У Птоломея уже имеется замечание, что планета приобретает особое значение, когда она восходит, т. е. находится на горизонте, или когда она стоит «в середине неба», т. е. на меридиане. Это воззрение проведено у Вилланова во всей своей последовательности. Надо представить себе весь небесный свод разделенным на 12 равных частей (см. рис. 35). Круг ZONW обозначает небесный шар. Горизонт OsWn делит его на две равных половины. Каждый из них, в свою очередь, делится на три равных части кругами, проходящими через пункты п и s и образующими с горизонтом углы в 30° и 60°. Полученные, таким образом, 12 частей обозначались номерами. Обитель, которая была прямо под горизонтом при пункте 0 = ост (восток), находилась именно в положении восхождения, потому что звезды, как известно, восходят на восток и заходят на запад. А так как эта обитель была первой, поднимавшейся над горизонтом, то ее и называли № 1. За ней следовал № 2 и т. д. Отсюда понятно, почему номерация шла здесь в неестественном для нас порядке, именно в сторону, обратную «движению часовой стрелки».
Но не все двенадцать обителей имеют одинаковую важность и значение. Первая обитель, непосредственно восходящая над горизонтом, четвертая, стоящая глубже всех под горизонтом (Надир), далее седьмая, которая как раз находится в точке захождения, и десятая, стоящая над меридианом выше всех других (Зенит),— назывались «углами» и считались важнейшими. За ними по степени важности следуют вторая, пятая, восьмая и одиннадцатая обитель и, наконец, четыре остальные. Далее каждая обитель имеет свое особое значение. Звезды имеют вообще влияние на все вещи, а также и на повседневные отношения, а поэтому всякая обитель на небе обозначает собою известную группу отношений и господствует над ней. Первая обитель означает вопросителей, т. е. тех, кто спрашивает совета у звезд,или тех, кто как раз в это время родился и для кого установлен нативитет (т. е. расположение звезд в час рождения). Ею обусловливается его жизнь, темперамент и телесное сложение, даже общее состояние страны, где он находится. Второй обители подведомственны временные блага вопрошающего, его движимое имущество. По третьей обители можно заключать j соседях, братьях, сестрах и «г^х родственниках одной у нерации с вопрошающим. Четвертою обителью обусловлены предсказан для родителей и всех р >дственников по восходящей линии. Пятой обители подчинены дети, Племянники и все родственники по нисходящей линии. Шестая обитель повелевает слугами, рабами и домашними животными: седьмая обитель касается брака, супругов, любовных отношений, влюбленных; восьмая — смерти, состояния по смерти, рода и вида смерти, завещаний умерших и т. д. Девятая относится до искусств, наук, книг и всего, что с этим связано. Десятая обозначает отношение к верховной власти и чиновникам, она отвечает вопрошающему о его грядущих почестях и возвышениях. Одиннадцатая обитель представляет друзей и приятелей, надежды и ожидания; наконец, двенадцатая обозначает врагов, заботы, затруднительные обстоятельства и несчастья, особенно лишение свободы.
Если желали спросить о чем-либо звезды, то для этого надо было прежде всего начертить подробную картину неба в данный момент, для чего употреблялась схема, изображенная на рис. 36. Двенадцать нумерованных треугольников обозначают двенадцать обителей; в каждой обители отмечают небесные знаки и планеты, находящиеся в ней в данный момент. По положению планет в знаках и обителях и по их отношениям друг к другу можно делать предсказания относительно всех возможных грядущих событий. Между прочим, Вилланова занимался специально одной формой предсказаний, именно применением значения звезд к медицине. Это делает его сочинение особенно интересным, так как позволяет нам взглянуть на тогдашнее состояние как астрологии, так и медицины. Нижеприведенная дословная выписка из сочинения Вилланова рисует нам яркую картину науки того времени:
«Об отдельных знаках и о членах тела, им подчиненных. Знак Овна есть первый и есть глава знаков; он господствует над головой потому, что Овен имеет в голове всю свою крепость. Знак Тельца имеет в своей власти шею и зашеек, так как Бык особенно силен в этих частях. Руки и кисти рук подчинены Близнецам, так как последние олицетворяют собою объятия, а способность обнимать заключается в названных частях тела. Рак имеет отношения к груди и соседним частям тела, потому что у Рака сильная грудь. Льву подчинены сердце, рот, язык и печень, ибо крепость Льва в сердце и других названных частях тела. Знак Девы повелевает внутренностями и животом, так как в этих частях тела находится отличие Девы. Весы имеют в своей власти кожу, почки, седалище с задним проходом и соседние части. Скорпион — господин над всеми половыми частями, так как сила Скорпиона заключается в его хвосте, а человеку хвостом служат половые члены. Стрелец — господин над бедрами и ягодицами, Козерог — над коленами, Водолей — над голенями, а Рыбы — над ступнями. Таким образом, ясно, что каждый знак своеобразно управляет и влияет на известные члены, и это имеет большое значение, если по знакам хотят предсказывать.
«О власти Луны в знаках и об отношении к ее членам человеческого тела. Мы должны обратить внимание на то, что Луна имеет власть приводить в движения жидкости и управлять этим движением, а это объясняет, какое влияние в данном знаке оказывает Луна на тот или иной член человеческого тела, так что бывает нехорошо, если резать или лечить этот член, когда Луна стоит в соответствующем знаке. По этой причине, пока Луна стоит в знаке Овна, нельзя без серьезной опасности принимать какие-либо меры против повреждения головы, так как Овен имеет прямое отношение к голове; то же самое относительно шеи, если Луна стоит в знаке Тельца, рук — если она в знаке Близнецов, и т. д.

На что врач должен обратить внимание. Хороший врач должен знать, какое значение для больного имеет восходящий знак и господин последнего*.

----------------
* Господин небесного знака есть планета, имеющая свою обитель в данном знаке. Сравни выше воззрения Птоломея, стр. 112 и след.

Середина неба (десятая обитель), находящийся здесь знак и его господин означают врача больного, седьмая обитель и ее господин — болезни и четвертая обитель со своим господином — средства помощи. Таким образом, если оказывается что-нибудь неблагоприятное в восходящем знаке и сам господин его имеет вредные свойства, то больному будет хуже и, наоборот, лучше, если все благополучно. То же самое и с десятой обителью: если она имеет доброго господина, то врач поможет больному; но если в ней есть нечто неблагоприятное, то он может только повредить. Если над седьмой обителью господствует благоприятная судьба, то пациент скоро поправится, в противном случае он от одной болезни впадет в другую. Наконец, если в четвертой обители все обстоит благополучно, то избранные лекарства помогут больному, в противном случае — нет».
Существует еще множество других частичных правил, напр, такие, которые облегчают врачу предсказания о ходе болезни в том случае, если он не знает, где находится в данный момент небесный знак. В подробности этого мы входить не будем. Между прочим, следует заметить, что ни одним словом не сказано, как быть тогда, если одни знаки благоприятные, другие неблагоприятные, как это, конечно, бывало в огромном большинстве случаев. Умный врач, несомненно, имел здесь открытый выход, через который он мог вывернуться, если ничего не сбылось, несмотря на благоприятные предсказания. В плачевном результате оказывалось тогда виновато неблагоприятное положение звезд, на которое не было обращено внимания.

СЛАВА ЕВРОПЕЙСКИХ УЧЕНЫХ КАК ЧАРОДЕЕВ

С XIII веком для Европы началась новая эра. Заметно увеличился интерес к наукам; папа и светские государи выступали их ревностными покровителями, основывали университеты и поддерживали ученых. Особенно большие услуги оказал в этом отношении Фридрих II Неаполитанский; в 1225 г. он основал университеты в Неаполе и Мессине и пригласил в них арабских ученых; таким образом, Италия наряду с Испанией сделалась пунктом соприкосновения Европы с мавританской культурой. Вследствие этого уже в XIII столетии и в последующих за ним на европейской почве появляется целый ряд выдающихся ученых, которые продолжали работать на началах, полученных ими от арабов. Почти о всех этих людях, отчасти еще при их жизни, образовался целый цикл легенд, в которых они представлялись могущественными чародеями. Несомненно, что духовенство преследовало некоторых из них, как, напр., Роджера Бэкона, под тем предлогом, будто бы он занимался запрещенными магическими искусствами; ниже мы, однако, увидим, что действительная причина этого, во всяком случае, хотя отчасти была иная.
Если мы зададимся вопросом, почему почти все выдающиеся ученые того времени слыли за чародеев, то найдем для этого различные причины.
Прежде всего мы видим из их сочинений, что они разделяли веру своего времени в искусство делания золота, во влияние звезд на людей и в возможность различных магических искусств. Многие из них оставили после себя сочинения по этим тайным наукам и, разумеется, при случае старались прилагать свои знания на практике. Но этого все же недостаточно для объяснения их славы как волшебников в такое время, когда каждый верил во все это и когда доступ к их магическим наукам отнюдь не был затруднителен для тех, кто посвятил себя книжной учености. Не только Арнольд Вилланова, но и его современник Петр Абано, один из выдающихся врачей XIII века, изучал астрологию как необходимое звено врачевания, и известно, что их сочинения были широко распространены в многочисленных списках среди врачей и других ученых. Также обычны были и сочинения по алхимии и другим магическим наукам; поэтому совершенно невероятно, чтобы только занятия этими науками могли создать человеку славу чародея. В некоторых случаях это объясняется, между прочим, тем, что в своих сочинениях эти ученые приписывали себе такую мудрость и могущество, которые далеко выходили за пределы знаний других людей. Раймунд Луллус хвалился, что он обладает таким совершенным философским камнем, что мог бы обратить в золото весь океан, если б он состоял только из ртути. Бэкон говорит о средствах, которыми он мог бы с поразительной скоростью передвигать в любое место эки-. пажи и корабли, а аббат Иоанн Тритгейм пишет в письме к одному из своих друзей об открытом им методе, посредством которого он мог бы передавать каждому свои мысли через неизмеримые расстояния и притом так, что никто из непосвященных не мог бы ничего из них перехватить по дороге. Если все это принимали за чистую монету,— а это, конечно, так и было,— то можно ли удивляться, что не только невежественная толпа, но и сами ученые, тщетно искавшие подобных методов, начинали толковать о волшебстве.
Странным кажется, что эти же самые ученые, домогавшиеся обладания сверхъестественными знаниями, однако, твердо придерживались того взгляда, что все на свете происходит в высшей степени естественно и ничто не делается каким-либо волшебством. Бэкон написал трактат «De nullitate magiae» («О ничтожестве магии»), из которого ясно видно, что он не верил в возможность произвести что-либо заклинанием духов, магическими печатями и т. д. С другой стороны, и Тритгейм давно уже оправдан от обвинений в черной магии, повод к которым, однако, дал он сам. Поэтому у нас нет ни малейших оснований допустить, вопреки собственным словам этих ученых, чтобы они мечтали творить вышесказанные чудесные вещи, прибегая к магическим средствам. Их смелые фантазии должны были иметь совершенно иное происхождение, и не трудно найти настоящую причину как этих фантастических проектов, так и славы их чародеев.
Все ученые, которых молва делала чародеями, были гениальными людьми, стоявшими впереди своего времени в различных областях деятельности. Кроме всякой другой мудрости они обладали теми небольшими сведениями по естествознанию, какие имелись в их время, и стремились развить их далее путем собственных наблюдений и опытов. Но такого рода исследования в то время были непонятны. Предполагалось, что физика Аристотеля и Альмагест Птоломея содержали в себе все, что человек мог знать о природе; самостоятельное же исследование природы, причем можно было иногда прийти к результатам, несогласным с этими великими авторитетами, признавалось делом крайне сомнительным и опасным. И как бы ни были совершенны те опыты и измерения, которые производились самостоятельными исследователями с их ничтожными средствами, но и их было вполне достаточно, чтобы сделать этих исследователей волшебниками в глазах большинства, совершенно их не понимавшего. Даже применение наших теперешних арабских цифр, дававших возможность вьшолнять самые разнообразные вычисления, считавшиеся до этого неисполнимыми, должно было казаться менее просвещенным людям чем-то необычайно чудесным. Знания самостоятельных ученых и их разнообразные опыты уже сами по себе должны были создать им имя великих магиков. Для них было роковым уже и то, что они вступали на новый путь и устанавливали взгляд на законы природы, далеко опережавшие их эпоху. Свойство гения таково, что он в своей фантазии предвосхищает ту логическую последовательность выводов, доказать и осуществить которую остается задачей последующего времени. Фантастические выводы Луллуса, Бэкона и Трит-гейма хотя отчасти были именно таковы; это были предчувствия гениального ума, высказанные в минуту вдохновения; но их авторы были так же далеки от того, чтобы изыскивать средства для их осуществления, как мы далеки от мысли превратить море в золото.
Итак, мы приходим, вообще, к тому, что великие магики средних веков не виновны в том, что отчасти верили, как и все их современники, в магические науки и даже занимались ими. Но свою славу волшебников они приобрели, главным образом, такой заслугой, которая навек обеспечит им место в истории: они открыли путь экспериментального исследования и, таким образом, стали предвестниками современного естествознания. Справедливость этой характеристики мы докажем кратким обзором жизни и деятельности некоторых из этих замечательных ученых, причем передадим и легендарные рассказы, связанные с их именами.

ЕСТЕСТВОИСПЫТАТЕЛИ

Альберт фон Болыитат, или Альберт Тевтонский, родился, по наиболее достоверным сведениям, в 1193 г. в баварском городке Лавинген. По окончании учения на своей родине он отправился в незадолго перед тем открытый университет в Падуе. Вначале он занимался здесь, по всей вероятности, обычными для того времени науками: грамматикой, диалектикой и логикой; но в то же время он приобрел знания по математике и естествознанию, которые впоследствии создали ему имя «учителя черной магии». В Падуе Альберт вступил в недавно учрежденный тогда доминиканский орден и с этого момента его жизнь, за исключением немногих кратких перерывов, была сплошным путешествием с одного места на другое, куда призывали его обязанности относительно ордена. Сначала он в течение некоторого времени изучал богословие в Болонье, а затем кочевал по разным немецким городам в качестве учителя во вновь открываемых доминиканских школах; в 1230 г. мы встречаем его в Париже профессором тамошнего университета, где доминиканцы имели право на два места. Здесь он уже пользовался такой славой, что ни одна зала в городе не могла вместить его многочисленных слушателей, так что он вынужден был читать свои лекции под открытым небом.
В 1243 г. Альберт был назначен в Кельн директором доминиканской школы; здесь его учеником был знаменитый теолог Фома Аквинский; однако он, по-видимому, не оставался долго в Кельне, так как уже в 1248 г. он снова возвращается в Кельн, после пребывания в Париже. Следующие годы он жил в Кельне, Париже и Вормсе до тех пор, пока в 1260 г. был назначен епископом в Регенсбурге. Два года спустя он добровольно сложил с себя свою должность и снова странствовал в качестве учителя по Германии и Франции, пока в глубокой старости, за несколько лет до своей смерти, потерял память и вследствие этого должен был прекратить свою учительскую деятельность. Он умер в 87 лет в Кельне в Доминиканском монастыре.
Несмотря на свою беспокойную жизнь, он все-таки находил время для писательской деятельности, в которой он занимал совершенно особое место. Собрание его сочинений было издано в 1651 г. в Лионе и составило 21 том in folio. Правда, что в этом числе довольно много сочинений, несомненно, ему не принадлежащих и относящихся к более позднему времени, но все же остается еще целый ряд томов, вышедших из-под пера самого Альберта. Его деятельность как писателя простиралась на все знания того времени, почему его и называли doctor universalis, или Albertus Magnus (А. Великий).
Из многочисленных работ Альберта по естествознанию мы коснемся лишь отдельных пунктов, имеющих для нас особенный интерес. Сам Альберт говорит, что собственно целью его сочинений по естествознанию было лишь дать братьям ордена общее изложение этих наук, чтобы облегчить им понимание сочинений Аристотеля. Но хотя после этого казалось, что его сочинения должны быть только учебниками, однако такой универсальный ум, как Альберт, разумеется, не мог ограничиться только одной передачей чужих наблюдений. Он ставит очень опасное для авторитета Аристотеля положение, что при исследовании природы постоянно надо обращаться к наблюдению и опыту, и хотя он и не пользовался широко этими источниками, но они не были для него пустыми словами. В особенности в его географических сочинениях находится много превосходных замечаний, обнаруживающих в нем тонкого наблюдателя, который не напрасно провел в путешествиях большую часть своей жизни. Так он говорит о важном влиянии гор, морей и лесов на страну и ее произведения; особенности отдельных человеческих рас он выводит из свойств той страны, где они обитают. В своих сочинениях по физике он неоднократно указывает на то, что им производились самостоятельные опыты. Так, напр., он сообщает, что стеклянный шар, наполненный водою, собирает солнечные лучи в одну точку и что в этой точке сосредоточивается большое количество теплоты. Точно так же он указывает способ исследования чистоты воды и пригодность ее для питья; для этого надо взять два куска полотна одинакового веса, намочить каждый в одной из испытуемых вод и хорошо просушить; тот кусок, который после этого окажется легче, был в более чистой воде.
Эти примеры показывают, что мы уже находим у Альберта зародыши естествознания более поздней эпохи. Однако его взгляд на законы природы был еще далеко недостаточен для того, чтобы доказать невозможность влияния звезд и искусства делания золота. В числе сил, определяющих форму вещей и ход событий, он ясно называет влияние звезд и твердо держится теории Гебера о соединениях и превращениях металлов при помощи «великого элексира». И именно то, что Альберт твердо верил в возможность найти камень мудрых, имело немалое влияние на алхимические попытки позднейшего времени. Но сам он, вероятно, никогда не делал таких попыток; сочинения, где говорится о результатах его алхимических опытов, несомненно, подложны.
Из всех рассказываемых о нем легенд ясно видно, что его слава в народе была обусловлена, главным образом, его занятиями различными задачами естествознания. Вышеописанный случай с Фомой Аквинским (стр. 75) имеет, несомненно, фактическое основание, так как сам Альберт описывает в своих сочинениях различные автоматы и другие подобные снаряды. Другое сказание говорит, что Альберт 6 января 1249 г. принимал короля Вильгельма голландского в саду доминиканского монастыря. Несмотря на сильный зимний холод, весь сад цвел, как весною, но едва была произнесена послеобеденная молитва, как все цветы и листья исчезли. Вероятно, и в основе этого рассказа лежит какая-нибудь доля правды. Еще до сих пор мы находим в Швеции у развалин древних монастырей деревья, напр, буки и грецкие орехи, растущие много севернее их естественной границы. Монахи с успехом делали попытки акклиматизировать южные растения, а потому весьма вероятно, что у Альберта был в Кельне зимний сад или нечто подобное с вечнозелеными растениями. Здесь он угощал короля, в то время как на дворе стояла зима.
Роджер Бэкон родился в 1214 г. в Ильчестере, в Англии. Он происходил из почтенной семьи и рано начал заниматься наукой — сначала в Оксфорде, а затем в Париже. Чтоб иметь возможность посвятить себя науке, он после своего возвращения на родину вступил во францисканский орден; он занимался отчасти греческим, еврейским и арабским языками, чтоб иметь возможность читать древних авторов в оригинале, а отчасти математикой и естествознанием. Но его францисканские братья сочли себя обиженными его большой ученостью и превосходством, а его занятия физикой дали им повод к обвинению его в том, что он будто бы занимается магическими искусствами. Поэтому занятие подобными вещами ему было запрещено, а затем он, наконец, и сам был заключен в монастырскую тюрьму. Его положение несколько улучшилось, когда на папский престол вступил Климент IV (в 1264 г.). Бэкон еще раньше был в дружеской переписке с Климентом, и теперь он послал папе три главных своих сочинения и, как передает сказание, несколько приготовленных им самим физических инструментов; этим ему удалось получить свободу, но четыре года спустя, когда умер папа, его положение еще более ухудшилось, и в 1278 г. он был в Париже приговорен к десятилетнему тюремному заключению. Перенеся это наказание, он дряхлым стариком вернулся на свою родину, где и умер в 1294 г., 80 лет от роду. Писательская деятельность его была очень значительна, но общий обзор ее невозможен, так как многие из его сочинений до сих пор не напечатаны. Кроме трех, главных из них, посланных им папе: «opus majus», «opus minus», «opus tertium», в разное время появились еще семь других крупных и мелких произведений. В разных библиотеках Англии и Франции, особенно в английских частных библиотеках, должно находиться еще много принадлежащих ему рукописей.

Большая часть этих сочинений считается юношескими работами, важнейшее содержание которых он впоследствии включил в свои главные труды; однако это нельзя принять за вполне достоверное. Взаимные отношения и порядок многих статей так неясны, что один знаток сказал, что «легче собрать Сивиллины книги, чем сочинения Бэкона».
Бэкон .высказывает с большей определенностью, чем Альберт Великий, ту мысль, что естествознание должно основываться на наблюдении и опыте, и во всех своих сочинениях обнаруживает свое умение наблюдать и производить опыты; своими экспериментами с вогнутым зеркалом и зажигательным стеклом и точными наблюдениями явлений радуги он далеко опередил свое время. Между прочим, у него были и неверные наблюдения. Так, напр., он принимал за истину, что вогнутая поверхность воды в сосуде имеет меньшую кривизну на известном расстоянии от земли, чем на ее поверхности; при этом за причину кривизны он признавал тяжесть, но далее и эта ошибка обнаруживает, насколько обстоятельно он все наблюдал.
Мы уже упоминали, что в то же время у него довольно часто действовала и фантазия. Исследуя изображения, полученные в вогнутом зеркале, он высказывает совершенно правильное предположение, что посредством такого зеркала отдаленные предметы могут быть более ясно видимы, и говорит об инструментах, служащих для этой цели. Но что ему не удалось устроить телескоп, это видно из тех странных свойств, какие он приписывает этому инструменту. Он говорит также о том, что можно употреблять отшлифованные стекла в качестве очков; но так как он при этом утверждает, что если перевернуть эти стекла, то все предметы кажутся сквозь них вверх ногами, то, вероятно, в его руках никогда не было очков.
В волшебные формулы и т. п. вещи Бэкон не верил; магические действия совершаются силами природы, которые большей частью неизвестны; но алхимией и астрологией он занимался и написал несколько алхимических статей, в которых он держится теории Гебера и дает определенные указания о действиях философского камня. В астрологии он становится в оппозицию со всеми прежними авторами, которые принимали, что преимущественно планеты имеют влияние на ход событий. Бэкон же ищет действующие силы в неподвижных звездах. Круг рассказов о Бэконе так обширен, что мы не можем входить в детальное рассмотрение их. В народных сочинениях XV или XVI веков Бэкон фигурирует как настоящий волшебник, творящий изумительнейшие вещи не столько заклинаниями,— хотя и они были ему известны,— сколько глубоким пониманием тайн природы. У него было такое стекло, в которое он мог все видеть, что происходило на 50 миль в окружности, и такие зеркала, которыми он мог зажигать дальние города; очевидно, что исторический Роджер Бэкон служит основанием для всех этих легендарных рассказов.
Арнольд Вилланова родился между 1235 и 1248 гг. или в Лангедоке, или же в Каталонии. О его жизни известно очень немногое. В конце XIII века он был профессором в Барцелоне, а в 1285 г. его приглашали, как известнейшего из испанских врачей, к Арагонскому двору. Архиепископ Таррагон-ский отлучил его от церкви как золотоделателя и заклинателя нечистых духов. После долгих скитаний он нашел себе убежище в Авиньоне, у папы Климента V. Папа ласково принял его, а также и палерм-ский двор, с которым папа был в родстве. В 1312 г. он утонул во время кораблекрушения при переезде из Палермо в Авиньон, куда он ехал по вызову папы. При этом особенно резко выразилось противоречие во взглядах папы и высшего духовенства; Климент послал ко всем епископам письмо, в котором оплакивал смерть Виллановы и прославлял его обширную ученость и проницательный ум, между тем как один из архиепископов предал его проклятию. Впрочем, это был только личный взгляд Климента; когда же на папский престол вступил Иоанн XXII, то в 1318 г. сочинения Виллановы подверглись суду, и 13 из них, как еретические, были приговорены к сожжению. Инквизиция, по-видимому, так основательно истребляла эти сочинения, что и впоследствии их было невозможно разыскать; поэтому их нет и в большом издании собрания сочинений Виллановы (Базель, 1585).
Большая часть его сочинений медицинского содержания, поэтому не касается нас. Но он был также автором многих сочинений из других областей магических наук. Имеется, напр., много сочинений по алхимии, написанных им, из которых ясно, что он сам делал опыты с целью найти «великий элексир». В теории он остается, безусловно, верен своим учителям-арабам; что же касается практических способов отыскания философского камня, то его статьи содержат в себе гораздо больше детальных выводов, чем другие сочинения того времени. Поэтому нельзя удивляться, что его преследовали как золотоделателя: он сам постарался представить себя в своих сочинениях адептом, т. е. одним из посвященных во все тайны этого искусства. Так, напр., он знает наверняка, что одна доля философского камня может превратить в золото сто долей чистой ртути. Между прочим, он замечает, что такое искусственно изготовленное золото, хотя по цвету и многим свойствам тождественное с натуральным, однако не имеет всех свойств природного золота. Таким образом, искусство золото-делания стояло приблизительно на той же точке, как и во время древних египтян: всегда получались похожие на золото сплавы, принимаемые за настоящее золото, так как трудно было отличить их от действительного золота, пользуясь для этого примитивными средствами той эпохи.
По-видимому, Вилланова с успехом занимался многими магическими науками. В собрании его сочинений имеется небольшая статья «О печатях» (т. е. о магических печатях или амулетах). Здесь упоминается о двенадцати таких печатях, соответствующих двенадцати знакам зодиака; имеется также точное указание, как надо их изображать и какой силой они обладают. Для примера этого суеверия я приведу здесь метод составления одной из них: «Третья печать есть печать Тельца. Возьми золото или серебро, расплавь его, когда солнце стоит в знаке Тельца, и приготовь из сплава печать; когда ты будешь обрабатывать ее молотом, то ты должен произносить следующие слова: «Величаю Тебя, Господи, мой Бог, мой помощник»; далее псалом: «Coeli enarrant gloriam etc» (Небеса поведают славу и пр.). После этого на одной стороне надо сделать изображение Тельца, а по краям изобразить знак Тельца и слова: Theonel, Set, Paulus. На другой стороне по краям: «Да будет благословенно имя Господа нашего Иисуса Христа» и в середине слова: «On, Joseph, Oytheon». Печать Тельца предохраняет, вообще, от болезней глаз, от опухолей и всякого рода болезненного расположения к ним, а также от болезней гортани и шеи». Основываясь на этом образце врачебного искусства Виллановы, легко придти к заключению, что он был большим шарлатаном, спекулировавшим на народных суевериях; однако же такое суждение было бы в высшей степени несправедливо. Если он на самом деле давал своим пациентам подобные амулеты, то вернее всего, что он признавал за ними приблизительно такое же действие, какое благоразумный современный врач приписывает вольтовым крестам и т. п. средствам. Скорее он был гениальным человеком и необыкновенно тонким наблюдателем, что видно из следующего замечания в одной из его медицинских статей: «Для врача прежде всего необходимо, чтоб он умел дать надлежащее направление страстям больного и, воспользовавшись ими, приобрести его доверие и дать надлежащий толчок его воображению: тогда он может всего достигнуть». Если Вилланова так ясно понимал значение внушения в медицине, то, несомненно, он мог правильно оценить и магическую силу печатей.
Все ученые, о которых мы до сих пор говорили, были действительно замечательными исследователями, и каждый из них оказал науке важные услуги в своей области. Раймунд Луллус является более сомнительной личностью. В разных приписываемых ему алхимических сочинениях высказываются столь невероятные заключения о философском камне, что, очевидно, все это оказывается чистою фантазией. Так, напр., говорится, что одна часть камня может превратить в порошок тысячу частей ртути, и этот порошок имеет все свойства самого камня, так что одна часть этого порошка может опять превратить тысячу частей ртути; и этот процесс можно повторять еще много раз, пока, наконец, не «погаснет огонь камня, так что он уже не будет производить нового порошка, но будет превращать ртуть в чистое золото». Кроме того, этот философский камень имеет чудесное действие на человеческий организм. Он исцеляет все болезни и делает тело бессмертным. Понятно, что сочинения Луллуса, пользовавшиеся большим почетом у алхимиков позднейшего времени, сильно ободряли их,— стоило напрячь все силы, чтоб обладать таким камнем. Но так как данные им методы для получения камня не имеют ровно никакого значения, то кажется, что и сам Луллус обладал скорее фантазией, чем любовью к истине и талантом исследователя.
Луллус был первым из европейцев, знакомых с кабалой, но трудно решить, в каком объеме он знал ее; он жил в Испании примерно в то время, когда туда проникли главные кабалистические сочинения, и поэтому, конечно, мог познакомиться с известной долей их содержания. Он был очень высокого мнения о кабале, видя в ней истинное откровение и божественную премудрость. Кабалистические методы имели также влияние на изобретенную им мистически-философскую систему, названную им «великим искусством», «ars magna». В сущности, это было нечто в роде мнемотехники.

Но всего чудеснее была его жизнь и образовавшиеся вокруг него рассказы и легенды. Он родился в 1235 г. на Майорке, в дворянской семье. В молодости он вел распущенную жизнь при арагонском дворе, пока, наконец, неудачная любовь не натолкнула его на иные мысли, и он решил посвятить себя обращению магометан в христианство. Для этого он вступил во францисканский орден, изучил арабский язык и три раза отправлялся миссионером на северные берега Африки, пока, наконец, не нашел там себе мученической кончины. Он был побит камнями на берегу и взят на христианский корабль, но дорогою умер и погребен в 1315 г. в Пальме. Триста лет спустя разрыли его могилу и на его черепе нашли ясные следы ударов камней, причинивших ему смерть. Но хотя, таким образом, время и обстоятельства его смерти могут быть установлены вне всякого сомнения, однако имеются сочинения, будто бы написанные им в 1330 г., и про него рассказывают, что в 1332 г. он был в Лондоне и алхимическим путем добыл много золота для короля Эдуарда III. Из него отчеканили дукаты, которые долго ходили в публике под именем раймундинов. Эти противоречия могут быть всего проще разрешены тем, что один из его учеников принял его знаменитое имя, чтобы легче приобрести себе большое влияние. Но именно это обстоятельство, что Луллус еще долго жил в одном месте, после того как в другом он уже умер и был погребен, по всей вероятности, больше всего и способствовало образованию чудесного сказания о его личности; это сказание замечательно и характерно для его времени. Оно распадается на две части: роман и легенду. Будучи еще молодым человеком, известным весьма элегантным кавалером и победителем сердец, Раймунд Луллус влюбился в одну замужнюю даму, Амброзию ди Кастел-ло, и объяснился ей в любви. Она отвергла его, но так как он и после этого не оставлял ее в покое, то она заявила ему, что не может отвечать на такую пламенную и неземную любовь, пока она сама простой смертный человек. Но если б он нашел жизненный эликсир, охраняющий тело от смерти, то она будет его. Раймунд удалился, изменил свой прежний образ жизни и начал исследовать тайны природы; после тридцатилетних трудов ему удалось на самом деле приготовить великий эликсир. Он испытал его силу на самом себе, в течение двух месяцев он ничего не пил и не ел, перенес все страдания голода и жажды, но не мог умереть. Уверенный в своем изобретении, он отыскал Амброзию, которая к тому времени уже овдовела, и не узнал ее — так она состарилась и поседела. В его памяти все еще носился образ прекрасной молодой женщины. Она открылась ему и призналась, что всегда любила его; но просила пощадить ее от бессмертия, которое он обещал ей; она показала ему свою грудь, пораженную раком, и спросила, хочет ли он сделать ее бессмертной в таком мучительном состоянии. Тогда Раймунд разбил пузырек с драгоценным эликсиром и освободил ее от обещания. «Она может теперь,— сказал он,— войти в небесное бессмертие, а я обречен на живую смерть на земле». После этого он вступил во францисканский орден, а два месяца спустя в качестве монаха присутствовал при кончине Амброзии. Здесь кончается роман и начинается легенда. Луллус не мог умереть, хотя всячески искал смерти. Поэтому он посвятил свою жизнь делам благочестия, чтобы, как особую милость, вымолить себе у Бога кончину. Неоднократно он ходил в Африку проповедовать евангелие среди магометан, и, хотя его много раз и жестоко били, однако, он оставался жив. Наконец, его побили камнями; несколько христианских купцов ночью нашли его под кучей камней и взяли с собой на корабль, который держал путь на Майорку, место его родины. Он был еще жив, когда пристали к острову, но как только его вынесли на берег, Бог сжалился над ним и послал ему смерть; его похоронили в церкви местечка Пальмы.
Мы слишком далеко зашли бы, рассказывая о всех средневековых ученых, занимавшихся магическими науками или оказавшими на них свое влияние. Такое подробное историческое изложение не может входить в нашу задачу: мы хотели только изложить те особенные условия, которые создавали тогдашним ученым славу чародеев, а для этого превосходными примерами могут служить те четыре лица, о которых мы говорили. Мы тем более имели право преимущественно остановиться на них, потому что они в то же время принадлежали и к наиболее выдающимся естествоиспытателям средних веков. Конечно, впоследствии были другие естествоиспытатели, напр. Николай Куза (1401 — 1461), вполне, как кажется, избегнувшие обвинений в чародействе; это обстоятельство легко объясняется для Кузы, так как он был кардиналом и папским наместником, следовательно, одним из могущественнейших лиц церкви; потому всякий, конечно, остерегался распускать про него неосновательные обвинения. Сверх того, он имел дело почти исключительно с математикой и астрономией; из отраслей экспериментальной физики он занимался только учением о весах и их применением; в этом занятии и в то время трудно было найти что-нибудь такое, что могло бы иметь отношение к верованию в волшебство. Такое единичное исключение, как Николай Куза, только подкрепляет то общее правило, что для невежественной массы экспериментирующие естествоиспытатели казались волшебниками.

КАБАЛИСТЫ

Прежде чем окончить эти замечания, мы упомянем еще о некоторых лицах, которые хотя и не были естествоиспытателями, но тем не менее имели в своем роде большое влияние на развитие магии. Один из них был аббат Иоанн Тритгейм, друг Корнелия Агриппы и учитель Парацельса.
Тритгейм родился в 1462 г. в Триттенгейме, в Трирском курфюршестве. Еще мальчиком он обнаружил чрезвычайную даровитость и большое влечение к науке, но его родители противодействовали всяким книжным занятиям их сына, так как он должен был помогать им в сельском хозяйстве. Только 15 лет от роду ему удалось научиться кое-чему у одного из соседей. В семь дней он выучил азбуку так, что мог читать книгу. Собственными средствами он продвинулся в учении так далеко, что с небольшой помощью своих доброжелателей мог отправиться в гейдельбергский университет, где в поразительно короткое время прославился своей ученостью, особенно в древних языках. В 1482 г. он поступил в Спонгеймский монастырь бенедиктинского ордена, а год спустя, когда скончался прежний настоятель монастыря, он, несмотря на свою молодость, был выбран аббатом. Маленький и почти никому до этого неизвестный монастырь в Спонгейме благодаря его деятельности стал известен всей Европе; он собрал здесь большую библиотеку из самых редких и замечательных сочинений, в особенности по магии. Слава о его учености была так велика, что его посещали и ценили его дружбу многие владетельные особы, даже император Максимилиан I, и самые ученые люди Европы. Так, в 1496 г. в один день в Спонгейме собрались два князя и семь ученых.
Однако Тритгейм недолго мог спокойно заниматься наукой. Виною этому был отчасти он сам. Он имел неосторожность послать в Гент своему другу монаху Арнольду Бостию письмо, которое давало повод заподозрить его в волшебстве, если бы оно стало известным в более широких кругах. На его несчастье, Бостий умер, когда письмо пришло в Гент; поэтому оно было вскрыто настоятелем монастыря, который нашел содержание письма столь необыкновенным, что распространил его по всей Германии и Франции. Письмо начиналось так:
«Я работаю теперь над важным трудом, который удивит мир, если я обнародую его, чего бы мне, однако, не хотелось делать. Первая книга называется «Steganographia». В ней излагается более чем сто видов тайнописания, которые не мог бы прочесть самый умнейший из людей, не будучи знаком с секретом. Это интересно, но вторая книга еще удивительнее. Не прибегая к письму, слову или знакам, я могу передавать свои мысли на расстоянии свыше ста миль, всякому знающему это искусство, и для этого мне совсем не надо посыльных. Все это может быть сделано так ясно и обстоятельно, как только потребуется, и притом вполне естественным образом, не прибегая к помощи духов или иным суевериям. Конечно, все это удивительно, но дальше будет нечто еще более чудесное. В третьей книге излагается искусство, как можно с необразованным человеком, знающим только свой родной язык, сделать так, чтобы он через два часа понимал латынь и мог бы читать и писать на ней так, что никто не усомнился бы, что он чисто и правильно пишет по-латыни».
Последствия этого письма не замедлили обнаружиться. Тритгейм был так неосторожен, что показал некоторым посетителям начатый труд, не объяснив им точно, в чем дело; этим он дал новую пищу для подозрения его в чародействе. Спонгеймские монахи воспользовались этим для борьбы со строгим монастырским режимом, который до того времени поддерживался Тритгеймом. После многолетних взаимных неудовольствий Тритгейм должен был оставить монастырь и свою любимую библиотеку, приняв в 1505 г. приглашение занять место аббата в Вюрцбурге. Здесь он прожил спокойно еще 11 лет, но так и не окончил своей стеганографии, доставившей ему столько неприятностей. Неполный манускрипт был напечатан после его смерти, а затем стеганография появилась в огромном ряде изданий, которые далеко не во всех пунктах согласовались между собою. Дармштадтское издание in guarto 1621 г. признается за наиболее надежное; по этому изданию я приведу начало первой главы, чтобы дать понятие об этом в высшей степени оригинальном и чрезвычайно запутанном сочинении.
«Ключ к первой главе в руках главнейшего духа Памерсиеля, anogr madriel при помощи ebra sothean abrulges itrabsiel u ormenu itules cablion hamorphiel. Надо начинать дело с вызывания этого духа».
«Полное изложение этой главы затруднительно и опасно, вследствие гордости и упрямства ее духов; они не повинуются никому, кто недостаточно опытен в искусстве; непосвященному они даже делают различные неприятности, если он будет их слишком принуждать, и мучат его разными способами. Из всех духов воздуха они суть самые злые и вероломные. Они никому не подчиняются вполне, если не будут принуждены к тому сильнейшими заклинаниями; и тогда они часто выдают сообщенную им тайну, ибо, будучи посланы с письмом, они взлетают кверху, подобно беспорядочной толпе, бегущей без вождя из битвы, с шумом низвергаются оттуда и всем встречным сообщают тайну пославшего. Поэтому мы советуем не оказывать на них давления и пользоваться их услугами крайне осторожно, ибо они злобны и вероломны. Между другими найдется несколько более благонравных, которые добровольно подчиняются приказаниям. Если же кто-либо захочет испытать их злобу и убедиться в справедливости всего здесь сказанного, то он должен сделать следующее: надо взять лист бумаги и сверху написать обращение к божественному имени: во имя Отца и Сына и святого Духа. Затем написать простой, ясный и понятный всякому читателю рассказ на латинском, немецком или каком-либо другом языке. Но во время писания надо сидеть лицом к восходящему солнцу и вызывать духов следующим образом:
Pamersiel oshurmy delmuson Thafloyn peano charustre melany lyamunto cholchan, paroys, madyr, moerlay, bulre tatleor don meleove peloin, ibutsyl meon mysbreath alini driaco person. Crisolnay, lemon asosle mydar icoriel pean thalmoi asophielil natreon bangel ocrimos estevor naelma besrona thulaomor fronian beldodrayn bon otalmesgo merofas elnathyn basramuth.
Затем, если духи явятся к его услугам, то он должен продолжать начатое. Но если этого не случится, то он должен до тех пор повторять эти слова, пока они не явятся, или же отложить это дело до другого раза, чтобы, при слишком сильном давлении на духов, они не повредили вызывавшему. Вызвав их таким образом, заклинатель посылает письмо с вестником к своему другу, посвященному в тайну этого искусства; а последний при получении письма произносит следующее заклинание:
Lamarton anoyr bulon madrinel traschon ebrasothea panthenon nabrulges Camery itrasbier rubanty nadres Calmusi ormenui ny tules demy rabion hamorphyn.
После этого он сейчас же поймет скрытый в нем смысл, ибо духи сами собой появятся с такою силой и будут так громко взывать, что все присутствующие, без сомнения, поймут тайну писавшего».
Этот отрывок типичен для всей книги, целиком состоящей из рассказов о духах, самых страшных заклинаний и самых непонятных слов. Смысл этих слов долго был загадкою; некоторые думали, что это были действительно формулы заклинания демонов, другие, напротив, полагаясь на собственные слова Тритгейма, держались того мнения, что в этих словах все естественно и что все дело состоит только в том, чтобы найти их смысл. Это, наконец, удалось в 1676 г.; д-р прав Э. Гейдель из Вормса открыл, что все эти варварские заклинания получают смысл, если зачеркнуть все нечетные слова, т. е. первое, третье, пятое и т. д., а в оставшихся словах снова зачеркнуть все буквы нечетного порядка, т. е. 1, 3, 5 и т. д.; наконец, все буквы, оставшиеся после этих операций, написать в один ряд. Тогда эти буквы (напечатанные здесь жирным шрифтом) дают объяснение различных видов тайного письма. Таким образом мы получаем следующие слова из первого заклинания:
Sum taly cautela, ut pryme lyttere cvivslybet diccionys secretam intencionem tuam reddant legenty (Я применяю такое правило предосторожности, что первая буква каждого слова сообщает читателю тайный смысл). Заклинание, с которым читатель принимает письмо, дает совершенно такое же указание, именно: nym die ersten Bugstaben de omni uerbo (Возьми первые буквы от каждого слова). Вся глава о стеганографии состоит из указаний, как можно посылать тайные сообщения: для этого надо написать какой-нибудь рассказ так, чтобы, если взять от каждого его слова первые буквы и составить их вместе, то они и заключали бы в себе данное сообщение. Подобно этому и в каждой из остальных глав многоречиво трактуется один из видов скрытого письма.
Но все-таки остается довольно загадочным, почему Тритгейм скрыл свое изобретение о тайном письме под столь странной формой. Он мог бы безо всякого затруднения выбрать для этой цели другое столь же удобное средство, не возбуждая столь большого внимания и не создавая себе славы чародея. Но, вероятно, ему отчасти нравилась такая слава; в глазах народа великий магик был все-таки лицом почетным, внушавшим некоторый страх, и нет ничего невероятного, что Тритгейм, подобно многим другим, был настолько тщеславен, что желал для себя такого положения, коль скоро его можно было достигнуть без всякого риска, т. е. если в случае надобности можно было доказать свою невинность. Как бы то ни было, едва ли может быть иначе объяснена та форма и способ изложения, который мы находим у Тритгейма.
Свою идею о способах тайнописания Тритгейм несомненно нашел в кабале. Как раз в это время вновь началось изучение старинной еврейской философии, которое было оставлено со времени Рай-мунда Луллуса. Граф Пико-де-Мирандола (род. в 1463 г.) написал в 1486 г. свои «Conclusiones cab-balisticae», где он обращает внимание ученого мира на кабалистические сочинения. Один из учеников Мирандолы посвятил Тритгейма в кабалу; кроме того Тритгейм был в дружеских отношениях с Иоанном Рейхлином, который более чем кто-либо другой способствовал распространению сведений о кабале и кабалистических методах. Рейхлин родился в 1455 г. в Швабии и изучал в Париже классические языки; впоследствии он познакомился в Италии с несколькими еврейскими учеными, научился у них древнееврейскому языку и приобрел в нем до тех пор неслыханные познания. Тогда он принялся изучать кабалу, рассчитывая найти в ней начатки христианской догматики; свои взгляды на кабалу он изложил в сочинении: «De verdo mirifico», Базель 1494 г. В нем он старался вывести посредством кабалистических способов основные начала христианского и ветхозаветного учения. Из слова БРА «творить» он составляет такой нотарикон: АБ — БН — РВХ — ГКДШ, т. е. Отец, Сын и Дух святой, так что в понятии творения он находит основание учения о святой Троице.
Благодаря этому искусству, Рейхлин является основателем так называемой христианской кабалы, которой так ревностно занимались впоследствии и которая в настоящее время как будто опять начинает входить в моду. Однако большее влияние имело второе из главных сочинений Рейхли-на: «De arte cabbalistica», Гагенау 1517 г.; в нем он излагает довольно обстоятельно и верно главнейшие кабалистические учения и методы.
Эти учения и методы впервые стали доступны европейскому ученому миру благодаря книге Рейхлина и только уже в последующее время приобрели существенное влияние на всю науку. Так знание кабалы уже явственно выступает в большой магической системе Агриппы, ближайшим рассмотрением которой мы теперь и займемся.