Ферберн Д. Иными глазами...

Взгляд евангельского христианина на Восточное Православие

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ II. ЗРЕЛОЕ ПРАВОСЛАВНОЕ БОГОСЛОВИЕ

ГЛАВА 4. УЧЕНИЕ О ТРОИЦЕ

Евангельские христиане в большом долгу перед Православной Церковью в области тринитарного богословия и христологии. Когда нас просят объяснить понятие о Троице, мы, как правило, отвечаем, что Бог извечно существует как одна сущность в трех отдельных Лицах. Мы описываем Личность Иисуса Христа как мистическое соединение двух природ в одной Личности: природы человеческой, и Божественной природы второго Лица Троицы. Мы настолько знакомы с этими выражениями, что склонны забывать, что ни одно из них не присутствует в Писании. Такие термины как «сущность», «личность», и «природа», которые используются в богословии по отношению к Троице, не употребляются в Библии в том значении, которое приписывается им при объяснении Троицы. Да и само слово «Троица» вовсе не встречается в Писании. Эти выражения возникли в результате интенсивных исследований и споров, длившихся на протяжении нескольких сотен лет, в попытке точно и верно выразить библейское учение о Боге. Большинство богословов, принимавших участие в этих спорах (пик которых пришелся на IV и V вв.), были отцами именно Восточной Церкви, предшественниками сегодняшней Православной Церкви.

Несмотря на наш большой долг перед Православной Церковью в этих областях развития богословия, и тот факт, что Православие, Католицизм и Протестантизм используют одну и ту же тринитарную и христологическую формулировки, все же между учениями евангельских христиан и православных о Боге есть существенное различие. Следует также напомнить, что западное христианство больше подчеркивает юридический аспект отношений с Богом, в то время как восточный взгляд характеризуется мистическим и личностным подходами. В этой главе мы рассмотрим и попытаемся более полно объяснить разницу между этими подходами, а также последствия их развития для восточного и западного богословия.

Апофатическое богословие

В предыдущих главах, чтобы охарактеризовать восточный подход к действительности, несколько раз было использовано слово «мистический» без дополнительного объяснения идеи мистицизма. Некоторые богословы утверждают, что мистицизм является противоположностью знанию. Английский ученый в области патристики Эндрю Лаут пишет:

Тем не менее он [мистицизм] может быть охарактеризован как поиск и опыт тесных отношений с Богом. Мистик не довольствуется знанием о Боге, он стремится к единению с Богом... Поиск Бога, или наивысшего, ради Него Самого, и нежелание довольствоваться ничем меншим кроме Него; поиск тесных отношений с Тем, к Кому так стремится душа: вот что является сердцем мистицизма.

Обсуждая тему поиска Бога, Лосский более полно объясняет эту идею, говоря, что в мистическом богословии субъект (богослов) больше не отличается от своего объекта (Бога): «Бог уже не представляется объектом, ибо здесь речь идет не о познании, а о соединении. Итак, отрицательное богословие есть путь к мистическому единению с Богом, природа Которого остается для нас непознаваемой». В понимании Восточной Церкви, задачей богословия и действительным призванием христианской жизни является достижение такого единения с Богом, такой близости с Ним, при которых человек становится частью Божественной жизни, Божественного общения.

Цитата из Лосского показывает, что путь к такому соединению является «отрицательным» и что, хотя мы ищем близости с Богом, Он остается для нас непознаваемым. Идее о том, что Бог является непостижимым и находится вне нашего познания, Православие придает особое значение. Зернов пишет, что каким бы близким ни было общение верующего с Богом, «Божеская сущность остается непроницаемой для человеческого разума, так как согласно восточной практике апофатического (отрицательного) богословия мы можем только декларировать, что Бог находится вне всех наших определений и предположений». Греческий иеромонах Авксентий также подчеркивает, что поскольку Бог, в конечном счете, непостижим, приоритетом богословия должен быть именно отрицательный метод, который провозглашает, чем Бог не является, что Он не есть, отсюда название «отрицательное» или «апофатическое» богословие. Положительный же метод провозглашает, чем Бог является, что Он есть (отсюда «катафатическое» богословие). Таким образом, вместо перечисления и определения атрибутов Бога, как это часто делают западные богословы, православный богослов, по всей вероятности, станет рассматривать те аспекты нашего мира, которые содержат несовершенство или неполноту, и лишь затем провозгласит, что Бог не имеет этих качеств. Так, например, Он не ограничен, учитывая ограниченность мира, не является временным, учитывая ограниченность мира во времени, не грешен, учитывая греховность мира, и т.д. Через такую концентрацию внимания на том, что Бог не есть, человек, в конечном счете, достигает того момента, когда уже не может делать отрицаний: перед лицом непостижимости Бога никто не может утверждать, что Бог есть, а что Бог не есть. Максим Исповедник, которого цитирует Зизиулас, утверждает: «Бог имеет сущность не ограниченную условностями бытия, непостижимую, ничем недостижимую и никак не объяснимую, ибо Он находится вне утверждения и отрицания». То же говорит и Лосский: «Апофатизм состоит в отрицании всего того, что Бог не есть ... в самой природе Своей Он непознаваем. Он "не-есть". Но (и в этом весь парадокс христианства) Он — Тот Бог, Которому я говорю "Ты", Который зовет меня. Который открывает Себя, Личного, Живого».

Для западного богослова подобные утверждения могут показаться близкими к агностицизму, поскольку православные не верят в то, что человек действительно может что-либо узнать о характере Бога. В действительности это не так. Зизиулас, защищая от подобного обвинения апофатический подход к богословию, говорит: «Главная задача этого богословия состоит в том, чтобы сместить вопрос об истине и знании из области эллинистических онтологических теорий в область любви и общения». Как считают православные, катафатический богословский метод приводит не к познанию истинного Бога, а к ложному пониманию философской идеи о Боге как наивысшем бытии (именно это имеет в виду Зизиулас, упоминая «эллинистические онтологические теории»). Восточная Церковь проводит четкое различие между рациональным (или философским) познанием, и личным, мистическим общением, которое, будучи правильным способом познания Бога и единения с Ним, является целью апофатического богословия. Уэр объясняет это следующим образом: «На самом деле наши отрицания являются сверх-утверждениями. Являясь по форме своей разрушительным, апофатический подход в конечном итоге имеет эффект утвердительный: он помогает нам выйти за пределы утверждений положительных и отрицательных, за пределы языка и мысли к непосредственному опыту познания живого Бога».

Шмеман проливает свет на различие между философским и мистическим подходами к Богу, связывая непостижимость Бога с Его святостью:

«Святой» есть истинное имя Бога, Бога «не ученых и философов», а живого Бога веры. Познание о Боге приводит к определениям и отличиям. Познание же Бога приводит к одному, непостижимому, но очевидному и неизбежному слову: «святой». Этим словом мы выражаем, что Бог является совершенно Другим, о Котором мы не можем знать ничего определенного, и что утоление нашего голода и всех наших желаний — в Нем, недосягаемом, оживляющем нашу волю, непостижимом Сокровище, которое привлекает нас; и действительно, нет ничего более достойного для познания, кроме Него.

Несомненно, что слово «святой» Шмеман использует по отношению к таинственной и непостижимой природе Бога, и не рассматривает под ним Его нетерпимость к греху или отделение от грешных людей, что является другим аспектом этого слова. Подобно Зизиуласу, он противопоставляет философского Бога истинному Богу, живому Богу веры. Очень важно отличать познание о Боге от познания Бога. Рационально (или философски) мы ничего не можем узнать о Боге, так как рациональные доводы приводят нас не к истинному Богу, а только к идее о Боге, которая философски может выглядеть правдоподобной. Мы можем достигать познания истинного Бога и единения с Ним на личностном и мистическом уровне. Апофатизм православного богословия заключается в том, что человек, стремясь к единению с Богом, в то же время осознает, что Бог является непостижимым и находится за пределами человеческого познания.

Для объяснения того, что человек все же может соединиться с Богом, несмотря на то, что Бог рационально непознаваем, православные проводят различие между непознаваемой сущностью Бога и Его познаваемыми энергиями. Агиоргусий объясняет это различие, отмечая, что Бог является и трансцендентным и имманентным, т.е. насколько Он отдален от нас, настолько же Он и близок к нам: «Богословское объяснение православного Предания относительно Божьей имманентности и трансцендентности очень простое: Бог близок к нам через Свои "энергии" (действия), которые "спускаются к нам", несмотря на то, что в то же самое время Он является совершенно трансцендентным, т.е. далеким от нас, недоступным в Своей сущности». Уэр, объясняя идею Божественных энергий, утверждает, что сущность их не в посредничестве между Богом и Вселенной, но что «энергии есть Сам Бог в Своих действиях и в проявлении Самого Себя... Сущность Бога обозначает, Кем Он является в Своем естестве; энергии же Бога обозначают, Кем Он является в Своих действиях».

Из этих утверждений можно предположить, что православное понимание сущности Бога и Его энергий соответствует типичному для Запада различию между атрибутами и действиями Бога. В действительности же это не так. Лосский пишет, что энергии можно было бы назвать атрибутами Бога, а не действиями, на что указывают и Агиоргусий, и Уэр, но при этом необходимо помнить, что «эти динамические и конкретные атрибуты-свойства не имеют ничего общего с атрибутами-понятиями, которые приписываются Богу отвлеченным и бесплодным богословием школьных учебников [т.е. систематическим богословием, написанным западными богословами или богословами, находящимися под влиянием западной мысли]». Очевидно, что целью проведения различий между сущностью и энергиями Бога, также как и целью апофатического богословия в целом, является защита православного понимания Бога, чтобы оно не было сведено к философской идее. Вопрос о том, являются ли Божьи энергии тем, что мы называем атрибутами или тем, что мы называем действиями, в данном случае неуместен. Суть, напротив, заключается в том, что нельзя сводить Бога к идее, которую можно описать философским языком. В то же время, нельзя сказать что Бог — это отвлеченное существо, невыразительное «Оно». Бог есть Личность, и Его внутренний мир нам совершенно неизвестен, однако Он открывается нам посредством Своего внешнего действенного проявления жизни, через общение любви, которое направлено к Его творению. Православие не стремится заглянуть в тайну Божьего внутреннего мира, но радуется тому, что Он дал нам возможность быть соучастниками Его внешнего действенного проявления жизни, поскольку мы соединены с Ним через Его энергии.

В шестой главе мы еще вернемся к вопросу об энергиях Бога в свете восточного понимания благодати. Сейчас же достаточно будет подчеркнуть, что для православных стремление к познанию Бога не означает познание о Нем, как это происходит в западном богословии. Бог не может быть объектом исследования. Православие не только утверждает, что стремление узнать что-либо о Боге не приводит к единению с Ним, но и настаивает, что подобное стремление уводит человека от истинного Бога к идее, которая с Богом не имеет ничего общего. Вместо стремления к рациональному (или философскому) познанию, православное богословие и жизнь стремятся к преклонению перед таинством Бога, чтобы исполниться благоговейным страхом и трепетом перед Тем, Кто настолько далек от нас, и в то же самое время настолько близок к нам.

Доктрина о Троице

Восточное христианство непознаваемость Бога подчеркивает гораздо больше, чем западное. Это объясняется существованием различных подходов к доктрине о Троице, исторически сложившихся на Востоке и на Западе. Конечно, все христиане рассматривают Бога как Единого в Трех Лицах.

Однако православное богословие преимущественно подчеркивает триединство Бога и различение Лиц, в то время как западные богословы склонны подчеркивать единство Лиц Бога. На Востоке одной из главных ересей, с которой боролись ранние богословы, являлся «модализм». Суть его заключается в том, что Отец, Сын и Дух рассматривались как три разных проявления (так называемые «модусы» или «модальности», отсюда «модализм») одной Монады (Бога). В Ветхом Завете Бог проявил Себя как Отец, в Евангелиях — как Сын, а после вознесения Сына, от времени основания Церкви, — как Дух Святой. Эти три «модуса», или формы откровения, указывают на Бога как на одно, а не на три Лица. Такое толкование стирает различение между тремя Лицами Святой Троицы, так как Лица здесь всецело поглощены сущностью (или естеством). Согласно этому учению, на кресте умер Бог-Отец; а это делало искупление невозможным. Поэтому Церковь верно усмотрела опасность и несоответствие модализма библейскому учению о Боге. В борьбе с этой ересью в IV в. восточные отцы Церкви, ведомые преимущественно великими каппадокийцами (Василием, Григорием Нисским и Григорием Назианзином), провели четкое различие между тремя Лицами Троицы, и определили отношения между Ними в категориях «не-рожденности», «рожденности», и «исхождения»: Отец — не рожденная Ипостась; Сын — Ипостась, извечно рожденная от Отца; Дух Святой — Ипостась, исходящая от Отца.

Запад же, напротив, видел опасность не столько в модализме, сколько в языческом политеизме (многобожии). Поэтому раннее западное богословие стремилось объяснить Троицу таким образом, чтобы было очевидно, что три Лица Святой Троицы не являются тремя отдельными Богами. В борьбе с политеизмом западные богословы, ведомые главным образом Августином (354-430 гг.), подчеркивали единство Божьего естества, определяя его как «сущность» или «субстанцию», естество, под которым они подразумевали полноту Божьих свойств (или атрибутов). Согласно такому пониманию Троицы, Отец, Сын и Дух — это один Бог, потому что Они обладают единым естеством, одними и теми же атрибутами.

Поскольку восточное богословие особое значение придает различению Лиц Святой Троицы, Православие относится отрицательно ко всему, что затеняет триединую множественность Бога. Вот почему православные богословы усматривают единство Бога скорее не в единосущии трех Ипостасей Святой Троицы, а в Личности Бога-Отца. Таким образом, Божественность Сына и Духа Святого они видят не столько в том, что Они имеют с Отцом одни и те же атрибуты, сколько в Их отношениях с Отцом. Т.е., единство Бога зависит не от абстрактного понятия сущности или атрибутов Бога, но от Ипостаси Бога-Отца, Который главенствует над Божеством. Авксентий пишет: «Единство Божества сохраняется единоначалием Отца, Который является Единым Источником Божеского естества».

В соответствии с этим понятием, православные богословы утверждают, что две другие Ипостаси берут Свое начало от Отца как от Единого Начала: Сын от Отца рождается, Дух Святой от Отца исходит. Таким образом, эти две Ипостаси имеют непосредственную зависимость от Отца, но в то же самое время они не зависят друг от друга настолько, как от Отца. Лосский указывает, что доктрина об исхождении Духа Святого исключительно от Отца имеет решающее значение для православного понимания Святой Троицы, потому что именно она указывает как на различение Лиц (т.е. Отца и Сына), так и на полное единоначалие или монархию Отца. К подобному выводу приходит и Зизиулас: «Единство Бога означает не столько единосущие, сколько то, что Отец есть "Первопричина" и рождения Сына, и исхождения Духа». Евангельские же христиане утверждают, что Святой Дух исходит и от Отца, и от Сына, так как в этой формулировке доктрины об исхождении Духа существует очевидное указание на общность Отца и Сына: Они имеют одну сущность, из которой исходит Святой Дух, единосущный Им.

Во времена Среднековья, различие во мнениях об исхождении Духа Святого привело к ожесточенному спору по вопросу filioque (лат. «и от Сына»). В Никейском Символе Веры, появившемся в результате II Вселенского собора в 381 г., первоначально было указано, что Дух Святой исходит от Бога-Отца, вопрос же относительно исшествия Духа от Бога-Сына в символе веры не затрагивался. Однако многие богословы и на Востоке, и на Западе утверждали, что Святой Дух исходит и от Отца, и от Сына, хотя Восточная Церковь чаще использовала выражение «от Отца через Сына». Вследствие того, что в VI-VII вв. к символу веры на Западе было добавлено ciioBofilioqiie, к середине IX в. спор по вопросу «и от Сына» достиг пика. В это время восточный патриарх Фотий, настаивавший на исхождении Духа Святого исключительно от Отца, был осужден Константинопольским собором в 869-870 гг. (который Западная Церковь считает VIII Вселенским собором). Таким образом, спор по вопросу «и от Сына» стал одним из важнейших догматических расхождений, предопределивших разделение восточного и западного христианства на Православную (на Востоке) и Римско-католическую Церковь (на Западе).

На самом же деле, причиной спора по вопросу «и от Сына» было не столько различие во мнениях относительно исшествия Духа Святого (так как библейские доводы в пользу какой-либо стороны отсутствуют), сколько различие в понятиях о Троице, лежавших в основе этого спора. Вопрос заключался в следующем: что же является основной составляющей Божеского естества — сущность (естество) или личность? Православные настойчиво утверждают, что согласно западному учению о Троице такой составляющей является именно сущность (естество), что соответственно определяет суть Троицы скорее как взаимоотношения между тремя Лицами внутри единой Божеской сущности. Лосский пишет:

Поэтому Восточная Церковь и воспротивилась формуле «Filioque», которая как бы наносила урон единоначалию Отца: или надо было нарушить единство и признать два начала Божества, или же обосновывать единство, прежде всего общностью природы, которая тем самым выдвигалась бы на первый план, превращая Лица во взаимосвязи внутри единой сущности.

Признание двух начал Божества, конечно, указывало бы на то, что Бог-Отец и Бог-Сын — фактически два самосущных «Бога», что в христианстве неприемлемо. Лосский обвиняет Западную Церковь скорее в том, что она имела тенденцию подчеркивать единство сущности (естества) Бога в ущерб реальному различению Лиц.

Отрицание Православием «и от Сына» обосновано его апофатическим (отрицательным) богословием, т.е. желанием не позволить свести Бога к абстрактному, философскому понятию, которое превращает Бога в просто идею, не имеющую реальной жизни. Бог существует исключительно как три извечных Личности, Каждая из Которых обладает одной и той же сущностью (или естеством), и одними и теми же свойствами (или атрибутами), и не существует другой сущности, именуемой Божеским естеством. В этом отношении, православные правильно утверждают, что именно три Ипостаси, а не Их природа, являются основными составляющими Божеского естества, в то время как западное богословие, сосредотачиваясь на единосущности Бога, подвергается риску упустить этот факт. Лосский, указывая на существующую в западном богословии опасность полагать сущность Бога выше Его триединства, признает также, что и восточное богословие, настаивая на единоначалии Отца, имеет опасный уклон к суб-ординационизму, т.е. подчеркиванию преимущества Отца над Сыном и Духом Святым. Таким образом, существует, с одной стороны, опасность потерять из виду личностный характер Бога как общение трех Ипостасей, а с другой стороны, в том, что легко упустить из виду равнозначимость трех Ипостасей, превратив Сына и Духа в «меньших богов». Таким образом, ожесточенный спор по вопросу «и от Сына» преимущественно являлся результатом желания и Востока и Запада сохранить учение о Святой Троице от потенциальных ошибок, которые они усматривали каждый в учении противоположной стороны.

Нет сомнений, что богословские споры о Троице носят чрезвычайно сложный характер. Поэтому среди множества едва различимых отличий и трудно уловимых различий читатель легко может потерять из виду суть самого вопроса. Однако, существуют, по меньшей мере, две причины, почему евангельские христиане должны знать об этих отличиях и различиях в учении о Троице. Первая причина состоит в том, что хотя большинство православных христиан вряд ли до конца понимает суть богословского спора по вопросу «и от Сына», тем не менее, доктрину об исхождении Духа Святого исключительно от Отца они вполне могут использовать как солидаризующий тезис против евангельских христиан. Общаясь с православными христианами, вы наверняка столкнетесь с этой доктриной, и потому вам полезно будет знать о ее существовании.

Во-вторых, евангельским христианам необходимо осознавать, что хотя и в западном и в восточном тринитарном понятии таятся определенные опасности, оба эти учения о Святой Троице опираются на те аспекты Божьего характера, которые имеют ключевое значение для христианской веры и жизни. Западный акцент на единстве Бога (несмотря на то, что между Ипостасями существует определенное различие, и что Бог-Отец действительно имеет определенный приоритет) помогает нам понять, что три Ипостаси Бога являются одновременно и равными и единосущными. Тот, Кто пришел в этот мир для нашего спасения был не «меньшим Богом», но Сыном Божьим, равным Отцу и извечным, как и Отец. Восточное богословие, бесспорно, соглашается с этим фактом, однако следует иметь в виду, что западный подход предохраняет от субординационизма, оберегая важную истину, что Сын, осуществивший искупление, есть тот же Самый Бог, что и Отец. А восточный подход, указывая на Лица, как на составляющие Божества, выдвигает на первый план тот факт, что Бог — не просто существо, владеющее такими атрибутами как всеведение, всемогущество, вездесущность и т.д., но, скорее, сообщество или общение трех Божественных Личностей. Любовь же, которую эти три Лица разделяют друг с другом, является причиной сотворения и искупления человека, чтобы и он имел такое же общение с Ним. Восточное богословие, настаивая на различении Лиц Святой Троицы, помогает нам избежать опасности сведения Бога к абстрактной философской идее, и выдвигает на первый план личностную, реляционную природу Бога и вытекающую отсюда реляционную природу христианской жизни.

И восточное и западное учения о Троице хранят в себе важные истины, касающиеся вопроса спасения христианина. Тем не менее, различия между этими учениями заслуживают особого внимания, так как они приводят к разным понятиям о Личности Христа. Мейендорф говорит, что если рассматривать Лица Троицы лишь как внутренние отношения внутри Божественной сущности, то Личность Сына, в таком случае, не могла бы рассматриваться как экзистенциальный центр Его человеческой природы, и не могла бы быть субъектом спасительных страданий Христа. Для того чтoбы лучше понять это утверждение, содержащее глубокое значение, ниже мы рассмотрим, как восточное и западное богословия понимают личность Христа.

Доктрина о Личности Христа

Все христиане исповедуют Богочеловечество Христа, но на всем протяжении истории Церкви продолжались горячие споры относительно того, что же Писание подразумевает под тем, что Христос является одновременно и Богом и Человеком. Спор о личности Христа достиг своего пика ко времени Ефесского (431 г.) и Халкидонского (451 г.) соборов. В Ефесе Церковь осудила учение Нестория, который проводил резкое различие между Божественной и человеческой природами Христа, утверждая, что Иисус был Человеком, с которым, с момента Его зачатия, соединился Сын Божий и обитал в Нем как в храме. В Халкидоне Церковь осудила учение Евтихия (монофизитство), согласно которому человеческая природа Христа была настолько поглощена Божественной, что обе они стали одной природой. Халкидонский собор постановил, что Церковь исповедует Христа познаваемого в соединении двух природ неслитных, неизменных, нераздельных и неразлучных. Таким образом, собор, в отличие от учения Евтихия, стремился подчеркнуть именно неслитность и неизменность природ Христа и, в отличие от учения Нестория, нераздельность и неразлучность Его природ.

Истины, которые защищал Халкидонский собор, имеют большое значение для христианского богословия, потому что искупление было возможным только при условии, что Христос одновременно был и всецело Человеком, и всецело Богом. Другими словами, для того чтобы Христу искупить человечество, Он Сам должен был стать Человеком, а чтобы искупление имело силу, Он должен был быть одновременно и Богом. Православные богословы, указывая на необходимость Богочеловечества Христа, утверждают, что искупление должно было совершиться в Боге и Богом, но в то же самое время распространиться на все аспекты человеческой жизни. Или, как выразился Григорий Назианзин, «то, что не было присвоено, то не было восстановлено». Т.е. Христос мог принести полное избавление и спасение человеческой жизни только при условии, что Он Сам был всецело Человеком. Евангельские христиане, говоря о необходимости признания Богочеловечества Христа, также подчеркивают, что только Тот, Кто имел человеческую природу, мог страдать и умереть за человека, и только тот, кто имеет Божественную природу, мог умереть единожды за все человечество. В шестой главе мы более подробно рассмотрим восточную и западную теории искупления. Сейчас же достаточно будет сказать, что христианские богословы согласны между собой в том, что для совершения искупления Христу надлежит быть Богочеловеком (т.е. имеющим и Божественную и человеческую природы одновременно), и что Христос есть познаваемая Личность именно в двух природах, а не в одной.

Несмотря на это согласие, постановление Халкидонского собора принесло очень много проблем. И хотя последующие события помогли разрешить некоторые христологические споры, это не спасло христианство от двух больших расколов (схизм), причиной которых стали разногласия в установлении терминологии, относящейся к Личности Христа.

Первый раскол разделил православное христианство на халкидонские и нехалкидонские Церкви. Большинство восточных Церквей на Ближнем Востоке и в Северной Африке, не говорящих по-гречески, и известных под названием «восточных православных Церквей», считало, что Халкидонский собор не смог достаточно четко сформулировать доктрину об истинном единстве двух природ Христа и, следовательно, недостаточно осудил учение Нестория. Эти Церкви, говоря о единстве двух природ Христа, предпочитали использовать выражение «одна природа». В результате этого, их епископы были провозглашены еретиками, а восточные Церкви, которые не придерживались Халкидонского вероопределения, были названы «монофизитами».

Однако было очевидно, что «монофизитские» Церкви употребляли слово «природа» в его первоначальном значении, в то время как Халкидон в своем определении заменил его словом «личность». Таким образом, по существу они утверждали то же самое, что и Халкидонский собор: Христос есть цельная (объединяющая в Себе две природы) Личность. Следовательно, проблема заключалась не в вопросе о сущности Христа, а в терминологии. Только более 1500 лет спустя этот долгий христологический спор был решен с приходом осознания, что нехалкидонские Церкви фактически держатся той же веры в Бога-Сына, Который, кроме Божественной, обладал и человеческой природой.

Второй раскол произошел между Востоком и Западом, и был менее заметным, хотя на самом деле имел гораздо большее значение и последствия, чем первый, так как до сих пор современные восточные и западные богословы по-разному объясняют то, что Халкидонский собор подразумевал под выражением «Личность Христа». Западные богословы в большинстве своем рассматривают Христа как необъяснимое и неописуемое единение Его Божественной и человеческой природ в результате их сочетания внутри одной цельной Личности при воплощении. Такое объяснение напрямую связано с западным пониманием Троицы, которое подчеркивает сущность (естество) Бога, рассматривая ее как самосущное бытие, которое возмогло сочетаться с человеческой природой, чтобы таким образом возникла Личность Христа.

Православные же богословы указывают, что такой взгляд на воплощение подразумевает, что во Христе мы получаем воплощение абстрактного Божества в Человеке Иисусе. Но нельзя забывать, утверждают они, что Божественная природа не может рассматриваться как самосущное бытие. Следовательно, с человеческой природой в чреве Марии сочеталось не самосущное бытие, но Личность Бога-Сына. Православные также настаивают, что, поскольку Сын уже являлся Личностью до воплощения, Он и остался этой же Личностью после воплощения. Другими словами. Личность Христа — это не результат воплощения; Личность Христа есть извечная Личность Бога-Сына. Воплощение же является не образованием новой личности из двух природ, а действием, посредством которого Бог-Сын присоединил человеческую природу к тому, Кем Он уже был как Личность. Он присоединил человеческие атрибуты и жизненный человеческий опыт к тому, чем Он уже обладал как Бог. Он принял человеческую природу в Свою Божественную Личность, всецело и неизменно оставаясь при этом Богом; Тем, Кем Он уже был. Иисус Христос, говорят они, обладает Божественной природой не потому, что она является одним из составляющих Его Личности, а потому, что Он является Богом-Сыном, извечно разделяющим Божественную природу с Отцом и Духом. И наоборот, Христос обладает человеческой природой потому, что Он при воплощении присоединил ее к Своей Божественной Личности.

Таким образом, несогласие двух сторон в этом расколе относительно Личности Христа состоит в том, что западная сторона считает Личность Христа соединением двух природ, Божественной и человеческой, возникшим при воплощении; тогда как восточная сторона полагает, что Личность Христа — это извечная Личность Бога-Сына, Который при воплощении принял человеческую природу. Именно к этому подводит Мейендорф в цитате, которая приведена выше. Как считают православные, чрезмерная концентрация внимания на природе Бога таит для Запада опасность прийти к пониманию Личности Христа как сочетания двух природ. Но, как говорит Мейендорф, Божество могло родиться для нас и искупить нас только при условии, что Личность Христа является той же самой Личностью, что и Бог-Сын. С ним соглашается и Флоровский: «Иначе сказать, воплощение, есть явление и действие самого Бога, есть усвоение и восприятие Им человечества, — Бог-Слово есть единственный действующий субъект в акте воплощения, Сам Логос родился Человеком от жены». Другими словами, православные никоим образом не отрицают человеческую природу Христа, но настаивают на том, что Его человеческая природа носит Божественный характер и, что ради нас родился Человеком, жил Человеком, умер и воскрес именно Бог-Сын. Только в таком случае, утверждают они, спасение является возможным и осуществимым.

В настоящее время среди богословов все еще существует немалое расхождение во взглядах относительно того, что Халкидон подразумевал под «Личностью Христа». Для нас же особенно важным является тот факт, что все православные Церкви (халкидонские и нехалкидонские) настаивают, что Бог-Сын присоединил к Своей Личности человеческую природу, в то время как большинство современных западных богословов утверждает, что Личность Христа является результатом соединения (при воплощении) Его Божественной и человеческой природ. Таким образом, видимой причиной разделения между халкидонскими и нехалкидонскими Церквами в значительной степени было недоразумение, вызванное терминологией, тогда как более глубокое разделение фактически охватывает как раз Церкви, декларирующие свою приверженность Халкидонскому вероисповеданию.

* * *

Евангельские христиане могут спросить, зачем им нужно в таких подробностях знать православное понимание природы Бога? Разве недостаточно просто верить в триединство Бога, и что Христос является и Богом и Человеком одновременно? В каком то смысле, конечно, достаточно просто верить в эти истины, особо не вникая в них. Но, с другой стороны, различия в понимании Бога между православными и евангельскими христианами напрямую касаются вопроса понимания духовной жизни, в которой особую роль играет различие между апофатическим и катафатическим подходами в богословии. Евангельские христиане обращаются к Богу как к Кому-то близкому, Которого они могут описать, в Чьей милости могут быть уверены, или как к близкому Другу. Православные же христиане обращаются к Богу скорее с чувством благоговейного страха, умоляя Его о милости, не будучи до конца уверенными в ней, как к Судье, а не к Другу. Однако необходимо указать, что эти различия в обращении к Богу не являются абсолютными. Православие рассматривает Бога не как непредсказуемого или нежелающего проявить милость, но на самом деле видит в Нем Того, с Кем человек может разделять общение или даже дружбу. И хотя эти различия носят тенденциозный, а не нормативный характер, они все же порождают ощутимую разницу в духовной атмосфере, о чем свидетельствует даже простое сравнение, как церковных строений, так и богослужений евангельских христиан и православных.

На эти же различия указывает и то, как верующий человек говорит о Боге: подчеркивая Его троичность или единство. Говорят, что если бы протестанты перестали верить в Троицу и приняли унитаризм, то им не пришлось бы даже особо трудиться над изменением других аспектов учения. Это утверждение, конечно, является большим преувеличением. Однако протестантский акцент на юридическом и личностном аспектах спасения, а также другие характерные для протестантов идеи действительно оставляют мало места для таких понятий как общение между Божественными Личностями, и каким образом это общение передается людям, которых Бог создал и искупил. В восточном же богословии этим идеям (общению внутри Божества и общению с Ним Церкви) придается особое значение, так как они исходят из восточного понимания о Боге.

Что касается христологии, можно утверждать, что православная терминология при описании Личности Христа больше соответствует верованию евангельских христиан, чем их собственная. Как и православные, за исключением некоторых ветвей Протестантизма, мы верим, что результатом воплощения Христа стало истинное, личное присутствие Бога-Сына на земле, а не только присутствие Божества или Божеской сущности в Человеке Иисусе. Как и православные, мы верим, что искупление является в значительной степени Божьим действием: за нас умер не просто Человек, но Сам Бог. Таким образом, мы видим, что иногда то общее, во что верят православные и евангельские христиане относительно воплощения, затеняется лишь различными способами выражения веры. К этому вопросу мы еще вернемся в восьмой главе. Сейчас же мы переходим к православному учению о сотворении человека, так как именно в этой области различия между богословием евангельских христиан и православным богословием становятся наиболее очевидными.

ГЛАВА 5. СОТВОРЕНИЕ, ПРИЗВАНИЕ И ГРЕХОПАДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Евангельские христиане считают, что до грехопадения человек находился в совершенном состоянии общения с Богом, и что первоначальной задачей Адама и Евы было оберегать и наслаждаться этим состоянием. Православное же богословие, в свете учения о непознаваемости Бога, и более сильного, чем у евангельских христиан, акцента на свободной воле человека, имеет несколько иное понятие о состоянии человека в период после сотворения и до грехопадения, и о его призвании. Это, в свою очередь, ведет к отличному от евангельских христиан взгляду на грехопадение человека, а также имеет важные последствия для православного учения о спасении. В этой и следующей главах мы рассмотрим различия между взглядами евангельских христиан и православных относительно человеческого рода: его сотворения, призвания и грехопадения.

Сотворение человека

Борьба с гностицизмом во II в. стала причиной одного из первых богословских конфликтов в Ранней Церкви. Отличительной чертой гностицизма среди прочею был крайний фатализм: каждый человек уже при рождении принадлежал одному из двух классов, и спастись мог только тот, кто родился в «высшем» классе, предназначенном к спасению. Богослов конца II в. Ириней Лионский, выступая против гностицизма и отстаивая свободу выбора человека, утверждал, что первозданным состоянием человека было младенчество и неустойчивое совершенство, и что призвание человека заключается в достижении зрелости и совершенства. Несмотря на то, что такой взгляд на изначально сотворенное состояние Адама и Евы был не единственным среди ранних отцов Церкви (да и сам Ириней описывал их состояние по-разному), он оказал значительное влияние на последующее развитие православного богословия.

Лосский, обсуждая в своей книге учение богослова, известного как Дионисий Ареопагит (III-VI вв.), утверждает, что изначально вся тварь была призвана к совершенному единению с Богом, и что это единение совершается «синергией», т.е. взаимодействием воли тварных существ и идей-волений Божественных. Он пишет: «Впрочем, если это соединение предполагает ... "взаимодействие" и согласованность воль, а значит — свободу, то первозданное состояние тварного космоса можно воспринимать как неустойчивое совершенство, в котором полнота соединения не была еще достигнута, и в котором тварь должна была возрастать в любви, чтобы полностью исполнить Божественное о ней смотрение». Позже он более полно объясняет эту идею:

Ибо тварь уже в своем первозданном состоянии была разлучена с Богом, так как обожение, соединение с Богом было ее целью, ее конечным завершением. Итак, первозданное блаженство не было состоянием обоженым, но известным к нему предрасположением, совершенством твари устроенной и устремленной к своей цели.

Описывая изначально сотворенное состояние человека, подобное утверждает и греческий богослов Панагиотий Кресту: «Человеку изначально не предлагалось полное совершенство, так как это предполагало бы принуждение. Но совершенство было поставлено перед ним как цель, к которой он должен был стремиться и достигать». На первый взгляд может показаться, что Лосский и Кресту противоречат друг другу, так как Кресту настаивает, что Адам и Ева при сотворении не были совершенными, в то время как Лосский, используя слово «совершенство», говорит об их состоянии. Однако эти два богослова имеют в виду два разных вида совершенства, что становится очевидным из следующего утверждения Лосского: «Совершенство первозданной природы выражалось, прежде всего, в способности приобщаться к Богу, все более и более прилепляясь к полноте Божества, которая должна была пронизать и преобразить всю тварную природу».

У обоих богословов просматривается сильный акцент на свободу выбора человека: Бог не хочет принуждать человека строить с Ним отношения против его воли; поэтому Он и не создал человека в изначально совершенном единении с Ним. А точнее, Бог создал человека в состоянии незрелости, младенчества в смысле его «разлучения» с Богом, и для достижения единения с Ним предоставил ему возможность использовать свою свободу. Кто-то может предположить, что под словом «разлучение» Лосский имеет в виду абсолютную, качественную разницу между Творцом и тварью. Но его утверждение, что конечная цель человека — соединение с Богом, показывает, что разлучение, о котором он говорит, не является постоянным, как, например, различие между Творцом и тварью. Таким образом, получается, что Лосский и другие православные богословы подразумевают человека изначально разлученным с Богом в смысле отсутствия у него совершенного общения с Ним. Следовательно, первозданное «совершенство» человека выражалось только в способности иметь отношения с Богом, приобщаться к Нему, а не в фактическом осуществлении этого общения и соединения с Богом.

Этого взгляда на изначально сотворенное состояние человека придерживались также несколько богословов Ранней Церкви (в частности, Ириней и Ориген), которые проводили различие между словами «образ» и «подобие». В Быт. 1:26 Бог говорит: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему». В следующем стихе, однако, указано, что «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его». Восточные богословы, следуя Иринею и Оригену, утверждают, что упущение слова «подобие» в ст. 27 указывает на то, что образ Божий — это сотворенная характеристика, а подобие — нет. Кресту объясняет это различие следующим образом:

Образ не обладает всем в совершенстве, как мы уже увидели, но имеет способность к совершенству; недостаток образа исправляется подобием.... Под выражением «по подобию» подразумевается склонность к самоопределению с целью достижения совершенства посредством мучительной борьбы в бесконечном процессе совершенствования.

С ним соглашается Леонид Успенский, говоря что «призванием человека, сотворенного по образу Божию, является стяжание Его подобия. Иметь образ Божий означает иметь возможность стяжать Божественное подобие». Подобное утверждает и Уэр:

Образ ... указывает на потенциальную возможность жизни в Боге, подобие же — на осуществление этой возможности. Образ — это то, чем человек обладает изначально, то, что дает ему возможность стать первым делом на Путь духовного восхождения; подобие — это то, чего человек надеется достичь в конце этого восхождения.

Из этих утверждений становится очевидным, что в православном богословии образ Божий заключается в способности, данной человеку Богом при сотворении, достигать единения с Ним. Подобие же заключается в совершенстве, предназначенном Богом для человека, которым он должен овладеть по своему свободному выбору, взаимодействуя с Божьей благодатью и стремясь к полному единению с Богом. Из утверждений Кресту и Уэра также явствует, что и жизнь человека до грехопадения рассматривалась как путь восхождения, ведущий к совершенству и соединению с Богом. Бог сотворил мир, в котором человек находился в состоянии младенчества, но имел способность достигнуть зрелости, используя данную им Богом при сотворении возможность.

Более подробное описание Агиоргусием поможет нам лучше понять проводимую православными богословами разницу между образом и подобием Бога:

Образ Божий в человеке означает, что человек имеет духовную душу, отображающую Бога-Отца как личность. Человек способен познавать Бога и быть в общении с Ним. Человек принадлежит Богу, так как, будучи Божьим чадом и имея образ Божий, он родствен Ему.... Отцы Церкви также проводят различие между образом Божьим в человеке, и его подобием Богу: образ является потенциальной возможностью, данной человеку, вследствие которой он может достигнуть жизни теозиса (общения с Богом). Подобие же Богу является осуществлением этой возможности; т.е. все больше и больше становиться тем, кем человек уже есть: Божьим образом, Божьим подобием. Различие между образом и подобием, другими словами, является различием между быть и становиться.

Следует отметить, что разлучение человека с Богом, о котором Лосский говорит в вышеприведенной цитате, — не абсолютное. Адам и Ева были чадами Бога с самого начала их существования. Тем не менее, общение с Богом было поставлено перед ними как цель, которую им следовало достигать. Таким образом, первоначальным призванием человека было стяжание Божьего подобия, устремление к единению с Богом. Для описания этого процесса Агиоргусий использует термин «теозис», а Лосский— «обожение».

Ниже мы более подробно остановимся на том, что православные богословы подразумевают под этой ключевой идеей.

Призвание человека — «обожение»

Особого внимания в Ранней Восточной Церкви (и до некоторой степени в Западной) заслужили два библейских отрывка. Первый содержит утверждение в Пс.81:6 «Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы». Второй провозглашает во 2Пет. 1:4, что Божьи обетования были даны нам, чтобы через них мы «соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью». С помощью этих стихов отцы Церкви подчеркивали свою веру в то, что призвание человека — стать в определенном смысле Богом, а именно стать сопричастником Божеской природы, Божеского естества. Идея «обожения» была одним из самых ранних понятий, посредством которой Ранняя Церковь выражала свое понимание призвания человека. Хотя современное Православие следует этой идее Ранней Церкви, тем не менее, оно не всегда выражает ее термином «обожение». В определенном смысле это слово является специальным богословским термином, часто используемым православными богословами, и в повседневном употреблении оно появляется довольно редко. Так как это слово отсутствует в Литургии, многие православные христиане никогда о нем и не слышали. Эти идеи — стяжание Божьего подобия, достижение единения с Богом, участие в Божественной жизни, восхождение к Царству — подразумеваются под одним термином: «обожение».

Лосский ясно выражает православную веру в то, что призванием сотворенного человека является восхождение к Божественной природе. Отвечая на вопрос относительно того, почему Бог сотворил человека свободным и ответственным, он говорит, что «именно потому, что Он хотел призвать его к высочайшему дару — "обожению", т.е. к тому, чтобы человек в устремлении бесконечном, как бесконечен Сам Бог, становился по благодати тем, что Бог есть по Своей природе». Мейендорф также пишет, что мы не должны понимать природу человека как самодостаточное и закрытое начало, так как его предназначением является восхождение в богопознании через приобщение к Божественной жизни. Так как мы, евангельские христиане, подчеркиваем именно уникальность Бога, термин «обожение» и утверждение, что человек может стать по благодати тем, кем Бог есть по Своей природе, могут показаться для нас кощунственными. Вот почему евангельские христиане не допускают и мысли о рассмотрении этих понятий.

Однако в то же самое время нам необходимо признать, что православные богословы не вкладывают в термин «обожение» того смысла, который вкладываем в него мы. Мейендорф говорит, что «обожение» не отрицает трансцендентности Бога и не утверждает, что человек фактически становится «Богом». Наоборот, он пишет, что Бог «дает нам Свою собственную жизнь. Обретая ее, человек не становится "обладателем" Божества, и не становится в сущности своей Богом; он становится сопричастным тому, что дано ему Богом, и благодарит Бога за Его невыразимую благодать». Также и Лосский говорит, что сопричастность Божественной природе не означает стать в сущности своей Богом, так как в этом случае подразумевалось бы, что Бог— это не Троица, а мириады личностей. Он объясняет это следующим образом:

Соединение, к которому мы призваны, не есть ни соединение ипостасное, как для человеческой природы Христа, ни соединение сущностное, как для трех Лиц Пресвятой Троицы. Это соединение с Богом в Его энергиях, или соединение по благодати, «причащающей» нас Божественному естеству без того, чтобы наше естество стало от этого естеством Божественным.

Из этих цитат становится очевидным, что православные богословы проводят разницу между такими понятиями как «быть Богом по естеству» и «быть сопричастным» Божественной жизни, быть Богом по природе и стать «богами» по благодати. Лосский указывает, что эта разница является следствием проводимого различия между сущностью и энергиями Бога, о чем мы говорили в предыдущей главе. Следовательно, православные не утверждают, что человек может стать «Богом» по естеству или по природе, что действительно было бы кощунством. Наоборот, они настаивают, что утверждение о том, что человек становится Божественным по природе, приобщаясь к Божественным энергиям, не стирает границы между Богом и творением.

Но если действительно существует различие между такими понятиями как быть Богом по естеству и стать Божественным по природе, приобщаясь Божьим энергиям, то в чем это различие заключается? В каком смысле, согласно православному богословию, человек становится Божественным по природе? Существует, по крайней мере, три основных аспекта «обожения», или стяжания Божественного подобия. Первый аспект состоит в том, что «обожение» включает в себя стяжание присущих Богу качеств. Как уже говорилось в предыдущей главе, Божьи энергии — это проявление Его Божественной жизни вне Его сущности, Его характера настолько, насколько Он раскрыл Себя Своему творению. Таким образом, Божьи энергии включают в себя такие качества как любовь, справедливость, милость и сострадание, которые Он разделяет с человеком. И «обожение», в таком случае, является стяжанием этих качеств. Успенский утверждает, что достижение Божественного подобия — это взаимодействие между Божьей благодатью и человеческими усилиями, чтобы «стяжать добродетели, из которых любовь наибольшая, наивысшая черта Божьего подобия». Его поддерживает Уэр, говоря, что человек был сотворен с призванием «возрастать в любви от образа Божьего к подобию Божьему».

Первый аспект «обожения» несколько похож на такие понятия евангельских христиан как «быть благочестивым» или «быть подобным Христу» (Рим.8:29). Необходимо помнить, что выражение «причастники Божеского естества» в 2Пет. 1:4 находится в начале обсуждения качеств, таких как добродетель, рассудительность, воздержание, терпение, благочестие, братолюбие, любовь (2Пет.1:5-9). К возрастанию в них должен стремиться каждый человек. Таким образом, для православных «обожение» состоит отчасти в том, чтобы соединяться с Богом в Его энергиях, приобщаясь к Нему по благодати и посредством проявления тех качеств, которые Бог разделяет с человеком.

Вторым аспектом «обожения» является приобщение человека к Божьему бессмертию, разделение с Ним Его вечного существования. В 2Пет. 1:4 причастность Божескому естеству описывается как удаление «от господствующего в мире растления похотью», и одной из главных идей Ранней Церкви было как раз понятие о том, что человек призван к переходу от состояния смертного и тленного к состоянию бессмертному и нетленному. Греческий богослов Христофор Ставропулос пишет, что «обожение» «означает восхождение человека к Божественной сфере, к атмосфере Бога, а также соединение человека с Божеством». Особое значение он придает тому, что «обожение» является не преобразованием нашего естества в естество Божье, но «всецелым соединением человека с Богом как неограниченным счастьем в Божьем Царстве». Флоровский также пишет, что «обожение» есть участие в жизни бесконечной и нетленной. Это не означает, что человек онтологически становится Богом, но что он имеет личное и вечное общение с Богом.Божественная жизнь, в этом смысле, является жизнью, которая не подвержена разрушению. Возвращаясь к замечанию Лосского относительно того, что по благодати человек становится Божественным по природе, православная мысль утверждает, что в естестве Своем Бог есть бессмертный и нетленный, в то время как человек в естестве своем был сотворен смертным и тленным, поэтому нетленность он может обрести только по благодати. Нетленная жизнь является целью, к которой Бог призвал человека при сотворении. Этот аспект «обожения» соотносится с таким понятием евангельских христиан как «вечная жизнь с Богом», вечное наслаждение Его присутствием.

Третий аспект «обожения», общение с Богом, непосредственно следует из второго. В вышеприведенной цитате, Флоровский связывает жизнь бесконечную с радостью личного общения с Богом. В другом труде он указывает на «обожение» как на «близкое общение человека с живым Богом. Быть с Богом — означает пребывать в Нем и разделять Его совершенство».Мейендорф также говорит, что окончательным предназначением человека является общение с Богом. Этот аспект «обожения» в некоторой степени соотносится с таким понятием евангельских христиан как «общение с Богом», но православные вкладывают в это понятие более широкий смысл, чем протестанты. Зизиулас пишет, что «обожение» «означает приобщение не к естеству или сущности Бога, а к Его собственной жизни. Цель спасения состоит в том, что Божья жизнь должна осуществиться и на уровне человеческой жизни». Под Божественной жизнью Зизиулас подразумевает общение Лиц Троицы между собой. Бог сотворил человека с призванием стремиться к мистическому участию в той жизни и общении, которые Бог имеет в Себе. Это — самый важный аспект «обожения» и окончательная цель человеческого рода. Говоря о процессе становления сынами Божьими (в Пс.81:6 быть «богами» связано с тем, чтобы быть «сынами Всевышнего»), православные имеют в виду приобщение человека к сыновству Бога-Сына, которое Он имеет с Богом-Отцом, и общению внутри Троицы.

Следует также отметить, что призвание человека состоит не только в том, чтобы самому соединиться с Богом посредством «обожение», но и в том, чтобы соединить с Ним весь тварный мир. Авксентий указывает, что на Адама и Еву была возложена миссия соединить в себе всю совокупность тварного космоса и вместе с ним достигнуть «обожения»:

Человек, отдав всего себя Богу, соединяя в себе «разделе¬ния» мира сотворенного и одновременно подчиняясь Богу с отрешающей его от всего любовью, осознанно передал бы Ему все творение. От Бога же, в свою очередь, он получил бы все, чем Бог обладает по природе. Таким образом совершилось бы обожение венца творения (человека) и через него всего творения. Эта потенциальная возможность и есть Божье предназначение человека.

Эта цитата ясно показывает, что призвание человеческого рода может осуществиться только посредством синергии (взаимодействия) Бога и человека, и что частью его миссии также является передача всего тварного космоса Богу. Агиоргусий, обсуждая учение Максима Исповедника, пишет:

Чтобы передать все Божье творение Богу, человек должен преодолеть все виды разделений в Божьем творении: между мужским и женским полом, землей и раем, небесным и земным, зримым и незримым, и, наконец, разделение между тварным и нетварным, соединяя, таким образом, Божье творение с Творцом.

Несмотря на то, что из этих двух цитат трудно определить, каким именно образом человеческий род должен соединить в себе весь тварный космос, очевидным является факт, что «обожение» относится не только к человеку, но и ко всему тварному миру.

Краткий обзор понятия «обожения» обнаруживает, что эта идея не так уж и чужда Протестантизму. Несмотря на это, само слово «обожение» может вызвать резкую критику со стороны евангельских христиан. Прежде, чем мы станем отрицать православный взгляд на призвание человека, нам полезно вспомнить, что термин «обожение» в православной лексике редко используется вне специальной богословской литературы, и что его идея во многих отношениях близка богословию евангельских христиан. Тем не менее, православная идея о том, что Адам и Ева после сотворения не находились в состоянии общения с Богом, но призваны были достигать общения и соединения с Ним, действительно отличается от нашего богословия, так как из-за юридического подхода к оценке окружающей нас действительности, мы склонны придавать особое значение состоянию, в котором был сотворен человек. Восток же, с его мистическим и личностным подходом, сосредоточивается более на цели, к которой был призван человеческий род, так как православные богословы утверждают, что важным было не столько изначальное состояние, сколько восхождение, которое Адам и Ева должны были совершить; восхождение, ведущее к Богу. Таким образом, разные способы, которыми православные и евангельские христиане описывают изначально сотворенное состояние человека, отображают и разницу в богословских взглядах, о которой упоминалось выше.

Грехопадение человека

Восточный взгляд на изначальное состояние Адама и Евы после сотворения и их призвание приводит православное богословие к отличному от евангельских христиан пониманию грехопадения человека. Авксентий, описав призвание человека (см. его вышеприведенную цитату), продолжает: «Для Православия грехопадение человека, lapsus, сравнимо не с утратой изначально статической и совершенной природы, но с уклонением странника со своей стези, единственной стези, ведущей к принадлежащему ему по праву дому; грехопадение является задержкой — временным прекращением бесценного процесса». Здесь необходимо отметить, что Авксентий отрицает идею о том, что Адам и Ева до грехопадения имели «изначально статическую и совершенную природу», и, в свою очередь, считает (возможно, правильно), что статическое состояние человека до грехопадения подчеркивает как раз западное богословие. Истолкование Авксентием грехопадения как отклонения от пути восхождения соответствует восточному пониманию жизни человека как процесса восхождения, а не состояния до или после грехопадения. Подобное утверждает и Лосский: «Адам не выполнил своего призвания. Он не сумел достичь единения с Богом и обожения тварного мира». Путь восхождения, по которому человек должен был пройти от состояния младенчества к зрелости, Агиоргусий именует «испытанием», и утверждает, что грехопадение Адама указывает на то, что он не выдержал этого испытания.

Зизиулас заостряет наше внимание на следующем: «Греческие отцы понимают грехопадение человека, и соответственно, грех — не как осуществление чего-то нового [т.е., нового положения или состояния].., но как обнаружение и проявление тех недостатков и потенциальных опасностей, которые были присущи творению, когда оно предоставлено самому себе». Это утверждение удивительным образом обнаруживает то, что в вышеприведенных цитатах только подразумевалось. Когда Бог сотворил мироздание, оно имело определенные недостатки, и даже таило в себе опасность, так как не было еще соединено с Богом. (Выражение «оно предоставлено самому себе» относится к творению, которое не участвует в «обожении», и не приведено еще к общению с Богом.) Таким образом, задача человеческого рода состояла не в том, чтобы оставаться в изначально сотворенном состоянии, радоваться совершенному мирозданию, и поддерживать совершенное общение с Богом. Перед Адамом и Евой была поставлена цель достичь соединения с Богом, а их грехопадение было «уклонением от пути» или «неспособностью исполнить свое призвание». Грехопадение только обнаружило то, что прежде уже было присуще творению; оно не привело творение к какому-либо существенно новому состоянию. Таким образом, в восточной мысли отсутствует представление о грехопадении как о потере состояния совершенства и блаженства, поскольку православные богословы не считают, что Адам и Ева при сотворении находились в таком совершенном состоянии. Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что это не означает, что Адам и Ева до грехопадения не имели никаких отношений с Богом. В некотором роде, они были его чадами. Тем не менее, Православие объясняет грехопадение не как потерю положения или состояния, которым они предварительно обладали, но как неудачу в достижении цели, поставленной перед ними Богом.

Следствием такого понимания грехопадения является то, что в Православии имеется отличное от евангельских христиан понятие о грехе. Зернов пишет: «Восток рассматривает грех как временную болезнь, которая причиняет человеку боль, но не уничтожает в нем Богоподобный образ». Евангельские христиане также верят, что, несмотря на грех, человек все еще носит в себе образ Божий. Однако православные настаивают, что грех — это просто «временная болезнь». Подобное объяснение предлагает и Авксентий: «Человек не "впал" в состояние, в котором его природа стала греховной, но избрал пребывание и потакание своей необоженой природе». Он продолжает: «Человек приходит к Христу как поврежденное, а не разрушенное творение. Он не упал с небесных высот, но уклонился от прекрасного пути; поэтому, "не следует осуждать его за ошибку слишком строго"».

Принимая во внимание такие высказывания, евангельские христиане склонны считать, что православные недооценивают серьезность греха. Но точнее будет выразиться, что они понимают грех по-другому. Шмеман пишет: «С нашей точки зрения, однако, "первородный" грех заключается не в том, что человек "ослушался" Бога; грех состоит в том, что он перестал жаждать Бога и только Бога, перестал видеть свою жизнь как таинство общения с Богом в тесной связи с мирозданием». Уэр утверждает, что первородный грех означает не унаследованную вину, но «рождение в среде, где легко творить зло, и трудно творить добро». Из этих утверждений становится очевидным, что в православном богословии под грехом подразумевается не столько непослушание и являющаяся результатом вина, сколько несостоятельность исполнить призвание, заключающееся в «обожении» (т.е., жаждать только Бога). Эта идея хорошо совместима с тем, что, как уже было сказано выше, восточное богословие рассматривает действительность не столько с юридической точки зрения, как это делает западное, сколько в терминах жизни и отношений. Поэтому, с нашей точки зрения, их понятие о грехе без придания особого значения фактору вины не является столь серьезным как наше. Тем не менее, это не означает, что православные недооценивают всю серьезность греха.

Главным следствием грехопадения и греховности человеческого рода, согласно православному богословию, является то, что человек стал неспособным достичь соединения с Богом, т.е. выполнить задачу, которую Бог поставил перед ним при сотворении. Лосский объясняет эту идею следующим образом:

Бесконечное расстояние между тварным и нетварным, естественное разделение между человеком и Богом, которое, тем не менее, должно быть преодолено обожением, становится для человека непреодолимой бездной после его самоопределения в новом, граничащем с небытием, состоянии — состоянии греха и смерти.

Это утверждение удачно суммирует основные аспекты православной мысли, представленные в этой главе: сотворенный человек не имел совершенного общения с Богом, хотя и был наделен способностью достичь соединения с Ним через «обожение». Грехопадение же состояло в том, что человек уклонился от пути, который вел его к соединению с Богом. Следствием этого является неспособность человека достичь «обожения».

Если мы вспомним, что в Православии одним из главных аспектов единения с Богом является приобщение к жизни, нетленности и бессмертию Бога, мы не будем удивляться тому, что восточное христианство неспособность человека достичь «обожения» объясняет тем, что человек стал рабом греха и смерти. В вышеприведенной цитате Лосский утверждает, что падшее человечество находится в состоянии греха и смерти, а Мейендорф указывает на то, что в результате грехопадения человек «оставил свою цель, истинное предназначение своего естества, будучи порабощен силой смерти, потому, что он не обладал бессмертием как собственностью». Идеей порабощения силой смерти, частично взятой из Евр.2:14, православное богословие объясняет изменение происшедшее с человеком при грехопадении. Неспособность достичь своего призвания и выполнения своего предназначения привела человечество к рабству смерти и тления, которые человечество могло бы преодолеть, следуя путем соединения с Богом. Человек не стал смертным в результате грехопадения (потому что был смертным от сотворения), но в результате грехопадения утратил способность превозмочь свою смертность. В этой главе мы рассмотрели то, что лежит в основе различия во взглядах евангельских христиан и православных богословов на сотворение человека. Эти два разных понятия о сотворении человеческого рода, его призвании и грехопадении, а также его жизни и спасении, можно кратко обобщить следующим образом: евангельские христиане в большинстве своем верят, что существует три «стадии» спасения: первая —это состояние при сотворении, в котором Адам и Ева разделяли совершенное общение с Богом и друг с другом; вторая — греховное состояние, в котором было полностью утрачено общение с Богом и нарушены человеческие отношения друг с другом и с естественным миром; третья — искупленное состояние. Следовательно, Божье искупление и спасение состоят в восстановлении человека в состояние, в котором он первоначально находился до грехопадения.

Православные верят, что существует две «стадии» спасения. Хотя в данном случае использование слова «стадия» не совсем уместно, однако поскольку православные богословы обычно говорят о жизни человека как о пути восхождения, мы будем использовать этот термин для удобства сравнения. Согласно православному пониманию, человек в первозданном состоянии имел не столько подлинное общение и единение с Богом, сколько потенциальную возможность к оным. Призванием человека было стяжание «обожения», чтобы стать причастником Божеского естества. Падшее положение не имеет радикального отличия от изначально сотворенного состояния —это состояние человека, уклонившегося от пути, по которому ему следовало идти. Соответственно, падшее состояние мы можем именовать первой «стадией». Вторая «стадия» состоит в том, что человек имеет полное общение с Богом и приобщается к Божественной жизни. Это именно и есть цель пути восхождения человека, а не его состояние, которым он обладает. Согласно такому пониманию, спасение есть не восстановление, но путь восхождения к новому состоянию, к Божественной природе. В действительности, Православие считает, что слово «спасение» не наилучшим образом описывает процесс восхождения, так как оно является негативным термином, подразумевающим спасение от чего-то, в то время как Православие имеет в виду именно преодоление препятствий, мешающих человеку исполнить свое призвание. Таким образом, евангельские христиане заостряют внимание на спасении как восстановлении человека до первоначального состояния, а православные — на призвании как пути восхождения к этому новому состоянию.

Итак, разные взгляды на призвание и спасение являются следствием разных подходов (юридический и мистический, которые уже обсуждались выше) к оценке окружающей нас действительности. Разница же в этих понятиях является скорее вопросом акцента, чем абсолютным противоречием. Вряд ли кто-то из евангельских христиан станет утверждать, что искупленное состояние спасенного человека будет точно таким, каким было состояние Адама и Евы до грехопадения — для нас спасение является чем-то несравненно большим. Точно так же, вряд ли кто-то из православных богословов станет утверждать, что грехопадение не является серьезным вопросом, и что никаких серьезных изменений в человеке не произошло, если он не сумел достичь поставленной цели — «обожения». Тем не менее, разница в подходах является достаточно существенной. Поэтому в следующей главе мы подробнее рассмотрим православное понимание искупления и спасения, а также идею «обожения», или единения с Богом.

ГЛАВА 6. СПАСЕНИЕ — ПУТЬ «ОБОЖЕНИЯ»

После грехопадения человека, осуществление людьми их призвания, которое заключалось в развитии отношений с Богом, стало невозможным по причине разделения с Богом. Поэтому Богу нужно было вмешаться в человеческую историю, чтобы открыть человеку путь к соединению с Богом посредством искупления и спасения человека. Лосский объясняет это следующим образом:

Предложенный первому человеку путь к обожению станет отныне возможным только тогда, когда человеческая природа восторжествует над грехом и смертью. Путь воссоединения с Богом отныне станет для падшего человечества путем спасения. Этот негативный термин указывает на преодоление какого-то препятствия: можно спасаться от чего-то, — от смерти и от греха, который является ее корнем. Божественный план не был выполнен Адамом; вместо прямого восхождения к Богу, воля первого человека уклонилась путем противоприродным, приводящим к смерти. Один только Бог может теперь возвратить людям возможность обожения, освобождая их одновременно от смерти и от пленения греху. То, что человек должен был достигнуть, восходя к Богу, то осуществляет Бог, снисходя к человеку.

Из этой цитаты явствует, что в православном богословии между такими понятиями как «призвание» и «спасение» существует тесная связь. Призванием человека было (и остается) достижение соединения с Богом. Спасение, нужда в котором возникла только после грехопадения, является негативной стороной призвания, освобождением от греха и смерти, которые препятствуют человеку достичь «обожения». Следует также отметить, что Бог, посредством искупительной жертвы Христа, снизойдя к человеку через воплощение, не осуществил его полного «обожения», но предоставил ему возможность достигать «обожения». В этом утверждении заключается суть православного учения о воплощении и искупительном деле Христа. Ниже мы более подробно рассмотрим православное учение об искуплении.

Три теории искупления

В христианском богословии существует, по меньшей мере, три теории искупления, которое Христос осуществил для человечества. Классическая теория рассматривает воплощение, жизнь, смерть и воскресение Христа как победу над грехом и смертью. В соответствии с этой теорией, воплощением и смертью Нетленный Сын поборол силы смерти и тления, возвратив человеку возможность достигать бессмертия и вечной жизни. Богословы, придерживающиеся этой теории искупления, утверждают, что человек по причине своей греховности стал пленником диавола, имеющего державу смерти (см. Евр.2:14), но Бог-Сын через воплощение вторгся во владения диавола, чтобы одержать над ним победу и положить конец его власти над человеком. Святая жизнь Христа провоцировала диавола на поиски способа убить Его, несмотря на то, что он не имел власти над безгрешной личностью. Хотя диавол не имел абсолютно никакого права убивать Иисуса, Бог позволил ему сделать это, чтобы смерть Христа стала выкупом за человеческий род.161 Таким образом, смертью Христа диавол лишился власти над смертью, Христос же одержал победу над силами греха и смерти для всего человечества. Воскресение Христа является провозглашением этой победы. Итак, в классической теории искупления из всех аспектов жизни Христа более всего подчеркивается именно воплощение, которое рассматривается как победное вторжение Бога в царство смерти.

Юридическая («латинская») теория состоит в том, что Христос понес на Себе наказание за грехи человеческого рода. Воплощение и жизнь Христа в соответствии с этой теорией рассматриваются как необходимое условие для принесения совершенной жертвы за грех. Поскольку Иисус был безгрешен, Он смог предложить Себя вместо грешников, заслуживших наказание. Гнев Божий Христос претерпел на кресте вместо греховного человечества. Полностью взяв на Себя наказание за грехи человеческого рода, Иисус отвернул от человека Божий гнев за грех и снял с него вину за грех. Таким образом, это позволяет человеку быть принятым Богом. Воскресение Христа засвидетельствовало о том, что Бог-Отец принял жертву Сына. После вознесения Христос занял место одесную Отца, ходатайствуя за Своих людей. Итак, юридическая теория искупления выделяет смерть Христа как средство осуществления искупления.

Согласно третьей теории, именуемой теорией «нравственного примера», Иисус для падшего человечества является примером нравственности, потому что целью Его земной жизни было продемонстрировать то совершенное, жертвенное посвящение, которое Бог ожидает от человека. Иисус как Человек неоднократно игнорировал свои права и желания, чтобы жить жизнью любви. Смерть Христа была высшим примером Его жертвенности, потому что Он не защищался от ложных обвинений, воздвигнутых против Него. Воскресение Иисуса должно пробуждать в человеке желание бороться с греховностью, подражая Ему. Эта теория главным образом выделяет земную жизнь и служение Христа.

Теория «нравственного примера» в своей чистой форме существует только в среде либеральных протестантов. Евангельские же христиане рассматривают пример Христа не как часть искупления, а как важный мотивирующий фактор в процессе освящения верующих. Юридическая теория искупления часто именуется «западной», и ее придерживается подавляющее большинство евангельских христиан. Этот взгляд на искупление соответствует западному (юридическому и индивидуалистическому) подходу к оценке окружающей нас действительности, о чем уже упоминалось, потому что западные (и евангельские) христиане усматривают главную проблему, которую решает искупление, в индивидуальной вине и наказании человека. Классическую же теорию искупления евангельские христиане именуют «восточной», или «православной», что отражает обычное среди них убеждение, что в православном богословии искупление понимается только в терминах победы над грехом и смертью. И действительно, победа является одним из аспектов искупления, которому Православие придает особое значение, что соответствует восточной идее о том, что порабощение смертью не позволяет падшему человеку достигнуть соединения с Богом.

Так как в Православии особое значение придается идее победы над смертью и, как кажется на первый взгляд, игнорируются заместительный и юридический аспекты искупления, которые с нашей точки зрения имеют ключевое значение в искупительном деле Христа, евангельские христиане могут критически относиться к православной идее искупления. Однако утверждение об игнорировании названных аспектов является не совсем верным, так как на самом деле православное богословие признает заместительный и юридический аспекты искупления, которые так важны для евангельских христиан, хотя и не придает им такого большого значения как последние. Отличие православного взгляда на искупление от взгляда евангельских христиан заключается не в исключительной приверженности какой-то одной точке зрения, а в том, как восточное христианство связывает искупление с целью человечества — «обожением».

Классическая и юридическая теории искупления в православном богословии

Классическая и юридическая теории в православном понимании искупления подтверждаются Божественной Литургией. Классическая теория искупления находит отражение, например, в службе на праздник Воскресения Господня, во время которой священник утверждает следующее о Христе: «Егда снизшел еси к смерти, Животе Бес смертный, тогда ад умертвил еси блистанием Божества: егда же и умершия от преисподних воскресил еси. вся силы небесныя взываху: Жизнодавче, Христе Боже наш, слава Тебе»; «Да веселятся небесная, да радуются земная, яко сотвори державу мышцею Своею Господь, попра смертию смерть, первенец мертвых бысть; из чрева адова избави нас, и подаде мирови велик» милость». Из этих утверждений мы видим, что Христос имеет образ могущественного Царя, победно борющегося с силами, противостоящими человеку. Так как эти силы есть силы греха и смерти, победа главным образом рассматривается в терминах жизни.

Приготовление Святых Даров для Евхаристии также включает в себя молитву, в которой усматриваются классическая и юридическая теории искупления: «Боже, очисти мя, грешнаго, и помилуй мя! Искупил ны еси от клятвы законныя честною Твоею Кровию, на Кресте пригвоздився и копием пробщдся, безсмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе». Очевидно, что молитва включает в себя как терминологию юридическую (Христос искупил человечество от Суда), так и терминологию, ассоциирующуюся с жизнью и победой над смертью (Христос излил на человечество Свое бессмертие). Несмотря на то, что в Божественной Литургии преобладает классическая теория, мы видим, что находит отражение также и юридическая теория искупления.

Из православных богословов Лосский наиболее убедительно иллюстрирует связь между классическим и юридическим аспектами в православном взгляде на искупление. Делая краткий обзор понятия об искуплении, он утверждает, что воплощение устраняет разлучение Божественной и человеческой природ, смерть Христа устраняет преграду, воздвигнутую грехом между человеком и Богом, а Его воскресение лишает смерть ее «жала». В этом утверждении обнаруживаются следующие две мысли: Иисус страдал в наказание за наши грехи, и Иисус победил смерть. Юридический аспект искупления Лосский подчеркивает следующим заявлением: «Оставленностью, проклятием Невинный принимает на Себя весь грех, "заступает Собой" справедливо осужденных и за них претерпевает смерть». Трудно представить себе более прямое утверждение о том, что Христос умер вместо нас в наказание за наши грехи.

Однако Лосский указывает, что такое понимание искупления не является полным, и утверждает, что, несмотря на то, что в Писании действительно подчеркиваются определенные юридические аспекты искупления, они являются не единственными составляющими понятия об искуплении в Новом Завете. Он пишет, что искупление в определенном смысле было и Божьей уловкой для диавола. Идя на смерть, Христос Своей невиновностью спровоцировал диавола на убийство (хотя он и не имел власти над Ним), и, не имея на это никакого права, диавол убил Иисуса, таким образом лишившись власти над Ним и теми, которые были подвластны силе смерти. (Такое понимание основывается на словах Иисуса в Мф.20:28, что Он пришел, чтобы «отдать душу Свою для искупления многих»). Итак, смерть Христа стала победой, освободившей человека от силы смерти и диавола. В конце своих рассуждений об искуплении Лосский заключает, что искупление является уплатой долга и Богу (юридический аспект), и диаволу (искупление как победа над смертью, лишившая его власти над смертью).

В свете слов Лосского будет уместным задать вопрос, почему именно классическая теория искупления отождествляется с Православной Церковью. Возможный ответ заключается в реакции православных богословов на чрезмерное уклонение Запада к юридическому пониманию искупления как оплате долга за наши грехи. Так, например, Лосский критикует Ансельма (английского богослова XI в., окончательно сформулировавшего юридическую теорию искупления) за то. что в его определении искупления не находится места победе Христа над смертью, но при этом указывает, что Афанасий в своем определении искупления уравновешивал юридическое понятие с понятием триумфа над смертью. Таким образом, Лосский делает вывод, что юридический взгляд на искупление является не единственным, а лишь одним из образов, которые используются в Новом Завете для описания искупления.

Флоровский также пишет, что о кресте нельзя говорить в терминах карающего правосудия, поскольку крест является символом не правосудия, а Божественной любви. Хотя на первый взгляд кажется, что в целом Флоровский отрицает западную точку зрения на искупление, далее он говорит, что «смерть нашего Господа была не только отпущением грехов, не просто оправданием человека, и к тому же не удовлетворением абстрактного правосудия, но победой над смертью и смертностью человека». Использование Флоровским таких фраз как «не только» и «не просто» свидетельствует о том, что он не отрицал эти аспекты искупления, но предостерегал от опасности ограничивать понятие об искуплении только этими аспектами. Присоединяясь к Лосскому, он утверждает, что Христос Своей смертью достиг победы над смертью и смертностью человеческого тела. Более того, его утверждение, что о кресте нельзя говорить в терминах «карающего правосудия» показывает, что точка зрения, которую он осуждает, настолько подчеркивает Божий гнев по отношению к греху, что совсем упускает из виду Божью любовь к тем, кого Он оправдывает посредством креста. Т.е. Флоровский говорит, что именно любовь, а не правосудие, служила мотивом жертвы Христа.

Рассуждения Лосского и Флоровского показывают, что Православие не придерживается исключительно классической теории искупления. Высказывание Лосского содержит в себе юридический аспект; анализ утверждения Флоровского обнаруживает, что он приводит доводы не против заместительного аспекта, но против крайностей западной теории искупления. Кроме того, Булгаков также подчеркивает юридический аспект искупления, говоря, что Христос понес на Себе тяжесть человеческого греха и «предложил Богу правды жертву умилостивления».

Уэр предлагает несколько иное истолкование Христовых страданий, которое может показаться противоречащим утверждениям Лосского и Флоровского; в действительности же, с их пониманием искупления оно согласуется. Говоря, что страдания Христа сделали для нас то, чего мы не смогли бы сделать сами, он продолжает:

В то же самое время, мы не должны утверждать, что Христос претерпел «вместо нас», но что Он претерпел от нашего имени. Сын Божий претерпел «до смерти» не для того, чтобы освободить нас от страданий, но чтобы наши страдания уподобились Его страданиям. Христос предлагает нам путь не в обход страданий, но путь страданий вместе с Ним; не замещение, но спасительное соучастие.

Это истолкование, как кажется на первый взгляд, противоречит утверждению Лосского, что Христос является нашим Заместителем. Однако следует помнить, что Лосский имел в виду то, что Христос вместо нас претерпел оставленность и проклятие Богом, т.е. то, чего мы не испытывали и никогда не испытаем. Уэр же больше подчеркивает, что смерть Христа не освобождает нас от страдания вообще, а предлагает нам Свое соучастие в наших страданиях. Согласно его определению, страдая с соучастием Бога, мы при этом не испытываем той оставленности Богом, которую претерпел Христос. Следовательно, Уэр отклоняет именно тот неверный взгляд на замещение, который гласит, что христиане вообще не должны страдать, потому что Христос уже пострадал вместо нас. Таким образом, мы снова видим, что православные богословы отрицают не библейскую идею о том, что Христос претерпел разлучение с Богом-Отцом вместо нас (что так сильно подчеркивают евангельские христиане), а искаженное понятие о заместительной жертве Христа, т.е. понятие об искуплении, ограничивающемся только заместительным аспектом.

В вышеприведенной цитате Уэр связывает страдания Христа с нашим путем страданий и говорит, что в наших страданиях мы будем иметь спасительное соучастие Христа. Здесь снова просматривается православное понимание христианской жизни как пути восхождения к Богу, проходящего через страдания, пути, на котором нашим Путеводителем является Христос. Уэр таким способом связывает понятие об искуплении с призванием человека к «обожению». Поэтому в следующем разделе мы более подробно рассмотрим взаимосвязь между искуплением и «обожением».

Искупление и «обожение»

Ключом к пониманию взаимосвязи между искуплением и призванием человека к достижению соединения с Богом является воплощение. В четвертой главе мы увидели, что православные истолковывают воплощение не как соединение Божественной и человеческой природ, образующих

в результате Личность Христа, но как принятие Богом-Сыном человеческой природы в Свою Божественную Личность. Уэр объясняет такое понимание следующим образом:

В Своей «экстатической» любви Бог соединился со Своим творением в наиболее близком из всех возможных союзов, становясь тем, что Он сотворил. Бог, как Человек, исполняет посредническую функцию, которую человек отвергнул при грехопадении. Иисус, наш Спаситель, является мостом через пропасть между Богом и человеком, ибо Он Сам является и Богом и Человеком одновременно.

Далее он продолжает:

Через воплощение Христа ... осуществляется нечто большее, чем устранение последствий грехопадения или восстановление человека до его первоначального состояния в раю. Когда Бог становится Человеком, это означает не возвращение к прошлому, а начало новой стадии в истории человечества. Воплощение выводит человека на новый уровень; последнее состояние является выше первого.... Христос является первым совершенным Человеком — именно совершенным, т.е., не в смысле потенциальной возможности, которую Адам имел в своем невинном состоянии перед грехопадением, но в смысле полностью осуществленного «подобия». Воплощение, к тому же, является не просто способом устранения последствий первородного греха, но необходимой стадией на пути человеческого восхождения от Божественного образа к Божественному подобию.

В этих утверждениях четко прослеживается православное понимание искупления. Призванием человека было соединение с Богом, которого он не только не достиг, но и потерял способность к таковому. Бог-Сын, приняв человеческую природу в Свою Божественную Личность, осуществил совершенное соединение Божественной и человеческой природ; Он преодолел в Своей Личности «пропасть» между этими двумя природами. В результате, воплощение не просто восстанавливает человека до того состояния, в котором он находился до грехопадения, но полагает начало новому состоянию, в котором человеческое естество Христа имеет совершенное единение с Богом. Это единение открывает перед человеком возможность достижения «обожения». Мейендорф пишет, что окончательным предназначением человека является «обожение», основанием которого служит ипостасный союз Божественной и человеческой природ во Христе. Подобное утверждает и Флоровский, говоря, что поскольку искупление рассматривается как союз между Богом и человеком, необходимо было, чтобы Искупитель имел две природы.

Из этих утверждений может показаться, что православные верят в то, что соединением Божественной и человеческой природ во Христе было исполнено человеческое призвание к «обожению», сопричастности Богу. В действительности же это не так. Комментируя такое предположение, Лосский говорит, что сущностью христианства является «невыразимое сошествие Бога к крайнему рубежу падшего состояния человека, даже до смерти, такое сошествие Бога, которое открывает перед человеком путь восхождения и неограниченные возможности соединения тварных существ с Божеством». В другом месте он пишет, что после грехопадения «обожение» остается задачей человеческого рода, и что Христос не выполняет эту задачу за человека. Однако Его жизнь, смерть и воскресение служат соединению человека с Богом, «возвращают ему возможность совершить свое дело, снова открывают ему путь к обожению». Здесь мы видим, что искупление совершается не только через воплощение, т.е. Бог должен был снизойти не только к человеческой жизни, но и к смерти, чему содействовали вся Его жизнь и служение. Роль искупления как раз и состоит в том, чтобы снова предоставить человеку возможность соединения с Богом. Христос не исполнил человеческого призвания вместо человека; Он исполнил его для того, чтобы вести и сопровождать человека по пути восхождения к вечности. Поэтому, целью воплощения и служения Христа было предоставить падшему и потерявшему способность к «обожению» человеку возможность снова ступить на путь, ведущий к соединению с Богом. Такое понимание искупления, как восстановление возможности «обожения», очень удачно было сформулировано Афанасием в IV в., и часто цитируется православными богословами: «Он действительно принял человечность, чтобы мы стали Богом».

Православное понимание искупления поднимает два важных вопроса. Первый вопрос — как искупление восстанавливает способность человека к «обожению»? Из вышесказанного можно сделать вывод, что падшее человечество удерживается от пути «обожения» личностным грехом и порабощением силам греха и смерти, которые в Православии считаются большими, чем грех. Искупление соответственно устраняет эти два препятствия и восстанавливает способность человека к достижению «обожения». Второй вопрос состоит в том, каким именно образом человек обожествляется после грехопадения. Мы видим, что человек, будучи грешником, не способен сам совершить процесс «обожения», и что Христос не исполняет вместо него призвание к «обожению». Что же тогда необходимо для того, чтобы человек мог соединиться с Богом? Об этом пойдет речь в следующем разделе.

Спасение по благодати через действие Святого Духа

Агиоргусий выделяет семь ключевых идей православного учения о спасении. Первая: дело Христа относится не только к Его крестной смерти, но и к воплощению и Личности Христа. Вторая: сущностью спасения является общение с Христом, соучастие в Божественной жизни и освящение энергиями Бога. Третья: искупление рассматривает смерть Сына не как уплату долга, а как средство для победы над смертью. Четвертая: спасение совершается Христом, но применяется к человеку Духом Святым. Пятая: человек имеет реальную свободу выбора при принятии спасения и может осуществить его посредством любви. Шестая: Церковь является ковчегом, через который осуществляется спасение во Христе в Духе Святом, а таинства играют ключевую роль в приведении человека ко спасению. И, наконец, седьмая: спасение будет завершено с Пришествием Христа и наступлением Последнего Суда. Первые три понятия мы рассмотрели в предыдущих главах, а седьмого коснулись, говоря о православном понимании спасения как пути восхождения, фокусирующегося на конечной цели. Поэтому в следующих разделах этой главы мы рассмотрим четвертую, пятую и шестую из этих идей, которые говорят о том, каким именно способом человек достигает соединения с Богом или спасения.

Как видно из обобщения Агиоргусия, в православном богословии «обожение» рассматривается как результат действия Святого Духа в человеке. Лосский пишет: «Сын стал Человеком, подобным нам; мы становимся подобными Ему через обожение и приобщение к Божеству Святым Духом». Также и Ставропулос говорит, что «обожение» предлагается Христом, но осуществляется Духом Святым: «Только с помощью Духа Святого мы достигаем того момента, когда становимся богами, подобием Бога». Таким образом, именно Дух Святой дает нам Свои энергии, даруя человеку те качества, которые Православие связывает с «обожением».

Как уже было упомянуто во второй главе, в Православии дар Святого Духа связывается с таинством миропомазания, которое совершается немедленно после крещения. Шмеман задает следующий риторический вопрос: «Можем ли мы понять, что исключительность нашей личной Пятидесятницы состоит в том, что мы получаем как дар Того, Кого Христос и только Христос имеет по природе: Святого Духа». Затем он продолжает: «Подготовленное и получившее возможность своего исполнения благодаря крещению, оно [миропомазание] выводит человека за пределы крещения, за пределы "спасения": делая его "Христом" во Христе, помазуя его помазанием Помазанника, он открывает дверь обожения (теозиса)». В связи с этим утверждением необходимо напомнить, что стать Богоподобным означает приобщиться по благодати к Божественной жизни, которой Бог обладает по природе (см. пятую главу). Утверждение Шмемана показывает, что такое приобщение делает возможным именно принятие Духа Святого. Христос обладает Духом Святым по природе, поскольку Он является Сыном Божьим и соучаствует в общении Троицы. Мы принимаем Духа Святого как дар, и Его присутствие открывает перед нами путь к «обожению». Шмеман использует слово «спасение» исключительно в негативном смысле, подразумевая под ним устранение искуплением препятствий на пути к «обожению». Принятие же Духа Святого ведет человека дальше, к возможности соединения с Богом. Действие Святого Духа, а именно предоставление человеку возможности «обожения», является функцией Божьей благодати. Успенский пишет:

Православное богословие настаивает на нетварном характере благодати и определяет ее как естественные исхождения, характерные черты энергий единой природы трех Божеских Лиц. С помощью этих энергий человек выходит за пределы тварного и становится «причастником Божеского естества».

Лосский предлагает следующее описание благодати: «По учению Восточной Церкви, благодать вообще означает все богатство Божественной природы, как сообщаемой людям; она — Божество, действующее вне Своей сущности и Себя отдающее: Божественная природа, которой мы приобщаемся в ее энергиях». Он продолжает: «Благодать нетварна и Божественна по своей природе. Она — энергия или преизбыточествующее исхождение единой природы, Божество в аспекте Своего неизреченного отличия от сущности, в аспекте сообщения тварному, их обожению». Выше мы уже рассматривали различие между сущностью Бога и Его энергиями, которое православные проводят в связи с учением о непознаваемости сущности Бога. Из утверждений же Успенского и Лосского становится очевидным, что благодать в православном понимании состоит из энергий, причастниками которых являемся мы.

Таким образом, выражение «спасение по благодати» для православных означает, что человек обоживается в результате Божьего действия, сообщающего ему Свои энергии, те сферы Его Божественной жизни, которые Он разделяет с человеком. Православное учение о том, что благодать является энергиями Бога, сообщаемыми человеку и ведущими его к соединению с Богом, противоречит учению евангельских христиан о благодати. Под словом «благодать» мы обычно понимаем Божье отношение к человеку, на основании которого Бог дарует ему спасение. В нашем понимании благодать рассматривается, как правило, в противовес добрым делам и естественным способностям человека: Бог Сам дарует человеку то, чего он не заслужил или то, чего человек сам не смог бы достичь. В православном же понимании, благодать — это Бог, отдающий Себя человеку, т.е., Свой Дух, сообщающий человеку Божьи энергии, чтобы человек мог воссоединиться с Ним.

Место и средства действия Святого Духа

Согласно православному богословию, местом, где осуществляется «обожение», является Церковь, а таинства и человеческие усилия в сотрудничестве с Божьим благодатным действием являются теми средствами, через которые Дух Святой сообщает благодать и обоживает человека. Флоровский следующим образом объясняет, почему именно Церковь является местом «обожения» человека:

Он [Христос] непрестанно живет и обитает в Церкви. В Церкви мы получаем Духа усыновления. Через обретение и принятие Духа Святого мы навеки становимся Божьими. В Церкви совершенствуется наше спасение, а также совершается освящение, преображение и обожение человека.

С Флоровским соглашается и Агиоргусий: «Принятие Духа Святого и жизнь "обожения" в общении с Богом, исцеление и преображение человеческой природы являются конечной целью христианской жизни. Церковь Христа есть тем местом, где этот процесс является возможным и происходит». Следует обратить внимание на то, что в православном понимании получение Духа Святого является не одноразовым действием, а процессом. Человек получает Духа Святого не только при миропомазании, но и продолжает получать Его на протяжении всей своей христианской жизни. Церковь — место этого постоянного принятия Духа Святого. Церковь также является местом, где рождается, воспитывается, достигает зрелости и своей конечной цели — сопричастности Божескому естеству — христианская душа.

Каким же образом в Церкви можно постоянно получать Духа Святого? Ставропулос пишет, что получение Духа Святого и соединение с Богом происходят посредством христианской жизни, а «христианская жизнь возникает посредством Таинств и святых дел — тех добродетелей, которые творятся во имя Христа из побуждения чистого и святого». Далее он пишет, что Божественная благодать придает человеку силы на пути «обожения», и что эта благодать передается и осуществляется посредством таинств, в особенности, таких как крещение, покаяние и причащение. Во второй главе говорилось о том, что эти три таинства являются основными составляющими выражения жизни Церкви. Поэтому не удивительно, что они способствуют и процессу спасения. Посредством крещения Бог начинает в верующем процесс «обожения», так как оно вводит человека в жизнь Церкви. Покаяние является непрерывным действием, посредством которого человек возвращается к жизни Церкви. Высочайшим же средством «обожения» является причащение, так как посредством этого таинства люди преображаются в Тело Христа, соединяясь с Главой Церкви через Духа Святого, которого они получили. Не следует, однако, воспринимать такой акцент на Церкви и таинствах как указание на то, что православные верят, что Церковь распоряжается Духом Святым или распределяет благодать по своему усмотрению. Мейендорф, исправляя такое неправильное представление о православном понимании Церкви и таинств, говорит: «Не Церковь посредством своих установлений дарует Духа Святого, но Дух придает законную силу каждому аспекту жизни Церкви, включая и ее установления». Убеждение в том, что «Дух придает законную силу каждому аспекту жизни Церкви» является результатом православного понимания Церкви. Восточное христианство утверждает, что Церковь является местом деятельности Духа Святого среди людей. Поэтому, несмотря на то, что благодать сообщается человеку не Церковью, можно быть уверенным в том, что человек получает благодать посредством участия в таинствах именно в Церкви потому, что Дух Святой действует через Церковь. Булгаков также утверждает, что способом передачи Духа Святого являются таинства, которые совершаются священником, имеющим апостольское преемство.

Акцент на таинствах как средстве «обожения» связан с православной идеей, что Церковь в первую очередь есть сакраментальный организм, евхаристическая община. Целью человека является «обожение», а Церковь являет собой жизнь Святого Духа в человеческом сообществе, главной целью существования которого является совершение таинств. Соответственно, посредством Церкви и таинств, совершаемых в ней, Дух Святой сообщает человеку «обожение». Таким образом, православные понятия о Церкви и «обожении» человека тесно связаны друг с другом, а восточный акцент на Церкви как месте спасения исходит из взаимосвязи этих идей.

Дух Святой, в дополнение к таинствам, обоживает человека и посредством усилий человека. В процитированном тремя абзацами выше отрывке, Ставропулос говорит, что христианская жизнь возникает не только посредством таинств, но и посредством «святых дел». Далее он утверждает, что истинной целью христианской жизни является принятие Духа Святого, Который обоживает человека. Молитва, пост и другие Богоугодные дела являются не целью жизни, а «необходимыми средствами для достижения цели». Лосский утверждает, что добрые дела необходимы потому, что грех в жизни человека соделывает благодать бездейственной. Он пишет: «Сакраментальная жизнь, ''жизнь во Христе", есть непрерывная борьба за стяжание благодати, которая должна преобразовать природу; борьба, в которой чередуются восхождения и падения, но объективные условия спасения никогда не отнимаются у человека». Под «объективными условиями спасения» Лосский подразумевает дело Христа и существование Церкви, которая является местом и средством (в смысле совершения таинств) стяжания благодати.

Таким образом, становится очевидным, что стяжание благодати в православном понимании является постоянным, действенным процессом, в котором главную роль играет стремление человека к добродетели. Уэр подчеркивает действующую, борющуюся природу христианской жизни, говоря о ней в терминах трех стадий. Практическая стадия, именуемая «практическое умение», включает в себя борьбу со страстями, чтобы достигнуть сердечной чистоты. Вторая стадия называется «начала естествознания» и состоит в созерцании природы, чтобы увидеть везде присутствие Бога. Третьей стадией, именуемой «богопознание», является прямое видение Бога и единение с Ним. Уэр также подчеркивает, что не следует понимать эти стадии слишком буквально, и что они не имеют строгой последовательности, так как в этой жизни никто не достигает второй и третьей стадии; тем не менее, можно принимать участие в других двух стадиях, не достигая совершенной сердечной чистоты. Такое деление христианской жизни на три стадии ясно показывает, что человеческим усилиям и человеческой борьбе, как важным и необходимым средствам стяжания благодати и Духа Святого, в Православии придается особое значение.

Однако это не подразумевает, что соединение с Богом достигается посредством добрых дел. Не только Ставропулос подчеркивает, что обоживает человека именно Дух Святой, хотя и посредством добрых дел. Булгаков также говорит, что «обожение» не заслуживается добрыми делами: «Подвиг (добрые дела) есть не заслуга (ибо благодатного спасения человеческими делами никто не заслуживает и заслужить не может), но личное участие человека в осуществлении своего спасения, которое вообще не имеет меры, ибо сила обожения бесконечна, как вечность».

Лосский, предлагая богословское обоснование, почему же Православие особое значение придает человеческим усилиям в процессе «обожения», утверждает следующее: «Бог становится бессильным перед человеческой свободой, Он не может ее насиловать, потому что она исходит от Его всемогущества. Человек был сотворен одной волей Божьей, но ею одной он не может быть обожен». Это утверждение отображает то же самое убеждение в свободе человеческого выбора (см. пятую главу), которое приводит православных богословов к отрицанию того, что человек изначально был сотворен в состоянии совершенного общения с Богом. Согласно восточному богословию причиной, по которой Бог сотворил Адама и Еву имеющими возможность соединения с Богом и не принуждал их к общению с Ним (которого они могли и не захотеть), было Божье уважение к свободе человека. По этой же причине, утверждают православные, Бог слагает Свою силу перед свободой человеческого выбора, отказываясь обоживать человека без его действенного согласия и участия. Человеческое участие в «обожении» подчеркивает также и Флоровский: «Бог по Своей воле выбрал синергический путь искупления, в котором человек должен принимать духовное участие». Восточное богословие больше подчеркивает свободу человеческого выбора, а не суверенность Бога, которой особое значение придают августиновские и реформированные ветви западного богословия, хотя взгляды некоторых ветвей евангельских христиан на свободу человеческого выбора (например, веслианцев) ближе к Православию.

Таким образом, процесс «обожения» следует понимать как результат действия Духа Святого, совершаемого посредством совершения таинств в Церкви и человеческих усилий в стяжании добродетелей, благодати и Духа Святого. Для православных не существует никакого противопоставления благодати добрым делам, а отсюда и не возникает вопроса о том, спасается человек верой или делами. Причиной этого является то, что восточные христиане не мыслят категориями наличия заслуг или отсутствия таковых, и рассматривают благодать не как выражение незаслуженности спасения, а выявления энергий Бога, сообщаемых человеку.

«Обожение» как процесс

Из рассмотренного выше должно быть достаточно ясно, что в восточном понимании спасения особое внимание уделяется процессу соединения с Богом через «обожение». Как уже упоминалось ранее, православная духовность характеризуется чаянием, а не озиранием, как у евангельских христиан. Жизнь — это путь восхождения от земного мира к небесному, и его притяжение к конечной цели настолько сильное, что американский православный богослов Пол О'Каллаган однажды сказал: «Мы не можем говорить о полном спасении христианина до тех пор, пока он не войдет в Небесное Царство». Хотя евангельские христиане подобным же образом могли бы выразить свое понимание спасения, тем не менее, мы чрезвычайно редко используем слово «спасение» по отношению к завершающей его «стадии» — прославлению верующего. Православные же используют слово «спасение» (или «призвание») главным образом по отношению к конечной цели, к которой человек призван.

Поскольку в восточном понимании спасения «обожение» — это процесс, а не мгновенное изменение человека, православные богословы заключают, что человек не достигает соединения с Богом ко времени завершения земного пути. Таким образом, православное богословие подтверждает продолжение процесса «обожения» и после смерти личности. Зернов говорит, что христианин получает награду не сразу после смерти, а в конце человеческой истории, что делает возможным дальнейшее его совершенствование. Тем не менее, в Православии эта идея развита не настолько, как католическое понятие о чистилище. Булгаков, например, утверждает, что Православие не признает такого места как чистилище, однако подтверждает, что после смерти человек может находиться в состоянии очищения. Эта идея естественным образом приводит к убеждению, что молитвы к усопшим святым могут помочь православным завершить процесс «обожения». И такие молитвы в православном понимании благочестия играют особую роль, занимая особое место в Литургии.

В результате такого заострения внимания на процессе соединения с Богом, православное богословие не придает большого значения тому аспекту спасения, который более всего подчеркивают евангельские христиане, а именно — мгновенному изменению, которое происходит в стоящем перед Богом человеке в момент рождения спасительной веры (т.е. рождения свыше). Фактически, используя терминологию западного богословия, можно сказать, что православное понимание спасения состоит главным образом из понятий, которые в нашем понимании относятся к процессу освящения (уподобления Христу). Понимание же спасения евангельскими христианами состоит из понятий, относящихся к оправданию: на основании праведности Христа Бог провозглашает человека праведным и принимает его.

Агиоргусий, объясняя такую разницу в акцентах, утверждает, что в Рим.8:28-30 Павел, проводя различие между предопределением, призванием, оправданием и прославлением, имеет в виду стадии процесса «обожения» или освящения. «Другими словами, — говорит он, — оправдание является не обособленным действием Бога, но негативным аспектом спасения во Христе, означающим освобождение от греха, смерти и диавола; освящение же является позитивным аспектом Божьего спасительного действия, духовного роста в новой жизни во Христе, сообщенной Божьим Святым Духом». Такое объяснение ясно показывает сосредоточение именно на духовном росте. И в действительности, в определении Агиоргусием оправдания не содержится даже намека на то, что Бог провозглашает человека праведным в момент рождения спасительной веры. В евангельской же богословской мысли идея оправдания является ключевой. Флоровский, критикуя понимание Лютером оправдания верою, которого придерживается большинство евангельских христиан, говорит следующее: «Для Лютера слово "оправдывать", означающее провозглашать человека праведным, а не "делать" праведным, есть апелляция к вмененной праведности, которая в действительности является духовной фикцией».

Таким образом, снова становится очевидным, что в православной мысли юридические категории отсутствуют. Для евангельских христиан вопрос состояния человека перед Богом имеет решающее значение. В православном же богословии, в свете акцентирования на достижении праведности через «обожение», этот вопрос едва ли возникает. В результате, православное понимание христианской жизни существенно отличается от понимания ее евангельскими христианами, для которых самым важным элементом спасения является принятие Богом (или провозглашение праведным), совершаемое в момент рождения свыше. Процесс же освящения начинается с момента изменения положения человека перед Богом. Однако для православных, процесс освящения или «обожения» является средством достижения конечной цели (нового состояния) — единения с Богом.

Тем не менее, не следует полагать, что в православном богословии совершенно не придается значения началу христианской жизни. Шмеман, описывая взаимосвязь между верой и тем, что он называет «культом», т.е. литургической и сакраментальной жизнью Церкви, говорит:

В результате [того, что Христос проповедуется], Царство Божье входит в этот мир, открывается в этом мире; вера же приводит человека к Божьему Царству. Культ является только реализацией, осуществлением того, чего верующий уже достиг верою, и смысл культа состоит в .. том, что он приводит к Церкви, к новому народу Божьему, сотворенному и вызванному к жизни верою.

Следует обратить внимание, что Шмеман, несмотря на отсутствие юридической терминологии, ясно показывает, что христианская жизнь начинается и продолжается верой. Человека гражданином Божьего Царства делает вера, та же вера, которая приводит человека в Церковь, к народу Божьему. Подобное утверждает и Уэр: «Через нашу веру во Христа мы обретаем живые, личные отношения с Богом уже здесь и сейчас; и мы знаем, не как гипотезу, а как существующий факт, из опыта, что эти отношения уже содержат в себе семена вечности». В этом заявлении прослеживается язык отношений, и очевидное указание на начало христианской жизни (рождение веры). С утверждением Уэра, что человек обретает личные отношения с Богом через веру, может согласиться любой евангельский христианин. Таким образом, мы видим, что совсем не обязательно использовать юридические термины для того, чтобы в достаточной мере подчеркнуть изменения, происходящие в человеке в момент рождения свыше.

Пояснения Шмемана и Уэра показывают, что зрелое православное богословие действительно уделяет должное внимание рождению свыше, и хотя православная духовность характеризуется чаянием, все же ее основанием является то изменение, которое совершает Бог в жизни верующего. Таким образом, различие между взглядами православных и евангельских христиан на христианскую жизнь не является абсолютным противоречием друг другу, а лишь разницей в акцентах. Тем не менее, именно в вопросе христианской жизни существует опасность, что в руках менее одаренных богословов, чем Шмеман и Уэр, эта разница в акцентах может превратиться в абсолютное противоречие. В акценте евангельских христиан на определенном моменте начала христианской жизни (рождении свыше) существует опасность ложного понимания, что если человек «принял Христа» или «молитвою помолился», то он уже спасен, несмотря на то, продолжает ли он жить в вере. В действительности, большинство православных имеет именно такое представление о западных евангельских христианах, и в нем есть определенная толика истины. С другой же стороны, в православном акценте на процессе достижения соединения с Богом также существует опасность забыть, что христианин ищет святости и освящения только потому, что Бог уже сделал его Своим чадом, а не для того, чтобы быть принятым Богом. Как только человек упускает из виду или забывает об изменении в отношениях с Богом при рождении свыше, его христианская жизнь может превратиться в темное существование, полное неопределенности относительно Божьего принятия, полное страха и ужаса в ожидании Божьего Суда, когда человек перестает радоваться тому, что Бог сделал для его спасения.

Еще раз хочется повторить, что, как православное богословие, так и богословие евангельских христиан, в своих наилучших проявлениях не впадают в подобные крайности. И поскольку вторая часть этой книги касается зрелого православного богословия, сформировавшегося в период его возрождения, сейчас я больше внимания обращаю только на разницу в акцентах. Но к различиям между богословиями мы еще вернемся в восьмой главе, когда будем оценивать восточное Православие, и в третьей части этой книги, когда будем рассматривать популярное православие.

В этой главе мы рассмотрели несколько необычную разницу между восточным и западным пониманиями искупления и спасения. Некоторые евангельские христиане, мало знакомые с Православием, могут быть встревожены тем, до какой степени православные богословы подчеркивают свободу человеческого выбора и роль Церкви в вопросе спасения, и тем, что у них отсутствует акцент на праведности, т.е. что Бог на основании праведности Христа провозглашает грешника праведным в момент рождения свыше. Несмотря на то, что православные идеи могут привести нас в замешательство, учение Православной Церкви о спасении полностью согласуется с другими аспектами православной мысли, о которых уже говорилось выше.

Православное «двухстадийное» понимание человеческого призвания согласуется естественным образом с православным учением о спасении, которое фокусируется на конечной цели — соединении с Богом — и рассматривает спасение как процесс, а не состояние. «Трехстадийный» же взгляд евангельских христиан на спасение согласуется с нашим акцентом на начале христианской жизни (рождении свыше), и изменении в положении и статусе верующего перед Богом. Православный акцент на человеческих усилиях в достижении спасения соответствует восточному пониманию свободы человеческого выбора, которое приводит православное богословие к определению изначально сотворенного состояния человека как незрелого, лишенного реального единения с Богом, и лишь наделенного возможностью достигнуть такового. В свете восточного понимания Церкви как источника богословия, нас не должно удивлять и то особое значение, которое в православной сотериологии придается Церкви, потому что роль Церкви в преобразовании людей в Тело Христа, и роль Церкви в содействии человеку на пути к соединению с Богом фактически являются одной и той же ролью. «Обожение» относится не только к отдельным личностям, но и ко всей Церкви, и ко всему тварному космосу. Таким образом, никто не стремится стать причастником Божеского естества в одиночку; человек может достичь «обожения» только в сообществе с сонмом святых.

В православной сотериологии идея о лике святых занимает выдающееся положение, и кто-то, возможно, уже обратил внимание на то, что, говоря о средствах «обожения», мы не остановились более подробно на идее о роли святых в процессе спасения. Поэтому в следующей главе мы перейдем к рассмотрению этого вопроса и, как увидим, именно в этом вопросе отличие православного богословия от богословия евангельских христиан будет наиболее очевидным.

ГЛАВА 7. СПАСЕНИЕ И ОБЩЕНИЕ СО СВЯТЫМИ

В православном богословии евангельских христиан более всего смущает почитание святых и использование икон в богослужении, о чем и будет идти речь в этой главе. Среди евангельских христиан бытует мнение, что православные якобы верят, что святые помогают преодолеть пропасть между человеком и Богом, поскольку Бог является слишком далеким, недоступным и недостижимым. Поэтому типичная реакция евангельских христиан состоит в том, что православное (да и католическое) почитание святых равносильно богохульству, как отрицающее уникальность Христа, Единого Посредника между Богом и человеком (в 1Тим.2:5 апостол Павел недвусмысленно утверждает, что есть только один Посредник), и что такое почитание предполагает поклонение иным «богам» (помимо Троицы). Такая наша реакция совсем не соответствует православному пониманию вопросов, касающихся почитания святых. Поэтому, перед тем как перейти к изучению того, каким образом Мария и святые содействуют человеку в достижении Божественного призвания, необходимо в общих чертах рассмотреть православную аргументацию на такую реакцию евангельских христиан.

Святые как заступники

На протестантскую критику почитания святых православные богословы отвечают в основном двумя способами. Во-первых, они заявляют, что протестантское отвращение к почитанию святых главным образом обусловлено их индивидуалистическим мировоззрением. Согласно восточному корпоративному пониманию действительности, почитание святых не угрожает уникальности Христа, но подчеркивает ее. Святые являются таковыми именно из-за их отношений с Христом; и оказывать почтение святым фактически означает оказывать почтение Христу и полноте Христовой Церкви. Поэтому Угольник пишет: «Русский православный видит призвание святого, так же как и своей личности, в постоянных и осмысленных взаимоотношениях с Триединым Богом». Поскольку Бог характеризуется не «индивидуализмом», а общением трех Божественных Лиц, вся жизнь человека должна отражать это общение извечных Божественных Лиц. Как утверждают православные, почитание святых, которые входят в круг этого общения, никоим образом не унижает достоинства Бога. Более того, Булгаков заявляет, что отвергающие почитание святых преодолевают путь к спасению в одиночку, не зная общения со святыми. Почитая святых, человек получает ободрение, ступая по их следам на пути «обожения»; т.е. человек не идет нехоженым путем.

Во-вторых, православные богословы настаивают на том, что святые являются не посредниками между человеком и Богом, но заступниками, которые молятся за верующих, живущих на земле. Уже в конце IV в. некоторые восточные богословы (три каппадокийца и Иоанн Златоуст) утверждали, что усопшие святые продолжают молиться за людей так же, как и верующие, живущие на земле, молятся друг за друга. Следовательно, когда верующий просит усопшего святого об оказании помощи, это то же самое, что просить другого верующего на земле помолиться за кого-либо. Шмеман говорит, что просить усопшего христианина о заступничестве было обычной нормой с первых дней существования Церкви, поскольку ранние христиане верили, что смерть не разрушает общения святых: во Христе нет мертвых, но все являются живыми. Этот исторический аргумент имеет под собой слабое основание, поскольку то, что ранние христиане верили в общение живых и умерших верующих не обязательно должно означать, что следует молиться усопшим святым. Однако, несмотря на это, понимание святых как заступников, а не как посредников между Богом и человеком, сохраняет уникальность Троицы как единственного объекта поклонения и исключительность положения Иисуса Христа как Единого Посредника между Богом и человеком.

Такая реакция на взгляд евангельских христиан показывает, что православные богословы хорошо знакомы с противоположной точкой зрения относительно почитания святых. Более того, становится очевидным, что в Православии (по крайней мере, в его зрелой богословской форме) почитание святых не является поклонением какому-либо другому богу, помимо Троицы, или попыткой представить каких-либо других посредников, кроме Иисуса Христа, между человеком и недостижимым Отцом. Православное внимание к святым, наоборот, указывает на единство Христа и Его народа, и (по меньшей мере, в теории) подчеркивает близость Бога к этому миру. Таким образом, резкое неприятие евангельскими христианами почитания святых основывается на недостаточном понимании этой практики. Поэтому, чтобы дать более точную оценку этому вопросу, необходимо рассмотреть, каким же образом почитание святых соотносится с другими аспектами православного учения о спасении (о чем мы говорили выше).

Святые и процесс «обожения»

В православной мысли святым, в результате их подвига веры, уделяется особое место как людям, достигшим в процессе «обожения» наиболее полного соединения с Богом. В Православии святые, в зависимости от их статуса, часто подразделяются на шесть основных категорий. Прежде всего, это апостолы, которые первыми распространяли Благую Весть Христа. Вторыми являются пророки, предсказавшие Пришествие Христа. Третьими — мученики, которые отдали свою жизнь за исповедание Христа как Спасителя. К четвертой категории относятся отцы Церкви, с непревзойденным искусством объяснявшие и защищавшие христианскую веру. В пятую категорию входят монахи, которые посвятили свою жизнь духовным упражнениям, чтобы достичь совершенства во Христе. И, наконец, шестая категория — это праведники из духовенства и мирян, жившие образцовой христианской жизнью. Эти категории показывают, что «обожение» может принимать различные формы; т.е. пути к соединению с Богом не обязательно должны быть идентичными.

Зернов, объясняя связь между почитанием святых и «обожением», утверждает, что святые являются не посредниками, а проводниками: «Все человечество вовлечено в процесс обожения, и святые являются теми, которые, приблизившись к конечной цели ближе других, могут духовно помочь подняться остальным». Святые «могут духовно помочь подняться остальным» посредством примера своего подвига и молитв. Булгаков пишет: «Их [святых] благодатное присутствие в Церкви, внешне являемое в их иконах и мощах, окружает нас как бы молитвенным облаком славы Божьей». Так как святые имеют наиболее полное единение с Богом, православные верят, что их молитвы особым образом помогают человеку следовать по пути к соединению с Богом. Поэтому, молитва человека к усопшему святому с просьбой молиться о нем считается одним из главных средств следования по пути «обожения».

К тому же, Флоровский утверждает, что молитва к святым не только предоставляет верующему помощь и заступничество, но и углубляет его понимание единства Церкви.

Таким образом, почитание святых и молитва к ним отображает православное убеждение в том, что все христиане следуют вместе по пути «обожения»: те, которые имеют наиболее полное единение с Богом, являются символом единства («соборности») Церкви и, исполняя роль заступников, помогают другим достигнуть такого же состояния.

Особое почитание Марии

Из всех святых, которых почитают православные христиане, наиболее почитаемой является Мария, Мать Иисуса. Булгаков следующим образом объясняет такое внимание к Марии:

Любовь и почитание Богоматери есть душа православного благочестия, сердце его, согревающее и оживляющее все тело. Православное христианство есть жизнь во Христе и в общении с Его Пречистою Материю, вера во Христа как Сына Божия и Богоматери, любовь ко Христу, которая нераздельна от любви Богоматери.

Подобное утверждает и Лосский, говоря, что почитание Марии, несмотря на отсутствие в Писании указаний на него, является одним из самых широко распространенных и ценных аспектов жизни Церкви. (Следует напомнить, что в понимании подавляющего большинства православных, Писание есть одна из форм выражения жизни Церкви; поэтому действенная истина может исходить и из других выражений Предания).

Православное почитание Марии также очевидно из того выдающегося положения, которое она занимает в Божественной Литургии. Великая и просительная ектеньи содержат следующее утверждение: «Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу предадим». Во время литургии верных, сразу же после молитвы священника о преобразовании Хлеба и Вина в Тело и Кровь Христа, возносятся молитвы в память о святых, в которых Мария прославляется следующим образом: «Достойно есть, яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, без нетления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем». Во время Литургии, молитвы о прощении также связаны с заступничеством Марии и святых: «Омой, Господи, Пречистой Своей Кровью прегрешения упомянутые чрез заступничество Богородицы и всех Твоих святых».

В этих грех цитатах из Божественной Литургии содержатся три именования, которыми в Православии величается Мария. «Богородицей», или «Матерью Божьей», Мария была названа на III Вселенском соборе в 431 г., чтобы таким образом подчеркнуть истинное Божеское естество Христа (ниже этот титул мы рассмотрим более подробно). «Приснодевой» Мария была названа на V Вселенском соборе в 553 г. Флоровский объясняет, что этот термин относится к сердечной чистоте Марии, указывая на отсутствие у нее эротизма и эгоизма, и к ее бесконечной физической девственности. Быть «рабой Господней», говорит он, означает быть свободным от плотских желаний. Имя «Пресвятая» указывает на то, что Мария была безгрешной (хотя некоторые православные богословы оспаривают этот вопрос), но это не означает, что у нее не было склонности к греху. Римско-католическая же Церковь верит в непорочное зачатие Марии в том смысле, что у нее при рождении был изъят первородный грех. Булгаков говорит, что хотя Православная Церковь и не разделяет этого католического догмата 1854 г., тем не менее, она и не допускает в Марии никакого личного греха. Лосский, обсуждая учение Григория Панамы о Марии, также утверждает, что она не была избавлена от склонности к греху, но была сохранена чистой от прикосновения к греху, что не исключало ее свободы.

Мария упоминается не только в Божественной Литургии, но и в православном ежегодном календаре. Выше уже говорилось, что в Православии из двенадцати великих двунадесятых праздников, Марии посвящены пять, два из которых основаны на библейских событиях («Благовещение Пресвятой Богородицы» и «Сретение Господне»). Такие праздники как «Рождество Пресвятой Богородицы» и «Введение во храм Пресвятой Богородицы» основаны на псевдоэпиграфе II в., называемом «Евангелие от Иакова». Эта книга описывает якобы исторические события, касающиеся рождения и детских лет Марии. Это «евангелие» говорит, что в возрасте трех лет она была посвящена своими родителями Богу для служения в храме. Захария поместил Марию в Святое Святых, где ангел кормил ее до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать лет. Затем она была обручена Иосифу. Праздник Успения Пресвятой Богородицы основывается на предании, что перед своей смертью Мария жила в доме Иоанна на горе Сион. Все двенадцать апостолов (за исключением Фомы), а также Павел, Дионисий, Ерофей и Тимофей якобы чудесным образом были перенесены с тех мест, где они проповедовали, к дому Иоанна, чтобы увидеться с Марией перед ее смертью. В то время, когда они находились в доме, с небес сошел Христос, чтобы восхитить душу Марии к Себе, а через три дня Он воскресил из мертвых и ее тело. Независимо от того, сколько православных верят в историчность этих преданий, восточное христианство настаивает на том, что вся жизнь Марии с раннего детства являлась полным посвящением Богу. Это посвящение и послужило к появлению тех великих праздников, которые Православная Церковь празднует в честь Марии.

Обоснование почитания Марии

Православные богословы указывают две основных причины почитания Марии. Во-первых, она является самой великой из святых и поэтому заслуживает самого великого почитания. Во-вторых, как Матерь Божья, она занимает уникальное положение.

Согласно православному учению, из всех святых только Мария достигла конечной цели христианской жизни — «обожения». Лосский говорит, что Мария является примером исполнения человеческого призвания, совершенной святости, к которой призвана Церковь. Он уточняет эту мысль следующим образом:

«Мария, Матерь Иисуса» (Деян. 1:14) осуществила в жизни уникальные отношения, которые соединяли ее с ее Сыном, проявив их в своей личной святости. Но эта святость не может быть ничем иным как «пресвятостью», полнотой благодати, дарованной Церкви — дополнением славного человеческого естества Христа. Но пока Церковь находится в ожидании Грядущего Царства, Ма¬рия уже пересекла порог вечного Царства; и, будучи единственным обоженым человеком — в смысле окончательного обожения тварного, — она рядом с Сыном осуществляет руководство судьбами мира, которые еще не раскрылись во времени.

Из этого отрывка явствует, что благодать, ведущая Церковь к святости и «обожению», почила на Марии особым образом. Как утверждают православные, Мария является единственным человеком, достигшим «обожения» и полного единения с Богом-Сыном еще до Второго Пришествия Христа и наступления Царства Божьего.

Мысль о том, что Мария уже завершила процесс «обожения» и «пересекла порог вечного Царства» тесно связана с православной идеей о том, что Мария после своей смерти и погребения не ожидает всеобщего воскресения мертвых, как другие верующие, но уже телесно воскрешена. Лосский проводит следующую связь между «успением Матери Божьей» и ее «обожением»:

Прославление Матери является видимым результатом добровольного смирения Сына: через Деву Марию Бог-Сын воплощается в человеческий облик, становясь «Сыном Человеческим» и обретая возможность умереть; Мария же, становясь Материю Божьей, обретает «надлежащую Богу славу» и является первой из человеков сопричастницей окончательного обожения тварного.

Так как Мария уже достигла полного единения с Богом, православные верят, что она является главной заступницей всех людей на их пути к соединению с Богом. Булгаков пишет, что поскольку Мария молится за весь человеческий род, православные христиане молятся ей, призывая ее на помощь. В результате, Мария представляет собой пример совокупности связей между «обожением» и почитанием святых. Так как цель человеческого рода состоит в том, чтобы быть сопричастником Божеского естества, те, кто находится к конечной цели ближе, способны помочь другим следовать по пути «обожения». Соответственно, чем ближе святой к конечной цели — «обожению», — тем большую помощь он может оказать тому, кто ищет единения с Богом. Поскольку Мария якобы является «первой из человеков сопричастницей обожения тварного» (как говорит Лосский), она и почитается в высшей степени, и православные христиане обращаются к ней за помощью намного чаще, чем к другим святым.

Мария почитается также за ее уникальную роль Богородицы. Выше уже говорилось, что в православном богословии это имя подчеркивает истинное Божеское естество Христа, а Флоровский утверждает, что отказ называть Марию «Богородицей» означает неверно понимать Сына. Термин «Богородица» подчеркивает, что Дитя, Которое она родила, было не просто Человеком, а Единородным Сыном Бога. Шмеман следующим образом поясняет уникальные отношения между Марией и Иисусом:

Если Своим Храмом Бог отныне избрал Человека, то в особом и самом буквальном смысле таким храмом Бога была Дева Мария: «ибо рожденное от Нее Свято есть»... Она, ее тело есть Храм, воздвигнутый самим же Ветхим Заветом, всей его святостью, ожиданием спасения, верностью Богу — сделавшей возможным соединение Бога с Человеком и в этом смысле — Она есть плод Ветхозаветного Храма: той связи с Богом, которая осуществилась через него... А если так, то «созерцание» переносится на соотношение между этим живым храмом и тем, смысл которого, как единственного «центра» и источника спасения и соединения с Богом, пришел «исполнить» Христос Своим вочеловечением, «Пречистый храм Спасов... днесь вводится в Дом Господень»... и в этом введении открывается и последний смысл храма и совершается его преодоление.

Этот отрывок показывает, что в православном понимании Мария является храмом Христа, так же как и Христос является храмом Бога. В Ветхом Завете вся храмовая символика Божьего присутствия указывала на Христа, а Мария в определенном смысле была исполнением ветхозаветной надежды и благочестия, поскольку она была тем храмом, через который Бог привел в этот мир новый Храм. Таким образом, уникальное положение Марии заключается в том, что она находится на стыке Ветхого и Нового Заветов. Она была величайшим выражением терпеливой надежды, с которой ветхозаветные святые ожидали Мессию и родительницу Мессии, который является Богом. Итак, православные оказывают Марии высшее почтение из-за ее уникального положения.

В православной мысли полное достижение Марией «обожения» и ее уникальные отношения с Христом неразрывно связаны между собой. Булгаков говорит, что Мария есть «не просто орудие, но прямое и положительное условие Боговоплощения, его человеческая сторона». Под этим утверждением он подразумевает, что полное соединение Марии с Богом было необходимым условием воплощения. Выражение этого соединения, этого «обожения», православные усматривают в ее словах ангелу после благовещения: «Се, Раба Господня; да будет мне по слову твоему» (Лк.1:38). К тому же, особое почитание Марии православные расценивают как исполнение слов, сказанных Елисавете при встрече с ней: «...призрел Он на смирение Рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды» (Лк.1:48).

Православное почитание святых состоит не только из молитв к ним. Особое внимание также уделяется и тому, каким способом можно извлечь назидание из подвига и святости усопших святых, что тесно связано с использованием икон во время богослужения (оставшаяся часть главы посвящена именно этому вопросу). Как и в случае с почитанием святых, православное иконопочитание вызывает весьма негативную реакцию со стороны евангельских христиан. Каким же образом православные отстаивают использование икон в ответ на протестантскую критику?

Иконопочитание, визуальный подход к действительности, и вторая заповедь

Как уже говорилось во введении к этой книге, одно из серьезных различий между западным и восточным мировосприятием состоит в том, что Запад больше ориентирован на текст, а Восток — на зрительный образ. В третьей главе мы увидели, что православные верят в то, что Предание выражается как визуальным, так и текстовым способом. Антоний Угольник на примере американской и русской культур (которые сформировали его) предлагает четкое объяснение разницы между западным и восточным мировосприятием:

Американское протестантское мышление в культурном и литературном отношении предрасположено к истолкованию Слова в терминах книги, как «текст» мироздания. Русское православное мышление, учитывая русский культурный контекст, истолковывает Слово в свете образов, отображающих его. Американские христиане повинуются предписанию Августина «Возьми и читай!» Русские же христиане больше склонны сосредоточиваться на том понимании Слова, которое следует из повеления «Смотри и виждь!»

В своем объяснении Угольник ссылается на известный отрывок из «Исповеди» Августина (книга 8, глава 12), в котором тот описывает свое обращение к Богу. Находясь в тщетных поисках свидетельств Божьего прощения, Августин случайно услышал слова игравшего ребенка «Возьми и читай!» (возможно, они были сказаны им в процессе игры). Он незамедлительно вошел в дом, открыл свою Библию наугад, и его взгляд упал на следующий стих: «облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим. 13:14). После прочтения этого стиха Августин принял окончательное решение оставить распутный образ жизни и следовать за Христом. Угольник говорит, что это событие сыграло в западном христианстве значительную роль в формировании «текстового» подхода к духовности. Кроме того, Угольник утверждает, что, как и западный, «текстовый», подход, так и восточный, визуальный, подход к духовности является культурным наследием. Несомненно, имеется в виду, что по отношению к христианской жизни оба эти подхода являются приемлемыми, но каждый в своем культурном контексте.

В ответ на эту идею евангельские христиане часто обвиняют православных в том, что их визуальный подход к действительности является не только неприемлемым способом служения истинному библейскому Богу, но и языческим наследием греко-римского мира. В ответ на это обвинение православные богословы указывают, что и в язычестве не все было неверным. Успенский пишет, что роль Церкви в мире как раз и состоит в том, чтобы собрать верные элементы языческой культуры и свести их вместе. Он продолжает:

Этот процесс собирания является не влиянием языческого мира на христианство, но притоком в христианство тех элементов языческого мира, которые по своей природе должны влиться в него; это не проникновение языческих обрядов в Церковь, но их «воцерковление», не «придание христианскому искусству языческого характера», как это часто истолковывается, но христианизация языческого искусства.

Шмеман также пишет, что «даже "естественная" религия, даже само язычество есть только извращение чего-то по природе истинного и благого». Евангельским христианам на эти утверждения следует обратить особое внимание. Несомненно, будет неверным утверждать, как и то, что культура в целом для христианства нейтральна и приемлема, так и то, что любое «влияние» культуры в христианстве является не приемлемым. Культура, фактически, неизбежно оказывает значительное влияние на христианское понимание Писания и христианской жизни. Выглядело бы наивным и безответственным, если бы мы обвиняли Православие в том, что оно позволило языческим элементам проникнуть в православное богослужение, при этом не замечая, как та же самая культура оказывает влияние на формирование определенных традиций в евангельском христианстве, как на Западе, так и на Востоке. Таким образом, нам следует, по меньшей мере, с уважением отнестись к пониманию, что зрительные образы являются приемлемой (православные же считают, что необходимой) частью христианского богослужения.

Однако даже если мы, скрепя сердце, и соглашаемся с тем, что определенная церковная практика не обязательно является ошибочной только потому, что она существует и в язычестве, все же мы незамедлительно цитируем вторую заповедь («не сотвори себе кумира») и утверждаем, что православный акцент на иконопочитании по существу является идолопоклонничеством. В ответ на эту критику православные богословы весьма убедительно показывают, что нельзя сравнивать православные иконы с идолами. Иконы, дескать, не являются богами, которым следует поклоняться, как поклоняются своим идолам язычники. Успенский утверждает следующее: «Если бы икона отождествлялась с личностью, которую она представляет, то даже человек с малоразвитым религиозным сознанием не смог бы почитать ее». Далее он заявляет: «Икона играет посредническую роль между изображенной личностью и молящимся, мотивируя их к благодатному общению». В соответствии с таким различением между иконой и изображенной на ней личностью, православное богословие также проводит различие между поклонением и почитанием. Как уже указывалось в третьей главе, в православном понимании поклонение относится только к Троице, а почитание может оказываться и святым, и иконам. Посредством такого различения православные богословы показывают, что изображение в действительности не является богом, и что почитание икон не означает поклонения им. Таким образом, использование икон в богослужении (по меньшей мере, в его правильном богословском понимании) не является нарушением второй заповеди.

Фактически, православные находят оправдание для написания и использования икон именно в ветхозаветном запрете идолов. Моисей, перед тем как второй раз повторить для израильского народа Десять Заповедей, более полно объясняет, в чем состоит запрет поклоняться идолам, запрет, выраженный во второй заповеди — «не сотвори себе кумира»:

Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на [горе] Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо [гада], ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли (Вт.4:15-18).

Основываясь на этом отрывке из Писания, Успенский утверждает, что запрет на изображения относится только к тому факту, что в Ветхом Завете Бог открыл Себя исключительно посредством слова; люди не видели никакого образа или очертания. Согласно Успенскому, такой запрет предполагает, что после того как Бог откроет Себя зримым образом, предписание против изображения Его должно быть упразднено.

В дополнение к этим аргументам, православные утверждают, что иконоборцы проводят слишком резкое различие между мирами физическим и духовным. Во время иконоборческих споров в VIII-IX вв., восточные богословы утверждали, что иконоборцы настолько разделили эти два мира, что, в сущности, полностью отвергли добрые качества физического мира. Так как «обожение» относится ко всему тварному космосу, физическому и духовному, нет ничего неприемлемого в том, чтобы использовать во время богослужения изображения святых. Вот таким способом православные богословы пытаются ответить на обвинение евангельских христиан, что использование икон является языческой практикой и нарушает вторую заповедь. Православные также утверждают, что визуальный подход к действительности является не только приемлемым, но и что иконы служат к прославлению воплощенного Бога-Сына, когда Сам Бог при воплощении принял зримый образ. В следующей части мы перейдем от православной защиты икон к православному пониманию того, каким образом иконы отображают воплощение Сына.

Икона как символическое изображение воплощения Сына

Первопричиной существования икон в православной жизни и богослужении православные считают тот факт, что Бог при воплощении стал видимым Человеком. Угольник называет икону «символом воплощения», а Флоровский пишет, что икона Христа является постоянным свидетелем воплощения Сына, которое есть основание нашей веры. Бог стал видимым, и это дает нам возможность иметь истинный образ Бога. Успенский таким же самым образом утверждает, что «Церковь провозглашает христианскую икону экстенсией Божеского воплощения, которая основывается на этом воплощении, и что икона, таким образом, является смыслом христианства, от которого она неотделима». Следовательно, в православном понимании использование икон не просто основывается на воплощении, но и иконы в действительности представляют собой воплощение; они свидетельствуют о той истине, что Слово действительно стало плотью. По этой причине православные и утверждают, что иконы «неотделимы» от воплощения и являются «смыслом христианства».

Цитируя Феодора Студита (752-826 гг.), Успенский развивает эту идею следующим образом:

Постольку, поскольку Он исходит от Отца, который не может быть изображен, — говорит Св. Феодор Студит, — Христос, не будучи изобразимым, не может иметь образ, сотворенный искусством. И действительно, что в образе может соответствовать Божеству, изображение Которого безусловно запрещено богодухновенным Писанием? Но с того момента, когда Христос был рожден изобразимой Марией, Он, несомненно, имеет образ, соответствующий образу Его Матери. И если бы Он не имел сотворенного искусством образа, это означало бы, что Он только от Отца; но это противоречит всему Его устройству». Таким образом, как только Сын Божий стал Человеком, изображать его Человеком стало необходимостью. И эта мысль является главной темой отцов, отстаивавших Иконопочитание.

В этом утверждении содержится логическое обоснование, почему православные придают такое большое значение иконопочитанию: Восточная Церковь посредством икон подтверждает истину, что Христос был истинно и зримо Человеком. И Его Человечество может (и должно) изображаться зримо.

В этой связи между воплощением и иконами, Православие рассматривает иконы как обязательный элемент христианской веры. Успенский объясняет это так:

В глазах Церкви отвержение иконы Христа выглядит как отвержение истинности и непреложности факта Его вочеловечения и, следовательно, Божьего промысла. Отстаивая учение об иконах в период иконоборства, Церковь защищала не только их образовательную роль, а еще меньше их эстетическую ценность; это была борьба за само основание христианской веры, зримое свидетельство вочеловечения Бога как основание нашего спасения.

В восточном мышлении связь между иконами и христианской верой является настолько сильной, что Православная Церковь учредила празднование триумфа Православия в честь окончательного завершения иконоборческих споров (11 марта 842 г. императорским указом в православных Церквах было восстановлено иконопочитание).

Иконы и призвание человека к единению с Богом

Православное понимание иконы как символа воплощения объяснимо по отношению к иконе Христа, однако в православных церквях содержатся иконы, изображающие не только Христа, но и Марию, Иоанна Предтечу, и других святых. Значение этих икон православные объясняют в их связи с «обожением». Зернов пишет, что икона является изображением человека, восстановленного до свойственного ему образа Божьего, «обетованием победы творения искупленного над творением падшим». Успенский же предлагает более детальное объяснение:

Если преображение есть освещение всего человека, молитвенное просвещение его духовного и физического устроения нетварным светом Божественной Благодати, провозглашение человека живой иконой Божьей [(образом)], то икона есть внешнее выражение этого преображения, изображение человека полного благодати Духа Святого. Таким образом, икона является не изображением Божества, но указанием на участие изображенной личности в Божественной жизни. Это есть свидетельство о конкретном, практическом опыте освящения человеческого тела.

То, что Успенский называет «преображением» и «участием изображенной личности в Божественной жизни», является, несомненно, процессом «обожения». Иконы имеют особый художественный стиль, чтобы выразить качества, характеризующие человека, достигшего наиболее полного единения с Богом, ближе других подошедшего к конечной цели по пути «обожения». Таким образом, православные верят, что иконы — это изображения святых, открывающие нам нечто о процессе, посредством которого православные христиане становятся святыми.

В этой главе уже говорилось, что почитание святых состоит не только в обращениях о заступничестве; для живущих на земле православных христиан святые служат и своим подвигом. Вышеприведенная цитата из Успенского показывает, что подвиг святых становится доступным только одним способом — через иконы. Иконы изображают святых людей (провозглашаемых Православием сопричастниками Божественной жизни), чтобы православные христиане через почитание икон святых, достигших более полного единения с Богом, могли навидаться их подвигом. Успенский следующим образом описывает связь между святыми и теми, кто следует путем «обожения»:

Икона считается одним из путей, посредством которых возможно и необходимо стремиться к исполнению задачи, поставленной перед человечеством — достигать подобия первообраза, воплощать в жизни то, что было провозглашено и передано нам Богочеловеком. Иконы помещаются повсюду как богооткровение будущего освящения и преображения мира, как образец осуществления такого преображения, и, наконец, как распространение благодати и присутствие в мире святых и освящающих предметов.

Таким образом, иконы напоминают православным христианам о будущем, когда весь тварный мир будет преображен и соединен с Богом через «обожение». Выполняя такую функцию, иконы оказывают помощь находящимся в этом процессе православным христианам. Следует отметить, что иконы содействуют таким образом ориентации Православной Церкви на будущее: они являются частью эсхатологического видения Царства, видения, которым Церковь обладает уже сейчас и передает его каждому православному христианину, чтобы Царство осуществлялось через «обожение».

В православном мышлении, иконы способствуют «обожению» не только простым напоминанием православному христианину о подвиге и благочестии обоженого святого. Успенский ясно показывает, что сила икон заключается в значительно большем: «Сущность святости заключается в том, чтобы освящать то, что ее окружает; так и обожение человека сообщается тем, кто его окружает». Далее он пишет: «Поскольку благодать, которую святые стяжали на протяжении своей жизни, продолжает обитать в их образе, то эти образы повсюду помещаются для освящения мира той благодатью, которая принадлежит им». Идея, что иконы и мощи святых обладают особой силой, которая может сообщаться тем, кто прикасается к ним, известна еще с IV в., и была выдвинута такими отцами Церкви как Василий Великий и Кирилл Иерусалимский. Поэтому цель почитания иконы состоит не просто в том, чтобы научиться идти путем «обожения», следуя подвигу изображенного на иконе святого. Восточное богословие учит, что икона содержит благодать, обожившую святого, и что икона может сообщить эту благодать православному христианину. Такое понимание согласуется с православным учением о благодати как об энергиях Бога (см. шестую главу), могущих сообщаться человеку. Иконы, в православном понимании, как и таинства, являются средством, с помощью которого Дух Святой подает благодать и обоживает человека.

Таким образом, использование икон в богослужении тесно связано с почитанием святых в качестве средства достижения успеха в «обожении». Так как святые — это те, кто достиг наиболее полного единения с Богом, православные христиане останавливаются перед иконами, чтобы пообщаться с усопшими святыми и попросить их о заступничестве в надежде на то, что они так же успешно достигнут единения со святыми и Богом. Более того, поскольку иконы считаются изображенным «обожением», достигнутым святыми, православные христиане верят, что, почитая и целуя иконы, повергаясь ниц перед ними и зажигая перед ними свечи, они смогут получить благодать, которой обладают святые. Поэтому иконы не только оберегают истину о воплощении Сына, но и содействуют православным христианам в достижении «обожения». С православной точки зрения, для христианской жизни они имеют ключевое значение. В результате, в православном богослужении иконы занимают едва ли не первое место по важности после Евхаристии.

* * *

Несомненно, что почитание святых и икон отличает православную духовность от духовности евангельских христиан. В этой главе мы увидели, что православное внимание к святым и иконам тесно связано с другими аспектами восточного богословия, о которых уже говорилось выше. Сосредоточение на спасении как на процессе и пути восхождения (являющееся результатом «двухстадийного» понимания призвания человека), визуальный подход к действительности, акцент на корпоративном, а не индивидуалистическом характере Церкви — все это приводит к почитанию святых и икон в православном богослужении.

Еще одним понятием, относящимся к почитанию святых и икон, является различие в подходах восточных и западных христиан к восприятию окружающего мира: западный подход характеризуется целесообразностью и полезностью, а восточный — радостным созерцанием. Западные евангельские христиане, чья мысль руководствуется практическими интересами, по отношению к какой-либо определенной христианской практике зададут, пожалуй, вопрос о том, насколько она целесообразна в христианской жизни; и если не так, то они отвергают ее. Восточный же взгляд на мир стремится не столько использовать действительность, сколько радоваться в условиях окружающей действительности, восторженно созерцать ее. Православные богословы утверждают, что многообразие в тварном мире указывает на то, что Бог сотворил окружающий нас мир не просто для того, чтобы он был нам полезен, но чтобы он мог и радовать нас. В свете этого, Православие считает, что, несмотря на то, что мы действительно испытываем нужду друг в друге и в святых на нашем пути к Царству, все же большее значение имеет внимание, уделяемое нами святым и иконам, а не вопрос о том, как мы обращаемся с ними. Почитание святых и икон приносит в мир радость, радость жизни, которую Бог дает Церкви, а также является отображением той радости, которая располагает Бога к тому, чтобы полностью отдавать Себя Церкви.

ГЛАВА 8. ВЗГЛЯД ЕВАНГЕЛЬСКОГО ХРИСГИАНИНА НА ВОСТОЧНОЕ ПРАВОСЛАВИЕ

Евангельские христиане оценивают православное богословие с позиции таких великих девизов Реформации, как «только Писанием», «только Христом», «только благодатью», и «только верой» (лат. «sola Scriptura», «sola Christo», «sola gratia», и «sola fide» соответственно). Считается ли Священное Писание в Православии единственным источником богословия и вероучения? Рассматривает ли Православие спасение как совершаемое Христом и применяемое к верующему исключительно по благодати через веру? Оценивая православное богословие, евангельские христиане из девизов Реформации особо выделяют первый и последний. Мы полагаем, что православное христианство расценивает Священное Писание как не единственный источник вероучения и потому не может придерживаться строгого библейского взгляда на христианскую жизнь. Подобным же образом мы полагаем, что Православие не придерживается и доктрины о «sola fide». Учитывая православное учение о призвании человека (достижение соединения с Богом посредством участия в таинствах, молитв к святым, почитания икон, и богоугодных дел человека), евангельские христиане приходят к поспешному выводу, что Православие отрицает важнейшее библейское учение об оправдании верой.

Однако если вспомнить вопросы, рассмотренные в первой и второй частях этой книги, станет понятно, что такие торопливые выводы по отношению к православному богословию были бы несправедливыми. Православие, по меньшей мере, в зрелом богословском проявлении, отнюдь не пренебрегает Писанием. Библия в православном богослужении занимает доминирующее положение, и чтение избранных мест из Священного Писания является одним из главных выражений жизни Церкви. Внимание, которое Православие уделяет другим выражениям Церковного Предания (разумеется, если описание и объяснение христианской веры такими выражениями соответствуют Библии), не обязательно означает пренебрежение Писанием. Таким же образом и православный акцент на Церкви и таинствах вовсе не означает, что оно отрицает уникальность Христа или библейское учение о спасении как о даре Божьей благодати, данном верующему. Само собой разумеется, что Церковь является Церковью потому, что она есть Невеста Христа; таинства являются таинствами потому, что они указывают на Христа; святые являются святыми вследствие их отношений с Христом. До этого момента я старался помочь читателю понять эти три аспекта (Церковь, таинства и почитание святых и икон) именно с точки зрения Православия, чтобы он мог осознать, что отвергать православное богословие, руководствуясь лишь девизами Реформации, направленными в свое время против учения Римско-католической Церкви, было бы несправедливым.

Более правильным было бы оценивать Православие с точки зрения трех вопросов о спасении или, как называют этот процесс сами православные, призвании человеческого рода. Эти вопросы заключаются в следующем: «Кто совершает спасение?», «Что такое спасение?» и «Как совершается спасение?». Первый вопрос состоит в том, Кто есть Бог, призывающий и спасающий человека. Второй вопрос касается характера спасения (или призвания): что означает «быть спасенным», или что означает «исполнить человеческое призвание». И, наконец, третий вопрос заключается в том, каким образом человек спасается или получает спасение. Евангельские христиане более всего придают значение именно третьему вопросу о том «как совершается спасение». Однако, два первых вопроса для христианской жизни и вероучения, пожалуй, играют более существенную роль, чем третий. Разве не важнее знать, кому мы доверяем, чем понимать, что означает «только верой» и, в чем состоят «дела»? Разве не важнее знать, что такое спасение, чем понимать, каким образом оно совершается? Этими риторическими вопросами я никоим образом не хочу умалить значение вопроса о том, «как совершается спасение». Тем не менее, нужно понять, что ответы-предположения на вопросы о том, Кто совершает спасение, и что такое спасение являются для нас неприемлемым, поскольку они должны рассматриваться в комплексе с вопросом о том, как именно совершается спасение. Таким образом, в этой главе, оценивая православное богословие с точки зрения евангельских христиан, мы построим нашу дискуссию вокруг этих трех вопросов.

Кто совершает спасение? Учение о Троице и Христе

В четвертой главе рассматривалось православное учение о Троице, концентрирующееся больше на Лицах Божества, а не на абстрактном понятии о сущности или природе Бога, и предостерегающее нас от сведения Бога попросту к философской идее. В результате такого акцента на Лицах Троицы, в православном богословии воплощение понимается не как сочетание Божественной и человеческой природ, образующих Личность Христа, но как присоединение Богом-Сыном человеческой природы к Своей Личности. В конце же четвертой главы было подмечено, что православная терминология при описании Троицы и Личности Христа зачастую соответствует убеждениям евангельских христиан больше, чем их собственная. Поэтому настоящий раздел мы посвятим именно этой идее.

Мы уже говорили, что евангельские христиане, объясняя Троицу, уделяют больше внимания сущности или природе Бога, определяя ее посредством атрибутов. Однако многие из атрибутов (например, всеведение и вездесущность) легко могут быть сведены к простым философским идеям. Поэтому, описывая Бога таким способом, мы рискуем потерять из виду Его личностный характер. Кроме того, для объяснения Троицы мы часто используем аналогии из физического мира (например, при рассматривании Троицы мы можем провести аналогию трех Лиц Троицы с тремя состояниями воды — жидкое, твердое и газообразное), которые также способствуют обезличиванию нашего представления о Боге. Вследствие этого, иногда наше описание Бога приближается к философской идее о совершенном, но все же каком-то далеком и безличном, верховном существе, которое имеет мало общего с библейским Богом, Которого мы видим плачущим и скорбящим о Своем народе, радующимся и печалящимся вместе с нами, страдающим с нами и для нас. Таким образом, то, что мы говорим о Боге с богословской точки зрения, не всегда в точности адекватно тому, Кем Он является на самом деле — нашим личным Богом, Которого мы действительно знаем и в Которого верим.

Об общении, лежащем в основе христианской веры, лучше будет говорить с позиции православного богословия, которое подчеркивает триединство Бога. Как утверждают православные, Бог не просто желает иметь общение с человеком; Он Сам и есть это общение. Бог является не просто совокупностью определенных атрибутов; Бог — это три Лица, извечно находящиеся в совершенном общении друг с другом. Фактически, как говорят православные богословы, утверждение апостола Иоанна «Бог есть любовь» (1Ин.4:8,16) означает, что Бог является общением любви трех Лиц. Они также настаивают, что это выражение не просто означает, что Бог любит нас, но что Лица Троицы любят друг друга в Божьем естестве. Первое Лицо Троицы является не просто одним из трех; Он есть Отец Своему Возлюбленному Сыну, Которому Он благоволит и Которого Он возлюбил от вечности (см. Мф.3:17; Ин.15:9; 17:21-24). По сути, любовь между Отцом и Сыном является основой Божьей любви к человеку. По причине этой Он сотворил человека, а затем искупил его через посредство Личности и дела Христа.

Несомненно, что православный взгляд на триединство Бога таит в себе и некоторые неразрешенные вопросы, например, каким именно образом три отдельных Лица могут быть одним и тем же Богом. Этот вопрос лучше всего рассматривать с богословской позиции евангельских христиан: Отец, Сын и Дух Святой являются одной и той же сущностью потому, что Они разделяют одни и те же атрибуты; Они имеют единое естество (или природу). Тем не менее, мы должны сосредоточивать наше внимание не на абстрактной идее о Божьей сущности, а на том факте, что хотя Бог и един, Он существует в трех Лицах, обладающих одним естеством и разделяющих совершенное общение друг с другом. Таким образом, глубже проникаясь православным пониманием и объяснением триединства Бога, и больше сосредоточиваясь на триедином общении Лиц внутри Божества, евангельские христиане сумеют лучше пояснить, почему они так сильно подчеркивают общение с Богом. Бог предлагает человеку общение с Ним именно потому, что Он Сам имеет общение внутри Себя. Однако применение такого подхода вовсе не означает, что мы должны отказаться от нашего учения об ис-хождении Духа Святого и от Отца, и от Сына или безогово¬рочно принимать все аспекты православного понимания Троицы. Не взирая на различие в понимании вопроса «и от Сына», мы, евангельские христиане, можем многому научиться из того, каким образом православные объясняют Троицу. Уделяя больше внимания взаимоотношениям Лиц внутри Божества, мы сможем привести наше вероучение о Троице в более точное соответствие с сущностью нашей веры.

Переходя к учению о Христе, следует заметить, что между тем, что обычно утверждают евангельские христиане в целом и тем, во что они верят в частности, существует некоторая разница. Поэтому в области христологии нам также было бы полезно прислушаться к Православию. Идея евангельских христиан о сочетании Божественной и человеческой природ, образующих при воплощении Личность Христа, вытекает из их понимания Божеского естества как самосущного бытия (см. четвертую главу). Православные же богословы правильно указывают на то, что поскольку Божеское естество — это не самосущное бытие, то такое бытие и не могло соединиться само с человеческим естеством в чреве Марии. Развивая идею евангельских христиан до логического конца, напрашивается вывод, что Божественность Христа является попыткой реализовать абстрактную идею «божества» в реальной личности Человека Иисуса. Этот вывод вполне может соответствовать тому, что подразумевают под Божественностью Христа некоторые либеральные протестанты, и даже тому, что имеют в виду сторонники пантеизма, либо движения «Новый Век», утверждающие, что Христос является лишь совершенным отображением и олицетворением Бога. Это, однако, совсем не согласуется с тем, что подразумевают под Божественностью Христа евангельские христиане, потому что такое понимание не предполагает истинного и личного присутствия Бога на земле. Под Божественностью Христа мы понимаем (и верим в это), прежде всего то, что вторая Ипостась Троицы сошла с небес, стала Человеком, и жила среди нас как Человек. Таким образом, когда мы заявляем что Божественная и человеческая природы сочетались, образовав Личность Христа, это не полностью отображает то, во что мы верим в действительности.

Православные богословы утверждают, что Личность Христа является не результатом воплощения, но извечной Личностью Бога-Сына. Воплощение было не процессом образования Личности из двух безличных природ, а действием, посредством которого Бог-Сын присоединил человеческое естество к тому, Кем Он уже являлся. Он присоединил человеческие атрибуты и жизненный человеческий опыт к тому, чем Он уже обладал как Бог. Он полностью присоединил человеческое естество к Своей Божественной Личности, оставаясь одновременно Богом, не теряя Своей Божественности. Хотя такая православная терминология может показаться нам очень странной, тщательный анализ обнаруживает, что это как раз то, во что верят в действительности все консервативные христиане — из числа протестантов, католиков и православных. Мы утверждаем, что Человек, учивший в Иерусалиме, был той же самой Личностью, Которая существовала до Авраама (Ин.8:58). Мы верим, что Слово, Которое вначале было с Отцом, обитало среди нас в человеческой плоти (Ин.1:14). Мы настаиваем, что Тот, Кто был евреем по человеческому происхождению, был и является «Богом, благословенным вовеки» (Рим.9:5). Ни одно из этих истинных утверждений не было бы возможным, если бы Личность Христа действительно появилась только в момент соединения двух природ в одной Личности.

Внимая православным богословам, нам следует научиться признавать и то, что мы верим совместно с ними в следующее: Слово стало плотью; извечный Бог-Сын полностью присоединил к Своей Личности подлинную человеческую природу, одновременно оставаясь и Тем, Кем Он уже являлся; человеческая природа Христа образовалась и была присоединена к Е!го извечной Божественной Личности в чреве Марии, однако Его Личность есть и всегда была второй Ипостасью Троицы. Это значит, что евангельские христиане, говоря о Христе как о Богочеловеке, в действительности подразумевают то же, что и православные богословы.

Итак, нас не должен удивлять тот факт, что евангельским христианам есть чему научиться из того, как православные богословы объясняют Троицу и Личность Христа. Свою богословскую мысль Православная Церковь оттачивала на этих вопросах еще в период с III по V в., когда Запад более всего был озабочен вопросами экклесиологии и антропологии. Парадоксально, но факт, что философский язык, который западные ( и евангельские) христиане используют, говоря о Боге и Христе, часто не соответствует тому сосредоточению на личном общении с Богом, который считают они своей отличительной особенностью. Таким образом, мы видим, что православное понимание Троицы и Личности Христа является мудрым и вполне соответствующим Библии. Поэтому евангельским христианам полезно в этой области богословия прислушаться к православным богословам.

Кто совершает спасение? Апофатизм и непостижимость Бога

Не только православный способ объяснения Троицы и Личности Христа стремится предостеречь богословие от сведения Бога к философской идее, но в том же заключается и цель восточного, апофатического подхода к богословию. Как уже говорилось в четвертой главе, православные богословы настаивают на том, что Божья сущность непостижима, и что единение с Богом в Его энергиях не вовлекает в себя рационального или философского познания.

Как евангельские христиане, мы определенно можем подтвердить такой подход апофатического богословия. Действительно, в единстве и триединстве Бога существует тайна, которую мы не способны постигнуть. То, каким образом Бог смог стать Человеком посредством воплощения и то, каким образом Сын на кресте был разлучен с Отцом и Духом Святым, находится выше нашего понимания. Хотя мы решительно подтверждаем присутствие Бога со Своими чадами посредством Духа Святого, однако природа этого присутствия определенно требует объяснения. Тем не менее, чтобы не слишком критически относиться к православному предпочтению апофатического богословия, необходимо напомнить, что и в нашем вероучении немало доктрин содержат в себе трудно постижимые аспекты. Более того, необходимо признать, что православный выбор отрицательного богословия не подразумевает отрицания библейских утверждений о том, что человек способен познавать Бога, и что Бог хочет, чтобы человек стремился к познанию Его. К тому же, личное познание Бога и единение с Ним в православном богословии имеют приоритетное значение. И, наконец, хотя терминология об «энергиях» и «сущности» Бога и о различиях между ними не встречается в Писании, и является чуждой для евангельских христиан, все же мы можем согласиться с идеей, на которую такое различие указывает, а именно, что все наши попытки описать Бога не могут увенчаться успехом. Безусловно, мы, будучи ограниченными существами, не можем получить исчерпывающего рационального познания о Боге, да и рациональное познание не всегда приводит человека к личному познанию Бога. Человек может многое знать о Боге, но так никогда и не возыметь личной веры в Него.

С другой же стороны, то резкое различие, которое проводят православные богословы между сущностью и энергиями Бога, может привести человека к кризису доверия Божьему характеру. Утверждая, что человек ничего не может знать о внутренней жизни Бога и о существующем в Боге общении между Отцом, Сыном и Духом Святым, можно ли при этом действительно оставаться уверенным в том, что внешняя жизнь Бога, Его энергии, посредством которых Он открывается нам, соответствуют Его внутренней жизни? Иными словами, можно ли быть уверенным, что то, как Бог открывает Себя человеку, действительно соответствует тому, Кем Он является? Апофатизм призывает нас преклониться перед непознаваемым и непостижимым Богом с тем, чтобы соединиться с ним. В действительности же человек, имея такой подход к христианской жизни, иногда видит в Боге не просто Его непостижимость, но усматривает в Нем недостижимость, отчужденность и непредсказуемость. Во время Литургии очень часто повторяется молитва «Господи, помилуй!». Выражает ли эта молитва уверенность в Боге, или повторение этой молитвы свидетельствует о том, что человек не уверен в Божьей милости? Это не риторический вопрос. Несмотря на то, что Бог оказывал Свою милость к нам в прошлом, значит ли это, что Он окажет Свою милость и сейчас, если эта милость не является одним из аспектов Его внутренней жизни, в которой человек может быть уверен? Я удивляюсь, как часто благоговейный страх перед Богом превращается в парализующий страх перед неизвестной Сущностью по той лишь причине, что человек испытывает неуверенность в Божьем характере.

Некоторые евангельские христиане говорят, что в Православии испытывается недостаток уверенности в Божьей милости, и что движущей силой православной духовности является «страх перед Божьим наказанием». Хотя и не следует воспринимать эти утверждения слишком серьезно, необходимо отметить, что различие между сущностью и энергиями Бога предоставляет, по меньшей мере, возможность для такой неуверенности в Божьем характере. Лучшие православные богословы, которых я изучал, не испытывают подобных проблем, однако это вовсе не означает, что рядовые православные христиане не имеют проблем в этом вопросе. Вместо того, чтобы утверждать, что Бог всецело находится за пределами рационального познания, я бы предпочел выразиться, что Он находится за пределами исчерпывающего познания. И даже если мы утверждаем, что познание о Боге не является нашей целью, необходимо признать, что до некоторой степени именно познание о Боге дает нам уверенность в Его характере, на котором основывается наше личное общение с Ним. Поэтому для того, чтобы достичь единения с Богом, не нужно сторониться познания Бога. Наоборот, чем больше мы стремимся к пониманию Бога, тем больше мы признательны и ценим Того, с Кем поддерживаем общение, и тем больше осознаем, насколько мы ограничены в том, чтобы постигнуть Его. Понимаемый таким образом катафатический подход к богословию приводит человека к уверенности в Божьем характере и к благоговейному страху перед Его непостижимостью для нас. Мы не можем полностью познать Бога, но того, что мы действительно можем узнать о Нем, вполне достаточно, чтобы иметь уверенность в том, что Он всегда будет милостивым и любящим по отношению к нам, если мы будем стремиться познать Его лично.

Что такое спасение? Юридический статус, общение и единение человека с Богом

Выше уже несколько раз упоминалось о том, что евангельские христиане являются приверженцами юридического подхода при рассмотрении вопросов христианской жизни. Этот подход ни в чем не проявляется так очевидно, как в понимании вопроса, что такое спасение. Напомним, что евангельские христиане рассматривают грех главным образом в терминах вины; под искуплением мы подразумеваем, что Христос взял на Себя наказание за наши грехи; а спасение рассматриваем как состояние Божьего принятия, как состояние грешника, провозглашенного «невиновным». Говоря о том, что такое спасение, мы заостряем наше внимание как раз на состоянии или положении человека перед Богом, чем и определяется наш юридический подход. Православное же богословие рассматривает призвание человека (и, следовательно, спасение его после грехопадения) в разрезе общения с Богом, участия в Божественной жизни и мистического еди¬нения с Богом, что тесно связано с православным пониманием триединства Бога и общения Лиц Троицы. Поэтому такие вопросы как «Кто совершает спасение?» и «Что такое спасение?» в православной мысли хорошо согласуются друг с другом.

Из православного понимания природы спасения евангельские христиане могут извлечь два урока. Во-первых, православное акцентирование на личностном общении с Богом может помочь нам избежать крайностей юридического подхода к пониманию спасения. Несмотря на то, что большая часть евангельских христиан также рассматривает спасение в терминах личных отношений с Богом, тем не менее, доминирующее (а в некоторых кругах едва ли не единственное) понимание спасения носит как раз юридический характер. Для нас спасение — это состояние, в котором человек располагает вмененной ему праведностью Христа. И, хотя такое понимание действительно является частью библейской картины спасения, все же оно не единственное, так как первоначальной целью Бога по отношению к человечеству являются совсем не юридические, а личные и сыновние отношения: Бог стремится усыновить человека с тем, чтобы принять его в Свою семью. Таким образом, православный акцент на личностном аспекте спасения предостерегает евангельских христиан от крайностей юридического подхода.

Во-вторых, православное понимание вопроса о том, что такое спасение, напоминает нам, что учение о спасении должно вытекать непосредственно из учения о Троице и Личности Христа. В Ранней Церкви богословский спор о Троице и Личности Христа носил сотериологический характер, и это означает, что неверное представление о Боге приводит к неправильному пониманию спасения. В православном понимании надлежащая связь учения о Боге с учением о спасении сохраняется подчеркиванием тесной взаимосвязи между общением внутри Божества и тем общением, к достижению которого через «обожение» призван человек. Памятуя о такой связи общений, мы сумеем избежать крайности, рассматривая спасение отдельно от Личности Христа и превращая его в просто «предметы потребления» (небеса, вечная жизнь, непорочность и т.д.), которыми Христос действительно «наделяет» нас, но которые имеют не прямое отношение к Личности Христа. В отличие от такого минималистского понимания, спасение является не просто чем-то, приходящим к нам через Христа; спасение и есть Сам Христос. Что такое небеса? — Это видеть Христа лицом к лицу. Что такое прощение грехов? — Это посредством Духа Святого соединиться с Тем, Кто взял на Себя наши грехи, чтобы избавить нас от вины. Следовательно, спасение — это вечное общение с Троицей, такое же вечное общение, которое Бог имеет внутри Троицы. Таким образом, концентрируясь, по примеру православных, на личностном понимании Бога и спасения, мы сумеем избежать крайностей, к которым иногда склоняется наше учение о спасении.

Тем не менее, если евангельские христиане недостаточно внимания уделяют вопросу о том, что такое спасение, определяя его лишь как состояние прощения, предоставленного верующему Христом, то православные богословы настолько уделяют ему внимание, что теряют при этом из виду личное общение с Богом, придающее ему силу. В четвертой главе говорилось, что апофатический мистицизм вытекает не просто из познания о Боге, а из поиска человеком тесных и близких отношений с Богом. С этим утверждением евангельские христиане согласны; ведь нашей целью, в действительности, является не только познание о Боге. Православные богословы, описывая единение с Ним, пытаются противостоять пантеистическому пониманию спасения как безличному растворению в Боге (отождествлению с Богом). Однако будет справедливым заметить, что именно в этом направлении движется православная мысль в понимании «обожения». В цитате, приведенной в четвертой главе, Лосский утверждает, что в мистическом соединении уже нет различия между субъектом (богословом) и объектом (Богом), что дает возможность истолковывать единение с Богом как растворение личности в Божьем естестве, в результате которого теряется личность верующего. И хотя православное богословие настойчиво утверждает, что человек не разделяет с Богом Его естества, идея «обожения» легко может превратиться в идею о том, что человек в каком-то смысле становится частью Бога, а не разделяет с Ним Его Божественную жизнь.

Следует еще раз подчеркнуть, что под идеей «обожения» православные богословы не подразумевают безличного растворения в Боге, и предпринимают определенные шаги, чтобы избежать подобного истолкования спасения. Тем не менее, библейскому (и православному) учению о Троице и Личности Христа больше соответствует как раз сосредоточение не столько на единении с Богом, сколько на общении с Ним. В сущности, зрелое православное богословие под мистическим единением с Богом и подразумевает общение с Ним. Поэтому, если бы православные богословы уделяли больше внимания идее общения с Богом, то сумели бы избежать определенных опасностей, таящихся в идее «обожения». Великий мыслитель и богослов Восточной Церкви Кирилл Александрийский (V в.) учил, что Бог разделяет с человеком не Свою сущность, а общение, которое Лица Троицы разделяют друг другом. «Обожение» человека означает усыновление Богом и разделение с Ним того личного общения, которое Отец и Сын имеют друг с другом, и оно не предполагает растворения личности верующего в Боге, при котором он терял бы вою личность.

Как мы видим, чрезмерный акцент на юридическом аспекте, либо на мистическом единении с Богом, может привести нас к искаженному пониманию того, что такое спасение. Православные и евангельские христиане хорошо знают об опасностях, которые таятся в учении противоположной сто-юны о спасении. Однако в нашем понимании спасения следует видеть не только сильные, но и слабые стороны. Поскольку спасение включает в себя и юридический аспект, и идею мистического единения с Богом, и православным и евангельским христианам необходимо больше концентрироваться на общении с Богом, и несомненно, на участии человека в том общении и любви, которые Лица Троицы разделяют друг с ругом. Иисус говорит: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей» (Ин.15:9). Таким образом, сутью христианского спасения является пребывание в той любви, которую имеют между собой Отец и Сын.

Что такое спасение — состояние или процесс?

В конце пятой главы было указано основное различие между евангельским христианством и Православием, состоящее в «трехстадийном» или «двухстадийном» понимании человеческого призвания и спасения. Если предположить, что спасение, прежде всего, выражается через общение с Богом, то возникает следующий вопрос: состоит ли человеческое призвание и спасение главным образом из восстановления до первоначального состояния общения с Богом, данного Адаму и Еве при сотворении, либо из процесса восхождения к высшей сфере Божественной жизни? Следовательно, наш выбор «двухстадийного» или «трехстадийного» понимания спасения в основном зависит от того, как мы истолковываем изначально сотворенное состояние человека и его призвание. Поэтому оценку православного понимания человеческого призвания следует начать как раз с этого вопроса.

Напомним, что православное понимание изначального призвания человека основывается на различении между образом и подобием Бога. Еврейское слово "цэлэм" в Ветхом Завете используется 33 раза и в большинстве случаев указывает на образ из дерева или камня (языческие идолы). И только в Быт. 1:26 это слово используется по отношению к человеку: он сотворен по образу Божию. Слово же "д'мут" встречается 23 раза, и обычно употребляется по отношению к определенному образцу или облику. Совместное использование этих двух слов встречается только в двух стихах Ветхого Завета (Быт. 1:26 и 5:3), а потому эти стихи имеют особую важность для нашей дискуссии. Также существенное значение имеет сравнение использования слова «образ» в Быт. 1:27 с использованием слова «подобие» в Быт.5:1.

В Быт. 1:26 Бог объявляет о Своем намерении следующими словами: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему». В этом выражении нет ничего, что указывало бы на различие между двумя этими словами. В еврейской поэзии часто применяется повторение идеи с помощью двух близких по значению слов, но с разными смысловыми оттенками. Но, несмотря на то, что этот стих не является поэтическим по своему жанру, эти два слова могут использоваться в нем как синонимы, выражающие одну и ту же мысль. Другим признаком того, что эти два слова являются синонимами, может служить отсутствие слова «подобие» в Быт. 1:27, так как нет никакой необходимости повторять эти два слова в двух следующих друг за другом стихах, если они передают одну и ту же идею. В Быт.5:3 мы читаем: «Адам жил сто тридцать лет и родил сына по подобию своему и по образу своему, и нарек ему имя: Сиф». Трудно предположить, что «подобие» Адама в данном случае является характерной особенностью, которую Сиф приобрел только позже в своей жизни. Более естественным кажется понимание, что «образ» и «подобие» Адама в этом стихе используются как синонимы, относящиеся к тем качествам, которые Сиф унаследовал от своего отца. Таким образом, похоже, что в этих двух стихах не проводится различие между «образом» и «подобием».

В этом вопросе еще большее значение имеет употребление этих двух слов в Быт. 1:27 и 5:1. В Быт. 1:27 говорится: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». В пятой главе книги Бытие перечисление первых людей от Адама до Ноя начинается со следующего утверждения: «Вот родословие Адама: когда Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их» (Быт.5:1-2). Следует отметить, что эти стихи являются почти дословным повторением Быт. 1:27, за исключением того, что слово «подобие» заменено словом «образ». Из этой замены слова также можно заключить, что «образ» и «подобие» фактически являются синонимами и относятся к Божественным качествам, которыми Бог наделил Адама и Еву уже при сотворении. И даже если кто-либо будет настаивать, что «образ» и «подобие» относятся, по меньшей мере, к разным качествам, все же очевидно, что оба они являются именно сотворенными атрибутами. Таким образом, идея, что «подобие» относится к тем качествам, которые человечество должно стяжать после сотворения, выглядит, по меньше мере, неубедительной.

Еще одним библейским отрывком, который свидетельствует не в пользу православной идеи стяжания «подобия», является Ик.3:9. Говоря о языке, Иаков пишет: «Им благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию». Используя греческое слово «подобие» вместо «образ», Иаков показывает, что подобие Бога является сотворенной характерной особенностью человека, а не иным качеством, отличающимся от Божьего образа.

Однако тот факт, что экзегетический анализ не оправдывает различия между словами «образ» и «подобие», не обязательно должен означать, что идея, лежащая в основе этого различия, является неверной. Мы можем рассматривать призвание Адама и Евы как достижение единения с Богом, восхождение с Божьей помощью к высшей сфере. Но является ли эта идея библейской? Если бы православные богословы использовали эту идею с тем, чтобы доказать, что Адам и Ева при сотворении совсем не имели общения с Богом, и что они были сотворены только с призванием стремиться к единению с Богом, тогда мы, евангельские христиане, ответили бы, что такая идея не является библейской. На самом деле, в двух первых главах книги Бытие есть указания на то, что Адам и Ева уже имели общение с Богом с момента их сотворения. В Быт. 1:28-30 первым записанным Божьим действием по отношению к человеку было то, что Он благословил их и непосредственно говорил с ними, повелевая наполнять землю и владычествовать над нею. Из Быт.2:15-16, 19-20 мы узнаем, что Бог, взаимодействуя с Адамом, поместил его в саду, повелел ему заботиться о нем, после чего привел к нему всех животных, чтобы он назвал их. Более того, упоминание о Божьем хождении в раю во время прохлады дня (Быт.3:8) свидетельствует о том, что для Него это было обычной практикой, и что Адам и Ева до этого не скрывались от Него. Такое взаимодействие подразумевает, что между Богом и человеком общение присутствовало уже с самого начала, даже прежде того, как он получил возможность стремиться к единению с Богом.

Здесь еще раз необходимо подчеркнуть (как и в пятой главе), что зрелое православное богословие не утверждает, что между Богом и человеком не имелось общения при сотворении. Адам и Ева были чадами Божьими, но в то же самое время они были чадами незрелыми, призвание которых заключалось в том, чтобы достичь зрелости и возрасти к полному единению с Богом. Кроме того, нет никакого библейского подтверждения тому, что до грехопадения состояние Адама и Евы было статичным, не допускавшим какой-либо возможности дальнейшего возрастания и развития. На основании этого мы можем предположить вместе с православными, что цель человеческого рода после сотворения и состояла именно в таком возрастании в общении и Божественной жизни, хотя возможно, что при сотворении это общение было дано человеку в несовершенной форме.

Итак, можем ли мы заключить, что акцент евангельских христиан на сотворенном состоянии человека, как состоянии общения с Богом, и сосредоточение православных богословов на человеческом призвании, как на процессе достижения более глубокого общения с Богом, являются двумя приемлемыми аспектами одной и той же истины? До некоторой степени, да. Однако значительная проблема возникает в связи с православным акцентом на изначально сотворенном состоянии человека как незрелом, потому что в таком случае труднее будет показать, что Бог никоим образом не несет ответственности за зло.

В процитированном в пятой главе отрывке Зизиулас говорит, что грехопадение должно пониматься как «обнаружение и проявление тех недостатков и потенциальных опасностей, которые были присущи творению, когда оно предоставлено самому себе». Несомненно, что Зизиулас и другие православные богословы подчеркивают лишь факт, что грех является результатом свободы человеческого выбора, о котором Православие имеет здравое представление. В этом отрывке Зизиулас утверждает, что грех человека состоял в поиске своего пути и в осознании им возможных опасностей сотворенного состояния, а не в поиске пути, ведущего к Богу. Бог не намеревался предоставить человечество самому себе, но призвал его стремиться к Божественной жизни. Очевидно, что такое понимание возлагает всю ответственность за грех и зло непосредственно на человека. Тем не менее, такое православное объяснение не полностью освобождает Бога от ответственности за зло. Если недостатки и даже грех уже были присущи человеку в его изначально сотворенном незрелом состоянии, то напрашивается вывод (или, по меньшей мере, предположение), что Бог сотворил тварный космос греховным. Конечно, православные богословы не выводят такого заключения, однако их понимание изначально сотворенного состояния человека чрезвычайно уязвимо со стороны подобных обвинений, воздвигаемых скептиками.

Библейская истина о том, что Бог никоим образом не несет ответственности за зло, лучше всего подтверждается идеей о том, что Адам и Ева были сотворены в зрелом общении с Богом. («В зрелом» общении не означает «в совершенном» общении, и не исключает возможности возрастания Адама и Евы в познании Бога и признательности Ему за те отношения, которые они имели с Ним.) Утверждая, что Бог сотворил человека имеющим возможность устремляться по направлению к Богу или от Него, мы не полностью освобождаем Бога от ответственности за грех. Следовательно, при таком понимании грех состоял в том (по крайней мере, частично), что человек пребывал на месте, осуществляя свойственное ему от сотворения, а не устремлялся по направлению к Богу. Если же мы утверждаем, что Бог сотворил человека в зрелом общении с Ним, чтобы он пребывал и возрастал в этом общении, то мы освобождаем Бога от ответственности за зло. Соответственно, грех при таком понимании заключается в добровольном оставлении человеком положения и отношений, установленных Богом такими, чтобы человек имел все основания остаться с Ним, и ни одной реальной причины оставить Его.

Таким образом, можно сделать вывод, что изначально сотворенное состояние Адама и Евы не было статичным, и что они имели возможность возрастать в общении с Богом. Тем не менее, сохраняя верность библейской картине сотворения и библейскому представлению о характере Бога, мы утверждаем, что сотворенный человек уже имел общение с Богом и, что грехопадение было уклонением от этого общения, а не просто неудачей в достижении более полного единения с Богом. Такое понимание подразумевает как раз «трех-стадийную» теорию спасения, которая проводит четкое различие между состоянием человека до и после грехопадения, а не «двухстадийную» теорию (с меньшим различением между первозданным и падшим состоянием), которая характерна для православной мысли.

Как совершается спасение? Чаяние и озирание

Во введении и в шестой главе утверждалось, что православная духовность в значительной степени характеризуется чаянием (взгляд в будущее), тогда как духовность евангельских христиан — озиранием (взгляд на уже совершённое). Мы рассматриваем христианскую жизнь как благодарный отклик на то, что Бог уже совершил, усыновив нас Себе, приняв нас на основании праведности Христа. В православном же представлении христианская жизнь является средством, посредством которого Бог совершает, и будет совершать что-то в жизни верующего, и посредством которого Дух Святой ведет человека к более полному общению с Богом и участию в Божественной жизни. Для евангельских христиан ключевым событием в христианской жизни является именно ее начало, а Божье оправдание грешника, по благодати через веру, является гарантией окончательного освящения и прославления, которые совершатся при Втором Пришествии Христа. Для православных же христианская жизнь является путем к ключевому в их понимании событию — «обожению» (тому, что мы называем «освящением» и «прославлением»). Однако из-за сосредоточения на «обожении» как на совместном действии Бога (действующего) и человека (содействующего), православные христиане не придерживаются мнения, что человек может быть уже твердо уверен в достижении конечного результата, находясь еще на пути к спасению; потому они и чают спасения.

Эти различия в акцентах естественным образом приводят к вопросу о том, как совершается спасение человека. Спасается ли он мгновенным Божьим восстановлением общения с Ним, или посредством синергического процесса достижения единения с Ним? Ответ на этот вопрос во многом зависит от того, как мы понимаем рождение свыше, в особенности — идею оправдания. Является ли библейским учение о том, что оправдание — это решающий момент в христианской жизни, при котором Бог изменяет положение грешника перед Ним и Свое отношение к нему? Или акцент на оправдании является результатом юридического подхода к пони манию спасения и положения человека перед Богом? Правильно ли утверждают православные, что оправдание является только одной из негативных сторон спасения, а именно устранением преград, мешающих процессу «обожения»? Ниже я попытаюсь ответить на эти вопросы.

Наиболее обширно библейское учение об оправдании изложено в послании к Римлянам, с первой по пятую главы. Апостол Павел подчеркивает, что перед Богом никто не может оправдаться посредством своих дел (1:18-3:20) и утверждает, что оправдание является даром в результате осуществленного Христом искупления (3:21-31). На примере Авраама он поясняет, что оправдание происходит исключительно по вере, а не по делам (4 гл.). Затем в пятой главе апостол Павел провозглашает: «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа, через Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божьей» (5:1-2). Апостол Павел, несомненно, указывает на то, что для тех, кто доверяется Христу, оправдание является не просто устранением препятствий на пути к духовному росту, а совершившимся фактом. Оправданием осуществляется примирение с Богом; тех, кто был врагами Богу, оно превращает в Его друзей. В ст. 9-11 апостол Павел объясняет эту идею более полно:

Посему тем более ныне, будучи оправданы Кровью его, спасемся Им от гнева. Ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнью его. И не довольно сего, но и хвалимся Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, посредством Которого мы получили ныне примирение.

Эти утверждения показывают, что оправдание является не просто юридическим актом, и не просто «апелляцией к вмененной праведности», как утверждает Флоровский (см. шестую главу), но также носит и личностный характер. Мы были врагами Богу, но были примирены с Ним. Доверяясь Христу, мы становимся Божьими друзьями, и наши отношения с Ним достаточно защищены, чтобы Павел мог с уверенностью провозгласить, что через Христа мы будем спасены от гнева. Оправдание — это нечто большее, чем просто объявление человека невиновным, праведным. Оно включает в себя также и Божье принятие грешников в общение с Ним, как если бы мы были праведными.

Такое принятие совсем не отменяет необходимости освящения верующего с тем, чтобы стать действительно святым и праведным, но подразумевает, что общение верующего с Богом уже не зависит от того, завершил ли он процесс освящения до принятия его Богом. Уверенные утверждения апостола Павла о Божьем принятии верующих следуют еще до того, как он поднимает вопрос (6 гл.) относительно образа жизни верующего в результате такого оправдания. Эти утверждения также следуют до, а не после его рассуждений о борьбе с грехом и методах этой борьбы, о жизни в Духе (7 и 8 гл.). Они также следуют до рассуждений Павла об этических вопросах в главах с 12 по 15. Упомянутые главы содержат в себе подробное обсуждение Павлом вопроса об освящении, и как раз человеческим усилиям в своих рассуждениях он уделяет значительное внимание. Изменение, имеющее решающее значение, происходит в самом начале христианской жизни, а освящение вытекает из того факта, что Бог уже принял человека как Свое чадо. Термин «оправдание» Павел использует именно по отношению к такому решающему изменению, а не к освящению. Используя это слово, он не только подразумевает, что спасение и освящение стали возможными для человека только потому, что Христос уничтожил Собой рабство тлению, удерживавшее нас от следования по пути «обожения» или освящения. Он имеет в виду, что Бог полностью и в корне изменил наши с Ним личные отношения, назвав нас Своими детьми.

Несмотря на то, что послание апостола Павла к Римлянам содержит наиболее обширное изложение новозаветного учения о связи между рождением свыше и процессом освящения, эта идея присутствует не в одних только писаниях Павла. Хотя в других книгах Нового Завета фраза «оправдание по вере» не используется в таком же контексте, как у апостола Павла, однако в них содержится та же идея, что христианская жизнь вытекает из решающего изменения, которое осуществляет Бог в Своем отношении к верующему. Призыв к святой жизни (1 Пет. 1:13-25) следует у апостола Петра после его хвалы Богу за новое рождение к упованию живому и к наследству нетленному на небесах, которым верующие уже обладают (1 Пет. 1:3-12, а в частности ст. 3-5). Апостол Иоанн восхищается величием Божьей любви по причине того, что мы можем называться чадами Божьими. И только после утверждения, что верующие являются чадами Божьими, он объявляет, что всякий имеющий надежду на Бога очищает себя так, как Бог чист (1 Ин.3:1 -3). Слова Иисуса кающемуся на кресте разбойнику показывают, что он тотчас же был принят в Божье присутствие, хотя ему уже совсем не оставалось времени в жизни, чтобы достигнуть каких-либо успехов в освящении на пути к единению с Богом (Лк.23:39-43).

Мы, евангельские христиане, верим, что библейская картина христианской жизни заключается в жизни преобразованной, вытекающей из того, что сделал Бог, оправдав и приняв человека как Свое чадо на основании воплощения и дела Христа. Христианская жизнь является не средством достижения цели, а продолжающимся результатом осуществленного Богом изменения в статусе человека перед Ним, в его отношениях с Ним, и в его естестве. Когда мы доверяемся Христу, Бог вначале принимает нас в общение с Ним, и только потом призывает нас к жизни служения, посвящения и возрастания в святости. Бог не призывает нас к жизни освящения с тем, чтобы принять нас по результатам этого освящения. Если же мы верим, что освящение должно предшествовать принятию Богом, то такая картина христианской жизни является ошибочной и опасной.

Означает ли это, что духовность «чаяния» неправильна или неприемлема? Не обязательно, но только если чаяние направлено к Царству Божьему в уверенности, рожденной из озирания на то, что Бог уже осуществил в верующем и для него. Если мы осознаем, что уже являемся чадами Божьими, что уже приняты и возлюблены Отцом, и что уже находимся в общении с Ним, то сумеем с радостью смотреть на тот день, когда это общение будет совершенным, незапятнанным и безукоризненным. Если же предположить, что для принятия Богом вначале следует достигнуть совершенства, весьма маловероятно, что такой человек сумеет с уверенностью следовать по пути «обожения», даже если он знает, что следование этим путем является волей Божьей, и даже если он убежден, что Бог сопровождает и помогает ему в этом пути. Неуверенность может превратиться в уверенность, а ужасающий страх в радость, но только при условии, что ключевым событием в христианской жизни является нечто, что делает Бог, а не мы с помощью Божьей. Таким образом, христианская духовность характеризуется, прежде всего, озиранием на совершенное Сыном Божьим, и только после этого — чаянием.

Следует напомнить, однако, что зрелое православное богословие также рассматривает момент рождения свыше как решающее изменение, которое Бог осуществляет в верующем. Особого внимания заслуживает утверждение Уэра (см. конец шестой главы), что вера во Христа дает верующему живые, личные отношения с Богом, отношения, уже содержащие в себе семена вечности. Но акцент на процессе «обожения», неприятие «юридического» термина «оправдание», и «двух-стадийное» понимание человеческого призвания и спасения способствует тому, что Православие теряет из виду именно момент рождения свыше.

При этом евангельским христианам необходимо помнить, что наше сосредоточение на моменте рождения свыше может привести православных христиан к неверному представлению о том, что освящение, возрастание в святости, и другие аспекты христианской жизни мы считаем второстепенными. Чем сильнее мы акцентируем момент рождения свыше, чем больше отождествляем присутствие спасающей веры с такими «единовременными» действиями как, например, ответ на призыв к покаянию во время евангелизации («Неужели уйдешь ты, не приняв Христа?..»), тем больше складывается у православных христиан впечатление, что для евангельских христиан услышать заявление о личном решении следовать за Христом является более важным, чем подлинное проявление христианской жизни. На самом же деле, евангельские христиане глубоко озабочены процессом осуществления христианской жизни, и наш призыв состоит в надежде, что тот, кто «уйдет, приняв Христа», станет живым Его последователем. Но когда мы подчеркиваем момент рождения веры (рождение свыше) настолько, что упускаем из виду саму веру, ведущую к подлинной перемене жизни, то не следует удивляться, если у православных складывается впечатление, что наша благая весть является поверхностной, предлагающей псевдопрощение, не требующей от человека взять свой крест или стремиться к измененной жизни в смирении и благоговении перед Богом.

Таким образом, порядок и баланс между рассмотренными событиями являются ключевыми при описании того, как совершается спасение. Так как Православие недооценивает принятие Богом верующего в момент рождения свыше, существует опасность изменения причинноследственной связи, а именно, получится, что возрастание в «обожении» ведет к принятию Богом, а не вытекает из него. Однако акцент на «трехстадийной» модели спасения, подчеркивающей факт действительного общения человека с Богом в момент сотворения и в момент рождения свыше, помогает избегать этой опасности. С другой стороны, некоторые евангельские христиане настолько подчеркивают именно момент рождения свыше, что теряют баланс между необходимостью принятия Богом и Его призывом к святости. По этому поводу необходимо сказать, что если так называемая «вера» не приводит к образу жизни, характеризуемому стремлением верно следовать за Христом, то такая «вера» не является истинной верой во Христа.

* * *

В этой главе я попытался не просто подвергнуть критике те аспекты Православия, которые отличаются от евангельского христианства, но критически оценить саму суть православного богословия в свете трех основных вопросов о спасении: «Кто?», «Что?» и «Как?» При этом мы рассмотрели те области богословия, в которых евангельским христианам следовало бы прислушаться к православному мнению; а также некоторые богословские области, где акценты православных и евангельских христиан в вопросе спасения являются обоюдоприемлемыми, однако их необходимо сбалансировать с тем, чтобы избежать искажений, и, наконец, области, в которых православное богословие таит в себе определенные опасности, но которых избегает богословие евангельских христиан.

Подводя итог предложениям, представленным в этой главе в несколько упрощенной форме, я считаю, что наиболее последовательным и соответствующим Библии взглядом на вопросы «Кто?», «Что?» и «Как?» относительно спасения является глубоко личностный взгляд на Троицу, взгляд на воплощение как на присоединение Богом-Сыном человеческой природы к Своей Личности, и взгляд на спасение, в котором преимущественно подчеркивается сотворение человека в состоянии общения с Богом, и восстановление посредством искупления утраченного в результате грехопадения общения с Богом («трехстадийное» понимание спасения). Согласно такому взгляду, центром всего богословия являются отношения общения Божественных Лиц внутри Троицы, а сотворение и искупление главным образом рассматриваются в разрезе человеческого участия в этом общении. Более того, этот взгляд сочетает в себе приоритет Бога-Сына в Личности Христа с приоритетом Божьего действия в совершении спасения. Я полагаю, что православное богословие должным образом сохраняет приоритет Бога-Сына в Личности Христа, однако при этом рассматривает спасение в слишком соразмерных терминах (т.е. чрезмерный акцент на человеческих усилиях в спасении), что является неприемлемым. И наоборот, я думаю, что богословие евангельских христиан правильно придерживается приоритета Божьей инициативы в деле спасения посредством принятия верующего, но в то же самое время проблема заключается в том, что оно слишком соразмерно рассматривает воплощение, т.е. сочетание Божественной и человеческой природ, образующих Личность Христа. В противоположность этим двум точкам зрения, я считаю, наиболее соответствующим библейской истине утверждение о том, что Бог-Сын присоединил к Себе человеческую природу не для того, чтобы снова предоставить человеку возможность совершать его призвание, но чтобы сделать для человека то, чего он сам не смог бы совершить.

Если такой взгляд, объединяющий в себе элементы православного учения о Троице и о личности Христа с элементами учения евангельских христиан о спасении действительно больше соответствует библейской истине, тогда можно утверждать что богословие евангельских христиан и православное богословие содержат в себе внутренние противоречия, только в разных местах. Сильной стороной Православия является понимание Троицы и Личности Христа, но мысль о спасении, как о совместном процессе Бога и человека, и недооценивание момента рождения свыше («двух-стадийное» понимание спасения), по моему мнению, плохо сочетаются с православным учением о Христе. Здесь следует заметить, что два греческих отца Церкви — Афанасий и Кирилл Александрийский, наиболее почитаемые за их вклад в учение о Троице и о Христе — придерживались точки зрения на спасение, которая гораздо более соответствовала «трех-стадийному» взгляду, нежели взгляду современного Православия.

В этой главе я стремился показать, что некоторые православные богословы вполне осознают упомянутые нами проблемы. Зрелое православное богословие в своем понимании человеческого участия в Божественной жизни не стирает грань между Творцом и тварным. Оно, однако, и не отрицает того, что Адам и Ева уже при сотворении имели общение с Богом. Не отрицает оно также и того, что верующие имеют общение с Богом, и что принятие Богом верующих осуществляется в момент рождения свыше. Учитывая тот факт, что зрелое православное богословие избегает этих проблем, кто-то может поинтересоваться, зачем же я тогда отношу эти вопросы к категории проблем. Причина заключается в том, что вопросы, которые соответствующим образом находят решение на нюансированном богословском уровне, часто искажаются на ином, менее зрелом уровне духовности, который можно охарактеризовать как популярный или народный (некоторыми православными богословами он именуется «фундаменталистской» линией Православия). Поэтому в следующей главе мы рассмотрим, каким образом некоторые аспекты зрелой православной богословской мысли могут превращаться в опасные искажения на более популярном (народном) или традиционном уровне православной духовности.