Религиозные традиции мира

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Христианство. Путь к спасению

Глава 18. Динамика христианской жизни

мы сделали обзор христианства в историческом аспекте — как религии развивающейся — и описали ряд его основных, неизменных черт. Но и историю и структуру можно понять глубже, если мы более внимательно рассмотрим некоторые конкретные ее примеры. В любой момент времени христианство являет собой одновременно и оформленное сообщество, имеющее определенный набор верований и обрядов, которые считаются основанием его традиции, и сообщество, находящееся в динамике, идеология и обычаи которого изменяются под воздействием новых общественных условий. Как это может совмещаться, как может неизменность сосуществовать с переменами, станет ясно, если мы рассмотрим определенные примеры.
Мы рассмотрим два случая, очень далеких друг от друга по времени и в пространстве, которые дадут нам различные исходные материалы для обсуждения и разные модели основной христианской системы спасения. Первый из них — обычай паломничества в Сантьяго де Компостела, развившийся в Испании в XII в. Не имея официального статуса церковного таинства, паломничество всегда почиталось как элемент достойного духовного пути для тех, кто не принимал монашеского обета, но желал развивать в себе духовность, добиваться приближения к Богу. Рост популярности паломничества в Компостелу придал ему характер массового народного движения, которое поощрялось европейской элитой, возглавившей его. Его историю можно собрать по клочкам, основываясь на легендах, литургии и хрониках.
Второй пример — это пара биографий: история жизни Лаймана Бичера и Гарриет Бичер-Стоу, отца и дочери, которые жили в Соединенных Штатах в XIX в. Они оставили после себя значительное собрание письменных сочинений, а также личные архивы, пользуясь которыми можно реконструировать события их жизни и их мысли, а также исторические детали, характеризующие хорошо известный период. Поскольку они ближе к нам по времени, некоторые вопросы, вставшие в связи с их жизнью, покажутся нам более знакомыми, чем события XII столетия С точки зрения структуры поисков спасения в христианстве, они являют собой пример использования более личных механизмов спасения, чем ритуальные и иерархические приемы, практиковавшиеся в средние века. Мы также сможем рассмотреть на протяжении веков темы борьбы христиан, направленной на то, чтобы прийти к согласию с проблемами своего времени.

Паломничество в Компостелу
паломничество имеет длительную историческую традицию как в христианстве, так и в других религиях. Путешествие, предпринятое с целью посещения святого места — гроба святого, места, где произошло какое-либо известное религиозное событие, — всегда, по общему признанию, считалось делом, полезным для души. Паломничество, позволявшее получить благословение, отдать дань уважения какому-либо святому или очиститься от собственных ошибок прошлого, было особенно эффективным средством духовного совершенствования. Само по себе расставание с домом и привычным существованием, освобождение от укоренившихся привычек и знакомой среды могут вызвать перемены в личной жизни. Кроме того, во всех странах и во все времена (положение изменилось лишь в последние 100—150 лет) оно было предприятием сложным, обременительным и таило в себе непредсказуемые последствия. Средневековый еврейский комментатор Раши замечал, что паломничество уменьшает богатство человека, его известность и плодовитость, в большинстве случаев это замечание было совершенно справедливым. Длительное и тяжелое путешествие означало в то время отказ от привычного комфорта и среды. За исключением авантюристов-одиночек, обычному человеку, чтобы решиться на паломничество, требовалось испытать очень большую тягу к переменам.
В истории христианства паломники почитались людьми благочестивыми, то есть стояли ниже мучеников или монахов, но были праведными мужчинами и женщинами, достойными похвалы. Любимыми местами паломничества были Иерусалим, по улицам которого ходил сам Иисус и откуда пошла история церкви, а также Рим, где, согласно преданию, приняли мученическую смерть апостолы Петр и Павел и где находится папский престол. Веками благочестивые христиане тянулись в эти города для того, чтобы помолиться, прося прощение грехов, чтобы приблизиться к Богу. Но на раннем этапе развития христианства паломничество было частным делом, актом личного благочестия, обычно предпринимавшимся обеспеченными людьми, которым оно было по карману.
В VI в. ирландские монахи, наводнившие Европу, стали назначать паломничество как средство покаяния за грехи, как правило, скандального свойства. Длительные паломничества предписывались священникам или дворянам, уличенным в каких-либо преступлениях. Со временем этот мотив паломничества приобрел большее значение. К XII в. многие верующие стали предпринимать паломничества как по назначению священника, так и по собственной воле; они считали, что совершили столько грехов или грехи их так серьезны, что требуют определенного наказания, которое лишь одно может принести их искупление. (К этому времени церковь пришла к мнению, что, хотя исповедь и снимает вину за грехи, все-таки за них надо подвергнуться наказанию, обычно в чистилище, после смерти.) В то же время приобрела важность доктрина индульгенций, папа через местных епископов предоставлял прощение грехов, частичное или полное, тем, кто отправлялся в паломничество либо делал пожертвование, и/или тем, кто присутствовал при освящении храма. Вначале индульгенции были редкостью и являли собой отпущение лишь части грехов. Но с конца XI в. их стали давать все чаще и чаще. Первая индульгенция с отпущением всех грехов была предложена папой Урбаном II всем участникам первого крестового похода.
Таким образом, паломничество постепенно переместилось в самый центр христианского благочестия. Европейские христиане стали больше заботиться об очищении от грехов. Именно в этот период паломничество к алтарю святого Иакова в Испании стало очень популярным, позднее увидим, как были связаны эти два обстоятельства. Но вначале мы спрашиваем себя, как вообще стала известна эта святыня. В Новом Завете ничего не говорится о пребывании апостола Иакова в Испании; и нет никаких разумных причин, чтобы эта святыня оказалась в этом отдаленном уголке на северо-западе страны. Очевидными местами паломничества являлись Иерусалим и Рим, а если кому-то требовалось совершить короткое путешествие, под рукой было множество церквей по всей Европе.
Объяснить этот феномен можно по-разному, но самый очевидный ответ связан с традицией почитания мощей. Как мы заметили в главе 20, одной из наиболее распространенных форм выражения религиозного чувства у людей средневековья было почитание мощей. Их похищали, перевозили через море и по суше, выкапывали и выдумывали. Церковь или аббатство, где обнаруживались новые мощи или являлись старые, начинала привлекать к себе внимание, и престиж ее значительно рос. Зачастую такое место становилось объектом паломничества. Реформы Карла Великого (конец VIII в.) содержали, в частности, запрет на канонизацию новых святых и одновременно указание, что каждая церковь должна иметь мощи святого под своим алтарем. Таким образом, любой сдвиг в географии святых мест рождал необходимость в нахождении старого святого в подтверждение святой силы места.
Именно это и случилось в Компостеле. Мы не располагаем свидетельствами очевидцев открытия мощей святого Иакова. Нам известно, что предание о том, как апостол Иаков проповедовал в Испании, передавалась изустно еще в VII в. К началу IX в. культ апрстола Иакова развился на северо-востоке Испании, в области, которая тогда называлась Галицией. Позднейшее предание гласит, что отшельник по имени Пелахо7, а вместе с ним несколько крестьян и пастухов заметили странный звездный свет и услышали ангельское пение, доносившееся из лесистой местности, расположенной поблизости. Пелахо сообщил об этом местному епископу Теодомиру. Он и его помощники постились трое суток, затем стали обыскивать лесные заросли и обнаружили хижину, в которой стоял мраморный гроб. В нем находились кости св. Иакова (по другой версии, там же имелся клочок бумага или ткани, содержавший полное объяснение, каким образом мощи оказались в этом месте). Теодомир сообщил о находке королю Альфонсу II, который немедленно возвел на этом месте церковь. Так началась история собора в Компостеле. Согласно одному из толкований, это название является производным латинских слов «campus stellae» (поле звезды). С этого времени предание о пребывании апостола Иакова в Испании набирает силу, и христианские короли Северной Испании стали считать его покровителем своей страны.
Тем не менее до XI в. Компостела продолжала оставаться святыней местного значения. Затем Европа, пережившая духовное возрождение, начало которого положили Клюнийские реформы, а пиком явились крестовые походы, стала видеть в Испании интересный объект для паломничества. Вскоре мы поймем причины этого интереса к Испании. Но вначале мы должны выяснить, что вообще представляло собой паломничество. Это было нечто большее, чем просто упаковать багаж и сесть на ближайший транспорт до Компостелы. В XII в. стать паломником значило принять на себя важные религиозные обязательства, чуть ли не принять монашеский обет. Некоторые, разумеется, направлялись в паломничество, движимые менее важными соображениями. Например, с паломниками следовали и купцы, чтобы продавать свои товары, и авантюристы в поисках острых ощущений, но истинные паломники желали стать ближе к Богу.

Путь паломника
поскольку паломники предполагали отсутствовать долго, они вначале приводили в порядок свои дела и составляли завещания. Последнее не было тогда обычной практикой, и неоспоримая привилегия завещания принадлежала паломникам, которым разрешалось решать, как распределится принадлежащее им имущество в случае их смерти. Затем паломник, шел ли он в путь добровольно или исполняя наказание за грехи, направлялся к священнику на исповедь. Полная исповедь во всех грехах была необходимым условием паломничества, которое предпринималось для искупления ряда грехов. Паломники изобрели символы своего статуса: род туники (часто с изображением креста), посох и мешок для вещей. Эти аксессуары были неофициальными знаками отличия святых людей, выделявшими их из общей массы путешествующих. Предполагалось, что благодаря им в пути легче получить ночлег и вспомоществование. Паломники несли с собой деньги, чтобы платить дорожные налоги или делать религиозные пожертвования, помимо этого им надлежало путешествовать налегке, подражая Иисусу и полагаясь на подаяния.
 
Рис. 3. Маршруты паломничеств из Франции и Англии

Но бедные в материальном смысле, они ожидали роста своего духовного потенциала. Каким бы маршрутом ни шли путешественники, они посещали величайшие, самые святые места в Европе (рис. 3). Например, паломник из Бургундии (Восточная Франция) прежде всего отправлялся в Клюни, гордостью этого аббатства были мощи апостолов Петра и Павла. Затем можно было пойти в Клермонт, где папа Урбан II возвестил начало крестового похода, где в церкви Нотр-Дам де Порт имелась знаменитая статуя Девы Марии с младенцем (X в.). Затем следовал Ле Пий, древний центр паломничеств, который, возможно, был святым местом еще у друидов в дохристианские времена. Ле Пий славился своими вулканическими кратерами, а также терновым шипом из венца Христа, пожертвованным Людовиком Святым. Там же находился Pierre de Fievres (камень лихорадки), на котором лежали недужные, пока священники читали на нем молитвы, обращенные к Деве Марии. Далее следовала церковь Сент-Фуа де Конк, где также проходили исцеления, в особенности слепых и людей, страдающих заболеваниями глаз. Всем было известно, что конкские монахи выкрали свою реликвию Фуа, но это не уменьшало ее святости. В конце концов мощи не допустили бы, чтобы их похитили, если бы не желали перенестись в другое место. Кроме того, там имелись и собственные реликвии, включая знаменитую венценосную статую, называемую «Мажести». Еще в церкви находился знаменитый ковчег короля Пипина, в котором хранились мощи Девы Марии, а также святых Петра, Павла, Андрея, Георгия, евангелиста Иоанна, Иоанна Крестителя, Мартина и Ипполита, а также крайняя плоть и пуповина Иисуса. Прежде чем достичь Пиренеев, паломник останавливался в церкви   Святого   Петра  в   Муассаке, которую, согласно преданию, в 496 г. основал король Хлодвиг, первый обращенный среди франков.
Паломник из Центральной и Северной Франции направлялся в Орлеан, где в соборе Святого Креста можно было видеть чашу, освященную Иисусом, и фрагмент креста. В Туре, в великой базилике Святого Мартина, содержались мощи этого святого, одного из покровителей Франции. В Пуатье паломник мог поклониться останкам епископа Хилари, знаменитого защитника ортодоксального христианства в борьбе с еретиками. Пуатье также было местом известного сражения с мусульманами, состоявшегося в 732 г., в котором победили войска, предводительствуемые Карлом Мартелом, сохранившим Галлию для христианства. В Сен-Жан-д'Анжели хранилась голова Иоанна Крестителя; там же паломники могли слушать на литургии величественный стоголосый монашеский хор, звучавший день и ночь. В Сент-Ромэн-де-Бле находилось тело знаменитого рыцаря Роланда; а в Сент-Сурен в Бордо хранился кубок Роланда; в Белине было захоронение соратников Роланда. Эти воины пали в битвах против басков, возвращаясь из первого крестового похода. Но в предании говорится, что они бились с мусульманами. Поэтому почитались как святые, мученики войны с неверными.
Существовали и другие маршруты для паломников из остальных областей Франции и из Италии, а также много дополнительных маршрутов, которые включали такие известные города, как Шартр или Амьен. Северные маршруты вели к склонам Пиренеев, зачастую паломники поднимались к высокогорным точкам. На перевале в Остабат каждый паломник устанавливал деревянный крестик, подражая самому королю Карлу Великому, который, согласно преданию,поставил там большой каменный крест. Они направлялись в Ронцссваль, где можно посетить скалу, которую Роланд расколол своим мечом. В прочих городах были свои реликвии Так, в Леоне (Испания) находились мощи святого Исидора, знаменитого мыслителя Некоторые паломники могли отклониться от основного маршрута и отправиться в церковь святого Сальвадора в Овьедо, где король  Альфонс VI открыл большую арку со святыми мощами. Наконец, пройдя длинный отрезок пути по засушливой долине, путники входили в  Компостелу.
Паломники погружались в воды источника, находившегося в двух милях от города, подобно паломникам на земле обетованной, совершавшим омовение в реке Иордан. Это было почти вторым крещением, очищением новообращенного Каждый паломник поднимал камень из местного известнякового карьера и нес его в город, таким образом делая свой вклад в строительство святыни. Войдя в город, паломники шли по улицам, наполненным купцами и ремесленниками, возможно, они останавливались, чтобы сделать покупки. Каждый паломник покупал раковину устрицы, которая считалась символом Компостелы. Теперь главной задачей паломника было найти ночлег, чтобы потом отправиться на службу в местную базилику
Большинство паломников старались хотя бы раз за время своего пребывания участвовать во всенощном бдении. Разумеется, они как можно чаще присутствовали на мессе в церкви, так же как до этого посещали мессы во всех церквах, мимо которых лежал их путь. Если у паломника была возможность, он старался приурочить свое посещение Компостелы к праздничным дням св. Иакова — 25 июля или 30 декабря. Тогда он или она могли слышать великую литургию самого святого, которая сложилась к XII в. в своеобразное самостоятельное произведение, прославляющее святых Иоанна и Иакова как «сыновей Грома», призванных Христом, чтобы совершать свой труд на земле. В один из дней празднований паломники наблюдали впечатляющую своим величием процессию.

Король шествовал в своей короне и августейшем наряде, окруженный рыцарями, которых сопровождали их дружины и отряды. В правой руке он держат скипетр Испанской империи, выполненный разными ювелирами, украшенный золотыми цветками и усеянный разнообразными драюценными камнями. Его голову венчала диадема из литого золота во славу святого апостола, она была украшена медальонами из драгоценных камней с изображениями птиц и четвероногих чудовищ Перед королем несли обоюдоострый меч наголо, который украшали золотые цветы и выгравированные надписи с серебряным эфесом, имевшим головку из золота. Перед королем шло духовенство, во главе которого шествовал архиепископ, а за ним все епископы Архиепископ был облачен в белую митру и позолоченные сандалии, а в правой руке с золотыми кольцами, на которой была белая перчатка, держал архиепископский посох из слоновой кости Духовенство, следовавшее за ним, было облачено в праздничные одежды, а 72 каноника Компостелы были одеты в украшенные драгоценными камнями капюшоны из серебряной ткани, расшитые золотыми цветами, серебряными медальонами и декоративной каймой. На некоторых были серебряные далматики, украшенные необыкновенной красоты золотой вышивкой от плеча до подола.
На других были надеты золотые ожерелья, инкрустированные драгоценными камнями, ленты с золотым кружевом, богатые митры, нарядные сандалии, золотые пояса, манжеты с золотым шитьем и жемчугами.  Что можно еще сказать9 Наряд певчих хора в Сантьяго из числа монахов украшали всевозможные драгоценные камни, а количество серебра и золота на них едва ли поддается описанию. Некоторые держали в руках свечи в серебряных подсвечниках, другие — серебряные кадила, у третьих были серебряные кресты. Некоторые несли Священное Писание в золотых окладах, украшенных драгоценными камнями, другие — ковчеги с реликвиями святых. У кого-то в руках были филактерии (шкатулки, украшенные святыми словами) И наконец, были хористы, державшие в руках дирижерские палочки из золота или слоновой кости, окончания которых украшали ониксы, бериллы, сапфиры, карбункулы, изумруды или другие драгоценные камни.

Прекрасные места, озаренные сотнями свечей, и сладкие запахи кадения ласкали чувства каждого паломника. Песнопения возвещали славу Иакова:

О Иаков, апостол Христа, непобедимый воин вечного царя, сияющий в блеске сонма апостолов, как солнце сияет меж звезд, сияй во славе.

Молитвы, обращенные к Иакову, содержали просьбу молиться за бедных странников и направлять их на пути спасения:

О  помощник на все времена, слава апостолов, яркий свет для тех, кто живет в Галиции, защитник странников, Иаков, искоренитель грехов, ослабь цепи наших прегрешений и веди нас в царство спасения. Ты, помогающий в опасности и приходящий к нам на суше и на море, помоги нам сейчас и в опасности смерти. И веди нас8.                  
                                                                                                                     
Наконец, посетив утреннюю службу, паломники собирались вокруг священника, чтобы получить у него индульгенции, которые они заслужили своим паломничеством. Они возлагали на алтарь дары — монеты и драгоценности, кланялись реликвиям св. Иакова — его цепи, короне, шляпе, скипетру, ножу и камню. Затем им вручались индульгенции. Они прикасались к святому гробу и целовали его, искренно молились и давали обет добрых дел на будущее. Предполагалось, что они испытают особое чувство, связанное с отпущением их грехов. После этого обряд отпущения грехов считался завершенным. Наставало время купить раковины устрицы как знак завершения паломничества. После этого они могли осмотреть город, а могли и отправиться домой.

Значение  паломничества
паломничество можно считать длительным и тщательным приготовлением к окончательному очищению, которое наступало, когда паломник присутствовал на службе в базилике или молился перед гробом святого. Там, достигнув цели своего путешествия, он мог ощущать очищение, полное прощение, обновление, практически ему казалось, что он заново вступает на путь спасения. Но это лишь краткое и упрощенное описание событий, происходящих при совершении этого ритуального акта; надо сказать, что любая церковь может отпустить грехи и поправить жизнь верующего. Почему надо посещать все церкви на пути и ходить к святым местам? Зачем обращаться к далекому Иакову, когда в твоей местности, поблизости есть свой святой? Дальнее путешествие может служить катализатором, способствующим процессу очищения жизни верующего, но как нам понимать весь этот продолжительный ритуал путешествия?
Можно толковать его как выражение тяги к большей святости, имеющее количественное значение, если одна месса хороша, двадцать — лучше. Но такому подходу недостает средневекового чувства благочестия. С точки зрения паломника, каждое святое место имело свою особую святость. Исцеление слепоты в Ле Пий отличалось от исцеления от лихорадки в Конке. А благочестие епископа Хилэри отличалось от святости евангелиста Иоанна. Христианская святость того времени имела массу разновидностей, была очень многогранна, и к каждой грани можно было прикоснуться в особом месте.
Разумеется, некоторые темы возникали вновь и вновь, а маршрут паломничества строился таким образом, чтобы прикоснуться к определенного рода разновидности святости. Такова была, безусловно, особенность Компостелы. Предания, которые паломники часто слышали во время своего путешествия, были посвящены святым воинам-героям: Карлу Великому, Роланду и его рыцарям, Карлу Мартелю, королю Кловису. Отчасти это была националистическая история, внедренная в общехристианское предание. Отчасти же это были популярные герои новейшего времени, приобретшие признание в контексте современной им жизни. Примером такого рода служит история Роланда, который якобы сражался не с басками, а с мусульманами. Мусульмане занимали в истории важное место. В ходе крестовых походов их стали вытеснять со святой земли, и сама территория Испании была долгое время местом христианско-мусульманского конфликта. С начала IX в. значительная часть испанских земель оказалась под властью мусульман, а христиане боролись за то, чтобы отвоевать у них свои территории. В 997 г. христианские армии потерпели сокрушительное поражение от войска мусульманского вождя Альманзора, как его называли в христианском мире, или аль-Мансура, опустошившего Северную Испанию и стершего с лица земли Компостелу. После смерти Альманзора его империя распалась на несколько более мелких государственных образований, во главе которых встали его менее могущественные наследники, а Северная Испания вернула былое значение с помощью Франции. В этом контексте мы можем видеть св. Иакова в его связи с расцветом средневекового военного духа. В ранних преданиях о Иакове, сыне Зеведееве, говорилось о его близости к Иисусу. Он был братом евангелиста Иоанна. Рассказывали о том, что он проповедовал в Испании, а его останки таинственным образом оказались в Галиции, на северо-западе Испании. Позднее его стали называть Матамором, то есть истребителем мусульман. В предании XII в. говорится о битве в Клавихо, произошедшей предположительно в 845 г., когда христианское воинство, предводительствуемое королем Рамиро, испытало сильный натиск со стороны мусульман. Святой Иаков явился королю во сне, обещая ему победу. Когда король рассказал о явлении своим воинам, они вместе помолились и бросились на врага. В небе над головами христианских легионов появился апостол Иаков в сверкающих доспехах на белом коне, в руках его была белая хоругвь с кроваво-алым крестом. Согласно преданию, он самолично убил шесть тысяч мусульман. После этого армия поклялась, что вся Испания будет почитать Компостелу. Рассказ о битве в Клавихо является вымыслом, возможно, отражающим предание о другой битве, 939 г., под предводительством Рамиро II, история которой была распространена во многих хрониках того времени. Это также была битва христиан в Северной Испании с мусульманами, в которой появился св. Иаков в сопровождении другого святого, на белом коне, присоединившийся к битве. И этот бой также закончился обетом почитать Компостелу. В обоих случаях мы наблюдаем связь св. Иакова с националистическим и военным духом, характерным для периода, когда христиане стали бороться с мусульманскими завоевателями. После поражения, нанесенного Аль-манзором, престиж св. Иакова несколько поблек. Но в 60-е годы XI в. его популярность вновь возросла и распространилось убеждение, что именно он помог королю Фердинанду I и его знаменитому воину Родриго Диасу де Бивару, позднее известному как Эль Сид, победить в битве под Куамброй.
К концу XI в. Испания, св. Иаков и паломничество оказались связанными целым собранием преданий, согласно которым св. Иакова отличали не только высокое благочестие и близость к Христу, но также то, что он был союзником христиан на поле боя. Следующая стадия разработки его образа относится ко временам короля Альфонса VI, одного из сыновей Фердинанда. Альфонсо привел группу рыцарей и представителей духовенства в Овьедо, город, где с начала X в. находился собор Сан-Сальвадора (Спасителя), уступавший по значению лишь Компостеле. Храм имел ковчег с реликвиями, который никто не решался осмотреть, так как в 1030 г. какие-то священники, открывшие его, были ослеплены светом, полившимся от его содержимого. Альфонсо и его спутники несколько дней постились, совершили обряд отпущения грехов и в четвертую пятницу Великого поста открыли его. Как они утверждали, их взгляду открылись фрагмент креста, капли крови Иисуса, ткань, которой была повязана Его голова, крошки пищи, оставшиеся от Тайной Вечери, а также реликвии Девы Марии и апостолов. Эта церемония стала известна во всей Европе и подняла престиж Альфонса. Ему хватило уверенности в себе провозгласить себя императором всей Испании; в тот же год папа-реформатор Григорий VII (Гильдебранд) объявил Испанию провинцией церкви.
Создались условия для борьбы национальной гордости с всеобщей церковью. От ее исхода в значительной мере зависела судьба паломничеств в Компостелу. В борьбе с папой, развернувшейся вокруг обряда, множество испанских христиан утверждали свою национальную традицию. Древняя испанская церковь еще при обращенных визиготах создала собственную литургию, которая называлась мозарабским ритуалом, но испанцы решили обратиться к клюнийским монахам, чтобы поддержать популярность паломничества в Компостелу и тем самым поднять роль Испании во всеобщей церкви. Клюнийские монахи, как мы видели в главе 16, были выдающимися реформаторами, способствовавшими централизации церкви, их деятельность цементировала связи между Францией и Римом. И теперь, на заре XII в., Клюни и Франция распространили свое влияние на Испанию, однажды клюнийский монах даже был поставлен епископом в Компостеле. Они создавали долгосрочные отношения между Испанией, Францией и Римом и, далее, всей церковью Европы. Средством осуществления задачи объединения было паломничество в Компостелу. Произведением, которое особенно возвеличило паломничество, была «Книга св. Иакова», авторство которой приписывается папе Каликсту, на самом же деле она была написана около 1130г. монахом или монахами Клюнийского аббатства. В книге содержались предания о Иакове, чудесном явлении его останков в Галиции и чудесах, связанных с вмешательством св. Иакова. Но важно то, что в этой же книге содержатся предания о Карле Великом, его великом архиепископе Турпине и знаменитом воине Роланде. Широко известная «Песнь о неистовом Роланде», а также более ранние предания уже восславляли святость Карла Великого, а справедливый Роланд сделался одним из главнейших героев средневековья. История Карла Великого, представленная авторами из Клюнийского аббатства, сделала его теперь первым паломником к гробу св. Иакова. В видении ему было приказано двинуть войска в Галицию, чтобы захватить дорогу, ведущую к гробу св. Иакова, по этой дороге он и дошел до Компостелы и далее — к морю, где увидел чудесный корабль, на котором находились останки св. Иакова, перенесенные со Святой земли. В других походах он завоевал другие территории Испании для Великой Римской империи, но в третьем походе на арьергард, возглавляемый Роландом, напали мусульмане, убившие и храбрых воинов,  и их предводителя.
Превращения, которые с годами претерпели предания о Карле Великом и Роланде, отражали изменения в представлении о паломничестве в Компостелу, вследствие чего важность его увеличивалась. Иаков в испанских преданиях был христианским рыцарем, сражавшимся вместе с теми, кто стремился сохранить в Испании христианство, против мусульман. Он мог бы остаться в ранге местного святого, но связь испанских королей с Клюни, направленная на поощрение паломничества в Компостелу, придала его роли большее значение. Он оказался той совершенной фигурой, которая была способна поднять боевой дух в христианской Европе в эпоху крестовых походов. Воздействие Клюни на европейскую духовность было многогранным. Оно поддерживало монашеский образ жизни как средство истинного служения Богу, оно способствовало разработке литургии как акта чистого служения Богу; благодаря ему покаяние сделалось центром, духовной жизни даже для мирян; оно привило рыцарям воинскую дисциплину, сосредоточив их воинственные устремления на сопротивлении мусульманам. Относительно последнего пункта воздействие Клюни было двояким. Благодаря ему паломники подходили к самым границам мусульманских государств, совсем как на Святой земле. Кроме того, они оказывались в месте, над которым веял воинственный дух святой битвы, — у, гроба св. Иакова. Более того, на каждом шагу мощи святых, реликвии Девы Марии и Иисуса соседствовали с останками воинов-героев. Парадоксальна выросшая на этой почве смесь смирения перед останками святых и воинственного духа, культивируемого соприкосновением с останками Роланда и близостью каменного креста Карла Великого.
На этом примере мы можем сделать вывод, что обычай имеет множество различных измерений, из которых не все являются очевидными. Паломничество как форма служения и очищения имеет в христианстве длительную историю. Паломничество к гробу св. Иакова являлось частью этой традиции. Но его значение куда шире. Оно выросло из всепоглощающего духа «воинствующей церкви», поддерживавшего как сопротивление Испании мусульманскому владычеству, так и дух крестовых походов XI—XII вв. По причинам, которые могут казаться непонятными, св. Иаков стал центральным персонажем предания испанского сопротивления, что в свою очередь сделало его вдохновителем милитаризации сознания испанского рыцарства. Кроме того, хотя Испания претендовала на то, чтобы превратить его в национального святого, Иаков был тесно связан со вселенской церковью. Он мог отражать связи Испании с Римом, а также использоваться французскими клюнийскими монахами как символ христианства вообще в битвах против мусульман. Наконец, для паломника он был . символом покаяния и смирения и в то же время образцом героического воина, являвшегося героем того времени.
На примере паломничества к св. Иакову можно видеть, как обычай, уходящий корнями в глубокое прошлое, может быть приспособлен к нуждам конкретного времени и места, даже к политическим взглядам и устремлениям определенных общественных групп. Более того, мы можем наблюдать, как средства спасения действуют в различных исторических условиях. Бедный смиренный паломник, герой древнейших времен, мог вдруг облачиться в рыцарские доспехи, не перестав принимать участие в евхаристии и продолжая почитать святые мощи. В общем контексте духовного очищения его духовные силы превращались в конкретное ограниченное во времени могущество. А монах, удалившийся от мира, мог теперь сочинять предания, прославляющие христианские битвы в Европе: жизнь в очищении сочеталась с жизнью, посвященной науке, а церковь делалась не только духовным, но и политическим институтом.
Продолжающийся труд во спасении составлял одно измерение, способствуя очищению и духовному возрождению индивида: он включал крещение, евхаристию, личное служение различным святым. Но те же обряды могли превратиться в звенья мессианского служения, способствуя распространению мощи и влияния христианства по всей Европе. Превращение воинской доблести рыцаря в одну из христианских добродетелей способствовало более полной самореализации рыцарского класса в духовном возрождении и обновлении. По мере того как все большее число людей, включая и монахов, заинтересованных в политике, сознавали важность совершения паломничества в Компостелу, церковь как духовный институт все полнее подчиняла своему влиянию повседневные мирские дела.
Итак, перемены, коснувшиеся паломничества, отражали сдвиг приоритетов в общей системе спасения, при этом не изменяя ее основ.
В следующем разделе мы рассмотрим развитие христианских символов и значения спасения в ином историческом контексте.

Лайман Бичер и Гарриет Бичер-Стоу
семейство бичеров представляет совсем иную модель христианского спасения. Они, наследники протестантской традиции, видели средство спасения в изучений теологии, рассматривая церковь как посвященное Богу моральное сообщество. Они также находили путь личного спасения в интенсивном индивидуальном поиске личного отношения с Богом, а не в эффектных обрядах и восхождении к святости, характерных для средневековой церкви. Мы увидим, как Бичеры изменили унаследованную ими традицию, подобно европейским рыцарям и монахам,  преобразовавшим традиции паломничества, но при этом они, разумеется,  имели иные ориентиры.
Бичеры были одним из известнейших семейств в Америке. Подобно тому что Адамсы сделали в политике, а Джеймсы — в литературе и философии, они оставили свой след в религии и культуре. Влияние Бичеров простиралось весьма далеко отчасти потому, что их семья была весьма многочисленной. Лайман Бичер был трижды женат, и от первых двух жен имел одиннадцать детей, доживших до взрослого возраста. Из них пятеро снискали широкую известность: Кейтрин была пионером в деле высшего образования женщин, Эдвард, пастор и редактор, стал президентом колледжа, Гарриет прославилась как автор популярных рассказов и романов, Генри Уорд был известным на всю страну пастором, а Изабелла активно участвовала в кампании за права женщин. Даже некоторые из менее известных детей Бичера были людьми значительными: старший сын Уильям служил пастором в нескольких городах; Чарльз, влиятельный либеральный пастор, сделался смотрителем народного просвещения в штате Флорида и настаивал на предоставлении чернокожим американцам права на получение высшего образования; Томас, также пастор, привел свою конгрегацию в Элмайра, штат Нью-Йорк, чтобы дать новый толчок решению проблем города. Дочь Мэри не участвовала в общественной жизни. Джордж умер в возрасте сорока четырех лет от огнестрельного ранения. Джеймс служил пастором много лет, но он страдал слабым здоровьем в результате ранения, полученного им в тридцатые годы на Гражданской войне.
Отец Лайман Бичер, сам знаменитый пастор, мог по праву гордиться столь выдающимся семейством. И он им действительно гордился, но при этом чувствовал глубокую обеспокоенность, так как ни один из членов его семьи не исповедовал его веры, не был традиционным кальвинистом. Это обстоятельство делает Бичеров особенно интересным объектом для исследований. Мы имеем возможность не только познакомиться с большой христианской семьей по материалам литературных сочинений и частной переписки, но также наблюдать в пределах этой семьи динамику перемен в христианстве. Поскольку мы не можем на нескольких страницах познакомиться со всеми Бичерами, мы обратимся к Лайману и его третьей дочери, Гарриет, бывшей шестым выжившим ребенком. Лайман часто говорил, что Гарриет такая живая и умная, что ей бы следовало родиться мальчиком. Это обстоятельство задало тон их отношениям, окрашенным глубоким взаимным интересом, гордостью и любовью. Но при этом их разделяла традиционная для того времени преграда между миром мужчин и миром женщин, которая в девятнадцатом столетии оставалась непреодолимой.

Мир Лаймана Бичера
лайман бичер желал, чтобы сыновья последовали по его стопам и сделались проповедниками Писания (они все так и сделали), так как религия была его основной страстью. По рождению и воспитанию он был американцем в седьмом поколении и родом из местности, которая считалась пуританской даже в 1800 г. Под термином «пуританский» в данном случае не следует понимать ханжеское отношение к отдельным порокам, таким, как употребление алкоголя, секс, а также танцы ит.п. (в данном случае больше подходило бы определение «викторианский»). «Пуританский» же означает сильную приверженность религии как центру личной и общественной жизни. Церковь, как правило, пресвитерианская или конгрегационалистская, являлась центром общества, она оказывала воздействие на правительство и регулировала поведение граждан. Посещение церкви составляло важный элемент служения Богу и было действенным способом просвещения в вопросах веры, поскольку проповедники были эрудированными, а их проповеди хорошо продуманными и аргументированными на основании Евангелия и здравого смысла. Предполагалось, что каждый разумный человек может принять участие в теологических дискуссиях, женщины также могли читать свои эссе о Божественном промысле, природе свободы воли и правах человека. Регулярные события общественной жизни включали общие чаепития, на которых обсуждалась последняя воскресная проповедь.
Каждый пуританин подвергал себя самоанализу и рассматривал личный опыт Божьей благодати, предшествовавший своему обращению, то есть принятию в полные члены церковной конгрегации. Это была внутренняя часть пуританского благочестия, внешнюю же часть составляло служение церкви, почитание пасторов и безукоризненное поведение. Обращение начиналось с раскаяния в грехах, осознания себя как подлинного грешника. Затем на протяжении какого-то периода, может быть в несколько лет, пробудившийся к вере грешник исследовал свои грехи, свое сердце, свои намерения, поведение и отношения с Богом, с тем чтобы увидеть, может ли он/она иметь какую-либо надежду на спасение. В теологической системе типа кальвинизма все считается предопределенным Богом, но никому не дано точно знать свою дальнейшую судьбу. Тем не менее, если человек проявил достаточное смирение и получил некоторые знаки милости Господней или близости Бога, он мог надеяться попасть после смерти на небеса. Мужчины и женщины в смятении и надежде старались проникнуть в глубины своей души, работая, чтобы избавиться от грехов, самообмана, гордыни, чтобы вверить себя Господу. Под руководством пастора каждый анализировал личный опыт, и, если верующий и пастор обнаруживали признаки милости, верующие могли считать себя обращенными, потому что больше этого никому на земле не было дано знать о возможности спасения.
Лайман Бичер целиком верил в эту систему. Власть Бога и его таинственная благодать суть столпы личного благочестия. Рожденный в 1775 г. в роду кузнецов из Нью-Хейвена, он выковал свою веру из личного опыта и учения. Его отец относился с любовью к миру идей своего сына, но единственные книги, которые имелись в доме отца и тетки Лаймана, были Библия и Псалтирь. Тяга к знаниям и нелюбовь к крестьянскому труду побудили его готовиться к поступлению в колледж, и он пошел в Йель. Первый вызов своей христианской вере он встретил в трудах Томаса Пейна, деиста, произведения которого в то время вызывали горячие дискуссии. Ко времени окончания учебы и принятия священнического сана (1798 г.) он уже стал горячим поборником  ортодоксального   кальвинизма.
В последующие тридцать лет Бичер снискал известность как защитник ортодоксальной религии и морали в борьбе с деизмом, свободомыслием и унитаризмом. Эти рассудочные формы религии (с его точки зрения, нерелигиозные) зачастую отрицали чудеса Иисуса и низводили религию до общепринятых истин, с которыми мог согла-ситься обычный здравый смысл. По его мнению, эти религии отказывали Богу в Его могуществе и таинственности. Более того, 'он был убежден, что эти течения оказывают пагубное влияние на страну. Бичер полагал, что люди утратят веру во владычество Бога и сочтут себя вправе решать, в чем состоит религиозная истина, сами, не обращаясь к Божьим откровениям, это вызовет падение нравственности и распад общества. Именно это, по его мнению, имело место во Франции в период Французской революции, на которую большое влияние оказали либеральные мыслители.
В одной из своих знаменитых проповедей «Реформация морали, незаменимая и доступная» Бичер утверждал, что единственная надежда для страны состоит в том, чтобы вернуться к вере, закону и институтам времен отцов пуританства. Даже в своем любимом Коннектикуте он  наблюдал признаки морального упадка:

«Пьяные шатаются но улицам: день за днем, год за годом, совершенно свободно. Раздается грязная ругань, даже вблизи магистрата, где притворяются, что не слышат ее. Попытки прекратить путешествия по субботам стали совершенно вялыми, а в некоторых местах... они вообще прекратились. Члены большого жюри сетуют, что магистраты не считаются с их сведениями, а общественное мнение не поддерживает их в исполнении законов. И совестливые люди, не желающие нарушать данной клятвы, стали отказываться от своей службы»9.

Великое общество, построенное пуританами, держало благочестивое поведение под контролем; а когда контроль ослаб, человеческая природа со всей своей порочностью и тягой к греховным поступкам стала подрывать устои страны. Лайман предложил несколько мер, направленных на решение этих насущных общественных проблем. Во-первых, проповедники Писания должны обратить внимание прихожан на упадок в состоянии дел. Затем лучшие представители общины возьмутся за самосовершенствование. Необходимо внимательно относиться к воспитанию молодежи и положению дел в семье. Далее, существующие законы в отношении нравственности должны быть ужесточены. Следует создать группы добровольцев, чтобы они оказывали давление на магистраты, заставляя их принять эти законы. И наконец, необходимо восстановить связь между грехом и стыдом. Грешника не должны окружать одобрение или равнодушие окружающих. Напротив, последние должны выразить  ему свое неодобрение, чтобы он устыдился своих поступков.
Таков был призыв Лаймана Бичера к гражданам Коннектикута, Новой Англии и всех других штатов. Бичер убеждал их вернуться к моральным нормам, принятым при основателях Новой Англии. Но уже в 1812 г., когда он произносил эту проповедь, последние опоры, на которых держалось старое общество, колебались. Либеральные и нонконформистские церкви развернули кампанию за отделение церкви от государства в Коннектикуте и Массачусетсе, последних оплотах Новой Англии. В большинстве других штатов этого союза официальные церкви были выведены из-под власти государства и была провозглашена религиозная терпимость. Но в Коннектикуте и Массачусетсе еще соблюдался принцип государственной поддержки религии. В этих штатах средства от налогов шли на поддержку конгрегационалистских пасторов, церквей и школ. Естественно, что Лайман Бичер выступал за так называемый непоколебимый порядок, то есть традиционную связь верного христианства и праведного правительства, но в 1818 г. в Коннектикуте государственная поддержка церкви была отменена.
Удивительно, что после краткого периода разочарования Бичер перестал видеть в этом событии катастрофу. Вскоре он стал говорить, что разделение церкви и государства — положительный шаг, потому что теперь люди будут посещать церковь по доброй воле и оказывать ей поддержку по велению сердца, а не под давлением извне. Во многих отношениях он был прав. В последующее двадцатилетие движения ревивализма (за духовное возрождение) и за моральные реформы, которые поддерживал Бичер, набрали силу, обнаруживая страстное отношение к религии, на которое способны американцы, а евангелические церкви даже укрепили свое положение. Но эти перемены повлекли некоторое давление на кальвинистскую теологию. Общество уже не было организовано затем, чтобы исполнять Божьи приказы, предписывавшие людям искать в своих сердцах спасение, выяснять, могут ли они вступить в общество как полные и истинные христиане. Вместо этого церкви стали побуждать людей искать свое спасение, и религия стала более личным делом.
Итак, такое развитие событий поместило Бичера в центр интересных споров о свободе воли, ознаменовавших серьезные изменения в американском протестантизме. Бичер и так считался апологетом «новой Божественности», слегка видоизмененной формы кальвинистской теологии, оставлявшей место для некоторой свободы воли. Бог — властелин и предопределил судьбу каждой души, а люди суть порочные грешники, неспособные что-либо сделать без милости Господней, но Бог по Своей милости даровал им возможность сделать навстречу Ему несколько шагов. Вот как Бичер это сформулировал в своей проповеди о реформации морали: «Царство Божье есть царство средств, и, хотя весь блеск могущества принадлежит исключительно ему, человек как инструмент также незаменим»10. Консерваторы, или пресвитерианцы старой школы, нашли в этом высказывании признание за человеком слишком большой власти. В то же время появлялись более либерально настроенные пасторы, такие, как великий деятель духовного возрождения Чарльз Грэндисон Финни, допускавший большую свободу воли для человека в его поисках спасения, чем признавал Бичер. Итак, Бичер, со своими умеренными взглядами на свободу воли подвергся атакам Финни в конце 20-х годов прошлого века за свой консерватизм, а пресвитерианская церковь обвиняла его в ереси в 30-е годы — за его либерализм.
Тем не менее Бичер был прирожденным воином, особенно на моральном и теологическом фронте, и оппонентам не удалось одержать над ним победу. Его больше интересовали другие проблемы, поскольку он был особенно заинтересован в моральном состоянии американского общества. В конце концов он был дитя Американской революции и вырос среди страстных стремлений своих современников создать Соединенные Штаты как новую, свободную, и даже святую нацию. К 1830 г. он увидел, что положение евангелической церкви достаточно крепкое в восточных штатах, но, обращая свои взоры на Запад он чувствовал беспокойство. В своем знаменитом эссе «Призыв к Западу» (1835 г.) он описал территорию, расположенную к западу от Аппалачей как землю, полную надежды, но такую неукротимую, столь огромную, что кажется, она совсем не поддается управлению. Но, считал он, очевидно, что люди   будут  ею  управлять,   и  западные   земли   окажут  влияние   наостальную, старую часть нации. Поэтому задача состоит в том, чтобы укротить Запад и заставить его подчиниться законам, принятым на Востоке. Он видел большую опасность в том, что эти земли быстро наполняются католическими поселенцами, которые могут вскоре взять над ними верх, привнеся в эти места недостатки европейской культуры и тиранию, как он понимал, католицизма. Поэтому протестантам надлежит двигаться на Запад, создавать там учебные заведения, чтобы воспитывать свободное, праведное и моральное общество.
Когда Лайман Бичер писал эту проповедь, он уже претворял в жизнь. то, что проповедовал. В 1832 т. в возрасте 56 лет он переселился сам и взял с собой многих членов своей семьи (несмотря на то что в большинстве это были взрослые люди) в сердце нового Запада, в Цинциннати. Он был приглашен туда, чтобы открыть Лейнскую семинарию, учебное заведение, предназначенное для подготовки ортодоксальных пасторов, призванных внести гармонию истинной религии в хаос западной границы продвижения переселенцев. Это стало последним крупным предприятием Лаймана Бичера. Оно было сопряжено с рядом трудностей. На второй год существования этого заведения в него поступило много радикальных деятелей, во главе которых был Теодор Уэдд, последователь Финни. Эта группа выдвинула на передний план борьбу за отмену рабства, что вызвало идейный раскол на факультете и заставило подняться весь город, так как жители Цинциннати, свободного штата, имели тесные и добрые отношения с рабовладельцами из соседнего штата Кентукки. В конце концов радикалы покинули семинарию и нашли себе новое учебное заведение, Оберлин, на севере Огайо. Бичер и смотрители семинарии остались с пошатнувшейся репутацией среди консерваторов, и им пришлось заниматься поиском средств на содержание школы и студентов, готовых ее посещать.
Пока Бичер оставался президентом этой школы, она продолжала свою работу. Он отдал ей последние плодотворные годы своей жизни. Затем, в 1846 г., возникли новые распри. Некоторые противники Бичера вызвали его в суд за то, что. он не по праву сохранял президентский пост, так как Лейнская семинария принадлежала к старой школе, в то время как сам он — к новой пресвитерианской школе (раскол произошел в 1835 г.). Бичер выиграл дело на том основании, что он не мог нести ответственность за размежевание внутри конфессии, а свободным от ереси он был признан еще раньше. Но суд со всей ясностью показал, что его авторитет в семинарии тает. В 1851 г., в возрасте семидесяти пяти лет, он ушел со своего поста и переехал на Восток. Последующие двенадцать лет жизни стали для него периодом постепенного угасания. Он разбирал свои бумаги и время от времени выступал с проповедями, но к тому времени он уже утратил былую остроту ума. Он умер в 1863 г.
О христианстве, представителем которого являлся Лайман Бичер, лучше всего судить не по его доктрине, много раз становившейся предметом яростных споров, а с точки зрения отстаиваемых им ценностей. Не менее эмоциональным было его убеждение в важности отношений между Богом и обществом людей. Влияние религии в обществе, в жизни нации не менее важно, чем в жизни индивида. Нация нуждается в праведных законах, праведных правителях, сознательных гражданах, чтобы идти по верному пути. По его мысли, лучшим путем являлось следование испытанной традиции (а именно традиции пуритан Новой Англии) в сочетании с образованием, дискуссиями, спорами — короче говоря, с применением рассудка и здравого смысла, чтобы воспитать сознательное население, перенявшее положительный опыт предков. Таковы лучшие средства укрепления религии и морали в сердцах и умах людей и в обществе в целом. С этой точки зрения церковь, пасторы и семинария являются тремя абсолютно центральными институтами, необходимыми для обеспечения нравственного здоровья американской нации в целом. Итак, Лайман Бичер имел ясное представление об обществе — его идеальном состоянии, угрожающих ему опасностях и средствах его улучшения, а также о христианстве. По его мнению, личное спасение достигалось по милости Господней путем самоанализа и развития в себе правильной веры, а также благодаря крещению и приобщению к церкви, что составляло основу мессианской миссии церкви. Это видение привело его в Новую Англию и на Запад в борьбе за совершенное общество, которое, как он надеялся, должно было сформироваться в Соединенных Штатах.
Дети Лаймана Бичера выросли в доме, где уважались данные ценности, и исполнились его энергией совершенствования. Как написал один из его сыновей, атмосфера их дома несла заряд «морального кислорода», наполнявшего ее радостной энергией. Семейный уклад: ежедневные молитвы, посещение церкви, ученые теологические дискуссии, продолжавшиеся далеко за полночь, — сделал религию Бичера жизненной реальностью. Также дети рано стали понимать его беспокойство за их души, души своих детей, и иногда они ощущали его как тяжкий груз. Но, поддерживая некоторые из ценностей, которые он исповедовал, они отвергли его традиционный кальвинизм и сформировали для себя иные религиозные перспективы, даже оставаясь в лоне официальных церквей, как многие из них и сделали. Эти изменения отражали перемены, затронувшие религиозную жизнь в Америке в девятнадцатом столетии.

Гарриет Бичер-Стоу
гарриет бичер-стоу, родившаяся в 1811 г., была шестым из выживших детей в семье Бичеров и чувствовала себя несколько неуверенно рядом со старшими братьями и сестрами. Тем не менее она привлекла к себе интерес отца благодаря своему живому уму и литературным способностям. Когда ей было всего семь лет, ее сочинения уже вызывали интерес учителей. В двенадцатилетнем возрасте она выиграла конкурс сочинений и заслужила похвалу отца. Когда Гарриет подросла, она стала увлекаться чтением. Ее интересовала и теологическая литература, собранная в библиотеке отца, и — все сильнее — английская романтическая литература. Среди авторов, чьи произведения ей разрешал читать отец, были лорд Байрон и сэр Вальтер Скотт. Кроме того, она читала романы, написанные женщинами. Когда у нее было свободное время (Гарриет преподавала в школе у своей сестры Кейтрин), она пробовала сама сочинять рассказы и стихи. Отец и сестра не поощряли этого занятия, так как по сравнению с другими ее обязанностями оно казалось легкомысленным.
В это время она придерживалась религиозной традиции. Она чувствовала,   что   ее   обращение   состоялось  в  ранней  юности,   что, казалось, вполне удовлетворяло ее отца. Но, когда она обратилась в церковь в Хартфорде, где преподавала в школе, с просьбой принять ее в состав конгрегации, пастор стал так углубленно ее расспрашивать, что вызвал в ней сомнения. Он, например, спрашивал: «Если бы вся Вселенная оказалась разрушенной, ты была бы счастлива, оставшись один на один с Богом?» Последующие несколько лет она терзалась сомнениями и временами переживала периоды мрачного настроения, связанные, вероятно, с этим религиозным экзаменом. Это вполне вписывалось в пуританскую традицию. Но Гарриет так и не довела этот процесс до общепринятого разрешения, то есть обращения; просто постепенно она оставила эти сомнения позади. Она вышла замуж за Кэлвина Стоу, профессора Лейнской семинарии в штате Цинциннати и первоклассного знатока Библии, который четко придерживался традиции. Несмотря на свой традиционализм, он обладал любопытной способностью временами впадать в транс и имел видения.
Гарриет Бичер вышла замуж за Стоу в возрасте двадцати пяти лет и в последующие четырнадцать лет произвела на свет семерых детей (первой родилась двойня), шестеро из них дожили до взрослого возраста. Она была очень предана своим детям, но при этом желала писать. Стоу поддерживал в ней это стремление, и она писала рассказы и статьи в журналы, часто засиживаясь над ними по ночам. С начала 1840-х годов ее произведения регулярно появлялись в печати, благодаря чему семейный бюджет пополнялся (жалованье семинарского профессора было ничтожным). В конце 1840-х годов она стала писать эссе, направленные против рабовладения. В 1850 г. семья Стоу переехала в Мейн, где Кэлвин стал преподавать в Бодуэн-колледж. Гарриет, никогда не любившая Цинциннати, с радостью вернулась на Восток — большинство Бичеров к тому времени уже возвратились, — а вслед за ними, в 1851 г., вернулся и отец. После рождения своего последнего ребенка (1850 г.) Гарриет ощутила в себе прилив писательской энергии.
Тем временем разногласия по поводу рабства достигли пика, когда в конгрессе разгорелись дебаты о компромиссе Клейтона (1850 г.), — предлагалось принять Калифорнию как свободный штат, а вопрос о приеме штатов Юта и Нью-Мексико решить общим голосованием. Несколько представителей семьи Бичеров, в том числе Генри Уорд, всегда оказывавший на Гарриет большое влияние, высказывались против рабства. Генри даже привел к себе на проповедническую кафедру . беглого раба и там, прямо на месте, собрал деньги, чтобы выкупить его. Гарриет написала небольшой антирабовладельческий рассказ для «National Era», после чего редакция попросила ее писать на эту тему еще. Но у нее наступил творческий кризис, казалось, она уже не могла ничего сочинить.
Потом, в феврале 1851 г., во время причастия она имела видение, которое стало для нее мощным источником вдохновения. В видении белый надсмотрщик безжалостно избивал пожилого раба-негра, а другой белый его подстрекал, а затем тот же старый негр молился Богу, чтобы Тот простил его мучителей. Она записала то, что увидела, а затем мысли хлынули потоком. Она решила написать роман и по частям опубликовать его в «National Era». Tatf стало рождаться произведение, которое принесло ей известность, — «Хижина дяди Тома», один из значительнейших  американских романов  XIX  в.   и  одна  из  самых популярных книг в мире. Когда роман вышел отдельным изданием, в первый же день было распродано три тысячи экземпляров книги, а меньше чем за год в США продали триста пятьдесят тысяч экземпляров. В последующие два года роман вышел на семнадцати языках. За пятьдесят восемь лет в США было продано свыше трех миллионов экземпляров этой книги, в Британии — полмиллиона и на других языках — четыре  миллиона.
Сила романа состоит в том, что Гарриет удалось выразить свое моральное чувство. Она с большой точностью изобразила рабов, которые были полны надежды, страдали, выражали свой протест, и рабовладельцев, среди которых были и люди, порочные по своей природе, и хорошие, но запутавшиеся в сетях системы. Были также изображены деятели «подземной железной дороги», с риском для жизни и репутации спасавшие рабов; а кроме того — семьи рабов и свободных людей с Севера и с Юга. Писательница показала губительное действие рабства на все сферы жизни. Все, кого затронуло рабство, испытывали страдания, утрату, боль, скорбь; только те, кто обладал достаточным мужеством, чтобы оказать сопротивление системе, могли почувствовать удовлетворение. Но самые трогательные образы в романе — не бунтовщики, а герои, полные христианской жертвенной любви: дядя Том, пожилой раб из видения писательницы, и малышка Ева, нежный ребенок джентльмена с Юга, которая умерла с молитвой за всех на устах.
В этих фигурах угадываются превращения, которые претерпели взгляды отца Гарриет. На смену одержимым поборникам пуританства пришли полные душевной теплоты герои, по самой своей природе близкие Богу, не знающие сомнений благодаря тому, что они полны любви к ближним. С другой стороны, мы наблюдаем характерное для Лаймана Бичера четкое видение общества, действие морального стремления и преданности цели очищения общества от грехов. Но в то время как Лайман Бичер опирался на законы и учреждения, принадлежащие традиции, Гарриет видела опору в святости домашнего очага и силе любви в семье. В ее феминизированном понимании женщины и дети составляли прочную религиозную основу общества, а чувства оказывались более надежным ориентиром, чем рассудок и здравый смысл. Судя по популярности ее книги, такие взгляды задели за живое многих американцев.
В другом своем произведении, «Ухаживания священника» (1859 г.), Гарриет сознательно и прямо исследует эту область. Многие считают этот роман лучшим произведением Гарриет Бичер-Стоу.
Он посвящен исследованию сферы истинной религии на материале любовного треугольника. Доктор Сэмюэл Хопкинс, пастор средних лет, очень напоминающий Лаймана Бичера, влюбляется в Мэри Скаддер, возвышенную, хорошо воспитанную молодую девушку из Новой Англии. Но Мэри уже любит Джеймса Марвина, атеиста и любителя приключений. Тот становится моряком. Джеймс пропадает в море, чтобы вернуться уже обращенным христианином как раз перед венчанием доктора Хопкинса и Мэри. Образ Мэри, по-видимому, вобрал в себя черты самой Гарриет, какой она была в юности, а также ее матери, умершей, когда Гарриет было четыре года. Таким образом, взаимоотношения между Мэри, Хопкинсом и Джеймсом отражают уход самой Гарриет от религии своего отца, ее попытку найти собственный путь в христианстве, ее тягу к миру приключений, с которой она довольно небрежно расправилась, обратив Джеймса в христианство. Мэри полна женственности и возвышенности. По словам Гарриет, она «предрасположена к моральной и религиозной экзальтации. Если бы она родилась в Италии... ей бы, наверное, являлись в небесах на закате видения райского блаженства». Но, поскольку Мэри была дитя Новой Англии, вместо того чтобы «лежать ниц в мистическом восторге перед алтарями, она читала и обдумывала движения Божьей воли». Но, читая книги или слушая доктора Хопкинса, она воспринимала сведения не только умом: «Как это свойственно женщинам, она чувствовала тонкую поэтичность этих возвышенных повествований...часто она воспринимала смысл этих тяжеловесных рассуждений через ощущение чистоты природы». А Хопкинс был идеалом праведности в пуританском понимании: смиренный, искренний, самоотверженный. Он был полон «совершенной логики жизни; самые мелкие его поступки выражали его возвышенные жизненные принципы». Его нельзя назвать неэмоциональным, но анализ в нем преобладал: «Любовь, благодарность, почтение, милосердие, которые трогали его душу, — все в нем замирало, когда он протирал свои оптические инструменты, чтобы определить, имели ли они правильное направление»". В конце концов настал момент, когда жесткая дисциплина должна была пройти проверку страстью. Когда Джеймс вернулся и соседка-сплетница сообщила доктору Хопкинсу, что они с Мэри давно любят друг друга, доктор пережил большую душевную борьбу, чтобы пожертвовать личным счастьем ради других. Мэри тоже пришлось решать, должна ли она сдержать обещание, данное доктору, или признаться ему в своей любви к Джеймсу; благодаря вмешательству соседки ей не пришлось самой принимать решение.
В произведении Гарриет высокие идеалы доктора, готовность пожертвовать счастьем ради «благословения» спасают положение. Мэри разрывается между сильным чувством долга и глубокой любовью к Джеймсу, над которой она не властна. Ее собственное решение дается ей лишь благодаря вере, что жизнь преходяща, а за гробом се ждет другая жизнь, а любовь, являясь бессмертной, пройдет все испытания. Короче говоря, они с Джеймсом смогут любить друг друга и после смерти — навеки. Она также была бы склонна пожертвовать своими земными желаниями ради моральных обязательств, чтобы получить в будущем «благословение» и счастье. Гарриет отчетливо видела борьбу, воспринимала дилеммы, и, хотя у ее повествования счастливый конец, она понимала, что в этой жизни часто возникают ситуации, которые не могут разрешиться идеальным образом. Человек должен быть верным как своему нравственному долгу, так и своим чувствам. Пуританская традиция подавляла чувства, отдавая приоритет долгу, мирская жизнь была чревата полной утратой чувства долга. А Гарриет поддерживала и то и другое.
Для Гарриет исход борьбы выразился в том, что в 1864 г. она присоединилась к епископальной церкви. Таким образом, она последовала примеру своей сестры Кейтрин и дочерей-близнецов. Этот переход был облегчен тем, что Кэлвин Стоу ушел из Эндуверской теологической семинарии, а Лайман в 1863 г. умер. В определенном смысле можно сказать, что Гарриет возвращалась к своей матери Роксане, которая принадлежала к этой церкви. Писательница ее едва помнила, но лелеяла в душе воспоминания о ней, которые питали рассказы ее старших братьев и сестер. В глазах Гарриет епископальной церкви были свойственны теплота и мягкость, которой была лишена пуританская традиция. Присоединившись к ней, Гарриет могла выра-зить развившуюся в ее душе любовь к католицизму, которая впервые возникла в пятидесятые — шестидесятые годы, когда она путешествовала по Европе (отец не разделял ее увлечения). Эта новая религия допускала постепенное развитие духовности у тех людей, которые встали на ее путь, поддерживала медленное очищение души, восходящей по лестнице к Богу. Гарриет чувствовала, что могучая религия ее отца была сильна своей дисциплиной, но она оставляла позади слишком многих людей, которые не могли справиться со своими сомнениями и отчаянием. Итак, она освободилась, чтобы присоединиться к церкви, более близкой к ее устремлениям. Эстетическое богатство литургии и связь с верой, основанной на большей сердечности, могли сочетаться с протестантским духом свободного поиска и признанием приоритета за взаимоотношениями между верующим и Богом.
Последние продуктивные годы своей жизни Гарриет Бичер-Стоу провела в занятиях писательским трудом и путешествиях, как правило, по Англии и по континентальной Европе, где она завязала контакты с многими выдающимися литературными деятелями. Она написала еще несколько крупных произведений, среди них лучшими оказались ее романы, посвященные Новой Англии, а также множество маленьких произведений, которые активно публиковались еще в семидесятые годы. Но к 1880 г. ее литературная карьера практически закончилась. Подобно своему отцу, она провела последние годы жизни на покое. Гарриет скончалась в 1896 г., и по сей день ее вспоминают в числе самых популярных авторов XIX в.

Новое поколение американского протестантизма
наверное, ни одно поколение со времен Реформации и до настоящего времени не знало таких драматичных религиозных перемен, как поколение, разделявшее стареющего Лаймана Бичера и его детей. Ряд ученых и писателей назвали 1850 г. переломным годом в американской религии, когда на смену кальвинистской традиции пришла эпоха евангелического благочестия. Как раз в это время Гарриет Бичер и другие представители ее клана вошли в пору зрелости, тогда как Лайман Бичер отошел от дел. Несомненно, перемены начались еще раньше: развитие методизма, религиозное возрождение Фронтира, новое религиозное возрождение Чарльза Финни и т.п. Но вопросы религиозного возрождения рассматривались в контексте кальвинизма, хотя ответы, которые давали новые мыслители, не были кальвинистскими. Во вторую половину XIX в. в среде зарождающегося среднего класса белых наблюдалось резкое угасание интереса к теологическим представлениям прошлого. Сама религия стала пересматриваться.
Некоторые называют новый евангелизм сентиментальным — и он действительно некоторое время отличался сентиментальностью. Правильнее будет сказать, что подход молодых Бичеров и их современников опирался скорее на чувства, чем на интеллект и доводы рассудка. И то и другое поколение делали акцент на нравственность характера. Но в то время как старшее поколение считало нравственность результатом надлежащим образом воспитанной воли, сформированной благодаря правильному образованию, действию учреждений благочестия и закона, младшее понимало характер как выражение подлинных чувств и душевной чуткости, формирование которых является следствием воспитания, основанного на любви, христианской дружбе и братстве. Если целью первого поколения являлись чистота помыслов и чувство порядка, то последующее ориентировалось на идеалы, созданные воображением. Поэтому художественная литература из проклятия, каким она была для пуританства, превратилась в мощный проводник религиозных идей во второй половине XIX в. Поэтому призывы Лаймана Бичера к реформации морали выражались в отточенных последовательных рядах аргументов, в то время как Гарриет Бичер-Стоу изображала характеры, воплощавшие нравственную силу. В ее мире догма и доводы рассудка как орудия воспитания уже утратили привлекательность в глазах общества.
Лайман Бичер говорил о правлении Бога, побуждая своих современников сохранять религию как залог общественного благополучия. Гарриет Бичер, практически ни минуты не сомневавшаяся во владычестве Бога или необходимости религии в американской цивилизации, подошла к этому вопросу, проявляя духовную возвышенность, свойственную ее отцу. В ее понимании, для поддержания нравственности нации нужно было не сохранять старые законы и учреждения, а поддерживать дом и семью, искать опору в женской чуткости, которая позволит найти правильную линию развития. В конце концов, отойдя от отцовских понятий о праведном правительстве, она вернулась к духовности своей матери, средоточием которой были жертвенная любовь и душевное тепло.
В контексте американского протестантизма XIX в. она сделала верный шаг. Вообще, в то время люди отказались от старых законов и учреждений пуританства, какими бы совершенными они ни казались, и никакие аргументы Лаймана Бичера или чьи-либо еще не могли их удержать. Люди стали строить свои отношения и жизнь не только на старой системе, с ее рангами и статусами, не принимая больше в расчет семейное духовное наследие; они начали опираться на свое современное окружение и дружеские связи. Огромные перемены, вызванные промышленной революцией и движением переселенцев на Запад, обусловили распространение новых способов завязывания дружеских связей, основанных на общности чувств и единстве целей. Глубокие, длительные отношения поддерживались только в семейном кругу; остальное зависело от изменяющихся обстоятельств. Пуританство опиралось на стабильное общество. Деятельность Лаймана Бичера облегчила этот переход, так как способствовала образованию добровольных объединений, ставивших перед собой определенные цели, но эти новые общественные формы как бы переросли его, так как они превратились в принципиально новые религиозные организации.
Если ранее оплотом нравственности служило общество, то к концу XIX в. им стала семья, но и она подверглась испытанию на надежность. Итак, обращение Гарриет Бичер-Стоу к теме святости семьи вызвало небывалые по глубине чувства, а ее отношение к рабству заразило чувством справедливости все американское общество. Она вызвала переворот в душах американцев, почувствовавших обеспокоенность нравственными проблемами, в понимании которых они перешли от концепции «правительства Бога» к новым представлениям, доступным протестантам конца XIX в. Нравственность подразумевала веру, любовь к ближнему и глубокое внутреннее чувство справедливости. Те, кто боролся за отмену рабства, делали это, чтобы, по выражению Гарриет Бичер-Стоу, «правильно чувствовать» и, соответственно, правильно действовать. Аналогично этому герои «Ухаживаний священника» также исходили в своих поступках из желания «правильно чувствовать», чтобы их религиозное чувство не противоречило прочим чувствам, и действовать так, как нужно.
Таким образом, Гарриет Бичер-Стоу явилась выразителем новых тенденций в развитии религии. Ее отец отдавал приоритет моральным и интеллектуальным факторам в достижении спасения: изучению теологии, воздействовавшему на индивида посредством рассудка; дисциплине в церковной конгрегации, которая должна была влиять на личную и общественную жизнь и обеспечивала основу совершенного общества.
 Основными средствами осуществления этих задач являлись проповедование и слушание Слова Божьего. Гарриет Бичер-Стоу положила начало христианскому мировоззрению, в фокусе которого оказались такие идеальные нравственные герои, как дядя Том и малышка Ева, воздействовавшие на окружающих силой и искренностью своих чувств и своей жертвенной любовью. Ключевым элементом в  этой системе явились связи между людьми; правильные чувства, а не правильные мысли стали пробным камнем духовного роста и спасения. В то же время в решении различных жизненных вопросов люди стали основываться на личном опыте, зачастую дополнявшем нравственный диктат священников и церкви, а временами идущем с ним вразрез.
Подобно тому как испанский король и монахи Клюни способствовали превращению испанского национализма и усердия паломников в новый идеал, приспособивший христианское благочестие к рыцарским образцам, Гарриет Бичер-Стоу и другие популярные религиозные писатели ее времени трансформировали христианские верования так, что они стали согласовываться с женской чуткостью и глубиной чувств. Сопоставление этих двух примеров производит разительное впечатление. Очень примечательно, что оба они являют собой формы распространенных христианских движений, развернувшихся в различных исторических условиях и преследовавших разные христианские идеалы. Но "более пристальное их рассмотрение показывает, что при всей их несхожести между ними есть определенное родство. Сознательно или неосознанно монахи Клюни подавляли новые формы энергии, образовавшиеся в современном им обществе: могущество военного класса, который в своем стремлении к военным утехам представлял угрозу хрупкому христианскому общественному порядку и появлению некоего испанского протонационализма как ниши независимости от римской церкви, которая также могла угрожать религиозному единству Европы. Поддерживая испанские легенды о святом Иакове, они встраивали испанский национальный дух в систему Вселенской церкви и одновременно поддерживали рыцарские настроения, поощряя паломничества к гробу св. Иакова, появлявшегося в разгар битв, чтобы помочь христианским воинам. Таким образом, и национализм, и воинственный дух были подчинены церкви и клюнийским и. римским идеалам христианского служения. В то время вокруг идеала паломничества создалось нечто вроде особого ордена со своей аскетической дисциплиной. Америка XIX в. также столкнулась с взрывом новой энергии, которая временами направлялась на войну и победу, например войны в Мексике и Индии. Но современники видели в этих энергиях не опасный милитаристский дух, а неуправ-ляемость свободы, благодаря которой общество избавляется от устаревших институтов и расширяет свои территории, пробуя новые модели образа жизни. Связанная с этим опасность состояла в появлении обособленных групп, каждая из которых следовала своим целям и в политическом разделении, чреватыми расколом нации. Основное разделение наметилось между Севером и Югом. Гарриет Бичер-Стоу и другие, подобные ей деятели предлагали средство от этого общественного недуга, которое они нашли в некоем единстве, стоявшем превыше политических или иных противоречий. Для нее воплощением идеала являлась семья, сплоченная любовью женщины. Этот взгляд отражал процесс соединения идеала совершенного общества, построить которое надеялись все американцы, с открытостью личных чувств, способных проявляться в семье, с ее любовью и поддержкой. Более того, семья оказалась единственным местом, где можно было разделить свои чувства с другими. Вопреки ожиданиям Гарриет Бичер-Стоу, ей не удалось предотвратить раскол в обществе: вскоре началась Гражданская война. Но она сумела вызвать в людях сознание общности целей и заставить их почувствовать, что, поддаваясь своим глубоким и искренним чувствам, они таким образом проявляют послушание Богу. Вихри страстей, кипевших в девятнадцатом столетии, обрели христианский образец, являвший собой приют христианина, место отдыха. И символом этого идеала стали дом, семья и жертвенная любовь.
Эти два рассмотренных нами примера, столь отдаленные друг от друга во времени и пространстве, показывают, какими путями человеческие порывы и энергия направлялись в христианское русло. Более того, они говорят, как сама система спасения адаптировалась к различным ситуациям. В то время как христианский труд во спасение всегда имел одну и ту же цель — приблизиться к Богу, уподобиться Христу, и некоторые средства достижения этой цели оставались неизменными (например, таинства, молитва, изучение Писания) — в различных исторических условиях его формы изменялись, хотя и сохраняли свою изначальную структуру. Смиренный паломник часто шел к своей цели очищения вдали от близких и друзей. Но в Испании XII в. рыцарь-пилигрим стремился приблизиться к Христу, используя для этого другие традиционные способы: не только соблюдая обычаи и почитая святые мощи, но и действуя по примеру воинственного св. Иакова. Он не удалялся от мира, а включался во всемирную борьбу с мусульманством. Итак, каналы спасения — таинства, мощи, паломничества, способствовавшие очищению души и тела, — не уступали по значению героям типа Карла Великого и Роланда и, таким образом, духовное вечное и преходящее земное могущество объединялись.
У Лаймана Бичера был совершенно иной подход к христианству. В его понимании духовную силу можно было черпать в учении и нравственной дисциплине, духовные реликвии и таинства его не интересовали. Путешествие паломника (как в популярной пуританской работе Джона Баниана «Путь пилигрима») заключалось во . внутренней борьбе с грехами и соблазнами. Но и он верил  в создание христианского государства и победу над неверными, считая таковыми католиков; и у него были свои битвы, но орудием Бичера было слово, а не меч. В то время как средневековые христиане посещали места для паломничества, Лайман Бичер призывал своих коллег открывать христианские школы и создавать различного рода объединения с тем, чтобы они привносили в общество нравственность и правильные общественные нормы и поддерживали христианские принципы в политике. Дочь Бичера Гарриет заимствовала у пуританства повышенное внимание к внутреннему совершенствованию, а не к ритуалам, видя в нем способ духовного развития. Но она понимала этот процесс более эмоционально, ее целью было увеличение душевной чуткости, а не распространение нравственных норм и постулатов веры. Молитва и контакт с идеальными героями, олицетворявшими любовь и доброту, давали человеку духовные силы, делавшие его похожим на Христа, необходимые ему для борьбы со злом этого мира (например, рабством). Иногда нельзя было обойтись без политической борьбы, но обычно она приобретала форму проявления сердечной доброты там, где она требовалась. Установление Божьего владычества на земле подразумевало не столько создание христианской легальной политической системы, сколько расширение круга любящей семьи, в который в идеале должен был войти весь мир. Эти представления, разумеется, были очень далеки от средневековой модели распространения христианского владычества; но они и не были отходом от главной линии.
Во всех случаях мы видим согласованность с основной системой спасения. Она начинается с первичного «труда во спасение», отправной точкой в котором служат покаяние и крещение, а затем развивается в направлении духовного очищения и наполнения жизни христианским содержанием. В контексте установившейся традиции покаяние и крещение почитаются за само собой разумеющиеся акты. А личный труд, который следует за ними, может принимать различные формы. Для паломника — это очищение, для пуританина последнего периода — учение и личная дисциплина, для христианина-евангелиста — практика «правильных чувств». Эти личные усилия на ниве очищения закладывают основу в приготовлении мира к пришествию Мессии. В XII в. церковь считала, что она сама являет собой продолжение Христа, с Его трудами, она распространяла по Европе владычество Святого Духа, при необходимости прибегая для этой цели к войнам, но эти войны велись святыми рыцарями, преданными святому делу. К XIX в. подобные средства сделались неприемлемыми для общества в целом. Но проповедование и учреждение христианских организаций являлись средствами религиозной борьбы в протестантской Америке, в которой воинами служили преданные своему делу пасторы и прихожане церквей. В более феминизированном понимании Гарриет Бичер, политика и учреждения являлись вторичными по отношению к развитию собственных чувств и исследованию своей души, но цель преследовалась та же — расширять влияние христианства все дальше, чтобы в итоге охватить им весь мир. Таким образом, христианская система спасения вновь и вновь повторяет себя в различных формах. Индивиды стремятся к личному превращению и очищению, к достижению более высоких идеалов  и подобия Христу, прибегая для этого к таинствам, а также к средствам, предписываемым традицией. Затем — вместе — верующие стремятся к тому, чтобы подчинить мир христианским формам жизни. Индивидуальное развитие как подражание Христу и реформация общества, согласно христианским идеалам, продолжают укреплять систему христианского спасения в разнообразных исторических условиях.

Глава 19. Выводы

Итак, мы прошли в некотором смысле по всему кругу. Рассматривая христианство в историческом аспекте, мы проследили, как апокалипсическая еврейская секта, ожидавшая возвращения Мессии и соблюдавшая в повседневной жизни возвышенные духовные правила, развилась в религию великой империи. На каждом этапе ее истории находились люди, стремившиеся поднять религиозное служение и веру на более высокий уровень, достичь большей святости. К этому стремились египетские монахи IV в., сирийские праведники IV—V вв., воинствующие иконоборцы и монахи в Восточной империи и бенедиктинцы в Западной Европе VIII в., монахи Клюнийского монастыря с X по XII в.; и так продолжается по сей день, когда их эстафету приняли, например, пятидесятники. Христиане, как поддерживавшие ортодоксальную церковь, так и критиковавшие ее, стремились к более возвышенной духовности, желая обрести ее и, как правило, даровать всем христианам и всему обществу в целом.
Если мы будем рассматривать основные структуры христианства, то обнаружим то же движение к очищению и совершенству. Значение крещения уменьшается, как только это таинство утрачивает свою важность для отделения христианина от нехристианского мира. Чтобы сохранить святость евхаристии, от нее отодвигаются на некоторое удаление и украшают ее эффектными обычаями. Покаяние приобретает значение центрального таинства, когда христиане начинают ощущать, что они несут на себе слишком много мирских грехов. Постоянной заботой христианина становится получение прощения грехов. Реформаторам шестнадцатого столетия вся система кажется порочной; слишком большой упор делается на «трудах», на том, что индивид делает ради себя. Они требуют возвращения к изначальной евангельской чистоте и к установлению внутренних взаимоотношений, связывающих индивида с Богом. В новейшее время поиск духовных ценностей в собственной душе становится новым направлением очищения.
Мы детально рассмотрели динамику этого процесса на двух примерах (см. главу 18), наблюдая, как каждый новый взрыв энергии укрощался и направлялся в определенное русло к духовному совершенству, для чего христианские идеалы подвергались пересмотру. Даже на том этапе истории христианства, когда оно, утратив былое единство, распалось на многочисленные ветви, когда структуры, казавшиеся стойкими, потеряли свою жизнеспособность, усилия, направленные на достижение более высокой духовности, не прекратились. Один из основных постулатов раннего христианства гласит, что, ввиду того что Иисус принял смерть за грехи человечества, спасение возможно. Мы же интерпретировали его   в   том   смысле,   что   возможно   духовное   превращение:   можно приобщиться к более высокой духовности, достичь почти полного совершенства и приблизиться к Божественному.
Но акцентирование внимания на трансформирующей энергии христианства чревато для него потерей четкости и определенности. В той или иной степени динамика свойственна всем религиям. Тяга к святости, стремление к совершенству, элементарное желание «вести хорошую жизнь» являются атрибутами религиозного порыва. Христианство имеет под собой ту же основу, но для него характерны определенные особенности. Церкви утверждают, что для достижения совершенства необходимо не только переменить свое поведение, но и вообще изменить свою сущность. В частности, это касается ослабления внимания к материальной стороне жизни и обращения к ее духовной стороне. Эта черта проявилась особенно сильно в аскетических ветвях христианства, но она присутствует и в любой его ветви. Христиане зачастую вступают в битву с материальным, с «плотью», которая стоит на пути духовного. Более того, христиане утверждают, что такой отказ от материального и поворот к духовному возможны лишь благодаря искупительному, спасительному акту Господа Иисуса Христа. Предоставленные сами себе, люди вязнут в тенетах греха и соблазна, так как их дух глубоко поражен грехом. Великая тайна христианства — Иисус смог освободить от греха тех, кто верит, благодаря чему возможна полная и совершенная духовная трансформация, такая, что на душе как бы не остается ни одного рубца (это протестантская точка зрения. — Прим. ред.).
Итак, центральная тема христианства переплелась с верой в то, что приход Христа в этот мир, Его смерть и воскресение были необходимы. Эта тайна не поддается разгадке посредством здравого рассудка, в нее надо только верить. И она превращается в образец. Самопожертвование, следование по пути Христа оказывается важнейшей добродетелью во многих ветвях христианства. Идея и практика жертвенности имеют большое значение во многих религиях, а христианство, безусловно, заимствовало их в иудаизме. Но образ личной жертвенности доминирует в христианстве больше, чем в других вероучениях. Мученики первых веков христианства, монахи от Антония до Франциска, пиетисты, завороженные кровью Христа, Гарриет Бичер-Стоу с ее самоотверженными, всепрощающими и исполненными любви персонажами имеют перед собой в качестве образца Иисуса, страдающего на кресте. Идея святости в христианстве зачастую переплетается с идеей личной жертвы, будь то собственность, или желания, или сама жизнь.
Но в своей многовековой истории христианство претерпело огромные изменения. Можно спросить, имеет ли самопожертвование в наши дни ту же важность, какую видели в нем сто или пятьсот лет назад. Можно также спросить, верит ли современный христианин в великую тайну искупительной смерти Христа или видит в Нем главным образом лишь выдающегося проповедника? И, если говорить о движении к совершенству, существует ли к нему лишь один, христианский путь? Пожалуй, сейчас действует слишком много церквей, и каждая из них предлагает собственную модель христианской жизни. Таким образом, проблемы современного христианства заслуживают обсуждения или, по крайней мере, требуют максимально точной формулировки. Потому что, по сути, эти проблемы не являются особенностью нашего времени; аналогичные вопросы можно найти на всем протяжении истории христианства. Вероятно, наиболее актуальной проблемой христианства является феномен религиозного плюрализма как в христианстве, так и за его пределами. Эта проблема не нова, многообразие ветвей в рамках христианства столь же старо, сколь и оно само, и христианство всегда развивалось в окружении множества других религий. Новым явлением (оно обозначилось с конца XVIII в.) является терпимость к другим формам христианства и готовность сосуществовать с ними. В то время как христиане прошлого готовы были отчаянно бороться, чтобы утвердить превосходство своей веры, доказать, что лишь она является единственно правильной, современный христианин спокойно принимает факт существования разнообразных других ветвей христианства. Внешне эта тенденция выразилась в появлении экуменического движения, объединения церквей для обмена идеями и сотрудничества в областях, где можно достичь единодушия. В начале нашего века ряд американских конфессий образовал Федеральный совет церквей (Federal Council of Churches), который позднее был реорганизован в Национальный совет церквей (National Council of Churches). Co временем эта организация объединилась с церквами других стран, в результате чего образовался Всемирный совет церквей (World Council of Churches). Этот совет объединяет не все деноминации, некоторые, более консервативные, создали собственные альтернативные организации. В любом случае экуменический дух присутствует в современном религиозном мире, а сотрудничество церквей позволило развить социальную работу и миссионерскую деятельность в той мере, какая была бы невозможна для отдельных церквей.
Но экуменическое движение затеняет главный вопрос, в котором коренится эта проблема: вопрос истины. Существует ли в христианстве единственная теология или единственный образ мышления? Есть ли один путь к Богу, который вернее всех остальных? Можно ли выделить несколько основных положений, без признания которых нельзя быть подлинным христианином?
Это особенно важно для тех религий, которые делают упор на доктрине. Но в настоящее время к новому соглашению не стремятся ни теологические факультеты семинарий, ни епископы, ни миряне, регулярно исполняющие обряды. Церкви, за исключением основных ортодоксальных ветвей христианства, перестали полагаться на доктрину, так что нововведения не могут возникнуть в результате великих теологических исследований, синтезирующих достижения прошлого. Кроме того, у христиан вновь проснулся интерес к обряду, что стало особенно заметно после второго Ватиканского собора (1962—1965 гг.); возможно, основой для объединения могут послужить древние таинства. Но определенность в этом вопросе отсутствует. Трудно сказать, ощущают ли христиане сильную потребность в достижении большего единства в вере.
Важность этой проблемы усиливается в условиях увеличения количества нехристианских религий в Европе и США. Этот плюрализм более высокого порядка заставил христиан больше узнать о других религиях мира. Когда в 1893 г. Всемирный парламент религий (World Parliament of Religions) собирался в Чикаго, большинство христианских лидеров, присутствовавших на нем, пребывали в полной уверенности, что христианство является самой передовой религией мира. В последнее время в условиях, когда в обществе проснулся живой интерес к другим религиям, распространились совершенно различные представления о природе Вселенной   и   человека,   цели   человеческой   жизни   и   средствах   ее достижения, христианские ученые и проповедники изменили свое мнение по этому вопросу. Сейчас уже не так легко утверждать, как это сделал Оригон в III в., что христианство являет собой вершину цивилизации. Теперь возникают основания спросить, предлагает ли христианство достаточно определенный путь спасения, отличный от путей, предлагаемых иными религиями, и может ли оно претендовать на особое положение. Более того, современное отношение терпимости едва ли позволяет говорить о превосходстве христианства. В то время как в средние века споры между иудеями, христианами и мусульманами имели целью одержать победу над представителями других вероучений, современные христиане и представители иных конфессий склонны считать, что люди вольны выбирать религию соответственно своим вкусам. Это не очень хорошо согласуется с верой в то, что Христос пришел, чтобы спасти все человечество, что христианские представления универсальны, пригодны для всех времен и людей. Но это один из признаков развития современного менталитета, способность видеть христианство одной из мировых религий.
Другой вопрос, связанный с проблемой плюрализма, но стоящий особняком, — это неверие. Как говорилось раньше, христианство в значительной мере зависит от веры, являющейся неотъемлемой частью этой религии, веры, соответствующей определенному символу веры или доктрине, посредством которой в религию вовлекается интеллект. В последние несколько столетий был сделан значительный вклад в философию и естественные науки, в связи с чем некоторые основополагающие доктрины, в которые христиане верили веками, оказались поставлены под сомнение. В связи с разработкой эволюционной теории в геологии и биологии возник вопрос о том, содержит ли Библия истины, которые должны пониматься буквально. Этот вопрос касался в первую очередь истории сотворения мира, а результаты многих археологических и исторических исследований заставляют предположить, что многочисленные места в Библии скорее представляют собой легенды, или во всяком случае библейская история несет очень значительный отпечаток личного мировоззрения ее авторов. Некоторые высказывания Иисуса являются скорее не его словами, а выражением мнения церкви. Общее научное мировоззрение, с характерной для него верой в законы природы, заставило многих христиан сомневаться в чудесах, которые творил Иисус, и случаях Божественного вмешательства в такие события, как, например, рождение Богоматери и непорочное зачатие.
Такой вызов вере не является новым. В XII—XIII вв. введение теории Аристотеля в курс учебных заведений вызвало не меньший фурор, чем современные достижения в области естественных наук. Идеи древнегреческих философов представляли, как тогда казалось, угрозу для самих основ христианства. Возникшие проблемы разрешил Фома Аквинский, сделавший новый по тем временам, смелый синтез, суть которого состояла в том, что, сохраняя христианские доктрины, он связал их с сильными сторонами философии Аристотеля. Сегодня не ясно, удастся ли, применив новую философскую стратегию, сохранить доктрины в их классической форме. Сами доктрины могут нуждаться в новой интерпретации, основанной на новом научном знании о скрытом значении мифов и преданий; например, на них могут повлиять новые психологические теории, касающиеся воздействия религиозных символов и обрядов на человеческое сознание. Таким образом, современное положение, связанное с вызовом, адресованным религии, напоминает ситуацию XII в.: крупная работа в области просвещения приветствовалась бы как семинариями, так и верующими мирянами.
Можно было бы рассмотреть еще многие спорные вопросы, но мы ограничимся одним: проблемой личного христианского опыта. Как мы уже отмечали, со времен Реформации, а особенно в последние двести лет христиане сосредоточили свое особое внимание на личном духовном опыте, который стал считаться центром, а возможно, и мерилом христианства. Это привело к распаду традиционных сообществ и отходу от понимания церкви как корпоративного органа и породило возможность свободного выбора своей церкви, что в свою очередь подкрепило тенденцию к развитию плюрализма в христианстве. Эта тенденция таит в себе опасность для традиционной модели христианской церкви. Но само христианство личного опыта заключает в себе проблему. Опыт, по самой его природе (за исключением телепатического восприятия), не может передаваться непосредственно; его можно передать через язык, жест или произведение искусства. Сильные чувства, глубокие религиозные переживания, по наблюдению великих мистиков, очень трудно передать. Развитие религиозного опыта и формирование его стадий представляют собой диаметральную противоположность идеальному процессу, а именно каждый находит свой путь к Богу. Таким образом, мистические стадии сделались жестко формализованными, а свидетельства о духовном возрождении, распространившиеся в XIX в., превратились в клише. Некоторые современные христиане откликнулись на эти изменения тем, что обратились к этике как сущности религии. Другие же просто пренебрегли этой проблемой, полагаясь на то, что каждый человек проявит искренность, говоря о своей вере.
Но речь идет не об искренности, а о духовном росте. Можно быть откровенным, говоря о своих чувствах, и при этом не знать, что с ними делать, как их использовать на практике, и единственным способом в таком случае оказывается тот, который предписывает верующему его окружение. Результатом этого феномена может являться, а зачастую и является то, что вера и обычаи приобретают заметно конформистский характер даже в том случае, когда каждый в группе молится индивидуально. Эта проблема существует, разумеется, в каждой религии, основанной скорее на личном опыте, а не на каком-либо общепринятом ритуале или событии, которое пережили все. В других религиях, например в буддизме, для решения этой проблемы вводится дополнительный фактор: помощь духовного учителя. Учитель, поддерживающий со своим учеником тесный контакт и при этом являющийся гораздо более опытным в вопросах исследования своей внутренней жизни, может руководить духовным развитием. В христианстве аббат часто играл подобную роль по отношению к монахам; у мистиков обычно были свои кружки, в которых один человек руководил остальными; у пуритан подобная роль отводилась пастору. (В сегодняшнем светском мире внутренней жизнью человека руководит психотерапевт, но эта функция не всегда подразумевает духовное развитие.) Но в большинстве современных форм христианства человек обычно бывает лишен квалифицированного духовного руководства. Отсюда зачастую проистекают конформизм, поверхностность и в конечном счете неудовлетворенность. Современное христианство часто компенсирует эту неудовлетворенность развитием внешней деятельности:  миссионерской, благотворительной, организацией различного рода встреч и т.п. Трудно сказать, перерастет ли в ближайшие годы подобная неудовлетворенность в серьезную проблему.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Религиоведение