Коростовцев М. Религия Древнего Египта

ОГЛАВЛЕНИЕ

Идея загробного суда

По мнению древних египтян, гарантами вечной жизни в загробном мире были ритуальная чистота (тщательное соблюдение ритуала) и всемогущая магия. Следует подчеркнуть, что ритуальная чистота не имеет ничего общего с чистотой нравственной, это не этическая категория. Ритуальная чистота не тождественна, разумеется, чистоте физической, но, несомненно, имеет с ней точки соприкосновения. В "Текстах пирамид", например, говорится о том, что великие боги собственноручно занимаются туалетом умершего фараона: "[Бог] Хор вытирает ему тело, [бог] Тот - ноги" (Руr., § 519). От входящего в храм или в гробницу настоятельно требовалась ритуальная чистота и в связи с этим выполнение тех или иных обрядов очищения. Для ритуальных очистительных церемоний использовался натрон (природная сода). Натрон применялся также для очищения рта и для изготовления благовонных курений, но в основном он гарантировал ритуальную чистоту, которая предусматривала и обязательные пищевые табу. Так, например, надписи в известной мастаба Ти (строго говоря - Чи), гласят о том, что Ти будет судиться "перед богом великим" с каждым, кто войдет в его гробницу после принятия "нечистой пищи". Очистительные церемонии, соблюдение пищевых табу в соединении с магией призваны были устранять все ритуально нечистое, темное, злое, опасное для умершего в его загробной жизни. Знание этого открывало путь к спасению и вечной жизни, незнание же вело к погибели.

Нравственные принципы играли самую минимальную роль в определении загробной участи умершего, однако наличие их во времена V и VI. династии нельзя не отметить. В доказательство приведем несколько выдержек из текстов, начертанных в гробницах вельмож эпохи Древнего царства.

Хорошо известный вельможа Уни, служивший при двух фараонах VI династии (Пепи и Меренра), заканчивая свою автобиографию, заявляет: "Я был постоянно любим отцом своим и хвалим матерью своей, приятен своим братьям". Хенку, номарх одного из номов Верхнего Египта (ныне Дейр-эль-Гебраи), в своей надписи говорит о том, что он "давал хлеб всякому голодному в номе и одеяние нагому". Знаменитый элефантинский номарх Хархуф, современник фараона Меренра, известный своими экспедициями вверх по Нилу, к югу от первого порога, говорит о себе: "Я превосходен... любим отцом своим и хвалим матерью своей, постоянно любим всеми своими братьями. Я давал хлеб голодному и одеяние нагому... Я говорил хорошее и повторял желаемое. Я никогда не сказал ничего плохого о ком-либо власть имущем, [ибо] я хотел, чтобы мне было хорошо у бога великого. Я никогда не разбирал дела двух братьев так, чтобы лишить сына собственности его отца". Аналогичные высказывания мы находим в посмертных автобиографиях вельмож Пиопи-нахта и Шеши, что указывает, несомненно, на типизацию" выражений в подобных надписях. Ограничимся этими, достаточно характерными текстами, количество которых при желании нетрудно умножить.

Независимо от того, насколько эти утверждения соответствовали действительности, нельзя не признать, что они неопровержимо свидетельствуют о существовании в эпоху Древнего царства вполне сложившихся определенных представлений об идеальном нравственном облике сановника. Французский египтолог Фр. Дома вполне правильно отметил, что всякое общество оценивается не только в связи с тем, что оно фактически собой представляет, но и в связи с тем, к чему оно стремится". Очень любопытно в этом плане признание Хархуфа: "Я хотел, чтобы мне было хорошо у бога великого". Следовательно, Хархуф и иные египтяне того времени уже начали думать о том, что поведение смертного на земле божеству не. безразлично. В "обращении к живым" в разных гробницах умерший неоднократно грозится судиться с нарушителями ритуала перед "богом великим". Таким образом, нарушение не этических норм, а ритуала является пока основанием для привлечения нарушителя к ответственности перед судом "бога великого". (Впервые такого рода заявления встречаются в мастаба конца IV династии, времени фараона Менкаура - Микерина.) Однако вопросы нравственности все же сопутствуют основной проблеме отношения человека к ритуалу, как это видно из надписи Хархуфа.

В дальнейшем, начиная с Первого переходного периода, удельный вес элементов этики в заупокойных текстах становится все более значительным. Этой проблеме посвящена новая работа немецкого египтолога Грисхаммера, собравшего и исследовавшего все данные о загробном суде, содержащиеся в "Текстах саркофагов" (начиная с Первого переходного периода и кончая временем Среднего царства). В этих текстах нет еще развернутой картины загробного суда, как в знаменитой 125-й главе "Книги мертвых", но развитие идеи загробного суда явно намечено. Суд этот происходит либо на небе, либо в божественной ладье бога солнца, либо на потустороннем острове Огня, в месте обитания умерших, либо, как это ни странно, в Гелиополе или Абидосе. Судьи - боги Ра, Атум, Геб, Шу, Тот, Анубис и ряд других, но чаще всего - Ра и Осирис. В "Текстах саркофагов" уже упоминается психостасия (взвешивание сердца) как способ определения нравственного облика человека в его земной жизни. В одном из текстов (СТ, IV, 298а-301а) весы олицетворяет божество, в другом (СТ, I, 181 а-е) весы, обращаясь к умершему, изрекают: "Твое зло изгнано [из тебя], твои прегрешения уничтожены теми, кто взвешивает на весах в день учета свойств [человека]", - иными словами, результат психостасии в пользу умершего как бы заранее предрешен (исход, получивший полное и окончательное право гражданства позже, в 125-й главе "Книги мертвых").

Необходимо попутно отметить, что в Первый переходный период идея загробного суда проникла и в дидактическую литературу. В уже упоминавшемся "Поучении Мерикара" загробному суду посвящен небольшой абзац: "Судьи, судящие грешников, не будут снисходительны в день суда над несчастными (54) в час отправления своих обязанностей. Горе тому, кто будет обвинен как сознающий [свой грех?].

Не надейся на долгие годы (55), ибо обозревают они время всей жизни как [один] час, а он (человек. - М. К.) остается [жить] после погребения - складываются его поступки рядом с ним как [его] имущество, и (56) вечно пребывание там. Безумен тот, кто отнесся легкомысленно к этому. Но тот, кто достиг этой [вечной жизни], не совершив плохого, будет пребывать там, как бог (57), выступая смело, как владыка вечности".

Разночтения трудного места ("как [его] имущество") отнюдь не мешают пониманию смысла абзаца в целом: идея загробного суда прочно укоренилась в представлениях египтян того времени (конец III тысячелетия до н.э.). Нельзя не согласиться с Д. Мюллером в том, что в религиозных воззрениях египтян совместились два противоположных начала - примитивный взгляд на посмертное бытие как на подобие и продолжение земной жизни и убеждение в существовании загробного суда. Как могло возникнуть это противоречивое единство? Так же как построенные на противоречии представления христиан о загробной жизни, требовавшие соблюдения погребального ритуала (отпевание умершего, панихида, молитвы о даровании вечной жизни и т. п.) и вместе с тем предполагавшие, что бог воздает, умершему по его заслугам в земной жизни и в соответствии со своим божеским милосердием.

По сути дела, перед нами стихийно возникшая борьба двух исключающих друг друга религиозных принципов - принципа продолжения физической жизни в гробнице и принципа загробного суда. Эти принципы восходят к двум разным уровням религиозного мышления, и вытеснение первого вторым в процессе борьбы - явление вполне закономерное. Сама по себе идея справедливости, умещавшаяся сначала в рамках ритуальности, обрядности, магии, постоянна, она освящена традицией. Но традиция на каком-то этапе перестает удовлетворять возросшим духовным потребностям общества. Возникают новые потребности, уже этического порядка, они-то и отражены в так называемых заупокойных идеальных автобиографиях умерших вельмож. В земной жизни общество требовало от них соблюдения определенных моральных норм; естественно, что требования эти были распространены и на загробную жизнь: ведь потусторонний мир был отражением реального соотношения социальных сил на грешной земле. В поучении, адресованном Мерикара, будущему фараону, царственный отец поучает сына: "Не делай различий между сыном знатного (62) и [человеком] низменного происхождения. Приближай к себе человека соответственно его способности". Если подобного рода нравственные принципы были обязательными на земле, следовательно, и загробная жизнь не могла мыслиться без учета личных достоинств или пороков человека.

Итак, с конца эпохи Древнего царства наблюдается вполне ощутимое взаимопроникновение двух, казалось бы, взаимоисключающих принципов - ритуального и этического. И это вовсе не результат якобы свойственной египтянам алогичности - приблизительно такой же путь развития прошли и аналогичные христианские представления.

Какова же была дальнейшая эволюция идеи загробного суда? Наиболее полное свое выражение она нашла в 125-й главе "Книги мертвых", большой композиции магических и ритуальных текстов (первые свитки ее восходят к XVIII династии). Вполне понятно, что глава, основанная в значительной мере на нравственных принципах, резко выделяется в сборнике текстов магического назначения. Этой главе и ее значению в истории египетской культуры посвящено много научных и научно-популярных трудов.

125-я глава "Книги мертвых" "в образе и слове представляет великую драму загробного суда и взвешивания сердца: в ней приводятся речи и судимого, к судей, и присутствующих богов и изображается на большой картине самое действие (так называемая психостасия)... Теперь, наряду с магическими средствами достижения загробных благ, как будто и считаются необходимыми и нравственные требования, безупречная земная жизнь. Покойный входит в чертог Правосудия и произносит сначала пред Ра и его Эннеадой, а впоследствии перед Осирисом речь, в которой уверяет, что он не творил таких-то и таких-то грехов, потом делает то же перед 42 судьями, из которых каждый ведает особым грехом, наконец, в третий раз, уже будучи оправданным, настаивает на своей праведности при выходе из зала и ведет диалоги странного магического характера с привратниками, дверями и докладчиками... Умерший, ссылаясь на знание имен судей, делает их для себя безопасными и превращает свои оправдания в магические формулы, заставляющие признать его невиновность. Всякий египтянин с этой главой в руках и на устах оказывался безгрешным и святым, а 30-й главой он магически заставлял свое сердце не говорить против него дурно, т. е. насиловал свою совесть. Таким образом, вся глава была просто талисманом против загробного осуждения и после нее, как и после многих других глав, имеется приписка - рецепт, как ее приготовлять и какие преимущества она сообщит, если ее иметь при себе; и по заглавию она освобождает от всех грехов. Так были уничтожены высокие приобретения нравственного порядка, и Книга Мертвых оказывается свидетельством и об их наличности, и об их печальной судьбе. Это - магическая книга, по преимуществу переполненная не только текстами, но и приписками-рецептами, иногда очень длинными, иногда дающими только непонятные слова, - предшественники гностических и более поздних таинственных имен, которыми особенно богата современная Абиссиния, где имеется даже и своя Книга Мертвых, несмотря на христианский облик, весьма близкая по тону, духу и назначению к египетской". Против всех этих слов ничего нельзя возразить. Однако вердикт Б. А. Тураева, гласящий о том, что были "уничтожены высокие приобретения нравственного порядка и Книга Мертвых оказывается свидетельством и об их наличности, и об их печальной судьбе", все же слишком суров и вызывает серьезные возражения. В самом деле, разве не такое же противоречие между религиозным ритуалом и этикой мы видим в христианстве, как было уже подчеркнуто?

Если в 125-й главе "Книги мертвых" очень важную, можно сказать основную, роль играет загробный суд, основанный на нравственном принципе, то магия, пронизывающая всю "Книгу мертвых", в этой главе призвана не допустить неблагоприятного для умершего приговора суровых загробных судей. Но магия не отменяет суда, как такового: умерший так или иначе обязан предстать перед судом и заявить, что таких-то и таких-то грехов он не совершал. Эта так называемая в науке негативная исповедь (название не совсем удачно). Здесь нет ни возможности, ни необходимости входить в детали идеи загробного суда, подробно освещать ее историю. Ограничимся самым кратким описанием этого суда по спискам 125-й главы "Книги мертвых" XVIII династии (в последующие времена эта глава становится канонической).

Суд происходит в Чертоге Двух Истин (Обеих Маат). Умерший вступает в этот Чертог, где заседает загробный суд в полном составе во главе с "великим богом", т. е. с Ра. Здесь же молча и пассивно присутствует царь преисподней, бог Осирис, и еще 42 сверхъестественных существа. Каждое из этих демонических существ "ведает" тем или иным грехом, именно они и "разоблачают" подсудимого. Вступив в Чертог Двух Истин, умерший приветствует "великого бога", а затем произносит свою "негативную исповедь". Она настолько интересна, что ее необходимо привести полностью. "Я не совершил несправедливостей против людей; я не был жесток к животным; я не совершал грехов в Месте Истины; я не пытался узнать то, что еще не стало; я не был безразличен, видя зло; я не был... мое имя не было сообщено водителю Ладьи; я не богохульствовал; я не отнимал [ничего] у бедняка; я не нарушал божественного табу; я не вредил служителю в глазах его хозяина; я не отравлял; я не заставлял [никого] рыдать; я не убивал; я не приказывал убивать; я никому не причинял страдания; я не преуменьшал пищевые доходы храма; я не портил хлеба для богов; я не крал печенья [поднесенные] для умерших; я не был педерастом; я не предавался прелюбодеянию в святилище моего городского бога; я не увеличивал и не уменьшал никаких мер; я не изменял [площади] аруры; я не обманывал и на поларуры; я не увеличивал веса гири; я не надувал на весах; я не отнимал молока от уст младенцев; я не лишал мелкий скот пастбища; я не ловил птиц [предназначенных] богам; я не удил их рыбу; я не устанавливал заслонов для [отведения] воды; я не тушил горящего [на алтаре] огня; я не нарушал мясной пост; я не останавливал скот... я не задерживал выхода бога [из храма]". В этой "негативной исповеди" содержится целый моральный кодекс, нарушения которого карались загробным судом. Это типичный для того времени перечень грехов - ритуальных и собственно нравственных, которых должен был избегать египтянин времен Нового царства, ибо они препятствовали достижению вечной жизни.

После "негативной исповеди" подсудимый обращается к каждому из 42 божеств-демонов, торжественно заявляя, что он не совершал греха, которым "ведает" данное божество. Вооруженный магическим знанием имен этих демонических существ, подсудимый обезоруживает их, и они не смеют выступить против него. Результат взвешивания записывает бог Тот или бог Анубис, провозглашающие решение суда - оправдательный приговор, освобождающий умершего от возможной страшной казни, - быть окончательно истребленным страшным чудовищем ("пожирательницей"), присутствующим здесь же, рядом с божественными весами.

Боязнь отдельных членов суда быть разоблаченными подсудимым вследствие его магического знания как будто бы снижает нравственный уровень суда. Однако это не совсем так. Наш современник, французский египтолог П. Баргэ" переводчик и исследователь "Книги мертвых", пишет во введении к ее французскому переводу: "Для египтянина, надо полагать, важно было, чтобы суд был вполне справедлив: оценивая власть магии защитной, он вместе с тем опасался магии зловредной, магии опасной. Если в большой сцене суда (гл. 125) чаши весов, на одной из которых находится сердце, а на другой - Истина (изображение богини Маат или ее символ), помещены на одном уровне, то отнюдь не для того, чтобы магической силой изображения принудить суд во что бы то ни стало вынести оправдательный приговор умершему; это изображение имеет в виду магически оградить умершего от несправедливого суда, могущего вынести отрицательное решение в результате козней зловредного врага". В подтверждение своего вывода автор ссылается на 90-ю и 14-ю главы, в которых умерший просит "повелителя Истины" (т. е. великого бога Ра) защитить его от клеветы. В 30-й главе "Книги мертвых" умерший увещевает свое сердце не давать против него отрицательных показаний: "Не выдумывай против меня клеветы перед великим богом, владыкой Запада! Ведь от твоего благородства зависит признание меня праведным".

На представление о загробном суде, несомненно, наложили отпечаток реальные земные нравы, в том числе судебные - процветающая среди судей коррупция. Об этом свидетельствует замечательная молитва верховному богу Амону (папирус Анастаси II, XIII в. до н.э.): "Амон, отверзни ухо свое (8,6) тому, кто одинок в суде, кто беден, а не богат. Когда суд отбирает у него серебро и золото (8, 7) для писцов, циновку и одеяния для чиновников, Амон может воплотиться в везира (9, 1), чтобы освободить бедняка, и бедняк может быть освобожден: бедность может превзойти богатство".

Возникновение идеи загробного суда, основанного на нравственных принципах (даже при возможности магического воздействия на суд со стороны подсудимого), несомненно, очень значительное явление в истории религиозной жизни человечества. И именно египтянам принадлежит, по-видимому, приоритет в этом. Пробив себе путь в гуще ритуальных и магических воззрений египтян на загробную жизнь, морально-этический элемент стабилизировался, обрел право на существование. В самом начале господства Лагидов в Египте, в царствование Птолемея I Сотера, жил верховный жрец бога Тота в Гермополе Петосирис (IV в. до н.э.). В его гробнице множество магических заупокойных текстов. В тексте № 81, в строках 18-22, говорится: "Там (т. е. в потустороннем мире. - М. К..) нет различия между бедным и богатым... нет никого, избавленного от приговора суда. Когда великий собачеголовый [бог] Тот восседает на трон, он готовится судить каждого человека по делам его, совершенным им на земле". Эти слова свидетельствуют о весьма существенных изменениях во взглядах египтян на загробную жизнь: богатство и связанный с ним в той или иной мере ритуал погребения утрачивают свой смысл, становятся чем-то второстепенным, ибо после смерти "нет различия между богатым и бедным" и все в равной мере ответственны перед богом за свою земную жизнь. Сопоставляя эти слова с молитвой богу Амону из папируса Анастаси II, трудно не уловить внутренней связи между ними - в обоих случаях именно божество устанавливает справедливость - на земле и в загробном мире. Вера египтян в справедливость, если не на земле, так в загробном мире, несомненно, предвосхищает одно из основных представлений христианства об участи людей после смерти. "...Христианство, - а в силу исторических предпосылок иначе и не могло быть, - хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти..." - указывал Энгельс. Как видим, эта идея созревала и у египетских теологов, отражая, безусловно, чаяния широких масс. В ходе истории эта идея развивалась и крепла. Известному английскому египтологу Ф. Гриффису принадлежит перевод демотической рукописи, впервые изданной им под заглавием "Сказки о верховных жрецах Мемфиса". В "Сказках" два повествования: в первом, относящемся к III в. до н.э., рассказывается о старшем сыне Рамсеса II Сатни-Хаэмуасе, верховном жреце бога Пта, и его необычайных похождениях; во втором, относящемся к 46-47 гг. н.э., - о сыне Сатни-Хаэмуаса, Са-Осирисе (в переводе это имя значит "сын Осириса"). Нас интересует второе повествование. В самом начале его сообщается, что у Сатни-Хаэмуаса и его жены Мехит-Усхет после многих лет бездетности родился мальчик. В соответствии с вещим сном его назвали Са-Осирис. В заключение сказки говорится о том, что этот мальчик был не кто иной, как умерший полторы тысячи лет назад знаменитый колдун и волхв, снова посланный жить на землю самим царем мертвых, богом Осирисом. Маленький Са-Осирис быстро рос и мужал. Отданный в школу, он сказочно быстро превзошел в своих познаниях учителя-писца. Затем маленький Са-Осирис стал читать заклинания вместе с писцами из "дома жизни" при храме бога Пта, и все, кто его слышал, поражались его мудрости. Тогда его отец стал приводить его на празднества к фараону, где Са-Осирис состязался в знаниях с чародеями фараона и побеждал их. Интересно привести параллель из Евангелия от Луки (гл. 2, 46-47): двенадцатилетнего Христа, пришедшего с родителями в Иерусалим и потерявшегося в городе, "через три дня нашли в храме сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушающие его дивились разуму и ответам". В апокрифическом Евангелии от Фомы этот же сюжет разработан подробнее.

Та же аналогия прослеживается при сравнении сказки о пребывании Сатни-Хаэмуаса со своим сыном Са-Осирисом в преисподней с евангельской легендой о бедном Лазаре. Приведем часть текста сказки в русском переводе: "И вот услыхал Сатни-Хемуас горестные вопли и причитания. Он посмотрел вниз с террасы своего дома и увидел, что это хоронят богача. Его везли в сторону пустыни со всевозможными почестями, под громкие причитания. Потом он второй раз взглянул вниз с террасы своего дома и увидел похороны бедняка. Его несли из Мемфиса в город мертвых, завернув в простую циновку, и никто его не провожал. Сказал тогда Сатни-Хемуас: "Да сделает Осирис, владыка Аменти, так, чтобы мне воздали в Аменти, как воздадут тому богачу, которого погребают с громкими причитаниями, и да минует меня доля того бедняка, которого несут в город мертвых без всяких почестей и церемоний!" Но маленький сын его Са-Осирие ответил ему: "Ты получишь в Аменти то, что получит в Аменти бедняк, и минует тебя в Аменти доля, которая уготована в Аменти тому богачу". Когда услышал Сатни-Хемуас эти слова своего сына Са-Осириса, опечалилось сердце его и сказал он: "Что я слышу? Неужели то слова сына, который любит отца своего?" Но ответил ему его маленький сын Са-Осирис: "Если ты пожелаешь, я покажу тебе, что уготовано в. царстве мертвых тому бедняку, о котором никто не печалится" и тому богачу, которого все оплакивают". Тогда спросил его Сатни-Хемуас: „Как же ты сделаешь это, сын мой Са-Осирис?" И ответил ему Са-Осирис: "Следуй за мной, и я покажу тебе долю каждого в царстве мертвых". И вот он взял отца своего Сатни-Хемуаса за руку и привел его в город мертвых за Мемфисом. Он привел его в незнакомое место, остановился и произнес заклинание. Земля расступилась у них под ногами, и они вошли в неведомую гробницу, высеченную в скале. Здесь было семь больших залов, и наполняли их разные люди всех званий. Са-Осирис провел отца своего Сатни-Хемуаса через три первых зала, и никто их не остановил. Когда они достигли четвертого зала, увидел в нем Сатни-Хемуас множество людей, которые сучили веревки, а ослы позади них съедали эти веревки. Еще были там люди, которые тянулись вверх и пытались достать воду и хлеб, подвешенные у них над головами. Но другие люди в то же время рыли у них под ногами ямы, чтобы они не могли дотянуться до пищи. Вслед за сыном своим Са-Осирисом Сатни-Хемуас прошел в пятый зал и увидел там чистые души на своих почетных местах. Те же, кто совершил какое-нибудь злодеяние, толпились у дверей пятого зала и молили о прощении. А нижний шип той двери торчал в правом глазу какого-то человека, который молился и громко стонал, когда дверь открывалась и закрывалась и шип поворачивался в его глазу. Потом проникли они в шестой зал, и здесь Сатни-Хемуас увидел судилище богов в царстве мертвых. Каждый бог сидел на своем месте, и привратники царства мертвых оглаша ли приговоры. Вслед за сыном своим Са-Осирисом Сатни Хемуас прошел дальше, в седьмой зал, и увидел там вели кого бога Осириса. Он сидел на троне из чистого золота, увенчанный короной Атеф. По левую руку от него стоял Анубис, великий бог, а по правую руку от него стоял Тот, великий бог, и все боги судилища царства мертвых теснились справа и слева от них. Перед ними стояли весы, на которых боги судилища царства мертвых взвешивали содеянное людьми добро и зло. Великий бог Тот записывал то, что показывали весы, а Анубис оглашал приговоры богов. Если боги решали, что злодеяния человека более многочисленны, чем его добрые дела, они отдавали его во власть Пожирательницы - собаки повелителя царства мертвых, которая разрывала на части его душу и тело, так что дыхание жизни к нему уже не возвращалось никогда. Но если они находили, что добрые дела человека более многочисленны, чем его злодеяния, они вводили его в совет богов царства мертвых и душа его отправлялась на небо и пребывала там среди чистых душ. Если же они находили, что злодеяния человека равны его добрым делам, они помещали его среди кающихся душ, которые служат богу Сокар-Осирису. И еще Сатни заметил человека благородного облика, облаченного в одеяния из тончайшего полотна. Он стоял вблизи Осириса на одном из самых почетных мест. Так смотрел Сатни-Хемуас и удивлялся всему, что видел в царстве мертвых. Но вот встал перед ним сын его" Са-Осирис и сказал ему: "Отец мой Сатни! Видишь ли ты благородного человека, облаченного в одеяния из тончайшего полотна, который стоит близ Осириса? Это тот бедняк, которого ты заметил, когда его выносили из Мемфиса, завернув. в простую циновку и которого не провожал никто. Это он? Его привели на суд царства мертвых, взвесили добрые и злые дела, совершенные им на земле, и нашли, что содеянное им добро перевешивает содеянное им зло. Однако на долю его" жизни земной, срок которой определил в своих записях Тот" досталось ему слишком мало счастливых дней. И вот повелели боги перед ликом Осириса отдать бедняку погребальное убранство того богача, которого ты заметил, когда его выносили из Мемфиса с великими почестями. И поместили бедняка среди чистых душ, которые служат Сокар-Осирису,. вблизи трона великого бога Осириса. И того богача, которого ты заметил, тоже привели на суд царства мертвых. Взвесили боги добрые и злые дела, совершенные им на земле, и нашли, что зло, им содеянное, перевешивает содеянное им добро. И тогда повелели боги покарать его в царстве мертвых. Ты видел его!.. Шип двери торчит в его правом глазу... Смотри, отец мой Сатни! Их души приходят на суд царства мертвых, и, если они творили добро на земле, здесь воздают им добром, но если они творили зло, здесь воздают им злом. Так ведется извечно и не изменится никогда".

Это исключительно интересное и поучительное место содержит последнее звено в цепи развития египетской идеи о загробном суде. Мы видим полную девальвацию ритуала и магии, полную победу нравственных принципов, перенесение искомой справедливости в земной жизни на потусторонни" мир. Необходимо подчеркнуть, что это результат естественного развития именно египетских представлений и идей, изложенных в 125-й главе "Книги мертвых", которая возникла пятнадцатью веками ранее: весы, Осирис, Анубис, Тот и т. д. Влияние христианской идеологии на эти представления исключено: египетские корни их восходят к глубокой древности, к тому же в то время, когда был написан этот демотический папирус (46-47 гг. н.э.). Евангелия еще не существовали.

В Евангелии от Луки (гл. 16, 19-25) содержится очень любопытное повествование, аналогичное только что приведенному египетскому: "Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, проходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами в лоно Авраама. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, .сказал: "Отче Авраам! Умилосердись надо мной и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем". Но. Авраам сказал: "Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь - злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь".

Ситуация и колорит в повествованиях разные, но идея одна и та же. Как она могла попасть из Египта в Евангелие от Луки? Грессман, автор специального исследования о египетской сказке и ее параллели в Евангелии от Луки, приводит ряд еврейских средневековых легенд, которые восходят, несомненно, к египетскому оригиналу, и вполне обоснованно утверждает: "Можно с уверенностью сказать, что иудейская легенда о смерти праведника и мытаря восходит к египетской сказке о нисхождении царского сына в преисподнюю. Египетские евреи перенесли ее, может быть, из Александрии в Иерусалим, тесно связанный с Александрией, может быть, из Мемфиса, где наряду с греками проживали иудеи и другие семиты".

Следует обратить внимание и еще на одно очень существенное обстоятельство. С развитием и окончательным становлением идеи справедливого загробного суда преисподняя разделяется на сферы - светлое и счастливое пространство близ богов для праведников и ад для грешников, где концентрируется все опасное и зловредное для человека в качестве заслуженного наказания, определенного приговором божественного суда. В наиболее разработанном виде это разделение представлено в сказке о нисхождении в преисподнюю Сатни-Хаэмуаса и его сына Са-Осириса. Здесь даже упоминается нечто вроде чистилища, на что нет и намека в более ранних египетских текстах. Один из сюжетов сказки (наказание грешников) перекликается с греческим мифом о муках Тантала, сына Зевса, в преисподней. Наличие греческого влияния категорически отрицать нельзя, но нельзя и доказать его. Во всяком случае, это ни в коей мере не опровергает несомненное египетское происхождение сказки о Са-Осирисе.

Представление об аде, возникшее вследствие становления идеи загробного суда, как и представления о самом загробном суде, претерпели эволюцию, на которой необходимо вкратце остановиться. Описание различных наказаний в результате загробного суда содержится в трех текстах времени Нового царства: так называемой "Книге амдуат", в композиции о загробном мире, не имеющей египетского названия, известной в науке как "Книга врат", и, наконец, в "Книге пещер" (подробно они будут рассмотрены в следующей главе). Следует отметить, что если в 125-й главе "Книги мертвых" содержится "каталог" грехов, то в этих трех композициях говорится о наказании грешников вне всякой связи с тем или иным конкретным грехом. В центре внимания грешник, как таковой.

Наказания за грехи предусматриваются различные. Прежде всего это лишение умершего погребения. Уже в "Книге амдуат" (XVI в. -до н.э.) повествуется о том, что утопленники, нашедшие могилу в водах Нила. вытаскиваются божествами на берег подземного Нила, где и предаются погребению, обретая таким образом все необходимое для вечной жизни, но это не грешники. Подобные взгляды прослеживаются и в более поздних композициях. В той же "Книге амдуат" (10-й час) говорится о грешниках, с которых восемь богов срывают погребальные пелены и обнажают "врагов, приговоренных к наказанию в Дате". Этот момент перекликается со сказкой о Са-Осирисе: в преисподней бедняк облачен в одеяние из тончайшего полотна, принадлежавшего богачу, богач же предстает без одеяния.

Осужденные грешники лишены всего, что необходимо для вечной жизни, лишены тепла и света, которое излучает каждую ночь бог Ра, появляясь в преисподней - свет и тепло предназначены для праведных. Грешников же ожидает лишь темный хаос. Они лишены всякой возможности общения с богами.

Весьма распространенное наказание грешников в загробном мире - связывание и заключение. Так, в "Книге врат" (II, 213) говорится, что "враги Осириса" связаны по четверо и по трое и бог Хор объявляет им: "Вы связаны сзади, злодеи, чтобы быть обезглавленными и перестать существовать". В "Книге пещер" (119, 3) преисподняя описана как тюрьма, из которой грешники не могут выйти.

Самым грозным наказанием грешника в потустороннем мире считалось окончательное уничтожение всего его существа - не только тела, но и души, и тени. Души грешников, в представлении египтян, существовали независимо от тела в перевернутом положении - вниз головой; они не могли воссоединиться с телом, чтобы жить полноценной загробной жизнью праведного покойника, а потому им предстояло полное и окончательное уничтожение. Одним из способов такого уничтожения было обезглавливание умершего, а также сожжение. Описаны разные варианты казни огнем: в "Книге амдуат" (11-й час) грешников сжигают в котлованах. В "Книгах пещер" (51) казнь огнем совершается в специальных котлах, в которые бросают головы, сердца, тела, души и тени грешников. Это напоминает средневековые христианские поверья. Казнь огнем, несомненно, перенесена в потусторонний мир из реальной земной жизни (время Нового царства и позже).

Остается отметить "еще одну очень любопытную деталь египетских представлений о загробной жизни. Она обнаружена К. Зете в двух свитках "Книги мертвых", относящихся ко времени после Амарны, после религиозной реформы Аменхотепа IV (Эхнатона). Во вступлении к "негативной исповеди" 125-й главы "Книги мертвых", принадлежавшей Ани (рамессидовское время), значится: "Анубис говорит богам-соседям: "Голос человека, прибывшего из Египта, знающего путь к нам и к нашему городу. Я доволен, я обоняю запах". Он говорит мне: "Я Осирис-Ани, правогласный, я прибыл сюда узреть великих богов"..." По мнению К. Зете, эта фраза дает все основания полагать, что, в представлении египтян, в преисподнюю попадали и не египтяне. К. Зете указывает и на другой текст, опять-таки из 125-й главы "Книги мертвых", где содержится следующий диалог между умершим и привратником Чертога Обеих Истин: "Привратник: Кому я должен доложить о тебе? Умерший: Богу, который на [своей] службе. Привратник: Скажи переводчику Обеих Земель. Привратник: Это бог Тот. Бог Тот: Входи".

"Обе Земли" - одно из распространенных в египетских текстах названий Египта. "Переводчик Обеих Земель" - это "переводчик Египта". На основании этого К. Зете делает вывод, что были в царстве мертвых и другие переводчики - не только Египта.

По убеждению К. Зете, это - одно из естественных последствий религиозного мышления времени Амарны. В дальнейшем подобный "космополитизм" в религиозных текстах не отмечен.

Французский египтолог Иойот заканчивает свое исследование о развитии идеи загробного суда в древнем Египте следующими словами: "Не закончим ли мы этот наш путь у ступеней наших собственных соборов?". Для каждого непредубежденного наблюдателя вклад египетского религиозного мышления в христианские представления весьма и весьма значителен...