Фрэзер Д. Фольклор в Ветхом Завете

ОГЛАВЛЕНИЕ

часть четвертая. ЗАКОН

Глава 3. САМОИСТЯЗАНИЯ В ЗНАК ТРАУРА ПО УМЕРШИМ

В древнем Израиле люди, оплакивая смерть близкого человека, имели
обыкновение проявлять свое горе самоистязаниями и выбриванием плешей на
голове. Пророк Иеремия, предсказывая грядущее опустошение Иудеи, описывает,
как народ будет умирать и некому будет хоронить мертвецов и совершать по ним
обычные траурные обряды. "И умрут великие и малые на земле сей; и не будут
погребены, и не будут оплакивать их, ни терзать себя, ни стричься ради них"
(Иер., 16, 6). Далее мы читаем у того же Иеремии, что после того, как царь
Навуходоносор увел евреев в плен, "пришли из Сихема, Силома и Самарии
восемьдесят человек с обритыми бородами и в разодранных одеждах, и изранив
себя, с дарами и Ливаном в руках для принесения их в дом господень" (Иер.,
41, 5). В знак своей скорби по поводу великого бедствия, постигшего Иудею и
Иерусалим, эти благочестивые паломники одеждой и прочими атрибутами придали
себе вид людей в глубоком трауре. Более ранние пророки также упоминают
обривание головы - правда, без увечья тела - как обычный признак горя,
разрешенный и даже предписанный религией. Так, Амос, самый ранний из
пророков, чьи писания дошли до нас, говорит именем бога о гибели Израиля
следующими словами: "И обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши в
плач, и возложу на все чресла вретище и плешь на всякую голову; и произведу
в стране плач, как о единственном сыне, и конец ее будет - как горький день"
(Ам., 8, 10). У пророка Исаии сказано: "И господь, господь Саваоф, призывает
вас в этот день плакать и сетовать, и остричь волоса и препоясаться
вретищем" (Ис., 22,12). А пророк Михей, пророчествуя о бедствиях, ожидающих
южное царство, велит народу в предвидении своего горя обрить свои головы,
как в трауре: "Сними с себя волосы, остригись, скорбя о нежно любимых сынах
твоих; расширь из-за них лысину, как у линяющего орла, ибо они переселены
будут от тебя" (Мих., 1, 16). Приведенное в этой цитате сравнение относится
не к орлу, как трактует английский перевод Библии, а к большому
ястребу-ягнятнику, у которого голова и шея лысы и покрыты пухом ~ признак,
не свойственный ни одной из орлиных пород. И после того как все эти
пророчества сбылись и вавилоняне покорили Иудею, пророк Иезекииль мог еще
писать в своем изгнании:
Тогда они препояшутся вретищем, и обоймет их трепет; и у всех на лицах
будет стыд, и у всех на головах плешь" (Иез., 7,18).
Этот обычай самоистязания и выстригания части волос на голове во время
траура евреи разделяли со своими соседями - филистимлянами и моавитянами.
Так, Иеремия говорит:
Оплешивела Газа, гибнет Аскалон, остаток долины их. Доколе будешь
посекать, о, меч господень!" (Иер., 47, 5-6). И далее тот же пророк, говоря
о разрушении Моава, вещает: "У каждого голова гола и у каждого борода
умалена; у всех на руках царапины и на чреслах вретище. На всех кровлях
Моава и на улицах его общий плач..." (Иер., 48, 37-38). На ту же тему Исаия
говорит: "...Моав рыдает над Нево и Медевою; у всех их острижены головы, у
всех обриты бороды. На улицах его препоясываются вретищем; на кровлях его и
площадях его все рыдает, утопает в слезах" (Ис., 15, 2-3).
Однако с течением времени эти траурные обычаи, соблюдение которых до
того не вызывало никаких нареканий, стали считаться варварскими и языческими
и, как таковые, были запрещены в кодексах законов, составленных к концу
еврейской монархии, а также во время и после вавилонского пленения. Так, в
книге Второзакония, опубликованной в Иерусалиме в 621 г. до нашей эры
приблизительно за одно поколение до завоевания, мы читаем: "Вы сыны господа
бога вашего; не делайте нарезов на теле вашем и не выстригайте волос над
глазами вашими по умершем; ибо ты народ святой у господа бога твоего, и тебя
избрал господь, чтобы ты был собственным его народом из всех народов,
которые на земле" (Втор., 14, 1-2). Здесь запрещение основывается на том
особом религиозном положении, которое Израиль занимает в качестве избранного
Яхве народа, и нация здесь побуждается выделить себя из среды других путем
воздержания от подобных чрезвычайных форм траура, которые она до сих пор
практиковала, не видя в том греха, и которые были приняты окружающими ее
языческими народами. Насколько мы можем судить, реформа эта была вызвана
общим смягчением нравов, не ужившихся с такими варварскими способами
проявления горя, которые оскорбляли и вкус, и чувство гуманности. Но
реформатор, по тогдашнему обыкновению, облек свое предписание в религиозную
форму не из каких-либо тактических соображений, а просто потому, что
сообразно с идеями своего времени он не представлял себе более высокой нормы
человеческого поведения, чем страх божий.
В Жреческом кодексе, составленном в эпоху изгнания или позднее, этот
запрет повторяется: "Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды
твоей. Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на
себя письмен. Я господь" (Лев., 19, 27-28). Но законодатель как будто
чувствовал, что одним росчерком пера нельзя искоренить обычаев, которые
глубоко вросли в сознание народа, не видевшего в них до того ничего
преступного; несколько далее, как бы отчаявшись в возможности отучить весь
народ от его древних траурных обычаев, он настаивает на том, чтобы (по
крайней мере) жрецы решительно отказались от них: "И сказал господь Моисею:
объяви священникам, сынам Аароновым, и скажи им: да не оскверняют себя
прикосновением к умершему из народа своего; только к ближнему родственнику
своему... Не должен он осквернять себя, чтобы не сделаться нечистым. Они не
должны брить головы своей и подстригать края бороды своей и делать нарезы на
теле своем. Они должны быть святы богу своему и не должны бесчестить имени
бога своего" (Лев., 21, 1-6). В дальнейшем жизнь показала основательность
всех сомнений, какие законодатель мог питать относительно действенности
своего средства против укоренившегося зла; много веков спустя Иероним
сообщает нам, что некоторые евреи по случаю траура продолжают делать нарезы
на своих руках и выстригать лысины на головах.
Обычаи остригания или сбривания волос и самоистязаний в знак траура
были широко распространены. Ниже я намерен привести примеры этих обоих
обычаев, а также попытаться проникнуть в их значение. При этом я свое
главное внимание буду обращать на обычай нанесения телу ранений, порезов и
царапин, как на наиболее примечательный и непонятный из них.
Среди семитических народов древние арабы, подобно древним евреям,
соблюдали оба обычая. Арабские женщины во время траура срывали с себя
верхнее платье, царапали себе ногтями грудь и лицо, били себя обувью и
обрезали свои волосы. Когда умер великий арабский воин Халид-бен-аль-Валид,
в его племени банумунджира не осталось ни одной женщины, которая бы не
срезала своих волос и не положила их на его могилу. Подобные обычаи широко
практикуются среди арабов Моава. Когда в семье кто-нибудь умирает, все
женщины дома расцарапывают себе лицо и разрывают по пояс платье. Если же
умерший был их мужем, отцом или другим близким родственником, они срезают
свои длинные косы и расстилают их на могиле или же обматывают вокруг
надгробного камня. Иногда они вбивают в землю по обе стороны могилы два
кола, соединяют их веревкой и вешают на нее срезанные косы.
В Древней Греции женщины, оплакивавшие близких родственников, срезали
свои волосы и царапали себе ногтями до крови лицо, а иногда и шею. Мужчины
также остригали волосы в знак уважения к умершему и скорби о нем. Гомер
рассказывает, как греческие воины под стенами Трои покрыли тело Патрокла
срезанными с головы волосами, а Ахилл вложил в руку мертвого друга прядь
волос, которую он по обету своего отца Пелея должен был посвятить реке
Сперхейос, если вернется живым с войны. Орест также положил локон своих
волос на гроб своего убитого отца Агамемнона. Но гуманное законодательство
Солона в Афинах, подобно постановлениям Второзакония в Иерусалиме, запретило
варварский обычай самоистязания в знак траура по умершим, и, хотя в законе
не было, по-видимому, прямого запрета стричь волосы в память о покойниках,
этот последний обычай, вероятно, тоже вышел в Греции из употребления под
влиянием развивающейся цивилизации. Характерно, во всяком случае, что оба
эти способа проявления горя по умершим известны нам главным образом из
творений поэтов, которые описывали жизнь и нравы давно минувшей для них
эпохи.
Женщины Ассирии и Армении в древности также имели обыкновение
расцарапывать себе щеки в знак печали, как о том свидетельствует Ксенофонт,
бывший, вероятно, очевидцем такого рода проявлений горя во время отступления
"десяти тысяч", которое он проделал в качестве воина и обессмертил как
писатель. Этот же обычай не был чужд и Древнему Риму. Так, один из законов
десяти таблиц, в основе которых лежало законодательство Солона, запрещал
женщинам раздирать себе ногтями щеки во время траура. Римский историк Варрон
полагал, что сущность этого обычая заключалась в кровавом жертвоприношении
умершему и что кровь, добытая из щек женщин, была слабой заменой жертвенной
крови пленных или гладиаторов на могиле покойного. Обычаи некоторых
современных народов, как мы сейчас увидим, до некоторой степени подтверждают
такое толкование этого траурного обряда. Вергилий изображает Анну,
раздирающую себе лицо ногтями и колотящую себя в грудь кулаками при известии
о смерти на костре своей сестры Дидоны; но остается вопрос, чей траурный
обряд имел в виду поэт - карфагенян или римлян?
Когда древние скифы оплакивали смерть царя, они остригали волосы на
голове, делали порезы на руках, царапали себе лоб и нос, отрубали куски ушей
и стрелами пробивали свою левую руку. Гунны имели обыкновение оплакивать
своих мертвецов, делая себе шрамы на лице и обривая головы; про Аттилу
говорится, что его оплакивали "не женскими слезами и причитаниями, а кровью
мужчин". "Во всех славянских странах с незапамятных времен придается большое
значение громкому выражению горя по умершим. В прежнее время оно
сопровождалось раздиранием лица скорбящих - обычай, сохранившийся среди
населения Далмации и Черногории". У мингрелов на Кавказе в случае смерти
кого-либо из членов семьи скорбящие царапают себе ногтями лицо и вырывают
волосы; согласно одному сообщению, они сбривают все волосы на голове и лице,
включая брови. Однако из другого источника как будто следует, что только
женщины таким образом проявляют свою печаль. Собравшись около покойника,
вдова и ближайшая женская родня его предаются, по крайней мере внешне, самой
безутешной скорби; раздирая себе лицо и грудь, вырывая клочья волос из
головы, они громко сетуют на покойника, зачем он так дурно поступил, покинув
их на земле, после чего волосы вдовы кладутся на гроб покойника. У осетин,
на Кавказе, при подобных обстоятельствах собираются родственники обоего
пола: мужчины обнажают свои головы и бедра и до тех пор стегают по ним
плетью, пока кровь не потечет струей; женщины царапают себе лицо, кусают
руки, выдергивают волосы на голове и с жалобным воем колотят себя в грудь.
В Африке, если не считать случаев обрубания пальцев, самоистязания по
случаю траура практикуются сравнительно редко. Эфиопы в знак глубокого
траура по кровному родственнику имеют обыкновение остригать волосы, посыпать
пеплом голову и расцарапывать до крови кожу на висках. Когда умирает человек
из племени ваньика, в Восточной Африке, его родственники и друзья собираются
вместе, громко рыдают, срезают волосы на голове и расцарапывают свои лица. У
киси, племени на границе Либерии, женщины во время траура покрывают свое
тело, в особенности голову, толстым слоем грязи и раздирают себе ногтями
лицо и грудь. У некоторых кафрских племен в Южной Африке вдову после смерти
мужа запирали на месяц в изолированном помещении, а по истечении этого срока
она, прежде чем вернуться домой, должна была сбросить свою одежду, вымыть
все тело и острым камнем сделать себе порезы на груди, руках и на ногах.
Если самоистязания по случаю траура в Африке встречаются редко, то
среди индейских племен Северной Америки они практиковались широко. Так,
индейцы тинне, или дене, после смерти родственника делали себе на теле
надрезы, остригали волосы, рвали свое платье и катались по земле в пыли. А в
племени книстено, или кри, занимавшем обширную территорию Западной Канады, в
подобных случаях "подымали громкий плач, а в случае особого траура близкие
родственники сбривали волосы, вонзали стрелы, ножи и т. п. в руки и бедра и
мазали лицо углем". У кигани, одной из ветвей индейского племени тлинкит,
или тлингит, на Аляске, пока тело сгорало на погребальном костре,
собравшаяся родня подвергала себя немилосердным истязаниям - ранила себе
руки, била себя камнями по лицу и так далее и чрезвычайно гордилась
перенесенными мучениями. Индейцы других ветвей этого племени ограничивались
при подобных горестных обстоятельствах тем, что палили свои волосы, для чего
совали головы в пламя пылающего костра; иные же, более сдержанные или менее
чувствительные, только коротко стригли волосы и посыпали лицо пеплом от
сожженного тела покойного.
У "плоскоголовых" индейцев штата Вашингтон самые отважные из мужчин и
женщин во время похорон воина вырезали у себя куски мяса и бросали вместе с
древесными корнями в огонь. Некоторые же индейские племена в этой области "в
случае постигшей данное племя беды, как смерть выдающегося вождя или
уничтожение отряда воинов враждебным племенем, собравшись вместе, предаются
самым диким неистовствам - рвут волосы, раздирают тело кремневыми ножами,
причиняя себе часто серьезные увечья". Среди чинуков и других племен в штате
Орегон и по реке Колумбия родственники покойного уничтожали его имущество,
остригали свои волосы и обезображивали себя разными увечьями. "Увидев этих
дикарей, по которым кровь струилась ручьями, нельзя было поверить, что они
выживут после всех жестоких истязаний, которым они себя подвергали; но раны
эти, хотя и тяжелые, не опасны. Наносят они их себе следующим образом:
дикарь захватывает большим и указательным пальцами кожу на каком-нибудь
месте своего тела, оттягивает ее насколько возможно и прокалывает насквозь
ножом между рукой и мясистой частью, отчего, когда кожа возвращается в свое
первоначальное положение, остаются две страшные раны, вроде огнестрельных,
из которых обильно течет кровь. Подобными ранами, а иногда и другими, еще
более серьезного свойства, близкие родственники умершего совершенно
обезображивают себя".
У индейцев Калифорнии, "когда кто-либо из них умирает, лица, желающие
показать родственникам свое уважение к покойному, прячутся в засаде и,
подстерегши их, вылезают почти ползком из своего прикрытия, а затем с
жалобными криками "гу, гу, гу!" наносят себе острыми камнями удары по
голове, пока кровь не потечет до самых плеч. Несмотря на неоднократные
запрещения этого варварского обычая, туземцы не хотят от него отказаться". У
галлиномера, одной из ветвей индейцев помо, населяющих долину Русской реки,
в Калифорнии, "как только умирающий испускает дух, его тело заботливо
укладывают на погребальный костер и подносят к дровам зажженный факел.
Жуткие и отвратительные сцены, следующие за этим, вопли и вой, от которых
кровь стынет в жилах, самоистязания во время сжигания трупа слишком ужасны,
чтобы их можно было описать. Джозеф Фитч видел одного индейца, который в
состоянии крайнего неистовства бросился в костер, вырвал у покойника
дымящийся клок мяса и сожрал его". У некоторых племен калифорнийских
индейцев ближайшие родственники обрезают свои волосы и бросают их в горящий
костер, нанося себе удары камнями, пока не потечет кровь.
Чтобы показать свое горе по случаю смерти родственника или друга,
шошоны, индейское племя в Скалистых горах, делали порезы на своем теле, и,
чем сильнее была их любовь к умершему, тем глубже были эти порезы. Они
уверяли одного французского миссионера, что их душевная боль выходит через
эти раны. Тот же миссионер передает, что он видел группы женщин племени кри
в трауре, причем их тела были так обезображены запекшейся от ран кровью, что
на них было и жалко и страшно смотреть. В продолжение нескольких лет после
смерти родственника несчастные создания каждый раз, проходя мимо его могилы,
должны были снова проделать весь траурный ритуал; и пока на их теле
оставался хоть один струп от раны, им было запрещено умываться. Команчи,
известное племя индейцев-наездников в Техасе, убивали и закапывали лошадей
умершего, дабы он мог на них уехать в "землю счастливой охоты"; сжигались
также все его наиболее ценные вещи, чтобы они были наготове, когда он
прибудет в лучший мир. Его вдовы собирались вокруг убитых лошадей и, держа в
одной руке нож, а в другой точильный камень, громко вопили, нанося себе раны
на руках, ногах и на туловище, пока не изнемогали от потери крови.
Команчи-мужчины в подобных случаях срезали у своих лошадей хвосты и гривы,
остригали собственные волосы и причиняли себе различные ранения. У индейцев
арапахо женщины в знак траура делают порезы по всей длине своих рук и ниже
колен. Мужчины же этого племени распускают волосы, а иногда и обрезают их.
Срезанные пряди хоронят вместе с телом покойника. Кроме того, у лошади,
везшей умершего к месту его последнего упокоения, также обрезают гриву и
хвост и раскидывают их на могиле. Индейцы племен саук и фокс после смерти
кого-либо из близких "надрезают себе руки, ноги и другие части тела; они это
делают не для умерщвления плоти и не для того, чтобы физической болью
отвлечь мысли о своей потере, а исключительно потому, что считают свое
страдание внутренним заболеванием и не видят другой возможности избавиться
от него, как дав ему через порезы выход наружу". Дакота, или сиу, после
смерти близкого человека точно так же раздирали свои руки, бедра, ноги,
грудь и так далее, и автор, описавший этот обычай, считает вероятным, что
это делалось для облегчения душевной боли, ибо для лечения физической боли
они часто надрезали кожу и высасывали кровь, сопровождая эту операцию пением
или, вернее, заклинаниями, без сомнения, для того, чтобы помочь лечению. У
канза, или конза, одной из ветвей племени сиу, по имени которой назван
североамериканский штат, вдова после смерти мужа наносила себе ранения,
натирала тело глиной, переставала заботиться о своем туалете и в таком
печальном состоянии пребывала в течение года, после чего старший брат ее
мужа брал ее себе без всяких обрядностей в жены.
Сходные обычаи в отношении вдовьего траура соблюдались и у племени
омаха, принадлежавшего также к семье сиу, в штате Небраска. "После смерти
мужа его вдовы выражают свое горе тем, что раздают соседям все свои вещи,
оставляя себе лишь самое необходимое из платья для прикрытия наготы. Они
покидают деревню, строят себе небольшой шалаш из травы или коры, и там, в
своей одинокой хижине, с обрезанными волосами, раздирая на себе кожу,
предаются беспрерывному плачу. Если после умершего остался брат, он по
истечении положенного срока берет вдову в свое жилище, и она без всяких
предварительных формальностей становится его женой". Но не одни лишь вдовы у
этого племени подчинялись таким суровым траурным обычаям. "Родственники
обмазываются белой глиной, раздирают тело кусками кремня, вырезают у себя
куски кожи и мяса, пропускают через кожу стрелы; а в случае перекочевки они
следуют за остальными в отдалении и босиком, свидетельствуя этим о своем
непритворном горе". Когда у этого племени "умирало лицо, пользовавшееся
особым уважением, иногда соблюдалась следующая церемония. Все юноши
собирались в помещении недалеко от жилища покойного и там снимали с себя все
платья, кроме штанов;
каждый из них делал по два надреза на левой руке и втыкал в
образовавшееся отверстие небольшую ивовую ветку с несколькими листочками на
конце. Затем с капающей на свисавшие листочки кровью они гуськом
направлялись туда, где лежало тело умершего, и, выстроившись в ряд, плечом к
плечу, с лицами, обращенными в его сторону, затягивали, размахивая в такт
окровавленными ивовыми ветками, похоронную песнь - единственную похоронную
песнь, знакомую этому племени... По окончании пения один из близких
родственников покойного подходил к поющим и, подняв руку в знак
благодарности, вытаскивал из их ран воткнутые ветки и бросал на землю".
Кроме того, индейцы племени омаха имели обыкновение выражать скорбь по
умершему родственнику тем, что срезали пряди своих волос и бросали на тело
покойника. Индианки Виргинии также иногда остригают свои косы в знак траура
и кидают их на могилу.
У патагонских индейцев в случае чьей-либо смерти плакальщики, чтобы
выразить свое соболезнование, являлись к вдове или другим родственникам
умершего и начинали самым отчаянным образом рыдать, выть и петь, выжимая из
глаз слезы и втыкая себе в руки и бедра острые шипы, чтобы вызвать кровь. За
такое изъявление горя их вознаграждают стеклянными бусами и иными
безделицами. Туземцы Огненной Земли, узнав о смерти родственника или друга,
тут же разражаются страстными воплями и рыданиями; раздирают себе лица
острыми краями раковины и выбривают макушки на голове. У племени она, на той
же Огненной Земле, по обычаю лица во время траура раздирают только вдовы и
другие родственницы умершего.
В старину турки, оплакивая мертвых, так изрезывали себе лицо ножами,
что струи крови и слез текли по их щекам. У первобытного языческого племени
оранг-сакаи, занимающегося земледелием и охотой в почти непроходимых лесах
Восточной Суматры, существует обычай перед погребением родственника наносить
себе ножом раны на голове и давать стекающим каплям крови падать на лицо
покойника. Среди племен, говорящих на наречии роро и занимающих территорию у
устья реки Святого Иосифа в Новой Гвинее, женщины в случае смерти
родственника изрезывают себе острыми раковинами голову, лицо, грудь, руки,
живот и ноги, пока, истекая кровью, они не падают в изнеможении на землю. В
той же Новой Гвинее коиари и тоарипи при оплакивании покойника раздирают
себе кожу до крови раковинами или кремневым ножом. На острове Эфате, одном
из островов Новые Гебриды, смерть туземца вызывала великий плач, и скорбящие
расцарапывали свои лица, пока не начинала струиться кровь. На Мале-куле,
другом острове той же группы, оплакивающие покойника наносят (или наносили)
себе раны на туловище.
У племени галеларизе с острова Халмагера, к западу от Новой Гвинеи,
родственники приносят душе умершего в дар свои волосы на третий день после
его смерти, то есть на следующий день после похорон. Стрижет их женщина,
которая за последнее время не потеряла никого из близких. Она срезает
кончики бровей и волос над висками у родственников умершего, после чего те
купаются в море и обмывают голову тертым кокосовым орехом, чтобы очиститься
от скверны, ибо прикоснуться к телу умершего или находиться близко от него -
значит, по их мнению, стать нечистым. Так, например, полагают, что
прорицатель, осквернивший себя таким образом или даже евший пищу, бывшую в
доме, где находилось мертвое тело, теряет свою способность видеть духов.
Если оставшиеся родственники почему-либо не совершили обряда приношения
волос душе умершего и не очистились после того, то принято думать, что они
еще не освободились от духа своего покойного брата или сестры. Когда
кто-либо умер вдали от дома, а его близкие не узнали о том, не остригли
волос и не искупались на третий день, то дух умершего будет преследовать их
и мешать им во всякой работе: разбивая кокосовые орехи, они не добудут
масла; толча в ступе саго, не получат муки, на охоте не набредут на дичь.
Лишь после того как близкие, узнав о смерти, остригут волосы и искупаются,
дух перестанет издеваться и становиться им поперек дороги во всех делах.
Хорошо осведомленный датский миссионер, записавший эти обычаи, полагает, что
приношением волос надеются обмануть легковерного духа и заставить его
вообразить, будто его родные последовали за ним в далекие края; но нам
представляется сомнительным, чтобы при всей своей доверчивости дух мог
принять клок волос за самого человека, с чьей головы они срезаны.
Обычаи подобного рода, по-видимому, соблюдались всеми ветвями
полинезийской группы народов, широко расселившейся по островам Тихого
океана. Так, на острове Таити тело умершего препровождалось в специально для
этой цели выстроенный дом или хижину тупапоу, где его оставляли гнить, пока
все мясо не отвалится от костей. "Как только тело перенесено в тупапоу,
церемония оплакивания возобновляется. Женщины собираются вместе и
отправляются в тупапоу во главе с ближайшей родственницей покойного, которая
несколько раз прокалывает макушку своей головы зубом акулы; обильно
вытекающая кровь тщательно собирается на кусочки холста, которые затем
бросают в гроб. Остальные женщины следуют ее примеру. Процедура эта
повторяется с промежутками в два или три дня до тех пор, пока не иссякнет
чувство скорби или усердие у плакальщиц. Слезы также собираются на кусочки
ткани для возлияния в честь умершего. Некоторые из более молодых срезают
волосы и бросают вместе с другими приношениями под гроб. Обычай этот основан
на представлении, что душа умершего, имеющая раздельное существование,
блуждает поблизости от своего тела; она следит за образом действий своих
близких, и ей приятны подобные изъявления привязанности и скорби". Согласно
сообщениям более позднего автора, таитяне во время похоронного обряда "не
только громко и исступленно вопили, но и рвали на себе волосы, раздирали
одежду и наносили себе отвратительные раны зубами акулы или ножом.
Инструментом обычно служила палочка около четырех дюймов длины с четырьмя
или пятью зубами акулы, воткнутыми на противоположных сторонах. Таким
орудием обзаводилась каждая женщина по выходе замуж и неизменно пользовалась
им при каждых похоронах. Некоторые, однако, не довольствовались этим: они
изготовляли инструмент, напоминающий молоток паяльщика, 5 или 6 дюймов в
длину; закругленный с одного конца для рукоятки, он на другом конце имел два
или три ряда зубов акулы, вставленных в дерево. Таким орудием они себя
беспощадно увечили, нанося удары по голове, вискам, щекам и груди, пока из
ран не начинала обильно течь кровь. При этом они поднимали оглушительный,
душу раздирающий крик; своими обезображенными лицами, взлохмаченными
волосами, слезами, смешанными с кровью, текущей по их телу, дикими жестами и
всем безумным поведением они подчас являли собой ужасающий, почти
нечеловеческий вид. Все эти неистовства совершали главным образом женщины,
но и мужчины от них не отставали и не только наносили себе увечья, но
являлись даже с дубинками и другим смертоносным оружием". Во время
совершения этих скорбных обрядов женщины часто носили на себе короткие
передники, которые они поддерживали одной рукой, чтобы собирать в них кровь,
пока другой рукой наносили себе раны. Пропитанный кровью передник после
высушивался на солнце и преподносился в знак любви семье умершего, которая
хранила этот дар как доказательство того почета, каким пользовался покойный.
По случаю смерти короля или главного вождя его подданные собирались, рвали
на себе волосы, изрезывали свое тело так, что оно все покрывалось кровью, и
часто дрались дубинками и камнями, пока один или несколько из них не падали
замертво. Такие бои по случаю смерти выдающегося человека помогают нам
понять, каким образом возникли бои гладиаторов в Риме; ибо сами древние
говорят, что эти бои первоначально происходили при похоронах и явились
заменой умерщвления пленных на могиле покойника. Первое представление боя
гладиаторов в Риме было дано Д. Юнием Брутом в 264 г. до нашей эры в честь
его умершего отца.
Женщина на Таити изрезывала себе до крови кожу на голове посредством
зубов акулы не только по поводу чьей-либо смерти. В случае несчастья с ее
мужем, его родственником либо другом или же с ее собственным ребенком она
прежде всего принималась истязать себя зубами акулы; даже когда ребенок
просто падал и ушибался, мать смешивала свою кровь с его слезами. В случае
же смерти ребенка весь дом наполнялся родней, с громкими причитаниями
наносившей себе раны на голове. "По этому поводу родители, помимо прочих
изъявлений горя, коротко срезают волосы на одной части головы. Иногда они
выстригают небольшой четырехугольник спереди, иногда же оставляют длинные
волосы только на этом месте, а все остальные остригают; оставляют также
пряди волос над одним или обоими ушами или же срезают волосы почти до корней
на одной половине головы, а на другой оставляют расти. Такие знаки скорби
носят подчас в продолжение двух или трех лет". Приведенное описание
иллюстрирует обычай древних израильтян выстригать на голове плеши по случаю
траура.
На Гавайских, или Сандвичевых, островах, когда умирал король или
великий вождь, народ выражал свое горе "чрезвычайно жестоким и отталкивающим
самоистязанием. Люди не только срывали с себя все платье - они выбивали себе
дубинкой или камнем глаза и зубы, выдергивали волосы, жгли и резали себе
тело".
Из всех видов членовредительства наибольшей популярностью и
распространением пользовалось, по-видимому, выбивание зубов. Оно
практиковалось обоими полами, но мужчины, кажется, прибегали к нему особенно
часто. После смерти короля или влиятельного вождя менее значительные вожди,
связанные с умершим узами крови или дружбы, должны были, согласно
установленному этикету, в знак своей привязанности, выбить у себя камнем
один передний зуб; свита считала своей обязанностью также последовать их
примеру. Иногда человек сам выбивал у себя зуб, но чаще эту дружескую услугу
ему оказывал кто-либо иной. Приставив к зубу конец палки, последний стучал
камнем по противоположному концу до тех пор, пока зуб не выскакивал или
ломался. Если кто-либо не решался подвергнуться такой операции, ее над ним
производили женщины во время сна. В один прием более одного зуба не
выбивали, но так как операция эта повторялась всякий раз, когда умирал
вождь, то редко можно было встретить зрелого человека со всеми зубами во
рту; у многих отсутствовали передние зубы как на верхней, так и на нижней
челюсти, что, помимо прочих неудобств, вызывало у них серьезные дефекты
речи. Находились, однако, смельчаки, решавшиеся, не в пример прочим,
сохранить большую часть своих зубов.
Жители островов Тонга во время траурной церемонии также выбивали себе
зубы камнями выжигали круги и другие знаки на теле, кололи голову зубами
акулы, втыкали копья в бедра с внутренней стороны, в бока под мышками, а
также прокалывали щеки. Когда английский моряк Вилльям Маринер, потерпев
кораблекрушение, жил в начале XIX в. среди этих туземцев, он стал очевидцем
необычайной похоронной церемонии по случаю смерти их короля Финоу и оставил
нам ее яркое описание. Собравшиеся по этому случаю вожди и прочая знать
выказывали свою скорбь нанесением себе увечий и ран при помощи дубинок,
камней, ножей и острых раковин; они выбегали по одному, по два и по три на
середину круга, образованного остальными зрителями, чтобы все видели эти
доказательства их величайшего горя и уважения к памяти умершего господина и
друга. Один восклицал: "Финоу! Я знаю, что у тебя на уме; ты отправился в
страну мертвых (bolotoo) и оставил твой народ подозревать меня и других в
неверности. Но где доказательство нашего вероломства? Есть ли хоть один
пример нашей непочтительности?" При этих словах он яростно колотил себя по
голове и наносил глубокие раны дубинкой, камнем и ножом, выкрикивая по
временам: "Разве это не доказательство моей верности? Не свидетельствует ли
это о моей приверженности и уважении к памяти скончавшегося воина?" Другой в
сильном волнении проходил взад и вперед, вращая дубинкой, два или три раза
ударял себя ею по затылку. Затем, внезапно остановившись и глядя неподвижно
на свое окровавленное орудие, закричал: "О, моя дубинка, кто бы мог сказать,
что ты мне окажешь эту услугу, что ты мне поможешь засвидетельствовать мое
уважение к Финоу! Никогда, нет, никогда ты больше не размозжишь головы его
врага! Увы, какой великий и могущественный воин пал! О, Финоу, перестань
подозревать меня в предательстве, не сомневайся в моей верности!" Некоторые,
более усердные, яростными и частыми ударами рассекали кожу на черепе до
кости, так что начинали шататься и временно теряли сознание. Иные во время
траура по Финоу обривали головы, прижигали щеки горящими кусками ткани,
растирая раны вяжущими ягодами, пока не появлялась кровь. Эту кровь они
размазывали около ран кругами почти в два дюйма по диаметру, отчего
принимали крайне непривлекательный вид; такое втирание ягод они проделывали
ежедневно, чтобы заново вызвать кровотечение. Королевские рыбаки в знак
любви к умершему хозяину рассекали свои головы веслами. Мало того, они
насквозь протыкали каждую щеку тремя стрелами наискось таким образом, что
острия их находились во рту, а верхушки стрел выступали наружу за плечи и
поддерживались в таком положении еще одной привязанной к ним за спиной у
рыбака стрелой, образуя треугольник. В таком удивительном наряде рыбаки
расхаживали вокруг могилы, ударяли себя веслами по лицу и голове или,
оттянув на груди кожу, протыкали ее копьем - все для того, чтобы доказать
свою преданность скончавшемуся вождю.
На островах Самоа также существовал обычай при оплакивании умерших
выражать свое горе отчаянными воплями и причитаниями, разрыванием одежды,
выдергиванием волос, прижиганием тела горящими головнями и порезами
посредством камней, острых раковин, зубов акулы, пока кровь не покрывала все
тело человека. Это называлось "жертва кровью", но, по мнению д-ра Джорджа
Брауна, отсюда не следует, что кровь приносилась в дар богам; упомянутое
выражение означало лишь преданность умершему и скорбь о его утрате. На
Мангаиа, одном из Гервейских островов, как только больной испускал дух, его
ближайшие родственники чернили себе лицо, срезали волосы и зубами акулы
раздирали свое тело так, что кровь стекала на землю. На острове Раротонга в
знак печали выбивали несколько передних зубов. Также и на Маркизских
островах "после смерти главного вождя племени его вдова вместе с другими
женщинами издавала пронзительные крики, осыпая свой лоб, щеки и грудь
ударами бамбуковой палки. Обычай этот теперь исчез, по крайней мере на
острове Нукухива; но на островах юго-восточной группы женщины до сих пор
выполняют этот обряд, и на похоронах родственников они с окровавленными от
глубоких ран лицами неистово предаются выражению своего отчаяния".
Такие же похоронные обычаи существовали и у маори из Новой Зеландии.
"Жены и близкие родственники, главным образом женщины, выказывали свое горе
разрезами на лице и на лбу посредством раковин или обсидиановых ножей. Они
давали обильно текущим струйкам крови подсыхать на лице, и, чем больше было
на нем таких запекшихся струпьев, тем вернее считалось доказательство их
уважения к покойному; волосы всегда обрезали в знак скорби; мужчины
обыкновенно остригали одну половину головы, от лба к затылку". Согласно
другому сообщению, похоронные увечья у маори не ограничивались одним только
лицом и лбом. "Все прямые родственники и друзья умершего вместе с его
рабами, слугами и подчиненными, если таковые у него были, наносят себе
жестокие увечья так, что, на взгляд европейца, являют собой ужасающее
зрелище. Для этого берут в руку между большим и средним пальцем кусок
кремня, становящийся после этого священным благодаря пролитой им крови и
тому поводу, по которому он был употреблен; его надо всадить в тело на
глубину больше ногтя. Операция начинается с середины лба; разрез спускается
кривой линией с двух сторон, вдоль по всему лицу. Затем самым безжалостным
образом расцарапывают грудь, руки и ноги; груди женщин, которые наносят себе
глубокие и обширные порезы, часто бывают ужасно изранены".
Но нигде, быть может, этот обычай самоистязания живых в честь умерших
не практиковался с большей систематичностью и суровостью, чем у первобытных
обитателей Австралии, стоящих на самой нижней ступени общественной лестницы.
Так, у племен Западной Виктории вдовец оплакивал свою жену в продолжение
трех месяцев. Через каждую ночь он рыдал, перечисляя все ее добрые качества,
и раздирал себе ногтями лоб, пока кровь не начинала течь по щекам; кроме
того, он обмазывал белой глиной лицо и голову. Если он любил ее особенно
нежно, то делал себе на груди горящим куском коры ожоги в три ряда. Траур
вдовы по мужу продолжался двенадцать месяцев. Она почти до корней срезала
свои волосы, прижигала бедра горячей золой, придавливая сверху кусками коры
до тех пор, пока не начинала вопить от боли. Она также через каждую ночь
рыдала, перечисляла добродетели своего мужа, раздирала лоб так, чтобы кровь
текла по щекам, и обмазывала голову и лицо белой глиной. Последнее вдова
проделывала под страхом смерти в продолжение трех месяцев. Дети в трауре по
родителям делали порезы на бровях. У туземцев в центральной части Виктории
родители умершего обыкновенно жестоко увечили себя: отец ударами томагавка
рассекал себе кожу на голове, а мать жгла груди и живот горящей головней.
Они это проделывали ежедневно часами в продолжение всего траурного периода.
Вдовы у этих племен не только жгли груди, руки, ноги и бедра головней, они
еще притиралираны золой и расцарапывали лица, давая крови смешаться с золой.
Курнаи, в Юго-Восточной Виктории, оплакивая умерших, ранили себя острыми
камнями и томагавками, так что кровь текла ручьями по голове и телу. У
племени мукджаравент, в Западной Виктории, родственники покойного целую
неделю плакали над ним и резали тело томагавками или иными острыми орудиями.
В низовьях австралийских рек Муррей и Дарлинг туземцы при похоронах
жгли себе спины, руки, даже лица докрасна раскаленной головней, отчего
делались отвратительные язвы. Затем они бросались ниц на могилу, выдергивали
клочьями волосы, усердно натирали голову и тело землей, раздирали свежие
раны и от крови, смешанной с грязью, приобретали совершенно нечеловеческий
вид. У камиларои, большого племени в восточной части Нового Южного Уэльса,
скорбящие, в особенности женщины, накладывали на голову и на лицо слой белой
глины и топором наносили раны на голове так, чтобы кровь стекала через глину
на плечи, где ей давали высохнуть. Один автор так рассказывает о виденной им
похоронной церемонии у туземцев на реке Муррей: "Вокруг похоронных носилок
собралось много женщин, родственниц покойного. Они горько и жалобно рыдали,
раздирали себе бедра, спины и груди раковинами или кремнем, так что кровь
текла из ран ручьями".
У племен каби и вакка, живущих в юго-восточной части Квинсленда по реке
Муррей, траурный период продолжался приблизительно шесть недель. "Каждую
ночь по нескольку часов подряд громко раздавался общий плач,
сопровождавшийся самоистязанием посредством острых кремней и других режущих
орудий. Мужчины довольствовались несколькими порезами на затылке, женщины же
увечили себя с головы до ног и оставляли кровь высыхать на коже". В округе
Булиа, в центральной части Квинсленда, скорбящие женщины проводят острым
камнем или осколком стекла по наружной и внутренней стороне бедер, делая
целый ряд параллельных порезов. В соседних округах мужчины делают себе
большие крестовидные порезы, но гораздо более глубокие, по одному на каждом
бедре и симметрично расположенные. Туземцы племени какаду, в Северной
территории в Австралии, при оплакивании разрезают кожу на голове так, чтобы
кровь стекала по лицу на тело. Эту операцию производят одинаково как
мужчины, так и женщины. Часть крови собирается потом на кусок коры, который
помещается на дереве, в непосредственной близости от места, где умерло
данное лицо.
У племени кариера, в Западной Австралии, родственники и родственницы
умершего плачут и разрезают кожу на черепе, пока не потечет кровь. У
покойника остригают волосы; родственники плетут из них шнурки и носят на
себе. Туземцы племени нарриньери, в Южной Австралии, подсушивали тела своих
умерших над медленным огнем, снимали с них кожу, окрашивали охрой и помещали
нагими на помосте. "Тут все родственники и друзья покойного поднимают
громкий вопль и причитания. Они срезают волосы на голове до корней,
обмазываются маслом и толченым углем. Женщины обмазывают себя самыми
отвратительными нечистотами; все они колотят и режут свое тело, неистово
демонстрируя свою скорбь. Все родственники стараются быть налицо и не
опустить ни одного из установленных обычаем внешних проявлений траура, дабы
их не сочли соучастниками в причинении смерти покойному".
У племени арунта, в Центральной Австралии, мужчина, оплакивая смерть
своего тестя, должен разрезать себе плечо, в противном случае его жена может
быть отдана другому, чтобы укротить гнев духа против непочтительного зятя.
Мужчины этого племени постоянно выставляют рубцы на своем плече, показывая
всем, что они исполнили свой долг по отношению к умершему тестю. Женская
родня умершего арунта также делает себе порезы на теле в знак скорби, доходя
при этом до исступления; но при всей видимой возбужденности женщины
стараются не задеть какой-нибудь жизненный орган и разрезают главным образом
кожу на голове, плечи и ноги. У племени варрамунга, в Центральной Австралии,
вдовы коротко остригают волосы и, сделав разрез посредине головы, проводят
горящей головней вдоль раны, подчас с весьма серьезными последствиями.
Другие же родственницы ограничиваются тем, что ударяют себя по голове
палками, пока кровь не потечет по лицу; а родственники-мужчины наносят себе
на бедрах ножом более или менее глубокие раны. Эти раны они расширяют, туго
перевязывая веревкой ногу по обе стороны разреза. Образовавшиеся от этого
рубцы остаются навсегда. У одного из этих туземцев видели следы не менее чем
от двадцати трех таких ран, причиненных в различное время на похоронах.
Помимо того некоторые варрамунга коротко срезают волосы, сжигают их, а
голову обмазывают белой глиной; иные же мужчины обрезают усы. Все эти
действия регулируются точно установленными правилами. Не только ранение
бедер, но даже остригание головы и усов не является доброй волей скорбящих.
Люди, производящие над собой те или другие операции, находятся с покойным в
строго определенных родственных отношениях; а родство считается здесь по
классификационной или групповой системе, единственно признаваемой
австралийскими туземцами. "Если случается умереть человеку, находящемуся с
вами в определенном родстве, вы обязаны совершить установленное действие -
рассечь бедро или остричь волосы, независимо от того, были ли вы лично
знакомы с покойным и был ли он вашим лучшим другом или заклятым врагом".
Следует отметить, что кровь, вытекшую при этих траурных истязаниях из
ран скорбящих, австралийцы иногда наносят на тело покойного или хотя бы дают
ей стекать в могилу. Так, у некоторых племен, живших по берегам реки
Дарлинг, несколько человек становились у открытой могилы и рассекали друг
другу голову бумерангом, затем они наклонялись над могилой так, чтобы кровь
из ран капала на тело, лежащее внизу. Если покойник пользовался особым
почтением, эту процедуру повторяли еще раз, когда тело было уже немного
засыпано землей. У племени милиа-уппа, живущего у озера Торровотта, в
северо-западной части Нового Южного Уэльса, если умерший принадлежал к числу
воинов, то скорбящие также делали друг другу порезы на голове и давали крови
стекать на тело, лежащее в могиле. У баркинджи, в селении Бурк на реке
Дарлинг, "я, присутствуя на похоронах, вид ел, как вдовец, которому пришлось
выступать в роли главного скорбящего, прыгнул в могилу и, разделив волосы
пальцами обеих рук, получил от другого чернокожего изрядный удар бумерангом
по "пробору". Кровь хлынула фонтаном. Вдовец вслед за тем проделал то же
самое по отношению к своему товарищу. Вся эта процедура происходила,
кажется, на подстилке из листьев перед тем, как на нее положили тело
умершей. Женщины племени арунта, в Центральной Австралии, бросались на
могилу своего умершего родственника и здесь колотили сами себя и друг дружку
по голове боевыми дубинками и копалками, пока кровь, стекая с их покрытых
белой глиной тел, не начинала капать на могилу". Другой автор описывает, как
во время похоронной церемонии в Западной Австралии, на реке Вассе, туземцы,
выкопав могилу, положили у ее края покойника, "рассекли свои бедра и,
указывая на вытекавшую кровь, все вместе говорили: "Я принес кровь"; при
этом они с силой топали раненой ногой о землю, брызгая вокруг себя кровью;
затем, вытерев раны комком листьев, бросили их вместе с кровью на умершего".
Следует еще обратить внимание на тот факт, что аборигены Австралии
хоронят вместе с телами близких людей не только кровь из рассеченных ран, но
и свои срезанные волосы. Так, сэр Джордж Грей рассказывает, что "туземцы во
многих местах Австралии на похоронах отрезают часть бороды и, подпалив ее,
бросают на покойника; иногда они срезают бороду у покойника, поджигают ее и
тлеющими остатками натирают себя и мертвое тело". Сравнивая далее
погребальные обряды современных австралийцев с библейскими, тот же автор
добавляет: "Туземные женщины, оплакивая умерших, неизменно увечат себя и
раздирают себе кожу на лице; кроме того, они буквально делают себе плеши на
голове над глазами, потому что именно здесь, помимо других мест, они ногтями
всегда разрывают кожу". Здесь имеется в виду цитированное в начале главы
место из Второзакония (14,1).
Сходные погребальные обычаи соблюдались и у первобытных обитателей
Тасмании. "Наложив на обритые головы слой белой глины и обмазав лицо смесью
толченого угля и жира эму, женщины не только плакали, но и увечили свое тело
острыми раковинами и камнями, а также жгли бедра горящими головнями. Могилы
дорогих покойников они покрывали цветами и переплетенными ветками деревьев.
Волосы, срезанные в приливе скорби, они бросали на могильный холм".
Мы проследили обычаи самоистязания и срезания волос в качестве
погребального обряда среди значительной части человеческого рода, начиная от
высокоцивилизованных народов древности и кончая современными дикарями.
Спрашивается:
чем можно объяснить эти обряды? Туземцы Никобарских островов, остригая
по случаю похорон волосы и брови, ссылаются на желание сделать себя
неузнаваемыми для духа умершего. Они хотят избегнуть его непрошеного
внимания и, по-видимому, считают, что с остриженными волосами дух их не
узнает. Можно ли, однако, думать, что эти оба обычая (остригание волос и
самоистязание) практикуются родственниками умершего для того, чтобы обмануть
или отогнать дух, придав себе неузнаваемый или отталкивающий вид? По такой
теории, в основании обоих обычаев лежит страх перед духами; изувечив свое
тело и срезав волосы, скорбящие надеются, что дух их не распознает или,
распознав, с отвращением отвернется от их окровавленных тел и стриженых
голов; в том и другом случае он им не будет досаждать.
В какой степени эта гипотеза вяжется с рассмотренными нами фактами?
Несомненно, что страх перед духом играет известную роль в австралийских
траурных обрядах. Мы видели, что у племени арунта мужчина, не порезавший
себя должным образом при оплакивании своего тестя, вызывает, по мнению
туземцев, сильный гнев со стороны духа, умилостивить которого можно, только
отняв дочь у непочтительного зятя. Далее, вдова у племен унматчера и кайтиш,
в Центральной Австралии, обмазывает свое тело сажей, возобновляя эту
операцию в продолжение всего траурного периода. Если она не будет этого
делать, "atnirinja, или дух умершего, следующий за нею по пятам, убьет ее и
сорвет все мясо с ее костей". В приведенных примерах страх перед духом
очевиден, но в них отсутствует намерение обмануть или оттолкнуть его, придав
личности скорбящего неузнаваемый или отвратительный вид. Наоборот,
австралийские траурные обряды скорее стремятся обратить внимание духа на
скорбящих, дабы он получил удовлетворение при виде этих признаков глубокой
печали по поводу невосполнимой потери, причиненной его смертью. Арунта и
другие племена в Центральной Австралии боятся, что если они не обнаружат в
достаточной степени своего горя, то дух умершего обидится и причинит им
несчастье. Что же касается их обыкновения обмазывать тело белой глиной, то
нам сообщают, что "здесь нет ни малейшего намерения скрыть от духа свое
лицо; наоборот, в основе обычая лежит желание выделить скорбящих из
окружающих людей и показать духу, что его должным образом оплакивают".
Короче говоря, похоронные обряды в Центральной Австралии скорее имеют целью
удовлетворить или умилостивить дух, а не отвлечь его внимание или вызвать
его отвращение. Что таков именно смысл австралийских обрядов, подтверждается
в значительной мере обыкновением выпускать кровь из ран скорбящих в могилу
или на тело умершего и хоронить вместе с ним срезанные пряди их волос. Эти
действия трудно объяснить иначе чем желанием принести дар покойнику и
сделать ему приятное или отвратить его гнев. Мы видели также, что у
оранг-сакаи на Суматре родственники давали крови, вытекающей из их
пораненных голов, капать на лицо покойника, а на Таити собирали кровь от ран
на куски холста и укладывали их в гроб рядом с мертвым телом. Далее, обычай
хоронить вместе с умершим срезанные волосы его родственников наблюдался
среди арабов, греков, мингрелов, североамериканских индейцев, таитян и
тасманийцев, а также среди австралийских аборигенов. Отсюда мы, пожалуй,
вправе вывести заключение, что одним из мотивов интересующих нас видов
телесных повреждений у многих народов являлось желание оказать духу услугу
или доставить ему удовольствие. Но сказать так - еще не значит утверждать,
что умилостивление духа являлось единственной причиной, по которой
совершались все описанные жестокости. Различные народы могли
руководствоваться при этом различными мотивами, и одним из них могло в
некоторых случаях быть желание обмануть или отвратить от себя грозный дух
умершего.
Нам еще остается объяснить, почему приношение в виде крови или волос
считалось приятным для духа. Предполагалось ли, что его при этом радует лишь
выражение непритворного горя близких? Так, по-видимому, таитяне толкуют свой
обычай, потому что вместе с кровью и волосами они приносили в дар душе
умершего и свои слезы, веря, что дух "видит действия оставшихся в живых
людей и доволен таким свидетельством их привязанности и печали". Но что бы
мы ни думали об эгоизме дикарей, было бы несправедливо по отношению к духу
первобытного человека полагать, что, требуя крови, слез, он руководствовался
исключительно побуждениями жестокой радости, которую ему доставляли
страдания родных. Вероятно, по первоначальному представлению дикарей, дух
извлекал из таких изъявлений любви и преданности более осязательные блага
вполне материального свойства. Робертсон-Смит выдвигает гипотезу, что
подобными приношениями заключался кровавый договор между живыми и умершими и
укреплялись или устанавливались дружественные отношения с загробными силами.
В подтверждение своего взгляда он ссылается на обычай некоторых
австралийских племен с реки Дарлинг, которые не ограничивались тем, что
проливали кровь из своих порезанных голов на тело умершего, они еще вырезали
кусок мяса у мертвеца, высушивали его на солнце, резали на мелкие кусочки и
раздавали родственникам и друзьям. Некоторые сосали свой кусочек, чтобы
набраться силы и храбрости; другие бросали его в реку, чтобы вызвать разлив
и хороший улов рыбы, если в том ощущалась нужда. Здесь приношение крови
покойнику и сосание его мяса, несомненно, означает установление взаимного
обмена услугами между живущими родственниками и умершим, независимо от того,
будем ли мы квалифицировать этот обычай как договор или нет. То же самое
можно сказать и относительно кариера в Западной Австралии, которые наносили
себе при оплакивании кровавые раны, а волосы умершего срезали и носили на
себе в виде плетеных шнуров. В этом случае также, по-видимому, имеет место
обмен благ между живущими и умершим: первые отдают мертвецу свою кровь и
получают от него его волосы.
Однако таких примеров взаимного обмена услугами между умершим и его
живыми родственниками слишком мало и они слишком незначительны, чтобы на них
можно было с уверенностью построить заключение, будто самоистязания
родственников покойного всегда предполагают договор с умершим о взаимной
помощи и покровительстве. Подавляющее большинство случаев, рассмотренных
нами в настоящей главе, можно вполне удовлетворительно истолковать как
одностороннее благодеяние, оказываемое мертвецу его живыми родственниками.
Примеров, указывающих на ответные услуги духа во всех приведенных случаях,
имеется очень мало, или даже ни одного, если не считать только что
упомянутые мной австралийские обычаи. Отсюда следует, что гипотеза,
объясняющая самоистязания в знак траура по умершим желанием вступить с ними
в кровный договор, должна быть отвергнута, как не находящая достаточного
подкрепления со стороны имеющихся в нашем распоряжении фактов.
Более простое и удовлетворительное объяснение подсказывается обычаями
некоторых дикарей, соблюдающих подобные обряды самоистязаний. Мы видели, что
среди австралийских племен с реки Дарлинг у скорбящих был обычай рассекать
себе головы и спускать кровь из ран на мертвое тело. Но у этих племен
существует или, вернее, существовал и другой обычай, по которому после
церемонии по случаю достижения зрелости "юноша первые два дня пил лишь кровь
из вен, вскрытых на руках его друзей, добровольно предлагавших ему эту пищу.
Наложив лигатуру на плечо, вскрывают вену с внутренней стороны
предплечья и выпускают кровь в деревянный сосуд или в кусок коры, имеющий
форму блюда. Юноша, став на колени в своей постели из ветвей фуксии,
наклоняется вперед, держа сзади руки, и лижет языком, как собака, кровь из
поставленного перед ним сосуда. Позднее ему разрешается есть мясо и пить
кровь утки". У этих же племен "очень больных или слабых людей кормят кровью,
которую описанным выше способом берут у их друзей мужского пола. Больной
обыкновенно принимает ее в сыром виде, кладя пальцами в рот куски застывшей
в виде студня крови; но я видел также, как ее варят в деревянном сосуде,
подмешав туда немного раскаленной докрасна золы". Далее, тот же автор,
говоря об этих самых племенах, пишет: "Иногда при перемене стоянки, когда
предстоит длинный путь по безводной местности, приходится взять с собой
беспомощного больного. Его несут на руках крепкие люди, которые добровольно
кормят его своей кровью, пока они сами не изнемогают от слабости, считая,
что кровь - это лучшая пища для больных". Но если эти дикари питают живых
друзей, больных или слабых, своей собственной кровью, то почему бы им не
делать того же самого для своих умерших родственников? Австралийские туземцы
верят в самостоятельную жизнь души после смерти тела. Что же может быть
естественнее, чем снабжать лишенную тела душу своего любимого родственника
той же подкрепляющей пищей, какой, возможно, они его до того часто
поддерживали, когда он был жив? На этом же основании Улисс, прибыв в царство
мертвых, в далекую страну киммерийского мрака, принес там в жертву овец и
выпустил из них кровь в канаву, а ослабевшие тени, собравшись около нее,
жадно пили эту кровь и обрели таким образом силу разговаривать с ним.
Но если кровь, пожертвованная скорбящими, предназначалась для
подкрепления духа умершего, то что можно сказать относительно сопутствующего
обычая приношения волос? В представлении первобытных людей дух еще может
пить кровь, но нельзя же думать, что, доведенный до крайней степени голода,
он станет есть волосы. Вспомним, однако, что, по мнению некоторых народов,
волосы человека являются вместилищем его силы, поэтому, срезав их и принеся
в дар покойнику, дикари могут считать, что вместе с волосами они снабдили
дух не менее действенным и обильным источником энергии, чем кровь, которую
они ему предоставили для питья. Если так, то постоянно наблюдающийся
параллелизм между самоистязанием и остриганием волос при погребальных
обрядах был бы вполне понятен. Однако находящихся в нашем распоряжении
доказательств едва ли достаточно, чтобы с уверенностью можно было настаивать
на правильности такого объяснения этих обычаев. Так или иначе весь
предыдущий обзор, во всяком случае, дает право предположить, что столь
широко распространенные обычаи самоистязания и остригания волос по случаю
чьей-либо смерти первоначально имели целью удовлетворить дух умершего или
оказать ему какую-то услугу. Следовательно, везде, где господствуют эти
обычаи, можно считать доказанными веру данного народа в посмертное
существование человеческой души и его стремление сохранить с ней
дружественные отношения. Другими словами, соблюдение этих обычаев
предполагает умилостивление, иначе говоря, культ умерших. Так как евреи,
по-видимому, в течение долгого времени резали свое тело и остригали волосы в
честь умерших родственников, то мы можем, не боясь ошибиться, причислить их
к тем многочисленным племенам и народам, которые в тот или иной период своей
истории предавались культу предков - одной из первобытных форм религии,
пользовавшейся, вероятно, наибольшей популярностью у человечества и
оказавшей на него самое глубокое влияние. Тесная связь интересующих нас
погребальных обычаев с культом умерших сохранилась, возможно, в памяти
евреев до конца периода монархий и могла послужить для религиозных
реформаторов того времени главным стимулом к запрещению этих варварских
способов выражения скорби, являвшихся проявлением язычества.