Фрэзер Д. Фольклор в Ветхом Завете

ОГЛАВЛЕНИЕ

часть третья. ЭПОХА СУДЕЙ И ЦАРЕЙ

Глава 2. САМСОН И ДАЛИДА

Среди величавых судей Израиля богатырская фигура Самсона производит
странное впечатление. Библейские авторы передают, что Самсон в течение
двадцати лет был судьею в Израиле, но они не сохранили нам ни одного
приговора, который он вынес в качестве судьи; если же приговоры эти
соответствовали его подвигам, то едва ли можно признать Самсона образцовым
судьей. Его влекло к побоищам и ссорам, поджогу скирд и налетам на жилища
блудниц. Короче говоря, он больше походил на забулдыгу и сорвиголову, чем на
настоящего судью. Вместо скучного перечня его судейских приговоров нам
преподносят занимательный, хотя и не слишком нравоучительный рассказ о его
любовных и боевых, вернее, разбойничьих приключениях; потому что, если
верить (а не верить мы не можем) библейскому рассказу о деяниях этого
хвастливого распутника, он никогда не предпринимал регулярной войны и не
стоял во главе национального восстания против филистимлян, угнетавших его
народ. Он лишь время от времени выступал вперед наподобие одинокого паладина
или странствующего рыцаря и косил их направо и налево, размахивая ослиной
челюстью или каким-либо другим оружием в том же роде, подвернувшимся под
руку. Но даже и в этих грабительских набегах (он не останавливался перед
тем, чтобы снять со своей жертвы одежду, надо полагать, вместе с кошельком)
он, по-видимому, меньше всего думал об освобождении своего народа от
рабства. Когда он убивал филистимлян - а убивал он их весьма охотно и в
огромном количестве, - им двигали не высокие мотивы патриотизма или
политические соображения, а исключительно личная месть за зло, причиненное
ими ему самому, его жене и его тестю. Вся его история от начало до конца -
это история чрезвычайно себялюбивого, неразборчивого в средствах
авантюриста, действующего под влиянием порывов страстей и равнодушного ко
всему, кроме удовлетворения своих минутных капризов. Лишь сверхъестественная
сила, безудержная храбрость и некоторый налет юмора возвышают образ Самсона
над банальным типом простого разбойника и придают ему сходство с героями
комической эпопеи в стиле Ариосто. Но эти черты, сообщая известную
пикантность рассказу о его подвигах, едва ли умаляют чувство несоответствия,
которое в нас возбуждает гротескная фигура бахвала и забияки наряду со
строгими изображениями праведников и героев израильского пантеона. Истина
заключается, вероятно, в том, что эта чрезмерная яркость красок принадлежит
скорее кисти художника-рассказчика, чем трезвому перу историка. Отдельные
эпизоды, богатые необычайными и занимательными приключениями, быть может,
переходили из уст в уста в народных сказаниях задолго до того, как они
выкристаллизовались и сгруппировались вокруг памяти некой действительно
существовавшей личности. Какой-нибудь житель пограничных гор, своего рода
еврейский Роб Рой, отличавшийся неукротимым нравом, необычайной физической
силой и беззаветной храбростью, прославился своими дикими набегами на долину
филистимлян и сделался народным героем Израиля. Ибо нет достаточных
оснований сомневаться в том, что в саге о Самсоне под легким и шатким
зданием вымысла лежит солидный фундамент истинных фактов. Подробное и вполне
определенное обозначение городов и мест, где протекала жизнь Самсона от
рождения до смерти, говорит о том, что мы имеем здесь дело с подлинным
преданием местного характера, и противоречит взглядам некоторых ученых,
желающих видеть в легенде о библейском богатыре лишь один из солярных мифов.
Фрэзер имеет в виду ученых, придерживавшихся так называемой натуристической,
или солярно-метеорологической, теории, объяснявшей происхождение религии из
непонимания человеком явлений природы, особенно астральных и
метеорологических. По мнению этих ученых, герои сказок, легенд, фольклора,
народные обычаи и обряды - отголоски древних астрально-мифологических
верований. Особенно заметно вымысел рассказчика обнаруживается в передаче
катастрофы, постигшей героя вследствие коварства вероломной женщины, которая
выведала у него секрет его необычайной силы и затем предала его врагам.
Рассказ этот гласит:
"После того полюбил он одну женщину, жившую на долине Сорек; имя ей
Далида (Далила). К ней пришли владельцы филистимские и говорят ей: уговори
его, и выведай, в чем великая сила его и как нам одолеть его, чтобы связать
его и усмирить его; а мы дадим тебе за то каждый тысячу сто сиклей серебра.
И сказала Далида Самсону: скажи мне, в чем великая сила твоя и чем связать
тебя, чтобы усмирить тебя? Самсон сказал ей: если свяжут меня семью сырыми
тетивами, которые не засушены, то я сделаюсь бессилен и буду как и прочие
люди. И принесли ей владельцы филистимские семь сырых тетив, которые не
засохли, и она связала его ими. (Между тем один скрытно сидел у нее в
спальне.) И сказала ему: Самсон! Филистимляне идут на тебя. Он разорвал
тетивы, как разрывают нитку из пакли, когда пережжет ее огонь. И не узнана
сила его. И сказала Далида Самсону: вот, ты обманул меня и говорил мне ложь;
скажи же теперь мне, чем связать тебя? Он сказал ей: если свяжут меня новыми
веревками, которые не были в деле, то я сделаюсь бессилен и буду, как прочие
люди. Далида взяла новые веревки и связала его и сказала ему: Самсон!
Филистимляне идут на тебя. (Между тем один скрытно сидел в спальне.) И
сорвал он их с рук своих, как нитки. И сказала Далида Самсону: все ты
обманываешь меня и говоришь мне ложь; скажи мне, чем бы связать тебя? Он
сказал ей: если ты воткешь семь кос головы моей в ткань и прибьешь ее
гвоздем к ткальной колоде (то я буду бессилен, как и прочие люди). (И
усыпила его Далида на коленях своих. И когда он уснул, взяла Далида семь кос
головы его,) и прикрепила их к колоде и сказала ему: филистимляне идут на
тебя, Самсон! Он пробудился от сна своего и выдернул ткальную колоду вместе
с тканью; (и не узнана сила его!. И сказала ему (Далида):
как же ты говоришь: "люблю тебя", а сердце твое не со мною? вот, ты
трижды обманул меня, и не сказал мне, в чем великая сила твоя. И как она
словами своими тяготила его всякий день и мучила его, то душе его тяжело
стало до смерти. И он открыл ей все сердце свое, и сказал ей: бритва не
касалась головы моей, ибо я назорей божий от чрева матери моей; если же
остричь меня, то отступит от меня сила моя; я сделаюсь слаб и буду, как
прочие люди. Далида, видя, что он открыл ей все сердце свое, послала и звала
владельцев филистимских, сказав им: идите теперь; он открыл мне все сердце
свое. И пришли к ней владельцы филистимские и принесли серебро в руках
своих. И усыпила его (Далида) на коленях своих, и призвала человека, и
велела ему остричь семь кос головы его. И начал он ослабевать, и отступила
от него сила его. Она сказала: филистимляне идут на тебя, Самсон! Он
пробудился от сна своего, и сказал: пойду, как и прежде, и освобожусь. А не
знал, что господь отступил от него. Филистимляне взяли его и выкололи ему
глаза, привели его в Газу и оковали его двумя медными цепями, и он молол в
доме узников".
Итак, великая мощь Самсона обреталась в его волосах, и достаточно было
срезать его свисавшие до плеч косматые пряди, не стриженные с детства, чтобы
отнять у него сверхчеловеческую силу и сделать немощным. Такого рода поверье
было распространено во многих местах земного шара, в особенности
относительно людей, которые, подобно Самсону, претендовали на силу,
недосягаемую для обыкновенных смертных. Туземцы острова Амбоина, в
Ост-Индии, полагали, что вся их сила находится в волосах и что, потеряв
волосы, они лишились бы и силы. Один преступник, подвергнутый пытке по
приказу голландского суда на этом же острове, упорно отрицал свою вину, пока
ему не срезали волосы, после чего он немедленно сознался. Другой человек,
которого судили за убийство, оставался непоколебимым, отрицая свою вину,
несмотря на все ухищрения судей. Увидев доктора с ножницами в руках, он
спросил, для чего они. Когда ему сказали, что этими ножницами ему остригут
волосы, он стал просить не делать этого и чистосердечно покаялся во всем.
После этого случая всякий раз, когда голландским властям даже с помощью
пыток не удавалось получить признание у заключенного, они прибегали к
остриганию его волос. Туземцы другого ост-индского острова - Церам верят,
что если юноша срежет себе волосы, то он сделается слабым и немощным.
В Европе также считали, что зловредная сила колдунов и ведьм таилась в
их волосах и что с ними нельзя ничего поделать, пока у них целы волосы.
Отсюда во Франции возникло обыкновение перед пыткой сбривать у людей,
обвиненных в колдовстве, все волосы на теле. Миллей присутствовал в Тулузе
при пытке нескольких человек, от которых нельзя было добиться признания
вины, пока их не раздели донага и не обрили, после чего они тут же
подтвердили предъявленное им обвинение. Точно так же одна, казалось бы,
благочестивая женщина была подвергнута пытке по подозрению в колдовстве; она
с невероятной стойкостью переносила все мучения, и лишь после того, как у
нее выдернули все волосы, признала себя виновной. Известный инквизитор
Шпренгер довольствовался тем, что сбривал волосы на голове у подозреваемых в
колдовстве мужчин и женщин; а его более последовательный коллега Куманус
обрил у сорока одной женщины волосы со всего тела, прежде чем отправить их
на костер. Он имел весьма веские причины для столь строгого следствия, ибо
сам сатана в проповеди с кафедры Норт-Бервикской церкви успокаивал своих
многочисленных слуг заверением, что с ними не приключится никакого зла и ни
одна слеза не упадет из их глаз, пока на них целы их волосы. Подобным же
образом в индийской провинции Бастар "человека, признанного виновным в
колдовстве, отдают на избиение толпе, сбривают с него волосы (так как именно
в волосах предполагается вся его злая сила) и выбивают передние зубы, чтобы
помешать ему бормотать заклинания. Колдуньи подвергаются такой же пытке;
после того как их признали виновными, они подлежат той же каре, что и
мужчины, а волосы их после бритья привешиваются к дереву в публичном месте".
У бхилов, первобытного племени в Центральной Индии, к женщине, обвиненной в
колдовстве, применялись различные способы увещевания, вроде подвешивания к
дереву вниз головой или втирания перца в глаза а затем у нее срезали с
головы прядь волос и закапывали в землю, "дабы уничтожить последнее звено
между нею и ее прежними злыми чарами". Равным образом у ацтеков, в Мексике,
когда чародей или ведьма "совершили свои злые дела и настало время положить
предел их презренной жизни, кто-либо хватал их и срезал им волосы на
макушке, отчего пропадала вся их колдовская сила; вслед за тем их предавали
смерти, и этим кончалось их ненавистное существование".
Неудивительно, что так широко распространенное поверье проникло и в
волшебные сказки; несмотря на кажущуюся свободу фантазии, в сказках, как в
зеркале, отражаются прежние верования народа. Туземцы острова Ниас, к западу
от Суматры, рассказывают, что однажды некий предводитель по имени Лаубо
Марос бежал от землетрясения с Макасара, на Целебесе, и переселился со
своими приверженцами в Ниас. Среди последовавших за ним в новую страну
находился и его дядя со своей женой. Негодяй-племянник влюбился в жену
своего дяди, и путем разных происков ему удалось овладеть ею. Оскорбленный
супруг помчался в Малакку и стал умолять джогорского султана, чтобы тот
помог ему отомстить за обиду. Султан согласился и объявил войну Лаубо
Маросу. Но бессовестный Лаубо Марос укрепил тем временем свое поселение,
окружив его непроходимой изгородью из колючего бамбука, о которую
разбивались все попытки султана с его войсками взять крепость приступом.
Потерпев поражение в открытом бою, султан пустился на хитрость. Он вернулся
в Джогор и, нагрузив корабль испанскими циновками, поплыл обратно в Ниас.
Здесь он бросил якорь в виду неприятельской крепости, зарядил свои пушки
вместо ядер и гранат привезенными им циновками и открыл огонь по неприятелю.
Циновки градом летели по воздуху и вскоре покрыли толстым слоем всю колючую
изгородь и прилегающее побережье. Ловушка была поставлена, и султан стал
ждать, что будет дальше. Ждать ему пришлось недолго. Какая-то старушка,
бродившая вдоль берега, подняла одну циновку, а затем, к своему великому
соблазну, увидела и остальные. Вне себя от радости по поводу своего открытия
она распространила эту добрую весть среди своих соседей. Те поспешили к
месту, и в одно мгновение не только ни одной циновки не осталось на
изгороди, но и сама изгородь была повалена и сровнена с землей. Теперь
джогорскому султану ничего не препятствовало войти в крепость и овладеть ею.
Защитники ее бежали, а сам предводитель попал в руки победителей. Его
приговорили к смерти, но при совершении казни оказались большие затруднения.
Его бросили в море, но вода его не принимала; тогда его положили на пылающий
костер, но огонь его не сжигал; его стали рубить мечами, но сталь
отскакивала от него, не причинив никакого вреда. Тут они поняли, что имеют
дело с чародеем, и стали советоваться с его женой о том, как его убить.
Подобно Далиде, она им открыла роковую тайну. На голове Лаубо Мароса рос
один волос, твердый, как медная проволока, и от этого волоса зависела его
жизнь. Когда волос выдернули, Лаубо Марос испустил дух. В этой сказке, как и
в некоторых из приведенных ниже, в волосах героя таится не только его сила,
но и сама жизнь его, так что потеря волос влечет за собой его смерть.
В фольклоре Древней Греции многие легенды напоминают рассказ о Самсоне
и Далиде. Так у мегарского царя Низа на макушке рос один золотой или
пурпурный волос, с потерей которого он должен был умереть. Когда критяне
осадили Мегару, дочь Низа, Скилла, влюбилась в критского царя Миноса и
вырвала роковой волос из головы своего отца, после чего тот умер. Согласно
другому варианту, не жизнь, а сила Низа была связана с существованием
золотого волоса, и, как только волос выдернули, царь стал слаб и был убит
Миносом. В такой версии легенда о Низе имеет еще более близкое сходство со
сказанием о Самсоне. Про Посейдона рассказывали, что он сделал бессмертным
Птерелая, наградив его золотым волосом на голове. Когда Амфитрион осадил
Тафос, родину Птерелая, дочь последнего влюбилась в Амфитриона и убила
своего отца, выдернув из его головы золотой волос. В одной новогреческой
народной сказке вся сила героя таится в трех золотых волосах на голове.
После того как его мать выдергивает их у него, он делается бессильным и
робким, и враги убивают его. Другая греческая легенда, в которой можно
усмотреть следы предания о Низе и Скилле, рассказывает о том, как некий царь
был самым сильным человеком своего времени, и у него на груди росли три
длинных волоса. Когда он отправился на войну с другим царем, его собственная
жена изменнически срезала эти три волоса, и он стал самым слабым из людей.
Рассказу о том, как Самсон был одурачен своей коварной возлюбленной
Далидой, выведавшей тайну его силы, близки аналогичные мотивы в славянском и
кельтском фольклоре, с той только разницей, что в славянских и кельтских
сказках жизнь или сила героя таятся не в его волосах, а в каком-либо внешнем
предмете - в яйце или птице. В русской народной сказке колдун Кощей (или
Кащей) Бессмертный похитил царевну и держал ее взаперти в своем золотом
чертоге. Но один царевич однажды увидел, как печальная царевна гуляла в
одиночестве по саду, и снискал ее расположение. Ободренная надеждой спастись
с помощью царевича, она направилась к колдуну и начала задабривать его
притворными и льстивыми речами: "Дорогой мой, скажи мне, ведь ты никогда не
умрешь?" - "Никогда", - ответил он. "Ну, так скажи мне, где твоя смерть? Она
в твоем доме?" - "Разумеется, - сказал он, - она в том венике, у порога".
Тут царевна схватила веник и бросила его в огонь. Но веник сгорел, а
бессмертный Кощей остался жив, ни один волос не упал с его головы. Потерпев
неудачу в своей первой попытке, хитрая девица надула губы и говорит: "Ты
меня, верно, не любишь, потому что ты не сказал мне, где твоя смерть; но я
не сержусь и люблю тебя всем сердцем". Подобными сладкими речами царевна
выпытывала у колдуна, где находится на самом деле его смерть. Кощей
рассмеялся и говорит ей: "Зачем тебе это знать? Ну, ладно, из любви к тебе я
скажу, где лежит моя смерть. В чистом поле стоят три зеленых дуба; под
корнем самого большого дуба живет червь, и если кто его отыщет и раздавит,
то я умру". Тут царевна направилась прямо к своему возлюбленному и передала
ему слова Кощея. Царевич стал искать и наконец нашел эти дубы, выкопал червя
и, растоптав его, поспешил к чертогу колдуна, где ему пришлось убедиться в
том, что колдун все еще жив. Царевна снова принялась ласкаться к Кощею, и на
этот раз, побежденный ее лукавством, он открыл ей правду. "Смерть моя, -
сказал он, - находится далеко, в широком море, до нее добраться трудно. В
море том есть остров, а на острове растет зеленый дуб. В земле под дубом
зарыт железный сундук, а в сундуке ларец, в ларце - заяц, в зайце - утка, а
в утке - яйцо: кто отыщет это яйцо и раздавит его, тот убьет меня в этот
самый миг". Царевич, как водится, раздобыл роковое яйцо и, держа его в
руках, выступил против бессмертного колдуна. Чудовище, конечно, убило бы
царевича, но тот сдавил яйцо, и колдун завыл от боли. Обернувшись к
улыбавшейся царевне, он сказал ей: "Ведь я любя тебя открыл, где находится
моя смерть! Так-то ты мне отплатила за мою любовь!" С этими словами он
схватил свой меч, висевший на стене, но царевич в эту минуту раздавил яйцо,
и Кощей тут же упал замертво.
По другому варианту этой сказки, когда хитрый колдун обманывает
изменницу, говоря ей, что смерть его таится в венике, царевна покрывает
веник позолотой; за ужином Кощей увидел, как что-то блестит у порога, и
спросил сердито: "Что это?" - "Вот видишь, как я почитаю тебя", - сказала
ему царевна. "Глупая, я пошутил. Моя смерть запрятана снаружи, в дубовой
ограде". На другой день, когда колдуна не было дома, царевна вышла и
позолотила всю ограду; вечером, вернувшись к ужину домой, колдун увидел из
окна сверкавшую ограду. "Скажи, что бы это там могло быть?" - "Вот как я
ценю тебя, - ответила царевна, - не только ты мне люб, но и смерть твоя люба
мне. Вот почему я позолотила ограду, в которой хранится твоя смерть". Такая
речь понравилась колдуну, и он от полноты сердца открыл ей тайну про яйцо.
Когда царевич с помощью преданных ему животных завладел яйцом, он спрятал
его за пазухой и направился к дому колдуна. Сам колдун сидел в это время
мрачный у окна; когда царевич приблизился и показал ему яйцо, у Кощея
потемнело в глазах, и он сразу весь ослаб и присмирел. Царевич стал играть
яйцом и перекидывать его из одной руки в другую. Тут Кощей заметался по
комнате из угла в угол. Когда же царевич разбил яйцо, Кощей Бессмертный упал
и испустил дух.
В сербской сказке колдун по имени Честной Булат похитил жену одного
князя и запер ее в подземелье. Но князю удалось пробраться к ней, и он ей
приказал во что бы то ни стало разузнать у Булата, где лежит его сила. Когда
Честной Булат вернулся домой, княгиня говорит ему: "Скажи мне, где находится
твоя великая сила?" Он ей в ответ: "Женушка, моя сила в моем мече". Княгиня
повернулась к мечу и стала передним молиться. Увидев это, Булат рассмеялся и
сказал: "Глупая женщина, сила моя не в мече, а в моем луке и стрелах".
Княгиня поворотилась тогда к луку и стрелам и стала перед ними молиться. Тут
Честной Булат и говорит ей: "Ну, женушка, у тебя" как я вижу, имеется мудрый
наставник, который тебя подучил разузнать, где лежит моя сила. Муж твой,
видно, еще живой, и вот он-то и подговорил тебя, должно быть". Но княгиня
уверила его, что ее никто не подговаривал. Убедившись, что Булат и на этот
раз ее обманул, она выждала несколько дней, а затем стала снова допрашивать
колдуна, в чем тайна его силы. Тогда он ей сказал: "Уж если тебе так хочется
узнать, где моя сила, то я тебе скажу всю правду. Далеко отсюда стоит
высокая гора. В той горе живет лисица; у лисицы есть сердце, в сердце
находится птица, а в птице лежит моя сила. Но поймать эту лисицу задача не
легкая, потому что она может принимать много разных обличий". На другой
день, когда Честной Булат покинул подземелье, туда пришел князь и узнал от
своей жены тайну про силу колдуна. Князь тут же поспешил к горе, и там, хотя
лиса принимала то один, то другой образ, ему удалось при помощи своих друзей
- орлов, соколов и драконов - поймать ее и убить. Он вынул из лисицы сердце,
из сердца достал птицу и сжег ее на большом огне. В это самое мгновение
Честной Булат умер на месте.
В другой сербской сказке говорится про дракона, который жил на водяной
мельнице и съел одного за другим двух королевичей. Третий королевич
отправился на поиски своих братьев и, добравшись до мельницы, никого там не
нашел, кроме одной старухи. Та ему рассказала про страшного обитателя
мельницы и про то, как он пожрал двух старших братьев королевича, и стала
его умолять покинуть это место, не дожидаясь, пока его постигнет та же
участь. Но королевич был храбр и хитер. Он обратился к старухе с такими
словами: "Выслушай хорошенько, что я тебе скажу. Ты спроси у дракона, куда
он уходит и где скрыта его великая сила; покрывай поцелуями место, на
которое он тебе укажет, как если бы тебе была очень люба его сила; как
только ты выведаешь его тайну, я сюда приду, и ты мне обо всем расскажешь".
Когда дракон возвратился домой, старуха принялась его расспрашивать: "Скажи
мне, ради бога, где ты был? Куда это ты уходишь так далеко? Ты мне никогда
об этом не говоришь". Дракон ей ответил: "Я, милая старушка, ухожу далеко".
Старуха стала его ублажать льстивыми словами, говоря: "Зачем ты уходишь так
далеко? Открой мне, где скрыта твоя сила. Если бы ты мне сказал это, я бы не
знала, что и делать. Я бы исцеловала все это место". Дракон улыбнулся и
сказал ей: "Моя сила там, в печке". Тут старуха начала целовать и ласкать
печку. Дракон, видя это, прыснул со смеху. "Глупая старуха, - сказал он, -
она не тут, она в грибе на пне, что против нашего дома". Тогда она стала
целовать и ласкать этот пень. "Прочь, старая, моя сила не здесь!" - "Так где
же она?" - спросила старуха. "Тебе к ней не дойти; туда ведет длинный путь.
На чужой стороне, в далеком государстве, под царским городом лежит озеро;
в озере живет дракон, в драконе том скрыт боров, в борове - голубь, а в
голубе спрятана моя сила". Таким образом, секрет был открыт. На другое утро,
когда дракон отправился на свою обычную работу - пожирать людей, к старухе
явился королевич, и она посвятила его в тайну драконовой силы. Королевич,
само собою разумеется, добрался до озера в чужедальней стороне, где после
жестокой борьбы убил водного дракона и извлек из него голубя, в котором
скрывалась сила бессовестного дракона с мельницы. Разузнав от голубя, как
возвратить к жизни убитых братьев, королевич свернул птице голову, и злой
дракон - хотя сказка об этом факте умалчивает - в этот самый момент,
конечно, погиб бесславной смертью.
Подобные сказки встречаются и в кельтском фольклоре. Так, в одной из
них, рассказанной слепым скрипачом с острова Айли, идет речь о том, как
великан утащил жену царя и его двух лошадей и спрятал их в своей пещере. Но
лошади набросились на великана и так его истоптали, что он еле унес ноги. Он
сказал царице: "Если бы моя душа была при мне, эти лошади уже давно бы меня
убили". - "А где же твоя душа, мой милый? - спросила его царица. - Клянусь,
я буду заботливо оберегать ее". - "Она в Бонначском камне", - ответил
великан. Наутро, когда он вышел из дому, царица тщательно украсила
Бонначский камень. В сумерки великан вернулся и обратился к царице с
вопросом: "Почему ты вздумала так убрать Бонначский камень?" - "Потому что в
нем твоя душа". - "Вижу, что, если бы ты знала, где моя душа, ты бы к ней
отнеслась с большим почтением". - "Разумеется". - "Но только она не здесь,
моя душа, она в пороге". На другой день царица убрала нарядно порог.
Великан, вернувшись домой, опять спросил царицу: "Что тебе вздумалось убрать
так нарядно порог?" - "Потому что в нем твоя душа". - "Вижу, что, если б ты
знала, где моя душа, ты бы ее заботливо оберегала". - Конечно". - "Но только
моя душа не здесь, - сказал опять великан. - Под порогом лежит большая
каменная плита. Под этой плитой стоит баран; в животе у барана находится
утка, в животе у утки лежит яйцо, а в яйце спрятана моя душа". На следующий
день, когда великана не было дома, подняли плиту, и из-под нее вышел баран;
вскрыли барана, и из него показалась утка; разорвали утку и вытащили из нее
яйцо. Царица взяла яйцо, раздавила его в своих руках, и великан,
возвращавшийся как раз в это время домой, упал тут же замертво.
В таком же роде сказку рассказывают в шотландском графстве Аргайль. Там
некий великан, царь страны Сорча, похитил жену пастуха из Круачана и спрятал
в пещере, где он жил. Но пастух с помощью некоторых доброжелательных
животных умудрился найти пещеру великана и в ней свою пропавшую жену. К
счастью, великана не было дома, и жена, накормив пастуха, спрятала его под
какой-то одеждой в почетном углу пещеры. Великан, возвратившись домой, повел
носом и сказал: "В пещере пахнет чужим человеком". Она его стала разуверять,
говоря, что это пахнет птичкой, которую она жарила, и прибавила: "Еще я
хотела бы, чтобы ты мне сказал, где ты прячешь свою жизнь, дабы я могла
хорошенько охранять ее". - "Она там наверху, в сером камне". На другой день,
когда великан ушел, она достала серый камень, нарядила его и поставила в
почетном углу пещеры. Вернувшись вечером домой, великан спросил: "Что ты там
так нарядила?" - "Это твоя жизнь, - ответила она, - мы должны о ней
заботиться", - "Вижу я, что ты меня очень любишь, но моя душа не в этом
месте". - "Так где же она?" - "Она в серой овце на том холме". Наутро, когда
великана не было дома, жена пастуха поймала овцу, нарядила ее хорошенько и
поставила в почетном углу. Вернувшись вечером домой, великан снова спросил:
"Что это ты там так нарядила?" - "Твою собственную жизнь, мой милый". -
"А она все-таки не здесь". - "Ну вот, - воскликнула она, - я столько
хлопотала, заботясь о твоей душе, а ты меня два раза подряд обманул!" Тогда
он сказал ей:
"Так и быть, теперь я могу открыть тебе правду. Моя жизнь спрятана в
конюшне под лошадиными ногами. Там внизу есть место, где лежит маленькое
озеро. Озеро покрыто семью серыми шкурами. Поверх шкур лежит семь слоев
степного дерна, а под всем этим разостлано семь дубовых досок. В озере живет
форель, в животе форели находится утка, в животе утки - яйцо, в яйце - шип
от терновника, и, пока кто-нибудь не разжует мелко этот шип, меня невозможно
убить. Где бы я ни находился, я почувствую, если кто тронет эти семь шкур,
семь слоев степного дерна или семь досок. У меня над дверью лежит топор, и,
чтобы достигнуть озера, надо их все разрубить одним взмахом этого топора;
как только кто доберется до озера, я это тотчас почувствую". На следующий
день, когда великан ушел на охоту в горы, пастух из Круачана с помощью
услужливых животных, уже и раньше помогавших ему, раздобыл тот шип и
разжевал его прежде, чем великан их настиг. Не успел пастух дожевать до
конца, как великан рухнул на землю бездыханным трупом.
Нечто в этом роде рассказывают туземцы области Гилгит на плоскогорье
Северо-западной Индии. Они говорят, что во время оно в Гилгите правил
царь-людоед по имени Шри Бадат, который взимал с подвластных ему жителей
дань детьми и приказывал готовить ему каждый день к обеду их мясо. Поэтому
его и называли людоедом. У него была дочь Сакина, или Мийо-Хаи. Она каждое
лето проводила в прохладном месте, высоко в горах, в то время как Гилгит в
долине изнемогал от удушливого зноя. Однажды прекрасный принц по имени
Шамшер охотился в горах неподалеку от летнего убежища принцессы и, устав от
охоты, лег вместе со своими людьми соснуть у ключа, бьющего под освежающей
тенью деревьев, ибо дело было в полдень и солнце палило немилосердно. Случаю
или судьбе было угодно, чтобы как раз в это время служанка принцессы подошла
к источнику зачерпнуть воды; увидев спящих чужеземцев, она вернулась
доложить об этом своей госпоже. Та очень разозлилась на незваных пришельцев
и приказала привести их к себе. Но при взгляде на красивого принца она
забыла свой гнев; она вступила с ними в беседу, и, хотя день клонился к
обеденной поре, а потом и к вечеру, принцесса все его удерживала, жадно
слушая рассказы о его приключениях и доблестных подвигах. Под конец она была
не в силах скрывать долее свои чувства; она призналась в своей любви к нему
и предложила ему свою руку. Принц принял предложение не без колебания,
боясь, что жестокий отец никогда не согласится на ее союз с чужеземцем. Они
решили держать свой брак в тайне, а поженились они этой же ночью.
Но едва принц Шамшер успел заполучить руку принцессы, как стал лелеять
более честолюбивые замыслы - он решил сам стать властителем гилгитского
царства. С этой целью он подстрекал жену убить отца. Ослепленная любовью к
мужу принцесса согласилась вступить в заговор против жизни своего
царственного отца. Но на пути к осуществлению их замысла стояло препятствие.
Дело в том, что Шри Бадат был потомком гигантов и потому был неуязвим для
меча или стрелы;
они отскакивали от его тела, не оставив на нем ни малейшего следа или
царапины, и никто не знал, из чего сделана его душа. Конечно, первой заботой
честолюбивого принца было узнать истинную природу души своего тестя; а кто
мог лучше выведать секрет царя, как не его собственная дочь? И вот однажды -
не то по какому-то капризу, не то из желания испытать верность своей жены -
принц заявил ей, что не успеют завянуть и пожелтеть листья названного им
дерева, как она не увидит больше своего отца. Как раз в ту осень - лето было
уже на исходе - листья этого дерева стали желтеть и вянуть ранее
обыкновенного. Глядя на желтые листья и считая, что наступает последний час
ее отца, испытывая, быть может, даже угрызения совести ввиду замышляемого ею
убийства, принцесса с плачем спустилась с гор и возвратилась в Гилгит. Но во
дворце она, к своему изумлению, нашла, что ее родитель наслаждается
по-прежнему своим несокрушимым здоровьем и каннибальским аппетитом.
Несколько опешив, она объяснила свое внезапное возвращение из летнего
убежища в горах тем, что некий святой человек предсказал ей, будто с
увяданием листьев некоторого дерева ее дорогой отец захиреет и умрет. "Как
раз сегодня, - сказала она, - эти листья пожелтели, и я испугалась за тебя и
явилась сюда, чтобы пасть к твоим ногам. Но я благодарю бога, что
предсказание не оправдалось и святой человек оказался ложным пророком".
Родительское сердце людоеда было тронуто таким доказательством дочерней
любви, и он сказал ей: "О моя любезная дочь, никто на свете не может меня
убить, потому что никто не знает, из чего сделана моя душа. Как можно ей
повредить, покуда кто-либо не узнал ее природы? Не во власти человека
причинить зло моему телу". На это ему дочь возразила, что ее счастье зависит
от его жизни и безопасности, и так как она, дочь его, дороже ему всего на
свете, то он не должен бояться открыть ей тайну о своей душе. Если бы она ее
только знала, она бы могла отвратить всякое дурное предзнаменование,
охранять его от всякой грозящей опасности и доказать ему свою любовь,
посвятив себя заботам о его благополучии. Но осторожный людоед не поверил ей
и, подобно Самсону и великанам волшебных сказок, пытался отделаться от нее
неверными и уклончивыми ответами. Однако под конец, покоренный ее
настойчивостью или, может быть, смягченный ее ласками, он открыл ей роковую
тайну, рассказав, что душа его сделана из масла и что если его дочь
когда-либо увидит большой огонь в самом замке или вокруг него, то она должна
знать, что наступил его последний час, потому что как может масло его души
противостоять сильному пламени? Не знал он, что этими словами он предал себя
в руки слабой женщины и неблагодарной дочери, замышлявшей его убийство.
Проведя несколько дней с доверившимся ей родителем, изменница вернулась
в свое горное жилище, где ее нетерпеливо дожидался любимый супруг. Он был
весьма обрадован, когда узнал тайну царской души, потому что решил во что бы
то ни стало погубить своего тестя, а теперь перед ним лежал открытый путь к
достижению этой цели. Преследуя свой план, принц рассчитывал на деятельную
поддержку подданных самого царя, которые жаждали избавиться от презренного
людоеда и сохранить своих оставшихся детей от его прожорливой глотки. И
принц не ошибся в своих расчетах. Узнав, что появился избавитель, народ
охотно стал на его сторону, и на общем совете было решено захватить чудовище
в его берлоге. Достоинством плана была его чрезвычайная простота. Нужно было
только разжечь большое пламя вокруг замка царя, и его масляная душа начнет
таять и растопится до конца. За несколько дней до того, как заговор должен
был быть приведен в исполнение, принц отослал свою жену вниз к ее отцу в
Гилгит со строгим наказом держать в секрете их план и убаюкивать
чадолюбивого людоеда лживыми уверениями в его полной безопасности. Теперь
все было готово. В глухую ночь народ вышел из своих домов с факелами и
вязанками хвороста в руках. Когда они стали приближаться к замку, масляной
душе царя стало не по себе; его охватило беспокойство, и, несмотря на
поздний час, он выслал дочь узнать причину своей тревоги. Вероломная женщина
послушно вышла во мрак ночи и, промешкав некоторое время, чтобы дать
заговорщикам подойти со своими факелами ближе к замку, вернулась к отцу и
попыталась успокоить его, говоря, что страх его напрасен и что ничего
особенного не случилось. Но предчувствие приближающейся беды слишком сильно
владело царем, и он не поддался хитрым уговорам дочери. Он сам вышел из
своей комнаты и убедился, что ночь была ярко освещена пылающим пламенем
костров, разложенных вокруг замка. Размышлять или колебаться было некогда.
Он быстро принял решение, выскочил наружу, пробил себе путь по направлению к
Чотур-Хану, области снега и льдов, лежащей среди высоких гор, окружающих
Гилгит. Там он скрылся под большим ледником, и так как его масляная душа во
льду не может растаять, то он живет там по сей день. По сей день жители
Гилгита верят, что когда-нибудь он вернется и станет снова царствовать над
ними и пожирать их детей с удвоенной яростью. Поэтому каждый год, в одну из
ноябрьских ночей, годовщину его изгнания из Гилгита, они целую ночь напролет
жгут большие костры, чтобы отогнать его дух, если ему вздумается вернуться к
ним. В эту ночь никто не решается лечь спать; а чтобы скоротать время, народ
поет и пляшет вокруг весело пылающих огней.
Общее сходство этого индийского рассказа с легендой о Самсоне, с одной
стороны, и с кельтскими сказками, с другой - достаточно очевидно. Это
сходство было бы еще ближе, если бы индийский повествователь привел те
ложные или уклончивые ответы, касающиеся тайны его души, которые людоед
давал своей дочери. По аналогии с еврейской, славянской и кельтской
параллелями мы можем предположить, что хитрое чудовище также пыталось
обмануть свою дочь, говоря, что его душа спрятана в таких предметах, с
которыми на самом деле у нее не было ничего общего. Может быть, один из его
ответов гласил, что душа его находится в листьях какого-то дерева и что,
когда они пожелтеют, это будет служить знаком его близкой смерти; в
существующей же версии ложное представление вложено в уста третьего лица, а
не самого людоеда.
Но все эти рассказы: славянский, кельтский и индийский, сходясь с
легендой о Самсоне и Далиде в общих чертах, отличаются от нее в одном
отношении. В библейском рассказе все симпатии читателя на стороне обманутого
чудодея, который изображен в благоприятном свете, как патриот и борец за
независимость своего народа: мы поражаемся его чудесным подвигам, мы
сочувствуем его страданиям и смерти; нам внушает отвращение вероломство
хитрой женщины, навлекшей на своего любовника незаслуженные несчастья
лживыми уверениями в любви. В славянском же, кельтском и индийском рассказах
драматический интерес ситуации сосредоточен на противоположной стороне. В
них обманутый колдун представлен в крайне неблагоприятном свете: он негодяй,
злоупотребляющий своей силой. Нам внушают отвращение его преступления; мы
радуемся его гибели и относимся не только снисходительно, но даже с
одобрением к лукавству женщин, которые предают его, потому что они так
поступают только для того, чтобы отомстить ему за большое зло, причиненное
им или всему народу. Таким образом, в этих двух разных обработках одной и
той же темы роли злодея и жертвы меняются местами. В одном случае невинную
жертву изображает колдун, женщина же играет роль хитрого злодея; а в другом
случае в роли хитрого злодея выступает колдун, а женщина изображается
невинной жертвой или, по меньшей мере, как в индийском рассказе, - любящей
женой и освободительницей народа. Не подлежит никакому сомнению, что если бы
существовала филистимлянская версия рассказа о Самсоне и Далиде, то жертва и
злодей поменялись бы в ней местами. Самсон бы фигурировал в качестве
разбойника, без зазрения совести грабившего и убивавшего беззащитных
филистимлян, а Далида явилась бы невинной жертвой его зверского насилия,
своей находчивостью и мужеством сумевшей одновременно отомстить за
причиненное ей зло и освободить свой народ от жестоких набегов чудовища.
Так всегда бывает, что в борьбе народов и группировок роли героев и
злодеев меняются в зависимости от точки зрения, с которой мы их
рассматриваем. Один и тот же человек, рассматриваемый с одной стороны,
покажется нам благороднейшим из героев; если же посмотреть на него с другой
стороны, он превращается в гнуснейшего злодея. С одной стороны, его осыпают
цветами, а с другой - побивают градом камней. Можно даже сказать, что каждый
человек, выдвинувшийся на шумной арене истории, подобен арлекину, чей сшитый
из разных лоскутов материи костюм меняет свой цвет в зависимости от того, с
какой стороны на него смотрят. Но беспристрастный историк должен видеть
арлекинов со всех сторон и изображать их во всем многоцветье их одеяний - не
только сплошь белыми, как их видят друзья, и не исключительно черными,
какими они представляются своим врагам.