Фрэзер Д. Фольклор в Ветхом Завете

ОГЛАВЛЕНИЕ

часть первая. ДРЕВНЕЙШАЯ ЭПОХА СУЩЕСТВОВАНИЯ МИРА

Глава 4. ВЕЛИКИЙ ПОТОП

Географическое распределение сказаний о потопе

Предыдущий обзор преданий о потопе показывает, что сказания этого рода,
назовем ли мы их легендами или мифами, широко распространены по всему свету.
Прежде чем перейти к вопросу о взаимном отношении преданий друг к другу и о
причине или, вернее, причинах их происхождения, небесполезно будет вкратце
перечислить страны, в которых они обнаружены. Начнем с Азии. Здесь мы нашли
образцы их в Вавилонии, Палестине, Сирии, Фригии, в древней и современной
Индии, в Бирме, Кохинхине, на Малайском полуострове и на Камчатке. Мы видим,
что предания о потопе сосредоточены преимущественно в Южной Азии и явно
отсутствуют в Восточной, Центральной и Северной Азии. В особенности
замечательно то, что ни китайцы, ни японцы, две великие культурные нации
Восточной Азии, насколько мне известно, не сохранили в своей обширной и
древней литературе ни одной народной легенды о великом потопе интересующего
нас типа, то есть о таком всеобщем наводнении, от которого будто бы погибло
все человечество или его значительная часть.
В Европе предания о потопе местного происхождения встречаются гораздо
реже, чем в Азии; они были известны в Древней Греции; имеются также
сообщения о преданиях, найденных в Уэльсе, среди литовцев, трансильванских
цыган и вогулов Восточной России. Исландская легенда о наводнении,
причиненном кровью гигантов, едва ли соответствует разбираемому типу легенд.
В Африке, включая Египет, туземные легенды о великом потопе, видимо,
отсутствуют: ни об одном достоверном случае обнаружения таковых не имеется
сведений.
На Малайском архипелаге легенды о великом потопе существуют на больших
островах: Суматре, Борнео и Целебесе, а из малых - на островах Ниас, Энгано,
Церам, Роти и Флорес. Однотипные предания имеются у туземных племен
Филиппинских островов и Формозы, а также у изолированно живущих обитателей
Андаманских островов в Бенгальском заливе.
В Новой Гвинее и в Австралии также существуют сказания о великом
потопе; встречаются они также и на небольших островах, известных как
Меланезия и образующих большую дугу, которая охватывает Новую Гвинею и
Австралию с севера и востока.
Еще далее к востоку предания о потопе широко распространены среди
полинезийцев, составляющих население разбросанных в океане большей частью
маленьких островов, от Гавайских на севере до Новой Зеландии на юге. В
Микронезии легенда о потопе записана на островах Палау.
Много преданий о потопе имеется в Южной, Центральной и Северной
Америке, от Огненной Земли на юге до Аляски на севере, на обоих континентах
от востока до запада; притом они существуют не только среди индейских
племен, но и среди эскимосов, от Аляски на западе до Гренландии на востоке.
Таково в общем географическое распределение легенд. Спрашивается,
каково их взаимное отношение друг к другу? Находятся ли они все в
генетической связи между собою или же возникли самостоятельно в различных
частях земного шара? В прежнее время исследователи под влиянием библейской
традиции склонны были отождествлять легенды о великом потопе, где бы таковые
ни были обнаружены, с библейским преданием о Ноевом потопе, полагая, что все
такие легенды являются более или менее испорченными и апокрифическими
версиями того единственного, достоверного и подлинного рассказа о великой
катастрофе, который изложен в книге Бытие. В настоящее время такой взгляд
должен быть отвергнут. Конечно, следует учесть все многочисленные искажения
и разнообразные видоизменения, которые неизбежно должно было претерпеть на
протяжении бесчисленных веков устное предание, переходя от поколения к
поколению и из одной страны в другую. Но все же в этих различных, зачастую
столь причудливых, ребяческих и забавных сказаниях о великом потопе трудно
усмотреть человеческие копии одного общего божественного оригинала. В
особенности это является невозможным в настоящее время, когда новейшими
исследованиями доказано, что библейский, так называемый божественный,
оригинал на самом деле вовсе не оригинал, а сравнительно поздняя копия
гораздо более древней вавилонской или, правильнее, шумерской легенды. Ни
один христианский апологет не станет, конечно, рассматривать вавилонское
предание с его ярко выраженной политической окраской как результат
божественного откровения. Но если теория божественного вдохновения
неприменима к оригиналу, то каким образом она может объяснить происхождение
копии?
Отвергая поэтому теорию божественного откровения или внушения, как
несовместимую с установленными фактами, мы должны рассмотреть, не является
ли вавилонская (или шумерская) легенда, несомненно самая древняя из легенд о
потопе, единственной, от которой произошли все остальные. На этот вопрос
едва ли можно дать положительный ответ, так как вообще в подобных случаях
доказательства невозможны, тот или иной взгляд вырабатывается лишь в
результате рассмотрения множества гипотез, которые различными людьми
неодинаково расцениваются. Можно, разумеется, разложить все предания на их
составные элементы, классифицировать эти последние, подсчитать в каждой
легенде число элементов, общих с другими версиями, и по их количеству судить
о том, в какой мере данная легенда является производной или оригинальной.
Такую работу фактически проделал один из моих предшественников в данной
области исследования, но я не собираюсь следовать его примеру: читатели с
математическим или статистическим складом ума могут либо обратиться к его
труду, либо сами произвести необходимые вычисления на основании данных,
приведенных мною на предыдущих страницах. Со своей стороны, я ограничусь
изложением общего вывода, к которому я пришел, предоставляя читателю принять
его целиком, отвергнуть или внести те или иные коррективы, пользуясь
собранным мной материалом. Итак, оставляя в стороне еврейскую легенду,
которая, несомненно, произошла от вавилонской, а также те новейшие версии,
которые носят явные следы позднейшего миссионерского или вообще
христианского влияния, я полагаю, что у нас нет никаких твердых оснований
выводить какую бы то ни было легенду о потопе от вавилонского оригинала.
Правда, некоторые авторитетные ученые утверждали, что и древнегреческая и
древнеиндийская легенды произошли от вавилонской. Может быть, они и правы,
но я все же думаю, что имеющиеся во всех этих трех легендах черты сходства
еще недостаточны для оправдания гипотезы об их тождественном происхождении.
Не подлежит сомнению, что в последние века до новой эры греки ознакомились
как с вавилонской, так и с еврейской версиями легенды о потопе, но их
собственные предания этого рода восходят к гораздо более раннему времени,
чем эпоха завоеваний Александра Македонского, которая впервые открыла
западным ученым сокровищницу знаний Востока. Эти же наиболее древние образцы
греческих преданий не носят никаких признаков заимствования из азиатских
источников. Например, в легенде о Девкалионе, наиболее близкой к
вавилонской, только сам Девкалион с женой спаслись от потопа, а когда потоп
прекратился, они оба были вынуждены вновь сотворить человечество чудесным
образом из камней, причем решительно ничего не говорится о возрождении
животного мира, который, надо думать, также погиб от наводнения. Совершенно
иначе обстоит дело в вавилонской и еврейской легендах, где авторы не
преминули позаботиться о естественном продолжении рода после потопа не
только в отношении людей, но и животных и указывают на принятие в ковчег
достаточного числа пассажиров из среды тех и других.
Подобным образом сравнение древнеиндийской версии с вавилонской
обнаруживает некоторые глубокие противоречия между ними. Чудесная рыба,
играющая столь выдающуюся роль во всех древнеиндийских версиях, не имеет
никакой очевидной аналогии с вавилонской. Некоторые ученые делают остроумную
догадку, что воплощенное в образе рыбы божество, предупреждающее Ману о
предстоящем потопе в индийской легенде, есть дубликат Эа - бога, который
делает такое же сообщение Утнапиштиму в вавилонской легенде, и что Эа был,
несомненно, морским божеством, которое, согласно представлениям вавилонян,
изображалось в виде получеловека, полурыбы. Если бы удалось доказать
существование подобной аналогии, то этим, конечно, было бы создано связующее
звено между обеими легендами. С другой стороны, в древнейшей индийской
версии сказания о потопе, содержащейся в Satapatha Brahmana, Ману является
единственным лицом, спасшимся от великого потопа, так что после катастрофы
понадобилось создать чудесным образом женщину из жертвоприношения Ману
(масла, кислого молока, сыворотки и творога), для того чтобы он мог
воссоздать человеческий род. Только в позднейших версиях этого сказания Ману
берет с собой в ковчег много животных и растений, но даже и здесь ни одним
словом не упоминается о том, что мудрец спас свою жену и детей, тогда как
его окружает в ковчеге толпа друзей, тоже мудрецов, которых он спас от
гибели. Такое упущение свидетельствует не только о недостатке семейных
привязанностей у Ману, но и о крайнем его легкомыслии, в противоположность
предусмотрительному герою вавилонской легенды, который при столь же
печальных обстоятельствах мог по крайней мере утешаться тем, что, плывя по
бурным волнам, находится в кругу родной семьи, и знал, что по прекращении
потопа они все вместе смогут естественным путем обеспечить продолжение
человеческого рода. Не сказывается ли в этом любопытном расхождении обеих
легенд контраст между трезвым благоразумием семитического ума и мечтательным
аскетизмом индийского?
Итак, вообще говоря, мы имеем мало данных для доказательства того, что
индийская и греческая легенды о потопе произошли от вавилонской. Если мы
вспомним, что вавилоняне, насколько нам известно, не смогли распространить
свое предание среди египтян, с которыми они в течение ряда веков находились
в непосредственных сношениях, то надо ли удивляться тому, что предание это
не проникло в более далекие страны - Грецию и Индию, с которыми до появления
Александра Македонского вавилоняне мало сталкивались? В более позднюю эпоху
через посредство христианской литературы вавилонское сказание обошло весь
мир и встретило отголосок в легендах различных народов: под пальмами
коралловых островов, в индейских вигвамах и среди снегов полярных стран;
но само по себе, помимо христианского либо мусульманского влияния, оно
едва переступило границы своей собственной родины и смежных с ней
семитических стран.
Если мы обратимся к другим рассмотренным нами легендам о потопе и
станем здесь искать следы происхождения их от общего источника и, стало
быть, распространения из одного и того же центра, то нас должны немало
поразить очевидные признаки подобного родства в серии алгонкинских преданий
Северной Америки. Многочисленные легенды, записанные среди различных
индейских племен этой широко распространенной ветви, обнаруживают столь
близкое сходство, что их нельзя рассматривать иначе как различные варианты
одного и того же предания. Возникает только вопрос, как нужно отнестись в
первоначальной легенде к эпизоду с разными животными, ныряющими в воду,
чтобы достать землю: надо ли признать его туземным, или же он отражает
рассказ о выпущенных поем птицах в библейской легенде, занесенной белыми к
индейцам? Этот вопрос остается открытым.
Далее мы видим, что, по мнению Гумбольдта, могут быть прослежены общие
черты в легендах о потопе у индейцев, живущих по берегам реки Ориноко; по
мнению Вильяма Эллиса, такое же сходство свойственно полинезийским легендам.
Надо полагать, что и здесь и там предания распространялись из местных
центров, то есть, другими словами, представляют вариации одного общего
оригинала.
Тем не менее, допуская, что в ряде случаев имело место распространение
легенды из общего центра к периферии, следует признать, что есть легенды о
потопе вполне самобытные по своему происхождению.