Уайтхед А. Философская мысль Запада

ОГЛАВЛЕНИЕ

РАЗДЕЛ II Процесс и реальность

часть 1

Глава 1. Спекулятивная философия

1 Данный курс лекций представляет собой очерк спекулятивной философии. Его первая задача—определить «спекулятивную философию» как метод, порождающий значимое знание.

Спекулятивная философия есть попытка создать связную логичную и необходимую систему общих идей, в терминах которых можно было бы интерпретировать каждый элемент нашего опыта. Под понятием «интерпретация» я подразумеваю ту ситуацию, когда все, что мы осознаем как обладаемое (enjoyed), воспринимаемое, желаемое или мыслимое, будет иметь характер частного случая данной всеобщей схемы. Таким образом, философская схема должна быть связной, логичной и в отношении своей интерпретации—применимой и адекватной. В данном случае слово «применимая» означает, что некоторые элементы опыта именно так интерпретируются, а слово «адекватная» означает, что нет элементов, которые не могли бы интерпретироваться подобным образом.

«Связность» в нашем понимании означает, что фундаментальные идеи, на основе которых развивается схема, настолько предполагают друг друга, что в изоляции лишаются смысла. Данное требование не означает, что идеи определимы в терминах друг друга; это означает лишь, что то, что является неопределимым в одном подобном понятии, не может быть абстрагировано от своего отношения

272

к другим понятиям. В том-то и заключается идеал регулятивной философии, что ее фундаментальные понятия невозможно абстрагировать друг от друга. Другими словами, предполагается, что ни одну сущность нельзя рассматривать в полной абстракции от всей системы вселенной (universe) и что задача спекулятивной философии заключается в том, чтобы продемонстрировать эту истину. Такая ее особенность и есть связность.

Термин «логичный» имеет обычное значение, включающее «логическую» непротиворечивость, или отсутствие противоречия, определение конструктов в логических терминах, конкретизацию (exemplification) общих логических понятий в частных примерах, принципы вывода. Обнаружится, что логические понятия сами должны найти свои места в схеме философских понятий.

Также станет заметным, что этот идеал спекулятивной философии имеет как рациональную, так и эмпирическую сторону. Рациональная сторона выражается терминами «связный» и «логичный». Эмпирическая сторона выражается терминами «применимый» и «адекватный». Но обе стороны сочетаются вместе, если устранить ту неопределенность, которая сохраняется в предыдущем объяснении термина «адекватный». Адекватность схемы в отношении каждого ее элемента не означает адекватности тем элементам, которые уже оказались рассмотренными. Это значит, что структура (texture) наблюдаемого опыта, иллюстрирующая философскую схему, такова, что и весь соответствующий опыт должен демонстрировать подобную структуру. Таким образом, философская схема должна быть «необходимой» в смысле наличия в ней самой собственной гарантии (сохранения) универсальности через весь опыт, притом, что мы ограничиваем себя тем, что вступаем в контакт с непосредственным содержанием. Но то, что не вступает в такой контакт, есть непознаваемое, а непознаваемое—это непознанное и поэтому будет достаточно универсальности, определяемой с помощью «коммуникации».

Эта доктрина необходимости в универсальности означает, что во вселенной имеется сущность, не дозволяющая какие-либо взаимоотношения вне ее самой, что (в противном случае) было бы нарушением ее рациональности. Спекулятивная философия как раз и разыскивает такую сущность.

2. Философы не смеют надеяться когда-либо окончательно

273

сформулировать эти метафизические первоначала. На их пути неизбежно оказываются такие препятствия как слабость интуиции и недостатки языка. Слова и фразы должны «растягиваться» до такой всеобщности, которая чужда обыденному употреблению; и как бы ни стабилизировалось специальное (значение) подобных элементов языка, они остаются метафорами, безмолвно требующими от нас взлета воображения.

Нет такого первого начала, которое само по себе было бы непознаваемым, не схватываемым вспышкой озарения. Но если оставить в стороне языковые трудности, то недостаток имагинативного проникновения допускает прогресс (познания) лишь в форме асимптоматического приближения к схеме принципов, описываемых исключительно в терминах того идеала, которому они должны удовлетворять.

Эта трудность заключается в эмпирической стороне философии. Нам дан актуальный мир, включающий нас самих, который в форме нашего непосредственного опыта простирается для наблюдения. Прояснение непосредственного опыта и есть единственное определение для мысли, а отправным пунктом мышления является аналитическое наблюдение компонентов такого опыта. Но нам отнюдь не дан окончательный анализ непосредственного опыта вплоть до разнообразных деталей, охватывающих его определенность. Мы еще по привычке наблюдаем с помощью метода различения. В этом смысле, например, иногда мы видим слона, а иногда и нет. В конце концов, мы начинаем замечать, когда он присутствует. Сама способность наблюдения зависит от того факта, что наблюдаемый объект представляет важность, когда присутствует, а иногда—когда его и нет.

Первые метафизические принципы не могут не подтверждаться конкретными примерами. Ведь мы никогда бы не постигли действительный мир без их влияния. Для создания метафизики не годится метод приведения мысли к строгой систематизации на основе детализированных различений предшествующих наблюдений. Эта слабость метода строгого эмпиризма проявляется не только в метафизике. Она имеет место всегда, когда мы стремимся к широким обобщениям. В естествознании таким строгим методом является бэконовский метод индукции, который, если его последовательно применять, оставил бы науку там же, где ее и нашел. Ведь Бэкон упустил именно игру

274

свободного воображения, контролируемую требованиями связности и логичности. Подлинный метод открытия подобен полету аэроплана. Он взлетает с поверхности конкретного наблюдения; он осуществляет полет в прозрачном воздухе воображаемых обобщений; и он снова приземляется для получения новых наблюдений, которые с помощью рациональной интерпретации делаются более проницательными. Причина успеха этого метода имагинативной рациональности заключается в том, что, когда метод различения терпит неудачу, постоянно присутствующие факторы, тем не менее, могут наблюдаться благодаря имагинативному мышлению. Такое мышление снабжает нас различиями, которые не даны непосредственному наблюдению. Оно даже может иметь дело с противоречивостью, а также способно освещать непротиворечивые и постоянные элементы опыта, сравнивая их в воображении с тем, что с ними несовместимо. Негативное суждение есть вершина ментальности. Но при этом нужно строго следовать условиям, необходимым для успеха имагинативной конструкции. Во-первых, эта конструкция должна проистекать из обобщения конкретных факторов, выявляемых в определенных областях человеческого интереса, в физике, например, или в физиологии, психологии, (области) этических убеждений, в социологии или же в языках, рассматриваемых как кладовые человеческого опыта. Таким путем гарантируется первое требование, а именно: в любом случае должно иметь место важное применение. Успех имагинативного эксперимента всегда должен проверяться применимостью его результатов за пределами той ограниченной области, в которой он возник. Ввиду отсутствия подобного расширенного применения обобщение в физике, например, остается лишь альтернативным выражением понятий, применимых в ней самой. Отчасти успешное философское обобщение, если оно даже и проистекает из физики, сможет найти применение в областях опыта за пределами физики. Оно прояснит наблюдение в отдаленных областях, так что общие принципы могут быть выявлены, как и в процессе иллюстрации, поскольку в отсутствие имагинативного обобщения они затемняются постоянной конкретизацией (exemplification).

Таким образом, первое требование заключается в том, чтобы следовать методу обобщения для достижения некоторого применения; и успех этого проявляется в самом

275

применении вне его непосредственного источника. Другими словами, обретается некоторое синоптическое видение.

В этом нашем описании философского метода термин «философское обобщение» означал «использование определенных понятий, применяемых к ограниченной группе фактов, для предсказания (divination) родовых понятий, применимых ко всем фактам».

При использовании этого метода естествознание продемонстрировало любопытное сочетание рационализма и иррационализма. Преобладающая тональность мышления в естествознании была убежденно рационалистической в пределах собственных границ и догматически иррациональной вне этих границ. На деле подобный подход становится догматическим отрицанием того, что в мире имеются какие-либо факторы, полностью невыразимые в терминах его первичных, еще не обобщенных понятий. Подобное отрицание есть самоотрицание мышления.

Второе условие успеха имагинативной конструкции заключается в неотступном поиске двух рационалистических идеалов—когерентности и логического совершенства.

Логическое совершенство не требует здесь какого- либо подробного объяснения. Примером, показывающим его важность, служит сама роль, которую математика играет в пределах естествознания. История математики демонстрирует процесс обобщения специальных понятий, постигаемых в конкретных случаях. В любых областях математики ее понятия предполагают друг друга. И это замечательная черта истории мышления: области математики, получившие развитие под воздействием чистого воображения, в конце концов, получают важное применение. Но на это требуется время. Тысячу восемьсот лет пришлось ждать (своего применения) коническим сечениям. В недавнее время примерами могут служить теория вероятности, теория тензоров и теория матриц.

Требование когерентности во многом способствует сохранению рационалистического здравомыслия. Но при этом не всегда допускается критика этого требования. Если рассмотреть философские споры, то мы увидим, что их участники требуют когерентности от своих оппонентов, освобождая от такого требования самих себя. Замечено, что философская система никогда не опровергается: от нее только отказываются. Причина этого в том, что логические

276

противоречия, за исключением простых заблуждений ума (которых предостаточно, но которые лишь дременны), являются наиболее безобидными (gratuitous) из ошибок, и они обычно тривиальны. Так что после критики системы уже не демонстрируют простую нелогичность. Они страдают от неадекватности и некогерентности. Неудача с включением некоторых очевидных элементов опыта в пределы системы компенсируется прямым отрицанием фактов. И также, когда философская система сохраняет какую-либо привлекательность новизны, она сполна получает индульгенцию за свою некогерентность. Но после того, как система становится ортодоксальной и преподается в качестве авторитета, она подвергается острой критике. Ее отрицательные моменты и несогласованности признаются нетерпимыми, и начинается ответная реакция.

Некогерентность есть произвольное разъединение первых принципов. В современной философии некогерентность иллюстрируется двумя видами субстанции у Декарта—телесной и духовной. В его философии нет объяснения того, почему не может быть мира одной субстанции—либо телесного, либо только духовного мира. Согласно Декарту, субстанциальная индивидуальность «для своего существования не требует ничего, кроме себя». Таким образом, эта система возводит свою некогерентность в добродетель. Но ведь, с другой стороны, сами факты представляются согласованными, а система Декарта— нет. Например, при рассмотрении им психофизической проблемы. Очевидно, что картезианская система говорит нечто истинное. Но ее понятия слишком абстрактны, чтобы проникнуть в природу вещей.

Привлекательность философии Спинозы заключается в модификации им декартовской позиции в сторону большей когерентности. Он начинает с одной субстанции, cause sui, и рассматривает ее важнейшие атрибуты и индивидуальные модусы, т.е. affectiones substantiae. Брешью в этой системе является произвольное введение «модусов». И, тем не менее, многообразие модусов есть необходимое требование, если только эта схема сохраняет какое-либо непосредственное отношение ко многим событиям воспринимаемого мира.

Философия организма в целом согласуется со спинозовской схемой мышления. Но она отличается своим отказом от субъектно-предикатных форм мышления

277

постольку, поскольку это касается предположения, что такие формы являются непосредственным воплощением самих изначальных характеристик фактов. В результате оказывается возможным избежать понятия «субстанция- качество»; это морфологическое описание заменяется описанием динамического процесса. Спинозовские модусы тогда становятся чистыми актуальностями, так что хотя их анализ увеличивает наше понимание, он все же не ведет к открытию какой-либо высшей ступени реальности. Когерентность, которую стремится сохранить система, есть открытие того, что процесс, или сращение (concrescence), какой-либо актуальной сущности влечет за собой другую из имеющихся актуальных сущностей. Таким путем очевидное единство мира получает свое объяснение.

Во всех философских теориях имеется нечто изначальное, которое актуально благодаря своим акциденциям. Только в своих акцидентальных воплощениях оно может быть охарактеризовано, а вне таковых оно лишено актуальности. В «философии организма» это изначальное называется креативностью, а божество выступает первоначальной, вневременной акцидентальностью. В монистических философиях у Спинозы или в абсолютном идеализме—этим изначальным является божество, которое в равной степени обозначается как «Абсолют». В подобных монистических схемах изначальному незаконно приписывается финальная, «высшая» реальность, выходящая 'за пределы того, что приписывается какой-либо из его акциденций. Своей общей позицией «философия организма» представляется более близкой некоторым разновидностям индийской или китайской мысли, нежели мысли западно-азиатской или европейской. Одна сторона делает изначальным процесс, другая делает изначальным факт.

3. Любая философия в свою очередь переживает низложение. Но вся совокупность философских систем выражает многообразие всеобщих истин о вселенной, требующих взаимной координации и признания их разнообразных сфер обоснованности (validity). Подобный прогресс в координации предполагается самим развитием философии; в этом смысле философия развивалась от Платона до наших дней. В соответствии с таким понимаем достижений рационализма главной ошибкой в философии оказывается преувеличение. Стремление к генерализации обоснованно, но оценка успеха этого процесса

278

преувеличена. Есть две главные формы такого преувеличения.

Прежде всего это то, что я в другом месте назвал ошибкой подмены конкретного». Эта ошибка заключается в игнорировании той степени абстрагирования, которая возникает при рассмотрении актуальной сущности, демонстрирующей определенные категории мышления. Есть такие аспекты актуальностей, которые просто игнорируются, пока мы ограничиваем мышление данными категориями. Так что успех философии следует измерять ее сравнительной способностью избегать той ошибки, когда мышление ограничивается только своими категориями.

Иная форма преувеличения заключается в ложной оценке роли логической процедуры в отношении к ее очевидности и ее предпосылкам. Философию, к несчастью, преследовало мнение, будто ее метод должен догматически указывать на предпосылки, которые соответственно ясны, отчетливы и очевидны, а затем возводить на этих предпосылках дедуктивную систему мышления.

Но точное выражение окончательных все общностей есть цель дискуссии, а не ее источник. Философия была введена в заблуждение примером математики; но даже в математике утверждение исходных логических принципов связано с трудностями, которые до сих пор не преодолены. Подтверждение рационалистической схемы следует видеть в ее общем успешном результате, а не в особой очевидности, или исходной ясности, ее первых принципов. В этой связи следует отметить злоупотребление аргументом ex absurdo; многие философские рассуждения были им искажены. Единственное логическое заключение, которое можно сделать в случае появления противоречия в процессе рассуждения,—это то, что по крайней мере одна из посылок вывода ложна. Не задавая дополнительных вопросов, опрометчиво допускают, будто бы ошибочная предпосылка может быть сразу же обнаружена. В математике такое допущение часто бывает обоснованным, что и вводит в заблуждение философов. Но в отсутствие хорошо определенной категориальной схемы сущностей, воплощенной в удовлетворительной метафизической системе, любая посылка философской аргументации находится под подозрением.

Философия до тех пор не вернет себе соответствующего статуса, пока последовательная разработка категориальных схем, четко установленных для каждой стадии развития, не будет признана соответствующей ей целью. Могут

279

существовать соперничающие схемы, противоположные друг другу, каждая со своими достоинствами и недостатками. И тогда целью исследования становится примирение противоречий. Метафизические категории не суть догматические утверждения очевидного; они являются гипотетическими (tentative) формулировками исходных все общностей.

Если мы станем рассматривать какую-либо схему философских категорий в качестве сложного единого утверждения, применив к ней логическую альтернативу истинного или ложного, то в качестве ответа получим то, что эта схема ложна. Сходный ответ должен быть дан на подобный вопрос, касающийся существующих формулировок принципов любой науки.

Наша схема истинна совместно с не сформулированными уточнениями, исключениями, ограничениями и новыми интерпретациями в терминах общих понятий. Мы пока не знаем, как переделать нашу схему в логическую истину. Но схема как таковая есть матрица, из которой могут выводиться истинные предложения (propositions), применимые к конкретным обстоятельствам. В настоящее время мы можем только доверять способности наших натренированных инстинктов различать ie обстоятельства, в отношении которых действует наша схема.

Использование подобной матрицы заключается в том, чтобы служить основой для решительной аргументации с помощью строгой логики. Чтобы сделать возможной такую аргументацию, схема должна утверждаться с наибольшей точностью и определенностью. Заключение аргументации должно сопоставляться с теми обстоятельствами, к которым оно применяется.

Главное преимущество, которое мы от этого получаем, заключается в том, что мы больше не вопрошаем опыт путем парализующего подавления здравого смысла. В наблюдении усиливается проникновение разумного ожидания, порождаемого заключением нашего доказательства. Результат этой процедуры принимает одну из трех форм: 1) заключение может согласовываться с наблюдаемыми фактами; 2) заключение может демонстрировать общее согласие одновременно с несогласием в деталях; 3) заключение может быть в полном несогласии с фактами.

В первом случае факты познаются с большей адекватностью,

280

а также проясняется применимость нашей системы к миру. Во втором случае одинаково требуется критика наблюдения фактов и наблюдения деталей схемы. История мысли показывает, что ложные интерпретации фактов вторгаются в отчеты об их наблюдении. Таким образом, подвергаются сомнению, как теория, так и принятые понятия о фактах. В третьем случае требуется фундаментальная реорганизация теории либо путем ограничения ее какой-то особой областью, либо путем полного отказа от ее главных мыслительных категорий.

После того как был установлен исходный базис разумной жизни со сложившимся (civilized) языком, любое продуктивное мышление развивалось либо благодаря поэтическому озарению художников, либо благодаря имагинативной разработке схем мысли, способных к использованию в качестве логических посылок. В том или ином отношении прогресс всегда есть выхождение за пределы очевидного.

Рационализм никогда не избавится от своего статуса экспериментального приключения. Соединенное влияние математики и религии, которые сыграли огромную роль в возникновении философии, к несчастью, однако, навязало ей косный догматизм. Рационализм поэтому есть развивающееся и никогда не заканчивающееся приключение, связанное с прояснением мышления. Но это — такое приключение, для которого важен любой, даже частичный, успех.

4. Область конкретной науки всегда ограничена каким-либо одним родом фактов в том смысле, что никакие утверждения о фактах не лежат вне пределов этого рода. То обстоятельство, что наука естественным образом возникла в связи с определенными фактами, гарантирует, что между самими фактами данного типа оказываются такие отношения, которые очевидны всему человечеству. Общая очевидность вещей возникает тогда, когда их ясное постижение оказывается непосредственно важным для целей выживания или удовольствия, т.е. для целей «существования» и «процветания». Тем элементам человеческого опыта, которые выделяются подобным образом, соответствует богатство языка и, в определенных пределах, его точность. Таким образом, конкретные науки имеют дело с вопросами, открытыми для непосредственного наблюдения и готовыми к словесному выражению.

281

Изучение философии—это путешествие ко все большим общностям. Именно поэтому в период детства науки, когда главный упор делался на открытие наиболее общих идей, с пользой применяемых к рассматриваемому вопросу, философия еще не была четко отделена от науки. К настоящему времени новая наука, понятия которой обладают субстанциальной новизной, в некотором смысле рассматривается как сугубо философская. На поздних этапах своего развития большинство наук, несмотря на отдельные исключения, без всякого сомнения, принимают те общие понятия, в которые облекается их развитие. Основной акцент делается на согласование и непосредственную верификацию более специальных утверждений. В подобные периоды ученые отвергают философию: Ньютон, справедливо удовлетворенный своими собственными физическими принципами, отрекся отметафизики.

Судьба ньютоновской физики напоминает нам о том, что главные научные принципы развиваются и что их исходные формы могут сохраняться только благодаря интерпретациям значения и ограничения поля их применения—тем интерпретациям и ограничениям, которые оставались незамеченными в первый период успешного применения научных принципов. Одна из глав истории культуры имеет отношение к возрастанию общностей. Из нее видно, как старые общности, подобно старым холмам, разваливаются и уменьшаются, так что их превосходят более молодые «соперники».

Таким образом, целью философии оказывается вызов тем полу истинам, из которых складываются первые научные принципы. Систематизация знания не может происходить в водонепроницаемых отделениях. Все общие истины обусловливают одна другую, и пределы их применимости нельзя адекватно определить отдельно от их корреляции с помощью еще более широких общностей. Критика принципов должна главным образом принять форму определения соответствующих значений, которые следует придавать фундаментальным понятиям различных наук, когда эти понятия рассматриваются в связи с тем статусом, которым они обладают по отношению друг к другу. Определение этого статуса требует такой общности, которая бы выходила за рамки любого специального предмета рассмотрения.

Если можно доверять пифагорейской традиции, то

282

становление европейской философии во многом стимулировалось развитием математики в качестве науки абстрактной всеобщности. Но в ходе последующего развития философии ее метод от этого уже стал ухудшаться. Исходным методом математики является дедукция, а исходным методом философии — описательная генерализация. Под влиянием математики дедукция была навязана философии в качестве ее стандартного метода, вместо того чтобы занять свое исконное место в качестве существенного вспомогательного способа верификации в области применения общностей. Это неверное понимание философского метода замаскировало значительный философский прогресс, выразившийся в создании родовых понятий, придающих ясность нашему постижению опытных фактов. «Ниспровержения» Платона, Аристотеля, Фомы Аквинского, Декарта, Спинозы, Лейбница, Локка, Беркли, Юма, Канта и Гегеля просто означают, что идеи, введенные этими людьми в философскую традицию, должны конструироваться с такими ограничениями, адаптациями и инверсиями, которые им либо были неизвестны, либо они их безусловно отвергали. Новая идея всегда вводит новую альтернативу, и мы ничуть не меньше обязаны тому или иному мыслителю, когда принимаем альтернативу, которую он отвергал. Философия никогда не возвращается к своей старой позиции после того шока, который произвел некий великий философ.

5. Каждая наука должна изобрести свои собственные инструменты. Тем инструментом, который требуется для философии, является язык. Философия реконструирует язык подобно тому, как физическая наука реконструирует имеющиеся у нее средства. Именно в этом пункте обращение к фактам представляет собой очень трудную операцию. И это касается не только самого выражения фактов в повседневных языковых утверждениях. Главным вопросом для рассмотрения оказывается адекватность таких предложений. Верно, что общее согласие человечества в отношении фактов опыта лучше всего выражается в языке. Но литературный язык терпит неудачу как раз при попытке решить задачу выражения в явной форме больших общностей—тех самых общностей, которые пытается выразить метафизика.

Дело в том, что каждое предложение указывает на вселенную, имеющую всеобщий и системный метафизический характер. Вне такого основания отдельные сущности,

283

формирующие предложение, и само предложение в целом еще не имеют определенного характера. Ничто заранее не определено, ибо каждая определенная сущность требует систематизированного универсума, для того чтобы поддерживать ее необходимый статус. Таким образом, каждое предложение, выражающее факт, должно, будучи полностью проанализированным, выражать тот всеобщий характер универсума, который требуется, данному факту. Нет никаких самостоятельных фактов, плавающих ни в что. Эта доктрина, согласно которой невозможно вырвать предложение из его систематического контекста в реальном мире, есть прямое следствие 4-го и 12-го фундаментальных категориальных объяснений, которые мы в дальнейшем разовьем и проиллюстрируем. Предложение способно воплощать частичную истину, ибо ему требуется лишь определенный тип систематического окружения, который уже предполагается в самом его значении. Оно не обозначает универсум во всех его деталях.

Одной из практических целей метафизики является точный анализ предложений—не просто метафизических предложений, но вполне обычных предложений типа: «Сегодня мясо на обед» и «Сократ смертен». Один определенный род фактов, которые образуют поле некоторой специальной науки, требует общей метафизической предпосылки, касающейся универсума. Было бы легкомысленно принимать вербальные фразы за адекватное выражение предложений. Различие между вербальными фразами и целостными предложениями есть одна из причин того, почему жесткая альтернатива логиков—«истинно или ложно»—так не соответствует стремлению к знанию.

Чрезмерное доверие лингвистическим фразам—это хорошо известная причина, оказавшая такое негативное влияние на философию и физику древних греков, а также тех средневековых мыслителей, которые продолжили греческие традиции. Например, Джон Стюарт Милль пишет: «Греческим философам было чрезвычайно трудно различать вещи, которые их язык смешивал, или соединять в уме такие, которые язык различал; они едва могли соединять естественные предметы в какие-либо классы, кроме установленных для этих предметов местными народными выражениями, или по крайней мере невольно считали эти классы естественными, а все другие—произвольными и искусственными. Вследствие этого у умозрительных

284

греческих школ и у их последователей в Средние века научное исследование было немногим более простого выделения и анализа понятий, связанных с обычным языком. Эти философы думали, что, определяя смысл слов, они могут ознакомиться с фактами». После этого Милль цитирует параграф из Уэвелла, иллюстрирующий ту же слабость греческого мышления.

Но ни Милль, ни Уэвелл не прослеживают эту языковую трудность вплоть до ее источников. Они оба предполагают, что в языке формулируются правильно определенные предложения. Это весьма неверно. Язык, в сущности, не определен, и это происходит в силу того факта, что каждое событие предполагает некоторый свой систематический тип окружения.

Например, слово «Сократ», указывающее на философа, в одном предложении может замещать сущность, предполагающую более точно определенное основание, чем слово «Сократ» с тем же значением (reference), но в другом предложении. Слово «смертный» предоставляет аналогичную возможность. Строгий язык должен подождать появления завершенного метафизического знания. Технический язык философии воплощает в себе попытки различных школ мысли обрести ясное выражение общих идей, предполагаемых фактами опыта. Из этого следует, что любая новизна в метафизических доктринах демонстрирует определенную степень несогласия с утверждениями фактов, находимыми в текущей философской литературе. Степень несогласия фиксирует степень метафизического расхождения. Поэтому критика какой-либо метафизической школы не будет верной, если мы укажем, что ее доктрины не следуют из вербальных выражений фактов, принимаемых другой школой. Главная мысль сводится к тому, что обе эти доктрины представляют собой приближение к полностью выраженным предложениям.

Истина сама по себе есть не что иное, как то, каким образом сложные природы органических актуальностей мира получают адекватное отображение в божественной природе. Подобные отображения составляют «вторичную природу» Бога, который изменяется в своем отношении к изменяющемуся миру, не ослабляя вечной завершенности своей изначальной концептуальной природы. И таким путем поддерживается «онтологический принцип», поскольку не может быть определенной истины,

285

которая бы беспристрастно согласовывала частичные опыты разных актуальных сущностей независимо от той актуальной единственной сущности, которую она может указывать. Реакция временного мира на божественную природу в дальнейшем рассматривается в 5-й части: именно там она называется «вторичной природой Бога».

То, что обнаруживается на «практике», должно лежать в пределах метафизического описания. Тогда, когда описанию не удается включить «практику», метафизика оказывается неадекватной и требует пересмотра. Пока мы остаемся удовлетворенными нашими метафизическими доктринами, не возникает потребности в дополнении метафизики практикой. Метафизика есть не что иное, как описание общностей, которые приложимы ко всем деталям практики.

Никакая метафизическая система не может надеяться полностью, удовлетворить этим прагматическим критериям. В лучшем случае подобная система останется только приближением к искомым общим истинам. В частности, нет точно установленных аксиоматических очевидностей, с которых следует начинать. Нет даже языка, в котором их можно было бы оформить. Единственно возможной процедурой будет начинать прямо с вербальных выражений, которые, взятые сами по себе и с современным значением составляющих их слов, являются слабо определенными и двусмысленными. Это не те предпосылки, с помощью которых можно сразу же рассуждать независимо от их прояснения в дальнейшей дискуссии; это попытки утверждать общие принципы, которые будут конкретизированы в последующем описании опытных фактов. Эта дальнейшая работа должна прояснить значения, приписываемые используемым нами словам и фразам. Подобные значения не могут быть точно постигнуты в отвлечении от соответствующего точного постижения метафизического основания, которое универсум предоставляет им.

Но язык не может быть никаким иным, как эллиптическим, предполагающим скачок воображения с целью понимания его значения в связи с отношением к непосредственному опыту. Позиция метафизики в развитии культуры не может быть понята, если не вспомнить, что никакое вербальное утверждение не является адекватным выражением предложения.

Давно сформировавшаяся метафизическая система создает

286

вокруг себя ложную атмосферу некой адекватной точности лишь благодаря тому факту, что ее слова и фразы перешли в текущую литературу. Так, предложения, выраженные на ее языке, легче коррелируются с нашими переменчивыми интуициями относительно метафизической истины. Когда мы доверяем этим вербальным утверждениям и рассуждаем, как будто они адекватно анализируют значение, то сталкиваемся с затруднениями, принимающими вид отрицаний того, что предполагается на практике. Но тогда, когда их предлагают как первые принципы, они незаслуженно получают качество трезвой очевидности. Недостатком их является то, что истинные предложения, которые они выражают, теряют свой фундаментальный характер, будучи адекватно выраженными. Например, рассмотрим тип предложений вроде «Трава зеленая» и «Кит большой». Эта субъектно-предикатная форма утверждения, кажется такой простой, прямо ведущей к первоначальному метафизическому принципу; и тем не менее в данных примерах она скрывает столь сложные, даже различные значения.

6. В качестве возражения спекулятивной философии выдвигали то, что она крайне амбициозна. Допускалось, что рационализм есть метод, благодаря которому достигается развитие в пределах конкретных наук. Тем не менее, считается, что этот ограниченный успех не должен поощрять попытки формулирования амбициозных схем, выражающих общую природу вещей.

Одним из мнимых подтверждений этой критики служит сама неудача: европейская мысль представляется как загрязненная метафизическими системами, всеми покинутая и непримиримая.

Подобное утверждение скрыто навязывает философии старую догматическую форму проверки. Тот же критерий способен приписать неудачу и самой науке. Ведь мы не в большей степени сохранили физику XVII столетия, нежели картезианскую философию того времени. Тем не менее, в своих границах обе системы выражают важные истины. Мы также начинаем понимать широкие категории, которые определяют свои собственные пределы правильного применения. Конечно, в том столетии господствовали догматические взгляды; поэтому сама применимость как физических, так и картезианских понятий была неверно понята. Человечество никогда полностью не знает, что ему нужно. Когда мы рассматриваем историю

287

мысли и подобным же образом рассматриваем историю практики, то обнаруживаем, что одна идея проверялась вслед за другой, определялись ее пределы и выяснялось истинное ядро. По отношению к инстинкту интеллектуальных приключений, требовавшемуся в определенные эпохи, много верного заключено в риторической фразе Августина «Судят беспечные обо всем свете». По крайней мере, люди делают то, на что способны в деле систематизации, и в этом случае кое-чего добиваются. Адекватной проверкой служит не завершенность, а сам прогресс.

Но главное возражение, датируемое еще XVI в. и получившее законченное выражение у Фрэнсиса Бэкона, заключается в (констатации) бесполезности философской спекуляции. С этим связана позиция, согласно которой мы должны тщательно описывать факты и выявлять законы такой степени общности, которая строго ограничена систематизацией описываемых фактов. Считается, что общая интерпретация не влияет на эту процедуру и потому любая система общей интерпретации вне зависимости от того, истинна она или ложна, в сущности, остается бесплодной. Однако к несчастью для данной позиции не существует никаких грубых (brute), самодостаточных фактов, способных быть понятыми независимо от их интерпретации в качестве элементов некоторой системы. Когда мы пытаемся выразить факт непосредственного опыта, то обнаруживаем, что понимание факта выводит нас за его пределы, к его современникам, к его прошлому и будущему, а также к тем универсалиям, в терминах которых представлена его определенность. Но подобные универсалии уже в силу самого своего универсального характера воплощают потенциальность других фактов с различными типами определенности. Так что понимание непосредственных, грубых фактов требует их метафизической интерпретации в качестве элементов мира, находящихся к нему в некотором систематическом отношении. Когда на сцену выходит (спекулятивное) мышление, оно обнаруживает интерпретации в самой практике. Философия не вводит никаких новых интерпретаций. Ее поиск рациональной схемы есть поиск более адекватной критики и более адекватного обоснования тех интерпретаций, которые мы волей-неволей принимаем. Наш привычный опыт есть единство успехов и неудач в деле интерпретации. Если мы пожелаем запечатлеть не интерпретированный опыт, то нам придется запечатлеть автобиографию камня. Любой

288

научный мемуар как свидетельство о «фактах» насквозь пронизан интерпретацией. Методология рациональной интерпретации есть порождение прерывистой расплывчатости (vagueness) сознания. Те элементы, что блестят своей непосредственной отчетливостью в некоторых событиях, отступают в полумрак и даже в абсолютную темноту в других событиях. И, тем не менее, все события провозглашают себя актуальностями, требующими единства интерпретации в пределах изменения стабильного мира.

Философия есть само исправление сознания от изначального избытка субъективности. Каждое актуальное событие добавляет к обстоятельствам своего происхождения дополнительные формирующие элементы, углубляющие его специфическую индивидуальность. Сознание есть только последний и величайший из подобных элементов, с помощью которого избирательный характер индивида затемняет внешнюю тотальность, из которой он происходит и которую воплощает. Актуальная индивидуальность такого высокого уровня соотносится с тотальностью вещей именно благодаря своей чистой актуальности; но она достигает индивидуальной глубины бытия путем селективного выделения, соответствующего ее целям. Задача философии заключается в восстановлении тотальности, искаженной такой селекцией. Она заменяет в рациональном опыте то, что погрузилось в чувственный опыт более высокого порядка и затем ушло еще глубже благодаря изначальным операциям самого сознания. Избирательность индивидуального опыта имеет моральную природу постольку, поскольку она соответствует балансу сравнительной важности (importance), обнаруживающемуся в рациональной оценке. И наоборот, превращение интеллектуальной проницательности в эмоциональную силу исправляет чувственный опыт в его отношении к морали. Такое исправление пропорционально рациональности нашего взгляда (insight).

Моральность взгляда неразделимо соединена с его всеобщностью. Можно исключить противопоставление всеобщего блага и индивидуального интереса, если интерес индивида станет всеобщим благом, что ознаменует утерю меньших интенсивностей с целью их нового обретения в лучшем соотношении и при более широком интересе.

Философия освобождает себя от налета неэффективности благодаря установлению более тесных отношений

289

с религией и наукой (естественной и общественной). Она приобретает большую важность путем смешения обеих, а именно религии и науки, в одну рациональную схему мысли. Религия должна соединить рациональную всеобщность философии с теми эмоциями и целями, которые возникают в определенном обществе, в определенную эпоху и обусловлены определенными предпосылками. Религия есть перевод общих идей в конкретные мысли, эмоции и цели; она направлена на расширение индивидуального интереса за пределы его само ограничивающей особенности. Философия находит религию и видоизменяет ее. И, наоборот, религия обретается среди тех данных опыта, которые философия должна вплести в свою схему. Религия есть изначальное стремление влить в очевидную партикулярность эмоции ту вневременную всеобщность, которая изначально принадлежит лишь концептуальном мышлению. В высших организмах различия в ритме между чистыми эмоциями и концептуальным опытом до тех пор порождают жизненную скуку, пока не произойдет это совершенное слияние. Обе стороны организма требуют примирения, в котором эмоциональный опыт иллюстрировал бы концептуальное обоснование, а концептуальный опыт находил бы эмоциональную иллюстрацию.

Эта потребность в интеллектуальном обосновании чистого (brute) опыта также была мотивирующей силой в развитии европейской науки. В этом смысле научный интерес есть только иная форма религиозного интереса. Любое исследование научной приверженности «истине» как идеалу только подтвердит это утверждение. В то же время имеется серьезное расхождение между наукой и религией в отношении тех этапов индивидуального опыта, с которыми они имеют дело. Религия ориентирована на гармонию рационального мышления с реакцией на воспринимаемое, которое дает начало опыту. Наука же интересуется гармонией рационального мышления с самим воспринимаемым. Когда наука имеет дело с эмоциями, то эти эмоции и есть воспринимаемое, а отнюдь не непосредственные страсти, т.е. эмоции других людей, но не свои; или же, по крайней мере свои эмоции в воспоминании, но не непосредственно переживаемые. Религия имеет дело с формированием получающего опыт субъекта, в то время как наука имеет дело с объектами, представляющими собой данные для формирования исходной фазы опыта. Субъект возникает из (и среди) уже имеющихся

290

условий- наука примиряет мышление с этим исходным фактом, а религия примиряет мышление, включенное в этот процесс с соответствующей ему чувствительной реакцией. Процесс есть не что иное, как сам получающий опыт субъект. В этом объяснении предполагается, что такой субъект оказывается проявлением чувствительной реакции на актуальный мир. Наука находит религиозный опыт среди воспринимаемого, а религия обнаруживает научные понятия среди тех видов концептуального опыта, которые сливаются с конкретными чувствительными реакциями.

Заключение этого обсуждения состоит, во-первых, в утверждении старой доктрины относительно широты мышления, реагирующего с интенсивностью чувствительности, и оно выступает в качестве изначального требования существования; и во-вторых, в утверждении, что в эмпирическом плане развитие само обосновывающего мышления было достигнуто комплексным процессом обобщения частных моментов, имагинативной схематизации обобщений и, наконец, новым сопоставлением воображаемой схемы с непосредственным опытом, к которому она должна применяться.

Нет никакого обоснования для проверяющего обобщения на какой-либо конкретной стадии. Каждая фаза обобщения демонстрирует свои специфические элементы (simplicities), которые появляются только на определенной стадии и ни на какой иной. Есть элементы, связанные с движением куска стали, которые искажаются в случае, если мы отказываемся абстрагировать их от (движения) индивидуальных молекул. И есть определенные, связанные с поведением людей элементы, которые искажаются, если мы отказываемся абстрагировать их от индивидуальных особенностей конкретных случаев (specimens). Сходным образом есть определенные общие истины относительно актуальных вещей в мире нашей активности, которые искажаются, когда внимание ограничивается некоторым частным и детализированным способом их рассмотрения. Эти общие истины, включаемые в значение любого конкретного понятия о действиях вещей, и являются объектом рассмотрения спекулятивной философии.

Философия перестает быть полезной, когда она потворствует искусству самооправдания. В таком случае она с ошибочным багажом вторгается на территорию конкретных наук. Она главным образом апеллирует к общему сознанию того, что мы воспринимаем на практике.

291

В философской теории должна найти свое место та связующая нить предпосылок, которая характеризует социальное выражение на протяжении различных эпох рационального общества. Спекулятивная дерзость должна уравновешиваться полной покорностью логике и факту. Мы тогда имеем дело с заболеванием философии, когда она не является ни дерзкой, ни покорной, а просто представляет собой отражение психических предрасположенностей выдающихся личностей. Сходным образом мы не доверяем никакой переделке научной теории, основывающейся лишь на единичном и неповторяемом проявлении отклоняющегося эксперимента. Окончательная проверка всегда есть широко распространенный и повторяющийся опыт, и чем более общей является рациональная схема, тем более важна эта конечная цель (appeal). Полезной функцией философии оказывается содействие наиболее общей систематизации цивилизованного мышления. Имеется постоянное взаимодействие между специализацией и здравым смыслом. Задачей специальных наук является модификация здравого смысла. Философия есть некоторое слияние воображения и здравого смысла. как ограничивающее специалистов, так и усиливающее их полет воображения. Представляя родовые понятия, философия облегчает постижение бесконечного разнообразия конкретных инстанций, которые до этого лежали нереализованными во чреве природы.

Примечания

"• Эта доктрина представляет собой парадокс. Впадая в ложную скромность, «осторожные» философы все же отваживаются определять парадокс. ^ Ср.: «Наука и современный мир», гл. 3. " Ср.: Principia Mathematica Бертрана Рассела и А. Н. Уайтхеда, т. 1. Предисловие и Предисловие ко второму изданию. Эти вводные рассуждения практически принадлежат Расселу. * Общая категориальная схема изложена Уайтхедом в следующей главе, которая не вошла в русский перевод.— Прим. ред. " См.: Логика, кн. V, гл. Ill (русск, пер. 1878 г., с. 300).— Прим. ред. * См. уэвелловскую «Историю индуктивных наук».

ЧАСТЬ 2. Процесс.

Глава 10 Процесс

1- То, что «все вещи изменяются (flow)», представляет собой первое смутное обобщение, которое было сделано несистематической и еще далекой от аналитичности человеческой интуицией. Это тема лучших образцов древнееврейской поэзии в Псалмах; как фраза Гераклита она выступает одним из первых обобщений древнегреческой философии; среди позднего варварства англосаксонской мысли она снова возникает в рассказе о «воробье, пропорхнувшем через пиршественный зал нортумбрийского короля»; и вообще на всех стадиях цивилизации воспоминание об этом способно вдохновлять поэзию. Без сомнения, если мы вернемся к изначальному и целостному опыту, не искаженному никакими теоретическими тонкостями, т.е. к тому опыту, прояснение которого является окончательной целью философии, то «становление (flux) вещей» окажется исходным обобщением, вокруг которого мы должны построить нашу философскую систему.

В данном случае мы преобразовали фразу «все вещи изменяются» в альтернативную фразу «становление вещей». Осуществляя это, мы рассматривали понятие «становление» как нуждающееся в анализе прежде всего. Но в предложении «все вещи изменяются» содержится три слова, и мы начали с того, что выделили последнее слово. Затем мы возвращаемся назад к следующему слову «вещи» и спрашиваем: какого рода вещи изменяются? Наконец, мы достигаем первого слова

294

«все» и спрашиваем: каково значение «многих» вещей, втянутых в это общее изменение, и в каком смысле, если таковой имеется, слово «все» может указывать на определенным образом выделенную совокупность этих многих вещей?

Прояснение значения фразы «все вещи изменяются» и есть главная задача метафизики.

Но имеется и конкурирующее понятие, антитетическое по отношению к упомянутому. В настоящий момент я не могу припомнить одну бессмертную фразу, которая выражает это понятие с той же полнотой, что и фраза Гераклита о понятии «становление». Данное понятие опирается на постоянство вещей — твердой земли, гор, камней, египетских пирамид, человеческого духа. Бога. Лучшее воспроизведение целостного опыта, выражающее его общую форму в самом чистом виде, чаще всего можно обнаружить в высказываниях, вдохновленных религией. Одной из причин слабости современной метафизики является невнимание к подобному богатству выражения изначального переживания. Соответственно, в первых двух строках знаменитого гимна мы находим полное выражение единства обоих понятий в целостном опыте:

Будь со мной;

Вечер быстро наступает.

Здесь первая строка, упоминая, я и Бытие, тем самым выражает некоторые постоянства; а вторая строка устанавливает эти постоянства среди неизбежного становления. Тут мы найдем подробную формулировку всей проблемы метафизики. Философы, которые начинают с первой строки, подарили нам метафизику «субстанции»; а те, кто начинает со второй строки, развили метафизику «становления».

Но по правде говоря, обе эти строки не могут быть таким вот образом оторваны друг от друга; и мы обнаруживаем, что колеблющееся соотношение между ними есть характерная черта учений большого числа философов Платон находил свои постоянства на неподвижных духовных небесах, а становление он обнаруживал в злоключениях форм среди несовершенства физического мира. Привлекаю внимание к слову «несовершенство». Утверждения о Платоне делаю с оговорками; но уверен, что за доктриной, согласно которой изменчивые вещи несовершенны в смысле их «ограниченности» и в том смысле, что они определенно исключают все, чем они могли бы быть и чем не являются, стоит авторитет Платона. Процитированные строки гимна служат почти идеальным выражением непосредственной интуиции, из которой вытекает главная точка зрения платоновской философии. Аристотель подправил свой платонизм путем установления несколько иного соотношения. Он оказался приверженцем понятий «субстанция» и «атрибут», а также классифицирующей логики, которая подразумевается этими понятиями. Но с другой стороны, он искусно осуществил анализ понятия «порождение (generation)». Аристотель самолично выразил справедливый протест против имеющейся у Платона тенденции отделять неподвижный духовный мир от становления мира внешнего опыта. Поздние платонические школы усилили эту тенденцию; сходным образом средневековый аристотелизм позволил на основе статичных понятий аристотелевской логики сформулировать некоторые главные метафизические проблемы в терминах, просуществовавших вплоть до наших дней.

В целом же история философии подтверждает обвинение, выдвинутое Бергсоном в отношении человеческого интеллекта, который рассматривает всю «вселенную как пространство», т.е. что интеллект стремится игнорировать становление и анализировать мир в терминах статичных категорий. Более того, Бергсон даже рассматривал данную тенденцию как внутренне необходимую интеллекту. Хотя я не верю в справедливость этого последнего обвинения, я все же считаю, что «опространствлепие (spatia- lization)» есть кратчайший путь к весьма ограниченной философии, выражаемой на достаточно знакомом языке. И Декарт представил почти совершенный образец такой системы мышления. Проблемы картезианского учения о трех четко очерченных субстанциях, в основе которого лежат понятия «длительность» и «измеряемое время», наглядно показывают результат недооценки становления. Это все можно обнаружить и в вышеприведенном гимне, и в платоновском видении небесного совершенства, и в аристотелевских логических понятиях, и в математическом мышлении Декарта. Ньютон—этот Наполеон (научной) мысли—решительно вернул становление миру, организованному с помощью «абсолютного математического времени, протекающего равномерно и безотносительно к чему-либо внешнему». Он также придал становлению обобщенную математическую форму теории флюксий.

В этот период группа философов XVII и XVIII столетий практически совершила открытие, которое, хотя оно

295

и ясно обнаруживается в их работах, они сами смогли осознать лишь частично. Это открытие заключается в том; что имеется два вида становления. Одно из них— «сращение (concrescence)», которое на языке Локка представляет собой «реальное внутреннее конструирование отдельно существующего». Второй вид становления есть переход от одного отдельно существующего к другому. Опять же на локковском языке данный переход представлен как «постоянно прекращающийся», и это является одним из аспектов понятия времени. В другом аспекте переход оказывается возникновением настоящего в соответствии с «силой [способностью] (power)» прошлого.

Фраза «реальное внутреннее конструирование отдельно существующего», описание человеческого разумения (understanding) как процесса рефлексии над данными, фраза «постоянно прекращающийся», а также разъяснения слова «сила (power)»—все это можно обнаружить в локковском «Опыте о человеческом разумении», хотя из-за ограниченности проведенного им исследования Локк так и не сумел собрать воедино и обобщить свои разрозненные идеи. Указанное имплицитное понимание двух видов становления было неосознанно присуще также Юму. Каш едва не сделал его эксплицитным, но при этом, полагаю, неточно его описал. Наконец, это понимание было утеряно в эволюционном монизме Гегеля и гегельянских школ. Несмотря на всю свою непоследовательность, Локк является тем философом, к которому в наибольшей степени полезно возвращаться тогда, когда мы стремимся эксплицировать данное открытие двух видов становления, которое требуется для описания изменчивого мира. Первый вид становления внутренне присущ процессу конструирования отдельно существующего. Этот вид я назвал «сращением». Вторым видом является становление, благодаря которому прекращение процесса в случае формирования отдельно существующего конституирует это существующее как изначальный элемент конструирования других отдельно существующих, которые выявляются при повторении процесса. Данный вид я назвал «переходом». «Сращение» направлено к своей конечной (final) причине, представляющей его субъективную цель; «переход» же является механизмом действующей (efficient) причины, которая есть бессмертное прошлое.

Дискуссию о том, как отдельные актуальные события становятся исходными элементами для нового творения,

296

называют теорией объектификации. Отдельные объективированные события в совокупности составляют основание для творческого «сращения». Но, приобретая определенную степень связности, их внутренние взаимоотношения элиминируют, при этом одни элементы структуры и создают другие. Таким образом, объектификация есть взаимосогласованная операция абстракции, или элиминации, благодаря которой многие события реального мира составляют одну сложную величину. Подобный факт элиминации путем синтеза иногда рассматривают как перспективу реального мира с позиции «сращения». Каждое актуальное событие определяет свой собственный мир, в котором оно возникает. Никакие два события не могут иметь тождественные миры.

2. «Сращение»—это название процесса, в котором универсум вещей приобретает индивидуальное единство в результате подчинения «многих» из них конструированию «одной» новой вещи.

Наиболее общий термин «вещь», или соответственно «сущность», значим для случаев «сращения». Каждый подобный случай сам по себе есть не что иное, как способность быть одной из тех «многих» вещей, которые находят нишу для новой отдельной вещи. Нет «сращения» и «новой вещи»: когда мы анализируем новую вещь, то не находим ничего, кроме самого «сращения». «Актуальность» означает эту исходную присущность конкретному, в абстракции от которого возможно лишь ничто. Другими словами, любая абстракция от понятия «присущность конкретному» самопротиворечива, поскольку требует от нас воспринимать вещь не как вещь.

Некоторый отдельный случай «сращения» называют «актуальной сущностью», или соответственно «актуальным событием». Не существует одного полного набора вещей, являющихся актуальными событиями. Ибо обязательным фундаментальным фактом оказывается креативность, благодаря, которой не может быть «многих вещей», не субординированных в конкретное единство. Так, совокупность всех актуальных событий есть по самой своей природе точка зрения (standpoint) для другого «сращения», извлекающего конкретное единство из этого множества актуальных событий. Отсюда мы не можем изучать реальный мир иначе, как с точки зрения непосредственного «сращения», которое отрицает предшествующее завершение процесса. Ту креативность, в силу которой любой

297

относительно завершенный актуальный мир есть по самой своей природе основание для нового «сращения», называют «переходом». Подобным образом благодаря переходу «актуальный мир»—это всегда относительный термин, указывающий на основание предполагаемых актуальных событий, служащих отправной точкой для нового «сращения».

Актуальное событие анализируемо. В этом случае анализ раскрывает те операции, которые преобразуют индивидуально чужеродные друг другу сущности в компоненты целого, являющегося конкретным единством. Для общего описания подобных операций будет использован термин «чувствование (feeling)». Поэтому мы говорим, что актуальное событие есть «сращение», обусловленное процессом чувствования.

Чувствование можно рассматривать по отношению к: 1) переживаемым актуальным событиям, 2) переживаемым вечным объектам, 3) переживаемым чувствам и 4) своим собственным субъективным формам интенсивности. В процессе «сращения» различные чувствования переходят в более широкие всеобщности интегрального чувствования.

Подобная всеобщность есть чувствование цельного комплекса чувствований, включая присущие им специфические элементы тождества и различия. И этот процесс интеграции чувствования продолжается до тех пор, пока не обретается конкретное единство чувствования. Из такого конкретного единства уже исключена любая неопределенность в отношении реализации возможностей. Многие сущности во вселенной, включая и те, что возникли в самом «сращении», получают соответствующие роли в этом окончательном единстве. Подобное окончательное единство называют «сатисфакцией (satisfaction)». «Сатисфакция» есть кульминация «сращения» Сущностей в совершенно определенную реальность. Но на каждой из предшествующих стадий «сращение» демонстрирует полную неопределенность в отношении (характера) связи (nexus) между своими компонентами.

3. Актуальное событие есть не что иное, как- то единство, которое должно быть присуще каждому отдельному «сращению». Такое «сращение» и есть поэтому «реальное внутреннее конструирование». Анализ формального конструирования актуальной сущности позволяет выделить три стадии процесса «чувствования»: 1) ответную фазу,

298

2) дополнительную стадию и 3) «сатисфакцию».

«Сатисфакция» есть попросту кульминационный момент исчезновения всякой неопределенности; так что по отношению ко всем видам чувствований и сущностей во вселенной актуальная сущность, достигшая «сатисфакции», воплощает решительное «да» или «нет». Итак, «сатисфакцией» оказывается достижение индивидуального (private) идеала, который является конечной причиной «сращения». Но сам этот процесс заключен в двух предшествующих фазах. На первой фазе происходит чистая рецепция актуального мира, выступающего под личиной объективно данного для эстетического синтеза. На этой фазе имеет место рецепция мира как множества индивидуальных центров чувствования, взаимопредполагающих друг друга. Данные чувствования переживаются как принадлежащие внешним центрам и потому отнюдь не растворяются в индивидуальной непосредственности. Вторая стадия определяется индивидуальным идеалом, постепенно оформляющимся в самом данном процессе. Благодаря этому многие чувствования, изначально переживавшиеся как чужеродные, трансформируются в эстетическое единство, непосредственно переживаемое уже как индивидуальное. Это означает возникновение «стремления», которое в его высших проявлениях мы называем «видением». На языке физической науки здесь «скалярная» форма преобладает над изначальной «векторной» формой: исходные предпосылки оказываются подчиненными индивидуальному опыту. При этом векторная форма не пропадает, но просто исчезает из виду, будучи основанием скалярной надстройки.

На этой второй стадии чувствования получают эмоциональный характер благодаря наплыву концептуальных чувствований. Но в индивидуальной эмоции исходные предпосылки не исчезают лишь потому, что во вселенной вообще нет чисто индивидуальных элементов. Если бы мы смогли осуществить полный анализ значения, то в нем понятие чистой субъективности (privacy) показалось бы само противоречивым. Эмоциональное чувствование, несмотря ни на что, подчиняется третьему метафизическому принципу: «Быть чем-то означает иметь возможность достигнуть реального единства с другими сущностями». Отсюда «быть реальным компонентом актуальной сущности» в некотором роде означает «реализовать данную возможность». Эта «эмоция» есть «эмоциональное чувствование»,

299

а то, «что переживается (is felt)», и является предполагаемым вектором ситуации. В физической науке указанный принцип принимает такую формулировку, которая не потеряется ни в какой глубокой спекуляции, а именно: что скалярные количества суть конструкты, выводимые из векторных количеств. На более знакомом языке это можно выразить утверждением, что понятие «протекание (passing on)» является более фундаментальным, чем понятие индивидуального факта. В принятом здесь абстрактном языке, на котором нами делаются метафизические утверждения, «протекание» становится «креативностью» (в словарном смысле глагола «creare»—«вызвать, породить, произвести»). Так, в соответствии с третьим (метафизическим) принципом никакая сущность не может быть отделена от понятия креативности. Сущностью является некоторая индивидуальная форма, способная включить свою индивидуальность в (процесс) креативности. Актуальная же сущность или хотя бы фаза актуальной сущности есть более чем это; и уже, по крайней мере, она есть это.

Локковские «частные идеи» выступают непосредственными предшественниками актуальных сущностей, проявляя функцию включения своей индивидуальности в «протекание», которое есть первичная фаза «реального внутреннего конституирования данной актуальной сущности». В соответствии с преобладавшим недоразумением Локк назвал эту сущность «духом» и стал обсуждать ее строение, тогда как ему следовало обсудить «ментальные операции» в их роли заключительных фаз конституирования актуальных сущностей. Сам Локк лишь мимоходом выражает эту фундаментальную векторную функцию своих «идей». В параграфе, часть из которого уже цитировалась, он пишет: «Я признаю, что сила включает в себя некоторого рода отношение — к действию или перемене. В самом деле, какие из наших идей любого вида не заключают его в себе, если внимательно рассмотреть их?» (II, 21,3).

4. Вторая, дополнительная фаза сама в свою очередь подразделяется на две фазы. Они обе вполне очевидны: в то же время они не полностью отделимы друг от друга, ибо взаимодействуют путем напряжения и торможения. Если они таковы, то и вся вторая фаза есть просто решительное отрицание индивидуального возникновения; данный процесс здесь пассивно переходит в стадию «сатисфакции».

300

В подобном случае актуальная сущность выступает только как механизм для передачи приобретенных свойств чувствования, а ее индивидуальная непосредственность становится незаметной. Из названных подфаз первая —если они даны по порядку—есть фаза эстетического дополнения, последняя—фаза интеллектуального дополнения.

При эстетическом дополнении имеет место эмоциональное восприятие контрастов и ритмов, внутренне присущих процессу унификации объективного содержания в «сращении» некоторого актуального события. На этой фазе восприятие усиливается путем усвоения боли и удовольствия, прекрасного и отвратительного. Это и есть фаза торможений и напряжений. На данной фазе «голубое», например, становится более интенсивным в силу имеющихся контрастов, а форма становится доминирующей из-за своей красоты. То, что первоначально считалось чужеродным, воссоздается в качестве индивидуального. Это фаза восприимчивости, включающая и эмоциональные реакции на восприимчивость. В ней индивидуальная непосредственность переплавила имеющиеся данные в новый факт слепой (blind) чувствительности. Чисто эстетическое дополнение решило свою проблему. Данная фаза требует притока концептуальных чувствовании и их интеграции с чисто физическими чувствованиями.

Но «слепота» процесса до сих пор сохраняет некоторую неопределенность. Поэтому должно иметь место либо решительное отрицание интеллектуального «видения», либо его допущение. В первом случае происходит отбрасывание как неприемлемых вечных объектов, имеющих абстрактный статус чистых потенциальностей. То, «что может быть», соответствующим образом контрастирует с тем, «что есть». Если отбрасываются чистые потенциальности, находящиеся в абстрактном состоянии, то тогда вторая подфаза оказывается очевидной. В подобном случае процесс конституирует «слепое» актуальное событие—«слепое» в том смысле, что в нем не происходят интеллектуальные операции, хотя всегда имеют место операции концептуальные. Поэтому всегда есть ментальность в форме «видения» и не всегда—ментальность в форме осознанной «интеллектуальности».

Но в случае, если некоторые вечные объекты, находящиеся в абстрактном состоянии, рассматриваются как относящиеся к актуальному факту, имеет место актуальное

301

событие с интеллектуальными операциями. Комплекс подобных интеллектуальных операций иногда называют «духом» актуального события, а актуальное событие к тому же называют «сознательным». Правда, термин «дух» намекает на некоторую независимую субстанцию. Но ведь не это же подразумевается здесь: лучшим, поэтому будет термин «сознание», принадлежащий актуальному событию.

Вечный объект, реализованный в отношении к своей чистой потенциальности как соотносящийся с определенным логическим субъектом, называется «пропозициональным чувствованием» в ментальности конкретного актуального события. Сознание, принадлежащее некоторому актуальному событию, в том случае является под фазой, когда эта подфаза не оказывается совершенно очевидной. Данная подфаза есть включение в чувствование всего контраста между чисто пропозициональной потенциальностью и реализованным фактом.

5. Подведем итог: имеется две разновидности процесса макроскопический и микроскопический. Макроскопический процесс—это переход от достигнутой актуальности к актуальности в достижении; микроскопический же процесс есть превращение просто реальных условий в определенную актуальность. Первый процесс влияет на переход от «актуального» к просто «реальному»; последний процесс влияет на восхождение (growth) от реального к актуальному. Первый процесс—-действующий, последний—телеологический. Будущее просто -реально, не являясь актуальным. В то же время прошлое есть связь актуальностей. Актуальности конституируются в своих реальных генетических фазах. Настоящее есть непосредственность телеологического процесса, благодаря которому реальность становится актуальной. Первый процесс предоставляет условия, которые руководят достижением, в то время как последний процесс предоставляет актуально достижимые цели. Понятие «организм» двояким образом сочетается с понятием «процесс». Сообщество актуальных вещей есть организм, но этот организм отнюдь не статичен. В процессе создания нового он всегда не зaвepшен. Отсюда расширение вселенной актуальных вещей оказывается первым значением «процесса»; сама же вселенная на любой стадии своего расширения есть первое значение «организма». В этом смысле любой организм является связующим звеном (nexus).

302

Прежде всего, каждая актуальная сущность сама по себе может быть описана только как органический процесс. Она повторяет в микрокосме то, чем в макрокосме является вселенная. Это процесс, протекающий от фазы к фазе; при этом каждая фаза служит реальным основанием своему преемнику для завершения конкретной вещи. Любая актуальная сущность несет в своей структуре «причины» того, почему ее состояние именно таково. Данные «причины» есть иные актуальные сущности, объектифицированные для нее.

«Объект»—это трансцендентный элемент, характеризующий ту определенность, с которой должен согласовываться наш «опыт». В этом смысле будущее обладает объективной реальностью в настоящем, но не формальной актуальностью. Ибо уже в структуре непосредственной, настоящей актуальности заложено то, что она будет преодолена будущим. Так же состояния, с которыми это будущее должно согласовываться (включая реальные отношения с настоящим), действительно объективны в непосредственной актуальности.

Так, любая актуальная сущность, даже, несмотря на ее полноту в смысле микроскопического процесса, тем не менее, неполна в силу ее объективного включения в макроскопический процесс. Она действительно воспринимает будущее, которое должно быть актуальным, хотя завершенные актуальности такого будущего и являются неопределенными. В этом смысле каждое актуальное событие воспринимает свое собственное объективное бессмертие.

Примечание. Та функция, которая здесь приписывается «объекту», в целом согласуется с параграфом (2-е издание) «Комментария» к кантовской «Критике» проф. Кемпа Смита, где он рассматривает кантовскуЮ «Объективную дедукцию» из первого издания «Критики». «Когда мы исследуем объективное, мы находим, что главной характеристикой, отличающей его от субъективного, является то, что оно накладывает некоторую обязательность на наши сознания, заставляя нас думать о нем определенным образом. Под объектом подразумевается нечто, не позволяющее нам мыслить случайным образом». Конечно, кроме всего прочего, имеется и серьезное различие, ибо там, где Кемп Смит, истолковывая Канта, ™™т «мышление», философия организма подставляет на это место «опыт (experiencing)».

303

Очерки науки и философии

ЧАСТЬ 2. Философия

Глава 1. Бессмертие

В данной лекции основной акцент будет сделан на понятии бессмертия, а о человечестве будет говориться в самом широком контексте. Мы предположим, что все сущности или факторы во вселенной в значительной степени зависят от существования друг друга. Полное объяснение этого лежит вне нашего сознательного опыта. В дальнейшем доктрина сущностного взаимоотношения (essential relevance) будет применена к интерпретации тех фундаментальных убеждений, которые касаются понятия бессмертия.

1-Существует конечность—если это не так, то и бесконечность не будет иметь значения. Контраст между конечностью и бесконечностью проистекает из фундаментального метафизического положения, что каждая сущность предполагает бесконечный набор перспектив, любая из которых выражает конечные характеристики той или иной сущности. Но никакая конечная перспектива не позволяет сущности освободиться от ее тесного отношения с всеобщностью. Бесконечное основание (background) будет всегда оставаться не анализируемой причиной того, почему конечная перспектива некоторой сущности именно такова, какова она есть. Любой анализ этой ограниченной перспективы всегда предполагает некоторые дополнительные факторы, относящиеся к основанию. В таком случае сущность постигается в более широкой конечной перспективе, с неизбежностью предполагающей основание, каковым оказывается сама вселенная в ее отношении к этой сущности.

Рассмотрим, например, этот лекционный зал. В отношении него все мы обладаем непосредственным конечным

304

опытом. Чтобы понять данный опыт, мы расширяем анализ очевидных отношений этого зала. Зал есть часть здания; здание находится в Кембридже (штат Массачусетс)- Кембридж находится на поверхности Земли; Земля есть 'планета Солнечной системы; Солнечная система принадлежит некоторой туманности; эта туманность принадлежит системе туманностей, относящихся друг к другу g пространстве; эти туманности представляют собой систему с конечным существованием во времени; они возникли в силу предшествующих и недоступных нашему пониманию обстоятельств и в будущем трансформируются в иные формы существования, которые вне пределов нашего воображения. У нас нет основания считать, что наше настоящее знание об этих туманностях представляет факты, непосредственно относящиеся к их собственным формам активности. В самом деле, все говорит о сомнительности подобного предположения. Ибо история человеческой мысли в прошлом есть вызывающий сожаление рассказ о само удовлетворенности предполагаемой адекватностью нашего знания в отношении факторов человеческого существования. Сейчас мы осознаем, что подобная само удовлетворенность в прошлом была обманом. Соответственно, когда мы оцениваем самих себя и своих коллег, у нас есть все основания подвергать сомнению адекватность нашего знания о любой конкретной вещи. Знание есть процесс исследования (exploration). Оно имеет некоторое отношение к истине. А самоудовлетворение имеет определенное оправдание. В известной мере у этой комнаты твердые стены, опирающиеся на неподвижный фундамент. Наши предки считали, что это и есть вся истина. Мы же знаем, что это воплощает истину, важную лишь для юристов и для университетской корпорации, ответственной за собственность. Но вне подобных конечных ограничений это уже не будет истиной.

Сегодня мы обсуждаем бессмертие человеческих существ, использующих этот зал. И для целей подобной дискуссии ограниченные перспективы юридических систем и университетских корпораций не имеют значения.

2. «Бессмертие человека»—что эта фраза может означать? Рассмотрим термин «бессмертие» и попытаемся понять его с помощью указания на его антитезис «смертность». Оба слова указывают на те два аспекта вселенной, которые предполагаются в каждом переживаемом нами опыте. Я назову эти аспекты «два мира». Они взаимопредполагают

305

друг друга и совместно конституирую конкретную вселенную. Рассматриваемый сам по себе каждый из миров является абстракцией. По этой причине любое адекватное описание одного из миров включает характеристики другого, для того чтобы представить конкретную вселенную в ее отношении к каждому из двух аспектов. Эти миры являются главными примерами перспектив вселенной. Слово «оценка» обозначает разъяснение одной из абстракций с помощью указания на другую.

3. Тот Мир, который увеличивает разнообразие смертных вещей, является Миром Деятельности (Активности). Это Мир Порождения (Возникновения), Мир Творчества. Он творит настоящее, видоизменяя прошлое и предвосхищая будущее. Когда мы подчеркиваем само активное творчество, то ударение делается как раз настоящем, а именно на «творении сейчас», где нет указания на какой-либо переход.

И, тем не менее, деятельность теряет свое значение, когда ее сводят к простому «творению сейчас»: отсутствие ценности уничтожает любую разумную возможность. «Творение сейчас» есть фактическое состояние, являющееся одним из аспектов вселенной, а именно фактом непосредственного порождения. В таком случае понятия прошлого и будущего представляют собой лишь тени в факте настоящего.

4. Тот Мир, который увеличивает продолжительность существования, является Миром Ценности. Ценность по самой своей природе вневременная и бессмертна. Ее сущность не коренится ни в каких преходящих обстоятельствах. Непосредственность какого-либо подверженного смертности обстоятельства представляет ценность только в случае, если она причастна бессмертию. Ценность, присущая вселенной, полностью независима от какого-либо момента времени и, кроме того, может терять свою значимость вне зависимости от ее необходимого участия в мире преходящих фактов. Ценность указывает на Факт, а Факт—на Ценность. (Это утверждение находится в прямом противоречии с Платоном и основывающейся на этом мыслителе теологической традицией.)

Но ни героизм какого-либо деяния, ни отвратительный характер недостойного поступка не зависят от той конкретной секунды времени, в течение которой они происходят, если только перемена во времени не поставит их в иную последовательность ценностей. Ценностное суждение

306

указывает за пределы непосредственности исторического факта.

Описание каждого из этих двух миров предполагает свои этапы, которые включают характеристики, заимствованные от другого мира. Дело в том, что эти миры представляют собой абстракции вселенной, а каждая абстракция предполагает указание на всеобщность существования. Самодостаточной абстракция не бывает.

Именно поэтому ценность не может рассматриваться отдельно от деятельности, являющейся главной характеристикой другого мира. «Ценность»—это общее название для целой бесконечности ценностей, отчасти согласующихся и отчасти не согласующихся между собой. Сущностью этих ценностей оказывается их способность к реализации в Мире Деятельности. Подобная реализация влечет за собой исключение не согласующихся ценностей. Таким образом, Мир Ценности следует рассматривать как активный, как мир согласующихся возможностей для реализации. Эта деятельность внутреннего согласования выражена в наших моральных и эстетических суждениях. Подобные суждения предполагают исходные понятия «лучшего» и «худшего». Для целей настоящей дискуссии отмеченная внутренняя деятельность Мира Ценности получит название оценки. Такая характеристика оценки есть одно из значений термина «суждение». Суждение же есть процесс унификации, который с необходимостью предполагает взаимоотношения ценностей.

Ценность также имеет отношение к процессу реализации в Мире Деятельности. Таким образом, происходит дальнейшее включение суждения, которое здесь называется «оценивание». Этот термин будет употребляться, чтобы обозначать анализ конкретных фактов в Мире Деятельности с целью установления, какие ценности реализованы, а какие исключены. Нельзя избежать всеобщего характера вселенной, а исключение есть деятельность, сопоставимая с включением. Любой факт в Мире Деятельности имеет позитивное отношение ко всей сфере Мира Ценности. Оценивание в равной степени указывает и на допущения, и на недопущения.

Оценка влечет за собой процесс модификации: Мир Деятельности модифицируется Миром Ценности. Оценки вызывают в Мире Деятельности удовольствие или отвращение. Ему становятся свойственны одобрение или отказ, он получает свою перспективу прошлого и свою цель на

307

будущее. Это взаимодействие двух миров есть оценивание, модифицирующая деятельность.

Но оценивание (evaluation) всегда предполагает абстрагирование от чистой непосредственности факта: оно указывает на оценку (valuation).

Если вы получаете удовольствие от пищи и осознаете аппетитность яблочного пирога, то его вкус как раз и доставляет вам удовольствие. Конечно, пирог должен был появиться именно в нужное время. Но отнюдь не момент, фиксируемый на часах, придает этому значимость, а последовательность типов ценности, например предпосланная природа пищи и ваш изначальный голод. Таким образом, вы можете выразить, что же означает для вас пища, в терминах последовательности вневременных оценок.

Таким путем процесс оценивания демонстрирует бессмертный мир координированной ценности. Поэтому двумя сторонами вселенной оказываются Мир Порождения и Мир Ценности. Сама ценность вневременная, и при этом в результате ее трансформации в оценивание она получает функцию модификации событий во времени. Любой из миров может быть объяснен только указанием на другой мир; но это указание не зависит от слов или иных эксплицитных форм описания. Данное утверждение есть краткое изложение предпринятой в этой главе попытки избежать слабой платонической доктрины «подражания» и еще более плоского современного прагматистского отрицания «бессмертия».

5. Суммируем сказанное: порождение есть творение, в то время как ценность реализуется в модификации творческого действия. Творение направлено к ценности, тогда как ценность спасается от бесполезности абстракции благодаря своему влиянию на процесс творения. Но в этом сочетании ценность сохраняет свое бессмертие. В каком смысле творящее действие получает свое бессмертие от ценности? Это и есть предмет нашей лекции.

Понятие эффективности не может быть отделено от понимания Мира Ценности. Понимание чисто абстрактной самореализации ценностей вне какого-либо указания на эффективность действия было фундаментальной ошибкой греческой философии. Ее получили в наследство христианские отшельники первых веков, и она не так уж неизвестна в современном образованном мире.

Деятельность концептуальной оценки, в сущности, является побудительной силой развития вселенной. Она

308

становится злом, когда стремится к невозможной абстракции от всеобщей активности действия. Оба мира— Ценности и Активности—соединены друг с другом в жизни вселенной, так что бессмертный фактор ценности включается в активное творение временного факта.

Оценка активно функционирует в качестве фактора побуждения и отвращения. Это такое побуждение, которое включает «побуждение к» и «защиту от (deterrence from)» многообразия возможностей.

Таким образом. Мир Активности основывается на множественности конечных актов, а Мир Ценности основывается на единстве активной координации различных возможностей ценности. Сущностное сочетание двух миров придает единство координированных ценностей множественности конечных актов. Значение актов обнаруживается в актуализируемых ценностях, а значение оценки обнаруживается в фактах, которые суть реализации своей доли ценности.

Таким образом, каждый из миров сам по себе бесполезен, если не считать функции воплощения другого мира.

6. Отмеченное слияние миров предполагает, что каждый из них может описываться только с помощью общих им обоим факторов. Подобным факторам присущ двоякий аспект, и каждый из миров подчеркивает один из аспектов. Этими факторами являются знаменитые Идеи, открытие которых прославило греческую мысль; однако трагедией этой мысли оказалось неправильное понимание статуса Идей во вселенной.

Понятие «независимое существование»—это и есть то недоразумение, которое преследовало философскую литературу на протяжении столетий. На самом деле нет такого вида существования, ибо каждая сущность может быть понята лишь при указании на ее переплетение со всей остальной вселенной. К сожалению, эта основополагающая философская доктрина не была применена ни к понятию Бога, ни (в греческой традиции) к понятию Идей. Идея есть сущность, отвечающая на вопросы вида «как?». Подобные вопросы интересуются «типом (sort)» происходящего. Например: «Как получилось, что автомобиль остановился?» Ответом оказывается явление «красного цвета на светофоре» среди соответствующего окружения. Таким образом, проникновение идеи «красного цвета» в Мир Факта разъясняет особое поведение факта, каковым является остановка машины.

309

По-иному функционирует «красный цвет» в случае нашего восхищения прекрасным закатом. В этом примере реализованная ценность очевидна. Третий случай представляет собой намерение художника написать закат. Это намерение направлено в сторону реализации, что характерно для Мира Ценности. Но само намерение есть реализация в пределах вселенной.

Таким образом, любая Идея имеет две стороны. а именно: вид (shape) ценности и вид факта. Когда мы ощущаем «реализованную ценность», то мы ощущаем я- сущностное сочетание двух миров. Но когда мы делаем акцент на простом факте или простой возможности, то мы осуществляем мыслительную абстракцию. Когда мы ощущаем факт в качестве реализации определенной ценности или же ощущаем возможность как импульс к реализации, то тем самым мы подчеркиваем изначальный характер вселенной. У этого характера две стороны: одной является смертный мир становящихся фактов, приобретающих бессмертие реализованной ценности, а другой стороной является вневременной мир чистой возможности получения временной реализации. Мостом между обоими оказывается двусторонняя Идея.

7. Итак, тема «Бессмертие человека» оказывается оборотной стороной более широкой темы — «Бессмертие реализованной ценности», а именно временного характера самого факта приобретения бессмертия ценности.

Нашим первым вопросом будет: «Можем ли мы обнаружить какую-либо общую черту Мира Факта, которая выражала бы его приспособленность к воплощению ценности?» Ответом на этот вопрос служит тенденция переменчивых фактических событий объединяться в последовательности личного тождества. Любая подобная личностная последовательность предполагает способность ее членов поддерживать тождество ценности. Таким путем ценностный опыт создает в становящемся Мире Факта подражание своему собственному бессмертию. В этом предположении нет ничего нового. Оно старо, как и сам Платон. Систематическая мысль древних авторов ныне почти обесценилась, но их отдельные озарения по-прежнему бесценны. Можно считать, что это утверждение указывает на характерные черты и платоновского мышления.

Сохранение личной тождественности среди непосредственности настоящих событий оказывается наиболее примечательной чертой Мира Факта. В некотором смысле

310

это есть отрицание его переходного характера. Стабильность появляется под влиянием ценности. Другой аспект подобной стабильности можно обнаружить в научных законах природы. Сейчас модно отрицать любые свидетельства в пользу стабильности законов природы и одновременно имплицитное подразумевать такую стабильность. Личное тождество представляет собой выдающийся пример стабильности.

Давайте же более пристально рассмотрим характер личного тождества. Целая последовательность актуальных событий (каждое со своей собственной непосредственностью настоящего) такова, что любое событие сочетает в своем бытии предшествующих членов этой последовательности с очевидным восприятием личной тождественности прошлого в непосредственности настоящего. Это и есть реализация личного тождества. Оно варьируется во временном промежутке. На короткие периоды оно настолько преобладает, что мы его едва ли замечаем. Например, возьмите любое состоящее из слогов слово вроде слова «преобладающий», использованного в предыдущем предложении. Разумеется, личность, произнесшая «пре», тождественна с личностью, произнесшей «щий». Но между обоими событиями был секундный отрезок. И при этом говорящий ощутил свою само тождественность во время произнесения слова, а слушающие никогда и не сомневались в само тождественности говорящего. Также в течение данного периода произнесения слова все, включая самого говорящего, полагали, что он завершит предложение в недалеком будущем и что само это предложение началось в более отдаленном прошлом.

8. Эта проблема «личного тождества» в изменяющемся мире событий оказывается ключевым примером для понимания сущностного слияния Мира Деятельности с Миром Ценности. Ценностное бессмертие проникло в переменчивость, представляющую существенную черту активности. «Личное тождество» проявляется тогда, когда изменение фактических деталей демонстрирует изначальное тождество среди последующих изменений ценности. Это тождество играет двойную роль: оформления факта и реализации специфической ценности.

Такое сохранение типа ценности в последовательности изменения является видом выделения важного. Единство стиля в потоке элементов придает им значимость, что иллюстрирует внутреннюю Ценность самого стиля, который

311

строит подобное акцентирование из отдельных деталей. Смешение разнообразного трансформируется в господствующее согласованное единство. Многое становится одним и с помощью этого чуда раз или навсегда достигает триумфа эффективности. Это достижение есть суть искусства и морального предназначения. В отделении от типов единства, полученных путем сохранения доминантных свойств ценности, Мир Факта распался бы до ничтожного беспорядка.

9. Личность является наиболее ярким примером сохраняющейся реализации ценностного типа. Координация социальной системы представляет собой более неопределенную форму. В краткой лекции обсуждение социальных систем должно быть опущено, ведь данная тема растягивается от физических законов природы до племен и наций человеческих существ. Но одно замечание все же следует сделать, а именно: наиболее эффективные социальные системы предполагают в своем составе большое смешение различных типов личностей как подчиненных элементов, например тел животных, или же сообщества животных, таких, как человеческие существа.

«Личное тождество»—это сложное понятие. Оно господствует в человеческом опыте, на нем основаны понятия гражданского законодательства. Тот самый человек, который совершил кражу, отправляется в тюрьму; одни и те же материалы сохраняются на столетия и на миллионы лет. Мы не можем отбросить личное тождество, не отбрасывая все человеческое мышление, выраженное в каждом конкретном языке.

10. Вся литература европейских народов на эту тему основывается на понятиях, которые за последние сто лет были полностью отвергнуты. Понятие неизменности видов и родов, а также понятие безусловной определенности их отличия друг от друга доминируют в литературных традициях Философии, Религии и Науки. Сегодня предпосылки для понятий неизменности и определенности явно исчезли, и тем не менее эти понятия продолжают доминировать в научной литературе. Обучение сохраняет как ошибки прошлого, так и его мудрость. Именно по этой причине словари представляют общественную опасность, хотя они и необходимы.

Любой отдельный случай личного тождества есть особый способ придания идеальному миру ограниченной эффективности. Сохранение характера есть тот путь, на

312

котором ограниченность Мира актуальности охватывает бесконечность возможности. В каждой личности огромная бесконечность возможности является рецессивной и неэффективной, но какая-то перспектива идеального существования становится действительной. Такое становление происходит в большей или меньшей степени: имеются степени доминантности и рецессивности. Образец таких степеней и тех идеальных вступлений, которые они предполагают, конституирует характер постоянного факта личного тождества в Мире Активности. Сущностная координация ценностей доминирует над сущностной дифференциацией фактов.

Мы отнюдь не способны совершенно адекватно анализировать личностное существование; в еще меньшей степени имеется точность в разделении на виды и роды. Для практических целей непосредственного окружения подобные разделения выступают необходимыми путями развивающегося мышления. Но мы не можем дать подходящих определений того, что мы подразумеваем под «практическими целями» или «непосредственным окружением». В результате нам приходится сталкиваться со смутным распространением человеческой, животной и растительной жизни, живых клеток, а также материальных объектов, обладающих личностным тождеством, лишенным жизни в обычном смысле этого слова.

II. Понятие характера как сущностного фактора личного тождества иллюстрирует ту истину, что понятие Идей предполагает градации общности. Например, характер животного принадлежит более высокому уровню идей, чем особый вкус пищи, ощущаемый в определенный момент ее существования. Также и в отношении искусства определенный оттенок голубого на картине принадлежит низшему уровню идей по сравнению с особой эстетической красотой картины в целом. Любая картина прекрасна по-своему, и эта красота может быть только воспроизведена другой картиной с тождественным замыслом и в тех же красках. Также есть степени эстетической красоты, которые конституируют идеалы различных школ и периодов искусства.

Таким образом, вариация степеней Идей бесконечна, и ее следует трактовать в виде отдельной линии возрастающей общности. Это разнообразие может рассматриваться в виде роста, предполагающего бесконечность измерений. Мы можем постичь лишь конечный фрагмент

313

этого роста степеней. Но когда мы выбираем одну линию продвижения в сторону общности, мы, очевидно, сталкиваемся с более высоким типом ценности. Например, мы можем восхищаться цветом, но восхищение картиной, если это хорошая картина, предполагает более высокую степень ценности.

Один из аспектов зла имеет место тогда, когда более высокая степень адекватной интенсивности расстраивается из-за внедрения низшей степени.

Именно поэтому чисто Материальный Мир не внушает нам никаких понятий доброго и злого, ибо мы не можем обнаружить в нем никакой системы степеней ценности.

12. Мир Ценности содержит в себе как зло, так и добро. В этом отношении философская традиция, идущая от классической греческой мысли, удивительно искусственна. В ней обнаруживается эмоциональная позиция удачливых индивидов, живущих в Мире Прекрасного. Древнееврейская литература подчеркивает моральность. Палестина оказалась несчастным полем битвы противостоящих цивилизаций. В результате ее одаренному населению стали присущи как глубокое моральное чувство, так и варварские понятия. В христианской теологии еврейская и эллинистическая мысль слились, однако их самые яркие прозрения оказались в значительной степени утеряны. Но вместе эллинистическая и еврейская литературы демонстрируют гений эстетического и морального откровения, на котором должна основываться любая попытка понять функционирование Мира Ценности.

Ценности требуют друг друга. Сущностной характеристикой Мира Ценности является координация. Его активность заключается в подходе к множественности путем сочетания различных потенциальностей в конечные единства—каждое единство с взаимопереплетающейся группой доминирующих ценностных идей, а также путем сведения бесконечности ценностей к градуированной перспективе, постепенно ослабляющейся вплоть до полного ее исключения.

Таким образом, присущая Миру Ценности реальность предполагает первичный опыт конечной перспективы для реализации в сущностной разнообразии Мира Активности. Но Мир Ценности подчеркивает сущностное единство многого, в то время как Мир Факта подчеркивает

314

сущностную множественность в реализации этого единства. Таким образом, вселенная, охватывающая оба мира демонстрирует единое как многое и многое как единое.

13. Главный тезис данной лекции заключается в том, что мы естественным образом упрощаем сложный характер вселенной, рассматривая ее в виде двух Абстракций, а именно: Мира Множества Активностей и Мира Координированной Ценности. Изначальной характеристикой одного мира является изменение, другого—бессмертие. Но понимание вселенной требует, чтобы каждый мир демонстрировал отпечаток в нем другого мира.

Именно по этой причине Мир Изменения создает устойчивое личное тождество в качестве эффективного аспекта реализации ценности. Вне какой-либо разновидности личности происходит лишь тривиализация ценности.

Но реализация оказывается существенным фактором Мира Ценности, спасающим его от бесполезных абстрактных гипотез. Таким образом, эффективная реализация ценности в Мире Изменения должна найти свое соответствие в Мире Ценности; это означает, что временная персональность в одном мире предполагает бессмертную персональность в другом.

По-иному это заключение можно сформулировать так, что каждый фактор во вселенной обладает двумя аспектами наших мыслительных абстракций. Определенный фактор может рассматриваться с временной стороны в Мире Изменения и со стороны бессмертия в Мире Ценности. Мы уже применили эту доктрину в отношении платоновских Идей—они суть временные характеристики и бессмертные типы ценности. (Мы используем с некоторым искажением платоновскую доктрину «подражания».)

14. Мир Ценности обнаруживает существенную унификацию вселенной. Так что, обнаруживая аспект бессмертия многих личностей, он также предполагает унификацию личности. Это и есть понятие Бога. (Но это не является ни Богом ученой традиции христианской теологии, ни диффузным Богом индуистско-буддийской традиции. Наше понятие Бога лежит где-то посредине. Бог есть неуловимый факт, лежащий в основании конечного существования.

Во-первых, Мир Ценности не есть Мир Деятельной Креативности. Он представляет собой необходимую координацию существенного многообразия творящего

315

действия. Таким образом, Бог, чье существование основывается на ценности, необходим для координации Идей.

Он также оказывается объединением множества личностей Мира Активности. Таким образом, мы рассматриваем Мир Ценности под углом зрения координации многих личностных индивидуальностей как факторов божественной природы.

Но в соответствии с выдвинутой здесь доктриной это только половина истины. Ибо Бог в Мире Ценности есть в равной степени фактор в каждом из многих личностных существований Мира Изменения. Акцент на божественном факторе в человеческой природе сущностно важен для религиозного мышления.

15. Обсуждение этого заключения ведет к исследованию понятий Жизни, Сознания, Памяти и Предвосхищения (Антиципации).

Характер сознания может варьироваться. В своей сущности оно требует акцента на конечности, а именно на признании «этого» и «того». Также оно может предполагать варьирующийся объем памяти или же может ограничиваться непосредственностью настоящего, лишенного памяти или антиципации. Память весьма варьируется, и, за исключением небольшой части опыта, большая часть наших переживаний ощущается и проходит. То же самое верно и в отношении антиципации.

Наш чувственный опыт имеет внешний характер и не может отразить того огромного самоудовлетворения, которое проистекает из телесных внутренних функций. И в самом деле, человеческий опыт можно описать как поток самоудовлетворения, дифференцированный струей сознательной памяти и сознательной антиципации. Развитие литературных навыков обратило внимание на внешний характер такого чувственного опыта, как зрительный и слуховой; более глубокие понятия «чувство сострадания» и «любящие сердца» проистекают из человеческого опыта, как он функционировал еще три тысячи лет назад. Сегодня же это лишь устаревшие литературные приемы (gestures). И сейчас, например, внимательный доктор, в то время как он будет наблюдать характер телесных проявлений своего пациента, обязательно присядет и станет с ним беседовать.

Когда память и антиципация совершенно отсутствуют, тогда имеет место полное согласие с обычным влиянием непосредственного прошлого. Не возникает никакой

316

сознательной конфронтации памяти с возможностью. Подобная ситуация порождает активность чистой материи. Когда имеется память, какой бы слабой и кратковременной она ни была, обычное влияние непосредственного прошлого или будущего перестает быть доминирующим. Тогда возникает реакция против исключительного господства материи. Таким образом, вселенная материальна пропорционально ограничению памяти и антиципации.

В соотношении с такой оценкой Мира Активности нет необходимости постулировать два существенно различных типа активных сущностей, а именно: чисто материальных сущностей и сущностей, одушевленных различными видами опыта. Последний тип будет достаточен для оценки характеристик этого мира, если мы допустим разнообразие рецессивности и доминирования среди основных фактов опыта, а именно: сознания, памяти и антиципации. Данное заключение имеет то достоинство, что оно указывает на возможность возникновения жизни из безжизненного материала, а именно постепенного возникновения памяти и антиципации.

!6. Сейчас нам предстоит рассмотреть строение Мира Ценности, возникающее в результате его воплощения в Мире Факта.

Основными элементами Мира Факта являются конечные активности; основная черта Мира Ценности вневременная координация бесконечности возможностей для их реализации. Во вселенной Мир Факта обладает статусом абстракции, требующей для завершения своей конкретной реальности ценности и цели. Мир Ценности обладает во вселенной статусом абстракции, требующей для завершения ее конкретной реальности актуальности конечной активности. И сейчас мы переходим к этому второму вопросу.

Изначальное основание Мира Ценности составляет координация всех возможностей вступления в активный Мир Факта. Подобная координация предполагает гармонию и ее нарушение, красоту и уродство, притяжение и отталкивание. Также имеется мера сочетания в отношении каждой пары антитезисов, например, определенная возможность реализации потребует как определенной степени гармонии, так и определенной дисгармонии, и так далее для любой другой антитетической пары.

Давняя традиция европейской философии и теологии

317

до сих пор была обременена двумя заблуждениями. Одно из них представляет собой понятие независимого существования. У этого заблуждения двойное происхождение— цивилизованное и варварское. Цивилизованный источник понятия независимого существования—это склонность впечатлительных людей, когда они воспринимают какой- либо ценностный фактор в его самом благородном виде, полагая, что они воспринимают некоторую изначальную сущность во вселенной и поэтому ее существование должно включать абсолютную независимость от всех низших типов. Я возражаю именно против этого окончательного вывода об абсолютном характере независимости. Эта ошибка преследовала Платона в его отношении к Идеям, и особенно в отношении к математическим Идеям, которыми он так восхищался.

Второй вид заблуждения проистекает из ранних типов полностью или частично цивилизованных общественных систем. В них упор делался на аппарат для сохранения единства. Эти структуры предполагали деспотическое правление, иногда лучшее, иногда худшее. С появлением цивилизации социальная система потребовала подобных способов координации.

У нас есть свидетельства того, что древние евреи ощущали неэффективность случайного лидерства и, к презрению своих священников или по крайней мере поздних священников, написавших об этом, требовали себе царя.

Так распространилась подсознательная установка, что удачной социальной системе требуется деспотизм. Это понимание базировалось на грубом факте варварской жизни, будто жестокость была изначальным способом поддержания широкомасштабного общественного бытия. И такое убеждение не исчезло до сих пор. Мы можем обнаружить возникновение цивилизованных понятий в греческой и еврейской общественных системах, а также в том внимании, которое Римская империя уделяла развитию почти самостоятельной правовой системы. Римские легионы были дислоцированы главным образом на границах империи.

Но в более позднее время в Европе отличный пример возникновения цивилизованных понятий дают монастыри раннего средневековья. Институты вроде монастыря Клюни периода расцвета придерживались идеала общественной системы без жестокостей и в то же время сохраняющей высокую эффективность. К сожалению, все человеческие

318

построения требуют ремонта и реконструкции, но наш огромный долг средневековым монастырям не может затмеваться тем фактом, что в конце своей эпохи они нуждались в реформе. Проницательные люди XVIII столетия словесно выразили те идеалы, которые осуществлялись столетиями ранее. В современном мире активность Клюни больше воспроизводилась в деятельности монастырей таких районов, как Бретань и Новая Англия, нежели в тех местах, где религия ассоциируется с богатством.

В настоящий момент социологический анализ концентрируется именно на тех факторах, которые легче всего выделить. Подобным фактором оказался, например, экономический мотив. Было бы несправедливо целиком приписывать этот ограниченный взгляд Адаму Смиту, хотя подобный взгляд и в самом деле доминировал среди его более поздних сторонников. Идеализм оказался отодвинутым назад; его последним усилием была ликвидация рабства. Первый пример европейской цивилизации после падения Западно-Римской империи представляют ранние христианские монастыри.

17. Заключение из этого обсуждения двоякое. С одной стороны, приписывание чистого счастья и произвольной силы природе Бога является профанацией. Эта природа, рассматриваемая в качестве унификации, происходящей из Мира Ценности, основана на идеалах морального и эстетического совершенства. В свое единство она принимает беспорядочную эффективность религиозной активности, трансформируемой в силу превосходства ее собственных идеалов. Результатом оказываются Трагедия, Симпатия и Счастье, вызванные действенным героизмом.

Конечно, мы не способны постигнуть опыт Высшего Единства Существования. Однако имеются человеческие понятия, с помощью которых мы можем взглянуть на преследующее вселенную стремление к ограниченным идеалам совершенства. Это бессмертие Мира Действия, проистекающее из его трансформации в божественной природе, находится вне способности нашего воображения. Различные попытки описать его часто оказываются шокирующей профанацией. Что действительно волнует наше воображение, так это то, что непосредственные факты настоящего действия получают постоянное значение для вселенной. Такие важные понятия, как Правильное и Неправильное,

319

Достижение и Неудача, зависят от этого основания. Иначе любая активность будет чем-то крайне незначительным.

18. Заключительная тема дискуссии открывает большой вопрос. До сих пор лекция продвигалась вперед в форме догматических утверждений. Но каковы же те свидетельства, к которым она апеллирует?

Единственным ответом будет реакция нашей собственной природы на всеобщий аспект жизни во вселенной.

Такой ответ полностью расходится с широко распространенной традицией философской мысли. Данная ошибочная традиция предполагает независимые существования, влечет за собой возможность адекватного описания конечного акта. В результате возникает допущение, что возможны отдельные адекватные посылки, с которых начинается аргументация.

Философское мышление часто основывается на фальшивой адекватности оценки различных видов человеческого опыта. Отсюда мы как бы достигаем некоторого простого заключения в отношении сущностной характеристики человеческого знания и его сущностной ограниченности. А именно: мы знаем то, чего мы не можем знать.

Поймите, что я не отрицаю важность анализа опыта. Напротив. Прогресс человеческой мысли проистекает из прогрессивного просвещения, осуществляемого посредством этого анализа. Я не согласен лишь с абсурдным доверием в отношении адекватности нашего познания. Самодовольство ученых представляет собой трагикомедию цивилизации.

Нет такого предложения, которое бы адекватно утверждало свое собственное значение. Всегда имеется предлосылочное основание, которое не поддается анализу в силу своей бесконечности.

Давайте возьмем простейший случай, например предложение «Один плюс один равно двум».

Очевидно, что это предложение опускает некоторое необходимое ограничение. Ибо одна вещь сама по себе составляет одну вещь. Поэтому мы должны сказать: «Одна вещь и другая вещь дают две вещи». Это должно означать, что соединение одной вещи с другой создает группу двух вещей.

На этой стадии возникают различные трудности. В соответствующем виде соединения должен быть соответствующий вид вещей. Соединение искры и пороха порождает

320

взрыв, который весьма непохож на эти две вещи. Так что нам следовало бы сказать: «Соответствующий вид соединения одной вещи с другой порождает ту разновидность группы, которую мы называем две вещи». Здравый смысл сразу же говорит вам, что имеется в виду. Но, к сожалению, нет адекватного анализа самого здравого смысла, ибо он как раз и предполагает наше отношение к бесконечности вселенной.

Есть и другая сложность. Когда нечто помещается в иную ситуацию, оно изменяется. Каждая хозяйка принимает во внимание эту истину, если она приглашает к себе гостей на вечеринку; это же предполагает и повар, приготовляющий обед. Конечно, утверждение «один плюс один равно двум» допускает, что изменения условий неважны. Но для нас невозможно анализировать это понятие «неважного изменения». Мы должны опираться на здравый смысл.

Фактически нет ни предложений, ни слов со значениями, которые были бы независимы от обстоятельств произнесения. Сущность научной мысли сводится к игнорированию этой истины. Также сущность здравого смысла составляет игнорирование этих различий основания, когда они не влияют на достижение непосредственной цели. Моя точка зрения такова, что мы не можем полагаться на адекватный эксплицитный анализ.

19. Заключение сводится к тому, что логика, рассматриваемая в качестве адекватного анализа развития знания, оказывается лишь подделкой. Это прекрасный инструмент, но в качестве основания он требует здравого смысла.

Возьмем другой пример. Рассмотрим «точные» утверждения различных школ христианской теологии. Если бы лидеры любой существующей сейчас религиозной организации были перенесены назад, в XVI столетие, и выразили бы все свои исторические и доктринальные убеждения в Женеве или же в Испании того времени, то Кальвин или инквизиторы были бы глубоко шокированы и стали бы действовать в соответствии с тем, как они привыкли действовать в таких случаях. Возможно, в результате какого-либо объяснения и Кальвин, и инквизиторы осознали бы необходимость изменения акцента в своих убеждениях. Но это уже другой вопрос, который нас не касается.

Я полагаю, что окончательный взгляд философского

321

мышления не может основываться на точных утверждениях, составляющих основание специальных наук.

Точность есть подделка.

Глава 2 Математика и добро

1-Около 2300 лет назад была прочитана одна знаменитая лекция. Аудитория собралась выдающаяся: среди прочих она включала Аристотеля и Ксенофонта. Темой лекции было. понятие добра как такового. Лектор оказался компетентным—ведь это был Платон.

Но лекция, однако, стала неудачей в том, что касается разъяснения заявленной в ней темы, ибо лектор в основном уделил внимание математике. После Платона и кружка его непосредственных учеников понятие добра отделилось от математики. Также и в современную эпоху выдающиеся последователи Платона, за редким исключением, успешно скрывают свой интерес к математике. А ведь Платон на протяжении жизни поддерживал чувство важности математической мысли для поиска идеала. В одном из своих ранних текстов он называет невежество в отношении этого «скотским (swinish)». Именно так он охарактеризовал бы большинство платонистов прошлого века. Данный эпитет принадлежит ему, а не мне.

Все же несомненно, что его лекция была неудачной, ибо ему не удалось сделать очевидной для будущих поколений свою интуицию относительно способности математики прояснить понятие добра. Многие математики сами были добрыми людьми, например Паскаль и Ньютон. Также и многие философы были математиками. Но своеобразное сочетание математики и добра остается, однако, неразвитой темой с тех пор, как она была впервые введена Платоном. Имелись, правда, исследования данной темы, рассматриваемой лишь как интересная характеристика платоновского сознания. Но сама эта доктрина, трактуемая как исходная философская истина, угасла после первой, собственно платоновской эпохи. В течение различных периодов европейской цивилизации моральной философии и математике в университетской жизни были отведены разные факультеты.

322

Целью настоящего очерка является исследование указанной темы в свете современного знания. Прогресс мысли и расширение возможностей языка сейчас делают сравнительно доступным популярное разъяснение тех идей, которые Платон был способен выразить лишь с помощью путаных предложений и вводящих в заблуждение мифов. Вы, разумеется, понимаете, что я не пишу о Платоне как таковом. Моя тема—это связь между современной математикой и понятием добра. Для этого, в сущности, не потребуется ссылка на какие-либо конкретные математические теоремы. Мы будем рассматривать общую природу науки, которая сейчас находится в процессе развития. Это — философское исследование. Многие математики владеют конкретными деталями, но несведущи в отношении какой-либо философской характеристики своей науки.

2. В течение 60- или 70-летнего периода, предшествовавшего настоящему времени, прогрессирующая цивилизация европейских народов претерпела одно из наиболее глубоких изменений в человеческой истории. Затронутым оказался весь мир, но начало этой революции связано именно с народами Западной Европы и Северной Америки. Это было изменение самой точки зрения. Научная мысль развивалась единообразным путем в течение четырех столетий, а именно XVI, XVII, XVIII и XIX. В XVII в. Галилей, Декарт, Ньютон и Лейбниц выработали систему математических и физических понятий, в пределах которой и оказалось все это движение. Кульминацию его можно отнести к 10-летию 1870—1880 гг. В это время Гельмгольц, Пастер, Дарвин и Максвелл делали свои открытия. Это был триумф, подведший итог всему рассматриваемому периоду. Изменение затронуло каждую область мышления. В данной главе я выделяю главным образом сдвиг в сфере математического знания. Многие из открытий, способствовавших совершению этой революции, были сделаны еще за 100 лет до того 10-летия, которое здесь приводится в качестве кульминационного. Но широкое осознание их совокупного воздействия имело место через 50 лет после 1880 г. Позвольте мне в дополнение к основной теме «Математика и добро» подчеркнуть, что эта глава также предназначена для того, чтобы проиллюстрировать, как мышление развивается

323

от одной эпохи к другой, медленно осуществляя свои полу открытия. Вне такого знания вы не сможете понять ни Платона, ни какого-либо другого философа.

3. Для того чтобы понять изменение, представим себе развитие интеллектуальной жизни, начавшееся в 1870 г., как имеющее 9- или 10-летний возраст. В таком случае вся история читается как современная версия платоновского диалога, например как «Теэтет» или «Парменид». К началу этой интеллектуальной жизни ребенок должен был бы знать таблицу умножения вплоть до 12х12. Были освоены сложение, вычитание, умножение и деление. Простые дроби стали знакомыми понятиями. В следующие два-три года добавилось десятичное обозначение для дробей. Таким путем все основание арифметики было скоро освоено молодым учеником.

В этот же период происходит знакомство с геометрией и алгеброй. В геометрии понятия точки, прямой, плоскости и других поверхностей являются фундаментальными. Процедура заключается в том, чтобы ввести некоторый сложный образец этих сущностей, определяемый путем конкретных отношений между его частями, а затем исследовать, какие иные отношения этого образца имплицитно присутствуют в данных допущениях. Например, вводится прямоугольный треугольник. Затем на основании евклидовой геометрии доказывается, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов других его сторон.

Этот пример представляет интерес, ибо ребенок вполне может видеть нарисованную учителем на доске фигуру прямоугольного треугольника без того, чтобы в его сознании появилось понятие квадрата сторон. Другими словами, описываемый образец—типа прямоугольного треугольника—не раскрывает непосредственно сознанию все свои тонкости.

Это примечательное ограничение сознательного понимания является фундаментальным фактом эпистемологии. Ребенок знал, о чем говорил его учитель, а именно о прямоугольном треугольнике, совершенно очевидно представленном на доске с помощью четких меловых линий. И тем не менее ребенок не ведал о бесконечности имплицитно предполагаемых свойств треугольника.

Первичными факторами возникшего у него, когда он посмотрел на доску, понятия прямоугольного треугольника были точки, линии, прямизны линий, углов, прямоугольность. Ни одно из этих понятий не имеет значения без указания на всеохватывающее пространство. Точка занимает

324

определенную позицию в пространстве, однако, как объясняется далее, не обладает никакой протяженностью. Линии, в том числе прямые, занимают свою позицию и также находятся друг к другу в пространственных отношениях. Таким образом, ни одно из понятий, связанных с прямоугольным треугольником, не имеет значения без указания на соответствующую пространственную систему.

4. В то время, за исключением лишь немногих математиков, предполагали, что возможен только один последовательный анализ понятия пространства. Другими словами, считалось, что любые два человека, рассуждающие о пространстве, должны подразумевать одну и ту же систему отношений, если осуществлен полный анализ всего многообразия анализируемых этими людьми значений. Целью математики, согласно таким убеждениям, а также убеждениям Платона и Евклида, было адекватное выражение этого уникального, когерентного понятия пространственности. Сейчас мы знаем, что данное понятие, которое пользовалось успехом на протяжении почти 2400 лет в качестве необходимого основания любой физической науки, оказалось ошибочным. Это была славная ошибка, ибо без таким образом осуществленного упрощения оснований мышления в нашей современной физической науке не произошло бы согласованного упрощения тех ее предпосылок, с помощью которых она могла бы себя выражать.

Таким образом, заблуждение дало стимул для развития знания вплоть до конца XIX столетия. В самом конце этого периода оно уже стало мешать адекватному выражению научных идей. К счастью, математики, по крайней мере некоторые из них, далеко опередили многих трезвомыслящих ученых и изобрели всевозможные фантастические отклонения от классической (orthodox) геометрии. На рубеже веков, то есть между 1890 и 1910 гг., было открыто, что эти иные типы геометрии чрезвычайно важны для выражения нашего современного научного знания.

От самого зарождения геометрии в Египте и Месопотамии до современности лежит отрезок времени почти в 4000 лет. И на протяжении всего данного периода преобладала ошибочная вера в уникальную геометрию. Наши сегодняшние понятия имеют лишь 100- или 150-летнюю историю. Мы получаем приятное удовлетворение от того, что «сейчас мы знаем».

325

Мы никогда не поймем историю точной науки, пока не исследуем отношение чувства «сейчас мы знаем» к типам обучения, превалирующим в каждую эпоху. В той или иной форме оно постоянно присутствует у доминирующей группы, сохраняющей и поддерживающей цивилизованное обучение. Для поддержки любого предприятия необходимо «злоупотреблять» этим чувством успеха. Возможно ли охарактеризовать такое «злоупотребление»? Мы можем дополнить фразу «сейчас мы знаем» наречием. Можно подразумевать «сейчас мы знаем частично» или же «сейчас мы знаем полностью». Различие между двумя фразами как бы фиксирует различие между Платоном и Аристотелем, если иметь в виду их влияние на будущие поколения. Понятие полной само достаточности, какой- либо разновидности конечного знания является фундаментальным заблуждением догматизма. Любая такая разновидность приобретает свою истинность, да и само значение от не анализируемого отношения к основанию, каковым является неограниченная Вселенная. Даже простейшее понятие арифметики не может избежать этого «неизбежного» условия существования. Любая частица нашего знания получает свое значение оттого, что все мы суть явления (factors) во вселенной и каждый элемент нашего опыта зависит от нее. Последовательный скептик является догматиком. Он получает удовольствие от иллюзии о полнейшей пустоте. Там, где есть чувство самодостаточной завершенности, там содержится зародыш порочного догматизма. Нет такой сущности, которая бы ощущала изолированную самодостаточность существования. Другими словами, конечность не является самостоятельной.

Итоговое заключение дискуссии таково, что геометрия, как ее изучали веками, есть «глава» учения о модели, которая, будучи известной познавательным конечным способностям, отчасти открывается в своем отношении к основанию—Вселенной. Термин «геометрия» также указывает на род образцов, который включает многие виды.

5. Сейчас мы обратимся к дискуссии о числе, рассматриваемом в качестве фундаментального математического понятия. Этот раздел может быть сокращен, поскольку многие относящиеся к делу рассуждения были уже сформулированы в нашем рассмотрении геометрии.

Учение о числе начиная с греческого периода и далее

326

всегда включало в себя странные небольшие противоречия, которые рассудительные люди просто не принимали во внимание. В последней четверти XIX столетия более углубленное изучение всего этого предмета, начатое Георгом Г Кантором и Г. Фреге в Германии, Дж. Пеано и М. Пьери в Италии, а в Англии представителями математической логики, выявило ряд сложных вопросов. Наконец, Бертран Рассел обнаружил особенно яркое самопротиворечие современных рассуждений. Я хорошо помню, что он объяснил его Фреге в личном письме. Ответ Фреге начинался с восклицания: «Увы, арифметика шатается!»

Фреге был прав: арифметика зашаталась и до сих пор шатается. Но Бертран Рассел оказался на высоте положения. Тогда у нас с ним в самом разгаре находилась работа над книгой под названием Principia Mathematica. Рассел ввел понятие «типа» сущностей. В соответствии с его доктриной понятие числа должно применяться исключительно к группе сущностей одного и того же типа. Так, число 3, примененное к сущностям одного типа, имеет иное значение в сравнении с числом 3, примененном к сущностям другого типа. Например, если мы рассматриваем два различных типа, то имеется два различных значения числа 3.

Рассел был совершенно прав. Можно избежать всех трудностей, ограничив числовое рассуждение одним типом. Он открыл правило безопасности. Но к несчастью, это правило нельзя выразить независимо от той предпосылки, что понятие числа применимо за пределами правила. Ибо число 3 в каждом типе само принадлежит различным типам. Также и каждый тип сам по себе отличен по типу от других типов. Так, в соответствии с данным правилом понятие двух различных типов оказывается бессмыслицей, равно как и понятие двух различных значений числа 3. Из этого следует, что единственно возможный для нас путь понимания правила оказывается бессмысленным. А из этого в свою очередь следует, что правило должно быть ограничено понятием «правила безопасности» и что полное объяснение «числа» ожидает еще понимания отношения видов многообразий к бесконечности вещей. Даже в арифметике вы не можете избавиться от подсознательной ссылки на неограниченную вселенную. Вы абстрагируете отдельные детали от всеобщности и накладываете ограничения на свою абстракцию. Помните, что отказ мыслить о каких-либо сущностях еще не означает для мышления их не существование. Наше сознательное мышление есть абстракция сущностей от основания существования. Мышление есть одна из форм акцентирования важного (emphasis).

6. В конце этого исследования математических понятий мы приходим к алгебре. Кто изобрел алгебру? Вы все, конечно, захотите мне сказать, что она была изобретена в Аравии или Индии. В определенном смысле это верно, а именно: что полезное символическое обозначение для алгебраических идей возникло в одной или другой стране, а возможно, в обеих одновременно. Но есть еще один вопрос, который, я уверен, заинтересовал бы Платона, если бы он знал алгебру. Кто же изобрел те фундаментальные идеи, которые были подобным образом символизированы?

327

Какое фундаментальное понятие лежит в основании алгебры? Это понятие «любого примера данного вида в абстракции от некоторой конкретной экземплификации этого примера или этого вида».

7. Первое животное на Земле, которое хотя бы на мгновение обладало данным понятием, и оказалось первым рациональным существом. Конечно, можно наблюдать, как животные выбирают между этой вещью и той вещью. Но интеллект животных требует конкретных примеров. Человеческий же интеллект способен представить тип вещей в абстракции от таких примеров. Самым очевидным проявлением этой человеческой черты оказываются математические понятия и идеалы добра, т.е. идеалы, которые находятся за пределами возможности их непосредственной реализации.

Человечеству не дано практически воспринимать точность реализации, в то время как математика и идеалы совершенства заинтересованы именно в такой точности. В этом различие между практикой и теорией. Любая теория, так или иначе, требует точных понятий, как бы она это ни скрывала. На практике точность исчезает, а единственной проблемой остается: «Работает ли это?» Но цель практики может быть определена только при использовании теории, так что вопрос «работает ли это?» есть попросту отсылка к теории. Смутная практика стимулируется ясностью идеального опыта.

Никто еще на практике не наблюдал точного математического понятия. Обратите внимание на ребенка, обучавшегося геометрии. Он ведь никогда не наблюдал точку

328

таковую или строгую линию, строгую прямизну или стpогий круг. В сознании ребенка подобные вещи были нереализованными идеалами. Со всем этим согласится практически любой здравомыслящий человек. Но когда мы перейдем к арифметике, он начнет увиливать. Вы можете услышать, как он говорит (вероятно, вы и сами так говорите): «Я вижу 1 стул, 2,3,4,5 стульев, и я способен наблюдать, что 2 и 3 стула, будучи соединенными вместе, формируют группу в 5 стульев». Таким путем наш здравомыслящий друг якобы мог наблюдать точные примеры арифметических понятий и арифметическую теорему.

Итак, наш вопрос следующий: «Точно ли он наблюдал, т. е. обладал ли он точными понятиями, установленными в его концептуальном опыте?» В каком смысле он наблюдал именно один стул? Он наблюдал смутную дифференциацию в общем контексте своего визуального опыта. Но представьте, что мы поймаем его на одной миллиардной доле дюйма. Где же заканчивается стул и начинаются остальные вещи? Который атом относится к стулу, а который—к окружающему пространству? Стул постоянно получает и теряет атомы. Он не является строго дифференцированным от своего окружения, не является он также само тождественным в течение времени. Опять же, рассмотрим стул в течение долгих периодов. Он постоянно изменяется—-изменяются даже все его твердые деревянные части. Например, за миллион лет нахождения в пещере он становится хрупким и распадается от соприкосновения. Медленное, не воспринимаемое изменение происходит постоянно.

Вспомните, что человеческие понятия одного дюйма длины или одной секунды времени, будучи небольшими базисными количествами, полностью соответствуют человеческой жизни. Более того, современные открытия физиков и астрономов показали нам важность как ничтожнейших, так и огромных событий. Наш точный концептуальный опыт есть разновидность выделения важного. Он оживляет идеалы, которые придают силу реальным событиям. Он добавляет восприятие ценности и красоты к простому протеканию чувственного опыта. Именно благодаря концептуальному стимулу заход солнца демонстрирует все великолепие неба. При этом мы, конечно, не имеем в виду, что простое течение наших осознаваемых мыслей создает такое чудо. Это трансформация реального опыта в его идеальный предел. Наше существование

329

усиливается концептуальными идеалами, видоизменяющими смутные восприятия.

Мы не постигнем тот поток, который составляет наш чувственный опыт, пока не осознаем, что он возвышается над пустотой бесконечности с помощью последовательных разновидностей выделения важного, генерирующих активную энергию конечных объединений. Предрассудочный страх перед бесконечностью оказался сущим ядом для философии. Бесконечное ведь не имеет свойств. Любая ценность есть дар конечности, которая является необходимым условием деятельности. Деятельность же означает возникновение структур (patterns) объединений; эти структуры изучаются математикой. Здесь мы находим главный ключ к отношению математики к изучению понятий добра и зла.

8. Вы обратите внимание, как ранее в этом эссе мы уже подчеркивали, что не бывает само существующих конечных сущностей. Конечное необходимым образом указывает на неограниченное основание. Сейчас же мы подошли к противоположной доктрине, а именно: что бесконечность сама по себе бессмысленна и лишена ценности. Она получает значение и ценность в результате воплощения в конечные сущности. Вне конечного бесконечное лишено значения и неотличимо ни от чего. Понятие сущностного взаимоотношения всех вещей является исходным шагом к пониманию того, каким образом конечным сущностям требуется неограниченная вселенная и как вселенная получает значение и ценность путем воплощения в ней активности конечного.

Среди философов именно Спиноза подчеркнул эту фундаментальную бесконечность и с помощью конечных модусов ввел субординированную дифференциацию. Лейбниц, наоборот, подчеркнул необходимость конечных монад и в качестве их основания положил субстрат божественной (deistic) бесконечности. Но ни один из этих философов не сумел должным образом подчеркнуть тот факт, что бесконечность есть лишь пустота без воплощенных в ней конечных ценностей и что конечные ценности лишены значения отдельно от своих внешних взаимоотношений. Понятие «понимание» требует постижения того, как конечность определенной сущности требует бесконечности, а также некоторого понятия о том, как же бесконечность требует конечности. Этот поиск подобного понимания и есть определение философии. По данной причине

330

тематика, занимающаяся конечными структурами, имеет отношение к понятиям хорошего и плохого.

Великие религии иллюстрируют эту доктрину. Буддизм подчеркивает чистую бесконечность божественного Divine начала, и тем самым практическое влияние этого принципа лишается энергичной активности. У последователей данной религии не хватает порыва. Доктринальные перепалки христиан касались оценки бесконечного в терминах конечного. Было невозможно рассматривать энергию в каких-либо других терминах. Само понятие добра рассматривалось в терминах активной оппозиции силам зла и в связи с этим—в терминах ограничения божества. Подобное ограничение в явном виде отвергали, но неявно его принимали.

9. История науки алгебры—это история совершенствования техники обозначения конечных структур. Алгебра представляет собой лишь одну «главу» в более обширной технике, каковой оказывается язык. Правда, в целом язык указывает на свои значения с помощью случайных, возникающих в человеческой истории ассоциаций. Это верно, что язык стремится воплотить некоторые аспекты этих значений в самой своей структуре. Ведь глубоко продуманное слово способно воплощать всю серьезность печали. Фактически задача искусства литературы, устного или письменного, заключается в таком приспособлении языка, чтобы он воплощал то, на что указывает.

Но большая часть того, что представляет собой язык в физическом плане, не имеет отношения к указываемому им значению. Предложение есть последовательность слов. Но в целом эта последовательность безотносительна к значению. Например, «Шалтай-болтай сидел на стене» представляет собой последовательность, которая безотносительна к значению. Стена ни в каком смысле не следует за Коротышкой. Также и позиция сидения могла возникнуть одновременно с появлением сидящего и стены. Таким образом, порядок слов имеет самое ничтожное отношение к передаваемой идее. Верно, конечно, что с помощью чувства ожидания, а также с помощью задержки порядок слов воздействует на эмоции воспринимающего. Но характер вызванной таким способом эмоции зависит от характера воспринимающего. Алгебра же полностью изменяет относительную важность факторов в обыденном языке. В сущности, она представляет собой письменный язык, и она стремится продемонстрировать в своих

331

письменных структурах те модели, передача которых является ее целью. Не всегда эти усилия приводят к пол ному успеху. Но она и в самом деле опрокидывает обычные языковые привычки. В применении алгебры образец знаков на бумаге является конкретной разновидностью того образца, который должен быть передан мыслью.

Также (в алгебре) имеет место расширение понятия «любой (any)». В арифметике мы пишем: 2+3=3+ 2. Мы рассматриваем два процесса сочетания. Сам тип сочетания указывается словом или знаком «+», и его значение ограничено указанием на число. Подразумевается, что обе процедуры должны в результате дать группы с тождественным числом членов. В данном случае это будет число 5, хотя оно и не упоминается.

Итак, в алгебре избегают ограничения мышления лишь конкретными числами. Мы пишем х+у=у+ х, где х и у суть любые два числа. Этим усиливается наш акцент на самой модели, отличающейся от конкретных сущностей, участвующих в ней. Таким образом, введение алгебры вызвало замечательный прогресс в изучении модели. В человеческое мышление проникли взаимоотношения различных образцов вроде того, что представлено в теореме о биноме. Разумеется, алгебра развивалась медленно. Столетиями ее рассматривали лишь как способ поиска решений для уравнений. Где-то в средневековье несчастный император или какая-либо другая важная персона вместе со своим двором должны были слушать ученого итальянца, разъясняющего решение кубического уравнения. Бедняги! Чудесный итальянский полдень был потрачен впустую. Они бы вообще начали зевать, если бы их интерес не поддерживался чувством магического.

10. В начале XIX столетия алгебра изучала модели, связанные с различными видами сочетания чисел, когда каждое такое сочетание давало в качестве своего результата одно определенное число. Отношение равенства между двумя сочетаниями означало, что они оба указывали на одно и то же число. Но интерес был обращен к самим образцам сочетания с одинаковым способом указания. Таким путем определенные общие характеристики числовых образцов, реализующихся в эволюционирующей вселенной, были отождествлены с характеристиками образцов знаков на поверхностях двух измерений — обычно на листках бумаги. Подобные тождества моделей значения с образцом написанных знаков или их звукового варианта

332

являются второстепенной характеристикой обыденного хотя они и важны для устной речи. Но эта тождественность оказывается главной характеристикой алгебраического языка.

Сегодня, обозревая первую половину XX столетия, мы обнаруживаем огромное расширение алгебры. Она вышла за пределы сферы чисел и теперь применяется к большой группе образцов, в которой число является лишь второстепенным фактором. Очень часто в случае явного пользования числа его главная задача заключается в именовании, подобно тому как это делается при назывании домов. Таким образом, математика сейчас превратилась в интеллектуальный анализ типов моделей.

Понятие значимости (importance) модели старо, как и сама цивилизация. Любое искусство основано на изучении модели. Также и сплоченность социальных систем зависит от поддержания структур поведения, а развитие цивилизации—от удачной модификации подобных структур. Поэтому включение структуры в естественные события, а также стабильность структур и возможность их модификации оказываются необходимым условием для реализации добра.

Математика представляет собой наиболее сильную технику для понимания образцов, а также для анализа их взаимоотношений. И здесь мы достигаем фундаментального обоснования темы платоновской лекции. Если принять во внимание необъятность предмета математики, то даже современная математика представится наукой, находящейся в раннем детском возрасте. В случае, если цивилизация будет продолжать развиваться, в следующие две тысячи лет преобладающим нововведением человеческой мысли окажется доминирование математического понимания (understanding).

Сущностью подобной генерализированной математики является изучение наиболее доступных примеров соответствующих структур. А прикладная математика перенесет это изучение на другие примеры реализации структур.

II. Модель есть только один из факторов нашей реализации опыта либо как непосредственной ценности, либо как стимула к активности для будущей ценности. Например, в картине геометрическая модель может быть хорошей, но соотношение цветов—ужасным. Также и каждый цвет в отдельности может быть очень бедным, неопределенным, невыразительным. Этот пример выявляет

333

ту истину, что никакую сущность нельзя характеризовать просто по ее индивидуальному характеру или же по ее взаимоотношениям. Каждая сущность изначально обладает индивидуальным характером и к тому же является пределом взаимоотношений, потенциальных или актуальных. Некоторые из факторов индивидуального характера включаются во взаимоотношения, и, наоборот, взаимоотношения включаются в сам характер. Другими словами никакую сущность нельзя рассматривать в абстракции от всей вселенной, и никакая сущность не может быть лишена своей собственной индивидуальности. Традиционная логика придавала слишком большое значение понятию индивидуального характера. Понятие «любой» не освобождает нас от подобного понятия, однако нет такой сущности, которая была бы просто «любой». Так что, когда применяется алгебра, факторы, находящиеся за пределами алгебраического мышления, имеют отношение к целостной ситуации. Возвращаясь к примеру с картиной, нужно сказать, что чистая геометрия еще не все. Цвета тоже важны.

На картине цвет (включая черный и белый) может быть сведен к минимуму, как на чернильном наброске. Но все же некоторая дифференциация цвета необходима для физического воплощения геометрического проекта. С другой стороны, цвет может и доминировать в великолепных произведениях искусства. Далее, рисунок способен оказаться хорошим, а цветовой эффект неудачным. Здесь и возникает та самая тема добра и зла. И вы не сумеете обсуждать добро и зло без указания на взаимопереплетение различных образцов опыта. Предшествующая ситуация может потребовать глубины реализации, а слабая модель способна помешать концептуальному ожиданию. Затем еще есть такое зло, как тривиальность, которая подобна наброску, замещающему целую картину. Опять же два образца, выявляющие значительный опыт, могут помешать друг другу. Существует и большое зло деятельного лишения (deprivation). Этот тип зла бывает в трех формах: понятие может противоречить реальности, две реальности могут противоречить друг другу, два понятия могут быть взаимно противоречивы.

Могут быть и другие типы зла. Но мы рассматриваем несогласованность структур опыта. Целостная структура ограничивает самостоятельность своих частей. Но сказанное бессмысленно без указания на основание переживания

334

т. е. эмоционального и аналитического опыта, в рамках которого возникает целостная структура. Каждая абстракция становится значимой в результате указания на основе переживания, которое стремится к единству индивидуализации в его непосредственном настоящем. Сама до себе эта модель ни хороша, ни плоха. Но каждая модель может существовать только благодаря ее предназначению к реализации, актуальной или концептуальной. И это предназначение доверяет модели играть свою роль в наплыве чувства, которое является пробуждением бесконечности в отношении конечной активности. Такова природа существования: это приобретение структуры в чувстве, подчеркивающем роль конечной группы отобранных индивидуальностей, каковыми оказываются структурированные сущности (например, пространственное расположение цветов, а также согласование звуков). Но эти индивидуальности отнюдь не обязательно являются чисто качественными. Человеческое существо есть нечто большее, чем набор цветов и звуков. Понятие модели подчеркивает относительность существования, а именно относительность того, как связаны вещи. Но таким образом связанные вещи сами являются сущностями. Каждая сущность какой-либо модели, входя в другие модели, сохраняет в этом разнообразии существования собственную индивидуальность. Загадка философии в том, как сохранить равновесие между индивидуальностью существования и его относительностью. Также каждая индивидуальная сущность некоторой модели может быть способна к анализу, дабы продемонстрировать себя в качестве единицы удачной (achieved) модели. Я подчеркиваю именно функцию модели в порождении добра или зла в конечной единице переживания чувства, включающей ощущение этой модели. Также сущностной характеристикой математики оказывается изучение модели в абстракции от подпадающих под нее индивидуальностей.

12. Когда Платон в своей лекции связал математику с понятием добра, он защищал—сознательно или бессознательно—традиционные способы мышления, распространенные среди всех народов. Новизна же заключалась в методе абстракции, который греческий гений постепенно усиливал. Математика, как она изучалась в платоновской Академии, представляла собой абстракцию геометрических и числовых характеристик от конкретных фактов афинской жизни. Аристотель анатомировал животных

335

и при этом анализировал политические устройства. Он размышлял о родах и видах. Таким путем он абстрагировал логические характеристики от полнокровного опыта. Начиналась новая эпоха научных абстракций.

Одна из опасностей применения этой техники заключается в таком простодушном использовании логики, когда ошибочное предложение сразу отвергается. Но все предложения ошибочны до тех пор, пока они не указывают на основание, которое мы воспринимаем без какого- либо осознанного анализа. Любое научное предложение, которое было выдвинуто великими учеными середины XIX в., оказалось ошибочным именно в том смысле, как оно тогда формулировалось. Их учение о пространстве было ошибочным, таковы же были их учения о материи и фактическом обосновании (evidence). Постоянный интерес к платоновским диалогам связан не с тем, что в них провозглашаются абстрактные доктрины. Диалоги заполнены имплицитными указаниями на конкретные единицы опыта, посредством которых каждая абстрактная тема становится интересной.

13. Абстракция предполагает акцентирование, а акцентирование оживляет опыт—к добру или козлу. Все соответствующие актуальностям характеристики суть разновидности акцентирования, с помощью которого конечное оживляет бесконечное. Креативность предполагает порождение ценностного опыта путем притока бесконечного в конечное, получая свой особенный характер от отдельных деталей и всей конечной модели. Это и есть абстракция, участвующая в творении актуальности, со своим собственным единством конечности и бесконечности. Но сознание переходит ко второму порядку абстракции, когда от актуальной вещи абстрагируются ее конечные составляющие. Данная процедура необходима для конечного мышления, хотя она и ослабляет чувство реальности. Это основа науки. Задача философии заключается в том, чтобы перевернуть этот процесс и таким образом слить анализ с действительностью. Из этого следует, что философия не является наукой.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия