Уайтхед А. Философская мысль Запада

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 11. Бог

Аристотель счел необходимым завершить свою метафизику введением перводвигателя—Бога. Это важный факт в истории метафизики по двум причинам. Во-первых, если мы пожелаем возвести кого-нибудь в ранг величайшего метафизика, имея при этом в виду гениальную интуицию, общий запас знаний и влияние на последующее развитие метафизики, мы должны отдать предпочтение Аристотелю. Во-вторых, при рассмотрении этого метафизического вопроса он был совершенно беспристрастен; он является последним европейским метафизиком первой величины, о котором можно это сказать. После Аристотеля этические и религиозные интересы начали оказывать влияние на метафизические выводы. Евреи рассеялись в диаспоре, первоначально добровольно, а затем насильственно, возникла иудео-александрийская школа. Затем получили распространение христианство, а также возникшее вслед за ним магометанство. Греческие боги, которые окружали Аристотеля, представляли собой подчиненные метафизические сущности, обитающие в природе. Следовательно, в своих размышлениях о первом двигателе Аристотель не имел других мотивов, кроме желания довести до конца свою мысль, куда бы она ни привела. Она не привела его к постулированию Бога, пригодного для религиозных целей. Сомнительно, что какая-либо другая общая метафизическая концепция без дополнений могла бы когда-то превзойти аристотелевскую. Его вывод явился первым шагом, без которого невозможно было создать всеобъемлющую концепцию, опираясь на столь незначительный эмпирический базис. Ибо ничто в рамках ограниченного опыта не могло способствовать возникновению идей о некой сущности, лежащей в основе всех действительных вещей, если бы сам общий характер вещей не требовал постулирования этой сущности.

Это словосочетание «первый двигатель» предупреждает нас о том, что аристотелевская мысль запуталась в деталях

235

ошибочной физики и ошибочной космологии. В аристотелевской физике были необходимы специальные причины, чтобы обосновать движения материальных вещей. Последние могли быть органично вписаны в его систему лишь в том случае, если движение космоса в целом могло быть подтверждено. Ибо только в этом случае каждая вещь в рамках предложенной общей системы могла осуществить свое подлинное предназначение. Отсюда и необходимость перводвигателя, поддерживающего движение небесных сфер, от которых зависит согласование всех вещей. Сейчас мы отвергаем аристотелевскую физику и аристотелевскую космологию, поэтому строгая форма этого аргумента несостоятельна. Но если наша общая метафизика хоть в некоторых чертах похожа на ту, о которой шла речь в предыдущей главе, то перед нами встает аналогичная метафизическая проблема, которая может быть решена только аналогичным образом. Вместо аристотелевского Бога-перводвигателя мы постулируем Бога, который играет роль принципа конкретизации. Такая позиция может быть доказана только при обсуждении общих выводов, которые могут быть сделаны относительно реальных явлений, иначе говоря, относительно процесса их реализации.

Мы постигаем действительность в ее существенном отношении к неисчерпаемой возможности. Вечные объекты придают явлениям действительности иерархические структуры, включаемые или исключаемые при формировании каждого вида конкретизации. Другая точка зрения на ту же самую истину состоит в том, что каждое явление действительности есть ограничение возможности, и что благодаря этому ограничению возникает специфическая ценность сформированного единства вещей. Таким образом, мы можем показать, как единичное явление должно выражаться в терминах возможности и как возможность выражается в терминах единичного действительного явления. Но единичных явлений, если их трактовать как нечто изолированное, не существует. Актуальность всецело есть совместность, будь то изолированных друг от друга вечных объектов или всех явлений действительности. Задача данной главы и состоит в том, чтобы описать единство действительных явлений. В предыдущей главе внимание было сконцентрировано на абстрактном; в настоящей главе мы будем иметь дело с конкретным, т. е. с тем, что срастается вместе.

236

Рассмотрим явление а: мы должны последовательно разъяснить, каким образом другие действительные явления существуют в а в том смысле, что их отношения с а конституируют сущность а. Само по себе, а представляет единицу реализованного опыта; соответственно возникает вопрос, как другие явления существуют в опыте, который есть а. В данном случае я исключаю познавательный опыт. Полный ответ на этот вопрос заключается в том, что отношения между действительными явлениями так же неисчерпаемы в своем разнообразии, как отношения между вечными объектами в области абстракции. Но существуют фундаментальные типы таких отношений, в терминах которых может получить описание весь комплекс многообразных отношений.

Для понимания этих типов вхождения (одного явления в сущность другого) прежде всего, необходимо отметить, что они включены в способы реализации абстрактивных иерархий, которые обсуждались в предыдущей главе. Все пространственно-временные отношения, включенные в эти иерархии как получившие реализацию в а, могут быть определены в терминах а и явлений, входящих в и. Таким образом, входящие явления вносят свои аспекты в иерархии, и посредством этого пространственно- временные модальности превращаются в категориальные определения, а иерархии придают свои формы явлениям и посредством этого ограничивают входящие явления, которые осуществляют вхождение только в приданных им формах. Точно так же (как было показано в предыдущей главе),каждое явление представляет собой синтез всех вечных объектов, ограниченный градациями действительности, поэтому каждое явление есть синтез всех явлений, ограниченный градациями типов вхождения. Каждое явление синтезирует тотальность содержания в рамках ограничений, присущих его способу образования.

Что касается данных типов внутренних отношений между а и другими явлениями, то эти другие явления (как конституирующие а) могут быть классифицированы самыми различными способами. Все они связаны с определениями прошлого, настоящего и будущего. Чаще всего в философии считается, что эти определения с необходимостью должны

237

быть эквивалентными. Современное состояние дел в физической науке убедительно показывает, что данная точка зрения не имеет метафизического обоснования, даже если различия в определениях оказываются несущественными в физике. Этот вопрос уже рассматривался в главе, посвященной теории относительности. Но физическая теория относительности затрагивает только периферию различных теорий, которые представляются рациональными с метафизической точки зрения. Очень важно для данного рассуждения подчеркнуть безграничность свободы, в которой действительность предстает как уникальное категориальное определение.

Каждое действительное явление проявляет себя как процесс; оно есть становление. Раскрывая себя, оно находит себе место среди множества других явлений, без которых оно не может быть самим собой. Оно также проявляет себя как особенное, индивидуальное достижение, вбирающее в себя некоторым ограниченным образом безграничность вечных объектов.

Любое явление, а обусловлено другими явлениями, которые совместно формируют его прошлое. Оно содержит в себе другие явления, которые совместно формируют его настоящее. В отношении к своей объединенной иерархии оно проявляет в непосредственном настоящем свою собственную неповторимость. Это то, что является его собственным вкладом в действительность. Оно может быть обусловлено и даже полностью детерминировано прошлым, из которого оно проистекает. Но его проявление в настоящем, формирующееся под влиянием определенных условий, непосредственно возникает из активности схватывания. Явление, а также содержит в себе неопределенность в форме своего будущего, которая имеет частичную определенность по причине своей включенности в а и. кроме того, имеет определенную пространственно-временную отнесенность каик действительным явлениям прошлого от а и к настоящему для к.

Это будущее есть синтез в а вечных объектов как небытия, как требующих перехода от а к другим индивидуализациям (с определенными пространственно-временными отношениями к а), в которых небытие становится бытием.

Кроме того, в а есть то, что в предыдущей главе я назвал «внезапной» реализацией конечных вечных объектов. Такая внезапная реализация требует либо соотнесения базовых объектов конечной иерархии к определенным явлениям, отличным от а (как их ситуации в прошлом, настоящем, будущем), либо реализации этих вечных объектов в определенных отношениях, но в аспекте освобождения от включенности в пространственно-временную схему отношений между действительными явлениями. Внезапный

238

синтез вечных объектов в каждом явлении представляет собой включение в действительность аналитичности, присущей сфере вечного. Это включение имеет такие ограниченные градации действительности, которые характеризуют каждое явление ввиду его существенного ограничения. Именно эта реализованная протяженность внешней отнесенности, выходящая за рамки взаимной отнесенности действительных явлений, охватывает в каждом явлении всю полноту вечных отношений. Я назвал эту внезапную реализацию ранжированной предусмотренностью, которую схватывает каждое явление в своем синтезе. Это ранжированное усмотрение объясняет, как действительность может включать то, что (в определенном смысле) является небытием в качестве позитивного фактора своего собственного развития. Оно является источником заблуждения, истины, искусства, этики и религии. Благодаря ему факт сталкивается с альтернативами.

Эта общая концепция события как процесса, результатом которого является единство опыта, требует разделения события на: 1) субстанциальную активность, 2) обусловленные потенциальности для синтеза, 3) достигнутый результат синтеза. Единство всех действительных явлений не позволяет анализировать субстанциальную активность в независимых сущностях. Каждая индивидуальная активность является не чем иным, как способом, посредством которого общая активность индивидуализируется в существующих условиях. Усмотрение, входящее в синтез, также является одной из характеристик синтезирующей деятельности. Эта общая деятельность не есть сущность в том смысле, который мы придаем этому термину, употребляя его в отношении явлений и вечных объектов. Это общая метафизическая определенность, она лежит в основе всех явлений, в специфическом модусе для каждого явления. Нет ничего, с чем можно было бы сравнить ее; она напоминает бесконечную субстанцию Спинозы. Ее атрибутами являются способность к индивидуализации во множестве модусов и область вечных объектов, синтезирующихся различными способами в этих модусах. Таким образом, вечная возможность и модальная дифференциация в индивидуальном многообразии являются атрибутами одной субстанции. Фактически каждый общий элемент метафизической ситуации является атрибутом этой субстанциальной деятельности.

239

Еще один элемент метафизической ситуации обнаруживается при рассмотрении того, что общий атрибут мс дальности ограничен. Этот элемент должен быть классифицирован тоже как атрибут субстанциальной деятельности. По своей природе каждый модус ограничен таким образом, что он не может быть другим модусом. Но помимо этих ограничений в частностях, общая модальная индивидуализация ограничивается в двух отношениях. Во-первых, есть действительный ход событий, который мог бы быть совсем иным, поскольку он имеет отношение к вечной возможности, но является таким, каков он есть. Это ограничение само имеет три формы: 1) специальные логические отношения, которым должны соответствовать все события, 2) отбор отношений, которым в действительности соответствуют события, 3) особенность, которая зарождает чистый ход событий даже в рамках общих логических и каузальных отношений. Таким образом, первое ограничение является ограничением предшествующего отбора. Поскольку рассматривается общая метафизическая ситуация, постольку мог бы быть неупорядоченный модальный плюрализм, помимо логического и других ограничений. Но тогда не могло бы быть именно этих модусов, так как каждый модус представляет собой синтез актуальностей, которые ограничены, чтобы соответствовать стандарту. Теперь мы подошли ко второму способу ограничения. Ограничение является ценой ценности. Не может быть ценности без предварительного стандарта, позволяющего проводить различие между принятием или отторжением того, что подлежит деятельности усмотрения. Таким образом, есть предварительное ограничение среди ценностей, вводящее противоположности, степени и противопоставления.

Согласно вышеприведенному доказательству, тот факт, что существует процесс действительных явлений, а также факт, что явления есть возникновение ценностей, которые требуют таких ограничений, требуют того, чтобы ход событий протекал в условиях предшествующего ограничения, включающих в себя предшествующие обстоятельства, обособление и стандарты ценности.

Таким образом, в качестве следующего элемента метафизической ситуации необходим принцип ограничения. Некое частное как необходимо, необходима также спецификация содержания самого факта. Единственной альтернативой этому допущению является отрицание реальности

240

действительных явлений. Их явное иррациональное ограничение должно быть принято за свидетельство иллюзий, и мы должны искать реальность за кулисами событий. Если мы отвергаем эту альтернативу реальности за кулисами, мы должны предложить основание для ограничения, которое находится среди атрибутов субстанциальной деятельности. Этот атрибут обеспечивает ограничение, которое само объяснений не имеет, ибо все объяснения выводятся из него. Бог есть последнее ограничение, а его существование—последняя иррациональность. Ибо нельзя указать основание иного ограничения, которое налагается его собственной природой. Бог не конкретен, но он есть основание конкретной действительности. Нет оснований для объяснения природы Бога, потому что эта природа есть основание самой рациональности.

Рассматривая дальше этот аргумент, необходимо подчеркнуть, что метафизическая неопределенность должна быть определена категориально. Мы подошли к пределу рациональности. Ибо существует категориальное ограничение, которое не обосновывается метафизически. Есть метафизическая необходимость в принципе детерминации, но может и не быть метафизического обоснования для того, что детерминировано. Если бы такое обоснование существовало, то не нужно было бы какого-либо иного принципа, ибо метафизика сама уже объяснила бы детерминацию. Общий принцип эмпиризма сводится к тому, что есть принцип конкретизации, который не может быть найден абстрактным рассуждением. То, что мы можем дополнительно узнать о Боге, находится в сфере особенного опыта, а следовательно, это знание покоится на эмпирической основе. Что касается интерпретации этого опыта, то человечество здесь глубоко различается. Соответственно, Бог может называться Иеговой, Аллахом, Брахмой, Небесным Отцом, Небесным Порядком, Первой Причиной, Верховным Бытием, Случаем. Каждое название связано с системой мышления, основанной на опыте тех, кто использует его.

Среди средневековых и современных философов преобладает неудачная привычка рассыпаться перед Богом в метафизических комплиментах. Его понимают как основание самой метафизической ситуации в ее субстанциальной активности. Если твердо придерживаться такой позиции, то не может быть альтернативы положению о том, что Он является

241

источником, как добра, так и зла. Он является верховным автором пьесы, и Ему, следовательно, можно приписать ее недостатки и ее достоинства. Если же Он понимается как высшая основа ограничения, то в его природе заключена способность отделять добро от зла и устанавливать разумность в его владениях.

Глава 12 Религия и наука

Трудность подхода к вопросу об отношениях между религией и наукой состоит в том, что его разъяснение подразумевает наличие в нашем сознании отчетливого представления о значении терминов «религия» и «наука». Я также намерен излагать этот вопрос в самом общем виде, оставив сопоставление частных учений, научных или религиозных, на втором плане. Мы должны понять тип связи между этими двумя сферами, а затем сделать определенные выводы относительно ситуации, с которой в настоящее время столкнулся мир.

Конфликт между религией и наукой—вот что, естественно, приходит нам на ум, когда мы размышляем над этим вопросом. В течение предшествующего полувека казалось вроде бы, что результаты науки и религиозные верования вступили между собой в явное противоречие, из которого не может быть иного выхода, кроме отказа либо от ясного учения науки, либо от ясного смысла религии. На таком выводе настаивали полемисты с обеих сторон. Конечно, не все полемисты, а те решительные интеллектуалы, которые выговариваются до конца в ходе любой дискуссии.

Напряжение восприимчивых умов, стремление кистине и ощущение важности этих вопросов должны вызывать у нас самую искреннюю симпатию. Когда мы принимаем во внимание, какое значение для человечества имеет религия и какое—наука, мы можем без преувеличения утверждать, что от решения вопроса об отношениях между ними и нынешним поколением зависит дальнейший ход истории. Мы имеем в данном случае дело с двумя самыми мощными общими силами (помимо обычных воздействий чувств), которые оказывают влияние на людей и противопоставляют их друг другу—силой наших религиозных интуиций и силой нашего влечения к

242

точному наблюдению и логической дедукции.

Однажды великий английский государственный деятель посоветовал своим соотечественникам пользоваться крупномасштабными картами как средством против тревог паник и всеобщего непонимания действительных отношений между народами. Подобно этому, при рассмотрении разногласий между постоянными элементами человеческой природы было бы неплохо составить карту нашей истории в крупном масштабе и освободить самих себя от непосредственной погруженности в конфликты сегодняшнего дня. Если мы так поступаем, мы сразу же обнаруживаем два важных факта. Во-первых, конфликт между религией и наукой существовал всегда; во-вторых, религия и наука всегда находились в состоянии непрерывного развития. В первоначальном христианстве общей для сторонников этой религии была вера в конец света, который должен был наступить при их жизни. Мы можем сделать только косвенные выводы о том, насколько авторитетно была провозглашена эта вера, однако, несомненным является то, что она получила широкое распространение и составила важнейшую часть популярной религиозной доктрины. Эта вера оказалась ошибочной, и христианское учение приспособилось к изменившимся обстоятельствам. Далее, отдельные теологи ранней церкви очень уверенно выводили из Библии мнения относительно природы физического мира. В 535 г. монах по имени Космас написал книгу, которую он назвал «Христианская топография». Он был путешественником и посетил Индию и Эфиопию, а конец своей жизни провел в монастыре в Александрии, которая в то время считалась культурным крупнейшим центром. В своей книге, опираясь непосредственно на смысл библейских текстов, обработанных им в соответствии с литературными образцами того времени, он отрицал существование антиподов и утверждал, что мир представлял собой плоский параллелограмм, длина которого вдвое больше ширины.

В XVII столетии учение о движении Земли было осуждено католическим трибуналом. 100 лет назад расширение временных рамок, требуемое геологической наукой, привело в отчаяние религиозное сообщество, протестантов и католиков. Сегодня подобным же камнем преткновения является эволюционное учение. Это лишь несколько примеров, иллюстрирующих общую тенденцию.

Однако все наши мысли окажутся на ложном пути,

243

если мы будем думать, что рассматриваемая дилемма ограничивалась сферой противоречий между религией и наукой, и что в данных спорах религия всегда заблуждалась, а наука всегда была права. Реальные факты, относящиеся к делу, гораздо сложнее и не могут быть суммированы в таких простых терминах.

В самой теологии прослеживается постепенное развитие, которое порождается конфликтом между ее собственными идеями. Этот факт является общепризнанным в кругу теологов, хотя он часто затемняется в ходе полемики. Не хочу преувеличивать в этом вопросе и потому ограничусь суждениями самих римско-католических авторов. В XVII в. ученый-иезуит отец Петавиус показал, что христианские теологи первых трех столетий использовали выражения и формулировки, которые, начиная с V в. были осуждены как еретические. Кардинал Ньюмен также посвятил один из своих трактатов дискуссии о развитии вероучения. Он написал его до того, как он стал, выдающимся деятелем римско-католической церкви, однако на протяжении своей жизни он никогда не отрекался от написанного, а сам трактат неоднократно переиздавался.

Наука еще более изменчива, чем теология. Ни один ученый не согласится безоговорочно с убеждениями Галилея, или с убеждениями Ньютона, или со всеми своими научными убеждениями десятилетней давности.

В обеих областях мысли имеют место добавления, уточнения и модификации. Даже если некоторое утверждение воспроизводится сегодня точно в таком же виде, как тысячу или полторы тысячи лет назад, его значение подвергается ограничениям или расширениям, о которых и не помышляли в более раннюю эпоху. Логики уверяют нас, что суждение должно быть либо истинным, либо ложным и что третьего не дано. Однако на деле мы знаем, что суждение, выражающее важную истину, может подлежать ограничениям или изменениям, которые в настоящий момент еще неизвестны. Общая черта нашего познания в том, что мы внимательно вглядываемся в важные истины; и все же мы способны дать только такие формулировки этих истин, которые в дальнейшем могут быть преображены в свете изменения общих предпосылок. Я приведу вам два примера, оба из сферы науки: Галилей говорил, что Земля движется, а Солнце неподвижно; инквизиция утверждала, что Земля неподвижна, а Солнце движется; ньютонианские астрономы, придерживающиеся абсолютной теории космоса, считали, что и Солнце и Земля находятся в состоянии движения. Сейчас мы говорим, что любое из трех высказываний является одинаково истинным, если только придерживаться понимания «покоя» и «движения», которого требует принятое нами высказывание.

244

Во времена спора Галилея с инквизицией способ изложения фактов, предложенный Галилеем, являлся, несомненно, плодотворным для научного исследования. Однако сам по себе он не был более правильным, чем формулировка инквизиции. Но в то время никто не догадывался о современной концепции относительности движения, поэтому высказывания были сделаны без учета возможных изменений, которых требует обладание более полной истиной. Все же вопрос о движениях Земли и Солнца отражал реально существующий во вселенной факт, и все стороны высказывали важные истины, относящиеся к нему. Правда, с позиций знания тех времен, данные истины представлялись несовместимыми.

Теперь я приведу другой пример, взятый из новой физики. С XVII в., со времен Ньютона и Гюйгенса, существуют две теории физической природы света. Теория Ньютона гласит, что луч света состоит из потока мельчайших частиц, или корпускул, и что мы видим свет, когда эти корпускулы ударяются о сетчатку наших глаз. Теория Гюйгенса утверждает, что свет состоит из очень маленьких волн, которые колеблются в распространенном повсюду эфире, и что эти волны движутся вдоль луча света. Данные теории противоречат друг другу. В XVIII в. принимали теорию Ньютона, в XIX в. предпочтение отдавали теории Гюйгенса. Сегодня признается, что существует большая группа явлений, которые могут быть объяснены только в рамках волновой теории, и другая большая группа явлений, которые могут быть объяснены только с позиций корпускулярной теории. Ученые вынуждены смириться с этим и терпеливо ждать, сохраняя надежду достигнуть более широкого видения, которое позволит согласовать обе теории.

Мы должны применять те же самые принципы к вопросам, в которых есть различие между наукой и религией. При рассмотрении этих областей мышления мы не будем верить ничему, что не представляется нам достигнутым в ходе строгих рассуждений, основанных на нашем собственном критическом исследовании или на мнении компетентных авторитетов. Но, согласившись честно

245

придерживаться такой точки зрения, мы не должны поспешно отвергать учения, которые представляются нам неправильными только по той причине, что они не согласуются между собой в деталях. Вполне вероятно, что одна разновидность доктрин будет вызывать у нас больший интерес, чем другая. Однако если мы обладаем чувством перспективы и историчностью мышления, мы должны ждать и отказаться от взаимных анафем.

Нужно ждать, но мы не должны ожидать пассивно ил в отчаянии. Этот конфликт свидетельствует о том, что существуют более полные истины и более благоприятны перспективы, в рамках которых может произойти примирение между сокровенными религиозными взглядам; и более тонким научным пониманием.

Следовательно, в определенном смысле конфликт между наукой и религией не заслуживает того внимания, которое ему сейчас уделяется. Само по себе логическое противоречие не может указать на что-либо большее, чем на необходимость некоторых поправок, возможно очень незначительного характера, с обеих сторон. Вспомните о больших различиях аспектов событий, с которыми имеет дело наука и соответственно религия. Наука имеет дело с общими закономерностями, которые изучаются с целью регуляции физических явлений; религия же всецело погружена в созерцание моральных и эстетических ценностей С одной стороны—закон гравитации, с другой созерцание красоты святости. То, что подмечается одной стороной, другой упускается из виду, и наоборот.

Рассмотрим, например, жизни Джона Уэсли и св. Франциска Ассизского. С позиций науки вы обнаружите в них только общие примеры действия законов физиологической химии и динамики нервных реакций; с позиций религии вы увидите людей, чьи жизни имеют огромное значение в мировой истории. Стоит ли удивляться тому, что при отсутствии совершенных и полных формулировок положений науки и положений религии, которые применимы к данным специфическим случаям, оценка этих жизней с разных точек зрения будет различной? Было бы чудом, если бы произошло иначе.

Однако ошибочно думать, что совсем не следует бес покоиться о конфликте между наукой и религией. В эпох) интеллектуализма не может быть активного интереса, который полностью отказывается от надежды на гармоническое видение истины. Покорное примирение

246

с расколом между наукой и религией пагубно для искренности и моральной чистоты. Самоуважение интеллекта подразумевает стремление к окончательному распутыванию любого хитросплетения мысли. Если сдерживать это стремление, то растревоженная мысль не обеспечит правильного понимания ни религии, ни науки. Важным вопросом является то в каком духе мы собираемся решать эту задачу. и здесь мы подходим к жизненно важной проблеме.

Столкновение учений не является катастрофой, оно содержит в себе благоприятную возможность. Я поясню свою мысль некоторыми примерами из истории науки. Вес атома азота был хорошо известен. Существовала также устоявшаяся научная теория, согласно которой средний вес данных атомов в любой рассматриваемой массе остается всегда одним и тем же. Два экспериментатора, ныне покойные лорд Дж. У. Рэлей и сэр Уильям Рамсей, обнаружили, что при получении азота двумя разными методами, одинаково эффективными для этой цели, наблюдаются незначительные расхождения между средними весами атомов в обоих случаях. Теперь я спрошу вас, насколько было бы разумным, если бы эти люди впали в отчаяние лишь потому, что возник конфликт между химической теорией и научным наблюдением? Предположим, что в некотором регионе в силу какой-либо причины химическая теория оказалась поднятой на щит и была провозглашена основой социального порядка: был бы тогда разумным, был бы тогда искренним, был бы тогда моральным запрет обнародовать факт расхождения результатов, полученных в ходе эксперимента? С другой стороны, должны ли были сэр Уильям Рамсей и лорд Рэлей заявить о том, что химическая теория отныне является несостоятельной? Мы видим, что оба указанных варианта представляют собой совершенно неверные способы решения проблемы. Рэлей и Рамсей поступили иначе: они сразу же поняли, что натолкнулись на направление исследования, позволяющее обнаружить тонкость химической теории, которая до того времени не замечалась. Расхождение не было катастрофой, оно содержало в себе возможность для расширения области химического знания. Вы все знакомы с итогом данной истории: в конечном счете, был открыт аргон, новый химический элемент, который скрывался от исследователей в смеси с азотом. Эта история имеет еще одно последствие, о котором пойдет речь в моем втором примере. Данное открытие

247

заставило обратить внимание на необходимость тщательного изучения мельчайших различий в химических веществах, полученных разными методами. Наконец, еще один ученый Ф.У. Астон, работавший в Кавендишской лаборатории Кембриджа в Англии, открыл, что даже одни и те же элементы могут принимать две или более отличные друг о. друга формы, которые были названы изотопами, и что закон постоянства среднего атомного веса сохраняется для каждой из этих форм; но при сравнении разных изотопов наблюдаются его небольшие отклонения. Это исследование знаменовало собой крупный шаг в развитии химической теории; начавшись с открытия аргона, оно имело далеко идущие последствия. Мораль этих историй очевидна, и я предоставляю вам возможность самим заняться ее приложением к сфере отношений между религией и наукой.

В формальной логике противоречие является сигналом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг к победе. Это должно служить основой для предельной терпимости к разным мнениям. Раз и навсегда формула терпимости была суммирована в словах «Оставьте расти вместе то и другое до жатвы». Неумения- христиан действовать в соответствии с этим предписанием высшего авторитета—любопытный факт религиозной истории. Но мы еще не закончили обсуждение того морального духа, которого требует стремление к истине. Есть легкие пути, ведущие к иллюзорным победам. Достаточно просто сконструировать логически гармоничную теорию, имеющую важные приложения в области фактов, при условии, что вы согласитесь пренебречь множеством очевидных вещей. Каждая эпоха рождает людей с ясным логическим умом и с достойной высшей похвалы способностью постигать важность некоторых сфер человеческого опыта. Они разрабатывают или наследуют схемы мышления, точно соответствующие тем видам опыта, которые вызывают у них интерес. Такие люди обладают способностью игнорировать или оправдывать очевидную противоречивость разрабатываемых ими схем с некоторыми фактами. То, что не умещается в их схемы, объявляется вздором. Твердая установка принимать все, что представляется очевидным, может служить лишь методом, предохраняющим от неустойчивых крайностей модных мнений. Эта установка, кажется такой простой, однако следовать ей на практике чрезвычайно трудно.

248

Одна из причин этого состоит в том, что мы не можем сначала думать, а затем действовать. С момента рождения мы погружены в деятельность и можем лишь время от времени направлять ее, руководствуясь разумом. Следовательно, мы должны приспосабливать к разным сферам опыта те идеи, которые представляются нам работающими в данных сферах. Абсолютно необходимо доверять тем идеям, которые, в общем, верны, хотя мы знаем, что могут существовать тонкости и дистинкции, выходящие за рамки нашего знания. Не говоря уже о примате человеческой деятельности, следует учитывать, что мы не можем иметь в уме полной фактической ясности, иначе как в контексте учений, которые зачастую не согласуются между собой. Мы не способны думать в терминах неограниченного разнообразия деталей; очевидность приобретает присущее ей значение лишь в том случае, если она предстает перед нами, приведенная в порядок при помощи общих идей. Эти идеи мы наследуем от предшествующих поколений, они входят в традицию нашей цивилизации. Эти традиционные идеи никогда не бывают статичными. Они либо превращаются в бессмысленные формулы, либо приобретают новую силу в процессе более точного постижения действительности. Они трансформируются под воздействием критического разума, живой очевидности эмоционального опыта и холодных достоверностей научного восприятия. Несомненно, то, что их нельзя остановить. Ни одно поколение не может слепо повторять своих предшественников. Вы можете сохранить жизнь только в текучей форме или же сохранить форму ценой деградации жизни. Но нельзя непрерывно держать жизнь в одной и той же форме.

Современное состояние религии у европейских народов иллюстрирует сформулированные мною положения, Явления смешались. Были противодействия и возрождения. Но в целом на протяжении жизни многих поколений наблюдался постепенный упадок религиозного влияния на европейскую цивилизацию. Каждое возрождение достигало более низкого пика, чем предшествующее, а каждый кризис—большей глубины. Средняя кривая указывает на упадок религиозного настроения. В одних странах наблюдается более высокий интерес к религии, чем в других. Но даже в тех странах, где интерес относительно высок, он все же падает со сменой поколений. Религия имеет тенденцию к вырождению в формулу приличия,

249

которой украшают комфортную жизнь. Каждое историческое явление такого крупного масштаба обусловлено многими причинами. Я хочу остановиться на двух из них, которые вполне уместно рассмотреть в настоящий момент.

Во-первых, на протяжении почти двух столетий религия находилась в обороне, в весьма уязвимой обороне. В этот период был, достигнут интеллектуальный беспрецедентный прогресс. Благодаря этому в сфере мышления возникла серия новых ситуаций. И каждая такая ситуация заставала религиозных мыслителей неподготовленными. То, что провозглашалось ими жизненно важным, в конечном счете, после борьбы, отчаяния и анафем подвергалось изменению и интерпретировалось в ином ключе. Последующее поколение апологетов религии поздравляло религиозный мир с тем, что в результате достигнуто более глубокое понимание сути явлений. В итоге частого повторения этого недостойного приема на протяжении многих поколений был почти полностью подорван интеллектуальный авторитет религиозных мыслителей. Обратите внимание на следующий контраст: когда Дарвин и Эйнштейн выдвинули теории, изменившие наши представления, это было триумфом науки. Никто не думал говорить об очередном поражении науки на том основании, что пришлось отказаться от старых идей. Мы знаем, что был сделан еще один шаг в научном постижении мира.

Религия не сохранит былой мощи до тех пор, пока она не сможет относиться к изменениям в том же духе, как это делает наука. Ее принципы могут быть вечными, но формулировка этих принципов должна постоянно совершенствоваться. Эволюция религии должна состоять главным образом в освобождении ее идей от случайных элементов, которые содержатся в них по причине выражения собственно религиозных идей в терминах образной картины мира, сложившейся в стародавние времена. Освобождение религии от пут несовершенной науки полезно во всех отношениях. Тем самым религия подчеркивает свое подлинное предназначение. Важная идея, которую следует всегда иметь в виду, состоит в том, что прогресс науки с необходимостью требует изменения формулировок религиозных различных верований. Они могут быть расширены, уточнены или даже полностью переформулированы. Если религия претендует на адекватное выражение истины, то подобные изменения будут способствовать выявлению той точки зрения, которую она считает важной.

250

Этот процесс ведет к успеху. Поскольку религия имеет отношение к физическим фактам, постольку следует ожидать, что религиозное осмысление этих фактов должно постоянно подвергаться изменениям по мере развития научного знания. Таким образом, точное значение этих фактов для религиозной мысли будет становиться все более и более ясным. Прогресс науки должен привести к непрекращающейся кодификации религиозной мысли, к великому преимуществу религии.

Религиозные споры XVI и XVII столетий вызвали замешательство в умах теологов. Они непрерывно подвергались нападениям и вынуждены были защищаться. Они сравнивали себя с гарнизоном крепости, окруженной враждебными силами. Такое сравнение выражает лишь половину истины. Поэтому оно столь популярно, но оно и опасно. Нарисованная теологами картина способствовала усилению драчливого группового духа, который в действительности, в конечном счете обнаруживает недостаток веры. Религиозные мыслители не решались на изменения, они уклонялись от отделения своей духовной миссии от совокупности частных представлений.

Поясню на примере. В раннем средневековье считалось, что рай находится на небе, а ад под землей ; вулканы трактовались как отверстия, соединяющие землю с адом. Я не утверждаю, что эти верования вошли в официальные документы, но они входили в обыденное понимание учений о рае и аде. Именно в данных понятиях каждый человек думал о будущей жизни. Они использовались крупнейшими истолкователями христианской веры, например, они, встречаются в диалогах папы Григория Великого, деятеля, высокое официальное положение которого было превзойдено лишь величием его заслуг перед человечеством. Я не навязываю вам свою точку зрения, во что мы должны верить относительно своего будущего. Но какая бы доктрина ни оказалась верной в данном пункте столкновения между религией и наукой, наиболее полезным для религиозной духовности и для устранения средневековых фантазий является учение, которое низводит Землю в разряд второстепенных планет, связанных с второстепенным Солнцем.

Другой подход к вопросу об эволюции религиозной мысли требует указать, что словесная форма любого положения, которое получает признание в мире, рано или поздно обнаруживает скрытые в ней неопределенности;

251

и часто эти неопределенности относятся к самой сути этого положения. Действительные обстоятельства, объясняющие, почему та или иная доктрина имела широкое хождение в прошлом, не могут быть выявлены только логическим анализом вербальных форм, проведенным без учета трудностей, которые подстерегают логику. Следует принимать во внимание целостную реакцию человеческой природы на определенную схему мышления. Эта реакция носит сложный характер и может включать в себя элементы чувства, порожденного нашими низменными потребностями. И здесь беспристрастная критика со стороны науки и философии приходит на помощь религиозной эволюции. Можно привести множество примеров действия этой движущей силы развития. Так, логические трудности, содержащиеся в учении о моральном очищении человеческой природы посредством религии, раскололи христианство во времена Пелагия и Августина, а именно в начале V в. Отголоски этого спора прослеживаются в теологии до сих пор.

Итак, моя точка зрения сводится к тому, что религия есть проявление одного из типов фундаментального опыта человечества; что религиозная мысль развивается, стремясь ко все большей точности выражения и освобождаясь от случайных для нее представлений; что взаимодействие между религией и наукой является мощным фактором, способствующим этому развитию.

Теперь я перейду ко второй причине современного падения интереса к религии. Это потребует рассмотрения очень важного вопроса, который я сформулировал в первых предложениях лекции. Мы должны выяснить, что же такое религия. Церкви в своих ответах на этот вопрос выдвигают на передний план те аспекты религии, которые находят выражение либо в терминах, эмоциональных реакций прошедших времен, либо в терминах, способствующих возбуждению современных эмоциональных потребностей нерелигиозного характера. Под первым я имею в виду то, что религиозные верования были частично порождены инстинктивным страхом перед гневом тирана, характерным для угнетенных народов стихийно складывающихся империй античного мира, частично же—страхом перед всемогущим, деспотичным существом, скрывающимся за неизвестными силами природы. Эти верования, основанные на инстинкте почти животного страха, теряют свою силу. Они уже не пользуются больше влиянием, поскольку

252

современная наука и современные условия жизни научили нас реагировать на события, вызывающие опасения, Критическим анализом их причин и обстоятельств. Религия есть реакция человеческой природы на ее устремление к Богу. Представление о Боге в аспекте силы сразу же пробуждает современный инстинкт критического противодействия. Это смертельно опасно для религии, ибо она гибнет если ее основные положения не вызывают непосредственного согласия. В этом отношении старая фразеология вступила в противоречие с психологией современных цивилизаций. Изменение в психологии происходит во многом благодаря влиянию науки и является одним из главных путей, ведущих к падению престижа устаревших религиозных форм выражения. Нерелигиозный мотив, который прочно внедрился в современное религиозное мышление, проявляется в стремлении к удобной организации общества. Религия преподносится как нечто ценное для упорядочения общественной жизни. Эти притязания основываются на религиозной функции санкционирования правильного поведения. В дальнейшем цель правильного поведения с легкостью отождествляется с установлением приятных общественных отношений. Здесь мы имеем дело с едва уловимой деградацией религиозных идей, последовавшей за их выхолащиванием под воздействием более глубоких этических установок. Поведение второстепенный элемент религии, необходимый побочный продукт, но отнюдь не главный момент. Каждый религиозный великий учитель восставал против трактовки религии как обыкновенной санкции правил поведения. Св. Павел отвергал Закон, а проповедники пуританизма говорили о непристойных лохмотьях праведности. Выдвижение на первый план правил поведения свидетельствует об упадке религиозного рвения. В конечном счете религиозная жизнь не есть стремление к комфорту. Теперь я со всей осторожностью должен изложить свое понимание сущностной характеристики религиозного духа.

Религия является видением того, что находится по ту сторону, вне и внутри мимолетного потока непосредственно данных вещей; того, что обладает реальностью, и все же ожидает реализации; того, что есть отдаленная возможность и все же оказывается величайшим из фактов настоящего; того, что придает значение всему преходящему, само же ускользает

253

от понимания; того, что представляется окончательным благом и в то же время находится вне пределов досягаемости; того, что служит высшим идеалом и является предметом безнадежных исканий.

Непосредственной реакцией человеческой природы на религиозное видение является культ. Религия зарождается в рамках человеческого опыта в тесном переплетении с самыми грубыми фантазиями первобытного воображения. Мало-помалу, медленно, но неизменно это видение возрождается в истории в более благородной форме и в более ясном выражении. Оно является единственным элементом человеческого опыта, который имеет постоянно восходящую тенденцию. Оно ослабевает, а затем вновь возрождается. Но когда оно обновляет свои силы, оно возрождается с обогащенным и очищенным содержанием. Сам факт существования религиозного видения и история его распространения служат прочной основой для оптимизма. Без него человеческая жизнь представляется вспышкой случайных наслаждений, которая озаряет обилие горя и страданий, игру быстротечных переживаний.

Это видение не требует ничего, кроме поклонения, а поклонение есть подчинение требованию соединения, усиленному движущей силой взаимной любви. Это видение никогда не господствует. Оно всегда есть и обладает силой любви, имеющей своей конечной целью установление вечной гармонии. Порядок, который мы наблюдаем в природе, не устанавливается силой, он является как гармоничное единое сочетание сложных деталей. Зло же представляет собой грубую .движущую силу частичной цели, игнорирующую видение вечности. Зло господствует, замедляет и приносит ущерб. Сила Бога заключается в поклонении, которое он вызывает. Только та религия сильна, которая своим ритуалом и формами мышления пробуждает это высшее видение. Поклонение Богу не есть забота о безопасности, оно есть смелое предприятие духа, полет к недостижимому. Смерть религии наступает вместе с подавлением этой высокой надежды.

Примечания

' Ср.: Lackey’s. The Rise and Influence of Rationalism in Europe, Ch. III. ^ Ср. Gregorovius'HistoryofRomeintheMiddleAges,Bookin, <"h. ill. Vol. II.

254

255

Глава 13 Предпосылки социального прогресса

Целью данных лекций является анализ воздействия науки на формирование того контекста инстинктивно разделяемых идей, который направляет деятельность сменяющих друг друга поколений. Такой контекст принимает форму некой туманной философии, претендующей на роль истины в последней инстанции. Мысль трех веков, в течение которых формировалась современная наука, вращалась вокруг идей о Боге, сознании, материи, а также пространства, времени и их характеристиках, благодаря которым они трактовались как простое вместилище материи. Философия сосредоточила все внимание на сознании, а потому не контактировала с наукой на протяжении двух последних веков. Но она приобрела свое прежнее значение благодаря возникновению психологии и ее союзу с физиологией. К тому же реабилитация философии облегчалась недавним крахом принципов физической науки, сформулированных еще в XVII в. До этого краха наука прочно основывалась на понятиях материи, пространства, времени, а позже—энергии. Считалось также, что существуют строгие законы природы, определяющие перемещение. Их можно было наблюдать эмпирически, но по какой-то непонятной причине они были возведены в ранг универсальных. Тот, кто пренебрегал ими на практике или в теории, подвергался строжайшему осуждению. Такая позиция ученых была чистейшим обманом, даже в том случае, если допустить, что они сами верили в выдвинутые ими положения. Ибо их философия совершенно не смогла оправдать предпосылку, согласно которой непосредственное знание любого существующего явления может пролить свет на его прошлое и будущее.

Я также дал набросок альтернативной философии науки, в которой организм занимает место материи. Для этого сознание, рассматриваемое в рамках материалистической теории, преобразуется в функцию организма. Областью психологии в данном случае становится событие само по себе. Наше телесное событие чрезвычайно сложный тип организма и в результате включает в себя способность к познанию. Далее, пространство и время в их наиболее конкретном значении становятся местом, в котором происходят события. Организм есть реализация

255

определенной формы ценности. Возникновение любой действительной ценности зависит от ограничения, которое исключает нейтрализующее рассмотрение явления с разных точек зрения. Таким образом, событие является реальным фактом, который в силу своей ограниченности представляет собой самодостаточную ценность; однако в силу своей особой природы оно требует всей вселенной, чтобы быть самим собой.

Значение зависит от устойчивости. Устойчивость представляет собой сохранение во времени достигнутой ценности. То, благодаря чему сохраняется идентичность структуры, передается по наследству. Устойчивость требует благоприятной среды. Вся наука вращается вокруг вопроса об устойчивости организмов.

Совокупное влияние науки в настоящее время может быть проанализировано в следующих рубриках: общие концепции вселенной, технологические применения, профессионализм в познании, влияние биологических доктрин на мотивы поведения. В предыдущих лекциях я стремился коснуться всех этих вопросов. В данной, заключительной лекции будет рассмотрена реакция науки на некоторые проблемы, с которыми сталкиваются цивилизованные общества.

Общие концепции, внедренные наукой в новое мышление, не могут быть отделены от философской ситуации, которая была сформулирована Декартом. Я имею в виду допущение, что тело и душа являются независимыми индивидуальными субстанциями, каждая из которых существует по своим законам, вне всякой связи друг с другом. Такое предположение прекрасно согласовывалось с индивидуализмом, присущим моральному учению средних веков. И хотя легкость восприятия этой идеи может быть объяснена подобным образом, само по себе ее происхождение основывалось на неясности, вполне естественной, но, тем не менее, неприятной. Нравственное учение подчеркивало внутреннюю ценность индивидуальной сущности. Данный акцент выдвинул понятия индивидуальности и ее опыта на передний план мышления. С этого пункта и начинается неясность. Возникающая индивидуальная ценность каждой сущности трансформировалась в независимое субстанциальное существование каждой сущности, что имеет уже совсем иной смысл.

Я не хочу сказать, что Декарт сделал этот логический, а точнее, нелогический переход в форме явного рассуждения.

256

Вовсе нет. Он, прежде всего, сконцентрировал внимание на опыте своего собственного сознания как на существующем факте независимого мира собственной ментальности. Он выстраивал спекулятивное учение под давлением общепринятого мнения об индивидуальной ценности абсолютного я. Он в неявной форме преобразовал возникшее представление об индивидуальной ценности, которая фактически была присуща его собственному внутреннему миру, в частный мир страстей или модусов независимой субстанции.

К тому же независимость, приписываемая телесным субстанциям, полностью вывела их за рамки ценностей. Они были низведены до уровня механизмов, которые не представляли собой никакой ценности, кроме той, что они были созданы искусственным путем. Небеса утратили божественную славу. Это умонастроение иллюстрируется отказом протестантизма от эстетических эффектов, зависимых от материальной среды. Последнее неизбежно вело к тому, что ценность приписывалась вещам, которые ее не имели. Этот отказ получил широкое распространение еще до возникновения учения Декарта. В соответствии с этим картезианская научная доктрина о частицах материи, лишенных внутренней ценности, была лишь изложением в четких терминах тех идей, которые были общепризнанными до того, как они вошли в научную мысль или картезианскую философию. Вероятно, эти идеи присутствовали в скрытом виде в схоластической философии, но из них не были сделаны нужные выводы до тех пор, пока они не столкнулись с образом мыслей Северной Европы XVI столетия. Но декартовское представление о науке обеспечивало стабильность и интеллектуальный статус той точке зрения, которая могла оказывать противоречивое воздействие на моральные принципы современного общества. Ее положительное воздействие проявилось в эффективности метода научных исследований внутри тех ограниченных областей, которые больше всего привлекали к себе внимание. Результатом явилось всеобщее очищение европейского сознания от хлама, который оставила в нем история прошедших варварских веков. Все это оказало благотворное влияние и наиболее полно проявилось в XVIII в.

Но в XIX столетии; когда общество совершило переход к промышленной системе, отрицательные последствия этих доктрин стали чрезвычайно вредоносными. Учение

257

о сознаниях как о независимых субстанциях прямо привело к выводам не только о частных мирах опыта, но и о частных мирах морали. Считалось, что моральные интуиции могут быть приложимы только к частному миру психологического опыта. В соответствии с этим чувство собственного достоинства и желание наиболее полного использования своих индивидуальных возможностей создали действенную мораль лидеров индустриализма того времени. Западный мир сейчас страдает от ограниченности моральных представлений трех предшествующих поколений.

К тому же предположение о неприложимости ценности к самой материи привело к недостатку уважения к красоте природы и искусства. Как только на Западе начался и стал бурно развиваться процесс урбанизации, как только наиболее тонкое и заинтересованное рассмотрение эстетических качеств новой материальной среды стало необходимым, представления о неуместности вышеупомянутых идей получили широкое распространение. В наиболее развитых промышленных странах к искусству относились достаточно легкомысленно. Яркий пример умонастроения середины XIX в. может быть обнаружен в Лондоне, где изумительная красота устья Темзы, когда она делает изгиб по городу, была бессмысленно испорчена железнодорожным мостом Черинг-Кросс, сконструированным без учета эстетических свойств местности.

Есть два зла: одно из них заключается в игнорировании подлинной связи организма с окружающей его средой, а второе состоит в отрицании внутренней ценности окружающей среды, которая должна приниматься во внимание при постановке целей.

Другой важный факт, с которым столкнулся современный мир, состоит в открытии метода обучения профессионалов, специализирующихся в различных областях мысли и посредством этого постепенно увеличивающих сумму знаний в рамках соответствующего предмета. В результате успехов профессионализации знания следует выделить два момента, которые отличают век настоящий от века минувшего. Во-первых, скорость прогресса такова, что индивидуальное человеческое бытие средней продолжительности жизни будет вынуждено столкнуться с неизведанными ситуациями, не имеющими параллелей в прошлом. Неизменная личность с фиксированными обязанностями, которая в предшествующие времена была находкой для

258

общества, в будущем может представлять собой социальную опасность. Во-вторых, современный профессионализм знания работает в противоположном направлении, поскольку он затрагивает интеллектуальную сферу. Современный химик, вероятно, слаб в зоологии, еще слабее его познания в области елизаветинской драмы, и он совершенно несведущ в принципах ритмики английского стихосложения. Было бы, вероятно, благоразумным полностью игнорировать его познания в области античной истории. Конечно, я говорю об общих тенденциях, так как химики ничуть не хуже инженеров, или математиков, или людей, получивших классическое образование. Эффективным знанием является профессиональное знание, дополненное ограниченным знакомством с полезными предметами, смежными с профессией.

Эта ситуация таит в себе опасности. Она направляет умы по проторенной дороге. Каждая профессия развивается, но это прогресс только в узкой изолированной области. Это подразумевает созерцание только одного ряда абстракций. Это русло предотвращает беспорядочные блуждания, а абстракция отвлекает от того, что не заслуживает внимания. Но нет такого ряда абстракций, который был бы адекватным постижению человеческой жизни. Так, безбрачие образованного класса средних веков в современном мире заменено целибатом интеллекта, который отказывается от созерцания всей совокупности фактов. Безусловно, никто не является просто математиком или просто юристом. Люди живут и вне своих профессий, вне своего дела. Но вопрос состоит в ограниченности серьезной мысли рамками профессии. Остальная жизнь рассматривается поверхностно, в несовершенных категориях мысли, порожденной одной из профессий.

Опасность, возникающая из этой стороны профессионализма, велика, особенно в наших демократических обществах. Направляющая сила разума ослабевает. Ведущие умы утратили равновесие. Они видят тот ряд обстоятельств или этот, но не оба ряда вместе. Задача координации оставлена тому, кому не хватает либо силы, либо характера достичь успеха в определенной области. Короче говоря, специализированные функции общества представлены лучше и более прогрессивно, но в то же время утрачено общее направление развития. Прогрессивность в деталях только увеличивает опасность, порождаемую слабостью координации.

259

Эта критика современной жизни относится ко всем ее сферам, как бы вы ни истолковывали современное общество. Она будет действенной, если вы говорите о нации, городе, районе, об общественных институтах, о семье или даже об индивиде. Здесь имеет место развитие отдельных абстракций и сужение конкретных оценок. Целое теряется в одном из своих аспектов. По-моему, нет необходимости считать, что наш направляющий разум, как индивидуальный, так и общественный, ухудшился по сравнению с прошлым. Возможно, он слегка улучшился. Но новый путь прогресса требует больших усилий, координации, если мы желаем избежать неприятностей. Дело в том, что открытия XIX в. требовали профессионализма, так что нам не остается простора для социальной мудрости, хотя мы все больше нуждаемся в ней.

Мудрость является результатом уравновешенного развития. Именно равномерное развитие индивидуальности должно быть целью образования. Наиболее полезные открытия ближайшего будущего должны бы способствовать продвижению к этой цели без ущерба для необходимого интеллектуального профессионализма. Моя собственная критика наших традиционных методов обучения состоит в том, что они слишком заняты интеллектуальным анализом и приобретением рецептурной информации. Я хочу сказать, что мы пренебрегаем тем, чтобы усиливать навыки конкретной оценки индивидуальных фактов в их широком взаимодействии с заново возникающими ценностями, что мы делаем излишний акцент на абстрактных формулировках, которые игнорируют этот аспект взаимодействия разных ценностей.

Проблема баланса между общим и специальным образованием обсуждается почти в каждой стране. Я могу говорить с полным знанием дела только о состоянии образования в своей стране. Я знаю, что в других странах среди педагогов существует значительная неудовлетворенность имеющейся практикой. К тому же проблема приспособления системы образования в целом к нуждам демократического общества довольно далека от решения. Я не думаю, что секрет ее решения лежит в рамках антитезы между совершенством специального знания и общими знаниями более поверхностного характера. Противовес, который уравновешивает детальность специального образования, должен радикально отличаться от чисто интеллектуальных аналитических знаний. Сейчас наше образование

260

сочетает детальное изучение ограниченного числа абстракций с поверхностным изучением большого числа абстракций. Мы страдаем книжностью в нашей школьной рутине. Общее обучение должно быть нацелено на выявление наших конкретных способностей и должно удовлетворять жажду деятельности молодежи. И здесь, разумеется должен быть анализ, не только направленный на то, чтобы показывать пути мышления в разнообразных сферах. В райском саду Адам сначала увидел животных, а затем дал им названия; в традиционной системе образования дети сначала называют животных, а потом видят их.

Не существует какого-либо одного простого решения практических проблем образования. Однако мы можем руководствоваться определенной простотой в общей теории образования. Учащемуся следует сконцентрировать внимание на какой-то ограниченной области. Такая концентрация подразумевает овладение всеми практическими и интеллектуальными навыками, необходимыми для нее. Это обычная процедура, и, что касается ее, я склонен скорее развивать способность к такой концентрации, чем ослаблять ее. С этой концентрацией соединяются некоторые вспомогательные занятия, такие, как занятия языком науки. Такая схема профессионального обучения должна быть направлена к ясной цели, интересующей учащегося. Нет необходимости тщательно разрабатывать отдельные стороны этих положений. Такая подготовка, конечно, должна иметь все самое необходимое для достижения своей цели. Новый план не должен быть усложнен рассмотрением других целей. Такая профессиональная подготовка может рассматривать только одну сторону обучения. Ее центр тяжести лежит в сфере интеллекта, а ее главный инструмент — печатная книга. Центр тяжести другой стороны обучения должен лежать в области интуиции без аналитического ухода из целостной окружающей среды. Ее объектом является непосредственное восприятие, а не доскональный анализ. Тип всеобщности, который больше всего необходим,—это постижение разнообразных ценностей. Я имею в виду эстетическое развитие. Существует нечто общее между широко специализированными ценностями практического человека и узкоспециализированными ценностями ученого. В обоих типах что-то отсутствует, а если вы сложите вместе два типа ценностей, то вы не получите отсутствующих элементов. То, что нужно,—это оценка бесконечного множества ясных ценностей,

261

достигнутых организмом в свойственной ему окружающей среде. Вы можете знать все о Солнце, все об атмосфере, все о вращении Земли, однако вы можете не заметить великолепия солнечного заката. Нет замены прямому восприятию конкретного воплощения вещи в реальности. Нам нужен конкретный факт, отбрасывающий свет на его собственную ценность.

Я имею в виду искусство и эстетическое воспитание. Но я с трудом могу назвать его так, потому что это— искусство в самом общем смысле слова. Искусство—это частный пример. Мы же хотим выделить общие черты эстетических представлений. В соответствии с метафизической доктриной, которую я развиваю, идти в этом направлении—значит усиливать глубину индивидуальности. Анализ реальности выявляет два фактора: деятельность, развивающаяся в индивидуализированную эстетическую ценность, с одной стороны, с другой же стороны, возникающая ценность является мерой индивидуализации деятельности. Мы должны воспитывать творческую инициативу, направленную на поддержание объективных ценностей. Вы не достигнете понимания без инициативы или инициативы без понимания. Как только вы подходите к конкретному, вы не можете исключить действия. Чувствительность без действия ведет к декадансу, а действие без чувствительности порождает жестокость. Я употребляю слово «чувствительность» в его наиболее общем значении, с тем, чтобы включить в него понимание того, что находится вне субъекта, а именно чувствование всех сторон рассматриваемого явления. Таким образом, «искусство» в том общем смысле, который я подразумеваю, есть некий отбор, посредством которого конкретные факты располагаются так, чтобы они могли привлекать внимание к частным ценностям, которые реализуются с их помощью. Например, расположение человеческого тела и взгляда, направленного так, чтобы хорошо видеть закат, есть простая форма художественного отбора. Особенность искусства—это особенность наслаждения живыми ценностями.

Но в этом смысле искусство охватывает больше явлений, чем солнечный закат. Фабрика, со своими станками, коллективом рабочих, с социальной функцией для всего населения, с ее зависимостью от организующего и планирующего гения, с ее возможностями источника богатства для держателей ее акций, представляет собой организм

262

с множеством живых ценностей. Мы хотим выработать привычку воспринимать такой организм во всей его полноте. Весьма доказательно утверждение, что политическая экономия в том виде, как она трактовалась в первый период ее существования после смерти Адама Смита (1790), принесла больше вреда, чем пользы. Она разрушила многие экономические заблуждения и научила тому, как понимать роль экономической революции в рамках прогресса. Но она подчинила человека определенному набору абстракций, которые были гибельными в своем влиянии на современное сознание. Это привело к дегуманизирующей индустрии. Это лишь один пример общей опасности, современной присущей науке. Ее методологические процедуры исключительны и нетерпимы к другим мнениям, и это справедливо. Она акцентирует внимание на определенной группе абстракций и игнорирует все остальное, привлекая любую информацию и теории, которые соответствуют тому, что. она утверждает. Этот метод, обосновывающий правомерность тех или иных абстракций, является плодотворным. Но как бы плодотворен он ни был, его плодотворность достаточно ограничена. Пренебрежение этой ограниченностью ведет к опасным ошибкам. Антирационализм науки частично оправдан как средство сохранения ее методологии, в некотором же смысле это всего лишь иррациональный предрассудок. Современный профессионализм есть обучение умов определенной методологии. Историческое восстание XVII столетия и более ранняя реакция в сторону натурализма представляют собой примеры выхода за рамки абстракций, которыми было очаровано образованное общество Средних веков. Идеалом этих ранних веков был рационализм, но сторонники рационализма потерпели неудачу в поисках его, поскольку не заметили, что методология мышления требует ограничения области абстрактного. В соответствии с этим подлинный рационализм должен всегда выходить за свои пределы и черпать вдохновение, возвращаясь к конкретному. Самодовольный рационализм является, таким образом, одной из форм антирационализма. Он означает произвольную остановку мышления на определенном ряде абстракций. Именно так обстоит дело в науке.

Существует два принципа, присущие самой природе вещей, повторяющихся в частных воплощениях, в какой бы области мы ни проводили исследование: это принцип

263

изменения и принцип сохранения. Без этих двух принципов вместе не существует ничего реального. Только изменение без сохранения есть переход ни от чего, ни к чему. Его интегрирование приводит лишь к исчезающему небытию. Одно лишь сохранение без изменения не может сохранить, так как, в конечном счете существует поток обстоятельств, и новизна бытия растворяется в простой повторяемости. Способ существования реальности суть организмы, сохраняющиеся в потоке вещей. Низший тип организмов достигает само тождественности, прослеживающейся на протяжении всей их физической жизни. Электроны, молекулы, кристаллы принадлежат к этому типу. Они демонстрируют устойчивое и полное тождество. В высших типах, где проявляется жизнь, наблюдается большая сложность. Здесь, хотя и есть сложная, сохраняющаяся структура, она глубоко запрятана в целостность факта. В некотором смысле само тождественность человеческого бытия более абстрактна, чем само идентичность кристалла. Это жизнь духа. Она в большей степени связана с индивидуализацией творческой активности, так что изменяющиеся обстоятельства окружающей среды отличаются от живой личности и понимаются как формирующие поле ее восприятия. В действительности поле восприятия и воспринимающее сознание являются абстракциями, которые в конкретности соединены с последовательными телесными событиями. Поле психологии, ограниченное объектами чувств и преходящими эмоциями, менее постоянно, едва ограждено от небытия простого изменения; а сознание отличается большим постоянством, охватывающим всю эту область, устойчивость которой придает живая душа. Но душа увянет без оплодотворения преходящими впечатлениями. Секрет высших организмов заключен в их двухступенчатом постоянстве. Имеется в виду, что новизна окружающей среды поглощается постоянством души. Изменяющаяся окружающая среда по причине своего разнообразия больше уже не представляет опасности для устойчивости организма. Структура высшего организма уходит в глубину индивидуализированной активности. Она становится единообразной реакцией на обстоятельства, и этот способ действий только усиливается разнообразием обстоятельств, с которыми она имеет дело.

Такое оплодотворение и есть причина необходимости искусства. Статическая ценность, какой бы она ни была серьезной и важной, становится нестерпимой из-за своей

264

отталкивающей монотонной устойчивости. Душа громко вопиет о переменах. Она страдает от клаустрофобии. Моменты юмора, остроумия, дерзости, игры, сна и прежде всего искусства необходимы для нее. Великое искусство есть такая организация окружающей среды, которая дает душе живые, но преходящие ценности. Люди требуют чего-то такого, что могло бы поглотить их на время, чего-то, что выводит их из рутины, в которой они могут погрязнуть. Но вы не в состоянии расчленить жизнь иначе, чем в абстрактном мыслительном анализе. Соответственно, великое искусство представляет собой нечто большее, чем мимолетное освежение души. Это то, что увеличивает ее богатство. Оно оправдывает свое существование как непосредственным наслаждением, которое дает людям, так и дисциплиной своего внутреннего бытия. Его дисциплина существует не вопреки наслаждению, а благодаря ему. Оно превращает душу в постоянную реализацию ценностей, выходящих за рамки ее предшествующего я. Этот элемент перехода в искусстве проявляется в его беспокойстве, примеры которого дает нам история. Эпоха насыщается шедеврами одного стиля. Должно быть открыто что-то новое. Человек ищет чего-то, в вещах же существует равновесие. Простое изменение без адекватного достижения либо в сфере качества, либо в объеме продукции пагубно для величия. Но значение живого искусства, которое движется и в то же время оставляет след постоянства, вряд ли может быть преувеличено.

В отношении эстетических потребностей цивилизованного общества воздействие науки было до сих пор неблагоприятно. Ее материалистическая основа противопоставляет вещи ценностям. Эта антитеза ошибочна, если рассматривать ее в конкретном смысле. Но она обоснованна на абстрактном уровне обыденного мышления. Эта односторонняя точка зрения срастается с абстракциями политической экономии, в рамках которых осуществляются коммерческие сделки. Таким образом, все мышление, относящееся к социальной организации, выражало себя в терминах материальных вещей и капитала. Основополагающие ценности были исключены. С ними вежливо раскланивались, а затем отдавали духовенству, чтобы о них говорили во время воскресных служб. Моральное кредо конкурирующего бизнеса постепенно формировалось и кое в чем достигло высокого развития, но оно не включало в себя ценность самой человеческой жизни. Рабочие

265

рассматривались лишь как руки, созданные для труда. На вопрос Бога люди отвечали словами Каина: «Разве я сторож брату моему?»—и навлекли на себя вину Каина. В такой атмосфере в Англии произошла промышленная революция, распространившаяся затем по свету. Внутренняя история Англии в течение последнего полувека была попыткой медленно и безболезненно исправить зло, совершенное в начале новой эпохи. Может случиться так, что цивилизация никогда не избавится от вредоносного климата, который сопутствовал распространению машинного производства. Этот климат характерен для всех коммерческих систем прогрессивных наций Северной Европы. Отчасти это результат эстетических заблуждений протестантизма, отчасти—научного материализма, отчасти—продукт естественной алчности человечества, отчасти, наконец, результат абстракций политической экономии. Подтверждение моей точки зрения можно найти в «Опыте» Маколея, критикующего «Беседы о науке» Саути. «Опыт» был написан в 1830 г. Сейчас Маколей— наиболее яркий пример человека того времени, а может быть, человека всех времен. Он был гениален, он был добросердечен и благороден, к тому же он был реформатором. Вот отрывок из его книги:

«Наш век, нам говорят, настолько жесток, что наши предки не могли вообразить себе эти ужасы; что общество пришло к такому состоянию, по сравнению, с которым уничтожение было бы благом; и все потому, что жилища рабочих-хлопкопрядилыциков убоги и неприглядны. Г-н Саути нашел, как он говорит, способ, благодаря которому можно сравнить промышленное производство и сельское хозяйство. И каков же этот способ? Взобраться на холм, а затем посмотреть на сельскую хижину и на фабрику и оценить, что из них красивее».

Саути, кажется, наговорил много глупостей в своей книге, но что касается этого отрывка, то автору представилась бы хорошая возможность проверить его, если бы он вернулся на Землю примерно через 100 лет. Недостатки ранней промышленной системы сейчас общепризнанны. Что я хочу сейчас подчеркнуть, так это безнадежную слепоту, которую даже лучшие люди того времени проявляли по отношению к роли эстетики в жизни нации. Я не убежден, что и сейчас мы подошли к верной оценке. Сопутствующим моментом, имеющим огромное значение для того, чтобы совершить эту ошибку, было мнение, согласно

266

которому материя, находящаяся в движении, есть единственная конечная реальность природы, а эстетические ценности представляют собой случайное, не относящееся к делу дополнение.

Есть и другая сторона этой картины возможности упадка. В настоящее время развернулась яростная дискуссия о будущем цивилизации в новых условиях стремительного развития науки и технологии. Делались различные прогнозы по поводу грядущих бедствий, таких, как утрата религиозной веры, злонамеренное использование материальной мощи, деградация, обусловленная высокой рождаемостью в среде недостаточно цивилизованной части человечества, подавление эстетического творчества. Все эти бедствия, несомненно, опасны и угрожающи. Но они не новы. С начала истории люди утрачивали религиозную веру, всегда страдали от злоупотреблений властью, от бесплодия лучших интеллектуальных представителей, всегда были свидетелями периодических упадков в искусстве. В царствование египетского фараона Тутанхамона развернулась яростная религиозная борьба между модернистами и фундаменталистами; древние наскальные рисунки показывают, как фазы высоких эстетических достижений сменялись периодами относительного вульгаризма; религиозные лидеры, крупнейшие мыслители, великие поэты и писатели, церковные круги средних веков были в подавляющем большинстве бесплодны; наконец, если мы обратим внимание на то, что действительно происходило в прошлом, и не будем придавать большого значения романтическим взглядам демократов, аристократов, королей, генералов, военнослужащих и купцов, то мы увидим, что материальная сила обычно действовала слепо, упрямо и эгоистично, часто с жестокой злобностью. И все же человечество прогрессировало. Даже если вы возьмете в качестве примера из современной жизни тип человека, который имел бы больше шансов для успеха в Древней Греции в ее лучший период, то это, скорее всего, был бы профессиональный боксер тяжелого веса, а не преподаватель греческого языка из Оксфорда или из университета Германии. В действительности основное предназначение оксфордского ученого заключалось бы в его способности написать оду, прославляющую боксера. Ничто не приносит большего вреда решимости людей в выполнении их обязанностей в настоящем, как внимание, прикованное к выдающимся достижениям прошлого, которые сравниваются

267

со средними результатами сегодняшнего дня.

В конце концов, действительно наблюдались периоды упадка; и в настоящее время, как и в другие эпохи, общество может переживать упадок, поэтому оно нуждается в защитных действиях. Профессионализм не нов. Но в прошлом профессионалы были представителями непрогрессивных каст. Сейчас профессионализм связывается с прогрессом. Мир сейчас стоит лицом к лицу с самодвижущейся системой, которую он не может остановить. В этой ситуации есть недостатки и преимущества. Очевидно, что рост материальной мощи содержит в себе возможность улучшения общественной жизни. Если человечество не упустит этой возможности, перед ним откроется «золотой век» созидательного творчества. Но материальная мощь этически нейтральна. Она может успешно действовать и в другом направлении. Проблема состоит не в том, чтобы воспитать великих людей, а в том, чтобы создать великие общества. Великое общество возвысит людей до окружающих обстоятельств. Материалистическая философия делает акцент на заданном количестве вещества и, следовательно, на заданной природе окружающей среды. Это оказывает неблагоприятное влияние на общественное сознание, ибо привлекает почти все внимание к аспекту борьбы за существование в зафиксированной окружающей среде. В значительной степени окружающая среда постоянна, и в той же степени в ней наблюдается борьба за существование. Глупо смотреть на мир сквозь розовые очки. Мы должны признать борьбу. Вопрос состоит в том, кто должен быть устранен. Поскольку мы являемся педагогами, мы должны иметь ясные идеи по данному вопросу, так как это определяет, какой тип человека будет сформирован ,и какие практические этические взгляды будут ему привиты.

Но на протяжении жизни последних трех поколений исключительное внимание к этой стороне вещей представляло собой особую опасность. Лозунгами XIX в. были борьба за существование, конкуренция, классовая война, коммерческий антагонизм между народами, военные конфликты. Борьба за существование породила евангелие ненависти. Окончательный вывод, который можно сделать из философии эволюции, состоит в том, что прогрессивное развитие должно носить более сбалансированный характер. Достигшие успеха организмы видоизменяют свою окружающую среду. Наиболее приспособленные организмы

268

видоизменяют свою окружающую среду, с тем, чтобы помогать друг другу. Проявление этого закона часто наблюдается в природе. Например, североамериканские индейцы приспосабливались к окружающей среде, а результатом явилось то, что немногочисленное население едва смогло сохранить себя на континенте. Европейские же расы, когда они начали заселять этот континент, проводили противоположную политику. Они сразу объединились и стали видоизменять окружающую среду. В результате их население в 20 раз больше индейского, находящегося на той же территории, но континент еще до конца не заселен. Опять-таки существуют ассоциации различных видов, которые действуют совместно. Эта дифференциация видов прослеживается на примере простейших физических сущностей, таких, как ассоциация электронов и положительного ядра, а также во всем мире живой природы. Жизнь деревьев в бразильском лесу зависит от ассоциации различных видов организмов, каждый из которых зависит в свою очередь от других видов. Отдельное дерево само по себе находится в зависимости от всех неблагоприятных воздействий изменяющихся условий. Ветер останавливает его рост, колебание температуры сдерживает рост его листвы, дожди вымывают его почву, его листья падают и теряются, превращаясь в удобрение. Вы можете встретить отдельные образчики прекрасных деревьев, как в девственных лесах, так и там, куда уже вторглась человеческая цивилизация. Но в природе нормальные условия для роста деревьев создаются тогда, когда они образуют лес. В этом случае каждое дерево что-то теряет, но они взаимно помогают друг другу в сохранении условий для выживания. Почва сохраняется и укрыта тенью, а микробы, необходимые для ее удобрения, не выгорают, не замерзают, не вымываются из почвы. Лес представляет собой жизнеспособную организацию взаимозависимых видов. Далее, виды микробов, которые убивают лес, в этих условиях истребляют сами себя. Существование полов являет собой также преимущества дифференциации. В истории мира преимущество было не на стороне тех видов, которые уповали на силу и защитную броню. Фактически природа началась с возникновения животных, закованных в твердый панцирь для защиты против невзгод жизни. Она экспериментировала также в размерах. Но малые животные без наружной брони, теплокровные, чувствительные и проворные, вытеснили этих

269

чудовищ с лица Земли. К тому же львы и тигры — отнюдь не самые приспособленные виды. В объекте, который готов в любом случае использовать силу, есть что-то саморазрушающее. Его главный недостаток состоит в том, что он избегает кооперации. Для каждого организма необходимо дружеское окружение, отчасти для того, чтобы защитить его от насильственных изменений, отчасти— чтобы удовлетворять его потребности. Евангелие силы несовместимо с общественной жизнью. Под силой я имею в виду антагонизм в его самом широком смысле.

Почти так же опасна проповедь единообразия. Различия между нациями и расами необходимы человечеству для того, чтобы сохранить условия, при которых возможно успешное развитие. Одним из главных факторов, обеспечивающих восходящую тенденцию в жизни животных, является стремление к передвижению. Возможно, именно поэтому судьба закованных в броню чудовищ была так плачевна. Они не могли странствовать. Животные стремятся к новым условиям. Они должны приспособиться или умереть. Человечество перемещалось с деревьев на равнины, с равнин на побережье, из климата в климат, с континента на континент, от одного образа жизни к другому. Если бы человек прекратил эти перемещения, он бы прекратил свое движение по лестнице бытия.

Физические перемещения все еще важны, но еще важнее духовные приключения человека—приключения мысли, приключения страстных чувств, приключения эстетического опыта. Разнообразие среди человеческих сообществ необходимо для возникновения побудительных мотивов и материальных условий для Одиссеи человеческого духа. Разные нации с различными обычаями не являются врагами, это счастливый дар судьбы. Люди требуют от своих соседей чего-то в достаточной степени схожего, чтобы быть понятыми, чего-то в достаточной степени различного, чтобы привлекать внимание, и чего-то значительного, чтобы вызывать восхищение. Но мы не должны ожидать, тем не менее, что они обладают только добродетелями. Мы должны быть удовлетворены, если обнаружим у них хоть что-то интересное.

Современная наука усилила тягу человечества к странствиям. Ее прогрессивная мысль и ее прогрессивная технология осуществляют путешествие во времени, от поколения к поколению, подлинную миграцию по морям приключений, не отмеченным на карте. Польза странствий

270

состоит в том, что они опасны и требуют определенного мастерства, чтобы избежать несчастий. Следовательно, мы должны ожидать будущее, предполагать, что в будущем нас ждут опасности; и одной из положительных черт науки является то, что она позволяет смотреть этим опасностям прямо в глаза. Преуспевающие средние классы, которые господствовали в XIX в., слишком высоко ценили безмятежное существование. Они не понимали необходимости социальных реформ, которых требовала новая индустриальная система, а сейчас они не осознают необходимости интеллектуальной реформы, которой требует новый уровень знания. Пессимизм среднего класса по поводу будущего мира идет от забвения различий между цивилизацией и безопасностью. В ближайшем будущем нас ожидает меньшая безопасность и меньшая стабильность, чем в ближайшем прошлом. Необходимо признать, что существует степень стабильности, которая несовместима с цивилизацией. В целом великие века отличались нестабильностью.

В этих лекциях я предпринял попытку показать великое приключение в сфере мышления. Оно осуществлялось всеми народами Западной Европы. Оно происходило с медлительностью всякого массового движения. Единицей его измерения могут служить полвека. Этот рассказ — эпическое описание одного из эпизодов в сфере проявления разума. Он повествует о том, как определенное направление мысли возникает в народе в результате долгих приготовлений предыдущих эпох; как после его зарождения его содержание постепенно раскрывает себя; как оно достигает своего триумфа; как его влияние формирует побудительные причины действий человечества и, наконец, как в определенный момент своего высшего успеха обнаруживается его ограниченность, что требует новых усилий творческого воображения. Мораль рассказа состоит в признании мощи разума, его решающего влияния на жизнь человечества. Великие завоеватели—от Александра до Цезаря и от Цезаря до Наполеона—оказывали глубокое влияние на жизнь последующих поколений. Но совокупный эффект этого влияния становится незначительным, если его сравнить с полным преобразованием человеческих обычаев и человеческого сознания, осуществленным в течение длительного времени думающими людьми, начиная от Фалеса и до сегодняшнего дня, людьми индивидуально беспомощными, но в конечном итоге— правителями мира.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия