5.6. Стратегия модернизации России.

«Keep, ancient lands, your storied pomp!» cries she

With silent lips. «Give me your tired, your poor,

Your huddled masses yearning to breathe free,

The wretched refuse of your teeming shore.

Send these, the homeless, tempest-tossed to me,

I lift my lamp beside the golden door!»

Emma Lazarus, (“The New Colossus”)*

«Храните, земли древние,

                                                                             Помпезность родовых преданий», -

                                                 Звучит ее безмолвный крик. –

                                                «Мне дайте усталых ваших, бедных, изможденных,                                  

                                                                           Стремящихся вздохнуть свободно, -

                                                 Изгоев жалких ваших изобильных берегов.

                                                 Так шлите их, бездомных

                                                                             И измотанных невзгодами, ко мне,

Я поднимаю светоч мой у золотой двери!»**

Теории модернизации

По степени распространенности и частоте упоминаний теории модернизации сейчас, вероятно, находятся на первом месте среди теорий, пытающихся объяснить логику и конечную цель истории. Насколько удачна эта попытка понимания и истолкования исторического процесса, насколько применима к нашему настоящему и способна помочь спрогнозировать будущее, - вот вопрос, которым мы зададимся. Понятием «современного (modern) общества» начали пользоваться, подразумевая под ним в большинстве случаев капиталистическое общество. Капитализм, как любая другая система организации общества, нуждается для выживания и развития в вере в ценности и добродетели порождаемой им цивилизации. Теории модернизации – одна из составляющих этой веры.

Экономическая основа капитализма приводит к появлению собственной идеологической надстройки. Культурные факторы играют здесь не последнюю роль. Концепции модернизации попытались представить будущее самых разных социально-экономических систем, вычленяя универсальные принципы их функционирования.

Классическими, т.е. возникшими естественным путем, принято считать европейские общества. Взлет Европы во время индустриальной революции случился благодаря целому ряду культурных причин: особенность западного христианства, на равных сочетавшего королевскую власть с властью папы римского; существование состязательности между государствами; появление в городах особой уникальной среды интеллектуалов; отсутствие прямого соприкосновения с кочевыми империями, т.е. отсутствие необходимости тотальной мобилизации всех ресурсов; римские общественные институты.

Если говорить о культурных причинах, обусловивших особую духовную среду, необходимую для интеллектуального поиска, то следует упомянуть об объединении христианского благочестия с духовной свободой Античности; представление огромного мира как единого целого; связь практической деятельности с постановкой принципиальных проблем, что послужило основой для бурного развития естествознания и техники; установление (формирование) такой шкалы ценностей, в которой духовные ценности ставятся выше материальных (влияние Реформации, провозгласившей исключительную ценность индивидуального выбора и богоугодность любого труда, выполняемого добросовестно). В новой системе экономических отношений получила развитие рациональность мышления, обусловившая определенную логику выбора (в социальном плане подниматься вверх и хорошо делать свое дело в определенный момент означало одно и то же). При этом рациональность действия всегда нацелена на достижение наилучшего результата.

Объяснение социально-экономических действий стало базироваться на определенности, носящей количественный характер. Деньги стали инструментом рациональной калькуляции прибыли и издержек. Логика предпринимательства стала продвигаться вперед, беря на вооружение количественные категории. Организация производства и распределение необходимых обществу материальных лаг теперь стала зависеть от желания людей разбогатеть. Появление необходимых для жизни товаров в результате конкурентного процесса производства, купли и продажи не имеет аналогов в других общественных устройствах. Государство, обладая силой принуждения и принятия законов, перестало брать на себя обязанности, связанные с производством и распределением товаров.

Значительно вырос спрос на новую информацию. Как следствие, увеличилась способность к адаптации и введению инноваций, которая создала невиданный прежде спектр возможностей для отдельного индивида и всей системы в целом. Но постепенно основным стал вопрос о социальных аспектах капитализма, поиск возможных вариантов капитализма, успешного как в экономическом, так и в социальном измерении.

Многие страны сегодня ищут путь к более высокому уровню жизни, и общепризнанным считается, что самые благоприятные перспективы для этого раскрываются в условиях рыночной экономики. Но «процветающими» являются не так много стран, и в них уже появляются исследовательские труды влиятельных экономистов, которые предрекают чуть ли не гибель данной социально-экономической форме[1]. Дорога к успеху естественным образом эволюционирующих стран, т.е. классический путь развития капиталистического  способа производства характерен для всех ведущих стран Западной Европы. Но не нужно забывать, что на этом пути источником дополнительных ресурсов были колониальные войны, торговля рабами, пиратство, процесс накопления крупных денежных средств прежде всего в руках купцов и ростовщиков.

Этика и идеология капитализма сложились не только в результате трудолюбия, энергии, прилежания и старания, но и грубого насилия, грабежа, доведения до нищеты и крайнего имущественного расслоения. Как пишет американский экономист Р.Л.Хайлбронер: «Поражающая воображение схватка за богатство описывалась как процесс «расчетливого накопления», откровенное мошенничество оказывалось «предприимчивостью», а окружавшая капиталистов безумная роскошь – всего лишь бесцветным «потреблением». Мир был отмыт до неузнаваемости»[2]. Торстейн Веблен обратил внимание и исследовал экономическую психопатологию повседневной жизни, которая, оказывается, помогает намного лучше понять мотивы экономической деятельности, чем представления о «здравом смысле» и благоразумие при экономических действиях.

Интересно обратиться к опыту Соединенных Штатов как страны, которая в настоящее время претендует на роль не только военного, но и экономического и духовного лидера Запада. Становление экономики индустриального типа в США основывалось на некоторых важнейших моментах, в том числе социально-политического характера. «Декларация независимости», принятая 4 июля 1776 г., с которой начинается образование США как государства, провозгласила как основу государственного устройства «право на жизнь, свободу и стремление к счастью». В ближайшее время были ликвидированы все элементы феодализма в области аграрных отношений, ликвидировано право майората, на котором основывалось воспроизводство крупной земельной аристократии. Основатели страны искренне презирали разделение людей по имени и происхождению, - в народе прочно укоренился дух независимости и успешности каждого конкретного человека.

Стоило человеку обрести богатство, и он становился членом клуба успешных американцев, которые считали себя оплотом республиканской формы правления. Кроме  того, каждому очень важно было ощущать, что он прибился к этим берегам не один, что таких как он много, что они коммьюнити (community(англ.) – сообщество, община). Соединенные Штаты придерживались и придерживаются традиции давать приют и защиту изгнанникам и беженцам со всего мира, будучи, наверное, страной, которая отдалена от ксенофобии больше, чем любая другая в мире.

Идеология американского неравенства предлагала каждому его шанс. Для первых колонистов всегда было завтра, если сегодня не оправдало надежд. Экономика США проявляла удивительную гибкость в приспособлении к меняющимся условиям. Пространство для развития все время расширялось и раздвигалось, способствуя возникновению сложной и разнообразной системы экономики, где люди были независимы от управляющих лиц. Как отмечает американский исследователь Л.Е.Каплан: «Можно сказать, что мобильность американцев возросла вдвое через век после того, как они заняли весь континент от Восточного до Западного побережья»[3].

«Накопление» рабочей силы происходило за счет притока тех людей, которые были непосредственными производителями у себя на родине, но разорились в хищнический период первоначального накопления капитала. Каждый переселенец после издания президентом А.Линкольном в 1862 г. Гомстед-акта мог получить участок земли от федерального правительства, а не от землевладельца. Эта земля была свободна от абсолютной ренты, что существенно снижало себестоимость сельскохозяйственной продукции, стимулировало частную инициативу, способствовало повышению производительности труда[4]. К 70-м гг. XIX века по состоянию всеобщего образования, уровню подготовки кадров и оплате интеллектуального труда США обогнали все государства мира, включая Англию. Интеллектуальный капитал нации занял приоритетное место в жизни и развитии страны[5]. При этом в 70-80-е гг. XIX века прибывавшие в основном из Англии и Германии обогащали страну своим научно-техническим опытом. За 1860-1900 гг. общий объем промышленной продукции возрос в 7 раз[6].

Результатом осознанного политического выбора при президенте Ф.Рузвельте в тяжелейшее для Соединенных Штатов время стало кардинальное изменение социальной политики, когда был сформирован американский средний класс. Качественно изменились налоги: в результате доля национального богатства, которая контролировалась богатейшей 0,1% американцев, упала вдвое – с 21,5% до менее чем 10%[7]. Влиятельный сторонник Рузвельта С.Чейз, формулируя идейные истоки «Нового курса», выдвинул тезис о том, что наступила новая эра, характерной чертой которой должно стать перераспределение огромных богатств, создаваемых при капитализме[8]. Следствием стало сокращение разрыва в доходах, которое произошло в США с 1920-х по 1950-е гг., резкое уменьшение разницы между богачами и трудящимися классами. Произошел переход от общества, пораженного крайним неравенством, к относительно равномерному распределению доходов.

Раздиравшей капитализм изнутри проблемой всегда было неравномерное распределение богатства, которое имело определенные экономические последствия. На фоне прошлых успехов очевиднее масштаб проблем, с которыми столкнулся современный западный мир. Рост доходов 1% самых богатых американцев, их доля в совокупном доходе нации увеличилась с 8% в 1979 г. до 17% в 2010. Для сравнения в Швеции – с 4,5% до 7%[9]. Экономическое неравноправие, которое измеряется коэффициентом Джини по стобальной шкале, составляет: Китай -41,5; Индия – 36,8; Бразилия – 55,0; Россия – 37,5; США – 40,8[10]. В Соединенных Штатах лучшие из лучших посвящают себя теперь не технологическим и научным инновациям, а финансовым спекуляциям. Современная экономическая модель имеет ярко выраженный спекулятивный характер, когда огромные дополнительные финансовые средства, выделяемые на борьбу с кризисом, раздувают спекулятивную стоимость активов.

В процессе неуемного обогащения, как и более ста лет назад, заложена очень опасная тенденция. Расширение границ, хотя и происходит на первый взгляд, мирным путем, предвещает войну. Еще в середине XIX века английский экономист Джон Аткинсон Гобсон, который, кстати, совсем не симпатизировал марксистам, говорил о неравномерном распределении богатства как неразрешимым внутреннем противоречии капитализма. Причем Гобсон считал это не поводом для нравственного порицания, а обратил внимание на экономические последствия неравенства в распределении доходов. Оно приводит к парадоксальной ситуации, когда ни бедные, ни богатые не могут потреблять достаточное количество благ. Гобсон предположил, что система, краеугольным камнем которой является прибыль, не только кончит самоуничтожением, как считал Маркс, но приведет к гибели весь мир.

Эти противоречия неизбежно ведут к превращению капитализма в империализм. Внутренняя неэффективность системы вынуждает к инвестированию денег за рубеж. Перенос капиталистического способа производства замещается распространением финансовой системы, движимой единственным мотивом – делать все больше денег для тех, кто уже имеет их в достаточном количестве. Неспособность понять, что деньги не есть богатство, приводит к катастрофическим последствиям.

Следует упомянуть об одной колоссальной стратегической ошибке Запада. В начале 80-х годов западные страны решили, что мир вступил в информационную стадию развития общества, и индустрию следует выводить в страны третьего мира. Хотя это не столько ошибка, сколько закономерный итог всех перекосов в экономике, когда деньги, сделанные на спекуляциях недвижимостью и валютой, вывозятся за рубеж. Транзакции, растущие быстрее, чем производство реальных благ, требуют выхода из системы в поисках новых ресурсов. Американская экономика потеряла высококвалифицированные рабочие места, производственные возможности Запада пришли в упадок. Доля производства в общей занятости индустриализованных стран упала с 28% в 1970 году до 18% в 1994 году, то есть в США осталось меньше одного рабочего из шести, а в Европе – один из пяти. За последние десять лет доля промышленности в ВВП Великобритании уменьшилась вдвое – с 22% до 11%. Со времени финансового кризиса 2008 года США потеряли более 22 миллионов рабочих мест в промышленности и строительстве[11].

Западная экономика лишилась устойчивости, потому что, как оказалось, устойчивость экономическому развитию придает именно промышленность, обрабатывающие отрасли экономики, то есть отрасли, производящие высококачественные товары, которые реальны, а не виртуально подразумеваются.

Универсальными принципами функционирования экономических процессов ранней модернизации в западных странах являются: индустриальная революция, которая дала возможность совершенствовать и распространять на глобальном уровне производительную систему, названную впоследствии капитализмом; основные модели общественных институтов буржуазного общества, предполагающие демократическое политическое устройство.

Модернизация на Востоке, в частности, в Китае, который приводится как пример другого пути, сохранила не только за государством, но и за коммунистической партией интеграционные и организационно-контрольные функции. Можно ли сравнить модернизацию западного образца и восточного? Можно,  если рассматривать движение в эволюционном плане, т. е. попробовать оценить (по Т.Парсонсу), насколько тот или иной социальный признак усиливает перспективные адаптивные способности системы и повышает их до такого уровня, который становится предпосылкой более высоких ступеней развития[12]. Западные общества в намного большей степени обладают таким эволюционной характеристикой, как структурная устойчивость.

Во-первых, Китай пока еще имитатор, а не производитель технологий и инноваций. Для сравнения: доля США в 2005 г. -  35% от затрат мирового ВВП на научные исследования и разработки, Китая – 8,7%; фармацевтические расходы на душу населения в США в 2008 г. - 1018,2 доллара,  в Китае – 27,6[13]. Во-вторых, качество жизни, измеряемое в денежном эквиваленте выглядит следующим образом: в 2008 г. средний американец принес домой около 45 тыс. долларов, средний китаец – 3 тысячи[14].  Выплаты работникам в процентах от общих расходов составили в 2006 г. 28% в Шри-Ланке, 11% в Южной Корее, 31% на Филлипинах и всего 5% в Китае[15]. В-третьих, экономика Китая не несет практически никаких социальных обязательств, и население социально никак не защищено.

В отличие от эволюционного характера развития экономических процессов на Западе, процесс формирования нового экономического пространства после распада Советского Союза инициировался государством и проходил «сверху вниз». Поэтому при выборе пути, в частности, при оценке того, какая система нам нравится больше, нам нужно понять, что представляет собой  Россия в нынешнем состоянии, чью траекторию развития мы можем повторить, или, наоборот, пойти «своим» путем.

Ничего принципиально нового в эволюционном плане в российской истории не происходит. Есть законы биологической и социальной эволюции, есть процесс, который можно назвать работой истории, т.е. реализация этих закономерностей в конкретных общественных условиях конкретными людьми за которыми, однако, всегда остается свобода выбора пути. Но после момента выбора в дальнейшем движении наблюдается большая предопределенность. Это можно сравнить с движением поезда по рельсам. На какую колею свернуть выбирает машинист, а потом можно только сойти с рельс, что обычно является крушением.

Происходящее сегодня хотелось бы назвать пришествием «второй волны» большевиков. Почему напрашивается именно такое определение? Лейтмотив любой смены власти, если ее называют революцией – это априорная справедливость. Большевистский переворот вполне можно считать революцией, поскольку за ним последовали глубокие качественные изменения политической и экономической систем, а также смена ценностных ориентаций. Только оценить их качество не так просто, как кажется на первый взгляд. Идеологически была провозглашена цель создать новое общество, где будет воплощена «экономическая справедливость». Ценностные нормы этого общества, стремящегося к экономической справедливости, должны были превосходить по значимости то, что на Западе называлось моралью и опиралось на христианские заповеди.

Легитимность власти опиралась на веру, насаждаемую сверху, на идеологическую ортодоксию. «Единство веры», в этом случае, не позволяло идти ни на какие компромиссы и обсуждение проблем с разных точек зрения, в то время как в рыночной экономике каждая сделка имеет свою цену, а легитимность устанавливается за счет необходимых компромиссов. С идеями «экономической справедливости» переплетались аксиомы, также базирующиеся на христианских ценностях, - о равенстве людей, о долге перед обществом и Родиной  и пр. Поэтому так трудно было отделить правду от вымысла после крушения «советской» системы, поэтому так часто ностальгируют по ней представители старшего поколения, забывая о некоторых уходящих от сознания на эмоциональном уровне моментов.

В экономическом плане провозглашалось равенство возможностей, стабильность существования, гарантированное заботой государства будущее, отсутствие эксплуатации. И, конечно, присутствовали уверения в том, что в других странах трудящиеся живут намного хуже. Эксплуатация в открытом виде действительно отсутствовала. Собственность принадлежала государству. Скрытым от самосознания общества, хотя и ощущаемым интуитивно, было ощущение какой-то несправедливости, которая воспринималась как случайное явление. Используя людские страхи, социальные инстинкты, толкающие к иррациональным поступкам, сложившаяся система тщательно скрывала свою суть. А суть состояла в том, что с самого начала установления новой большевистской власти сложился класс получателей социальной ренты[16], паразитирующий на тех, кто своим трудом создавал индустриальный и научный потенциал страны.

Экономика была спаяна с идеологией, хозяйственная деятельность с политической, дневная выработка каждого работающего с декларируемыми прогрессивными целями социального развития. Партия большевиков создала экономическую модель, когда при помощи внедрения самых крайних форм насилия у власти оставался класс, который никогда, ни при каких обстоятельствах не отвечал ни за какие кризисы и срывы, безраздельно пользуясь прибавочным продуктом, создаваемым трудящимися всей страны. Террор в этой системе отнюдь не случайность, а закономерность, безальтернативный инструмент решения государственных задач. Власть должна была оставаться выше любых нравственных и юридических оценок, быть неподсудной по определению, быть выше морали и права, поскольку любое непредвзятое научное исследование выявило бы факт присутствия класса социальных паразитов.

Трудность отчуждения таких социальных типов из массы других, честно трудящихся людей, составляет, конечно, большую исследовательскую и эмоциональную проблему. Были коммунисты, искренне верящие в светлые идеалы и ударно работающие на своих местах. Но устоявшись, новая командная экономика демонстрировала следующие системные качества. Некомпетентные руководители, решения которых на Западе приводили бы к краху и банкротству, могли спокойно выполнять административно-хозяйственные функции, демонстрируя лояльность вышестоящим начальникам. Но в срывах всегда обвиняли конкретного работника, каждый действительно что-то делающий находился под дамокловым мечом репрессивного аппарата. Экономист Л.Невлер так описывает состояние советской экономики (статья написана в 1988 г.): «У нас нет еще данных для построения полной модели такой экономики – с неподвижной структурой снаружи и изменчивой системой потайных люфтов внутри. Строя подобную модель, нельзя забывать ни о функциях бюрократического аппарата, создающего правила, предназначенные для нарушений; ни о задачах контрольно-ревизионной службы, удерживающей экономическую стихию на уровне полукриминала; ни, наконец, о роли нормативной науки, призванной в этих условиях не столько исследовать реальность, сколько скрывать ее»[17].

Сверхзадача «диктатуры аппаратчиков» была проста и сложна одновременно - любой ценой удержать свое положение получателей социальной ренты с огромными зарплатами, благами, недоступными простым смертным, сытой жизнью за государственный счет. Социалистическое государство, изымая прибавочный продукт у непосредственного производителя, отправляло его конечному получателю – верхушке партийного аппарата, номенклатуре. Степень эксплуатации советских тружеников была такова, что дает право говорить о том, что вернулись многие признаки и системные качества феодализма.

Отсюда становится понятной и непрерывная агрессивность системы, ее нацеленность на внешнюю экспансию. Экономические системы,  где социальная рента институциализируется, а ее получатели являются правящим классом, или разрушаются, или должны расширяться, захватывая новые ресурсы. Тоталитаризм, как мы уже говорили, наиболее естественная политическая форма для этого типа экономики; фашизм, особенно фашизм религиозный – наиболее целесообразная форма идеологии.

Это полностью объясняет особенности развития советской экономики: абсолютный примат тяжелой индустрии, необходимой для милитаризации; максимальное приспособление крестьянства, невзирая ни на какие жертвы, для выполнения мобилизационных задач. Поэтому с такой жестокостью подавлялось любое сопротивление – нужен был не хозяин, любящий землю и умеющий на ней работать, а безгласный исполнитель безумных приказов, безропотно отдающий все. Поведение этого класса, попросту называемого номенклатурой, прекрасно исследовано М.Восленским[18]. Но в качестве «штрихов к портрету» хотелось бы добавить выводы историка, который по архивным документам изучил экономическое поведение большевистских вождей. В своей статье А.А.Данилов пишет: «…Льготное продовольственное, санаторно-лечебное и иное обслуживание …делало партаппарат, по сути, новым сословием…. Система эта в почти неизменном виде просуществовала вплоть до крушения КПСС и СССР в 1991 г.»[19].

Класс получателей социальной ренты никуда не испарился с крушением Советского Союза, т.е. созданной по их разумению системы, а дал крепкое потомство, определяющее ход наших «реформ». В театре есть правило – чтобы сыграть роль, нужно понять сверхзадачу персонажа. Наш социальный персонаж – класс получателей социальной ренты; сверхзадача – сохранение своего положения социального паразита, ничего не производящего, но имеющего огромные ненасыщаемые потребности. И теперь логика событий прошлого, настоящего и будущего легко прослеживается.

Задача российской экономической системы в данной системе управления – не выход на новый технологический уровень и даже не сохранение старого. Грошовые социальные подачки, размазанные по многочисленным неимущим, маскируют тот факт, что всякий, кто пытается что-то производить в нашей стране, попадает под институциализированный пресс желающих жить за его счет; что национальные ресурсы, теоретически принадлежащие всему народу, находятся в личном пользовании очень немногочисленной группы; что госкорпорации – это удобный способ не затратив ни копейки собственных денег, не жертвуя ни репутацией, ни положением, ни собственными средствами получать одни сплошные дивиденды не зависимо от провальных экономических результатов.

Если сравнивать нас с Китаем, то Дж.Ю.Стиглиц писал: «Преобразования в Китае повлекли за собой самое большое сокращение бедности в истории человечества за такой короткий промежуток времени (с 358 млн.чел в 1990 г. до 208 млн. в 1997 г… В России переход к рынку привел (при отсутствии войны и голода) к одному из самых высоких увеличений бедности в истории – за тот же самый короткий промежуток времени»[20]. Только в России в цене продукта заработная плата составляет от 20 до 25%. В других странах – не менее половины….Несоответствие между результатами труда и уровнем его оплаты – главная причина бедности российского населения[21]. Но по данным русской версии журнала «Форбс»  на самые нестабильные, кризисные годы приходится всплеск роста состояний долларовых миллиардеров (2008 г. – 522 млрд.долл., 2011г. – 433млрд.долл.)[22].

Международные тенденции экономического развития

Всякая открытая система, а это, безусловно, и экономика любой страны, находится во взаимодействии с внешней средой, определяющей тенденции развития. Современный этап развития человечества в целом сформировал тип экономики, в которой доля затрат на обеспечение ее жизни и развития энергетическим ресурсом относительно невелика. Существующий социально-экономический уклад самых разных экономик демонстрирует приблизительно схожие относительные затраты общества на однотипные сферы деятельности. Нормальное развитие происходит только тогда, когда эта доля составляет около 5% (существует прямая корреляция между масштабом потребления первичной энергии и мировым валовым продуктом)[23]. При этом в ходе процесса глобализации получили повсеместное распространение ценностные ориентации потребительского общества.

Анализ ситуации в ракурсе материального обеспечения экономического развития говорит о развитии системного энергетического кризиса в мировой экономике, поскольку в 2010 г. эта доля приблизилась к 10%[24]. Системный энергетический кризис – это объективный фактор, с которым нельзя не считаться. На наш взгляд, одна из составляющих этого состояния – сложившаяся социальная структура общества. Паразитирование на интеллектуальном труде с его обесцениванием, низкий престиж научной деятельности, утрата промышленного потенциала, установка на выпуск недолговечных товаров  при безудержном росте потребления прямо сказывается на характере социальной мобильности. Вместо повышения социального статуса с наиболее полным использованием творческих возможностей человека предлагается наращивать уровень потребления, что дает иллюзию улучшения уровня жизни.

В Докладе-2012 по торговле и развитию ЮНКТАД (орган Генеральной Ассамблеи ООН) отмечается, что развивавшиеся на протяжении последних 30 лет тенденции привели к углублению неравенства в уровнях доходов как внутри стран, так и между ними. В отличие от аналогичных публикаций МВФ и ВТО отмечается, что весьма вероятно, что рост доли доходов, поступающих богатым слоям населения, способствовал глобальному финансовому кризису. Абсолютные расходы на личное потребление у богатых куда выше, чем у бедных, а относительные – меньше.

Социальные классы, которые раньше идентифицировались с «предложением» и «спросом» на рынке труда, земли, капитала, теперь идентифицируются, главным образом, в зависимости от доступа к такому ресурсу, как возможность получения социальной ренты. Это составляет суть современного внутреннего государственному механизма, которому должны соответствовать все институты общества. На поверхности общественного «айсберга» мы можем видеть количественно описываемое расслоение по уровню доходов (в ряде стран на 1% богатейшего населения приходится от 10% до 20% всего национального богатства)[25]. Суть этого явления – социальное паразитирование с безудержным расходом ресурсов, прежде всего, человеческих.

Экономические системы,  где социальная рента институциализируется, а ее получатели являются правящим классом, или разрушаются, или должны расширяться, захватывая новые ресурсы. Насколько готовы измениться сложившиеся экономики, где политическая власть сращена с финансовыми кругами, производящими нестабильность?

Перспективы российской модернизации

Единственная стратегия выживания, другими словами, стратегия модернизации России заключается в следующем. Главный источник ренты в нашей стране – это человек производящий. Выровнять траекторию движения страны из «крутого пике», в которое мы уже попали, возможно при полной перестройке экономической системы, освобождении труженика, производителя от любой попытки взимания социальной ренты. Не нужно забывать, что если «сверху» это правящие слои, то «снизу» - это преступность, которая в России давно уже стала понятием экономического порядка. Хотя разделить теперь верх и низ довольно проблематично. Поэтому говорить о перестройке экономической системы без перестройки системы политической – это утопия.

Если рассматривать воздействие внешних факторов, то, вероятно, в ближайшее время будет наблюдаться обострение не просто конкурентной экономической борьбы, а новый передел территорий для получения прибылей. На этом фоне, как ни странно, Россия как «хромой, идущий по дороге, опередит того, кто бежит без дороги». Наша откровенная слабость может обернуться стратегическим преимуществом в том плане, что нам легче перестроить всю структуру экономики, поскольку то, что существует сейчас, нуждается в кардинальной замене.

Это не будет похоже на горбачевскую номенклатурную Перестройку с последующими «реформами», когда произошла реставрация фактически сословной системы, усиливающей худшие черты советского строя, но добавившая к ним нечто новое. По внутреннему содержанию это должно быть не подобием прихода большевиков, сносящих старое для замены на «новое». Необходим процесс, который лучше назвать не революцией, но Реформацией, когда широкое народное движение возникнет на основании того, что люди перестанут видеть в государстве единственное орудие исторического творчества, к которому они причастны. Служение и сотрудничество в солидарном противостоянии сложившимся тотализирующим государственным структурам – это начало пути.

Комбинация старых стереотипов  и новой бизнес-мафиозной среды, приукрашенная формальными приметами демократии, характеризует наш капитализм для «своих», практически избавивший государство от социальных функций или имитирующий их. Но такой форме социального бытия на международном фоне при современных «вызовах» долго не продержаться.

В начало этой статьи вынесен эпиграф – надпись на статуе Свободы, приглашающей под свою защиту обездоленных и угнетенных. У нас в стране это те, кто создает общественное богатство, - кормит, учит, лечит, спасает. Кто же их спасет? Ответ на этот вопрос мы, видимо, скоро узнаем…