Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Лешкевич Т. Философия науки: традиции и новации

ОГЛАВЛЕНИЕ

Раздел 3. СТРУКТУРА И ДИНАМИКА НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

Тема 10. НАУКА КАК СПЕЦИАЛИЗИРОВАННАЯ ФОРМА ПОЗНАНИЯ

Многообразие научных дисциплин и их основания.— Динамические и статистические закономерности. — Понятие объективности. — Критерии научности. — Объем логического критерия научности. — Объем логического критерия научности и понятие когерентности. — Уязвимость процедуры объяснения. — Расчленяющее (аналитическое) и обобщающее (синтетическое) знание. — Гносеологическая цепочка: вопрос — проблема — гипотеза — теория — концепция. — Что есть истина?— Анализ технических наук как особое направление философии науки. — Изобретение и усовершенствование.

В настоящее время помимо общественных, технических и естественных наук различают также науку фундаментальную и прикладную, теоретическую и экспериментальную. Наука сегодня проявляется в широком многообразии научных дисциплин и развивается с учетом глубокой специализации, а также на стыках различных междисциплинарных областей. Научное знание как форма сознательного поиска истины многообразно: это фактуальное и гипотетическое, экспериментальное и теоретическое, классификационное и концептуальное, математическое и естественнонаучное. Говорят о большой науке, твердом ядре науки, о науке переднего края, подчеркивая ее гипотетичность. Однако все научные знания должны отвечать определенным стандартам и иметь четко выверенные основания. В качестве используемых в науке познавательных норм и средств принято выделять:
• идеалы и нормы познания, характерные для данной эпохи и конкретизируемые применительно к специфике исследуемой области;
• научную картину мира;
• философские основания1.
Вместе с тем для математических знаний приемлема и эффективна кумулятивная модель развития, именно они стремятся к непротиворечивому росту и расширению. Весь массив естественнонаучного знания переживает разломы научных революций и не может отвечать кумулятив-
102

ной модели развития — простому накоплению и сохранению накопленного. В результате научных революций принципиально меняется видение мира. Опровергаются существующие каноны и объяснительные модели. Это ставит под удар проблему объективности, делает чрезвычайно актуальной процедуру теоретической нагруженное™ наблюдения. Мы наблюдаем, но то, что мы видим и замечаем, имеет тенденцию канализироваться в информацию, окрашенную опытом знакомого и привычного.
Наука всегда стремилась видеть реальность как совокупность причинно обусловленных естественных событий и процессов, охватываемых закономерностью. Науке присуща строгость, достоверность, обоснованность, доказательность. Она ратует за естественный порядок, который может быть выражен законами физики и математики. Причинность и закономерность — вот та фундаментальная константа, царствующая во всех сферах дисциплинарных областей. Другое дело, что закономерности могут носить динамический или статистический характер. Статистические закономерности формулируются на языке вероятностных распределений и проявляются как законы массовых явлений на базе больших чисел. Считается, что их действие обнаруживается там, где на фоне множества случайных причин существуют глубокие необходимые связи. Они не дают абсолютной повторяемости, однако в общем случае правомерна их оценка как закономерностей постоянных причин. В общезначимом смысле статистические закономерности отражают такую форму проявления взаимосвязи явлений, при которой данное состояние системы определяет все ее последующие состояния не однозначно, а с определенной долей вероятности. Вот как интересно иллюстрировал статистические закономерности известный логик и философ науки Рудольф Карнап. Он обращал внимание на то, что специалисты разных областей могут увидеть разные причины того или иного события. Так, в случае с дорожным происшествием автодорожный инженер может усмотреть причину в плохом автодорожном покрытии, которое слишком скользкое. Дорожная полиция увидит причину в нарушении правил дорожного движения. Психолог может заключить, что водитель был в состоянии тревоги. Инженер конструктор, возможно, обнаружит дефект в конструкции автомашины. В данном случае существует множество компонентов, относящихся к сложной ситуации, каждый из которых влияет на происшествие в том смысле, что если бы этот компонент отсутствовал, то катастрофа могла бы не произойти. Но если бы кто-то это знал, он мог бы предотвратить столкновение.
Итог такого анализа можно резюмировать следующим образом: причинное отношение означает предсказуемость, но скорее — потенциальную предсказуемость. «Если будут даны все относящиеся к событию факты и законы природы, возможно предсказать это событие до того, как оно случится. Это предсказание является логическим следствием фактов и законов. Иными словами, существует логическое отношение между полным описанием предыдущих условий, относящихся к ним законов и предсказанием события. <...> Мы должны включить сюда, хотя мы этого не делаем в повседневной жизни, процессы, которые являются статическими», — специально подчеркивает Карнап-'. Статистические процессы, на
103

конечный результат которых влияет множество факторов, обозначают любую последовательность состояний физической системы, как изменяющихся, так и неизменных.
Таким образом, специфика научного подхода к миру, традиционно обращенная на выявление закономерности, должна учесть атрибутивность статистических закономерностей. Другой отличительной характеристикой науки как формы общественного сознания являлось то, что разнообразные науки были обращены к явлениям и процессам реальности, существующим объективно (вне человека, независимо ни от человека, ни от человечества). Закон тяготения, квадратные уравнения, периодическая таблица химических элементов, законы термодинамики объективны. Их действие не зависит ни от мнений и настроений, ни от личности ученого. Свои выводы наука формулирует в теориях, законах и формулах, вынося за скобки индивидуальное, эмоциональное отношение ученого к изучаемым явлениям и тем социальным последствиям, к которым может привести то или иное открытие. Рациональное научное знание предметно и безличностно объективно. Иначе говоря, все, что наука делает своим предметом, выступает в новом качестве от имени закономерностей и регулярных каузальных связей.
Объективность всегда выступала идеалом и основным критерием научного знания. При этом объективность мыслилась, во-первых, как процедура, фиксирующая совпадение знания со своим объектом, во-вторых, как процедура устранения из знания всего, что связано с субъектом и средствами его познавательной деятельности. Этот второй смысл объективности, как отмечает В. Порус, в контексте европейской христианской культуры был связан с представлением о греховной, «испорченной» природе человека, которая тяготеет над его познавательными устремлениями3.
Однако на самом деле знание трудно оторвать от процесса его получения. Объекты микрофизики, например, оказываются составными частями ситуации наблюдения, на что, в частности, указывал В. Гейзенберг. Привлекает к себе внимание замечание Ф. Гиренока, который пытается дать дефиницию принципу объективности следующим образом: мир полностью определен, если его полнота сложилась с человеком, но независимо от мышления4.
На сегодняшний день можно зафиксировать неоднозначность в понимании объективности. Иногда с объективностью связывают общезначимость и интерсубъективность. Часто под объективностью подразумевают нечто инвариантное, неизменное ни при каких обстоятельствах. Наиболее распространено представление об объективности как сочетании и совпадении множества условий: логических, методологических, философских. Независимость от субъекта при этом остается важной и основополагающей чертой объективности. Отождествление интерсубъективности и объективности состояться не может, поскольку в интерсубъективности, претендующей на то, чтобы знания были общими для всех субъектов (или, как говорит Э. Агацци, в «публичном дискурсе»), присутствует явный конвенциальный контекст. Одним словом, интерсубъективность предполагает конвенцию, согласие и договоренность как неустранимый эле-
104

мент такого публичного дискурса. Нужно, чтобы было «очевидное
сие в способе употребления понятия, а без этого научное рассуждение
теряет смысл»5.
Уместно вспомнить, что традиционно объективность предполагает игнорирование, если не отрицание, субъекта. Научный дискурс, претендуя на объективность, отбрасывает все те высказывания и суждения, в которых сохраняется явная причастность к характеристикам индивидуального мышления.
Методологи говорят об «удачливых науках», подразумевая под этим, что они преуспели в определении четких критериев научного познания и в шлифовке категориального аппарата. Такие «удачливые науки» заимствуют уже готовые инструменты из математических дисциплин или пользуются ими при некоторой их доработке и устремлены к математизации своей области. Однако объективность не означает просто строгость и категори-альность понятийного аппарата. Объективность направлена прежде всего на изучение сущности самой вещи, процесса или явления.
Наука универсальна в том смысле, что может сделать предметом научного исследования любой феномен, может изучать все в человеческом мире, будь то деятельность сознания или же человеческая психика. Но в этом случае она рассматривает выбранный предмет с точки зрения его сущностных связей.
Со времен первых позитивистов наука откровенно провозглашается как высший этап развития человеческого познания, опирающийся на опыт, логику, критику. В мощном здании науки опыт отвечает за фактуальность и достоверность исходного базиса науки. Логика обеспечивает систематизацию, связность и обоснованность результатов научной деятельности. Критика направлена на обновление сложившейся совокупности уже привычных норм и канонов в ситуации их встречи с контрпримерами. Научное познание всегда считалось формой адекватного отражения действительности, процессом приобретения знания, имеющим структуру, уровни, формы, методы и конкретно-историческую природу. Познание понималось как процесс постижения человеком или обществом новых, прежде неизвестных фактов, явлений и закономерностей действительности. В традиционной гносеологии, весьма древней дисциплине, изучающая природу, предпосылки и критерии познавательного процесса, структура познания предполагает наличие субъекта, объекта и средств познания. Под субъектом познания понимается активно действующий индивид, наделенный сознанием и целеполаганием, или группа индивидов (общество). Под объектом понимается фрагмент реальности, часть природного или социального бытия, то, на что направлена активность человека (субъекта). Субъект и объект познания находятся в процессе постоянного взаимодействия. Принципиальную возможность познания мира отрицали агностики. Скептики, в отличие от агностиков, лишь сомневались в возможности познания мира. Большинство ученых и философов уверены в том, что мир рационально познаваем.
Но коль скоро исторично человеческое бытие, исторично и научное познание. Историчны и подвержены старению критерии научности, обыч-
105

но определяемые как правила оценки продуктов познания на их соответствие стандартам науки. Считается, что именно критерии научности позволяют субординировать продукты познания с позиций принадлежности или отдаленности их от науки. Автор монографии «Критерии научности» В. Ильин подчеркивает, что критерии научности задаются диспозициями (набором предписаний, инструкций, рекомендаций, императивов, запретов), санкциями (вступающими в силу вследствие игнорирования или деформации диспозиций), условиями (фиксирующим»! особенности возможных ситуаций в науке). Поскольку критерии научности неоднопоряд-ковы, их следует классифицировать и, согласно мнению В. Ильина, подразделить на три группы.
1. Критерии группы «А» отделяют науку от ненауки при помощи формальной непротиворечивости, опытной проверяемости, рациональности, воспроизводимости, интерсубъективности.
2. Критерии группы «Б» представляют собой исторически преходящие нормативы, требования к рнтологическим схемам, гипотезам существования. Они фиксируют культурно-стилистические размерности мышления ученых.
3.  Критерии группы «В» составляют дисциплинарные критерии научности, предъявляемые к профессионально расчлененным отраслям знания. Они представляют собой инструмент аттестации конкретных видов знания и деятельности, отображающие частные параметры науки6.
Исследования, многократно предпринимаемые учеными и методологами на современном этапе развития рационализма, приводят к утверждению о невозможности исчерпывающего реестра критериев научности. Это справедливо в связи с постоянным прогрессирующим развитием науки, ее трансформацией и вступлением в новую, постнеклассическую стадию, во многом отличную от предшествующих — классической и неклассической. Теперь уже и повторяемость не столь необходима, и объективность невозможна без наблюдателя, и сама вещь способна к многоразличным функциональным изменениям в связи с эффектами системного воздействия. А о практике как критерии истинности и говорить не приходится. Давно известно, что фундаментальные открытия делаются на кончике пера и что практика в качестве критерия истины столь же определенна (чтобы не позволить смешать знания с безосновательными предположениями), сколь и неопределенна (чтобы не позволить достигнутому уровню человеческих познаний превратиться в абсолют). И тем не менее, чтобы заполнить пустующую нишу критериев, указывают на такие новомодные понятия, как прогрессизм, или нетривиальность, достоверность, критицизм, опытную оправданность,
Выделяемые прежде критерии, среди которых на первом месте предметно-практическая деятельность, а на втором и третьем — логическая и эстетическая организованность, также корреспондируются в список критериев научности, но, не исчерпывая его, присоединяют к себе еще и характерные особенности стандартов научной рациональности, проявляющихся в сфере большой науки или науки переднего края. Здесь глав-
106

ное внимание уделено информативности, полифундаментальности, эв-ристичности. В последней — эвристичност и — фиксируется способность теории к экспансии, т.е. присущее ей свойство выходить за собственные пределы, саморасширяться. И несмотря на то, что энциклопедическое истолкование эвристичности связано с поиском в условиях неопределенности, именно эвристичность отвечает за появление принципиально нового и нетривиального. Эвристичность, присвоив себе статус императивности, отбрасывает оценкой «Это не эвристично!» все, чтоофе обеспечивает прироста информации.
В объем логического критерия научности помещены требования непротиворечивости, полноты, независимости. Среди этих составляющих непротиворечивость, которая в своей первой редакции, согласно сформулированному Аристотелем закону непротиворечивости, звучит гак: невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время и было присуще и не было одному и тому же в одном и том же отношении, — занимает самую шаткую позицию. По отношению к многим основополагающим логическим системам в отношении их содержательных выводов (например, теорема Геделя) можно усмотреть указание на их принципиальную противоречивость как на величайшее открытие. И выдвинутый принцип фаллибилизма обыгрывает именно ограниченность императива непротиворечивости. Существенные изъяны очевидны и в требованиях полноты как компоненты логического критерия научности. Семантическая и синтаксическая полнота — всего лишь желаемый идеал всестороннего описания действительности, а не реальность бурно изменяющегося и постоянно развивающегося мира. С требованием независимости связывают ситуацию невыводимости одной аксиомы из другой и условие соблюдения принципа простоты в науке. Однако независимость как составляющая логического критерия в конечном счете упирается в конвенции, в соглашения ученых взять ту или иную систему отсчета за исходную и базовую.
Особое внимание привлекает к себе принцип простоты, который может быть обоснован как онтологически, со ссылкой на гармонию и завершенность, объективно присущую миру, так и с синтаксической и прагматической точек зрения. Понятие синтаксической простоты, как отмечают исследователи, задается представлением оптимальности, удобства применяемой символики, способов кодирования, трансляции. Понятие прагматической простоты эксплицируется контекстуально посредством введения представлений о простоте экспериментальных, технических, алгоритмических аспектов научной деятельности. И именно из этого принципа простоты, с которым связывают стройность, изящность, ясность теории, вытекает эстетический критерий научности. В высказываниях многих ученых прочитывается тяга и тоска по красоте теории. «Темные понятия» уже с самого первого взгляда свидетельствуют о неудовлетворительности теории.
Когда речь заходит об эстетическом критерии, тос необходимостью следует ссылка на Пола Дирака, которому принадлежит суждение: «Красота уравнений важнее, чем их согласие с эксперимен-
107

том». Альберт Эйнштейн также предлагал применять к научной теории критерий внутреннего совершенства.
Внедрение идеалов эстетичности в чуждую эстетике и художественному видению мира автономную сферу строгой науки само по себе является огромной проблемой. Кеплеру (1571—1630) принадлежит труд с примечательным названием «Гармония мира». В эпоху средневековья идеи, связанные с постижением скрытых и тайных свойств природы, формирова-лисьчна основе магико-символического описания явлений. Идея гармонии мира и образ Солнца как центральный объединяли и древнюю тайную мудрость герметизма, и новое видение мира, связанное с деятельностью Кеплера и Галилея (1564—1642). Например, принцип, используемый Бруно (1548—1600) и Коперником, состоящий в том, что Земля есть некоторый организм, части которого вынуждены двигаться вместе со всем целым, по свидетельству П. Фейерабенда, мог быть взят из Discourse of Hermes to Tot. Коперник однажды упоминает Гермеса Трисмегиста, обсуждая положение Солнца, а именно: «Однако в центре покоится Солнце... которое Трисмегист называет видимым Богом»7. Тем самым уже в древней герметической философии мы сталкиваемся с совершенно правильным восприятием гелиоцентрической Вселенной, которое основывается на весьма отличной от научно-рациональной в современном смысле этого слова аргументации. Однако для обоснования гелиоцентричности Вселенной греческой и европейской цивилизации потребовался длительный, исчисляемый веками и множеством заблуждений путь.
Особое место в массиве критериев научности отведено когерентности. Она обеспечивает согласованность, взаимосвязанность полученных исследовательских результатов с теми знаниями, которые уже были оценены как фундаментальные. Тем самым когерентность обеспечивает сохранность науки от проникновения в нее претенциозных, не имеющих достаточных оснований суждений и положений.
Нередко указывают также и на прагматический критерий научного знания, логически вытекающий из существующего как императив требования простоты. Критерий строгрсти в науке имеет также немаловажное значение. Понятие научной строгости входит в критерий объективности. Э. Агацци определяет научную строгость «как условие, предполагающее, что все положения научной дисциплины должны быть обоснованными и логически соотнесенными»8.
Иногда законы природы сравнивают с запретами, в которых не утверждается что-либо, а отрицается. К примеру, закон сохранения энергии выражается в суждении типа: «Не существует вечного двигателя». Поскольку мы не можем исследовать весь мир для того, чтобы убедиться в несуществовании всего того, что запрещается законом, того, что «нечто не существует, никогда не существовало и не будет существовать», с процедурой фальсифицируемости связывают исключительно эмпирический критерий научности. В отличие от фальсифицируемое™ фальсификация представляет собой методологическую процедуру, устанавливающую ложность гипотезы или теории в соответствии с правилами классической логики. При фальсификации должны быть сформулированы научные правила,
108

усматривающие, при каких условиях система должна считаться фальсифицируемой. Фальсификация основывается на фальсифицируемой гипотезе, которая имеет эмпирический характер. Поэтому не следует соглашаться с позицией, пытающейся отыскать и провозгласить окончательный критерий научности. Такой критерий представал бы как абсолютный и внеисторичный, ибо никак не зависел от конкретно-исторической формы развития и науки, и практики.
Одной из наиболее^ важных процедур в науке всегда считалась процедур ра научного объяснения, да и сама наука частенько трактовалась как чисто «объяснительное мероприятие». Впрочем, объяснение всегда сталкивалось с проблемой контрфактичности и было уязвимо в ситуации, где необходимо строго провести разграничение между объяснением и описанием. Самое элементарное истолкование объяснения звучит как сведение неизвестного к известному, незнакомого к знакомому. Однако последние достижения науки показывают, что в основании современной релятивистской физики лежит геометрия Римана, человеческое же восприятие организовано в пределах геометрии Евклида. Следовательно, многие процессы современной физической картины мира принципиально непредставимы и невообразимы. Это говорит о том, что объяснение лишается своего модельного характера, наглядности и должно опираться на чисто концептуальные приемы, в которых сомнению подвергается сама процедура сведения (редукции) неизвестного к известному.
Возникает и еще один парадоксальный феномен: объекты, которые необходимо объяснить, оказывается, нельзя наблюдать в принципе! (Пример кварка— ненаблюдаемой сущности.) Таким образом, научно-теоретическое познание приобретает, — увы! — внеопытный характер. Вне-опытная реальность позволяет иметь о себе внеопытное знание. Это заключение, у которого остановилась современная философия науки, .вне вышеприведенного контекста не всеми учеными воспринимается как научное, ибо процедура научного объяснения опирается на то, что объясненным быть не может.
Самый общий взгляд на массив научного знания говорит о том, что знание может быть расчленяющим (аналитическим) и обобщающим (синтетическим). Аналитическое знание позволяет прояснить детали и частности, выявить весь потенциал содержания, присутствующий в исходной основе. Синтетическое знание ведет не просто к обобщению, но к созданию принципиально нового содержания, которое ни в разрозненных элементах, ни в их суммативной целостности не содержится. Кантовское синтетическое «априори» присоединяет к понятию — «созерцание», т.е. объединяет собой структуры разной природы: понятийную и фактуальную. Суть аналитического подхода состоит в том, что основные существенные стороны и закономерности изучаемого явления полагаются как нечто содержащееся в заданном, взятом за исходное материале. Исследовательская работа осуществляется в рамках уже очерченной области, поставленной задачи и направлена на внутренний, имманентный ей анализ. Синтетический подход ориентирует исследователя на нахождение зависимостей за пределами самого объекта, в контексте извне идущих системных отношений.
109

Неоднозначность логики построения научного знания отмечена многими философами. Так, М. Мамардашвили в монографии «Формы и содержание мышления» подчеркивает, что в логическом аппарате науки необходимо различать два типа познавательной деятельности. К первому отнесены средства, позволяющие получить массу новых знаний из уже имеющихся, пользуясь доказательством и логическим выведением всех возможных следствий. Однако при этом способе получения знания не производится выделение принципиально нового мыслительного содержания 9 предметах и не предполагается образование новых абстракций. Второй способ предполагает получение нового научного знания «путем действия с предметами», которые основываются на привлечении содержания к построению хода рассуждений9. Здесь речь идет об использовании содержания в каком-то новом плане, никак не следующем из логической формы имевшихся знаний и любой их перекомбинации, а именно о «введении в заданное содержание предметной активности».
Традиционная классическая гносеология и по сей день описывает движение научно-познавательного процесса как ход мышления, простирающийся от вопроса к проблеме, затем к гипотезе, которая после своего достаточного обоснования превращается в теорию и рождает концепцию. Таким образом, скрепляет развивающееся научное знание гносеологическая цепочка: вопрос — проблема — гипотеза — теория — концепция. О проблеме говорят, что это знание о незнании. Проблема понимается как совокупность суждений, включающая в себя ранее установленные факты и суждения о еще не познанном содержании объекта. Проблема выглядит как выраженное в понятии объективное противоречие между языком наблюдения и языком теории, эмпирическим фактом и теоретическим описанием. Постановка и решение проблемы служат средством получения нового знания. Но и сама проблема определяется то как содержание, которое не имеется в накопленном знании, то как реконструкция из имеющейся исходной теории, наличествующего массива знания.
Гипотеза понимается как первоначальный этап создания теории. Гипотеза (от греч. — «предположение») по форме представляет такого рода умозаключение, посредством которого происходит выдвижение какой-либо догадки, предположения, суждения о возможных основаниях и причинах явлений. Энгельсу принадлежат слова о том, что формой развития естествознания является гипотеза. Ньютону приписывают суждение: «Гипотез не измышляю», — в некотором роде опровергающее роль и значение гипотезы в научном познании. Когда гипотеза оказывается в состоянии объяснить весь круг явлений, для анализа которых она предложена, она перерастает в теорию. Лейбниц предложил формулировку следующих условий обоснованности гипотезы. Гипотеза наиболее вероятна, во-первых, чем более она проста, во-вторых, чем больше явлений ею может быть объяснено, и в-третьих, чем лучше она помогает нам предвидеть новые явления.
Гипотетичность познавательного процесса вызывает размышления над другой основополагающей целью науки — прогностической — и заставляет отметить по крайней мере два вида прогноза: тривиальный и нетривиальный. Тривиальный (по определению В. Налимова — авгуровый)
ПО

прогноз представляет собой проявление некоторой устойчивости достаточно инерционной системы, отличительной чертой которой выступает неопределенность, задаваемая прошлым в системе причинно-следственных отношений. Нетривиальный прогноз заставляет учитывать потенциальную возможность факторов, не включенных «в модель в силу их весьма малой значимости в прошлом». Для нетривиального прогноза характерны следующие признаки. Во-первых, изменчивость и подвижность самой системы, котораягбыла бы открыта и могла бы строить свое функад*»' онирование, активно включая в себя реально действующие и внешние по отношению к ее собственной структуре факторы. Во-вторых, это принципиально иной тип связи, при котором причинно-следственная зависимость не является основополагающей, аналогично тому, как «петля при вязании свитера не есть причина узора, хотя без нее он не может быть создан»10. Нетривиальный прогноз использует так называемый «фильтр предпочтений», создаваемый на основе образа желаемого будущего, и осуществляет выбор с учетом подобного многообразия предпочтений.
В контексте исследований по философии науки выделяются такие виды прогнозирования, как поисковый и нормативный прогноз. Суть поискового прогноза — в выявлении характеристик предметов и событий на основе экстраполяции тенденций, обнаруженных в настоящем. Нормативный прогноз говорит о возможном состоянии предмета в соответствии с заданными нормами и целями. Современный уровень развития привел к разработке и активному использованию таких прогностических методов, как «прогнозный граф» и «дерево целей». Графом называют геометрическую фигуру, состоящую из вершин — точек, соединенных отрезками-ребрами. Вершины обозначают собой цели, ребра — способы их достижения. Причем на всем протяжении ребра могут встречаться прогнозируемые отклонения от предполагаемой прямой научного поиска. Тогда граф имеет структуру с ответвлениями, отражающую реальный ход движения научной мысли. Графы могут содержать либо не содержать так называемые циклы (петли), могут быть связанными или несвязанными, ориентированными или неориентированными. Если связанный граф не содержит петель и ориентирован, то такой граф называют деревом целей, или гра-фо-деревом. Дерево целей строится с учетом того, что ветви, происходящие из одного ствола, должны быть взаимоисключающими и образовывать замкнутое множество, т.е. содержать в себе все элементы конечного множества. Сам же графический образ дерева выполняет во многом иллюстративную функцию и может быть заменен списком альтернативных решений. В последнем выдерживается принцип выделения все менее и менее значимых уровней и событий. Для оценки их значимости можно приписать каждому из них коэффициент относительной важности.
Что есть истина? В целом научное познание представляет собой достаточно строгую форму организованности и характеризуется такими признаками, как непротиворечивость, доказательность, проверяемость, системность. Принципиально специфичным для научного познания является стремление к достижению истины. «Горгоновый» лик истины ужасен, он заставляет ученого отречься от радостей бытия и всего себя посвятить
111

науке. Он страшен и тем, что никогда до конца неуловим, истина не дается раз и навсегда как истина в последней инстанции, она углубляется, то сбрасывая наряды заблуждения, то облачаясь в них.
Проблема оснований истины — краеугольная проблема эпистемоло-гии — заставляет разобраться с этимологией самого понятия «истина». Споры о нем не затихают и поныне, имея более чем 2,5 тысячелетнюю историю. Платон весьма настоятельно рекомендовал отделять истинное знание, как эпистеме, от доха— мнения. Аристотелю принадлежит определение истины, которое впоследствии получило название классического. Оно гласит: истина — это соответствие мысли и предмета, знания и действительности. В современной западной литературе классическую концепцию истины именуют теорией соответствия.
Вместе с тем возникает вопрос о том, что чему должно соответствовать. У Гегеля действительность должна соответствовать абсолютной идее. Материалисты пытаются доказать соответствие наших представлений реальности, тождество мышления и бытия. Различные философские школы относят к критериям истины разные признаки: всеобщность и необходимость (Кант), простота и ясность (Декарт), логическая непротиворечивость (Лейбниц), общезначимость (Богданов), а также полезность и экономность (Мах). Русский философ П. Флоренский утверждал, что истина есть «естина», то, что есть, и дается она с непосредственной очевидностью в переживании. Существует эстетический критерий истины, согласно которому истина заключается во внутреннем совершенстве теории, простой (красивой) форме уравнений, изяществе доказательств. Согласно логическому критерию истинности, все должно быть обосновано, непротиворечиво и самодостаточно, на основе выводов и доказательств.
Недостаточность всех подобных подходов состоит в том, что в них критерии истинности знания пытаются отыскать в нем самом, хотя выявить истину можно лишь при сопоставлении (соотнесении) знания с объектом. Поэтому прав был К.Маркс, утверждавший, что вопрос об истинности познания вовсе не теоретический, а практический. Общественно-историческая практика есть универсальный критерий истины.
В современной научной философии под объективной истиной понимается знание, содержание которого не зависит ни от человека, ни от человечества. Это не значит, что вне головы познающего субъекта существует пласт знания, содержащий в себе объективную истину. Это означает лишь то, что истина не несет в себе никаких искажений со стороны субъекта, а определяется самим познаваемым объектом.
История познания, по меткому определению Эйнштейна, есть «драма идей», смена одних теорий другими, принципиально отличными от предыдущих. Ошибка метафизической теории познания состояла в том, что истина рассматривалась как некое законченное состояние, в котором достигнуто исчерпывающее отражение объекта. При таком подходе не оставалось места для эволюции и развития. Впервые данное противоречие было осознано Гегелем, который показал, что истина— это не застывшая система, а постепенный процесс все большего и большего совпадения предмета с понятием. «Истина не есть сухое есть, она по существу
112

своему представляет процесс», обусловленный взаимодействием субъекта и объекта, выделением в объективной реальности все новых и новых фрагментов. Поэтому истину следует понимать не просто как соответствие понятия предмету, мысли и действительности, а как процесс совпадения мышления с предметом, который неотделим от деятельности.
Понимание истины как процесса включает в себя понимание того, что истина всегда конкретна и включает в себя момент абсолютности и относительности. Термин «абсолютная истина» имеет три значения.
1. Она представляет собой точное исчерпывающее знание, истину в «последней инстанции», некоторый своеобразный гносеологический идеал. В этом смысле истина не реализуется ни на одном из уровней познания, она недостижима, это метафора.
2.  Понятие абсолютной истины приложимо к неким элементарным знаниям, которые носят инвариантный (постоянный) характер. Это так называемые «вечные истины», к примеру: Лев Толстой родился в 1828 г., химический элемент обладает атомным весом и т.п.
3.  Под абсолютной истиной в собственном смысле слова понимается такое знание, которое сохраняет свое значение и не опровергается последующим ходом развития науки, но лишь конкретизируется и обогащается новым содержанием; например, законы классической механики Ньютона-после открытия теории относительности Эйнштейна. Это наиболее важное значение термина «абсолютная истина». Целостная система знания включает в себя абсолютно истинные элементы знания и относительно истинные, которые подвергаются пересмотру и отрицанию.
В западной философии науки анализ технических наук выделился в особое направление сравнительно недавно. Еще Чарльз Сноу подчеркивал, что «у тех, кто работает в области чистой науки, сложилось совершенно превратное мнение об инженерах и техниках, кажется, что все, связанное с практическим использованием науки, совершенно неинтересно. Они не в состоянии представить себе, что многие инженерные задачи по четкости и строгости не уступают тем, над которыми работают они сами, а решение этих задач часто настолько изящно, что может удовлетворить самого взыскательного ученого»11.
Технические науки не всегда оценивались по достоинству. До XIX в. разрыв между исследованием, проектом и его фактической реализацией составлял период в 150 лет. И хотя высшие технические учебные заведения возникли в XVII в., как, например, Политехническая школа в Париже (и по ее подобию строились многие европейские школы), программа общей технологии, направляющей развитие технических процессов Я. Бекмана, оставалась вне поля зрения ученых12.
Только к концу XIXв., когда профессиональная инженерная деятельность оформилась по образу и подобию научного сообщества, стало возможным осмысливать спецификацию технических наук. Однако ученые отмечали противоречие, возникающее между классической естественной наукой и техническими науками. Это абстрактность и аналитичность схем
113

и построений, к которым тяготел ученый— представитель классической науки, и фрагментарность и узкоспециализированное^ реальных объектов, с которыми имел дело технолог. Направление, связанное с изучением технических наук, по большей части было представлено проблемами традиционного плана: исследование сущности техники, специфики технических наук, соотношения техники и естествознания, оценки научно-технического прогресса. Отец философии техники Фридрих Рапп весьма критично оценивал результаты исследований в этом направлении. По его мнению, только одна из десяти работ может быть отнесена к исследованию высокого профессионального класса. Большинству работ свойственен постановочный эссеистский характер.
Технические науки распадаются на две ветви: дескриптивную, нацеливающую на описание того, что происходит в технике, и нормативную, формулирующую правила, по которым она должна функционировать. Однако глубина методологического анализа основ технических наук не велика. Для этой сферы, как полагают ученые, вообще характерно запаздывание форм ее осознавания. Вместе с тем именно технические науки и инженерная деятельность нуждаются в выверенных и точных ориентирах, учитывающих масштабность и остроту проблемы взаимодействия мира естественного и мира искусственного.
В технических науках принято различать изобретение, как создание нового и оригинального, и усовершенствование, как преобразование существующего. Развитие продуктивных способностей человечества шло в направлении от присвоения готовых природных данностей к их усовершенствованию в целях достижения большего эффекта приспособления. Создание искусственной среды обитания, а точнее, отдельных ее элементов, означало изобретение того, чем природа в готовом виде не располагает, аналогами чего не обладает. И если потребление готовых орудий труда и средств деятельности, а также наиболее адекватное приспособление к окружающей среде можно сравнить с универсальной активностью в мире живого с той лишь разницей, что в основании лежит не биологический код, а социально значимая программа, то изобретение претендует на особый статус. Оно опирается на многообразие степеней свободы и может бьггь осуществлено «по мерке любого вида». Иногда в изобретении усматривается попытка имитации природы, имитационное моделирование. Так, цилиндрическая оболочка— распространенная форма, используемая для различных целей в технике и быту — универсальная структура многочисленных проявлений растительного мира. Совершенной ее моделью является стебель. Именно у живой природы заимствованы решения оболочи-вания (от слова оболочка) конструкций. Велика роль пневматических сооружений. Они помогли человеку впервые преодолеть силу земного притяжения, открыть эру воздухоплавания. Их идея также взята из природы, ибо одним из совершеннейших образцов пневматических конструкций служит биологическая клетка. Некоторые плоды и семена приспособились к распространению в природе при помощи своеобразных «парашютиков», «паруса» или же крылатого выроста. Нетрудно усмотреть сходство между столь изощренными способами естественного приспособления и более поздни-
114

ми продуктами человеческой цивилизации, эксплуатирующими модель паруса, парашюта, крыла и т.п. Технолог оборачивается на природу в подтверждении правильности своих идей.
У изобретения-имитации больше оснований быть вписанным в природу, поскольку в нем ученый пользуется секретами природной лаборатории, ее решениями и находками. Но изобретение — это .еще и создание нового, не имеющего аналогов. Осмысляй подобный конструктивный изобретательский процесс, исследователи отмечают пять его этапов. Первый связан с формированием концептуальной модели, определением целей и ограничений. Второй — с выбором средств и принципов.- На третьем наиболее важным оказывается предпочтение того или иного рационального решения при заданном физическом принципе действия. Характерным здесь становится варьирование элементами и технологическими параметрами до нахождения наиболее целесообразного сочетания. Четвертый этап включает в себя определение оптимальных значений параметров заданного технического решения. Пятый предполагает проективно-знаковое отображение создаваемых структур с последующей их материализацией13.
Однако технические науки столь разнородны, что серьезной пробле-" мой становится поиск оснований для объединения их в единую семью. В качестве механизма объединения разнородных системно-технических знаний Н. Абрамова14 называет модель роста кристалла, где главное условие состоит в необходимости соблюдения соответствия между основанием и структурой питательной среды. В качестве основания мыслится трудовая деятельность, а питательной средой выступают принципы и понятия таких дисциплин, как гигиена труда, теория информации.

ЛИТЕРАТУРА

1 См.: Степан B.C. идеалы и нормы в динамике научного поиска // Идеалы и нормы научного поиска. Минск, 1981.
2 См.: Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 259, 348.
3 См.: Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. №2.
4 См.: Гиренок Ф.И. Ускользающее бытие. М., 1994. С. 114-115.
5 Ильин В.В. Критерии научности. М., 1989. С. 34.
6 Там же.
7 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.. 1986. С. 234.
8 Агацци Э. Моральное измерение навыки и техники. М., 1998. С. 11.
9 Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М., 1968. С. 26, 28.
10 Налимов В.В. Анализ оснований экологического прогноза // Вопросы философии. 1983. № 1. С. 112-115.
11 Сноу Ч. Две культуры. М., 1973. С. 72.
12 См.: Философия техники в ФРГ. М., 1989. С. 317.
13 Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д, 1994.С. 142-154.
14 См.: Абрамова Н. Т. Мозаичный объект: поиски основания единства // Вопросы философии. 1986, № 2. С. 111.
115

Тема 11. КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК

Основания бэконовскоп классификации наук. — Качественно различающиеся «ступени организованности» природы. — Классификации Сен-Симона и Конта. — Отделение наук о духе и наук о природе. — Дисциплины номотетические и идеографические. — Принципы классификации наук Ф. Энгельса. — Современная наука и проблема классификации.

Процедура классификации ведет свое происхождение из простого наблюдения, оформившегося в специфический познавательный прием. Однако классификация позволяет получить реальное содержательное приращение знания на пути выявления новых групп явлений.
Процедура классификации, обращенная на саму науку, не может обойти вниманием классификацию, предложенную Ф. Бэконом (1561-^1626) как обобщение известного в его время круга знаний. В своем эпохальном произведении «О достоинстве и преумножении наук»1 он создает широкую панораму научных знаний, включая в дружную семью наук и поэзию. В основу бэконовской классификации наук кладутся основные способности человеческой души: память, воображение, разум. Поэтому классификация приобретает следующий вид: памяти соответствует история; воображению — поэзия; разуму — философия.
Может, прав был Ф. Бэкон, предлагая посмотреть на поэзию как на изображение действительности не такой, как она есть, а в зависимости от сознания и эмоций человека. История, в свою очередь, является наукой, поскольку претендует на описание реальных и действительных единичных фактов и событий. Бэкон присовокупляет ей эпитет «естественная». Гражданская история должна описывать явления человеческого бытия. Философия есть обобщенное познание и тоже распадается на ряд предметов.
В естествознании гетевского времени (конец XVIII в.) считалось, что все объекты природы связаны друг с другом грандиозной единой цепью, ведущей от простейших веществ, от элементов и минералов через растения и животные к человеку. Мир рисовался Гете как сплошной «метаморфоз» форм. Представления о качественно различающихся «ступенях организованности» природы были развиты объективными идеалистами Шеллингом и Гегелем. Шеллинг ставил перед собой задачу последовательно раскрыть все этапы развития природы в направлении к высшей цели, т.е. рассмотреть природу как целесообразное целое, назначение которого — в порождении сознания. Выделенные Гегелем ступени природы связывались с различными этапами эволюции, трактуемой как развитие и воплощение творческой деятельности «мирового духа», носящей у Гегеля название абсолютной идеи. Гегель говорил о переходе механических явлений к химическим (так называемом химизме) и далее к органической жизни (организм) и практике.
Серьезной вехой на пути становления классификации наук было учение Анри де Сен-Симона (1760-1825). Подводя итоги развития науки своего времени, Сен-Симон утверждал, что разум стремится обосновать свои
116

суждения на наблюдаемых и обсуждаемых фактах. Он (разум) на позитивном фундаменте эмпирически данного уже преобразовал астрономию и физику. Частные науки есть элементы общей науки — философии. Последняя стала полу позитивной, когда частные науки стали позитивными, и станет совершенно позитивной, когда все частные науки станут позитивными. Это осуществится тогда, когда физиология и психология будут основаны на наблюдаемых и обсуждаемых фактах, ибо не существует явлений, которые не были бы или астрономическими, или химическими, или физиологическими, или психологическими. В рамках своей натурфилософии Сен-Симон пытался отыскать универсальные законы, управляющие всеми явлениями природы и общества, перенести приемы естественно-научных дисциплин на область общественных явлений. Он приравнивал органический мир к текучей материи и представлял человека как организованное текучее тело. Развитие природы и общества истолковывал как постоянную борьбу твердой и текучей материей, подчеркивая многообразную связь общего с целым2.
Личный секретарь Сен-Симона Огюст Конт предлагает учитывать закон трех стадий интеллектуальной эволюции человечества как основу для разработки классификации наук. По его мнению, классификация должна отвечать двум основным условиям — догматическому и историческому. Первое состоит в расположении наук согласно их последовательной зависимости, так чтобы каждая опиралась на предыдущую и подготовляла последующую. Второе условие предписывает располагать науки сообразно ходу их действительного развития, от более древних к более новым.
Различные науки распределяются в зависимости от природы изучаемых явлений либо по их убывающей общности и независимости, либо по возрастающей сложности. Из подобного расположения вытекают умозрения все более сложные, а также все более и более возвышенные и полные. В иерархии наук большое значение имеет степень уменьшения абстрактности и увеличения сложности. Конечной целью всякой теоретической системы выступает человечество. Иерархия наук такова: математика, астрономия, физика, химия, биология и социология. Первая из них составляет отправной пункт последней, являющейся, как уже было сказано, единственной основной целью всякой положительной философии.
Чтобы облегчить обычное употребление иерархической формулы, удобно группировать термины по два, представляя их в виде трех пар: начальной — математико-астрономической, конечной — биолого-социологической и промежуточной— физико-химической. Кроме того, каждая пара показывает естественное сходство спариваемых наук, а их искусственное разделение, в свою очередь, приводит к ряду трудностей. Особенно это видно при отделении биологии от социологии.
В основу классификации О. Конт кладет принципы движения от простого к сложному, от абстрактного к конкретному, от древнего к новому. И хотя более сложные науки основываются на менее сложных, это не означает редукции высших к низшим. В контовской классификации отсутствуют такие науки, как логика, потому что она, по его мнению, состав-
117

ляет часть математики, и психология, которая составляет частично фрагмент биологии, частично — социологии.
Дальнейшие шаги в развитии проблемы классификации наук, предпринятые, в частности, Вильгельмом Дильтеем (1833-1911), привели к отделению наук о духе и наук о природе. В работе «Введение в науки о духе» философ различает их прежде всего по предмету3. Предмет наук о природе составляют внешние по отношению к человеку явления. Науки о духе погружены в анализ человеческих отношений. В первых ученых интересуют наблюдения внешних объектов как данных естественных наук; во вторых — внутренние переживания. Здесь мы окрашиваем наши представления о мире нашими эмоциями, природа же молчит, словно чужая. Диль-тей уверен, что обращение к «переживанию» является единственным основанием наук о духе. Автономия наук о духе устанавливает связь понятий «жизнь», «экспрессия», «понимание». Таких понятий нет ни в природе, ни в естественных науках. Жизнь и переживание объективируются в институтах государства, церкви, юриспруденции и пр. Важно также, что понимание обращено в прошлое и служит источником наук о духе.
Вильгельм Виндельбанд (1848-1915) предлагает различать науки не по предмету, а по методу. Он делит научные дисциплины на номотетические и идеографические. В ведомстве первых — установление общих законов, регулярности предметов и явлений. Вторые направлены на изучение индивидуальных явлений и событий4.
Однако внешняя противоположность природы и духа не в состоянии дать исчерпывающее основание всего многообразия наук. Генрих Риккерт (1863-1936), развивая выдвинутую Виндельбандом идею о разделении номотетических и идеографических наук, приходит к выводу, что различие вытекает из разных принципов отбора и упорядочивания эмпирических данных. Деление наук на науки о природе и науки о культуре в его знаменитом одноименном произведении лучше всего выражает противоположность интересов, разделяющих ученых на два лагеря5.
Для Риккерта центральной является идея, что данная в познании действительность имманентна сознанию. Безличное сознание конституирует природу (естествознание) и культуру (науки о культуре). Естествознание направлено на выявление общих законов, которые Риккертом интерпретируются как априорные правила рассудка. История занимается неповторимыми единичными явлениями. Естествознание свободно от ценностей, культура и индивидуализирующее понимание истории есть царство ценностей. Указание на^ценность сугубо важно. «Те части действительности, которые индифферентны по отношению к ценностям и которые мы рассматриваем в указанном смысле только как природу, имеют для нас... только естественнонаучный интерес... их единичное явление имеет для нас значение не как индивидуальность, а как экземпляр более или менее общего понятия. Наоборот, в явлениях культуры и в тех процессах, которые мы ставим к ним в качестве предварительных ступеней в некоторое отношение... наш интерес направлен на особенное и индивидуальное, на их единственное и неповторяющееся течение, т.е. мы хотим изучать их также исторически, индивидуализирующим методом»6. Риккерт выделяет
118

три Царства: действительность, ценность, смысл; им соответствуют три метода постижения: объяснение, понимание, истолкование.
Бесспорно, выделение номотетического и идеографического методов стало важным шагом в деле классификации наук. В общем смысле номо-тетический метод (от греч. nomothetike, что означает «законодательное искусство») направлен на обобщение и установление законов и проявляется в естествознании. Согласно различению природы и культуры, общие законы несоразмерны и несоотносимы с уникальным и единичным существованием, в котором всегда присутствует нечто невыразимое при помощи общих понятий. Отсюда следует вывод о том, что номотететичес-кий метод не является универсальным методом познания и что для познания «единичного» должен применяться идеографический метод.
Название идеографического метода (от Греч, idios— «особенный», grapho — «пишу») ориентирует на то, что это метод исторических наук о культуре. Суть его в описании индивидуальных событий с их ценностной окраской. Среди индивидуальных событий могут быть выделены существенные, но никогда не просматривается их единая закономерность. Тем самым исторический процесс предстает как множество уникальных и неповторимых событий, в отличие от заявленного номотетическим методом подхода к естествознанию, где природа охватывается закономерностью.
Науки о культуре, по мнению Риккерта, распространены в таких сферах, как религия, церковь, право, государство и даже хозяйство. И хотя хозяйство можно поставить под вопрос, Риккерт определяет его так: «Технические изобретения (а следовательно, хозяйственная деятельность, которая является производной от них) обыкновенно совершаются при помощи естественных наук, но сами они не относятся к объектам естественнонаучного исследования»7.
Можно ли считать, что в сосуществовании и этих двух видов науки, и соответствующих им методов отражены отклики тех далеких споров номиналистов и реалистов, которые будоражили средневековые схоластические диспуты? Видимо, да. Ведь те утверждения, которые слышны со стороны идеографических наук (в частности, что единичное есть основа общего и последнее вне его не существует, их невозможно отделить друг от друга и предположить раздельное существование), суть одновременно и аргументы номиналистов, для которых именно единичное, как реально существующий факт, может быть положено в основу истинного познания.
Применительно к современной ситуации необходимо заметить, что и в точных, помологических науках, ориентирующихся на регулярность и повторяемость, и в индивидуализирующих, идеографических науках, ориентирующихся на единичное и неповторимое, единичное не может и не должно быть проигнорировано. Разве вправе естествознание отказываться от анализа единичных фактов, и разве справедлива будет та летопись, в которой не будет прослеживаться общая связь событий?
Для методологии и философии науки представляют интерес размышления Риккерта, в которых общее и единичное не просто противопоставляются, что было бы наивно, но предстают дифференцирование, т.е. в
119

различении видов общего и единичного. В естественных науках отношение общего к единичному — это отношение рода и индивида (экземпляра). В общественных исторических науках единичность как бы представляет, репрезентирует собой всеобщность, выступая как проявленная наглядным образом закономерность. Индивидуальные причинные ряды — таковы цель и смысл исторических наук.
Принипы классификации наук Ф. Энгельса. Когда в 1873 г. Энгельс приступил к разработке классификации форм движения материи, в ученых кругах был распространен контовский взгляд на классификацию наук. Родоначальник позитивизма О. Конт был уверен, что каждая наука имеет своим предметом отдельную форму движения материи, а сами объекты различных наук резко отделены друг от друга: математика | физика | химия | биология | социология. Такое соответствие было названо принципом координации наук. Энгельс обратил внимание на то, как связаны между собой и переходят один в другой объекты, изучаемые различными науками. Возникла идея отразить процесс прогрессивного развития движущейся материи, идущей по восходящей линии от низшего к высшему, от простого к сложному. Подход, где механика была связана и переходила в физику, последняя в химию, та в биологию и социальные науки (механика... физика... химия... биология... социальные науки), стал известен как принцип субординации. И действительно, куда ни бросить взгляд, мы нигде не найдем какую-либо форму движения в полной отдельности от других форм движения, везде и всюду существуют лишь процессы превращения одних форм движения в другие. Формы движении материи существуют в непрерывно-прерывном процессе превращения друг в друга. «Классификация наук, — отмечал Ф. Энгельс, — из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения материи, является вместе с тем классификацией, расположением, согласно внутренне присущей им последовательности самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение»8.
Когда Энгельс начинал работу над «Диалектикой природы», в науке уже утвердилось понятие энергии, распространенное на область неорганики — неживую природу. Однако все более и более становилось понятно, что между живой и неживой природой не может быть абсолютной грани. Убедительным примером тому явился вирус — переходная форма и живое противоречие. Попав в органическую среду, он вел себя как живое тело, в неорганической же среде он так себя не проявлял. Можно сказать, что Энгельс прозорливо предугадал переход одной формы движения материи в другую, так как к моменту возникновения его концепции наукой были изучены лишь переходы между механической и тепловыми формами. Вызывало интерес и предположение о том, что выдающиеся открытия в скором времени будут возникать на стыке наук, в пограничных областях. Взявшись за разработку одной из таких пограничных областей, связывающих природу и общество, Энгельс предложил трудовую теорию антропосоциогенеза— происхождения человека и человеческого общества. В свое время Ч. Дарвин (1809-1882), проводя срав-
120

нительные анатомические исследования человека и обезьян, пришел к выводу о чисто животном происхождении человека. Он выделил две формы конкуренции: внутривидовую и межвидовую. Внутривидовая конкуренция вела к вымиранию неприспособленных форм и обеспечивала выживание приспособленных. Это положение легло в основу естественного отбора. Энгельс же оценил роль социальных факторов, и в частности особую роль труда, в процессе антропосоциогенеза. В XX в. именно на стыках наук появились наиболее перспективные области новых наук: биохимия, психолингвистика, информатика9.
Таким образом, если в первых классификациях наук в качестве оснований выступали естественные способности человеческой души (память, воображение и т.п.), то, по мнению нашего современника отечественного исследователя Б. Кедрова, принципиальное отличие энгельсовской классификации заключалось как раз в том, что «в основу разделения наук она кладет принцип объективности: различия между науками обусловлены различиями изучаемых ими объектов»10. Тем самым классификация наук имеет под собой прочное онтологическое основание — качественное многообразие самой природы, различные формы движения материи.
В связи с новыми данными естествознания разработанная Энгельсом пятичленная классификация форм движения материи была подвергнута существенным уточнениям. Наибольшую известность получила современная классификация, предложенная Б. Кедровым, в которой он различал шесть основных форм движения: субатомно физическую, химическую, молекулярно-физическую, геологическую, биологическую и социальную. Заметим, что классификация форм движения материи мыслилась как основа классификации наук.
Существует и иной подход, согласно которому все многообразие мира может быть сведено к трем формам движения материи: основным, частным и комплексным. К основным относятся наиболее широкие формы движения материи: физическая, химическая, биологическая, социальная. Ряд авторов подвергают сомнению существование единой физической формы движения материи. Однако с этим вряд ли можно согласиться. Все объекты, объединяемые понятием физического, обладают двумя наиболее общими физическими свойствами — массой и энергией. Для всего физического мира характерен общий всеохватывающий закон сохранения энергии.
Частные формы входят в состав основных. Так, физическая материя, включает в себя вакуум, поля, элементарные частицы, ядра, атомы, молекулы, макротела, звезды, галактики, Метагалактику. К комплексным формам материи и движения следует отнести астрономическую (Метагалактика — галактика — звезды — планеты); геологическую (состоящую из физической и химической форм движения материи в условиях планетарного тела); географическую (включающую в себя физическую, химическую, биологическую и социальную формы движения материи в пределах лито-, гидро- и атмосферы). Одна из существенных особенностей комплексных форм движения материи заключа-
121

ется в том, что господствующую роль в них в конечном счете играет низшая форма материи — физическая. К примеру, геологические процессы определяются физическими силами: гравитацией, давлением, теплотой; географические законы обусловлены физическими и химическими условиями и соотношениями верхних оболочек Земли.
Философия науки по логике вещей должна отчетливо представлять, с каким типом науки она предпочитает иметь дело. Согласно уже сложившейся, хотя и достаточно молодой традиции все науки подразделились на три клана: естественные, общественные, технические. Однако как бы эти группы наук ни конкурировали друг с другом, в своей совокупности они имеют общую цель, связанную с наиболее полным постижением универсума.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Бэкон Ф. Новый органон // Соч.: В 2 т. М., 1978. Т. 2.
2 Сен-Симон//Философская энциклопедия. М., 1967. Т. 4. С. 583.
3 См.: Дилътей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, диссертации. М., 1987.
4 См.: Виндельбанд В. Избранное. Дух истории. М., 1995.
5 См.: Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911.
6 Культурология. XX век. М., 1995. С. 76.
7 Там же. С. 71.
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 564-565.
9 Лешкевич Т.Г. Философия. Вводный курс. М., 1998. С. 273-279.
10 КедровБ.М. Классификация наук. М., 1961. Т. 1. С. 23.

Тема 12. НАУЧНАЯ КАРТИНА МИРА И ЕЕ ЭВОЛЮЦИЯ

Структура научной картины мира. — Центральное ядро, фундаментальные допущения и основные функции научной картины мира. — Эволюция научной картины мира. — Классическая, неклассическая и пост-неклассичвская картина мира. — Неопределенность как атрибутивная характеристика бытия. — Синергетика — теория самоорганизации. — Порядок и хаос. — Релятивистская концепция Вселенной.

С научной картиной мира связывают широкую панораму знаний о природе, включающую в себя наиболее важные теории, гипотезы и факты. Структура научной картины мира предполагает центральное теоретическое ядро, фундаментальные допущения и частные теоретические модели, которые постоянно достраиваются. Центральное теоретическое ядро обладает относительной устойчивостью и характеризуется достаточно длительным сроком существования. Оно представляет собой совокупность конкретно-научных и онтологических констант, сохраняющихся без изменения во всех научных теориях. Когда речь идет о физической реальности, то к сверхустойчивым элементам любой картины мира относят принцип сохранения энергии, принцип постоянного роста энтропии, фунда-
122

ментальные физические константы, характеризующие основные свойства универсума: пространство, время, вещество, поле.
Фундаментальные допущения носят специфический характер и принимаются за условно неопровержимые. В их число входит набор теоретических постулатов, представлений о способах взаимодействия и организации в систему, о генезисе и закономерностях развития универсума. В случае столкновения сложившейся картины мира с контрпримерами или аномалиями для сохранности центрального теоретического ядра и фундаментальных допущений образуется ряд дополнительных частнонаучных моделей и гипотез. Именно они могут видоизменяться, адаптируясь к аномалиям.
Научная картина мира представляет собой не просто сумму или набор отдельных знаний, а результат их взаимосогласования и организации в новую целостность, т.е. в систему. С этим связана такая характеристика научной картины мира, как ее системность. Назначение научной картины мира как свода сведений состоит в обеспечении синтеза знаний. Отсюда вытекает ее интегративная функция.
Научная картина мира носит парадигмальный характер, так как задает систему установок и принципов освоения универсума. Накладывая определенные ограничения на характер допущении «разумных» новых гипотез, научная картина мира тем самым направляет движение мысли. Содержание научной картины мира обусловливает способ видения мира, поскольку влияет на формирование социокультурных, этических, методологических и логических норм научного исследования. Поэтому можно говорить о нормативной, а также о психологической функциях научной картины мира, создающей общетеоретический фон исследования и координирующей ориентиры научного поиска. Невозможно представить себе ситуацию, при которой ученый классической эпохи, например Ньютон или Максвелл, допускал бы идеи квантово-механического описания объекта и делал бы поправки на процедуры наблюдения, средства наблюдения и самого наблюдателя, что впоследствии сыграло такую важную роль при формировании новой парадигмы. Именно Бор и Гейзенберг — творцы квантовой механики — доказывали, что объективность предполагает учет этих процедур, т.е. зависимость объекта от наблюдателя и средства наблюдения.
Когда проблему научной картины мира обсуждают естествоиспытатели (а среди них такие ученые, как Л. Больцман, М. Планк, П. Дюгем, В. Амбарцумян, В. Казютинский и др.), речь идет прежде всего о физической реальности, системе фундаментальных физических конструктов, характеризующих основные свойства универсума: пространство, время, вещество, поле. В более широком смысле научная картина мира — это обоснованное конкретно-историческое представление о мире, обусловливающее стиль и способ научного мышления.
Как же создается научная картина мира? Наш современник физик А. Фридман убежден, что как бы ничтожна ни была сумма людских знаний, всегда находились мудрецы, пытающиеся на основании ничтожных данных воссоздать картину мира. Ответ ученого предполагает совокупную
123

деятельность философов, а точнее, методологов, кропотливо вносящих на полотно интеллектуального обозрения новые штрихи современного образа мира. Примечательно, что основные характеристики научной картины мира адекватно ощущаются представителями различных научных сообществ и разнообразных дисциплинарных областей. Так, известный биолог и генетик Н. Тимофеев-Ресовский в свое время писал: «В нашем веке старая физическая картина мира, выражением которой можно считать детерминизм в стиле Опоста Конта, заменена совершенно новой общей физической картиной мира... Новая картина мира принципиально отличается от старой. Старая физическая картина мира была очень неудобна людям, во всяком случае многим из нас. Представим себе абсолютный огюстконтовский детерминизм: каждое мельчайшее движение содержится в мировой формуле, которой мы сейчас не можем воспользоваться только по неведению и по недостаточности данных. Нет свободы совести и свободы мнений, любое мнение, которое можно высказать, уже содержится в этой знаменитой формуле... Такой детерминизм, в сущности, определяет бессмысленность любой практической деятельности: обществу не к чему стремиться, так как все предусмотрено и предопределено формулой, и нам, людям, в этом мире делать нечего». Сравнивая подобный образ с новым, возникшим в результате революционных открытий в физике, автор продолжал: «Новая физическая картина мира принципиально отличается от старой. Она позволяет нам жить, дает людям свободу для планирования наших индивидуальных, общественных, коллективных, социальных, политических, экономических действий и, в частности, свободу совести, без которой нельзя жить»1.
Эволюция современной научной картины мира предполагает движение от классической к неклассической и постнеклассической картине мира. Европейская наука стартовала с принятия классической научной картины мира. Классическая картина мира, основанная на достижениях Галилея и Ньютона, господствовала на протяжении достаточно продолжительного периода, от времен Галилея до конца прошлого столетия. Она претендовала на привилегированное обладание истинным знанием. Ей соответствует графический образ прогрессивно направленного линейного развития с жестко однозначной детерминацией. Прошлое определяет настоящее так же изначально, как и настоящее определяет будущее. Все состояния мира, от бесконечно отдаленного былого до весьма далекого грядущего, могут быть просчитаны и предсказаны. Классическая картина мира осуществляла описание объектов, как если бы они существовали сами по себе в строго заданной системе координат. В ней четко соблюдалась ориентация на «онтос», т.е. то, что дано в его фрагментарности и изолированности. Основным условием становилось требование элиминации всего того, что относилось либо к субъекту познания, либо к возмущающим факторам и помехам.
Строго однозначная причинно-следственная зависимость возводилась в ранг объяснительного эталона. Она укрепляла претензии научной рациональности на обнаружение некоего общего правила или единственно верного метода, гарантирующего построение истинной теории. Естествен-
124

ненаучной базой данной модели была ньютонова Вселенная с ед постоянными обитателями: всеведущим субъектом и всезнающим Демоном Лапласа — существом, знающим положение дел во Вселенной на всех ее уровнях, от мельчайших частиц до всеобщего целого. Лишенные значимости атомарные события не оказывали никакого воздействия на субстанционально незыблемый пространственно-временной континуум. Это косвенным образом подтверждало теологические постулаты миропонимания, когда все происходящее в фатальной предзаданности устремлялось к реализации изначально положенного замысла. Кризисы конца XIX в. пошатнули постулаты классической картины мира. С объективностью стали конкурировать конвенции.
Неклассическая картина мира, пришедшая на смену классической, родилась под влиянием первых теорий термодинамики, оспаривающих универсальность законов классической механики. С развитием термодинамики выяснилось, что жидкости и газы нельзя представить как чисто механические системы. Складывалось убеждение, что в термодинамике случайные процессы оказываются не чем-то внешним и побочным, они сугубо имманентны системе. Переход к неклассическому мышлению был осуществлен в период революции в естествознании на рубеже XIX—XX вв., в том числе и под влиянием теории относительности. Графическая модель неклассической картины мира опирается на образ синусоиды, омывающей магистральную направляющую развития. В ней возникает более гибкая схема детерминации, нежели в линейном процессе, и учитывается новый фактор — роль случая. Развитие системы мыслится направленно, но ее состояние в каждый момент времени не детерминировано. Предположительно изменения осуществляются, подчиняясь теории вероятности и законам больших чисел. Чем больше отклонение, тем менее оно вероятностно, ибо каждый раз реальное явление приближается к генеральной линии — «закону среднего». Отсутствие детерминированности на уровне индивидов сочетается с детерминированностью на уровне системы в целом. Историческая магистраль все с той же линейной направленностью проторивает пространственно-временной континуум, однако поведение индивида в выборе траектории его деятельностной активности может быть вариабельно. Новая форма детерминации вошла в теорию под названием «статистическая закономерность». Неклассическое сознание постоянно наталкивалось на ситуации пофуженности в действительность. Оно ощущало свою предельную зависимость от социальных обстоятельств и одновременно льстило себя надеждами на участие в формировании «созвездия» возможностей.
Образ постнеклассической картины мира— древовидная ветвящаяся фафика— разработан с учетом достижений бельгийской школы И. При-гожина2. С самого начала и к любому данному моменту времени будущее остается неопределенным. Развитие может пойти в одном из нескольких направлений, что чаше всего определяется каким-нибудь незначительным фактором. Достаточно лишь небольшого энергетического воздействия, так называемого «укола», чтобы система перестроилась и возник новый уровень организации. В современной постнеклассической картине мира
125

анализ общественных структур предполагает исследование открытых нелинейных систем, в которых велика роль исходных условий, входящих в них индивидов, локальных изменений и случайных факторов. В. Степин считает, что «постнеклассическая наука расширяет поле рефлексии над деятельностью, в рамках которой изучаются объекты. Она учитывает соотнесенность характеристик получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ее ценностно-целевыми структурами»"'. Следовательно, включенность ценностно-целевых структур становится новым императивом постнеклассики.
Самым сильным методологическим тезисом постнеклассики является утверждение о возможности перескока с одной траектории на другую и утрате системной памяти. В многомерной модели взаимодействий, где участвуют не две, а больше сторон, возникает так называемое турбулентное пространство. В нем вектора направленности одних силовых линий, сталкиваясь с устремлениями других и видоизменяясь под натиском третьих, в общем потоке взаимодействий напрочь перечеркивают логику развития, с устоявшимся порядком зависимости настоящего от прошлого и будущего от настоящего. Система забывает свои прошлые состояния, действует спонтанно и непредсказуемо. Прошлое никак не определяет настоящее, а настоящее не распространяет свое влияние на будущее. О подобной ситуации говорят: «Произошла потеря системной памяти».
Другим не менее значимым положением является нарушение принципа когерентности и возникновение ситуации, когда малым, локальным, второстепенным причинам соответствуют глобальные по размаху и энергетической емкости следствия. Это делает будущее принципиально неопределенным и открытым для новообразований. В перспектива эволю-ционирования таких систем допустимы многочисленные комбинации последующего развития, а в критических точках направленных изменений возможен эффект ответвлений. Поэтому наиболее пригодной для описания поведения подобных систем оказывается древовидная ветвящаяся графика. Это ведет к устранению из современной постнеклассической картины мира ориентации на линейную однозначность и тотальную предзадан-ность сюжетов последующего развития, выявляя онтологический статус неопределенности как атрибутивной характеристики бытия4.
В постнеклассической методологии очень популярны такие понятия, как бифуркация, флуктуация, хаосомность, диссипация, странные аттракторы, нелинейность. Они наделяются категориальным статусом и используются для объяснения поведения всех типов систем: доорганизми-ческих, организмических, социальных, деятельностных, этнических, духовных и пр.
В условиях, далеких от равновесия, действуют бифуркационные механизмы. Они предполагают наличие точек раздвоения и неединственность продолжения развития. Результаты их действия труднопредсказуемы. По мнению И. Пригожина, бифуркационные процессы свидетельствуют об усложнении системы; Н. Моисеев утверждает, что «каждое состояние социальной системы является бифуркационным»5.
126

Флуктуации в общем случае означают возмущения и подраз на два больших класса: класс флуктуации, создаваемых внешней средой, и класс флуктуации, воспроизводимых самой системой. Возможны случаи, когда флуктуации будут столь сильны, что овладеют системой полностью, придав ей свои колебания, и по сути изменят режим ее существования. Они выведут систему из свойственного ей «типа порядка», но обязательно ли к хаосу или к упорядоченности иного уровня — это вопрос особый.
Система, по которой рассеиваются возмущения, называется диссипа-тивной. По существу, это характеристика поведения системы при флукту-ациях, которые охватили ее полностью. Основное свойство диссипатив-ной системы— необычайная чувствительность к всевозможным воздействиям и в связи с этим чрезвычайная неравновесность. Ученые выделяют такую структуру, как аттракторы — притягивающие множества, образующие собой центры, к которым тяготеют элементы. К примеру, когда скапливается большая толпа народа, то отдельный человек, двигающийся в собственном направлении, не в состоянии пройти мимо, не отреагировав на нее. Изгиб его траектории осуществится в сторону образовавшейся массы. В обыденной жизни это часто называют любопытством. В теории самоорганизации подобный процесс получил название «сползание в точку скопления». Аттракторы стягивают и концентрируют вокруг себя стохастические элементы, тем самым структурируя среду и выступая участниками созидания порядка.
В постнеклассической картине мира упорядоченность, структурность, равно как и хаосомность, стохастичность, признаны объективными, универсальными характеристиками действительности. Они обнаруживают себя на всех структурных уровнях развития. Проблема иррегулярного поведения неравновесных систем находится в центре внимания многих научных дисциплин и прежде всего синергетики— теории самоорганизации, сделавшей своим предметом выявление наиболее общих закономерностей спонтанного структурогенеза.
Понятие синергетики получило широкое распространение в современных научных дискуссиях и исследованиях последних десятилетий в области философии науки и методологии. Сам термин имеет древнегреческое происхождение и означает содействие, соучастие или содействующий, помогающий, Следы его употребления можно найти еще в исихазме — мистическом течении Византии. Наиболее часто он употребляется в контексте научных исследований в значении «согласованное действие, непрерывное сотрудничество, совместное использование».
1973 г. — год выступления Г. Хакена на первой конференции, посвященной проблемам самоорганизации, — положил начало новой дисциплине и считается годом рождения синергетики. Г. Хакен, творец синергетики, обратил внимание на то, что корпоративные явления наблюдаются в самых разнообразных системах, будь то астрофизические явления, фазовые переходы, гидродинамические неустойчивости, образование циклонов в атмосфере, динамика популяций и даже явления моды. В своей классической работе «Синергетика» он отмечал, что во многих дисцип-
127

линах, от астрофизики до социологии, мы часто наблюдаем, как кооперация отдельных частей системы приводит к образованию макроскопических структур или функций. Синергетика в ее нынешнем состоянии фокусирует внимание на таких ситуациях, в которых структуры или функции систем переживают драматические изменения на уровне макромасштабов. В частности, синергетику особо интересует вопрос о том, как именно подсистемы или части производят изменения, всецело обусловленные процессами самоорганизации. Парадоксальным казалось то, что при переходе от неупорядоченного состояния к состоянию порядка все эти системы ведут себя схожим образом.
Хакен объясняет, почему он назвал новую дисциплину синергетикой следующим образом. Во-первых, в ней «исследуется совместное действие многих подсистем... в результате которого на макроскопическом уровне возникает структура и соответствующее функционирование»6. Во-вторых, она кооперирует усилия различных научных дисциплин для нахождения общих принципов самоорганизации систем. В 1982г. на конференции по синергетике, проходившей в нашей стране, были выделены конкретные приоритеты новой науки. Г. Хакен подчеркнул, что в связи с кризисом узкоспециализированных областей знания информацию необходимо сжать до небольшого числа законов, концепций или идей, а синергетику можно рассматривать как одну из подобных попыток. По мнению ученого, существуют одни и те же принципы самоорганизации различных по своей природе систем, от электронов до людей, а значит речь должна вестись об общих детерминантах природных и социальных процессов, на нахождение которых и направлена синергетика.
Таким образом, синергетика оказалась весьма продуктивной научной концепцией. Ее предметом выступили процессы самоорганизации — спонтанного струкгурогенеза. Она включила в себя новые приоритеты современной картины мира: концепцию нестабильного неравновесного мира, феномен неопределенности и многоальтернативности развития, идею возникновения порядка из хаоса.
Попытки осмысления понятий порядка и хаоса, создания теории направленного беспорядка опираются на обширные классификации и типологии хаоса. Последний может быть простым, сложным, детерминированным, перемежаемым, узкополосным, крупномасштабным, динамичным и т.д. Самый простой вид хаоса — «маломерный» — встречается в науке и технике и поддается описанию с помощью детерминированных систем. Он отличается сложным временным, но весьма простым пространственным поведением. «Многомерный» хаос сопровождает нерегулярное поведение нелинейных сред. В турбулентном режиме сложными, не поддающимися координации будут и временные, и пространственные параметры. Под понятием «детерминированный хаос» подразумевают поведение нелинейных систем, которое описывается уравнениями без стохастических источников, с регулярными начальными и граничными условиями.
Можно выявить ряд причин и обстоятельств, в результате которых происходит потеря устойчивости и переход к хаосу: это шумы, внешние помехи, возмущающие факторы. Источник хаосомности иногда связывают с
128

наличием многообразия степеней свободы, что может привести к реализации абсолютно случайных последовательностей. К обстоятельствам, обусловливающим хаосогенность, относится принципиальная неустойчивость движения, когда два близких состояния могут порождать различные траектории развития, чутко реагируя на стохастику внешних воздействий.
Современный уровень исследований приводит к существенным дополнениям традиционных взглядов на процессы хаотизации. В постнек-лассическую картину мира хаос вошел не как источник деструкции, а как состояние, производное от первичной неустойчивости материальных взаимодействий, которое может явиться причиной спонтанного структурогенеза. В свете последних теоретических разработок хаос предстает не просто как бесформенная масса, но как сверхсложнооргани-зованная последовательность, логика которой представляет значительный интерес. Ученые вплотную подошли к разработке теории направленного беспорядка, определяя хаос как нерегулярное движение с непериодически повторяющимися, неустойчивыми траекториями, где для корреляции пространственных и временных параметров характерно случайное распределение7.
Оправданная в человекоразмерном бытии с о ц и о л о -г и з а ц и я категорий порядка и хаоса имеет своим следствием негативное отношение к хаотическим структурам и полное принятие упорядоченных. Тем самым наиболее наглядно демонстрируется двойственная (антропологично-дезантопологичная) ориентация современной философии. Научно-теоретическое сознание делает шаг к конструктивному пониманию роли и значимости процессов хаотизации в современной синергетической парадигме. Социальная практика осуществляет экспансию против хаосомности, неопределенности, сопровождая их сугубо негативными оценочными формулами, стремясь вытолкнуть за пределы методологического анализа. Последнее выражается в торжестве рационалистических утопий и тоталитарных режимов, желающих установить «полный порядок» и поддерживать его с «железной необходимостью».
Между тем истолкование спонтанности развития в деструктивных терминах «произвола» и «хаоса» вступает в конфликт не только с выкладками современного естественнонаучного и философско-методологическо-го анализа, признающего хаос наряду с упорядоченностью универсальной характеристикой материи. Оно идет вразрез с древнейшей историко-философской традицией, в которой, начиная от Гесиода, хаос мыслится как все собой обнимающее и порождающее начало. В интуициях античного мировосприятия безвидный и непостижимый хаос наделен формооб-разующей силой и означает «зев», «зияние», первичное бесформенное состояние материи и первопотенцию мира, которая, разверзаясь, изрыгает из себя ряды животворно оформленных сущностей.
Спустя более чем двадцать веков такое, античное мирочувствование отразилось в выводах ученых: Дж. Глейк в работе «Хаос: создавая новую науку» заметит, что открытие динамического хаоса — это, по сути дела, открытие новых видов движения, столь же фундаментальное по своему характеру, как и открытие физикой элементарных частиц, кварков и глю-
129

онов в качестве новых элементов материи. Наука о хаосе — это наука о процессах, а не о состояниях, о становлении, а не о бытии.
В этой связи постнеклассическая методология сталкивается с необходимостью решения двоякого рода проблем. Во-первых, конструктивное приращение знаний в так называемой «теории направленного беспорядка» связано с изучением специфики и типов взаимосвязи процессов структурирования и хаотизации. Предположительно они репрезентируются не только схемой циклов, но ис учетом отношений б и н а р -нести и дополнительности. Фундаментальное взаимодействие порядка и хаоса, отраженное бинарной структурой, проявляется в сосуществовании и противоборстве двух стихий. В отличие от цикличности, предполагающей смену состояний и отрицание по типу снятия или деструкции, бинарная оппозиция сопряжена с множественностью результативных эффектов: 'от взаимополагания по типу отрицания, трансформации с сохранением исходной основы (скажем, больше порядка или больше хаоса) до разворачивания того же противостояния на новой основе (например, времена другие, а порядки или пороки все те же). Отношение дополнительности предполагает вторжение неструктурированных сил и осколочных образований в организованное целое. Здесь наблюдаются вовлеченность в целостность несвойственных ей чужеродных элементов, вкрапления в устоявшуюся систему компонентов побочных структур, зачастую без инновационных приращений и изменения степени сложности.
Вместе с тем, несмотря на существенные достижения современных наук в построении научной картины мира, не умолкают голоса скептиков, указывающих, что на рубеже третьего тысячелетия науке так и не удалось достаточным образом объяснить гравитацию, возникновение жизни, появление сознания, создать единую теорию поля и найти удовлетворительное обоснование той массе парапсихологических или биоэнерго-информационных взаимодействий, которые сейчас уже не объявляются фикцией и чепухой. Выяснилось, что объяснить появление жизни и разума случайным сочетанием событий, взаимодействий и элементов невозможно, такую гипотезу запрещает и теория вероятностей. Не хватает степени перебора вариантов и периода существования Земли.
Поскольку релятивистская концепция Вселенной подразумевала поначалу всю мыслимую материальную Вселенную, то идея ее «начала» вела, казалось, к полному перевороту и отрицанию идеи бесконечности. Утверждения космологов-релятивистов о единственности и всеохватности нашей расширяющейся Вселенной — Метагалактики — напоминало многократно повторяемые в прошлом заявления о единственности Земли, со светилами вокруг нее, единственности Солнечной системы или Галактики... На самом деле космологические модели Вселенной хотя и строились с целью объяснения мира в целом, объясняли лишь некоторый его фрагмент, описывали локальную область универсума. Космологические представления относительно конечности-бесконечности пространства и времени, проинтерпретированные как относящиеся к данной локальной области и не распространяющиеся на все мировое пространство и время, идею бесконечности не опровергали.
130

Современный этап развития космологии характеризуется приоритетами релятивистской космологии, которая не претендует на законченное описание мира в целом, но исследует конечное и бесконечное применительно к нашей Вселенной со стороны ее физико-пространственной структуры. У истоков релятивистской космологии стоят А. Эйнштейн и А. Фридман.
Через год после создания Общей теории относительности (ОТН) в 1916г., Эйнштейн построил первую релятивистскую модель Вселенной, исходя из следующих предположений:
1.  Вещество и излучение распределено во Вселенной в целом равномерно. Отсюда следует, что пространство Вселенной однородно и изотропно. Хотя вблизи массивных объектов геометрия пространства-времени изменяется, это изменение — лишь незначительное отклонение от однородного изотропного пространства Вселенной, обладающего постоянной кривизной.
2.  Вселенная стационарна, неизменна во времени. В связи с этим геометрия пространства не может иметь эволюции. Мир Эйнштейна обычно называют «цилиндрическим», поскольку его можно представить в виде бесконечно протяженного четырехмерного цилиндра. Вдоль образующей цилиндра простирается ось времени, которая неограниченно направлена как в прошлое, так и в будущее. Сечение цилиндра дает пространство. В данной модели это трехмерное сферическое пространство с постоянной положительной кривизной. Оно имеет конечный объем. Это не следует понимать так, что имеется какой-то «край света», за которым ничего не существует. Просто пространство, выражаясь фигурально, «замыкается само на себя», благодаря чему в нем можно бесконечно кружить, никогда не наталкиваясь на преграду.
Однако «цилиндрический мир» Эйнштейна уже в прошлом. Его попытки построить стационарную модель Вселенной в настоящее время рассматриваются как дань традиционным представлениям о неизменном существовании Вселенной в вечности. Необходимо обратить внимание и на тот факт, что стационарная модель Вселенной получена Эйнштейном на основании специального допущения.
Более современное решение этой космологической проблемы было дано советским математиком А. Фридманом и развито бельгийским космологом М. Леметром. Фридман отказался от предположения о стационарности мира, сохранив постулат о его однородности и изотропности. При этом стали возможны три решения:
1.  Если плотность вещества и излучения во Вселенной равна некоторой критической величине, то пространство является евклидовым, т.е. обладает нулевой кривизной, и мир бесконечен.
2.  Если плотность меньше критической, то пространство Вселенной описывается геометрией Лобачевского, оно обладает отрицательной кривизной и бесконечным объемом, открыто и выглядит как седловина.
131

3. Если же плотность вещества во Вселенной больше критической, то пространство имеет положительную кривизну, оно безгранично, но объем его конечен. Мир оказывается замкнут и конечен. Он описывается геометрией Римана.
Мнения ученых расходятся. Одни приняли гипотезу бесконечно расширяющейся Вселенной и считают, что, согласно концепции «Большого взрыва», около 17—20 млрд лет назад Вселенная была сконцентрирована в ничтожно малом объеме в сверхплотном сингулярном состоянии. Произошедший «Большой взрыв» положил начало расширению Вселенной, в процессе которого плотность вещества изменялась, кривизна пространства разглаживалась. Другие считают, что на смену расширению вновь придет сжатие и весь процесс повторится. На этом основании выдвигается гипотеза пульсирующей Вселенной, в которой приблизительно каждые 100 млрд лет все начинается с «Большого взрыва».
Вопрос о том, будет ли Вселенная расширяться или начнется процесс сжатия, остается открытым. Хотя явление «красного смещения» в настоящее время является общепризнанным фактом, свидетельствующим об удалении источника излучения, т.е. о том, что галактики «разлетаются» со скоростями, примерно пропорциональными расстоянию до них. Так называемое красное смещение, т.е. смещение спектральных линий излучения внегалактических туманностей к красному концу спектра, открыл В.М. Слайфер в 1912 г. Спустя некоторое время (в 1929 г.) Эдвин Хаббл установил закон, согласно которому чем дальше от наблюдателя находится туманность, тем больше величина «красного смещения», тем больше скорость, с которой она удаляется от него. И на больших расстояниях скорости галактик достигают гигантских значений. Тем не менее существует теоретическая возможность того, что наряду с расширением можно предположить модель сжимающейся Вселенной или даже пульсирующей Вселенной, в которой конечная в пространстве, но бесконечная во времени Вселенная попеременно то расширяется, то сжимается.
В одной из наиболее поражающих воображение гипотез предполагается, что в результате «начального взрыва» в гравитационном сверхпространстве из сингулярного состояния возникла не одна наша Метагалактика, а множество метагалактик. Каждая из них может иметь самые разнообразные значения всех физических параметров: пространство особой топологии (локально открытое или локально замкнутое с разным количеством измерений) и свое космологическое время (возможно, неодномерное)8. В современных концепциях «множественных миров» рисуется удивительная картина Вселенной. И это согласуется с современными взглядами, согласно которым пространственно-временную бесконечность материального мира следует понимать не в смысле их метрической бесконечности, а как неисчерпаемое разнообразие пространственно-временных структур материи.
ЛИТЕРА ТУРА
1   Тимофеев-Ресовский Н.В. Генетика, эволюция и теоретическая биология // Природа. 1989. № 9. С. 62-63.
132

2   См.: Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.
3   Степин В. Становление норм и идеалов постнеклассической науки // Проблемы методологии постнеклассической науки. М., 1992. С. 15.
4  Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д, 1994. С. 76-82.
5   Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера, М., 1990. С. 78.
6  Хакен Г. Синергетика. М., 1980. С. 15.
7   См.: Идея гармонии в научной картине мира. Киев, 1989.
8  Диалектика материального мира. Л., 1985. С. 298.

Тема 13. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ НАУЧНАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ СИНОНИМОМ МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ?

Европейская цивилизация — рациональная цивилизация. Различные модели рациональности. — Неклассический и постнеклассический образ рациональности. — Безбрежность «новой» рациональности. — «Открытая» и «закрытая» рациональность. — Чем ограничена рациональность?— Рациональность е структуре сознания. — Функции рациональности.

За европейской цивилизацией изначально закрепилось значение рациональной цивилизации. Ей присущ дух разумного и рассудочного подхода к действительности, практическо-прагматического нахождения способов решения проблем. Разум, рассудок, логос (понятый и как слово, и как закономерность) — вот видимые невооруженным глазом составляющие рациональности. Но разум может оказаться «не чистым» (в отличие от «чистого» разума). Рассудок может подсказывать то, что не будет рациональным по большому счету, а логос-слово вдруг станет воспевать Бога, чувства и любовь. И куда же улетучится, испарится рациональность? Где она? Есть чувства, Бог, любовь, а рациональности как и не бывало. Рациональность оказывается запредельным, трансцендентным понятием. И если в мире есть зло, то насколько рационален божественный проект создания лучшего из миров?
Получается, что рациональность легче опровергнуть, нежели обосновать, и вера в имманентную миру рациональность обладает всеми достоинствами и недостатками собственно веры. «Верую, ибо абсурдно»... Ведь не случайно русский философ Иван Одоевский утверждал, что хотя рационализм нас подвел к вратам Истины, но не ему будет суждено их открыть.
Но если пропустить все шаги, связанные с поиском самодостаточного обоснования рациональности, и начать (что весьма распространено) с элементарного представления о ней, тогда с рациональностью в первую очередь следует связать образ мыслей и действий, обладающий априорной (и откуда только такой берется?) разумностью, целесообразностью, ясностью, отчетливостью. Рационалист хочет видеть мир законосообразным, и он представляется таковым. А когда по прикидкам современной науки оказывается, что пасущаяся на лугу корова — это в первую очередь
133

бешедая пляска электронов, обладающих парадоксальными эффектами взаимодействий на микроуровне, и лишь потом корова, в каких же судорогах бьется рациональность обывателя! Таким образом, рациональность — это Острейшая проблема менталитета и мировосприятия, не теряющая свою остроту тема для многочисленных споров и дискуссий.
Современные ученые, размышляя о специфике развития науки, подчеркивают, что она прежде всего отличается своей рациональностью, представляет собой развертывание рационального способа освоения мира. Можно встретить и более громкие суждения типа: наука шаг за шагом создает когнитивно-методологическую систему рациональности. При этом объем понятия рациональности, оставаясь не вполне выясненным, заставляет задавать очередной вопрос: а как это следует понимать? В поисках ответа достаточно эффективными оказывались определения, которые претендовали на раскрытие сложных научных проблем с точки зрения здравого смысла. С этих позиций рациональность — это прежде всего определенный способ вписывания человека в мир. Человек может соотноситься с миром посредством любви к природе, к Богу, к жизни. Рациональность — это такое вписывание в мир, которое опосредовано предварительной работой в мыслительном, идеальном плане и связано с пользой, надежностью, целесообразностью и общезначимостью. Следовательно, если вы рационалист, то вы предваряете все свои действия их апробацией в мыслительном, идеальном плане. Вы сначала трансформируете реальную ситуацию в идеальный объект, производите различного рода эксперименты и прикидки и лишь затем, получив удовлетворительную схему деятельности, действуете. Однако это в идеале. Вряд ли самый жесткий рационалист насилует себя такой непосильной мыслительной работой. Едва ли он всегда выступает как честный аналитик, препарирующий ситуацию до мельчайших ее деталей. И как быть с тем, что рационалист должен владеть всем необходимым арсеналом такой мыслительной препарации, грамотно и осознанно им пользоваться. Он должен уметь быть рационалистом.
Бесспорно, что рациональность предстает как наиболее адекватное средство проникновения на теоретический уровень исследования, где за шелухой явлений, видимости и кажимости исследователь пытается распознать сущность, основу, причину и закономерность данного феномена. Рациональность — это своеобразный код проникновения в теоретический мир, где мышление находит идентичные способы распознавания скрытых связей и взаимодействий. Но как провести грань, как отличить уровень научной работы с теоретическими идеальными объектами от неудержимого фантазирования и разгулявшегося воображения. Последние вряд ли могут быть отнесены по ведомству рациональных. Интуиция, воображение, фантазия всегда считались внерациональными способами постижения мира. Получается, что рациональным может быть не любое мысленное конструирование идеальных объектов, не любое создание идеальных миров, но лишь то, которые отвечает каким-то параметрам, критериям, требованиям.
Из тезиса И. Канта о том, что законы чистого разума имеют абсолютную общезначимость, следует, что всякое вообразимое существо, пусть
134

это будет даже ангел, если оно претендует на рациональность, должно подчиняться одним и тем же законам мышления. Тогда рациональность, как и утверждают словари и справочники, означает способность мыслить и действовать на основе разумных норм, а в широком смысле — соответствие деятельности разумным правилам. Красивое утверждение, что клавиатура, организованная категориями и формами интуиции, способна к созданию не одного-единственного мотива, а многочисленных мелодий и разнообразных вариаций, совершенно справедливо. Но оно образно свидетельствует о многочисленных трансформациях рациональности (будет много мелодий разных стилей) даже в рамках ее понимания как абсолютной общезначимости. И в этом случае исходная и удобная модель понимания рациональности как общезначимости оказывается всего лишь рабочей гипотезой.
Различные модели рациональности. Современные методологи, фиксируя различные типы рациональности: закрытую, открытую, универсальную, специальную, мягкую, сверхрациональность и пр., а также особенности социальной и коммуникативной, институциональной рациональности1, склонились к принятию полисемантизма, многозначности понятия «рациональность». Ее смысл может быть сведен:
1) к сферам природной упорядоченности, отраженной в разуме;
2) способам концептуально-дискурсивного понимания мира;
3) совокупности норм и методов научного исследования и деятельности.
Именно последнее, как очевидно, и приводит к возможности отождествления рациональности и методологии науки. И здесь рассуждения достаточно просты. По мнению Н. Моисеева, «реальность (точнее — восприятие человеком окружающего, которое его сознание воспринимает как данность) порождала рациональные схемы. Они, в свою очередь, рождали методы, формировали методологию. Последняя становилась инструментом, позволявшим рисовать картину мира — Вселенной (универсум) — рациональным образом»2. В. Швырев в статье «Рациональность в современной культуре» фиксирует «концептуальный кризис в интерпретации понятия «рациональность», который обнаруживается в современных дискуссиях по этой проблеме и связан с конкретной исторической формой рациональности, а именно с тем классическим представлением о рациональности, которое восходит к эпохе Нового времени и Просвещения. Современный кризис рациональности — это, конечно, кризис классического представления о рациональности», — отмечает автор^. Он обусловлен потерей ясных и четких идейнд-кониептуальных ориентиров, которыми характеризовалось классическое сознание вообще. Сквозь призму классической рациональности мир представал как законосообразный, структурно-организованный, упорядоченный, саморазвивающийся.
В современной философий науки научная рациональность рассматривается как высший и наиболее аутентичный требованиям законосообразности тип сознания и мышления, образец для всех сфер духовной культуры. Рациональность отождествляется с целесообразностью. Рациональный способ вписывания человека в мир опосредован работой в идеальном плане.
135

Рациональность ответственна за специальные процедуры трансформации реальных объектов в идеальные, существующие только в мысли.
Говоря об открытии рациональности, имеют в виду способность мышления работать с идеальными объектами, способность слова отражать мир разумно-понятийно. В этом смысле открытие рациональности приписывают античности. Но если деятельность по конструированию идеальных объектов может уходить в бескрайние полеты фантазии, то научная рациональность, т.е. мысленное конструирование идеальных объектов, которое признает наука, ограничивает данную свободу мысли. Ей нужны знания, пригодные для практического использования, а следовательно, она признает лишь те идеальные объекты и процедуры, которые непосредственно или опосредованно, актуально либо потенциально сопряжены с практической значимостью для жизнедеятельности людей.
С одной стороны, научную рациональность связывают с историей развития науки и естествознания, с совершенствованием систем познания и с методологией. В этом отождествлении рациональность словно «покрывается» логико-методологическими стандартами. С другой стороны, рациональность оказывается синонимичной разумности, истинности. И здесь на первый план выдвигаются проблемы выяснения критериев, оснований и обоснований истинного знания, совершенствования языка познания. По мнению Б.С. Грязнова, рациональная система научного знания должна быть, во-первых, гомогенной, во-вторых, замкнутой и, наконец, в-третьих, представлять собой причинно-следственную структуру4.
Рациональность также понимается как присущее субъекту универсальное средство организации деятельности. По М. Веберу, рациональность — это точный расчет адекватных средств для данной цели. По Л. Витгенштейну — наилучшая адаптированнрсть к обстоятельствам. По Ст. Тулми-ну — логическая обоснованность правил деятельности5. Канадский философ У. Дрей рациональным называет всякое объяснение, которое стремится установить связь между убеждениями, мотивами и поступками человека6.
А. Никифоров обращает внимание на то, что рациональность можно рассматривать трояко: как соответствие «законам разума», как «целесообразность» и как цель науки7. В первом случае ядром понятия рациональности станут законы логики. Когда методологи размышляют о рациональности, то они имеют в виду прежде всего научную или логико-методологическую рациональность. Но когда рациональность сводится к совокупности правил, то исторический науковедческий анализ начинает нашептывать о тех многочисленных коллизиях, когда то или иное методологическое правило нарушалось, а учёный при этом имел реальные научные приращения. Таким образом, единого универсального понимания рациональности отыскать невозможно. Эту идею подчеркивают методологи, отмечая, что существуют различные модели рациональности, а следовательно, различные модели методологии:
1) индуктивистская (Карнап,Хессе);
2) дедуктивистская (Гемпель, Поппер);
3) эволюционистская;
136

4) сетчатая (Лаудан);
5) реалистическая (Ньютон-Смит).
Можно добавить также и парадигмальную модель, и модель, основанную на принятии принципа критического рационализма, и модель, упирающуюся, как в свое ядро, в научно-исследовательскую программу, и модель тематического анализа науки. Все названные модели предполагают, что те или иные их представители осуществляют рациональную реконструкцию реальной истории науки, подгоняя ее под уже принятый алгоритм, и получают тем самым единую линию развития науки. Подобную ситуацию Лакатос иллюстрирует следующем образом: «Так, внутренняя история для'индуктивизма состоит в признанных открытий несомненных фактов и-так называемых индуктивных обобщений. Внутренняя история для конвенциализма складывается из фактуальных открытий создания классифицирующих систем и их замены более простыми системами. Внутренняя история для фальсификационизма характеризуется обилием смелых предположений, теоретических улучшений, имеющих всегда большее содержание, чем их предшественники, и прежде всего — наличием триумфальных негативных решающих экспериментов. И наконец, методология исследовательских программ говорит о длительном теоретическом и эмпирическом соперничестве главных исследовательских программ, прогрессивных и регрессивных сдвигах проблем и постепенно выявляющейся победе одной программы над другой»8. Если признать, что наука развивается сразу несколькими способами и одна модель накладывается на другую, а не становится за ней в очередь и тем более не вытесняет свою соперницу, тогда мы либо вновь упремся в тупиковый вопрос: как возможно развитие науки, либо, махнув рукой, согласимся с выводом П. Фейерабенда — «Anything goes»! («Допустимо все!»).
Как видим, связь научной рациональности и реальной истории развития науки не так уж и проста. В истоках эвристичности, столь необходимой для открытия нового, рационального меньше, чем внерациональ-ного, нерационального и иррационального. Рационализм так и не нашел адекватного объяснения акту творчества. Глубинные слои человеческого Я не чувствуют себя подчиненными разуму, в их клокочущей стихии бессознательного слиты и чувства, и инстинкты, и эмоции.
Неклассический и постнсклассический образ научной рациональности. Неклассическая научная рациональность «берется» учитывать соотношение природы объекта со средствами и методами исследования. Уже не исключение всех помех со стороны сопутствующих факторов и средств познания, а уточнение их роли и влияния становится важным условием в деле достижения истины.
Всем формам рационального сознания присущ пафос максимального внимания к реальности. Если с точки зрения классической картины мира предметность рациональности— это прежде всего предметность объекта, данного субъекту в виде завершенной, ставшей действительности, то предметность неклассической рациональности — пластическое, динамическое отношение человека к реальности, в которой имеет место его активность. В первом случае мы имеем предметность Бытия, во втором — Становления.
137

Пост неклассический образ рациональности показывает, что понятие рациональности шире понятия рациональности науки, так как включает в себя не только логико-методологические стандарты, но еще и анализ целерациональных действий и поведения человека. В самой философии науки возникшая идея плюрализма растворяет рациональность в технологиях частных парадигм. И, как выразилась П. Гай-денко, на месте одного разума возникло много типов рациональности9. По мнению В. Поруса, постнеклассический этап развития рациональности характеризуется соотнесенностью знания не только со средствами познания, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности10.
Новый постнеклассический тип рациональности включает в себя новые ориентации: нелинейность, необратимость, неравновесность, хао-сомность и другие свойства реальности, которые до сих пор неуверенно признавались в качестве равноправных членов концептуального анализа. Эти методологические ориентации могут быть названы и новыми императивами века.
Безбрежность новой рациональности. Отказ от монологизма и признание множества конкурирующих подходов, подтверждающих полифундаментализм, инверсионность, принципиальную открытость систем, ветвящуюся графику их описания, сопровождается опровержением принципов редукционизма, элементаризма, линейности. Все это делает современную научную рациональность безбрежной и ветвящейся, как крона мощного дерева. В новый, расширенный объем понятия «рациональность» включена интуиция, неопределенность, эвристика и другие, нетрадиционные для классического рационализма, прагматические характеристики, например польза, удобство, эффективность. В новой рациональности расширяется объектная сфера за счет включений в нее систем типа: «искусственный интеллект», «виртуальная реальность», «киборг отношений», которые сами являются порождениями научно-технического прогресса. Такое радикальное расширение объектной сферы, на взгляд В. Поруса, идет параллельно с его радикальным «очеловечиванием». И человек входит в картину мира не просто как активный ее участник, а как систе-мообразующий принцип. Это говорит о том, что мышление человека с его целями, ценностными орйентациями несет в себе характеристики, которые сливаются с предметным содержанием объекта. Поэтому пост-неклассическое понимание рациональности подразумевает единство субъективности и объективности. Сюда же проникает и социокультурное содержание. Категории субъекта и объекта образуют систему, элементы которой приобретают смысл только во взаимной зависимости друг от друга и от системы в целом. В этой системе можно увидеть и провозглашаемый еще с древности идеал духовного единства человека и мира.
«При неклассическом понимании предмета рациональности (как осознания специфики пребывания субъекта в открытых проблемных ситуациях, как необходимости саморазвития субъекта во взаимодействии с внешним миром и иными сознаниями)... свобода оказывается осознанной необходимостью, но не необходимостью объектной детерминации, а необходимостью творческого акта раскрытия новых горизонтов мироотно-
138

шения, прорыва в новые слои Бытия», — подчеркивает исследователь данной проблемы В. Швырев".
В прежней парадигме прогноз внутреннего и внешнего состава события основывался на допущении о «замкнутых» системах. Обстоятельства, фиксирующие принципиально «незамкнутые» ситуации, в которых подсчет альтернатив затруднен в силу их бесконечного множества, из виду упускались. Этот широко распространенный прием логической рационализации, направленный на погашение неопределенности, вступал в конфликт с реалиями бытия. Мир состоит из совершенно открытых, незамкнутых систем! В любом из событий имеется совокупность более мелких его компонентов, часть которых готовит одни результаты, а другая предполагает иные. В «незамкнутых» системах невозможен линейный пересчет всех составляющих целостного события, которые дробятся, изменяются и порождаются в самом процессе взаимодействий. Это служит основанием для появления побочных продуктов, неожиданных, непредсказуемых эффектов. Расхождение целей и результатов — довольно частый, повсеместно встречающийся процесс. Конечный результат гетерономен, в нем сопрягаются по меньшей мере три напластования: содержание первоначально поставленной цели, побочный продукт взаимодействий и непреднамеренные последствия целесообразной деятельности. Они свидетельствуют о многомерных проявлениях природной и социальной стохастики. Признание мнргофакторной детерминации, нелинейной тактики соотнесения альтернатив — визитка новой, сугубо рациональной стратегии научного поиска.
Современный ученый должен быть готов к фиксации и анализу результатов, рожденных вне и помимо его сознательного целеполагания, в том числе и к тому, что последние могут оказаться гораздо богаче, чем исходная цель. Незапланированное целеполаганием, непреднамеренным образом вторгшееся в результат бытие раскрывает мир незаинтересовано универсально. Вычлененный в качестве предмета изучения фрагмент бытия на самом деле не является изолированной абстракцией. Сетью взаимодействий, токами разнонаправленных тенденций и сил он связан с бесконечной динамикой мира. Главные и побочные, центральные и периферийные, магистральные и тупиковые направления развития, имея свои ниши, сосуществуют в постоянном неравновесном взаимодействии.
Возможны ситуации, когда развивающееся явление не несет в себе в готовом виде формы будущих состояний, а получает их извне как побочный продукт взаимодействий, происходящих за рамками самого явления или по крайней мере на периферии данных рамок. И если ранее наука могла позволить себе отсекать подобные боковые ветви, казавшиеся несущественными, то сейчас это непозволительная роскошь.
Оказывается, вообще непросто определить, что значит «не важно» или «неинтересно» в науке, а следовательно, весьма трудно очертить грань рационального и уж совсем невозможно существовать в условиях «строгой рациональности». Возникая на периферии связей и отношений, на фоне перекрещивания многообразных цепей причинения в сети всеобщего взаимодействия (в том числе и под влиянием факторов, которые не-
139

значительным образом проявили себя в прошлом), побочные случайные продукты и события могут выступить в качестве источника новообразования и быть даже более существенными, чем первоначально поставленная цель. Они свидетельствуют о неистребимом стремлении бытия к осуществлению всех своих потенций. Здесь происходит своеобразное уравнивание Возможностей, когда все, что имеет место быть, заявляет о себе и требует признанного существования.
Новые реалии убеждают в произошедшем изменении парадигмы философии науки, задают новый способ видения универсума и входят весомыми составляющими в современную постнеклассическую картину мира.
«Открытая» и «закрытая» рациональность. В рассуждениях о рациональности всегда содержались предположения о различиях в ее степени. Одно суждение или действие оказывается рациональным в большей степени, другое в меньшей. Указание же на степень всегда предполагало соответствие реального и должного — того, как что-то делается или мыслится, тому, как это должно делаться или мыслиться. Однако при таком подходе мы оказывались в порочном кругу тавтологии. Мыслящий разум руководит тем, что мыслится и делается, и он же задает нормы, стандарты и правила того, как должно мыслиться и делаться. Так почему же нечто более рационально, а нечто менее? От чего это зависит? Получается, что, если бы рациональность зависела только от разума, а разум бы правил миром, она не сталкивалась бы со своим иным, что ею не является. Отсюда возникает необходимость вывести рациональность за пределы разума и связать с чем-то внешним (например, с извечной закономерностью и упорядоченностью природы), объявив рациональным все то, что отвечает идеям упорядоченности и закономерности. Но когда заявят о себе статистические закономерности, которые выпустят на широкую арену современной науки вероятность, случайность и хаос как апериодическое, лишенное регулярности движение и развитие, тогда рациональности как упорядоченности вновь придется сбрасывать свой классический покров.
Рациональности также приписывается некая изначальная активность, понимаемая так, что действительное мышление во многом способно инициировать ту или иную деятельность, представить ее как необходимую, нужную для преобразований. Однако рационализм обвиняют и в бессилии, имея в виду воцарение в современном обществе абсурда, инстинктов насилия и агрессии, создание новых, противных разуму видов оружия. Жажда власти и жажда потребительства оказывается сильнее разума.
Ключевой идеей структурности рациональности является замечание о том, что усиление рациональности означает ее максимальное приближение к классическому идеалу и эталону рационального, понимаемого как торжество разума. Остается только выяснить, насколько универсален рационализм и нет ли у него более сильного конкурента-партнера. На помощь вновь придется призвать вспомогательные разъяснения. Первое из них резонно указывает на «открытый» и «закрытый» типы рациональности.
Достаточно эвристичная идея открытой рациональности отражает очевидный факт постоянного совершенствования аппарата анализа, спосо-
140

бов объяснения и обоснования, сам процесс бесконечного поиска истины. Но наиболее часто и наглядно идея рациональности как рефлексивного контроля и объективирующего моделирования реализуется в режиме «закрытой рациональности» на основе заданных целеориентиров. Поэтому нередко рациональность сводят к успешной целесообразной или целенаправленной деятельности. Исследователи критически относятся к типу «закрытой» рациональности. Именно абсолютизация и догматизация оснований, функционирующих в режиме «закрытой» рациональности частных парадигм, как уже отмечалось выше, лишают в современном сознании идею рациональности ее духовного измерения, ценностно-мировоззренческой перспективы, связанной с установкой на гармонизацию отношений человека и мира.
Однако то, что представляется рациональным в «закрытой» рациональности, перестает быть таковым в контексте «открытой». Например, решение производственных проблем не всегда рационально в контексте экологических. Или, как подчеркивает А. Никифоров, деятельность, иррациональная с позиции науки, может быть вполне рациональной с других точек зрения, к примеру, с точки зрения получения ученой степени. Вообще говоря, для науки всякая деятельность', не направленная на получение истины, будет нерациональной1'. Кроме того, «открытая» рациональность не может быть обеспечена той степенью технологического методологиз-ма, который возможен в ситуациях «закрытой» рациональности.
Чем ограничена рациональность? Конечно же, рациональность и рационализация ограничены «непрозначностью бытия», не дающего возможности реализовать идеальные планы деятельности, вырабатываемые рациональным сознанием. Это можно считать онтологическим ограничением рациональности. Рациональность ограничена также и реальной конечностью конкретно-исторического субъекта познания, теми формами познавательной деятельности, которые сложились и имеются в его распоряжении. Таково гносеологическое основание ограниченности рациональности.
Рациональность ограничена наличием в человеческой природе таких стихий, как чувства, эмоции, духовность, — это антропософское ограничение рациональности. Она ограничена также присутствием в человеке фактора телесных и физиологических потребностей — биологическое ограничение рациональности. Исследователи отмечают, что не нужно сбрасывать со счета то, что рациональность может быть ограничена агрессивностью аутестического самоутверждения. Замечание вполне резонное, если мы рассматриваем рациональность не как очищенный от всех налетов субъективности искусственный препарат, а в контексте новой парадигмы мышления, в которой субъект есть одновременно и наблюдатель и активатор в одном лице. В силу сказанного можно смело присоединиться к выводам типа: «Современное «зрелое» рациональное сознание должно включать в себя моменты метарациональности, фиксирующей пределы рационализации как самого сознания, так и действительности...»'-'.
Сами критерии отличения рационального от нерационального сегодня, в век признания энергоинформационных взаимодействий, допускают
141

не столько принятие жестких норм и стандартов, сколько наличие специфической установки и типа ментальной деятельности. Когда рациональность связывают с сознательным управлением собственным поведением, то в этом случае речь идет о широком понимании рациональности в контексте человеческой деятельности и коммуникативных процессов. Оно предусматривает два обязательных условия: рефлексивный самоконтроль и учет требований рациональности. Реалии дня сегодняшнего заставляют признать, что рациональность не есть следование одной и только одной норме. Во-первых, рациональность предполагает альтернативное поведение, возможность выбора различных способов действия. Во-вторых, рациональность как опорный момент осознанного поиска позиции, адекватной действительности, не осуществляется в чистом виде, она охватывает лишь какие-то стороны человеческого мироотношения, переплетаясь с внерациональными его формами. В-третьих, ,в современных условиях с новой силой заявляет о себе иррационализм (от лат. irrationalis — неразумный), который указанием на значимость интуиции, инстинкта, веры, чувств, природных задатков пытается лишить рациональность при-' оритетных позиций, дискредитировать рационалистическую шкалу оценок.
Рациональность в структуре сознания. В контексте классической философии рациональность понимают как высшую способность сознания, а рациональное мышление, связанное с понятийным и логическим аппаратом, возводится на вершину всех структурных характеристик сознания. В этом случае рациональность оказывается в ином понятийном гнезде и соседствует с сознанием, познанием, знанием, претендуя на то, чтобы считаться их атрибутом — всеобщим и неотъемлемым качеством.
Проблема рациональности структуры сознания встала в последнее время в связи с интенсивным проникновением системно-структурного метода в различные области знания. И хотя в XX в. модно определять сознание как нечто «непосредственно схватывающее», понимающее, «знающее самое себя и свою основу», тот же XX в. распространил системно-структурный анализ на языкознание, культурологию, этнографию, социологию. Захватил он и такую сложную исследовательскую область, как человеческое сознание, предельно его рационализировав. Как известно, любая структура предполагает наличие элементов, их взаимодействия, соподчинение и иерархию. Структура (от лат. — строение, расположение, порядок) выражает совокупность устойчивых связей объекта, обеспечивающих его целостность и тождественность самому себе при различных внешних и внутренних изменениях.
Применение системно-структурного метода к анализу сознания для выявления подлинного статуса рациональности и изучения его структуры вовсе не означает, что сознание трактуется как устройство, состоящее из «кирпичей и цемента». Эмпирически сознание предстает как непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов. Однако сознание — это особого рода динамическая целостность, где в постоянном потоке проносящихся психических впечатлений, ментальных образов, мыслей, идей и интересов адсорбируется и сохраняется нечто устойчивое и инвариантное, что позволяет говорить об общем строе сознания
142

как личности, так и группы, этноса, поколения, общества. Признаками сознания считается разумная мотивированность, предвидение личных и социальных последствий действий, способность к самоконтролю; все эти признаки с равным успехом могут быть отнесены и к рациональности. Однако сознание характеризуется еще и интенциональностью (направленностью на предмет), обращенностью к рефлексии и самонаблюдению, эмпатией, связанной с мгновенным принятием того или иного феномена, концентрацией и различными уровнями ясности. Сознание может быть как максимально концентрированным, так и резко рассеянным. Можно говорить о ясном, темном и сумеречном сознании.
Когда исследователи14 приступают к изучению структуры сознания,
они всегда сталкиваются с парадоксальной ситуацией. Сознание как чувственно-сверхчувственный объект отчетливо обнаруживает себя, но тем не менее ускользает от непосредственного анализа. С одной стороны, сознание не мыслимо вне своего материального субстрата — головного мозга — и материи, отражение которой является содержанием сознания. С другой стороны, сознание не сводимо ни к самому субстрату — головному мозгу, ни к материи. Даже самый искусный анатом, проследив нерв до мозжечка, не может приблизиться к первоначалу, дающему чувства и мысль.
Существует как минимум два подхода, объясняющие природу сознания. Первый связан с именем французского философа-рационалиста Рене Декарта, который предлагал понимать сознание как замкнутый внутренний мир человека, который содержит в себе ощущения, восприятия, память, эмоции, волю, мысли, суждения, язык, а также образы вещей. Названные элементы составляют структуру сознания. Главной формой деятельности сознания признается логический строй мышления. Декартово «cogito ergo sum» (я мыслю, следовательно, существую) подчиняет сознанию все проявления человека вплоть до его существования.
Опираясь на этот подход, наука предлагает поход «внутрь» сознания, т.е. исследование механизмов мозга. Однако нейрофизиологи сомневаются в возможностях получения полной информации о сознании на основе изучения структур и деятельности мозга. Возникает огромное количество проблем, связанных с общественной природой сознания, его конкретно-историческим и творческим характером.
Второй подход, согласно которому сущность сознания следует искать не в нем самом, а во внешнем мире, в общественной практике, развит царксовой традицией. В нем предполагается, что образы сознания рождаются в процессе деятельности, в результате воздействия на человека окружающей реальности. Мышление и сознание тем совершеннее, чем шире круг вещей, с которыми человек вступает в контакт, чем активнее сам субъект. Выводы данного подхода: «бытие определяет сознание», «сознание — субъективный образ объективного мира», «сознание — отражение бытия», «сознание — коллективно полученное знание» — подтверждают зависимость сознания от внешнего бытия, общественную природу сознания. С этих позиций сознание предстает не как личностное и индивидуальное свойство, не как загадка и тайна, а как универсальная и формируемая характеристика всего человеческого рода.
143

Феномен сознания интерпретируется как рационально постижимый и рационально детерминированный. Ибо по способу своего бытия сознание есть свойство мозга, нервные процессы головного мозга служат материальными носителями сознания.
По содержанию сознание представляет собой отражение объективной реальности, информацию о внешнем мире и о себе, предварительное мысленное построение действий и предвидение их результатов.
По способу своего возникновения сознание является продуктом развития биологической и социальной форм движения материи; общественно-предметная деятельность человека есть условие исторического становления сознания.
По функциональному назначению сознание — фактор управления поведением и деятельностью человека, обобщенное, оценочно-целенаправленное отражение и конструктивно-творческое преобразование действительности, условие становления форм логического мышления.
Перспективы философско-научного проникновения в суть феномена сознания помимо объединения двух имеющихся подходов (проекции к сфере материальной объективации и к субстрату головного мозга) требуют учета энерго-информационных взаимодействий и потенциала расширенного сознания.
Наличный массив философской литературы в большинстве своем фиксирует в качестве проблемного поля изучения структуры сознания диалектическое,напряжение между «Я» и «не-Я». В качестве последнего («не-Я») выступает бытие, внешняя действительность объективной реальности, собственное тело, собственное «Я», другое «Я» — «Ты». Обычно принято начинать характеристику структуры сознания со стороны «Я». В качестве основных элементов сознания выделяют: ощущение, восприятие, представление, память, эмоции, волю, рациональное мышление. Но ни один названный компонент не может быть значим сам по себе. Он приобретает роль необходимого структурного элемента сознания лишь в реально функционирующем сознании. Ощущения, оторванные от последующих форм сознания, теряют свой познавательный смысл. Изоляция ощущений от мышления, воли от чувств неправомерна. Уже Гегель считал несправедливым утверждение, что ум и воля совершенно независимы друг от друга и что ум может действовать, не желая, а воля может обходиться без ума. Сознание — это такая динамичная система, где всякий психический акт соотнесен и взаимосвязан как с другими актами, так и с внешним, внеположенным бытием.
Анализ структуры сознания принято начинать с характеристики ощущения как наиболее элементарного, далее неразложимого и не имеющего структуры познавательного явления. «Самым первым и самым первоначальным является ощущение, а в нем неизбежно качество». Ощущение — это тот мостик, который связывает человека и окружающую его действительность. Доступ и последующая обработка информации определяется пороговым уровнем ощущений. «Иначе чем через ощущение, мы ни о каких формах вещества, ни о каких формах движения ничего узнать не можем» (Ленин). Ощущение есть отражение отдельных свойств
144

предметов объективного мира во время их непосредственного воздействия на органы чувств. Информационно-пропускная способность органов чувств человека распределена так: самый большой объем информации связан со зрением, затем идет осязание, слух, вкус, обоняние.
Целостный образ, отражающий непосредственное воздействие на органы чувств единичных предметов, называется восприятием. Восприятие — это структурный образ, состоящий из комплекса ощущений. В понимании природы восприятия большое место отводится двигательным процессам, подстраивающим работу перцептивной системы к характеристикам объекта. Имеется в виду движение руки, ощупывающей предмет, движение глаз, прослеживающих видимый контур, напряжение мышц гортани, воспроизводящей слышимый звук. Другой характеристикой восприятия является интенция — направленность на какую-либо ситуацию, что обеспечивает возможность субъективных трансформаций образа с целью приведения его к виду, годному для принятия решений.
Когда процесс непосредственного воздействия на органы чувств прекращается, образ предмета не исчезает бесследно, он хранится в памяти— структурном компоненте сознания, связанном с механизмами запечатления, сохранения, воспроизведения и переработки поступающей в мозг информации. При отсутствии или потере памяти ни о какой рациональной ориентации не может быть и речи. Различают многие виды памяти: моторную, эмоциональную, образную, словеснологическую, а также долговременную и кратковременную. Многие наблюдения говорят об отсутствии жесткой связи между повторением и долговременной памятью. Последняя во многом зависит от мотивационной сферы человека.
В результате сохранения памятью внешних воздействий возникают представления, т.е. образы тех предметов, которые когда-то воздействовали на органы чувств человека, а потом восстановились по сохранившимся в мозгу следам при отсутствии этих предметов, а также образы, созданные усилиями продуктивного воображения. Представления существуют в двух формах: в виде воспоминаний и в образах воображения. Если восприятия относят только к настоящему, то представления — и к прошлому, и к будущему. Представления отличаются от восприятия меньшей степенью ясности и отчетливости.
Высшей формой сознания является мышление, своеобразный вожатый по лабиринту бытия. Мышление связано с целенаправленным, обобщенным и опосредованным отражением человеком действительности. Мышление — это организованный поисковый процесс. Он отличается от хаотической игры ассоциаций и предполагает движение по логике предмета. На вопрос: «Можно ли жить без мышления?» — Локк отвечал положительно, утверждая, что есть люди, которые большую часть жизни проводят без мышления.
Раскрытие рациональной мыслью глубинных, сущностных связей неизбежно выводит за пределы чувственной достоверности, поэтому при характеристике деятельности мышления прибегают к его понятийной форме. Мышление может быть рефлектирующим и нерефлектирующим. Рефлексия (от лат. — «обращение назад»), рефлектировать — зна-
145

чит устремлять свои помыслы на понимание самого себя и на то, как другие знают и понимают. Можно сказать, что рефлексирующий стремится достичь логического содержания, обладающего статусом всеобщности и необходимости. Рефлексия появляется тогда, когда субъект пытается развернуть любую мысль в форме понятия, т.е. освоить ее категориально.
Открытие функциональной асимметрии мозга показало, что информационные процессы в двух полушариях головного мозга протекают по-разному. На первых порах разница между функциями полушарий упрощенно трактовалась как соответствующая двум типам мышления: «лево-полушарного», ответственного за логику, и «правополушарного» — за художественную образность. В настоящее время очевидно, что разница состоит в другом. И левое, и правое полушарие способны воспринимать и перерабатывать информацию, представленную как в словесно-знаковой, так и в образной форме. Основное различие сводится к тому, что левопо-лушарное мышление так организует любой материал, что создает однозначный контекст. Правополушарное мышление формирует контекст многозначный, который не считывается всеми участниками коммуникации одинаково и не поддается исчерпывающей интерпретации. Таким образом, различие между правополушарным и левополушарным мышлением— это различие между двумя стратегиями переработки информации, противоположными способами организации контекстуальных связей ее элементов15.
Однако, даже когда человек рефлектирует, он всегда чувствует и переживает, ведь без человеческих эмоций не может состояться никакое человеческое взаимодействие. Самое первичное, примитивное отношение человека к миру фиксируется эмоцией удовольствия или неудовольствия. Заметим также, что нарушение сознания начинается с расстройства в первую очередь именно эмоциональной сферы, потом нарушается строй мышления, затем самосознание — и далее идет процесс глубинного всеобщего распада сознания. Эмоции органично включены в структуру сознания. Рациональность же всегда понималась как нечто на-дэмоциональное. Эмоции носят глубоко личностный характер. Сильные эмоции могут вызвать даже психосоматические симптомы — головную боль, заикание, мышечную боль, язвы, кожные болезни. Объект, который воспринимается как смертельный, может дать даже такую реакцию, как рвота. Все это подчеркивает огромную роль эмоций в структуре сознания.
При рассмотрении функционирования сознания выделяют когнитивные пласты, связанные с познавательным отношением к миру и стремлением к истине, а также ментальные состояния. Последние суть переживания, тяготеющие к оценочным регулятивам: вера, надежда, любовь, радость, огорчение и пр. Вся жизнедеятельность человека проникнута сложной тканью человеческих переживаний. Известный отечественный психолог С.Л. Рубинштейн подчеркивал, что сознание есть единство знания о действительности и переживания отношения к этой действительности. Именно это и обеспечивает единство когнитивного и ментального начал в сознании и показывает бедность рациональности, трактуемой как жесткая подчиненность норме и целесообразности.
146

Функции рациональности. Рациональность базируется, во-первых, на отражательной функции сознания. Функция (от лат. «совершение, исполнение») предполагает обобщенное, целенаправленное (создание образов, предвосхищающих практические действия), оценочное (избирательная ориентация на выработанные обществом и принятые субъектом ценности) отражение действительности. Нейрофизиологическая основа феномена целенаправленности получила объяснение в 1923 г. в учении Ухтомского о доминанте. Доминанта (от лат. «господствующий») понимается как временно господствующая рефлекторная система, придающая поведению определенную направленность. Как довлеющий очаг возбуждения, доминанта суммирует и накапливает идущие в нервную систему импульсы и одновременно подавляет активность других центров. Этим объясняется активный и целенаправленный характер рационального поведения.
Рациональность как деятельность по конструированию мыслительных образов, схем деятельности, включает в себя преобразовательную функцию сознания. Ее следует рассматривать не только как внепо-ложенную, т.е. выходящую во внешнее бытие, но и как обращенную на себя, как самопреобразование. Однако сознание отличается многообразием степеней модальности, в нем имеет место и стихийно-спонтанный, предполагающий интуитивное смыслообразвание элемент. Рациональность же связана с целесообразным созиданием нового содержания, преднамеренно-нормативными ориентациями, предполагающими строй мыслей и установок, соответствующих принятым эталонам и ценностям, навязываемыми извне целями.
Ориентационная функция рациональности включает в себя регулирование — принятие решений в едином строю норм жизнедеятельности, а также самоконтроль, связанный с синхронизацией внутренних и внешних оценочных критериев. Самоконтроль предполагает анализ мотивов собственного поведения, выбор наиболее адаптивно эффективного способа достижения поставленных целей.
В целом рациональность предстает как один из необходимых и существенных адаптационных механизмов сознания, решающих великую задачу фильтрации многофункциональных взаимодействий окружающего мира. Рационализм обеспечил свои приоритеты, наладив вербально-по-нятийную систему трансляции культуры. Вся институциональная система образования строится с учетом требований и ограничений рациональности. Результаты рационального знания зафиксированы в соответствующих материальных носителях (книги, учебники, дискеты, магнитные ленты); они хранятся в человеческой памяти и транслируются из поколения в поколение, являясь в условиях современной цивилизационной парадигмы официально принятыми и общеобязательными.
ЛИТЕРА ТУРА
1  Рациональность на перепутье: В 2 кн. М., 1999.
2 МоисеевН. Современный рационализм. М., 1995. С. 41.
147

3 Швырев В. С. Рациональность в современной культуре // Общественные науки и современность. 1997. № 1. С. 105--106.
4 См.: Грязное Б. С. Логика. Рациональность. Творчество. М., 1982. С. 208.
5 См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1989. С. 210.
6 Философия и методология истории. М., 1977. С. 37.
7 См.: Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.
8 Лакатос И. История науки в ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978. С. 230.
9 Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. 1991. №6. С. 106.
10 Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. №2.
11 Швырев B.C. Указ. соч. С. 114.
12 См.: Никифоров АЛ. Указ. соч. С. 249-250. пШвыревВ.С. Указ.соч. С. ПО.
14 Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. М., 1972.
15 Диалектика познания. Л., 1983. С. 89.

Тема 14. ВСЕГДА ЛИ МИФ — АНТАГОНИСТ ИСТИНЫ?

Миф как начальная форма мышления. — Проблема «начала всех начал». — Версии космогонических мифов. — Пересечение научной истины и мифа. — Отголоски мифологического миросозерцания. — Проблема ремифологизации (возрождения мифологии). — Функции мифотворчества.

В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался как антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое систематизированное, рациональное и сознательное знание о мире сочетаться с вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как воинственно «опровергающая миф» наука.
По справедливому замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фантазирующий разум. Образы и представления, которыми он пользуется, — всего лишь эрзацы понятий, несовершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от неумения отразить объективно разумное содержание в разумных же формах начинает фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам— образам и представлениям. Можно сказать, что в мифологии разум и воображение тождественны. Беспонятийный интеллект попадает во власть эмоциональных стихий. Поэтому в мифологической картине мира все утверждения чужды эмпирической проверке, а проявления природы воспринимаются по аналогии с образом действия живого существа.
Слово «миф» (от греч.) означает сказание, предание, и это предание все оживляет, одухотворяет, всему предписывает человеческий строй мыслей и эмоций. Более точная экспликация данного слова указывает, что
148

миф — это повествование, совокупность фантастически изображающих действительность «рассказов», которые не допускают никакой возможности опыта. Впрочем, можно насчитать свыше пятисот определений мифа1. Иногда мифом считают историю, превращенную в сказку, а иногда сказку, превращенную в историю. Однако в самом широком смысле миф понимается как фантастический вымысел о богах, духах или героях, о пер-вопредках, действующих в «начале» времени, участвующих прямо или косвенно в создании мира или его элементов, как культурных, так и природных.
Обыденное мировосприятие, с одной стороны, связывает с мифом представление о самой невероятной выдумке, а с другой — нечто необыкновенно поучительное, хотя и сообщенное в иносказательной форме. Миф не может быть опровергнут и переиначен. Он принят многими поколениями «до нас» и на основании этого транслируется и оценивается как высшая реальность. Иногда мифологию называют протофилософи-ей, а метафизику — второй мифологией. Аристотель даже утверждал, что человек, любящий или сочиняющий мифы, — до некоторой степени философ, так как мудрость состоит в знании причин, а мифы дают хоть своеобразное и специфическое, но тем не менее объяснение причин происходящего. Неоплатоники пошли дальше, заявив, что в мифах сокрыта истина и мифы учат истине. Они развивали аллегорическое истолкование мифов древнегреческой философии, видели в Зевсе всеобщее первичное начало, которому все повинуется, в Афине —мудрость, присущую- разумному устройству, в столкновении гомеровских богов — борьбу стихий огня, воды и других сил природы, а в ссоре Зевса и Геры — борьбу тепла и холода.
Проблема «начала всех начал». Версии космогонических мифов. Если задуматься, то есть в стройном здании науки та черта, выход за которую самой науке не доступен. Речь идет все о той же.«злосчастной» проблеме «начала всех начал» — о генезисе мироздания, или о возникновении Вселенной. На языке интерпретаторов мифа этот раздел носит название «космогонические мифы», которые парадоксальным образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Впрочем, тождество мифологических сюжетов современный психоанализ объясняет так называемым юнговским коллективным бессознательным, которое заявляет о себе системой архетипов — определенных моделей организации опыта. Сюжет же космогонического мифа, в котором рождение Вселенной стало возможным в результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоциации о «Большом взрыве», или «Антиколлапсе», о которых речь идет в современной физике. Но, когда физики говорят о предшествовавшем «Большому взрыву» первоначальном сингулярном состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной версии того, каков же субстратный состав этого первоначального сингулярного состояния, а лишь отделываются замечаниями о том, что современные представления о пространстве и времени, о материи и энергии к нему неприложимы. Значит, их или уже нет, или еще нет. В связи с этим на память приходит любопытный тезис из талантливого «Трактата о небытии» нашего современника
149

Арсения Чанышева, который имел своей целью оправдание первичности небытия. Доказательство от времени опирается на простые рассуждения типа: существование настоящего предполагает существование прошлого и будущего, т.е. того, чего уже нет или еще нет. Это временной модус небытия2.
Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свободны в выводах. Они величают это первое и исходное как непостижимый принцип, который может быть раскрыт только путем исключения всех познаваемых качеств. Считается, что то, что остается после исключения всего, есть вечное состояние Бытия, и хотя его невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, что становится стартовой площадкой науки в качестве исходной модели возникновения мироздания, есть своего рода весьма недоказуемая и не имеющая научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе — мифологема. Ей удалось «мифологическим», чудесным образом занять почетное место объяснительной модели возникновения Вселенной.
Другой пример пересечения научной истины и мифа — в спорах о природе энтропии и сюжетах, объясняющих сосуществование и противоборство двух начал: доброго и злого, светлого и темного, порядка и хаоса. Зло, тьма, хаос — синонимы дезорганизации. Добро, свет, порядок — царство гармонии и организации. С методологической точки зрения решение проблемы возможно в рамках диалектико-монистического подхода, когда зло есть «свое иное», противоположное добру. Возможно оно и в аспекте бинарного, дуалистического подхода, предполагающего сосуществование двух начал, их активного противостояния и достаточно независимого функционирования. Кстати сказать, методология не ограничивается лишь названными моделями, но включает в свой арсенал плодотворный принцип цикличности и принцип дополнительности. Принцип роста энтропии — меры хаотизации (а значит, дисгармонии и зла) говорит о том, что система, предоставленная сама себе, стремится от наименее вероятностного состояния к наиболее вероятностному, а именно к спонтанному увеличению беспорядка. Следовательно, зло имеет тенденцию к распространению и с ним нужно вести постоянное противоборство. Так что современная термодинамика имеет свой преображенный прообраз в мифологической картине мира.
В более поздних версиях космогонических мифов о начале и устройстве Вселенной возникновение Земли объясняется двояким образом. Во-первых, используется идея творения, согласно которой мир был создан сверхъестественным существом. Во-вторых, предлагается синергетичес-кая идея саморазвития, т.е. постепенного формообразования упорядоченных структур. Согласно последней, мир возник и оформился из первоначального хаоса, некоего бесформенного состояния. Вспомним Гесиода: «Прежде всего во Вселенной хаос зародился, — пишет он в «Теогонии», — А следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный тартар в земных залегающий недрах глубоких...»
Далее он повествует, что Ночь — Нокта и Эреб — Ирак произвели на свет детей: вечный свет — Эфир и светлый день — Гемеру3.
150

В древнеиндийском космогоническом и эволюционном мифе о творении мы сталкиваемся с эволюционной трактовкой космогонии. Здесь из хаоса начинает зарождаться Вселенная и появляется божество Брахма, которое продолжает процесс творения мира. Миф повествует:
Давным-давно не было ни солнца, ни луны, ни звезд— не было даже времени, потому как некому было его измерять. Один лишь хаос царил Во всем мире. И вот из тьмы спящего хаоса возникли воды. Затем возник огонь. Великой силой этого огня было рождено Золотое Яйцо— сияющее как солнце. Оно долго плавало, покачивалось а безбрежном океане вод и разрасталось. Затем из него возник создатель Вселенной — Брахма. Силой мысли он разбил яйцо на две половины. Верхняя половина стала небом, а нижняя — Землею. Чтобы разделить их, Брахма поместил между ними воздушное пространство. Он утвердил землю среди вод, создал страны света, положил начало времени.
Космогонический миф, представленный в таком древнем литературном источнике священного знания, как Венды, предлагает свою концепцию мироздания, которая с точки зрения классификации мифов является творящим мифом. В нем говорится, что Вселенная возникла из тела Пуру-ши — Первозданного человека, которого боги принесли в жертву в начале мира. Они рассекли его на части. Из разума Пуруши возник месяц, из ока — солнце, огонь родился изо рта, а из дыхания — ветер. Воздух произошел из пупка, из головы— небо, из ушей— страны света, ноги же его стали землей. Из уст возникли брахманы— жрецы, руки стали кшартиями— воинами. Из бедер появились вайшьи— земледельцы. Так из великой жертвы сотворили мир вечные боги.
Третьим примером может служить такая уникальная черта, характерная для мифомышления, как всеобщее оборотничество. Заметим, что всеобщее оборотничество (превращение всего во все)-*— это древнейший принцип герметизма («все во всем»), который перекочевал в первую философию древних греков. Этот принцип — своеобразный прототип закона сохранения и взаимопревращения энергии. Ныне же его отголоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной голографиче-ской гипотезе реальности. Согласно последней (holos — «целое» и grafos — «описание», т.е. описание целого, видение целого) может осуществиться в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо Вселенной», — сказал в свое время известный отечественный психолог Рубинштейн. Думал ли он тогда, что этот тезис окажется в преддверии новой парадигмы современного миропостижения, растворяющего грань между научным — аналитическим — и девиантным — преимущественно синтетическим— воззрениями на мир?
Любопытно заметить, что отголоски мифологического миросозерцания, когда мир описывался в чувственно-наглядной форме как поле действия антропоморфных (по образу и подобию человека) сил, сохранились в современном языке не только в его поэтической форме: «земля спит», «небо хмурится», но и в научно-техническом и, в частности, в кибернетическом языке: «машина ищет», «машина запоминает» и пр.
Примечательно, что свою глубокую философию мифа итальянский мыслитель XVIII в. Джованни Батисто Вико (1668-1744) изложил в труде,
151

который назвал «Основания новой науки». В ней он именовал миф «божественной поэзией» и считал, что в поэтической мудрости первобытного человечества бессознательно таится все то, что, как в семени, развивается сознательно в философской мудрости лишь впоследствии.
Французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857—1939) настаивал на дологическом, а не алогическом, отрицающем всякую логику, характере мифологического мышления. В нем, например, не соблюдался закон исключения третьего, а следовательно, противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874-1945), немецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем «конструируется символический мир». Кстати сказать, это весьма свойственная и для науки процедура, ибо символические языки и теоретические конструкты — необходимый инструментарий научно-теоретического познания.
Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую .и история движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента мифология может присутствовать в самых различных культурах, а особенности мифологического сознания могут сохраняться в массовом сознании и по сей день. И если ищущих истину в науке отталкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа достигается за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного начал. Это не позволяет объявить его доминирующей составляющей лишь архаических времен и установить жестко диахронное отношение между 4шфом и наукой, при котором первое (мифологическое мышление) рассматривается как нечто исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение синхронии, т.е. сосуществования мифологии и научного мышления как двух уровней или планов идеального отражения мира.
В смыслах старых мифов подчас скрывается подлинная истина, передающая сложную палитру человеческих переживаний. Миф о царе Эдипе потрясает современника никак не менее, чем представителя античного полиса. Миф о Сизифе столь же поучителен сейчас, как и десятки веков прежде. В средневековье, например, бытовал алхимический миф о философском камне. Золото трактовалось как оборотень железа, и задача заключалась в высвобождении его скрытой сущности — золотости. Церковь использовала и использует христианский миф. Миф об избранном народе частенько заявляет о себе в политике: немецкий нацизм не без успеха эксплуатировал старогерманские мифы, а также создал новый расовый миф, соединяющийся с культом фюрера. Можно вспомнить о многочисленных сциентистских и антисциентистских мифах XX столетия: миф об ученом, сидящем в башне из слоновой кости, или же холиазмический миф о воцарении царствия божьего на земле. Мифологический способ мышления в той или иной мере присущ человеку любой эпохи. Весьма интересно замечание Ю. Лотмана относительно уподобления мифа языку собственных имен, который вряд ли следует забывать и от которого
152

вряд ли нужно стремиться освободиться. Сопоставление же науки и мифологии предполагает, что метаязыку научного описания соответствует метатекст описания мифологического.
В самом общем случае источником процесса ремифологизации (возрождения мифологии) является неудовлетворенная потребность в целостном взгляде на мир. Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворчества, состоящая в преодолении вселенского хаоса посредством конструкций фантазии. Она направлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуального комфорта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения хаоса в космос, и именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мятущемуся современнику в эпоху «заката» и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко просматривается компенсаторная ф у н к ц и я. Он замещает отсутствующие связи и служит своеобразным средством выражения «вечных» психологических начал, стойких культурный моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обращение к мифологии современных писателей эпохи постмодерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. Леви-Стросс (1908) остроумно именует термином «брикол-лаж» ситуацию, когда в отличие от научной логики мифомышление пользуется «окольными» путями. Он пытается доказать, что мифомышление способно к обобщениям и доказательству, классификации и анализу. Миф, по его мнению, — это поле бессознательных логических операций, логический инструмент разрешения противоречий. Наиболее фундаментальное противоречие — противоречие между жизнью и смертью — заменялось менее резким — между животной и растительной формой существования4.
Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осознание кризиса цивилизации, как острое разочарование в Сциентизме, позитивизме, в науке в целом. Исследователи утверждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ремифологизацией, значительно превосходящей все предшествующие романтические увлечения мифом. Ибо именно выразительные средства, свойственные мифомышлению, во многом адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в историю под названием «неравновесный, нестабильный мир». Так является ли миф антагонистом истины?
В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего наполнение центра и периферии, иное соотношение рационального и вне-рационального. Центр заполняла вера в трансцендентное, а на периферии оказывалось рациональное, которое мыслилось как побочный продукт когнитивных структур сакрально-магических и ритуально-символических действий. Дальнейшая эволюция, как показал исследователь данной проблемы А. Огурцов5, проходила в направлении смещения центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культуры. Из подчиненного, служебного момента сакрального комплекса рациональность превратилась в первичный центрирующий элемент, во многом определивший судьбу европейского рационализма.
153

ЛИТЕРАТУРА

1   Токарев С. А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия. Т. 1. М., 1991; Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991; Хюбнер К. Истина мифа М., 1996;АвтономоваН.С. Миф: хаос и логос // Заблуждающийся разум. Многообразие вненаучного знания. М., 1990; Галосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987;
2   Чанышев А. Философия небытия // АУМ. Нью-Йорк. 1990. № 4. С. 322-323.
3  Античная литература Греция. Антология. Ч. 1. М., 1989. С. 71.
4  Леви-Стросс К. Структура мифов// Вопросы философии. 1970. № 7.

5   Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. М., 1988. С. 63.
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.