ри которых могут содержаться познание, жизнь и культура — структур, установленных привилегированными репрезентациями, которые изучаются эпистемологией»1. Итак, поиски неизменных структур, ответственных за истинное знание, — вот что движет эпистемологической мыслью.
Эпистемологическая проблематика инициируется тем, что в науке существуют отклонения от законов, варианты того же самого, неоднозначность научного доказательства и обоснования, да и сама Ее Величество Проблема Объективности. В этих условиях возникает необходимость осмысления кардинальных оснований условий истинности, адекватности познавательного процесса. Эпистемология требует одновременно реалистического и рационалистического языка. В ней важны и живая наглядность, и понимание. Вектор эпистемологического исследования ведет от рационального к реальному, а не наоборот. Речь идет об исходной, отправной основе, о начальной ясности. С точки зрения стиля или столь модного в постфилософской культуре подхода от имени «все в себе содержащего текста» эпистемология понимается как разновидность сочинений, в которых приверженность к обоснованию условий истинности, стремление к поискам фундаментального словаря, объединяющего и ученых, и различные дисциплины, оказываются превалирующими.
Считается, что с конца XIX в. эпистемология стала доминировать над онтологией. Эпистемология открыто и обоснованно поднимала вопросы о достоверности, структуре, строгости, делала попытку найти третейского судью в виде разума. Одновременно происходила и «натурализация» эпистемологии посредством привлечения психологии и уяснения того, что именно психология может нам подсказать, как сделать мир доступным для ясных и отчетливых суждений. Тем более что понимание истины как соответствия, а знания как репрезентации (представления) стало во многом проблемным.
Если согласиться с мнением, согласно которому имеет смысл различать «знает что-либо» от «знает, что», то знание можно рассматривать и как отношение между человеком и объектом, и как отношение между человеком и суждением. Первый .взгляд может быть назван перцептуаль-ным, а второй — сужденческим. Первый условно с учетом историко-философской традиции может быть отнесен к Локку, второй — к Декарту. Можно сказать, что эпистемология разворачивалась в пространстве, застолбленном двумя межами. С одной стороны, стремление к истинности упиралось в вопрос: «Как я могу избегнуть мира явлений?» С другой стороны поджидал не менее сложный вопрос: «Как я могу избегнуть занавеса идей?»
В связи с этим примечательно, что Эпистемологическая полярность закрепляла не автономию каждой из философских доктрин, например эмпиризма и рационализма, а их эффективность в дополнении друг друга. Мыслить научно, подчеркивал Гастон Башляр, представитель французской эпистемологии, т— значит занять своего рода промежуточное эписте-мологическое поле между теорией и практикой, между математикой и опытом. Научно познать закон природы — значит одновременно постичь его и как феномен, и как ноумен2. Получалось, что эпистемологическое

поле — изначально промежуточное и в этом смысле сплошное, в нем нет деления на сектора— эмпиризм, рационализм, логическое, историческое. Фактом эпистемологической эволюции является то, что развитие частнонаучного знания шло в направлении рациональной связанности. Продвижение знания всегда сопровождается ростом согласованности выводов. Эпистемологическая ось научного исследования — это подлинно реальная ось, не имеющая ничего общего с произволом. Она ведет свой отсчет от проблемы точности репрезентации. И именно точность репрезентации (т.е. представлений) объекта понятийным образом в системе знания есть дело эпистемологии.
Репрезентация может быть формальной, а может быть и интуитивной. В последнем случае вы схватываете основные характеристики, особенности поведения и закономерности объектов, не проводя дополнительных или предварительных логических процедур, т.е. интуитивно. Процесс освоения материала сжат в точку, в мгновение Всплеска осознавания. Формальная репрезентация требует тщательно проведенных процедур обоснования и экспликации (уточнения) понятий, их смыслового и терминологического совпадения. Таким образом, и формальная, и интуитивная репрезентации входят в состав такой дисциплины, как эпистемоло-гия, чем во многом отличают круг ее проблем от родственных ей гносеологических. Два вида репрезентаций предлагают универсально исторический контекст, т.е. связывают проблемы, волновавшие древнейших античных и средневековых мыслителей, с современными проблемами соотношения рационального и внерационального, логического и интуитивного.
Эпистемологи озабочены возможностью рационально осмыслить переходы от чувственного к рациональному, от эмпирического к теоретическому, от слова к вещи, используя в том числе и язык символической логики. Взгляд индивидуального сознания здесь не столь важен. И если для классической гносеологии характерно различение эмпирического и теоретического, то эпистемология работает с данной проблематикой с привлечением терминов «аналитическое» и «синтетическое». Р. Рорти отмечает, что именно И. Кант сделал возможным рассмотрение эпистемологии как основополагающей дисциплины, умозрительной доктрины, способной к открытию «формальных» или «структурных», «грамматических», «логических» или «концептуальных» характеристик любой области человеческой жизни'1. При этом происходит «развенчание», ниспровержение субъекта познавательного процесса.
Впрочем, ситуаций, когда науку не интересовал ни внутренний мир исследователя, ни его настроение и темперамент, ни его вероисповедание и национальность, но лишь процесс и логика роста научного знания, существовали всегда. Субъект научного познания выступал как полюс научной деятельности, в которой другим полюсом притяжения оказывался объект.
Вместе с тем 6 интерпретации этого наиболее традиционного для теории познания материала существуют реальные сдвиги. Так, отечественный исследователь В. Порус фиксирует, что в современных эпистемоло-

гических суждениях на место субъекта предлагают принять понятие «мыслительный коллектив». В этой позиции особо важно указание на функцию обнаружения закономерности, ибо само мышление всегда понималось как поисковая деятельность. Следовательно, «мыслительный коллектив» — это субстанция, осваивающая закономерность. В. Порус предлагает для построения системы эпистемологии основываться на принципе дополнительности. А значит, категория «субъект» могла бы быть раскрыта с точки зрения трансцендентного, коллективного и индивидуального описаний, дополняющих друг друга. Но ни одно из этих описаний, взятое отдельно, не является самодостаточным4. Постаналитические новации связаны с тем, что процесс познания представляется не так, как того требовала традиционная гносеология, указывая на субъект и объект познания, а взаимоотношением трех сторон, включающих в себя двух собеседников и ситуационный контекст1.
Когда же в центр эпистемологии помещается стиль мышления, в эпи-стемологию привносится культурный контекст, а также социально-психологические измерения. С принятием такой позиции истина ставится в зависимость от стиля мышления. При этом устойчивый моральный образ мира, «канон моральной объективности», обеспечивается сферой нравственных убеждений, которая также затягивается в лоно эпистемологи-ческой проблематики, пытаясь присвоить себе функции арбитра объективности.
Круг проблем современных эпистемологичсских исследований отличается весьма широким разбросом. Это не только основания и условия истинности, формальная и интуитивная репрезентации, перцеотуальные и сужденческие типы высказываний, проблема логики научного исследования и роста согласованности выводов. По мнению ученых, собственный эпистемологический смысл получают проблемы:
• интеллектуальной коммуникации внутри «мыслительных коллективов»;
• институционализации науки, проблемы власти и управления в науке;
• факторов роста и падения критицизма и суггестивности в мыслительных коллективах.
Историко-научные исследования также становятся специфической лабораторией эпистемологической мысли. Конкуренция научных школ, проблема преемственности научных традиций расширяют меру допустимого в эпистемологической проблематике, так как ранее считалось, что эпистемологический уровень никогда не затрагивал сферу аксеологаи (ценности научного знания) и этоса науки. Дают о себе знать и традиционные эпистемологчческие конфликты: например, борьба между «объективизмом» и «релятивизмом»; «конструктивизмом» и «инструментализмом»; «реализмом», «рационализмом» и «иррационализмом». В эпистемологии можно встретиться с разбором парадоксов нормативной и критико-рефлек-сивной модели развития науки, кумулятивной и антикумулятивной установок, устранением путаницы между обоснованием и причинным объяснением.

Современная эпистемология задумывается уже над самой процедурой: что значит дать анализ, как отличить успешный анализ от неуспешного? На нее возлагают надежды в объяснении операций нашего ума и «обосновании» наших требований к познанию. В эпистемояогии уместно более детальное различение между концептуально-эмпирическим, аналитико-синтетическим и языково-факгическим пластами исследования. И весь этот круг проблем имеет под собой то общее основание, что проецируется на условия получения истинного знания. Ибо сформулировать утверждение предикации — «нечто есть» — означает прийти к безусловному утверждению об истинности высказывания.
Чтобы сориентироваться в таком обилии проблем, важно понять, что современная эпистемология остановилась, выбирая направление поворота. Это мог быть либо «трансцендентальный поворот», на котором субъект представляет себя в качестве «стоящего над» механикой мироздания и на данном основании может самоустраниться, либо «лингвистический поворот», который в основном вел к завершению работы над демаркацией философии и науки и рассматривал эпистемологию как изучение очевидных отношений между основными и неосновными суждениями. Так или иначе, но как первое, так и второе находится в пределах эпистемоло-гии. Выйти же за пределы эпистемологии означало перейти к формальным или структурным основаниям веры, к обладанию верой.
В ходе обновления эпистемологии одной из главных установок становится представление об «особом эпчстемологическом статусе» научного знания. Данная установка связана, во-первых, с признанием факта отличия научного знания от всех прочих видов знания (философского, обыденного, внерационального) и, во-вторых, с представлением о том, что именно научное знание обладает социальной и ценностной нейтральностью. Только такое основание и может обеспечить совокупность необходимых условий при достижении основной цели науки — получения объективного и истинного знания. Конечно же, в качестве образца берется естествознание, которое, вступая в диалог с природой, пытается услышать, как последняя глаголит сама о себе.
Установка на «особый эпистемологический статус» научного знания ко многому обязывает. Во-первых, ученый как субъект научного процесса лишается всех своих человеческих, субъективных качеств и выступает в роли этакого трансцендентного субъекта, преходящего границы своей личности и субъективности. Во-вторых, в этой установке содержатся императивы логико-эмпиристского монизма, поскольку нейтральное и истинное знание может быть одно и только одно. В-третьих, такая установка есть опровержение факта противостояния экстерналистов и интернали-стов. Ведь именно экстерналисты признают огромное детерминирующее влияние социальной действительности и на выбор самого предмета исследования, который обусловлен насущными реальными потребностями, и на определение совокупности используемых средств и методов, и на констатацию того простого факта, что в современной большой науке действуют госзаказы и госпрограммы, определяющие статус и направление исследований научных коллективов. Они специфически институциа-

лизированы и сплошь пропитаны импульсами социальности, начиная от рангов и ставок и кончая степенью адаптации и заинтересованности поставленными научными целями и задачами. В-четвертых, подобная установка явно противоречит факту существования.в науке конкурирующих и несоизмеримых научных теорий, что, тем не менее, наблюдается во всех областях знания.
Опровержение данной установки связано с открытием (в результате социологических исследований) амбивалентного характера поведения ученого. Это отмечено, в частности, в исследованиях Р. Мертона. В свою очередь, Т. Кун и П. Фейерабенд тоже пришли к выводу о неадекватности чисто методологического описания научной деятельности, к необходимости дополнения такого описания социологическими, психологическими, культурологическими описаниями. Получалось, что общезначимость научного знания невозможно объяснить чисто методологически. Для Куна основой объяснения общезначимости стала коллективная гештальт-парадигма. Фейерабенд увидел ее во вседозволенности и методологическом анархизме, тем самым провозгласив самой важной эпистемологичес-кой категорией конца XX в. плюрализм, хотя первоначально эпистемоло-гия отталкивалась от принципа соизмеримости всех познавательных утверждений. Плюрализм современной эпистемологии, или эпистемологии «последней волны», утверждает толерантность отношений между разными типами рациональности, культурно-исторической детерминацией, научной институционализацией и многообразием традиций.
Виды эпистемологии XX в. включают в себя следующие модели эпистемологии: эволюционную, генетическую, натурализованную, гипотети-ко-дедуктивную, кумулятивистскую, антропологическую, историко-эво-люционную и др. Эволюционная эпистемология исследует развитие познавательного процесса по аналогии с эволюцией живой природы и видит в нем ее реальный момент. Она занята определением иерархии познавательных процессов на различных биологических уровнях и объяснением свойств и механизмов развития человеческого познания в эволюционном ключе. Термин «эволюционная эпистемология» ввел Д. Сэмпбелл, Ее разработкой активно занимались К. Поппер и Ст. Тулмин. Причем К. Поп-пер был уверен, что эпистемологию, или, иначе говоря, логику научного исследования необходимо отождествить с теорией научного метода. Предметом генетической эпистемологии также является процесс познания, однако здесь он истолковывается как функция онтогенетического развития, обеспечивающая переход от менее продвинутой стадии к более продвинутой. Основным внутренним механизмом развития, на который указывает генетическая эпистемология, выступает конструктивная генерализация и рефлексивная абстракция. Родоначальник генетической эпистемологии Ж. Пиаже выделил четыре основные стадии в когнитивном развитии, для которых характерна строгая последовательность формирования: сенсорная (до 2 лет), интуитивная (до 7 лет), конкретно-операциональная (до 12 лет) и формально-операциональная (до 15 лет).
Натурализованная эпистемология, предложенная У. Куайном, рассматривается как часть эмпирической психологии, т.е. часть естественной
10

науки. Она изучает естественные явления, в частности, человека— как физические объекты. Эти объекты могут быть экспериментально контролируемы на входе (при восприятии мира и получении информации) и на выходе, когда субъект сообщает о своем описании трехмерного универсума. Сердцевиной эпистемологической проблемы, по Куайну, оказывается изучение отношений между бедным входом и богатым выходом. Ку-айн, выступая с обширной,программой натурализованной эпистемоло-гии, призывал перенести эпиетемологические исследования из кабинетов философов на площадки научных лабораторий.
Описание моделей эпистемологии можно продолжить и далее, где приверженцем историке-эволюционной эпистемологии будет Т. Кун, антропологической — М. Полани с его концепцией личностного знания, тематической — Дж. Холтон. Однако стоит обратить внимание на вывод Э. Агац-ци, который уверен, что «эпистемология XX столетия рисует совсем другой образ науки: важные условия объективности и строгости здесь еще присутствуют, но теперь они сопровождаются сущностной относительностью и опровержимостью научного знания как такового. Такая позиция препятствует полному доверию к абсолютности научных данных. Неабсолютность данных означает, что им нельзя приписывать полную или, скорее, определенную достоверность»6. Поэтому многие современные эпис-темологи исходят из инструментального предназначения науки, а именно сводят научные теории к инструментам, обеспечивающим эффективную координацию наших действий, надежный прогноз и планирование. Получается, что основное назначение науки должно быть прагматическим, т.е. прочитываться с точки зрения пользы.
Соотношение гносеологии, эпистемологии и методологии может иметь следующий вид. Гносеология, в отличие от эпистемологии, истолковывается как теория познания, охватывающая весь познавательный процесс в целом, начиная от исходных предпосылок и кончая результатами. Гносеология не мыслима вне субъектно-объектных отношений, где на одном полюсе располагается отражаемый в познании или мышлении объект, а на другом — отражающий его субъект.
Под субъектом познания в общем плане понимается активно действующий, обладающий сознанием и волей индивид или группа индивидов. Под объектом понимается тот фрагмент реальности, часть природного либо социального бытия, на что направлена познавательная активность человека. Гносеология, занятая изучением познавательного отношения человека к действительности, видит в субъекте участника познавательного процесса. Он очень зависим от конкретно-исторических условий' и со-цио-культурных факторов, во многом ограничен возможностями общественной практики.
Современная трактовка понятия «субъект познания» берет свое начало от Р.Декарта, у которого противопоставление субъекта и объекта выступило исходным пунктом анализа познания. Следующий важный шаг был сделан И. Кантом, который пытался раскрыть законы внутренней организации субъекта, развил учение о категориях как о формах суждения, представление об априорном и апостериорном знании.
11

Метафизический материализм оказался бессилен в решении вопроса о взаимоотношении субъекта и объекта. Субъект понимался как отдельный, изолированный индивид, сущность которого связывалась с его природным происхождением. Объект— как независимо существующий объективный мир. Их отношения определялись только воздействием объекта на субъект, последний оказывался пассивно воспринимающим, лишенным целей и интересов биологическим существом. И если Л. Фейербах утверждал, что наше Я познает объект, лишь подвергаясь его воздействию, то К. Маркс совершенно справедливо уточнял — воздействуя на него. Эта активная, деятельностная роль субъекта в процессе познания прекрасно понималась идеализмом. Но она абсолютизировалась до такой степени, что даже объект трактовался производным, зависимым от субъективной активности. В субъективном идеализме, в котором властвовал тезис «вещь есть комплекс моих ощущений», объект фактически устранялся.
Современная гносеология, признавая независимое существование субъекта и объекта, обращает внимание на их связь и взаимодействие. Объект из фрагмента реальности активно преобразуется в «очеловеченный» объект (наделяется характеристиками, соразмерными человеческому мироотаошению) и сам изменяется в ходе этого взаимодействия. Субъект выступает не как абстрактный биологический индивид, а как исторически развивающееся социальное существо. Основа их взаимодействия деятельностная. Будучи активной силой во взаимодействии с объектом, человек не может действовать произвольно. Сам объект, а также уровень конкретно-исторического развития ставит определенные пределы и границы деятельности.
Следует заметить, что в современной эпистемологии категория «субъект» не отождествляется с ментальным планом бытия. Субъекты — это не умы и не сознания. Эпистемология может быть «бессубъектной» потому, что субъекты в ней, скорее всего, лишь системы референции. Их функция— зафиксировать и представить нечто. В этом смысле системы референции могут быть либо инвариантны, либо отличны и релятивны7.
Методология имеет своей целью обеспечение научного и социального познания социально выверенными и апробированными правилами, нормами и методами действия. Это совокупность способов деятельности и требований к мыслящему субъекту, сформулированных на основе законов действительности. Методология понимается как система принципов и способов организации теоретической и практической деятельности, а также как учение об этой системе. Предполагается, что методолог знает «тайну» метода, обладает технологией мышления. Поэтому методология регулирует познавательный процесс с учетом современного уровня знаний, сложившейся картины мира. Выделяют два уровня методологии. Первый — инструментальный. Здесь формируются требования, которые обеспечивают протекание мыслительных и практических операций, и определяется не содержание, а ход мысли и действия. Второй — конструктивный, направленный на приращение знания, получение нового содержания.
На современном этапе, помимо выделения в методах объективной и субъективной сторон, говорят об их структуре, которая весьма устойчи-
12

наряду с философией истории, логикой, методологией, культурологией исследующей свой срез рефлексивного отношения мышления к бытию, в данном случае к бытию науки. Философия науки как направление современной философии представлена множеством оригинальных концепций, предлагающих ту или иную модель развития науки и эпистемологии. Она сосредоточена на выявлении роли и значимости науки, характеристик когнитивной, теоретической деятельности.
Философия науки как дисциплина возникла в ответ на потребность осмыслить социокультурные функции науки в условиях НТР. Это молодая дисциплина, которая заявила о себе лишь во второй половине XX в., в то время как направление, имеющее название «философия науки», возникло столетием раньше. «Предметом философии науки, — как отмечают исследователи, — являются общие закономерности и тенденции научного познания как особой деятельности по производству научных знаний, взятых в их историческом развитии и рассматриваемых в исторически изменяющемся социокультурном контексте»'.
В высказываниях ученых можно встретиться с утверждением, что «аналитическая эпистемология и есть философия науки». Тем не менее более чем столетнее существование философии науки противоречит этому взгляду, хотя бы потому, что философия науки на протяжении своего развития становилась все более и более историцистской, а не аналитической. Существующее мнение относительно отождествления философии науки с аналитической философией, высказанное, в частности, отечественным исследователем А. Никифоровым3, великолепно парируется тезисом Р. Рор-ти: «Я не думаю, что все еще существует нечто, отождествляемое с именем «аналитическая философия», за исключением некоторых социологических или стилистических деталей... Аналитическое движение в философии разработало диалектические следствия множества посылок, и сейчас мало что осталось делать в этой области»3.
Как дисциплина, философия науки испытывает на себе огромное влияние философско-мировоззренческих концепций и теоретических разработок, проводимых в рамках философии науки как современного направления западной философии. Однако цель ее — в интегративном анализе и синтетическом подходе к широкому спектру обсуждаемых проблем, в «поднятии на гора» тех отдельных концептуальных инноваций, которые можно обнаружить в авторских проектах современных философов науки. Сегодня для философии науки характерна тенденция содержательной детализации, а также персонификации заявленной тематики, когда обсуждение проблемы ведется не анонимно и безличностно, а с учетом достигнутых тем или иным автором конкретных результатов. Например, конвенции, как неустранимый элемент научного исследования, анализируются в контексте достижений Анри Пуанкаре — автора, считающегося родоначальником конвенциализма. А отрицание идеала деперсонифици-рованного научного знания и утверждение значимости личностного знания обсуждается от имени творца и родоначальника данной концепции Майкла Полани. От деятельности Венского кружка, возглавляемого Мо-рицом Шликом, в философию науки как научную дисциплину перешло
14

отношение к языку как к нейтральному средству познания, термины которого служат для выражения результатов наблюдений. Таким образом, мы сталкиваемся с принципиально иной питательной основой дисциплины, когда сама тематика, концептуальный аппарат и стержневые проблемы обретают свой статус в контексте разработок и выводов конкретного ученого той или иной школы.
Философия науки имеет статус исторического социокультурного знания независимо от того, ориентирована она на изучение естествознания или социально-гуманитарных наук. Даже когда методолог изучает тексты естествоиспытателя, он не становится при этом исследователем физического пот или элементарных частиц. Философа науки интересует научный поиск, «алгоритм открытия», динамика развития научного знания, методы исследовательской деятельности. Философия науки, понятая как рефлексия над наукой, выявила изменчивость и глубину методологических установок и расширила границы самой рациональности. Опираясь на дословную интерпретацию выражения «философия науки», можно сделать вывод, что оно означает любовь к мудрости науки. Если основная цель науки — получение истины, то философия науки становится одной из важнейших для человечества областей применения его интеллекта, в рамках которой ведется обсуждение вопроса, как возможно достижение истины. Она пытается открыть миру великую тайну того, чтб есть истина и что именно истина дороже всех общественных убеждений. Человечество, ограниченное четырехмерным пространственно-временным континуумом, в лице ученых не теряет веру в возможность постижения истины бесконечного универсума. А из того, что человечество должно быть достойно истины, вытекает великий этический и гуманистический пафос этой дисциплины.
Соотношение философии науки с близкими ей областями науковсдсния и наукометрии иногда истолковывается в пользу отождествления последних или по крайней мере как нечто весьма родственное наукоеедению, а также дисциплинам,"включающим в себя историю и социологию науки. Однако такое отождествление неправомерно. Социология науки исследует взаимоотношения науки как социального института с социальной структурой общества, типологию поведения ученых в различных социальных системах, взаимодействие формальных и профессиональных неформальных сообществ ученых, динамику их групповых взаимодействий, а также конкретные социокультурные условия развития науки в различных типах общественного устройства.
Науковедение изучает общие закономерности развития и функционирования науки, оно, как правило, малопроблемно и тяготеет исключительно к описательному характеру. Науковедение как специальная дисциплина сложилось к 60-м гг. XX в. В самом общем смысле науковед-ческие исследования можно определять как разработку теоретических основ политического и государственного регулирования науки, выработку рекомендаций по повышению эффективности научной деятельности, принципов организации, планирования и управления научным исследованием. Можно столкнуться и с позицией, когда весь комплекс наук о
15

науке называют науковедением. Тогда науковедению придается предельно широкий и общий смысл и оно неизбежно становится междисциплинарным исследованием, выступая как конгломерат дисциплин.
Область статистического изучения динамики информационных массивов науки, потоков научной информации оформилась под названием «н а у к о м е т р и я». Восходящая к трудам Прайса и его школы, науко-метрия представляет собой применение методов математической статистики к анализу потока научных публикаций, ссылочного аппарата, роста научных кадров, финансовых затрат.
П. Копнин в свое время справедливо отмечал, что науковедение не может рассматриваться как самостоятельная комплексная наука, ибо всякая наука должна иметь некоторую общую теорию, единый метод, проблематику или по меньшей мере некоторый набор общих методов и проблем4. Науковедение, полагает П. Копнин, не располагает какой-либо общей теорией или набором теорий. Нередко из поля зрения науковедения выпадают собственно философские проблемы науки.
В определении центральной проблемы философии науки существуют некоторые разночтения. По мнению известного философа науки Ф. Франка, «центральной проблемой философии науки является вопрос о том, как мы переходим от утверждений обыденного здравого смысла к общим научным принципам»3. К. Поппер считал, что центральная проблема философии знания, начиная, по крайней мере, с Реформации, состояла е том, как возможно рассудить или оценить далеко идущие притязания конкурирующих теорий или верований. «Я, — писал К. Поппер, — называю ее первой проблемой. Она исторически привела ко второй проблеме: как можно обосновать (justify) наши теории и верования»6. Вместе с тем круг проблем философии науки достаточно широк, к ним можно отнести вопросы типа: детерминируются ли общие положения науки однозначно или один и тот же комплекс опытных данных может породить различные общие положения? Как отличить научное от ненаучного? Каковы критерии научности, возможности обоснования? Как мы находим основания, по которым верим, что одна теория лучше другой? В чем состоит логика научного знания? Каковы модели его развития? Все эти и многие другие формулировки органично вплетены в ткань философских размышлений о науке и, что более важно, вырастают из центральной проблемы философии науки — проблемы роста научного знания.
Можно разделить все проблемы философии науки на три подвида. К первым относятся проблемы, идущие от философии к науке, вектор направленности которых отталкивается от специфики философского знания. Поскольку философия стремится к универсальному постижению мира и познанию его общих принципов, то эти интенции наследует и философия науки. В данном контексте философия науки занята рефлексией над наукой в ее предельных глубинах и подлинных первоначалах. Здесь в полной мере используется концептуальный аппарат философии, необходимо наличие определенной мировоззренческой позиции.
Вторая группа возникает внутри самой науки и нуждается в компетентном арбитре, в роли которого оказывается философия. В этой группе очень
16

тесно переплетены проблемы познавательной деятельности как таковой, теория отражения, когнитивные процессы и собственно «философские подсказки» решения парадоксальных проблем.
К третьей группе относят проблемы взаимодействия науки и философии с учетом их фундаментальных различий и органичных переплетений во всех возможных плоскостях приложения. Исследования по истории науки убедительно показали, какую огромную роль играет философское мировоззрение в развитии науки. Особенно заметно радикальное влияние философии в эпохи так называемых научных революций, связанных с возникновением античной математики и астрономии, коперниканским переворотом — гелиоцентрической системой Коперника, становлением классической научной картины мира— физикой Галилея-Ньютона, революцией в естествознании на рубеже XIX-XX вв. и т.д. При таком подходе философия науки включает в себя эпистемологию, методологию и социологию научного познания, хотя так очерченные границы философии науки следует рассматривать не как окончательные, а как имеющие тенденцию к уточнению и изменению.
Типология представлений о природе философии науки предполагает различение той или иной ориентации философии науки, к примеру, онтологически ориентированной (А. Уайтхед) или методологически ориентированной (критический рационализм К. Поппера). Совершенно ясно, что в первой приоритеты будут принадлежать процедурам анализа, обобщения научных знаний с целью построения единой картины мира, целостного образа универсума. Во второй главным станет рассмотрение многообразных процедур научного исследования, как-то: обоснования, идеализации, фальсификации, а также анализ содержательных предпосылок знания.
Иногда о философии науки говорят в более широком историко-философском контексте с учетом представлений конкретных авторов, так или иначе отзывавшихся о науке на протяжении многовекового развития философии. Таким образом можно получить неокантианскую философию науки, философию науки неореализма и пр. К версиям философии науки относят сциентистскую и антисциентистскую. Эти ориентации по-разному оценивают статус науки в культурном континууме XX в. Сциентист-ская версия философии науки пытается освободить ее от свойственных ей недостатков, заретушировать или оправдать их. Для нее также характерно стремление провести демаркацию науки и метафизики, произвести редукцию (сведение) качественно различных теоретических структур к единому эмпирическому основанию, очистить науку от несвойственных ей установок и ориентиров.
Антисциентистская версия философии науки, представленная именами К. Хюбнера, Т. Роззака, П. Фейерабенда, требует равноправия науки и вненаучных способов видения мира, критикует науку за то, что она подавляет другие формы общественного сознания, представляет собой отчужденное мышление и источник догматизма.
По разному оценивается и место философии науки. Некоторые авторы видят в этой дисциплине тип философствования, основывающего свои
17

выводы исключительно на результатах и методах науки (Р. Карнап, М. Бун-ге). Другие усматривают в философии науки посредствующее звено между естественнонаучным и гуманитарным знанием (Ф. Франк). Третьи связывают с философией науки задачи методологического анализа научного знания (И. Лакатос). Есть и крайние позиции, рассматривающие философию науки как идеологическую спекуляцию на науке, вредную для науки и для общества (П. Фейерабенд).
Весьма любопытна типология представлений о природе философии науки, предложенная Дж. Лоузи:
• философия науки является мировоззрением, совместимым с научными теориями и основанным на них;
• она связана с выявление предпосылок научного мышления и деятельности;
• предполагает экспликацию понятий и теорий науки;
• философия науки — метанаучная методология, определяющая, чем научное мышление отличается от ненаучного, какими методами должны пользоваться ученые в своих исследованиях, каковы необходимые условия корректности научного объяснения, в чем состоит когнитивный (познавательный) статус научных законов. К перечисленной типологии можно добавить еще одну очень важную особенность: философию науки следует понимать прежде всего как область, в рамках которой предлагаются, изучаются и сравниваются модели развития науки.
С точки зрения получившего широкое распространение дескриптивного подхода философия науки есть описание разнообразных, имеющих место в науке ситуаций: от гипотез «ad hok» (для данного, конкретного случая) до исследования по типу «case stadies», ориентирующегося на анализ реального события в науке или истории конкретного открытия в том или ином социокультурном контексте. Преимущество такого подхода состоит в его доступности. И с этой позиции каждый мыслитель может внести свою лепту в развитие философии науки, всего лишь поделившись собственными соображениями по поводу какого-либо этапа научного исследования. Однако такой подход имеет и свои недостатки, он мало концептуален и ведет к размыванию философии науки, растворению ее в простом описании фактов и событий научно-познавательной, деятельности.
Если выделить стержневую проблематику философии науки, то первая треть XX в. занята:
• построением целостной научной картины мира;
• исследованием соотношения детерминизма и причинности;
• изучением динамических и статистических закономерностей.
Внимание привлекают также и структурные компоненты научного и исследования: соотношение логики и интуиции; индукции и дедукции; анализа и синтеза; открытия и обоснования; теории и факта.
Вторая треть XX в. занята анализом проблемы эмпирического обоснования науки, выяснением того, достаточен ли для всего здания науки фундамент чисто эмпирического исследования, можно ли свести все тео-
18

ретические термины к эмпирическим, как соотносится их онтологический и инструментальный смысл и в чем сложности проблемы теоретической нагруженности опыта. Заявляют о себе сложности процедур верификации, фальсификации, дедуктивно-номологического объяснения. Предлагается также анализ парадигмы научного знания, научно-исследовательской программы, а также проблемы тематического анализа науки.
В последней трети XX в. обсуждается новое, расширенное понятие научной рациональности, обостряется конкуренция различных объяснительных моделей развития научного знания, попыток реконструкции логики научного поиска. Новое содержание приобретают критерии научности, методологические нормы и понятийный аппарат последней, пост-неклассической стадии развития науки. Возникает осознанное стремление к историзации науки, выдвигается требование соотношения философии науки с ее историей, остро встает проблема универсальности методов и процедур, применяемых в рамках философии науки. Пользуется ли историк методами, вырабатываемыми философией науки, и что дает методологу история науки, как соотносятся историцистская и методологическая версии реконструкции развития науки. Эта проблематика возвращает нас к исходной позиции философии науки, т.е. к анализу мировоззренческих и социальных проблем, сопровождающих рост и развитие науки; вновь обретает силу вопрос о социальной детерминации научного знания, актуальными оказываются проблемы гуманизации и гуманитаризации науки, ее нейтральности.
Громкий лозунг, предвосхищающий «смерть традиционной философии науки», не означает ничего иного, как существование тех или иных ее параметров в рамках конкретно-исторического периода времени, и затем изменение их в другой. Когда философию науки связывают с программами, идущими от эмпиризма Ф. Бэкона и рационализма Р. Декарта, то обилие концепций философии науки XX столетия неизбежно приводит к выводу о «смерти» традиционной философии науки. Но если согласиться со столь радикальной установкой, то неизбежно возникнет вопрос: что при-дрт или уже пришло на смену той, ушедшей философии науки? Существует точка зрения, утверждающая, что после смерти традиционной философии науки ее заменит когнитивная социология науки. Последняя будет начинаться с решения вопроса о консенсусе — согласии между учёными. И, конечно же, подвергнет принципиальной критике стандартную теорию науки. Стандартная концепция науки уверена, что наблюдения адекватны реальности и исключают эмоциональность, предрассудки и интеллектуальную предубежденность ученых. В этом она противоречит самым простым истинам психологии. Наблюдения не могут быть оторваны от наблюдателя и не могут быть пассивны. На деятельность ученых мощно влияют глубинные психологические факторы, оказывают давление механизмы социальной детерминации.
Современная философия науки выступает в качестве недостающего звена между естественнонаучным и гуманитарным знанием и пытается понять место науки в современной цивилизации в ее многообразных отношениях к этике, политике, религии. Тем самым философия науки вы-
19

наук. Многоуровневая концепция методологического знания обосновывает выделение следующих ступеней:
• философских методов;
• общенаучных;
• частнонаучных;
• дисциплинарных;
• методов междисциплинарного исследования.
Считается, что каждый уровнь обладает относительной автономией и не дедуцируется из других. Однако наиболее общий уровень выступает в качестве возможной предпосылки развития более низшего уровня.
Многоуровневость методологии, как и сама необходимость ее развития, связана с тем, что в настоящее время исследователь, как правило, сталкивается с исключительно сложными познавательными конструкциями и ситуациями. Поэтому с очевидностью просматривается тенденция усиления методологических изысканий внутри самой науки.
На этом основании выделяют внутрифилософскую и собственно профессиональную методологии, а период обособления методологии и приобретения ее самостоятельного статуса датируют 50-60-ми гг. нашего столетия. Выделение методологии из проблемного поля философии в самостоятельную сферу объясняется тем, что если философия по существу своему обращена к решению экзистенциальных проблем и дилемм, то цель профессиональной методологии — «создание условий для развития любой деятельности: научной, инженерной, художественной, методологической и т.д.»1. .
Самостоятельный статус методологии объясняется еще и тем обстоятельством, что она включает в себя моделирующую мир онтологию. Поэтому на методологию возлагается задача изучить образцы всех видов, типов, форм, способов и стилей мышления. А на основании этого она становится реальным подспорьем в решении экзистенциальных проблем. В.М. Розин специально оговаривает, какого рода проблемы будет призвана решать современная методология:
• проблему преодоления натурализма философского и методологического мышления;
• проблему реальности;
• проблему выработки нового понимания и отношения к символическим системам и реалиям;
• проблему антропологического и психологического горизонтов;
• проблему высшего мира Космоса, Культуры, Реальности, т.е. того
целого, которое едино для всех людей2.
Концептуализация современной методологии. Это с новой силой доказывает, что за методологией закреплена функция определения стратегии научного познания. Первый постулат в выработке подобной стратегии может носить название «против подмены методов». Уже достаточно тривиальным для современной методологии является суждение, что исследование предмета требует «своих», адекватных его природе методов. Эту мысль высказывал Э. Гуссерль, объясняя, что «толчок к исследованию должен исходить... от вещей и проблем», что наука должна стремиться достичь «в
21

самом смысле этих проблем предначертанных методов»3. Сочетание предмета и метода, их органичность выделяется методологией как одно из самых необходимых условий успеха научного исследования. Если предположить противную ситуацию, когда дисциплины пытаются изучить свой предмет с использованием неадекватных ему методов исследования, то сразу станет понятной правомерность данного методологического постулата. Подмена методов может обречь исследование на провал или облечь его в одежды антинауки, чему особенно способствуют приемы аналогии, редуцирования, связанные с переносом особенностей и характеристик одной предметной сферы на другую, либо принципиальное их упрощение.
Когда проблемы не могут быть разрешены старыми методами или изучаемый объект обладает такой природой, к которой старые методы неприменимы, тогда условием решения задачи становится создание новых средств и методов. Методы в исследовании являются одновременно и предпосылкой, и продуктом, и залогом успеха, оставаясь непременным и необходимым орудием анализа.
Налицо попытки разработать теории, суммирующие типичные методологические достижения или просчеты, например, теория ошибок, теория измерений, теория выбора гипотез, теория планирования эксперимента, теория многрфакторного анализа. Все эти теории базируются в основном на статистических закономерностях и свидетельствуют о концептуализации современной методологии, которая не удовлетворяется только эмпирическим исследованием и применением многообразных методов, а пытается создать порождающую модель инноваций и сопутствующих им процессов.
Для методологии характерно изучение не только методов, но и прочих средств, обеспечивающих исследование, к которым можно отнести принципы, регулятивы, ориентации, а также категории и понятия. Весьма актуально на современном этапе развития науки, который именуют постнеклассическим, выделение ориентации как специфических средств методологического освоения действительности в условиях неравновесного, нестабильного мира, когда о жестких нормативах и детерминациях вряд ли правомерно вести речь. Можно сказать, что на смену детерминации приходят ориентации.
Весомым компонентом современного методологического исследования являются средства познания. Считается, что в средствах познания находит свое материальное воплощение специфика методов отдельных наук: ускорители частиц в микрофизике, различные датчики, фиксирующие работу органов, — в медицине и т.п.
Понятия «куматоид», «case studies», «абдукция» кажутся чуждыми слуху, воспитанному на звучании привычных методологических языковых кон-структовА Вместе с тем именно они указывают на то, что отличительная особенность современного этапа развития методологии заключена во введении принципиально новых понятийных образований, которые часто уходят своим происхождением в сферу конкретных или частных наук. К таким понятиям можно отнести весьма популярные ныне понятия бифуркации, флуктуации, диссипации, аттрактора, а также инновационное
22

понятие куматоида. Означая определенного рода плавающий объект (куматоид от греч. «волна»), он отражает системное качество объектов и характеризуется тем, что может появляться, образовываться, а может исчезать, распадаться. Он не репрезентирует всех своих элементов одновременно, а как бы представляет их своеобразным «чувственно-сверхчувственным» образом. Скажем, такой системный объект, как русский народ, не может быть представим и локализован в определенном пространствен но-временном участке. Невозможно, иными словами, собрать всех представителей русского народа с тем, чтобы объект был целостно представлен. И вместе с тем этот объект не фиктивен, а реален, наблюдаем и изучаем. Этот объект во многом определяет направление всего цивилизационно-исторического процесса в целом.
Другой наиболее простой и легкодоступный пример — студенческая группа. Она представляет собой некий плавающий объект, то исчезающий, то появляющийся, который обнаруживает себя не во всех системах взаимодействий. Так, после окончания учебных занятий группы как целостного объекта уже нет, тогда как в определенных, институционально запрограммированных ситуациях (номер группы, количество студентов, структура, общие характеристики) она как объект обнаруживается и самоидентифицируется. Кроме того, такой куматоид поддерживается и вне-институционально, подпитываемый многообразными импульсами: дружбой, соперничеством и прочими отношениями между членами группы.
Особенность куматоида в том, что он не только безразличен к пространственно-временной локализации, но и не привязан жестко к самому субстрату — материалу, его составляющему. Его качества системные, а следовательно, зависят от входящих в него элементов, от их присутствия либо отсутствия и, в особенности, от траектории их развития или поведения. Куматоид нельзя однозначно идентифицировать с одним определенным качеством или же с набором подобных качеств, вещественным образом закрепленных. Вся социальная жизнь сплошь наводнена этакими плавающими объектами— куматоидами. Еще одной характеристикой куматоида следует признать определенную предикативность его функционирования, например: быть народом, быть учителем, быть той или иной социальной группой. От куматоида даже с учетом его динамики ожидается некое воспроизведение наиболее типических характериологических особенностей и образцов поведения.
Другой принципиальной новацией в современной методологии является ведение исследований по тшгу «case studies» — ситуационных исследований. Последние опираются на методологию междисциплинарных исследований, но предполагают изучение индивидуальных субъектов, локальных групповых мировоззрений и ситуаций4. Термин «case studies» отражает наличие прецедента, т.е. такого индивидуализированного объекта, который находится под наблюдением и не вписывается в устоявшиеся каноны объяснения. Считается, что сама идея ситуационной методологии восходит и «идеографическому методу» баденской школы. Известно весьма положительное к ней отношение основоположника социологии знания К. Мангейма. «Нам придется принять во внимание ситуационную
23

детерминацию в качестве неотъемлемого фактора познания— подобно тому, как мы должны будем принять теорию рёляционизма и теорию меняющегося базиса мышления, мы должны отвергнуть представление о существовании «сферы истины в себе» как вредную и недоказуемую гипотезу5. Различают два типа ситуационных исследований: текстуальные и полевые. В обоих придается первостепенное значение локальной детерминации. Последняя конкретизируется понятием «внутренней социальности» и понимается как замкнутая система неявных предпосылок знания, складывающихся под влиянием специфических для данной группы и ситуации форм деятельности и общения, как «концептуальный каркас» и социо-культурный контекст, определяющий значение и смысл отдельных слов и поступков. Преимущества ситуационных исследований состоят в том, что в них содержание системы знания раскрывается в контексте конечного набора условий, конкретных и особых форм жизненных ситуаций, приоткрывая тем самым завесу над тайнами реального познавательного процесса.
Современная методология осознает ограниченную универсальность своих традиционных методов. Так, гипотетико-дедуктивный метод подвергается критике на том основании, что начинает с готовых гипотез и проскакивает фазу «заключения к наилучшему объяснению фактов». Последняя названа абдукцией, что означает умозаключение от эмпирических фактов к объясняющей их гипотезе6. Такого рода умозаключения широко используются в быту и на практике. Не замечая того, каждый человек при поиске объяснений обращается к абдукции. Врач по симптомам болезни ищет его причину, детектив по оставшимся следам преступления ищет преступника. Таким же образом и ученый, пытаясь отыскать наиболее удачное объяснение происходящему, пользуется методом абдукции. И хотя термин не имеет такой популярности и признанное™, как индукция и дедукция/ значимость отражаемой им процедуры в построении новой и эффективной методологической стратегии весьма существенна.
Принципиальному переосмыслению подвергается и эксперимент, который считается наиболее характерной чертой классической науки, но не может быть применен в языкознании, истории, астрономии и — по этическим соображениям — в медицине. Часто говорят о мысленном эксперименте как проекте некоторой деятельности, основанной на теоретической концепции. Мысленный эксперимент предполагает работу с некоторыми идеальными конструктами, а следовательно, он уже не столько приписан к ведомству эмпирического, сколько являет собой средство теоретического уровня движения мысли. В современную методологию вводится понятие «нестрогое мышление», которое обнаруживает возможность эвристического использования всех доселе заявивших о себе способов освоения материала. Оно открывает возможность мозговому штурму, где объект будет подвергнут мыслительному препарированию с целью получения панорамного знания о нем и панорамного видения результатов его функционирования.
Поскольку современная научная теория наряду с аксиоматическим базисом и логикой использует также и интуицию, то методология реаги-
24

рует на это признанием роли интуитивного суждения. Тем самым сокращается разрыв между гуманитарными и естественными науками. Достижения же компьютерной революции, в которых ученый во все более возрастающей степени освобождается от рутинных формально-логических операций и передает их машине, позволяет открыть новые возможности для творчества. Благодаря этому происходит расширение поля исследуемых объектов и процессов, нестандартных решений и нетрадиционных подходов.
Выделяется несколько сущностных черт, характеризующих «методо
логические новации»:                                    •
во-первых, это усиление роли междисциплинарного комплекса программ в изучении объектов;
во-вторых, укрепление парадигмы целостности и интегративности, осознание необходимости глобального всестороннего взгляда на мир;
в-третьих, широкое внедрение идей и методов синергетики, стихийно-спонтанного структурогенеза;
в-четвертых, выдвижение на передовые позиции нового понятийного и категориального аппарата, отображающего постнеклассическую стадию эволюции научной картины мира, его нестабильность, неопределенность и хаосомность;
в-пятых, внедрение в научное исследование темпорального фактора и многоальтернативной, ветвящейся графики прогностики;
в-шестых, изменение содержания категорий «объективности» и «субъективности», сближение методов естественных и социальных наук;
в-седьмых, усиление значения нетрадиционных средств и методов исследования, граничащих со сферой внерационального постижения действительности.
Не все перечисленные определения могут претендовать на роль индикаторов «методологических новаций». Не все из названных качеств свободны от внутренней противоречивости самой формулировки. Однако уже сама фиксация факта «методологической новаторики» весьма и весьма значима. При ее характеристике в глаза бросается практическая потребность в методологическом обеспечении, которую испытывают не только ученые, но и практические работники, специалисты-профессионалы всех типов. Сегодня все чаще говорят об уровне методологической культуры общества. Лица, принимающие решения, не хотят действовать путем проб и ошибок, а предпочитают методологическое обеспечение предполагаемого результата и выявление спектра способов его достижения. К способам получения этого результата, хотя он и находится в области прогноза и предписания, тем не менее предъявляют требования научной обоснованности. Методологическая культура репрезентируется методологическим сознанием ученого и превращается в факторы его деятельности, органично вплетается в познавательный процесс, усиливает его методологическую вооруженность и эффективность.
Принципиально инновационным оказывается стремление современной методологии к осознанию постаналитического способа мышления. С одной стороны, оно связано со стремлением к историко-критической
25

реконструкции теории (и здесь перекрываются сразу три сферы анализа: сфера исторического, критического и теоретического). С другой — оно предполагает учет отношений, а быть может, и зависимости теории и политики. Постаналитическое мышление не ограничивается блужданием в лабиринте лингвистического анализа. Интересы современного постаналитического мышления простираются от эстетики до философии истории и политики. Постаналитизм решительно отказывается от ограничений аналитической философии, связанных с ее принципиальной склонностью к формализованным структурам и игнорированием историко-литературных форм образованности «континентальной мысли». Постаналитизм словно заглядывает за аналитический горизонт и в наборе новых референтов видит все многообразие современной действительности и тех отношений, которые просятся быть распознанными, став объектом исследования методологической мысли. Это претензия на некий синтез дисциплинарного и гуманистического словарей, на укоренение эпистемологии в социальной онтологии.
Взгляд на современную методологию будет неполон, если не обратить внимание на существование своего рода «методологических барьеров». И когда утвердившаяся научная парадигма сниспосылает всем научным сообществам стереотипйзированные стандарты и образцы исследования, в этом можно различить следы методологической экспансии. Существует множество примеров того, как ученые переступают «методологические барьеры». Так, конвенциализм А. Пуанкаре прямо подсказывает рецепт, состоящий в принятии конвенций — соглашений между учеными. Им надо просто договориться, другое дело, что этот процесс не так прост и легок, как кажется. Наиболее типичны для ученого мира именно споры, полемика, столкновения противоположных точек зрения и позиций.
К методологическим барьерам относится и существующий механизм методологической инерции, когда переход на использование новой методологической стратегии оказывается довольно болезненной для исследователя процедурой. Например, вытеснение детерминизма индетерминизмом, необходимости — вероятностностью, прогнозируемое™ — непредсказуемостью, диалектического материализма — синергетикой и т.д. и по сей день неоднозначно оценивается различными представителями научного сообщества. Здесь возникает дополнительная проблема относительно того, может ли ученый сознательно преодолевать предрасположенность к определенному методу или методам познания, насколько инвариантен его стиль и способ мышления при решении познавательных задач.
Множественность методологий обнажает проблему единства, но уже единства методологических сценариев, единства в рамках той или иной методологической стратегии, в отличие от поставленной в рамках философии науки проблемы единства научного знания. Методологи могут быть заняты уточнением понятийного аппарата и методов, а также эмпирического содержания уже установленных теоретических конструкций, могут погрузиться в разработку приложения конкретных методологических схем к тем или иным ситуациям, могут анализировать логику известных общих решений. Все это говорит о пестроте методологических устремлений. При-
26

оритетным для переднего края современной методологии является принятие теоретика-вероятностного стиля мышления, в контексте которого мышление, не признающее идею случайности и альтернативности, является примитивным.
Для современной методологии, как и в прежние времена, весьма остра проблема экспликации эмпирического и теоретического7. Сфера научно-методологического знания упорядочивает себя отнесением ряда методов к эмпирическому или теоретическому уровню. Считается, что опыт, эксперимент, наблюдение суть составляющие эмпирического уровня познания как результата непосредственного контакта с живой природой, где исследователь имеет дело с реальным объектом,
Абстракции, идеальные объекты, концепции, гипотетико-дедуктивные модели, формулы и принципы — необходимые компоненты теоретического уровня. Мыслить движение идей и наблюдать различные эмпирические факты — занятия, отличающиеся друг от друга. Казалось бы, задача ученого-теоретика — создать теорию или сформулировать идею на основе «материи мысли», эмпирик же привязан к данным опыта и может позволить себе лишь обобщение и классификацию. Известно, однако, что между теоретическим и эмпирическим связи достаточно сложные и разно-направленные. Одного противопоставления того, что теории не имеют действительных денотатов (представителей) в реальности, как это можно зафиксировать по отношению к эмпирическому уровню (в наблюдении и эксперименте), мало для понимания сущности теоретического. Данные наблюдения также опосредованы теоретическими представлениями— как говорится, всякая эмпирия нагружена теорией.
Изменения в теоретическом аппарате могут совершаться и без непосредственной стимуляции со стороны эмпирии. Более того, теории могут стимулировать эмпирические исследования, подсказывать им, где искать, что наблюдать и фиксировать. Это, в свою очередь, показывает, что не всегда эмпирический уровень исследования обладает безусловной первичностью, иначе говоря, первичность и базисность эмпирического не является необходимым и обязательным признаком развития научного знания. Эмпирическое исследование призвано обеспечить выход научно-теоретического к реальной сфере живого созерцания. Теоретическое отвечает за применение аппарата абстракций и категориальных средств для ассимиляции внешнего по отношению к нему материала «живого созерцания», к деятельности, лежащей вне сферы развития понятийных мыслительных средств.
Но вопрос о том, можно ли свести теоретический и эмпирический уровни познания к соотношению чувственного и рационального, тоже не решается однозначно положительно. И как бы такое сведение ни было заманчивым своей простотой и элементарностью, размышляющий читатель, скорее всего, склонится в пользу «нельзя». Теоретический уровень нельзя свести только к рациональному способу миропостижения, точно так же как нельзя свести эмпирический уровень только к чувственному, потому что и на эмпирическом, и на теоретическом уровнях познания присутствуют и мышление, и чувства. Взаимодействие, единство чувствен-
27

ного и рационального имеет место на обоих уровнях познания с различной мерой преобладания. Описание данных восприятия, фиксация результатов наблюдения, т.е. все то, что относится к эмпирическому уровню, нельзя представить как чисто чувственную деятельность. Оно нуждается в определенном теоретически нагруженном языке, в конкретных категориях, понятиях и принципах. Получение результатов на теоретическом уровне не есть прерогатива сугубо рациональной сферы. Восприятие чертежей, графиков, схем предполагает чувственную деятельность; особо значимыми оказываются процессы воображения. Поэтому подмена категорий теоретическое — мыслительное (рациональное), эмпирическое — чувственное (сенситивное) неправомерно.
В чем же отличие теоретического уровня от эмпирического? Хотя эмпирические знания также могут быть представлены гипотезами, обобщениями, эмпирическими законами, описательными теориями, но направлены они на объект, который дан наблюдателю непосредственно. Эмпирический уровень выражает объективные факты, выявленные в результате экспериментов и наблюдений, как правило, со стороны их внешних и очевидных связей. В логике и методологии факт понимается как знание, достоверность которого очевидна или доказана (факт от лат. factum — «сделанное, свершившееся»). В качестве контрпримера или аномалии факт используется для опровержения теории. В виде эмпирической констатации согласовывающихся с теорией положений факт служит дополнительным аргументом обоснования истинности знания. Иногда в значении «факт познания» выступают самые простейшие определения объекта, хотя сама направленность факта связана с тем, чтобы зафиксировать предикатную связку — «нечто есть». Можно сказать, что факты по природе и существу своему онтологичны. Они фиксируют фрагмент бытия или максимально адекватное его отражение.
Теоретический уровень познания также предполагает связь с действительностью, однако связь эта не прямая, а опосредованная. На теоретическом уровне мы не найдем фиксации или сокращенной сводки эмпирических данных; теоретическое мышление нельзя свести к суммированию эмпирически данного материала. Получается, что теория вырастает не из эмпирии, но как бы рядом с ней, а точнее, над ней и в связи с ней. И если эмпирический уровень предполагает обобщение фактических данных, опытных зависимостей, индуктивных законов, мир теоретического знания составляют идеи, концепции, идеальные объекты, которые нигде не встречаются в действительности. В основе деятельности теоретика лежит создание и исследование таких идеальных теоретических объектов. Теоретический уровень — это концептуальное движение. Концепция же, в свою очередь, понимается как порождающая модель. Знания теоретического уровня возникают в результате внутреннего развития идей и концепций, а не простого обобщения данных наблюдения. Причем характер этого внутреннего развития может быть трояким: имманентным (аналитическим), конструктивным (синтетическим) и интуитивным (трансцендентным). Изменения отдельных элементов теоретического уровня ведут к частичным трансформациям системы в целом, и в этом признаке сис-
28

темности теоретического знания содержится важный признак теоретического. В общих чертах для теоретического уровня характерны:
• способность к воспроизводству знаний на своей собственной основе;
• относительно независимое от эмпирии движение мысли в собственном теоретическом содержании;
• непрерывность движения теоретической мысли на некоторой постоянной исходной основе;
• получение теоретических результатов без обращения к опыту.
Мир явлений очень часто предстает как мир видимости и кажимости. Согласно данным органов чувств Солнце восходит и, описав дугу вокруг Земли, заходит. Создается впечатление, что оно как будто бы вращается вокруг Земли. Однако в действительности все обстоит иначе. Глубинная сущность и форма проявления процессов, как правило, не совпадают. Задача теоретического уровня познания состоит в обнаружении за видимыми проявлениями скрытых, внутренних, сущностных связей и отношений. Теоретическое мышление не заимствует своего содержания извне в готовом виде, и на его формирование не влияет ограниченность наблюдения. И то, что ускользает от наблюдателя, не должно скрыться от теоретика. Теоретический уровень познания направлен на формирование теоретических законов, которые отвечают требованиям всеобщности и необходимости, т.е. действуют везде и всегда.
Привлекающий определенной ясностью в решении проблемы различения методологии гуманитарного и естественнонаучного знания оказывается подход, предложенный Г.Х. фон Вригтом. Используя существующие традиции в философии науки — аристотелевскую и галилеевскую, он предлагает первую связать с телеономией, а вторую с каузальностью. Причем телеономия и телеономическое создает эффект понимания, каузальность и каузальное — эффект объяснения. Особенно важно то, что телеономическое связывается с гуманитарными науками, а каузальное — с естественными. И в том и в другом случае имеет место номос — закон, но номические (установленные законом) отношения проявляются по-разному. Каузальное объяснение обычно указывает на прошлое: «Это произошло, потому что (раньше) произошло то», — типическая языковая конструкция таких объяснений. Таким образом, в них предполагается но-мическая связь между причинным фактором и фактором-следствием. В простейшем случае — это отношение достаточной обусловленности.
Телеологические объяснения указывают на будущее: «Ъто случилось для того, чтобы произошло то». В отличие от каузального объяснения допущение номической связи включено в телеологическое объяснение более сложным образом, так сказать, косвенно. Например, утверждая, что «он бежит для того, чтобы успеть на поезд», я тем самым указываю, что этот человек считает при данных обстоятельствах необходимым и, может быть, достаточным бежать, если он хочет попасть на станцию до отхода поезда. Его убеждение может оказаться ошибочным. Независимо от этого мое объяснение его действия может быть правильным8.
Телеологические рассуждения всегда были связаны с признанием цели— «того, ради чего» (по определению Аристотеля). Следовательно,
29

залась бы излишней. Переносить на одно полотно достижения многообразных наук— занятие трудоемкое и кропотливое. Однако в нем нет ни грана специфически философского. Философия как сжатая сумма знания обречена на жалкий жребий шекспировского короля Лира. Раздав дочерям все свое состояние, он остался ни с чем и был выдворен на улицу. Так и у философии в случае отождествления ее с наукой при отпочковании и дальнейшей дифференциации наук не остается ничего: ни собственного предмета, ни собственной специфики, ни значимости. Она лишается самостоятельности и самоценности, о чем, кстати, весьма громко заяшшют позитивисты.
А с другой стороны, случись вам заболеть, кого бы вы предпочли пригласить к себе, философа или врача? Видимо, второго. Ну а в бурю на корабле кому доверитесь — кормчему или мыслителю? Совершенно очевидно, что никакая сфера человеческого духа, и философия в том числе, не может вобрать в себя всю совокупность специально-научных знаний о мироздании. Философ не может и не должен подменять собой работу медика, биолога, математика, физика и т.п. Философия не может быть наукой всех наук, т.е. стоять над частными дисциплинами, равно как она не может быть одной из частных наук в ряду прочих. Многолетний спор философии и науки о том, в чем больше нуждается общество — в философии или науке — и какова их действительная взаимосвязь, породил множество точек зрения, обилие возможных трактовок и интерпретаций этой проблемы. Остановимся на основных тезисах, раскрывающих суть соотношения философии и науки.
• Специальные науки служат отдельным конкретным потребностям общества: технике, экономике, искусству врачевания, искусству обучения, законодательству и др. Они изучают свой специфичет ский срез действительности, свой фрагмент бытия. Частные науки ограничиваются отдельными частями мира. Согласно Гегелю, научное мышление погружено в конечный материал и ограничено рассудочным постижением конечного. Философию же интересует мир в целом. Она не может примириться с частностью, ибо устремлена к целостному постижению универсума. Философия задумывается о мировом целом, о всеохватывающем единстве всего сущего, она ищет ответ на вопрос «что есть сущее, поскольку оно есть». В этом смысле справедливо определение философии как науки «о первоначалах и первопричинах».
• Частные науки обращены к явлениям и процессам реальности, существующим объективно, вне человека, независимо ни от человека, ни от человечества. Их не интересует ценностная шкала человеческих смыслов, они безоценочны. Свои выводы наука формулирует в теориях, законах и формулах, вынося за скобки личностное, эмоциональное отношение ученого к изучаемым явлениям и тем социальным последствиям, к которым может привести то или иное открытие. Фигура ученого, строй его мыслей и темперамент, характер исповеданий и жизненных предпочтений также не вызывает особого интереса. Закон тяготения, квадратные
31

уравнения, система Менделеева, законы термодинамики объективны. Их действие реально и не зависит от мнений, настроений и личности ученого.
Мир в глазах философа — не просто статичный пласт реальности, но живое динамичное целое. Это многообразие взаимодействий, в котором переплетены причина и следствие, цикличность и спонтанность, упорядоченность и деструкция, силы добра и зла, гармонии и хаоса. Философствующий разум должен определить свое отношение к миру. Поэтому основной вопрос философии и формулируется как вопрос об отношении мышления к бытию (человека к миру, сознания к материи). Принимая во внимание данные научных исследований, она идет дальше, рассматривая вопрос о сущностном смысле и значимости процессов и явлений в контексте человеческого бытия.
• Представители отдельных наук исходят из определенных представлений, которые принимаются как нечто данное, не требующее обоснования. Ни один из узких специалистов в процессе непосредственной научной деятельности не задается вопросом, как возникла его дисциплина и как она возможна, в чем ее собственная специфика и отличие от прочих. Если эти проблемы затрагиваются, естествоиспытатель вступает в сферу философских вопросов естествознания. Философия же в первую ючередь стремится выяснить исходные предпосылки всякого знания, в том числе и собственно философского. Она направлена на выявление таких достоверных основ, которые могли бы служить точкой отсчета и критерием для понимания и оценки всего остального (отличия истины от мнения, эмпирии от теории, свободы от произвола, насилия от власти). Предельные, пограничные вопросы, которыми отдельная познавательная область либо начинается, либо заканчивается, — излюбленная тема философских размышлений.
• Наука занимает свое достойное место как сфера человеческой деятельности, главнейшей функцией которой является выработка и систематизация объективных знаний о действительности. Она может быть понята как одна из форм общественного сознания, направленная на предметное постижение мира, предполагающая получение нового знания. Цель науки всегда была связана с описанием, объяснением и предсказанием процессов и явлений действительности на основе открываемых ее законов. Система наук условно делится на естественные, общественные и технические. Считается, что объем научной деятельности, рост научной информации, открытий, числа научных работников удваивается примерно каждые 15 лет. А в развитии науки чередуются нормальные и революционные периоды, так называемые научные революции, которые приводят к изменению ее структуры, принципов познания, категорий, методов и форм организации.
Философия основывается на теоретико-рефлексивном и духовно-практическом отношении субъекта к объекту. Она оказывает активное воздей-
32

ствие на социальное бытие посредством формирования новых идеалов, норм и культурных ценностей. К ее основным исторически сложившимся разделам относятся онтология, гносеология, логика, этика, эстетика. К ним можно добавить и другие составляющие: философская антропология, ак-сеология, теория культуры, социальная философия, история философии, философия религии, методология, философия науки и пр. Главные тенденции развития философии связаны с осмыслением таких проблем, как мир и место в нем человека, судьбы современной цивилизации, единство и многообразие культур, природа человеческого познания, бытие и язык. В чем специфика понятийного аппарата философии?
• Философия стремится найти предельные основания и регулятивы всякого сознательного отношения к действительности. Поэтому философское знание выступает не в виде логически упорядоченной схемы, а принимает вид развернутого обсуждения, детального формулирования всех трудностей анализа, критического сопоставления и оценки возможных путей решения поставленной проблемы. Отсюда известная сентенция: в философии важен не только достигнутый результат, но и путь к этому результату. Ибо путь и является специфическим способом обоснования результата. Когда И. Ньютон восклицал: «Физика, бойся метафизики!» (философии), — он протестовал в том числе и против того, что в философии невозможно найти лишь один единственный удовлетворяющий ответ на поставленный вопрос. И если наука реализует достаточно строгую форму организованности, то философия не может похвастаться подобной однозначностью. Она всякий раз сталкивается с выстраиванием множества вариантов обоснований и опровержений. В ней нет таких истин, которые не вызывали бы возражений. Знаменитое изречение: «Подвергай все сомнению!», а также страстная неприязнь к догматам — вот кредо философствующего разума.
• В науке по традиции принимается кумулятивное движение вперед, т.е. движение на основе накопления уже полученных результатов (ведь не будет же ученый заново открывать законы классической механики или термодинамики). Здесь уместен образ копилки, в которой, словно монетки, скапливаются крупицы истинных знаний. Философия, напротив, не может довольствоваться заимствованием уже полученных результатов. Нельзя, скажем, удовлетвориться ответом на вопрос о смысле жизни, предложенным средневековыми мыслителями. Каждая эпоха будет по-своему вновь и вновь ставить и решать этот вопрос. Развитие философии не укладывается в рамки смены концепций, теорий и парадигм. Специфика философии проявляется в том, что она применяет свой особый метод рефлексии, метод оборачивания на себя. Это словно челночное движение, предполагающее возвращение к исходным предпосылкам и обогащение новым содержанием. Для философии характерна переформулировка основных проблем на протяжении всей истории человеческой мысли. Условно это ее свойство может быть обозначено как обратимость, или рефлексивность, философии.
33

• Наука опирается на факты, их экспериментальную проверку. Философия отстоит от сферы повседневности и уносится в мир интеллигибельных сущностей. Intelligibilis — умопостигаемый, обозначает существование объектов, постигаемых только умом и не доступных чувственному познанию. Вопросы «что есть красота, истина, добро, справедливость» выходят за рамки эмпирических обобщений. Красота не есть тот или иной прекрасный кувшин, цветок, кристалл или самая прекрасная из девушек. Философское понимание красоты ориентировано на постижение этого явления с точки зрения всеобщего. Оно как бы выходит за пределы эмпирической данности, преодолевает их и, выражаясь ее собственным языком, трансцендирует к сущностному определению.
Популярно разъясняя специфику философии, британский логик, философ и социолог Бертран Рассел утверждал, что философия «является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чём к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения»1. Философия, по его мнению, как бы ничейная земля между наукой и теологией, открытая, однако, для атак с обеих сторон. На многие философские вопросы: «Что есть мудрость, добро и красота, в чем смысл жизни?» — нельзя найти ответ в научной лаборатории. Не устраивают и версии богословов со ссылкой на акт творения и авторитет Священного писания. Такие неразрешимые с точки зрения науки и теологии вопросы оказываются уделом философии.
• Весьма очевидны различия в понятийном аппарате. Язык философии существенно отличается как от языка науки с его четкой фиксацией термина и предмета, так и от языка поэтического, в котором реальность лишь образно намечается, а также от языка обыденного, где предметность обозначается в рамках утилитарных потребностей. Философия, предполагая разговор о мире с точки зрения всеобщего, нуждается в таких языковых средствах, в таких универсальных понятиях, которые бы смогли отразить безмерность и бесконечность мироздания. Поэтому философия создает свой собственный язык — язык категорий, предельно широких понятий, обладающих статусом всеобщности и необходимости. Они настолько широки, что не могут мыслиться составляющими других более широких понятий. Причина и следствие, необходимость и случайность, возможность и действительность и т.д. — примеры философских категорий.
• Если конкретно-научные дисциплины могут развиваться, не учитывая опыт других форм общественного, сознания (физика, например, может благополучно прогрессировать без учета опыта истории искусства, а химия — невзирая на распространение религии, математика может выдвигать свои теории без учета норм нравственности, а биология не оглядываться на императивы правоведения), то в философии все обстоит иначе. И хотя философия не может быть сведена (редуцирована) ни к науке, ни к любой другой форме ду-
34

ховной деятельности, в качестве эмпирической базы и исходного пункта обобщенных представлений о мире в целом в ней принимается совокупный опыт духовного развития человечества, всех форм общественного сознания: науки, искусства, религии, права и др. Философия — не наука, однако в ней господствует понятийность, ориентация на объективность, идея причинности и стремление к обнаружению наиболее общих, часто повторяющихся связей и отношений, т.е. закономерностей. Философия— не искусство, хотя в ней образ является признанной гносеологической категорией, достойное место занимает чувственное познание, используется метафора и интуиция. Философия — не религия, хотя уносится в мир интеллигибельных сущностей, трансцен-дирует и часто имеет дело с чувственно-сверхчувственным материалом.
• В науке ценностно-человеческий аспект отнесен на второй план. Познание носит объективно безличностный характер. Ни личность ученого, ни его чувства, эмоции, мотивационная сфера деятельности науку не интересуют. Творец, в свою очередь, не несет ответственности за последствия своих открытий. В философии, наряду с теоретико-познавательным аспектом, особую значимость приобретают ценностные ориентации. Согласно тезису античного автора Протагора «Человек есть мера всех вещей», философия и по сей день выдвигает свои обоснования в ценностной шкале человеческих смыслов. Она пристально интересуется судьбой научных открытий и теми социальными последствиями, к которым они могут привести, утверждая в качестве абсолютной ценности человеческую жизнь. Личность творца, мыслителя и ученого не может быть безразлична в исследовательском процессе. В философском творчестве всегда происходит углубление человека в самого себя. Мыслитель стремится к более точному и адекватному определению своего места в мире. Это создает все новые и новые оттенки миросозерцания. Поэтому в философии каждая система авторизована, и при освоении философских знаний достаточно значимой оказывается роль персоналий. Философия — это такой род интеллектуальной деятельности, который требует постоянного общения с великими умами прошлого и современности: Платоном, Аристотелем, Августином, Кантом, Гегелем, Хайдеггером, Соловьевым, Бердяевым и пр.
• В философии важен и ярко выражен национальный элемент. Есть русская философия, немецкая философия, английская, французская и, наконец, греческая философия. Однако нет ни русской, ни немецкой химии, физики, математики. Русский философ Н.И. Кареев начал статью с примечательным названием «О духе русской науки» следующими словами: «...каждая нация имеет право вносить в единую общечеловеческую науку- свои идеи, но не имеет право всю науку сводить к одним этим целям...»2. Можно ли философию определять словом «наука»?
• В многочисленных учебниках и учебных пособиях по так называемому диамату (диалектическому материализму), которыми так
35

богата наша отечественная философская школа, философию определяли именно как науку о наиболее общих законах природы, общества и мышления. Вот одна из весьма почтенных по возрасту дефиниций, кочующая из талмуда в талмуд: «Окружающий нас мир изучает множество наук... Лишь одна наука — философия марксизма-ленинизма, опираясь на завоевания всех отраслей человеческого знания, рассматривает мир в целом, изучает наиболее общие законы развития природы, общества и человеческого мышления-...»3. Причем законы мыслились как имеющие универсальный и всеобщий характер. Конкретизировались они с указанием на закон единства и борьбы противоположностей, взаимоперехода качественных и количественных изменений, закон отрицания. Однако смущало Toi обстоятельство, что эта наука о наиболее общих законах в свое время ожесточенно боролась с генетикой, кибернетикой, теорией относительности, наделяла их весьма бранными эпитетами. По отношению к кибернетике было сказано: «Продажная девка капитализма», а по отношению к микрофизике — что она свихнулась в идеализм, наделив электрон свободой воли. В таком контексте философию скорее можно было принять не за мать всех наук, а за злую мачеху.
Тот, кто знаком с историей философии, с легкостью сделает вывод, что понимание философии как науки самым последовательным образом было сформулировано первым позитивистом Огюстом Контом. Частные науки (физика, химия, биология) — по Конту — рисуют частные позитивные изображения окружающего нас мира, по необходимости друг с другом не связанные, а научное изображение мира в целом из разрозненных фрагментов обеспечивается научной (позитивной) философией.
• Справедливости ради отметим, что уже по мысли Ф. Энгельса философия должна решительно отказаться от претензий на роль «науки наук». Научное мировоззрение «не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Как только перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить свое место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней. И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах —• формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и истории»4.
• Но если поднимать вопрос, насколько правомерно представление о философии как о науке (даже при оговорке, что это особая наука, наиболее общая, интересующаяся всем миром в целом, а не частная, рассматривающая какой-либо фрагмент действительности), необходимо выявление критериев научности. В их число включались: повторяемость в наблюдении; интерсубъективность знания (его всеобщность и независимость от личности ученого); воспроизводимость опыта. Все перечисленные характеристики вряд ли приемлемы для филосо-
36

фии с ее обилием авторизованных концепций и стремлением к самовыражению в поиске всеобщего. В науке же господствует представление, что если разные ученые, исследующие одну и ту же проблему одинаковыми методами, получают идентичный результат, то он считается научным и принимается научным сообществом. Наука, претендующая на отражение мира в понятийной форме и с точки зрения закономерности, рассматривается как высший этап развития человеческого познания, свободный от предрассудков метод постижения истины, совокупность эмпирически достоверного и логически организованного знания.
• Вместе с тем исторические параллели философии и науки достаточно очевидны. Философия и наука как «звенья единой цепи» в направленности человеческого интеллекта к постижению основ бытия, в сфере натурфилософии, космологии, онтологии не отличались друг от друга. По справедливому замечанию Ф. Франка, один конец этой цепи касался основания — непосредственно познаваемых наблюдений, другой, более высокий, соединялся с интеллигибельными принципами. Вся цепь от наблюдаемых фактов до интеллигибельных принципов называлась и наукой, и философией. В этой связи любопытно замечание Ганса Рейхенбаха в его книге «Возникновение научной философии», в котором указывается, что характерной чертой древней и средневековой философии была вера в то, что существует «видение умом», аналогичное видению глазами. Как глазами мы видим формы и цвета, так и умом мы видим идеи и общие законы. Поскольку физические вещи существуют, постольку их можно видеть; поскольку идеи существуют, постольку их можно видеть очами разума — суть аргументов такой позиции. Впрочем, аналогия между непосредственным чувственным восприятием и интеллектуальной интуицией имеет древнее происхождение и, в частности,' настойчиво подчеркивается уже Аристотелем. Последний утверждал, что как чувства всегда правдивы в отношении их собственных чувственных объектов, так правдив и интеллект в отношении того, что представляет собой вещь. Фоме Аквинскому принадлежит любопытное заключение: «Следовательно, интеллект не обманывается в отношении сущности вещи, как не обманывается и чувство в отношении своего объекта»5. В чем состоит статус научности?
«Три кита», на которых держится научное здание, это опыт, логика и критика. Знание рассматривается как результат познавательной деятельности. А с глаголом «знать» связывают наличие той или иной информации либо совокупность навыков для выполнения той или иной деятельности. В этом смысле допустимо суждение: «Я знаю, как это делается». Научное знание претендует на адекватное отражение действительности и выступает от имени истины. О научном знании говорят как о способе приобщения субъекта к истине. В отличие от в е р ы, которая есть созна-
37

тельное признание чего-либо истинным на основании преобладания субъективной значимости, научное знание обладает объективностью и универсальностью и претендует на общезначимость.
Научное знание как форма сознательного поиска и познания истины многообразно: оно и фундаментальное и прикладное, и экспериментальное и теоретическое. Однако все научные знания должны отвечать определенным стандартам. Во всем реальном массиве законов, теорий и концепций действует закон достаточного основания. Согласно ему ни одно положение не может считаться истинным, если оно не имеет достаточного основания. Закон достаточного основания является логическим критерием отличения знания от незнания. Другим критерием выступает предметно-практическая деятельность, которая переводит спор об истине в практическую плоскость.
• Наука видит реальность как совокупность причинно обусловленных естественных событий и процессов, охватываемых закономерностью. Это не поле действия одухотворенных сил, претворяющих в действительности свою волю и желание и в силу этого непредсказуемых. Наука ратует за естественный порядок, который может быть выражен законами физики и математики.
Отвечает ли подобным критериям научности философия? Можно ли предположить, что философы различных направлений будут слово в слово повторять положения одной и той же теории, приходить к идентичным выводам и добиваться воспроизводимости суждений? Вряд ли. Философские теории нельзя проверить при помощи опыта или эксперимента, они исключительно зависимы от личности мыслителя, каждая философская система авторизована.
• Сам статус научности, который многие века оспаривала филосо
фия, предполагает ряд необходимых признаков. Помимо отмечен
ного выше, критериями отнесения той или иной области челове
ческого освоения мира к сфере науки считаются:
*          - фиксация предметной области исследования;
- выработка понятийного и категориального аппарата, этому предмету соответствующего;
- установление фундаментальных законов, присущих данному предмету;
- открытие принципов или создание теории, позволяющей объяснить множество фактов.
Исходя из указанных критериев, может ли быть философия причислена к ордену наук? Предмет ее — всеобщее в системе «человек — мир», т.е. обоснование факта самой закономерности бытия. Вспоминая аристотелевскую постановку данной проблемы, следует заметить, что Аристотель прямо утверждал, что есть некоторая наука, которая рассматривает сущее как таковое и то, что ему присуще само по себе. Предметом ее исследования являются начала и причины всего сущего и «ни одна из других наук не исследует общую природу сущего гак такового». Мы не будем
38

вслед за Аристотелем объявлять философию «божественной наукой» и заметим, что те закономерности сущего, которые пытается усмотреть и вычленить философия, не имеют жестко детерминистического характера на манер лагшасовского детерминизма. Современная философия видит в сущем его стихийно-спонтанное становление, которое может охватываться вероятностным и статистическим знанием6.
• Если проводить соотношение философии и науки, имея в виду структурные параметры, в частности то, что наука включает в свою структуру субъект, объект, средства познания и прогнозируемые результаты, то справедливости ради следует отметить: такая структурность не чужда и философии. Правда, философия обогащает данную структурность возможностью выхода за пределы частных проблем, ее субъект одарен возможностью устремляться в сферы трансцендентного. Средства, представленные категориальным аппаратом философии, отвечают самым высоким требованиям, так как обладают статусом всеобщности и необходимости. Результат включает в себя рефлексию не только по поводу достижения отдельной, частной проблемы, но одновременно и по поводу его значимости для общества, ценности для человечества. Обладает ли философия как и наука практической значимостью?
• Разделение науки и философии частенько проводится со ссылкой на то, что наука обладает непосредственной практической значимостью, а философия нет. На основании открытий и достижений науки можно построить технические сооружения, интеллигибельные же рассуждения философии не имеют практического значения, бесполезны, а иногда и просто вредны. Любопытны в связи с этим возражения знаменитого философа науки Ф. Франка, который был уверен, что философия тоже служит практической цели. В то время как наука дает методы изобретения физических и химических приспособлений, философия дает методы, с помощью которых можно направлять поведение людей. Таким образом, философия достигает своей практической цели даже еще более прямым путем, чем собственно наука7.
Многие мыслители объясняли эту парадоксальную ситуацию тем, что философия требовала близкого соответствия между всеобщими принципами и опытом здравого смысла. Наука же, чем больше углублялась в теоретическую область, тем более удаленными от обыденного понимания становились формулировки ее общих принципов (вспомним дефиниции законов классической механики, или основоположения коперникан-ской, гелиоцентрической системы, второе начало термодинамики). Считается, что успех в науке в большей степени зависит от удачной замены мира обыденного здравого смысла миром абстрактных символов и что для ученого чрезвычайно важно отказаться от обыденного языка и уметь пользоваться языком абстрактных символов, увязывая их в единую систему. Таким образом, философия, несмотря на свою якобы пугающую трансцендентность, тем не менее оказывалась ближе к обыденному здравому смыслу, чем наука.
39

• Стремление к демаркации (разделению) науки и философии вызвано желанием освободить науку от экзистенциальных предпосылок, идеологических наслоений и иррациональных мифообразова-ний, квазинаучных явлений. Вместе с тем уязвимым пунктом одного из критериев науки — опытной проверки (верификации) — является ее несамодостаточность. Это означает, что могут быть встречены такие факты, которые не подтверждают данную теорию. Опытное знание не может привести к полной уверенности, что теория истинна, ведь достаточно одного факта, противоречащего теории, чтобы стало возможным ее опровержение, фальсификация. Традиционный пример: биологи были уверены, что все лебеди белые, пока в Австралии не обнаружили черных лебедей. Принимая во внимание эти обстоятельства, британский философ и социолог Карл Поппер предложил в качестве критерия научности принципиальную опровержимость теории, ее фальсификацию. Иначе говоря, в отличие от научных теорий, в принципе фальсифицируемых, ненаучные построения, в частности, метафизика, неопровержимы. Их не может опровергнуть какой-либо факт, ибо они по большей части с фактами дела не имеют.
i В ответ на потребность осмыслить статус и социо-культурные функции науки в условиях НТР возникла новая молодая дисциплина— философия науки, которая заявила о себе лишь во второй половине XX в. Однако образ науки всегда приковывал к себе внимание философов и методологов. Воссоздавая его, философия веком раньше оформилась в специальное направление, получившее название «философия науки». У истоков возникновения философии науки как направления современной философии стоят имена Дж. С. Милля, О. Конта, Г. Спенсера, Дж. Гершеля. Концепция «позитивной (положительной) науки» была представлена достаточно обширной деятельностью фрашгуз-ского мыслителя Огюста Конта (1798—1857). По его мнению, наука— это «здоровая философия», которая коренным образом изгоняет все вопросы, неизбежно неразрешимые. В другой («метафизической») философии нужды нет. Позитивная философия обладает универсальным позитивным методом. О. Конт дает пять определений позитивного: реальное в противоположность химерическому; полезное в отличие от негодного; достоверное в противопоставлении сомнительному; точное в противовес смутному и, собственно, положительное как противоположное отрицательному.
• Философия и наука совпадают и отождествляются в пределах позитивизма при условии, что философия отказывается от имиджа метафизики (с ее стремлением к смысложизненным проблемам) и остается только поглощенной контекстом физики — науки о природе. Подобная постановка проблемы, как и само возникновение позитивизма, не являлась беспочвенной. Быстрые успехи в самых различных областях знания: математики, химии, биологии и, конечно же, физики — делали науку все более и более популярной,

приковывающей к себе всеобщее внимание. Научные методы завладевали умами людей, престиж ученых повышался, наука превращалась в социальный институт, отстаивая свою автономию и специфические принципы научного исследования. О самой философии пытались говорить как о сугубо строгой системе, и только в этом качестве она пользовалась успехом.
В своем главном произведении «Курс позитивной философии» в шести томах, изданных в 1830-1846 гг., Конт широко пропагандировал идею научности применительно ко всем проявлениям природы и общества. И до сих пор его имя вспоминается в связи с созданной им первой классификацией наук и с самой идеей социологии как науки об общественной жизни, включающей в себя социальную статику и социальную динамику. О перспективах взаимоотношений философии и науки
• Взаимоотношения философии и науки являются острой проблемой для современных философов конца XX в. Так, Ричард Рорти утверждает, что постепенное отделение философии от науки стало возможным благодаря представлению, согласно которому «сердцем» философии служит «теория познания, теория, отличная от наук, потому что она была их основанием»8. Такая точка зрения подкрепляется ссылкой на историко-философскую традицию, где еще от Канта пробивала себе дорогу установка заменить философию базисной дисциплиной по основаниям. Это согласовывалось хотя бы с тем неявным допущением, что философия всегда лежала в основании или в основе чего-либо, а точнее, всего мироздания. Поставленный Кантом вопрос, как возможно наше познание, стал программой для всего последующего рационализма — доминирующего мироощущения европейской философии. В этом вопросе содержался и императив, что за дело должны браться профессионалы, а не любители метафизики, и неявное признание того, что от конструирования систем и системок необходимо перейти к кропотливому сортированию данных, к отделению объективного содержания от субъективных напластований.
• Ретроспективно просматриваются следующие корреляции взаимоотношений философии и науки:
- наука отпочковалась от философии;
- философия, стремясь сохранить за собой функции трибунала чистого разума, сделала центральной теоретико-познавательную проблематику, проработав ее во всех направлениях;
- современная философия мыслится как вышедшая из эпистемо-
логии.
Можно смело утверждать, что сейчас соотношение изменилось. Современная философия мыслится как вышедшая из эпистемологии. То есть философия как эпистемология достигла сомоопределенности. По словам Р. Рорти, «Кант сделал три вещи, которые помогли философии как эпистемологии становлению самосознания и уверенности в себе. Во-первых, отождествив центральную проблему эпистемологии с соотношением между двумя равно реальными, но не сводимыми друг к другу видами репрезен-
41

таций— «формальным» (концепции) и «материальным» (интуиции),— он сделал возможным рассмотрение новых эпистемологических проблем как продолжения проблем (проблем разума и универсалий), волновавших античных и средневековых философов. Во-вторых, он связал эписте-мологию с моралью в проекте, в котором мораль «основывается» на чем-то менее противоречивом и более научном. <...> Кант позволил эписте-мологии вступить в роль гаранта моральных предпосылок, которая раньше отводилась метафизике. В-третьих, он сделал возможным рассмотрение эпистемологии как основополагающей дисциплины, умозрительной доктрины, способной к открытию «формальных» или, в более поздней терминологии, «структурных», «феноменологических», «грамматических», «логических» или «концептуальных» характеристик любой области человеческой жизни. Таким образом, он позволил профессорам философии рассматривать себя в качестве председателей трибунала чистого разума, способных определять, остаются ли другие дисциплины в законных пределах, установленных «структурой» их предмета»9.
• Куайн сосредоточил свои усилия на аргументации отсутствия линии раздела между философией и наукой. Он был уверен, что такой прием предполагает, что философия может быть заменена наукой. Однако подобный удачный логический ход подстерегает вековечный вопрос о том, что не следует множить сущности без надобности. Становится непонятным, чем же должна заниматься философия, а чем наука, в чем особость и роль естественных наук, на которые всегда ссылались в наиболее туманных метафизических спорах, когда философия умолкала и все ожидали услышать звучание голосов естествоиспытателей.
• Следует обратить внимание и на то, что наука не содержит внутри себя критериев социальной значимости своих результатов. А это означает, что ее достижения могут применяться как во благо, так и во вред человечеству. Получается, что размышлениями по пово-ду негативных последствий применения достижений науки обременена не сама наука, а философия. Именно она должна сделать предметом своего анализа рассмотрение науки как совокупного целого в ее антропологическом измерении, нести ответственность за науку перед человечеством. Достижения науки не могут функционировать в обществе спонтанно и бесконтрольно. Функции контроля, упирающиеся в необходимость предотвращения негативных последствий наисовременнейших научных и технологических разработок, связанных с угрозой существования самого рода Homo sapiens, вынесены во вне, за пределы корпуса науки. Однако осуществление их находится не только во власти философов и философии. Необходима поддержка институтов государства, права, идеологии, общественного мнения. Положительная задача философии состоит в том, чтобы, выполняя функции арбитра, оценивающего совокупность результатов научных исследований в их гуманистической перспективе, двигаться по логике развития научных

исследований, доходя до исходных рубежей. То есть до той точки, где возникает сам тип подобных этико-мировоззренческих проблем.
• Философы науки уверены, что коренные изменения в науке всегда сопровождались более интенсивным углублением в ее философские основания и «всякий, кто хочет добиться удовлетворительного понимания науки XX века, должен хорошо освоиться с философской мыслью»10. И хотя философия исключает из своего рассмотрения специальные и частные проблемы наук, за ней стоит весь опыт духовного познания человечества. Философия осмысливает те стороны личного и общественного мироощущения, те отдельные типы опыта жизнедеятельности людей, которые не представляют специального интереса для частных наук. Однако в отличие от отдельных наук, которые иерархизированы и автономно разведены по своим предметным областям, философия имеет общие грани пересечения с каждой их них. Это фиксируется сертифицированной областью, которая получила название «философские вопросы естествознания», чем подчеркивается огромное и непреходящее значение использования достижений естественных наук в здании философии. По сути своей, философия не может не замечать фундаментальных открытий в естествознании, а, напротив, должна реагировать на них с готовностью осуществить подвижку во всем корпусе философского знания. Ибо с каждым новым открытием в естествознании, как отмечали классики, философия меняет свою форму. Следовательно, философия, рефлексируя по поводу развития науки, одновременно проводит и саморефлексию, т.е. она сочетает рефлексию над наукой с саморефлексией.
• О науке принято говорить как об области, в которой естественные и технические познания неразрывно слиты в своей совокупности и способствуют пониманию фундаментальных физических констант Вселенной. Двойственная задача науки: устремленность к самоидентификации научного образа мира, самосогласованности научных выводов, а также направленность на познание нового и неизвестного — стала особенно ясной, когда произошел разрыв между наукой и философией. Тогда обнаружилась невозможность ее достижения посредством какой-либо одной системы мышления. Многие считали и считают, что наука может дать только техническое познание, что она имеет техническую ценность. Для настоящего глубинного понимания Вселенной необходима философия, которая объясняет важность открытых наукой законов и принципов, но вместе с тем не дает точного практического знания. Это и есть наиболее стандартный способ истолкования пути, на котором наука и философия разошлись. Нет, однако, никакого сомнения в том, что взаимосвязь и взаимозависимость философии и науки обоюдная и органичная. Раздел философии, имеющий название «Современная научная картина мира и ее эволюция», есть секущая плоскость, разделяющая и одновременно соединяющая
43

(от лат. scientia— «знание, наука»), представив науку культурно-мировоззренческим образцом, в глазах своих сторонников предстал как идеология «чистой, ценностно-нейтральной большой науки». Он предписывал ориентироваться на методы естественных и технических наук, а критерии научности распространять на все виды человеческого освоения, мира, на все типы знания и человеческое общение в том числе. Одновременно с Сциентизмом возникла его антитеза — антисциентизм, провозглашавший прямо противоположные установки. Он весьма пессимистически относился к возможностям науки и исходил из негативных последствий НТР. Антисциентизм требовал ограничения экспансии науки и возврата к традиционным ценностям и способам деятельности.
Вопрос о том, можно ли решить дилемму Сциентизм — антисциентизм, нуждается в глубинных размышлениях. Сциентизм и антисциентизм представляют собой две остро конфликтующие ориентации в современном мире. К сторонникам Сциентизма относятся все те, кто приветствует достижения НТР, модернизацию быта и досуга, кто верит в безграничные возможности науки и, в частности, в то, что ей по силам решить все острые проблемы человеческого существования. Наука оказывается высшей ценностью, и сциентисты с воодушевлением и оптимизмом приветствуют все новые и новые свидетельства технического подъема.
Антисциентисты видят сугубо отрицательные последствия научно-технической революции, их пессимистические настроения усиливаются по мере краха всех возлагаемых на науку надежд в решении экономических и социально-политических проблем.
Сциентизм и его антитеза — антисциентизм — возникли практически одновременно и провозглашают диаметрально противоположные установки. Определить, кто является сторонником Сциентизма, а кто анти-сциентист, нетрудно. Аргументы сциентистов и антисциентистов легко декодируются, имея разновекторную направленность.
• Сциентист приветствует достижения науки. Антисциентист испытывает предубежденность против научных инноваций.
• Сциентист провозглашает знание как культурную наивысшую ценность. Антисциентист не устает подчеркивать критическое отношение к науке.
• Сциентисты, отыскивая аргументы в свою пользу, привлекают свое знаменитое прошлое, когда наука Нового времени, опровергая путы средневековой схоластики, выступала во имя обоснования культуры и новых, подлинно гуманных ценностей. Они совершенно справедливо подчеркивают, что наука является производительной силой общества, производит общественные ценности и имеет безграничные познавательные возможности.
Очень выигрышны аргументы антисциентистов, когда они подмечают простую истину, что, несмотря на многочисленные успехи науки, человечество не стало счастливее и стоит перед опасностями, источником которых стала сама наука и ее достижения. Следовательно, наука не способна сделать свои успехи благодеянием для всех людей, для всего человечества.
45

• Сциентисты видят в науке ядро всех сфер человеческой жизни и стремятся к «онаучиванию» всего общества в целом. Только благодаря науке жизнь может стать организованной, управляемой и успешной. В отличие от сциентистов антисциентисты считают, что понятие «научное знание» не тождественно понятию «истинное знание».
• Сциентисты намеренно закрывают глаза на многие острые проблемы, связанные с негативными последствиями всеобщей тех-нократизации. Антисциентисты прибегают к предельной драматизации ситуации, сгущают краски, рисуя сценарии катастрофического развития человечества, привлекая тем самым большее число своих сторонников.
Однако и в том, и в другом случае Сциентизм и антисциентизм выступают как две крайности и отображают сложные процессы современности с явной односторонностью.
Ориентации Сциентизма и антисциснтизма носят универсальный характер. Они пронизывают сферу обыденного сознания независимо от того, используется ли соответствующая им терминология и называют ли подобные умонастроения латинским термином или нет. С ними можно встретиться в сфере морального и эстетического сознания, в области права и политики, воспитания и образования. Иногда эти ориентации носят откровенный и открытый характер, но чаще выражаются скрыто и подспудно. Действительно, опасность получения непригодных в пищу продуктов химического синтеза, острые проблемы в области здравоохранения и экологии заставляют говорить о необходимости социального контроля за применением научных достижений. Однако возрастание стандартов жизни и причастность к этому процессу непривилегированных слоев населения добавляет очки в пользу Сциентизма.
Экзистенциалисты во всеуслышание заявляют об ограниченности идеи гносеологической исключительности науки. В частности, Серен Кьерке-гор противопоставляет науку, как неподлинную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и, совершенно обесценивая науку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в области этики? И меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий из газет и журналов? «Суть сократовского незнания, — резюмирует подобный ход мысли С. Кьеркегор, — в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, чтобы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки не решают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человеку духовность. Даже когда мир будет объят пламенем и разлагаться на элементы, дух останется при своем, с призывами веры. Трактовать изобретение микроскопа как небольшое развлечение — куда ни шло, но приписывать ему серьезность было бы слишком... Претенциозные натуралисты делают из «законов» религию. «Главное возражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (а в действительности против позитивистского Сциентизма), состоит в следующем: «Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя
46

как духовное существо, мог увлечься мечтой об естественных науках (эмпирических по содержанию)?» Естествоиспытатель — человек, наделенный талантом, чувством и изобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становится формой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться открытием и мастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать свою духовную суть»1.
Антисциентисты уверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает ее бездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух технократизма отрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений. Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства и необходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистских потребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира и особенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во что бы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, раздражена тем, что, видит науку, превращенную в Сциентизм и завладевающую областями, где она может служить линией поведений»2. Адепты Сциентизма исказили жизнь духа, отказывая ему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализировал науку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожные цепляются за науку как за безликого спасителя.
Яркий антисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против Сциентизма в концепции «одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, а затем и индивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь к одному технократическому параметру3. Те перегрузки и перенапряжения, которые выпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самого общества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем, что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, заорганизован и не принадлежит себе, — это не только представитель технических профессий. В подобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленность будет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
Бертран Рассел, ставший в 1950г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, в поздний период своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он видел основной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело к утрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов.
Майкл Полани — автор концепции личностного знания — подчеркивал, что «современный Сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашим важнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепых и нелепых, неадекватных терминов»4.
Крайний антисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить развитие науки. Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностей постоянно растущего населения в элементарных и уже привычных жизненных благах, не говоря уже о том, что имен-
47

но в научно-теоретической деятельности закладываются «проекты» будущего развития человечества.
Дилемма Сциентизм — антисциснтизм предстает извечной проблемой социального и культурного выбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития, в котором научно-технический прогресс оказывается реальностью, а его негативные последствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, но и уравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задача современного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит в том, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять Сциентизму»5.
Примечательно и то, что антисциентизм автоматически перетекает в антитехнологизм, а аргументы антисциентистского характера с легкостью можно получить и в сугубо научной (сциентистской) проблематике, вскрывающей трудности и преграды научного исследования, обнажающей нескончаемые споры и несовершенство науки. Интересны в связи с этим рассуждения, которые еще в философии Нового времени Дж. Беркли (1685—1753) представил на суд образованной общественности. «Если люди взвесят те великие труды, — писал он, — прилежание и способности, которые употреблены в течение стольких лет на разработку и развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большая часть наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут во внимание споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство, что даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительных доказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческого понимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приносит человечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорю я, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и к совершенному презрению всякой учености»6. '
Подобные размышления исходят как бы из глубины самого здания науки, в котором нет просторных магистралей, а лабиринты и тупики пугают несмелого путника. Продолжая эстафету сетований над сложностью науки, Дэвид Юм (1711—1776) утверждал: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметить несовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храма науки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не все обстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметом спора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений. Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы не в состоянии дать какого-либо достоверного ответа»7.
Пафос предостережений против науки усиливается, как это ни парадоксально, именно в эпоху Просвещения. Жан-Жаку Руссо принадлежат слова: «Сколько опасностей, сколько ложных путей угрожают нам в научных исследованиях! Через сколько ошибок, в тысячу раз более опасных, чем польза, приносимая истиною, нужно пройти, чтобы этой истины достигнуть?.. Если наши науки бессильны решить те задачи, которые
48

они перед собой ставят, то они еще более опасны по тем результатам, к которым они приводят. Рожденные в праздности, они, в свою очередь, питают праздность, и невозместимая потеря времени — вот в чем раньше всего выражается вред, который они неизбежно приносят обществу»8. А следовательно, заниматься науками — пустая трата времени.
Русская философская мысль также не остается вне обсуждения вопроса о недостатках науки. Н.П. Огарев (1813-1877) уверен, что «наука не составляет такой повсеместности, чтобы движение общественности могло совершаться исключительно на ее основании; наука не достигла той полноты содержания и определенности, чтобы каждый человек в нее уверовал»9.
Другая часть критических замечаний сыплется на науку со стороны эзотерически ориентированных мыслителей. П.Д. Юркевич (1804—1860), например, усматривает второстепенность, подсобность и зависимость науки от более главенствующего мира скрытых духовных постижений. Здесь уже аргументы направлены из сферы, наукой не являющейся, но с самых ранних времен, со времен тайного герметического знания ей сопутствующей. «Каждая наука, — пишет он — имеет цену только как пособие к какому-нибудь ремеслу, пока она не дает замечать или чувствовать, что за внешним, являющимся миром есть мир высший, духовный, мир света и истины»10.
Суждения русских философов, в частности Н. Бердяева (1874-1948), Л. Шестою (1866-1938), С. Франка (1877-1950), занимающих особую страницу в критике науки, имеют огромное влияние не только в силу приводимых в них заключений, но и благодаря яростному пафосу и трогающему до глубины души переживанию за судьбу и духовность человечества. «Вера в бога науки ныне пошатнулась, — убежден Н. Бердяев, — доверие к абсолютной науке, к возможности построить научное мировоззрение, удовлетворяющее природу человека, подорвано». Причины того он видит в том, что «в область научного знания вторгаются новые явления, которые казенный догматизм ученых недавно еще отвергал как сверхъестественное... А с другой стороны, философия и гносеология выяснили, что наука сама себя не может обосновать, не может укрепить себя в пределах точного знания. Своими корнями наука уходит в глубь, которую нельзя исследовать просто научно, а верхами своими наука поднимается к небу. <...> Даже для людей научного сознания становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна в решении вопроса о вере, откровении, чуде и т.п. Да и какая наука возьмет на себя смелость решать эти вопросы? Ведь не физика же, не химия, не физиология, не политическая экономия или юриспруденция? Науки нет, есть только науки [В значении дисциплины. — Т.Л.]. Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис, вера в этот миф пала. <...> Наука есть лишь частная форма приспособления к частным формам бытия»11.
Бердяев по-своему решает проблему Сциентизма и антисциентизма, замечая, что «никто серьезно не сомневается в ценности науки. Наука — неоспоримый факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Наука и научность — совсем разные вещи. Научность есть перенесение критериев науки на другие области, чуждые
49

духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должно покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно. Научность предполагает существование единого метода... Но и тут можно указать на плюрализм научных методов, соответствующий плюрализму науки. Нельзя, например, перенести метод естественных наук в психологию и в науки общественные»12. И если науки, по мнению Н. Бердяева, есть сознание зависимости, то научность есть рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от «мировой тяжести». Бердяев приходит к выводу, что научная общеобязательность — это формализм человечества, внутренне разорванного и духовно разобщенного. Дискурсивное мышление принудительно.
Л. Шестов метко подмечает, что «наука покорила человеческую душу не тем, что разрешила все ее сомнения, и даже не тем, что она, как это думает большинство образованных людей, доказала невозможность удовлетворительного их разрешения. Она соблазнила людей не своим всеведением, а житейскими благами, за которыми так долго бедствовавшее человечество погналось с той стремительностью, с какой измученный продолжительным постом нищий набрасывается на предложенный ему кусок хлеба. <...> Толстой, Достоевский и другие пытались восстановить против науки мораль — но их усилия в этом направлении оказались бесплодными. Нравственность и наука — родные сестры, родившиеся от одного общего отца, именуемого законом или нормою. Временами они могут враждовать меж собой и даже ненавидеть одна другую, как это часто бывает меж родными, но рано или поздно кровь скажется, и они примирятся непременно»13.
Шестов обращает внимание на реальное противоречие, гнездящееся в сердцевине ставшей науки, когда «огромное количество единичных фактов выбрасывается ею за борт как излишний и ненужный балласт. Наука принимает в свое ведение только те явления, которые постоянно чередуются с известной правильностью; самый драгоценный для нее материал — это те случаи, когда явление может быть по желанию искусственно вызвано. Когда возможен, стало быть, эксперимент. <...> Но как же быть с единичными, не повторяющимися и не могущими быть вызванными явлениями? Если бы все люди были слепыми и только один из них на минуту прозрел и увидел бы красоту и великолепие Божьего мира, наука не могла бы считаться с его показаниями. А между тем, свидетельства одного зрячего значат больше, чем показания миллиона слепых. В жизни человека возможны внезапные озарения, хотя бы на несколько секунд. Неужели о них нужно молчать, потому что при нормальных обстоятельствах их не бывает, и что их нельзя вызвать в каждую данную минуту?! <...> Наука этого требует»14. Шестов обращается к современникам с призывом: забудьте научное донкихотство и постарайтесь довериться себе. Он был бы услышан, если бы человек не был столь слабым, нуждающемся в помощи и защите существом,
50