Курган А. Тайна феномена дежа вю: опыт феноменологического анализа

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава третья. Происхождение дежа вю

Мифологическое сознание относится к первейшей древности человека. С начала своего существования как вида и до возникновения историчности, сознание человека обладает мифологичностью как существенным своим предикатом. Чтобы составить более полное представление о мифологическом сознании, приведем его характеристику авторитетнейшим исследователем античности А.Ф. Лосевым:
"1) Неразрывность с вещами и даже подчиненность им, поскольку время есть обобщенно-родовое понятие, а, следовательно, тоже живое существо.
2) Неоднородный, то растянутый, то уплотненный, характер, вытекающий все из того же слияния общего и единичного в одной нераздельной цельности.
3) Отсутствие вопроса о начале или конце времени, поскольку время всегда остается, помимо всего прочего, еще и родовым понятием, а ни к какому родовому понятию неприменима временная характеристика (как, например, бессмысленно спрашивать о временном начале или конце в таблице умножения); поэтому в мифологической картине мира все равно откуда начинать действие и на какой точке его кончать.
4) Повсюдность космического центра.
5) Мифологическое время для всякой мифологии времени и пространства предполагает принцип наличия всего во всем.
6) Всеобщая взаимопревращаемость вещей внутри замкнутого космоса, необходимая ввиду того, что здесь всякая единичность содержит в себе любую обобщенность и наоборот.
7) Нераздельность причин и следствий во временном потоке, поскольку сам временной поток мыслится в мифологии как нераздельная в себе цельность, которая сама для себя и причина, и цель.
8) Полное отсутствие чувства личности, или, вернее, понимание ее как безразличной части целого, не обладающей никакой спецификой, как фактически и происходит в период общинно-родовой формации, в которой человеческая личность еще не отделила себя от родовой общины.
9) Отсутствие всяких иных деяний, действий и результатов действия, кроме чувственно-ограниченного и замкнутого в себе космоса.
10) Чудесно-фантастический характер каждого мгновения, поскольку оно неотличимо от вечности, причем фантастикой это представляется только человеку, уже вышедшему за пределы общинно-родовой формации, для самих же представителей этой последней всякая чудесная фантастика есть только максимально возможный реализм".
Лосев связывает здесь мифологическое безвременье с условиями общинно-родового существования. Жизнь в общине показалась бы современному горожанину монотонной и скучной. События человеческой жизни идут рука об руку с ритмами природы, цикличны и однообразны. В сущностных чертах описание Лосева сходится с нашей экспликацией дежа вю: нераздельность временного потока, означающее собственно безвременность; отсутствие личности, Я, – и все остальные черты имеют причиной эти сущностные. Так, "отсутствие вопроса о начале или конце времени" очевидно, ибо в нем не за что ухватиться, ниоткуда нельзя начать, потому что для этого понадобилось бы остановить поток, остановить себя самого и выделить из потока времени, сконцентрироваться на каком-либо одном наличном предмете и осознать его как единственный, индивидуальный. Но себя самого человек в дежа вю как раз и не имеет. Отсюда и "отсутствие всяких иных деяний, действий и результатов действия, кроме чувственно-ограниченного и замкнутого в себе космоса", ибо если нет Я, то нет и действий Я, все действия поэтому осуществляет лишь недифференцированный космос, который предполагает "принцип наличия всего во всем". Этот синкретизм всего во всем мешает выделить какие-либо причинно-следственные связи, да собственно и не нуждается в таковых, ибо будущее и прошлое не раздельно, а значит причина и следствие едины. Отсюда и вера в судьбу, но собственно даже не вера, но само по себе бытие-судьбой.
Итак, у мифологического сознания присутствуют признаки дежа вю, и ввиду приведенных описаний будет естественным предположить, что мифологический человек в своей повседневности пребывал в некоем состоянии, которое современному человеку известно под названием "дежа вю". Мифологический человек по такому предположению мог пребывать в дежа вю всё время. Однако не будем делать поспешных выводов. Мифологический человек находился в состоянии, описанном Бергсоном в "Творческой эволюции": "Когда мы автоматически выполняем привычное действие, когда лунатик машинально движется во сне, бессознательность может быть абсолютной, но в этом случае она вызвана тем, что представлению о действии препятствует само выполнение этого действия, которое до такой степени сходно с представлением и так плотно в него входит, что сознанию нет уже никакого места". Представление здесь не может предшествовать действию, ибо как писалось выше – всё существо этого сознания направлено в будущее, и представление бы прерывало эту интенцию. Но тогда получалось бы, что древний человек не только не обладал ретенцией, но и способностью воображения. Но возможно такие выводы получаются оттого, что мы слишком упростили структуру дежа вю, а может просто мы не там его ищем?
Чтобы человек воспользовался предыдущим опытом для создания, например, топора, необходимо удержание в сознании. Но как мы выяснили, таковой в дежа вю не было. Для того чтобы этот факт стал нам яснее, а также, чтобы выявить "чудесно-фантастический характер каждого мгновения" в мифологическом сознании, нам нужно будет более подробно эксплицировать значение сна для человеческой реальности через обращение к первобытности.
На данном этапе рассмотрения мы не можем в точности заявить, что состояние дежа вю было свойственно первобытному человеку. То, что было эксплицитно зафиксировано выше под титулом "дежа вю", является состоянием, в котором вполне могло находиться продолжительное время некое живое существо. Составляющие элементы  переживания, застигнутые дежа вю в своей целокупности, говорят о том, что это существо должно было обладать развитым вестибулярным аппаратом, иметь психику, развитую функцию зрения и т.д. Единственное чего не было бы у этого существа это субъективности, Я и как следствие (или если угодно как причина) – не было сознания времени. Если это существо возможно и было человеком, то это должен был быть человек до деятельности, до изобретений орудий труда, до мифа и естественной религии, т.е. до того как он противопоставил себя всему остальному универсуму и стал для-себя. Однако не будем так категоричны, пока не познакомимся с самим древним сознанием.
В дежа вю прошлое не помнится, а будущее видится. Если некоторые животные, например высшие млекопитающие, постоянно пребывают в состоянии дежа вю, то от человека они отличаются не своей примитивностью и недоразвитостью. Они не могут прийти к некоторым правилам логического вывода и взять орудие труда не потому, что они до этого еще не доросли, или хотят, но не могут в силу несовершенства своего организма, но потому, что им это просто не нужно, ибо они видят будущее, знают его и живут им, в то время как человек должен сам создавать свое будущее, не зная его. Появление в сознании ретенциальной структуры (т.е. появление собственно сознания, нашего сознания, единственно нам знакомого) отобрало у человека будущее. Появилось Я человека, которое теперь было вынуждено само создавать свое будущее и себя вместе с ним, и стал человек "в муках рожать" и "в поте добывать хлеб свой". В сознании, выражаясь словами Сартра, появилось "то ничто, которое содержится в сердце человека и которое вынуждает человеческую реальность делать себя, вместо того, чтобы просто быть". У человека появилась память, но он должен был сам создавать свое будущее. Мы не можем сказать, находился ли когда-либо вид homo sapiens в дежа вю, но для нас сейчас очевидно, что сознание мифологического человека было приближено к состоянию дежа вю (сходные признаки были выявлены ранее). Для выявления этой связи мы возьмем путеводной линией представления древних о сне и судьбе, нам надлежит более тщательно исследовать проблему сна применительно к сознанию, лишь вкратце затронутую ранее. Данное разыскание поможет нам вскрыть экзистенциальность человеческого бытия, т.е. отношение человека к своему собственному существованию. Для этого нам нужно сначала обратиться к первобытному сознанию, ведь именно первобытный человек был столь близок к сновидениям, что из них черпал образы для своих мифов. Первобытный человек впервые сделал рывок к разуму и этим рывком дал возможность быть будущим поколениям, дал будущее цивилизации. Каким же было сознание первобытного человека?

Первобытное сознание сквозь призму дежа вю

Было бы слишком объемно приводить полную характеристику первобытного сознания, основываясь на массе источников и толкований, скопившихся сегодня в науке. Мы ограничимся лишь теми чертами, которые связаны с состоянием дежа вю, однако постараемся представить эти описания подробней. Как бы ни развивалось дальнейшее описание, мы не можем утверждать с аподиктической достоверностью, что первобытное сознание находилось в дежа вю. Первобытный период слишком протяжен во времени по сравнению с историческим, а данные о существовании homo sapiens в этот период слишком незначительны, чтобы можно было что-либо достоверно утверждать. К тому же  большинство исследователей изучало первобытное сознание, непосредственно контактируя с современными им остатками племен, с туземцами отдаленных уголков планеты. И, несмотря на то, что такой опыт имеет преимущественный доступ к сознанию первобытного человека, по сравнению с изучением археологических памятников, такой подход все же достаточно проблематичен. Ибо следовало бы задаться вопросом: насколько правомерно отождествлять сознание наших первобытных предков с современными туземными образцами? Если сознание нашего далекого предка привело его в конечном итоге к историчности и цивилизации, то оно наверняка отличалось от сознания современного туземца, если не онтологически, то согласно логике истории. Тем не менее, нет оснований полагать, что отличие это настолько радикально, что не имеет никаких точек соприкосновения. Человек находился в первобытном состоянии десятки тысяч лет и за это время его быт и представления практически не изменялись: "Между тем почти во всех низших обществах мы встречаем то неподвижное, остановившееся мышление, почти неизменное не только в своих чертах, но и в самом содержании, вплоть до деталей представлений. Причина заключается в том, что это мышление, хотя оно и не подчинено логическому механизму, или вернее, именно потому, что оно ему не подчинено, вовсе не свободно. Однообразие этого мышления – отражение однородности в строении общества, которому оно соответствует и которое оно выражает".
Лишь переход к историческому сознанию, который мы описали во второй главе, позволил создать первые цивилизации и содержал в потенции всю последующую историю европейского человечества, служа ей фундаментом и опорой, к которой мы постоянно возвращаемся.
Но в первобытности еще нет сознания времени, может, поэтому она выглядит как нечто застывшее и неизменное? Может, в этом ее основное очарование? Может, в ней пребывала та вечность, лишь подвижным образом которой, по словам Платона, является время?
В нижеследующей репрезентации первобытного сознания, мы будем опираться преимущественно на работу Леви-Брюля "Сверхъестественное в первобытном мышлении". Эта работа замечательна тем, что содержит огромный эмпирический материал, собранный предшествующими исследованиями и путешественниками. К тому же концепция партиципаций Леви-Брюля, которую он разворачивает в этом произведении, достаточно универсальна, что позволяет ей не спекулировать фактами, и вполне согласуется с нашей теорией дежа вю.
Синкретизм.
Первое на что обращают внимание исследователи, столкнувшись с первобытным сознанием, это тотальный синкретизм когнитивных данностей и представлений: "Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может одновременно пребывать в двух или нескольких местах". "Бороро настаивают, что между ними и арара присутствует тождество по существу. Фон ден-Штейнен полагает непостижимым, как они могут считать себя одновременно человеческими существами и птицами с красным оперением".
Первобытный человек смешивает субъективное и объективное, не видя в этом смешении никакого противоречия: "Во-первых, первобытный человек, пораженный и взволнованный видениями, являющимися ему во сне, где он видит покойников и отсутствующих людей, разговаривает с ними, сражается с ними, слышит и трогает их, – верит в объективную реальность этих представлений. Следовательно, его собственное существование двойственно, подобно существованию мертвых или отсутствующих, являющихся ему во сне. Он, таким образом, допускает одновременно и свое действительное существование в качестве живой и сознательной личности и существование в качестве отдельной души, могущей выйти из тела и проявиться в виде "призрака"". Безусловно, многие представления об устройстве души и мира сложились у первобытного человека под влиянием его условий существования, так что можно предположить, что и сознание современного человека, оказавшись в таких условиях видоизменилось бы до неузнаваемости: "Таким образом, у первобытного человека без всякого усилия мысли, путем простого действия умственного механизма, тождественного у всех людей, возникает якобы "детская философия", несомненно грубая, но совершенно последовательная. Она не видит таких вопросов, которых она не могла бы сейчас же разрешить полностью. Если бы случилось невозможное и весь опыт, который накопили поколения людей в течение веков, внезапно исчез, если бы мы оказались перед лицом природы в положении настоящих первобытных людей, то мы неизбежно построили бы себе столь же первобытную "естественную философию"".
Леви-Брюль раскрывает логику психической реальности первобытных людей как мистическую: "Таким образом, коллективные представления первобытных людей глубоко отличны от наших идей или понятий и не равносильны им. С одной стороны, как мы это скоро увидим, они не имеют логических черт и свойств. С другой, – не будучи чистыми представлениями в точном смысле слова, они обозначают или, вернее, предполагают, что первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходящим от него или воздействующим на него. Действие это становится то влиянием, то силой, то таинственной мощью, в зависимости от объекта и обстановки, но само действие неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете. Для того чтобы обозначить одним словом общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической деятельности низших обществ, я позволю себе сказать, что эта психическая деятельность является мистической". Сюда же можно отнести и анимизм первобытного мышления: "Зуньи подобно первобытным народам вообще, представляют себе изготовленные человеком предметы живыми – на манер растений, животных, погруженных в зимнюю спячку, заснувших людей" . Таким образом, первобытный человек одушевляет все вокруг, уподобляя себя природе, или же уподобляя природу себе: "Первобытный человек чувствует себя окруженным бесконечным количеством неуловимых существ, почти всегда невидимых и всегда страшных: часто это души покойников, всегда это множество духов с более или менее определенным личным обликом". Например: "В Корее духи занимают все небо и каждую пядь земли. Они подстерегают человека на дорогах, среди деревьев, на скалах, в горах, в долинах, в речках и ручьях. Они неустанно следят за ним днем и ночью..." Первобытный человек создает предмет и тут же от него абстрагируется, что позволяет верить в самостоятельную силу этого предмета. Еще и современные творцы могут вам то же самое сказать об акте создания произведения: "С достаточной убедительностью доказано, что все существа и предметы, даже неодушевленные, даже неорганические, даже изготовленные рукой человека, мыслятся первобытным человеком как способные совершить самые разнообразные действия и подвергаться им". Не является ли анимизм древних следствием их пребывания в дежа вю? Ведь в дежа вю тоже происходит некое мистическое впечатление, и если в нем ситуация предрешена, то можно заключить, что она предрешена кем-то, и этот кто-то за нами наблюдает. Интересно замечание исследователей о сопутствующих анимизму представлениях древних: "Мы разумеем представление о душе, служащее отправной точкой для учения, известного под именем теории анимизма, принцип которой излагается у Тэйлора так: "По-видимому, люди, способные мыслить, но находящиеся еще на низшей ступени культуры, были глубоко заинтересованы двумя группами биологических проблем. Во-первых, чем вызывается различие между живым телом и мертвым, какова причина сна, бодрствования, обморока, болезни, смерти? Во-вторых, что представляют собой человеческие образы, которые являются нам в снах и видениях?" Связь анимизма со сном сразу бросается в глаза, даже без отсылки к дежа вю, разница лишь в том, что дежа вю может пролить свет на эту связь.
Размытая индивидуальность.
Так же существенным показателем первобытного сознания является размытая индивидуальность: "Я скажу, напротив, что первоначально (в той мере, в какой позволительно применение этого выражения) идея души отсутствует у первобытных людей. Ее заменяет представление, в общем весьма эмоциональное, об одной или нескольких партиципациях, которые сосуществуют и перекрещиваются, не сливаясь еще в ясное сознание подлинно единой индивидуальности. Член племени, тотема, клана чувствует свое мистическое единство со своей социальной группой, свое мистическое единство с животным или растительным видом, который является его тотемом, свое мистическое единство с душой сна, свое мистическое единство с лесной душой и т. д." Человек един со всеми окружающими его объектами, он впускает их в себя и отождествляет их с собой: "Каждый индивид есть в одно и то же время такой-то или такой-то мужчина, такая-то или такая-то женщина, живые в настоящий момент, такой-то или такой-то предок (человек или получеловек), живший в легендарные времена Алчеринга, но вместе с тем он и свой собственный тотем, т. е. он мистически сопричастен сущности животного или растительного вида, имя которого он носит. Глагол "быть" (который, впрочем, отсутствует в большинстве языков низших обществ) не имеет здесь обычного смысла грамматической связки, как это происходит в наших языках. Он преимущественно обозначает нечто иное и большее. Он включает в себя коллективное представление и сознание переживаемой индивидами сопричастности, своего рода симбиоза, покоящегося на тождестве их сущности". Здесь человек определяет себя не посредством негации всего, что не есть он сам (такое действие Сартр считал основным для структуры для-себя), но посредством сопричастия: "Для пра-логического мышления индивид, предок и тотем образуют нечто единое, не теряя вместе с тем своей тройственности". И далее: "Самая здоровая логическая достоверность бледнеет в своей убедительности пред ощущением симбиоза (общей жизни), которое сопутствует проявляющимся таким образом коллективным представлениям". Теперь мы можем сказать, что подобные представления древних фундированы в темпоральной структуре их сознания. Единство прошлого и настоящего, является основой одновременного существования в сознании древних мертвых и живых людей.
Цельность переживания.
Выше мы писали о некой недвижимой, покоящейся обстановке вокруг быта первобытных, которая не была подвержена изменениям на протяжении тысяч лет. Этой особенности быта соответствовало и само первобытное сознание: "Индейцы английской Гвианы, например, обнаруживают поразительную ловкость в изготовлении некоторых предметов: они, однако, никогда их не улучшают. Они делают их точно так же, как делали их предки до них". Вещи определяются первобытным человеком из их "как", точность воспроизведения соответствует состоянию дежа вю, ведь как мы помним, дежа вю обращает внимание именно на всю совокупность переживания, оно внимательно к деталям: "Таким образом, различие в строении нижней части лап приводит к тому, что медведь, овладевая добычей, душит ее, тогда как пантера вонзает в нее когти. Подобно этому, "способности" той или иной домашней утвари, лука, стрелы, дубины и всякого иного оружия тесно связаны с каждой деталью их формы; вот почему эти детали неизменно воспроизводятся с величайшей точностью". Точность и полнота воспроизведения как раз и связана с целокупным восприятием внешней реальности. Здесь человек ничего не хочет изменить, ибо ведь ситуация ему является как существенно целостная, а не дискретная. Поэтому если и наступают изменения, то первобытное сознание чурается их, и стремится обезопасить себя: "Точно так же всякое изменение, вносимое рукой человека в состояние почвы, новая постройка, земляные работы, закладывание шахты, сооружение железной дороги, разрушение здания или просто изменение его внешнего вида, какая-нибудь пристройка — все это может послужить причиной величайших несчастий. Если кто-то внезапно заболевает или умирает, — говорит де Гроот, — то семья этого человека немедленно готова взвалить ответственность на кого-нибудь, кто осмелился внести изменения в установленный порядок вещей, внести какое-нибудь улучшение в свое хозяйство... Можно было бы назвать много случаев, когда семья больного или покойника брала штурмом дом подозреваемого, избивала его, разрушала его обстановку... Нет ничего удивительного в том, что китайцы не чинят своих жилищ, а доводят их до полного развала. Сооружение колокольни католической церкви в Пекине вызвало столь дружный протест со стороны населения, что пришлось отказаться от этого дела". Как правило, отмечают исследователи, такая консервативность вовсе не устраняется в первобытном сознании наличием обратного действия их верований: "Если талисман не оказывает надлежащего действия, то это ничуть не колеблет веры в него".
Синкретизм выражается и в смешении свойств некоего изображения и его оригинала: "Таким образом, изображение может занять место оригинала и обладать его свойствами". Однако: "Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только черты: форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т.д. Мы находим эти черты воспроизведенными в изображении и опять-таки видим только их". Первобытный же человек воспринимает предмет исходя из совокупности всех сопутствующих обстоятельств. Но, если сознание первобытного находится в дежа вю, то это объясняет, почему он смешивает изображение и оригинал: ведь в дежа вю всё воспринимается конкретно, во всей совокупности ситуации, и само сознание конкретно и едино с ситуацией: "Наконец, де Гроот отмечает, что китайцы "имеют тенденцию к отождествлению имен с их носителями, тенденцию, проявляющуюся бок о бок с их засвидетельствованной множеством фактов неспособностью ясно различать изображения и символы от тех реальностей, выражением которых они являются в сознании". Единство с ситуацией выражается, прежде всего, и в освоении пространственных объектов: "Со старой дорогой знают как обращаться: туземцы боятся непредвиденных, не поддающихся учету последствий, которые могли бы быть вызваны оставлением старой дороги и переходом на новую. Тропинка, как и все на свете, имеет свои мистические свойства". И здесь мы видим то же самое стремление к консервации, которое можно объяснить состоянием дежа вю или близким к нему.
Сознание воспринимает предмет в абсолютной идентичности всей обстановки, что мы ранее отметили как свойство дежа вю, Леви-Брюль отмечает: "Как понять первое наблюдение Спенсера и Гиллена, приведенное выше, согласно которому из двух рисунков, совершенно тождественных, но расположенных в разных местах, один представляет определенный предмет, другой не выражает ничего?" Объяснение этому может содержаться в самой структуре дежа вю, ведь оно тоже размыкает любую ситуацию в ее тотальности. Следовательно, некий предмет находящийся в заданном для него месте, настолько слит с этим местом, что вне его даже не воспринимается.
Сон.
Сон есть необходимый элемент переживания дежа вю. Как же воспринимается сон первобытным сознанием? Ключевым замечанием является следующее: "Они, прежде всего, рассматривают сновидение как реальное восприятие, столь же достоверное, как и то, которое получается наяву. Но сновидение, кроме того и главным образом, служит в глазах первобытных людей предвидением будущего, общением с духами, душами и божествами, способом установления связи с личным ангелом-хранителем и даже обнаружения его. Они целиком уверены в реальности того, что они узнают во сне". Сон вторгается в повседневную жизнь первобытного человека, так же всеохватно, как он заявляет о себе в дежа вю. Существенно так же указание на связь с будущим. Вот примеры: "В Австралии "туземцу иногда снится, что кто-нибудь завладел его волосами, или куском его пищи, или его покрывалом из шкур опоссума, словом, каким-нибудь принадлежащим ему предметом; если такой сон повторяется несколько раз, то у него не остается никаких сомнений: он созывает своих друзей и рассказывает им, что он слишком часто видит во сне ту "личность", которая наверное имеет в своих руках какой-нибудь принадлежащий ему предмет...  иногда туземцы узнают, что у них взят жир только потому, что вспоминают о виденном во сне". "Другой воин, которому приснилось, что горит его хижина, не успокоился до тех пор, пока он действительно не увидел, как она сгорела. Третий, полагая, что для предотвращения дурных последствий своего сна недостаточно дать сжечь свое изображение, потребовал, чтобы его ноги поставили в огонь, как это делают с пленниками, когда начинают последние пытки... шесть месяцев ему потом пришлось лечиться от ожогов". "То это родовой гений дает свои спасительные указания насчет того, что должно произойти, то это посещение души предмета, который представляется во сне. Но как бы индейцы ни рассматривали сновидения, они всегда видят в них что-то священное, они считают их способом, которым обычно пользуются боги для сообщения людям своей воли... часто сновидения считаются повелением духов". В "Relations de la Nouvelle France" (1661 — 1662) говорится, что сон – это "бог дикарей", а один современный наблюдатель пишет: "Сны являются для дикарей тем, чем Библия служит для нас, – источником божественного откровения, с той существенной разницей, что они при помощи снов могут в любой момент получить это откровение". Индеец, следовательно, сочтет необходимым выполнить сейчас же все то, что было приказано или просто указано ему во сне". Эта связь первобытного сознания со сном исследователи обнаружили уже при своих первых контактах с туземцами: "В заключение можно привести особенно удачную формулу Спенсера и Гиллена: "Все, что дикарь узнает во сне, для него так же реально, как и то, что он видит наяву". Однако первобытный человек вовсе не смешивает сон с реальностью, как справедливо отмечает Леви-Брюль: "Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что это сновидения". Туземцы отдают себе отчет в том, что некое представление повлиявшее на них в какой-либо ситуации является вспомненным сном, но важность этого представления от этого не уменьшается, скорее наоборот – сон создает существенность представления и ему доверяют. Сны первобытных людей настолько часто сбываются и настолько существенны, что "сновидения первобытных людей – такое же восприятие, как и всякое другое. Это комплекс, в который входят те же элементы, который пробуждает те же чувства, и он так же толкает к действию. Таким образом, индеец, видевший сон и рискующий жизнью из-за веры в этот сон, отнюдь не упускает различия между сном и сходным с ним восприятием наяву. Но так как восприятие, полученное наяву, и сон одинаково мистические, то различие для него не играет роли". Такое возможно только если сознание первобытных людей, находясь в дежа или возможно помня о состоянии дежа вю, мало чем отличалось от структуры их снов. Ибо если бы сны слишком отличались по структуре от бодрствующего сознания, то им не придавалось бы такого значения и сны не так часто бы вспоминались. Выходит, что и сознание современного человека впадая в дежа вю, должно обнаруживать в себе структуры первобытного сознания, иначе дежа вю не произошло бы. И не случайным обстоятельством здесь является то, что дежа вю в основном происходит в обыденных ситуациях. Дежа вю оттого и происходит в повседневности, поскольку наше сознание в ней уподобляется первобытному, несмотря на различия в уровне цивилизации.
Сновидения для первобытного человека, выступают как некая форма идеализации, начальная еще примитивная форма эйдетической редукции, и сравнение с феноменологией здесь отнюдь не случайно: "Сновидения для него отнюдь не низшая и ошибочная форма восприятия. Напротив, это высшая форма: поскольку в ней роль материальных и осязаемых элементов минимальна, постольку общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно". Они больше доверяют тому, что не материально, ибо оно сильнее и могущественней материального. Не посредством ли снов человек открыл для себя мышление как таковое? В древних Упанишадах, например, мышление трактовалось как божественная погруженность в сон, и это еще более утверждает нас в важности феномена дежа вю для человеческой реальности, ибо он вскрывает в сознании важные, непреходящие структуры.
Острое внимание ко сну у первобытного человека, запоминание снов, может пролить свет и на природу памяти как таковой. Не оттого ли воспоминание зачастую является важнее настоящего момента, что вспоминаемое уже больше не находится в наличии? То обстоятельство, что уже на заре своего существования человек связывал божественное с нечувственным через память, свидетельствует о важной роли памяти в мышлении как таковом. Каковы же особенности памяти в первобытности?
Память.
Исследователи отмечают, прежде всего, социальную функцию памяти: "Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей умственной жизни, где некоторые выполняющиеся ею функции из нее изъяты или приняли другой характер. Наша сокровищница социального мышления передается в уплотненном виде, в форме иерархии подчиненных и соподчиненных между собой понятий. В низших обществах она состоит из часто неизмеримого количества коллективных представлений, весьма сложных и объемистых, и передается почти исключительно при помощи памяти". Все ученые, когда-либо столкнувшиеся с туземцами, отмечали поразительные свойства их памяти: "Она одновременно очень точна и весьма аффективна. Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями". Не напоминаем ли нам эта аффективность памяти первобытных, о той особенности памяти, которую мы выявили в идеальном сознании-дежа-вю? Все детали воспроизводятся в строгом порядке, как будто каждый предшествующий элемент с необходимостью влечет за собой последующий. Вспомним, отмеченное во второй главе внимание к деталям в гомеровском эпосе, то же исследователи повсеместно наблюдали у первобытных племен: "Туземец не только различает след каждого животного и каждой птицы, но, осмотрев какую-нибудь нору, моментально узнает и сможет по направлению последних следов сказать вам, здесь животное или нет. Каким бы необычайным это ни казалось, но туземец различит отпечаток ног знакомого ему человека. Эта поразительная память первобытных людей была отмечена уже первыми исследователями Австралии". Еще пример: "В. Э. Рот также подчеркивает "поразительную силу памяти" туземцев северо-западного Квинсленда. Он слышал, как "они распевали песни, для исполнения которых целиком требовалось полных пять ночей (ряд Молонга, исполняемых во время корробори). Факт кажется еще более чудесным, если вспомнить, что песни поются на языке, совершенно неизвестном для тех, кто их исполняет. Племя может выучить и петь хором целые корробори на языке, абсолютно отличном от родного, причем никто среди действующих лиц или аудитории не понимает ни единого слова. Слова воспроизводятся весьма точно: я в этом убедился, собирая одни и те же корробори, когда они исполнялись племенами, говорящими на разных языках и живущих на расстоянии более ста миль одно от другого". Похожее свидетельство приводит другой наблюдатель: "Они переносят послания иногда на очень далекие расстояния и воспроизводят их почти слово в слово. Обыкновенно они отправляются по двое или по трое и каждый вечер во время своего путешествия повторяют послание, чтобы не исказить первоначального текста. Одним из возражений туземцев против обучения письму была как раз ссылка на то, что эти люди могут передавать новости далеко не хуже письма". Похоже, само следование сознания порядку идущих друг за другом элементов памяти и обусловливает точность их воспроизведения. Здесь прошлое само вызывает будущее, как это и было у нас в идеальном дежа вю
Первобытное сознание обладает феноменальной памятью местности: "Топографическая память у североамериканских индейцев "граничит с чудом: им достаточно побывать один раз в каком-нибудь месте для того, чтобы навсегда точно запомнить его. Каким бы большим и непроходимым ни был лес, они пробираются сквозь него не плутая". Причем они не приобретают эту способность, но складывается впечатление, что такая память есть плоть от плоти их сознания: "Они рождаются с этим талантом: это отнюдь не плод их наблюдений или долгой привычки. Даже дети, которые не выходили еще из своего селения, идут с такой же уверенностью, как и те, которые побывали во всей стране". Подобно австралийцам, "они обладают удивительным талантом узнавать, проходил ли кто-нибудь по данному месту. На самой низкой траве, на самой твердой почве, даже на камнях они обнаруживают следы, и по их форме, направлению, расстоянию друг от друга они различают следы представителей разных племен и отличают мужчин от женщин". Любая незначительная деталь, которая изменилась в местности с момента ее последнего посещения, привлекает внимание туземца. Но ведь чтобы опознать эту деталь как изменившуюся, нужно с абсолютной точностью помнить всю ситуацию до этого изменения. Эту способность первобытного сознания трудно понять, не беря в расчет наши выводы о дежа вю. Ведь как раз в дежа вю человек может помнить не только отдельный фрагмент ситуации, но всю ее целиком.
При феноменальной точности памяти исследователи замечали крайнюю неспособность туземцев к абстрактному мышлению: "Необычайное развитие памяти, притом конкретной памяти, верно, до мельчайших деталей, воспроизводящей чувственные впечатления в порядке их восприятия, засвидетельствовано также необычайным богатством словаря первобытных языков и их крайней грамматической сложностью. А между тем люди, которые говорят на этих языках и обладают такой памятью, например туземцы Австралии или Северной Бразилии, не способны считать дальше двух или трех. Малейшее рассуждение внушает им такое отвращение, что они сейчас же объявляют себя усталыми и отказываются его продолжать". Следует опять акцентировать внимание на том, что впечатления воспроизводятся "в порядке их восприятия", что является характерной чертой сознания-дежа-вю. Память в некотором смысле заменяет им размышление: "Предассоциации, предвосприятия, предрассуждения, которые занимают столько места в мышлении низших обществ, отнюдь не предполагают логической деятельности, они просто доверяются памяти. Поэтому мы должны ожидать, что у первобытных людей память чрезвычайно развита". И отсутствие логических операций вовсе нельзя считать недостатком первобытного мышления, вместо этого оно в совершенстве пользуется операциями памяти: "Воздействие, которое вызывает помимо нашей воли деятельность логической функции, пробуждает у первобытного человека сложное и часто мистическое воспоминание, регулирующее действие". И еще неизвестно какая из этих операций совершенней. Ведь, например, когда происходит дежа вю, мы можем заключить, что с нами не могло произойти точно такое же событие раньше, ведь это противоречит логике. Но те кто пережил дежа вю во всей целости этого состояния, не может в тот момент не доверять памяти, которая в тот момент неотступно указывает, что ситуация повторяется полностью, с тотальной идентичностью всего состояния. Память здесь выступает как орудие, намного точнее логики. Но если видят преимущество логики в том, что она может доказать свои положения, то относительно памяти в данном случае можно сказать, что вовсе она не нуждается в доказательстве, ибо свидетельствует о себе с абсолютной очевидностью.
Время.
Мы знаем, что для мифологического сознания время циклично, обратимо и покоится в вечном покое. Какова же структура сознания времени у первобытного человека? Отношение временных измерений обладает у него таким же мистическим свойством, что и все остальные представления: "Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: сама ассоциация, однако, не сливается целиком с этой последовательностью. Ассоциация заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил: предшествующее, по представлению первобытного человека, обладает способностью вызывать появление последующего". Прошлое вызывает будущее как в дежа вю. Расхожее сегодня представление о последовательности моментов "теперь" и причинно-следственной связи слишком примитивно для первобытного сознания. Первобытность ближе стоит в истинной временности экзистенции по понятию Хайдеггера, но первые исследователи не могли в нужном ключе прояснить для себя это обстоятельство: "Добрицгоффер рисует абипонов не способными уловить иногда самую непосредственную последовательность явлений, даже такую, которая бросается в глаза. Так, например, "казалось бы, что тяжелой раны от удара копьем вполне достаточно, чтобы объяснить смерть раненого. Тем не менее, если раненый умирает, абипоны в своем безумии доходят до того, чтобы верить, будто не оружие убило раненого, а злодейское искусство какого-нибудь колдуна... они убеждены, что колдун умрет в свою очередь в наказание за убийство их родственника, если только сейчас же после смерти покойника вырвать у него язык и сердце, зажарить их на огне и отдать на съедение собакам". Они полагают, что не непосредственная причина дает ход действию, но усматривают ее в чем-то потаенном, ведь если любое событие ранее было дано во сне, причина не может быть столь прозаичной, как мы сегодня привыкли считать. И: "Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта". Наша выхолощенная причинная связь не дает никаких подступов к бытию, в то время как "примитивная" временность первобытных людей дала им силы сделать первый и величайший шаг на пути к разуму, дала возможность существовать нам. Возможно, именно благодаря этому первому сильнейшему порыву мы до сих пор живем, несмотря на губительность созданной нами цивилизации.
К тому же первобытный человек вполне обладает сознанием последовательности явлений, однако эта последовательность у него связывается преимущественно с памятью: "Для пра-логического мышления воспоминания почти сплошь весьма сложные представления, которые следуют одно за другим в неизменном порядке". Последовательность он улавливает в памяти, а не в актуально наличном переходе от одного момента к другому, что так же является свидетельством родства с временностью понятой экзистенциально в дежа вю. Вот почему во второй главе мы так много внимания уделили возникновению и развитию представления о времени в экзистенциальном ключе: потому что аутентично эксплицировать первобытное сознание возможно лишь на фундаменте экзистенциальной временности. Античные поэты и философы открыли время, время у них еще сохранило имманентную связь с человеческим существованием, в отличии от концепций абстрактной темпоральности в эпоху Нового времени. Для античного человека время было трансцендентально, т.е. посредством времени осуществлялась связь с бытием и сущим. Время по существу не разделялось на субъективное и объективное, есть лишь одно время, отсюда и укорененность первобытного сознания в ситуации. Время у древних греков стало подвижным образом вечности, но этот образ еще сохранял связь с первобытной вечностью, которая была лишь эксплицирована в поэзии и философии, но в своем настоящем находилась в первобытности. Закон партиципации первобытного мышления и есть не что иное, как это единство абсолютно конкретного события бытия: "Сопричастность основывается, как нам кажется, не на тождественности анатомического строения, физиологических функций и внешне заметных черт, улавливаемых опытом, сопричастность представляется и ощущается в форме духа, как и всякая реальность, воспроизводимая пра-логическим мышлением. В животном это мышление особенно интересуют не его видимые формы и качества (если отвлечься от потребности питаться им; да и то – съесть мясо какого-нибудь животного значит прежде всего мистически причаститься его сущности); пра-логическое мышление интересуется прежде всего духом, проявлением которого выступает это животное, духом, от которого зависят его мистические отношения и связи с определенными человеческими группами (безразлично, рассматривается ли оно индивидуально или коллективно). Невидимый, неосязаемый дух одновременно присутствует во всех и в каждом. Такое многосущее совершенно не причиняет никаких затруднений пралогическому мышлению". Леви-Брюль заключает по поводу единства ситуации, субъекта и объекта в первобытности: "Эти факты, как и много других примеров подобного рода, которые можно привести, показывают, как в пра-логическом мышлении нечувствительно устанавливается переход между действием, направленным каким-нибудь существом на самого себя, и действием, оказываемым на другой предмет". Конечно, первобытный человек выражает данное единство в специфической, и как бы сейчас сказали, наивной форме. Однако всю глубину этой формы вряд ли когда-либо удастся постичь. Смеем надеяться, что в нашем осторожном приближении первобытного сознания к состоянию дежа вю, мы подошли к этой сути, но это можно считать скорее первичной интенцией, чем окончательным ответом.

Дежа вю в мифологии

Выше мы попытались сопоставить дежа вю с первобытным сознанием, которое было исследовано учеными, посредством контакта с остатками нецивилизованных племен. Было отмечено, что первобытный период очень протяжен, поэтому отыскивание в нем состояния похожего на дежа вю проблематично, тем более что описания взяты исследователями не у самих наших древних предков, но у современных племен. Первобытное сознание мифологично по своей сути и если оно постоянно находится в дежа вю, то последнее должно сущностно согласовываться и с самой мифологией. Для нашего исследования, следовательно, не достаточно было бы ограничиться лишь сопоставлением дежа вю с наблюдениями над первобытными племенами. Дежа вю должно быть соотнесено с самой мифологией, с представлениями древних о Богах, мифология должна быть связана с дежа вю. Однако отыскание в мифологиях разных народов эпизодов как-то подтверждающих связь с дежа вю могло бы составить отдельную книгу, да этого в нашем случае и не требуется. Ведь мы занимаемся сознанием и сущностью, а не сбором фактов и свидетельств. Поэтому должна быть выявлена сущностная связь дежа вю с мифологией, если таковая имеется. А для этого и мифология должна быть познана не путем сбора фактов, но из своего истока, а это предполагает серьезный философский подход. К счастью такое исследование мифологии было проделано, и совершил его – один из последних сущностных мыслителей запада, по мнению Хайдеггера, – Фридрих Шеллинг в работе "Историко-критическое введение в философию мифологии". В опоре на философию мифологии Шеллинга мы и попытаемся теперь выявить взаимоотношение древнего человека и состояния дежа вю. Однако прежде следует сказать о самой его концепции.
Шеллинг задается вопросом о происхождении мифологии. До него считалось, что мифология происходит из некоего поэтического начала, или же из философского учения. Он рассматривает различные точки зрения, и приходит к выводу, что учения о Богах различных народов не могли произойти ни из поэзии, ни из философии как таковых, скорее мифология есть их общий корень: "Однако если поэзия и философия совместно вышли из мифологии, то не служит ли это доказательством того, что в мифологии они еще пребывали в единстве, притом тогда конечно же ни одна из них не могла предшествовать мифологии и быть фактором ее возникновения". Так, например, греческие системы мифологии у Гомера и Гесиода являются скорее окончанием и финальным выражением представлений о Богах, чем их источником: "Ни поэзия, ни философия не предшествовали мифологии, однако в поэме Гесиода мы распознаем первые веяния философии, которая старается освободиться от уз мифологии, чтобы впоследствии восстать против нее. А что, если то значительное место, которое отводит этой поэме Геродот, – рядом с Гомером и даже впереди его, – что, если оно заслужено этой поэмой благодаря тому, что она есть первое порождение мифологии, стремящейся осознать себя, представить себя в целом (курсив автора – А.К.)? Что, если благодаря этому поэма Гесиода отмечает существенный момент в развитии мифологии? Что, если в полном согласии с закономерностями развития эллинской культуры эти два поэта – столь различные между собой, что уже старинные легенды сообщают о поэтическом состязании между ними и, стало быть, сознают известную их противоположность, – что, если эти два поэта отмечают оба равновозможных – не начала, но исхода мифологии? Что, если Гомер показывает, как мифология кончается в поэзии, Гесиод – как кончается она в философии?" В изначальном виде мифология не могла существовать в таком систематическом виде, образцы которого дают нам Гомер и Гесиод. Древние системы мифов были слишком разработаны и согласованы внутри себя, чтобы быть первичными.
Между мифами различных народов, существуют слишком очевидные сущностные связи, поэтому все они должны происходить из некоего общего истока. Такой исток Шеллинг находит в начальном состоянии человечества, до разделения на народы и языки. Согласно его концепции, первоначально существовал один язык и одно единое человечество, которое имело единое представление о Боге. Лишь с разделением этого человечества и появляются одновременно различные народы, со свойственными им языками и мифами. Но все они исходят из одного первичного состояния. Так: "Позднейший индийский политеизм не непосредственно происходит от древнейшей религии – он складывается в процессе последовательного вырождения традиции, которую еще содержали священные книги вед". Веды в свою очередь наследовали некоей прарелигии начального единого человечества, и так каждая мифология возникает из "здания существовавшего с незапамятных времен человеческого ведения, здания, постепенно разрушавшегося или же подвергшегося внезапному разрушению и покрывшего всю землю своими развалинами, – этими развалинами владеет не один какой-нибудь народ, но владеют все народы вместе". Следовательно, политеизм возник не сам по себе, и он не первичен для человека, и: "Тогда мифология – это разбредшийся, разложившийся монотеизм. Вот та последняя высота, на какую, ступень за ступенью, поднялись взгляды на мифологию. Никто не станет отрицать, что такой взгляд величественнее прежних, уже потому, что он исходит не из неопределенного множества предметов, случайно выделяемых в природе, а из средоточия единства, какое правит множественностью. Не какие-то частные существа, отличающиеся случайной и двусмысленной природой, но идея необходимого, всеобщего существа, перед каким склоняется человеческий дух, – вот что царит в мифологии, вот что возвышает ее до подлинной системы сопринадлежащих моментов: даже распадаясь, эта система налагает свою печать на любое отдельное представление, и именно поэтому она не расходится на неопределенное множество, но завершается лишь политеизмом, т. е. множественностью Богов". Именно потому, что все религии мира произошли от одного корня и можно находить в них схожие места и структурные моменты. Причем только вместе с мифологиями и возникают народы как таковые, они все являются следствием когнитивного единства разложившегося на множество: "Итак, различные мифологии, а поскольку мифология никогда не существует in abstracto, то и политеизм вообще, могут возникать лишь вместе с народами, а потому для предполагаемого монотеизма есть лишь одно место – это время до возникновения народов". Первичное человечество было единым и распалось благодаря какому-то величайшему духовному кризису, который привел в движения сознание, привел его к многобожию и к образованию языков.
В чем же различие первородного состояния человечества от того, которое образовалось после кризиса? "Какой срок отведем мы этому гомогенному человечеству, безразлично в той мере, в какой время, когда ничего не происходит, сохраняет лишь значение исходной точки, чистого terminus a quo, с какого начинают вести счет, но в каком по-настоящему нет времени, т. е. последовательности различных времен". Причиной же такого состояния человечества мог быть лишь единый Бог: "… лишь такой Бог мог придать длительность пребывания абсолютной неподвижности, замершему на месте развитию". Следовательно, историчность, временность, изменение появляется в сознании лишь с приходом его к политеизму. Ведь мифология есть не только собрание рассказов о Богах, но это собственно история Божеств. Даже если Боги лишь современны друг другу, то ведь они должны были когда-то возникнуть, должна была состояться их разность, а для этого уже нужно было движение сознание от одного представления к другому, а значит и историчность. Но такой историчности не было у первозданного сознания, ибо в нем не было никаких изменений. Начальное человечество могло делиться на колена, племена и т.д., но оно все же было единым, говорило на одном языке и верило в одного Бога. Даже если у этого одного Бога были различные эманации в виде ангелов и духов, то они все же подчинялись лишь ему, он довлел над ними, все они были частью одной системы. А в мифологии мы наблюдаем картину смены божеств на верховном престоле, когда один Бог заступает на место другого, следовательно здесь уже есть последовательность в возникновении Божеств, начало историчности, чего не могло быть у единого гомогенного человечества.
Распад единого сознания прачеловечества был величайшей трагедией, и об этом событии не могло не сохраниться преданий в самой мифологии. Шеллинг усматривает такое свидетельство в "Вавилонском столпотворении". Именно Вавилон есть то место, где доселе единое человечество разделилось на народы и языки. Но не только Ветхий Завет сохранил память об этом трагическом событии, Шеллинг приводит следующие свидетельства: "Вавилонская башня, которая должна была предотвратить окончательное рассеяние, становится началом разделения народов и поводом к нему. Значит, именно к эпохе этого перехода и относятся монументы праисторического времени – особенно циклопические (названные так греками) постройки в Греции, на островах Средиземного моря, иногда даже и на материке – в Италии; творения эти видели уже Гомер и Гесиод – стены и башни, то возведенные из неотесанных камней без раствора, то сложенные из неправильных многогранников, памятники мифического уже для позднейших греков племени, не оставившего иных следов своего пребывания на земле и тем не менее в куда большей степени, чем обычно полагают, наделенного реальным историческим значением. Гомер в "Одиссее" описывает жизнь циклопов – те не знают законов, народных собраний, каждый с женами и детьми живет сам по себе – "о других не заботясь" (...???' ??????? ?????????. Odyss. IX, 115), и мы должны сделать вывод о том, что здесь уже было положено начало совершенно распавшимся племенам, которые отличаются как раз тем, что никто не заботится о других, что, живя рядом, они остаются друг для друга столь же чужими, как животные, и что они не связаны сознанием сопринадлежности". Потеряв первозданное единство, люди впадают в страх и пытаются сохранить еще остатки былой цельности: "Итак, этот страх – этот ужас перед утратой всякого сознания единства – вот что удерживало вместе оставшихся, вот что заставляло их укреплять хотя бы частное единство, оставаясь если уж не человечеством, так народом. Страх перед полным исчезновением единства, а вместе с тем и всякого подлинно человеческого сознания – вот что даровало им и первые религиозные обряды, и даже первые гражданские учреждения; целью их было сохранить и обезопасить от дальнейшего разрушения все, что сумели они сохранить от былого единства". Об этой же тенденции свидетельствует и основное свойство первобытного сознания у Леви-Брюля – партиципация, сопричастие, а также консервативность, замороженность сознания первобытных племен, невосприимчивость их к новым видам опыта и изменениям. Возможно, это стремление и рождает ретенциальную структуру сознания.
Боги начинают сменять один другого в сознании людей, "вместе с такой последовательностью мы оказываемся на почве истории, на почве действительного процесса". И эта последовательность не смогла бы состояться без удержания ступеней, этапов этой последовательности, что уже предполагает ретенцию как таковую: "Что не обладало для нас реальностью, не может стать для нас ступенью, моментом, а более раннего Бога надо действительно удерживать как ступень, как момент, иначе и не возникнет сукцессивный, последовательный политеизм; нужно, чтобы Бог когда-то владел сознанием, чтобы в определенное время он совершенно полонил его, а исчезая, он не может исчезнуть без борьбы и сопротивления, иначе бы он не был сохранен". Под сукцессивным здесь имеется ввиду последовательный процесс возникновения и смены божеств.  Процесс возникновения богов, их смены, был плоть от плоти движением самого сознания, сознание пришло в движение: "У мифологии нет иной реальности, кроме сознания, – да, это так; вся мифология исчерпывается определениями сознания, т. е. его представлениями, однако сам процесс, эта последовательность представлений – они-то не могут в свою очередь быть просто воображаемыми, они-то должны были реально иметь место, действительно происходить в сознании; не мифология создает эти представления, наоборот, мифология создается ими, ибо мифология – это только целое этих учений о Богах, какие действительно выступали последовательно, друг за другом, так она и возникла благодаря этой последовательности". И далее: "Сукцессивный политеизм можно объяснить, лишь предположив, что сознание человечества последовательно останавливалось – реально останавливалось – на каждом из этих моментов. Боги, следующие друг за другом, один за другим реально овладевали сознанием человечества. Мифология – история Богов, т. е. настоящая мифология, – могла зарождаться лишь в самой жизни, она должна была быть пережита и испытана".
Таким образом, историзм сознания соседствует с ретенцией, они взаимообуславливают друг друга. Ни того, ни другого мы не наблюдали в дежа вю. Следовательно, если древний человек и находился когда-либо в дежа вю, то это могло быть лишь до политеизма как такового, в эпоху первого единого божества: "Поэтому если искать такую эпоху, в какую было еще место для одного, первого Бога, то очевидно, что такое место следует искать не в эпохе уже совершившегося разделения народов и что его нельзя найти в переходную эпоху уже начавшегося отделения, так что, следовательно, его можно найти лишь в праисторическое время как таковое". И здесь, следуя за Шеллингом, мы находим еще более четкое указание на дежа вю: "Прабытие человека – даже и по нынешним понятиям, если они стремятся к какой-либо ясности, – следует мыслить как надвременное, пребывающее в вечности – момент вневременной по отношению к времени (курсив мой – А.К.)". Такое состояние Шеллинг характеризует как "относительный монотеизм", здесь человек верит в одного Бога, но это еще не абсолютный Бог Откровения, а лишь первый Бог, Бог до возникновения других божеств. Поэтому, несмотря на то, что он один, он все же относителен, ибо абсолютный Бог есть лишь на стадии синтеза и снятия всех своих предшествующих эманаций, таков Бог христианства, но он мог возникнуть лишь после политеизма.
Какие же свидетельства дает сама мифология о первородном состоянии человека до выхода из колыбели вечности и прихода к историчности? Какие здесь есть дополнительные переходы? Уже было указано, что разделение человечества отмечено в Библии эпизодом "вавилонского столпотворения". Ранее этого состоялся приход человека к состоянию относительного монотеизма. Он обозначен в Ветхом завете словами: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас" (Быт. 3,22). По словам Шеллинга, здесь Бог неразличим, он Бог вообще, иначе говоря: здесь хронологически первый Бог не отличим от Бога единого и абсолютного. Такое положение дел длилось до поколения Еноса. С Еноса в первом Боге стали проступать черты абсолютного Бога: "Так, уже в четвертой главе Книги Бытия приводится генеалогия, которая начинается так: Адам [первый человек] родил Сифа, "у Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа" (4, 26). Ведь не сказано: начали призывать Бога вообще, элоим. Такого Бога Сиф и Адам знали не хуже Еноса, но призывать стали Иегову. Поскольку же, вообще говоря, Иегова – это элоим, а элоим – Иегова, то различие между ними может быть только таким: элоим – это Бог indistincte (неразличимый – А.К.), a Иегова – Бог, отличенный как таковой. Тем решительнее то обстоятельство, что Иегову стали призывать лишь в третьем поколении, начиная с Еноса. Буквально сказано: "Тогда начали призывать имя Господа", а это значит – его отличали; ведь тот, кого называют по имени, тем самым отличен. Отсюда необходимо следует: до Еноса, т. е. до поколения, отмеченного этим именем, истинного Бога не отличали как такового, до этого не было, следовательно, и монотеизма в смысле знания истинного Бога как такового". До Еноса: "Первый род знал лишь один принцип, и у него не могло возникать сомнений в истинности, единстве и вечности Бога, которого он был преисполнен; он в простоте сердечной, так сказать, почитал в нем вообще вечного и единственного". С Еноса же первый Бог был осознан именно как первый нумерически, но вместе с его уходом встала опасность вместе с ним потерять и абсолютного Бога, неразличимым вместилищем которого он был: "И лишь тогда могла возникнуть необходимость отличать его как такового и называть особым именем, когда вследствие появления первого он грозил исчезнуть, стать относительным. Тут-то и надо было "звать по имени" истинно вечного – не преходящего, но навеки вечного, какого уже почитали в первом; так зовем мы человека, который вот-вот скроется с глаз. Вот каким был путь восхождения от относительно-единого до абсолютно-единого, который, собственно, уже почитался в первом". Этот переход уточняется в "родословии Адама": "…названная генеалогия говорит об Адаме: "Адам жил сто тридцать лет и родил сына по подобию своему, по образу своему, и нарек ему имя: Сиф" (Быт. 5, 3). Далее же рассказывается о Сифе: "Сиф жил сто пять лет и родил Еноса" (5, 6). Вот что странно: во-первых, то, что Енос, согласно генеалогии, уже не был рожден по образу и подобию первого человека (ибо иначе такое прибавление при упоминании Сифа было бы совершенно излишним заверением). Сифу еще присущ образ первого человека, а Еносу уже нет. Во-вторых, то, что имя этого внука Адама не означает ничего иного, как "человек" (как и имя Адама), однако с побочным значением уже ослабевшей, ущербной силы, ибо глагол anas, с которым связано греческое слово "nosos", значит "болеть". Итак, с Еноса действительно начинается второй человеческий род, второй, потому что его родоначальник вновь именуется "человеком" и потому что этот род уже не подобен тому, какой непосредственно происходил от Адама". Человечество разделилось на два рода именно ввиду того, что первый Бог был понят как именно лишь первый, следовательно, появилась опасность его забвения другим, вторым Богом, поэтому люди стремятся удержать первого Бога, осознавая его уже как абсолютного, а не относительного.
Следующий этап – всемирный потоп – свидетельствует о попытке единого Бога удержать разделение веры людей в разных Богов. Поэтому для строительства ковчега он выбирает Ноя, человека, который был предан еще первому божеству. Однако избежать окончательного падения в политеизм не удается, ибо "помышление сердца человеческого – зло от юности его" (Быт. 8,21).
Именно с появлением второго Бога связывается потоп и в других мифологиях: "Так, согласно одному из преданий, потоп совершается во времена Кроноса, заступившего в греческой мифологии место первозданного Бога, Урана. А в сирийском Гиераполисе неподалеку от Евфрата, согласно подробному рассказу Лукиана, находится храм, где всем показывали провал, в какой сошли воды потопа, – этот храм был посвящен Деркето, сирийской Богине – первому почитавшемуся среди множества имен женскому божеству, которым (как мы увидим в дальнейшем) повсеместно опосредовался переход от первого ко второму Богу, т. е. к настоящему многобожию".
Первый единый Бог в Библии именуется элоимом, это Бог вообще; истинного же абсолютного Бога выделившегося из первого называют Иегова. Здесь есть один примечательный момент, Шеллинг пишет: "Элоим – это Бог, которого еще боятся народы-язычники (Быт. 20, 11), который сам еще является во сне (курсив мой – А.К.) Авимелеху, царю Герарскому (20, 6), Лавану Арамеянину (31, 24). Сновидение представляется естественным способом проявления Бога, который постепенно уже уходит в прошлое". Сон здесь является связующим звеном между прошлым состоянием сознания и настоящим. Но сон адепт не просто прошлого, а доисторического прошлого, прошлого безвременного. Сознание человека уже вступило в другую эпоху, однако сон еще сообщается с доисторической структурой сознания, поэтому прошлый единый Бог и может являться во сне. Этот же процесс воспроизводится в дежа вю, где в нашем ставшим историческим сознании, всплывает неисторическое (безвременное) сознание, и посредником выступает сон. И здесь мы можем уже вплотную подойти к самому смыслу того события, которое мы сегодня именуем дежа вю. Шеллинг продолжает: "Чтобы Бог истинный явился Аврааму, основанием должен послужить первый Бог – тот, в котором Бог истинный может стать для него постоянным. Бог истинный опосредован для Авраама Богом отприродным не просто временно, преходяще – он постоянно опосредуется им; он никогда не бывает для него сущим, он всегда лишь становящийся, и уже этим было бы объяснено имя Иеговы, превосходно выражающее понятия становления". Важно отметить здесь, что значение имени Иегова – тот, который будет. Получается, что Аврааму, чтобы видеть истинного Бога, нужно обращаться к прошлому, лишь через него дается будущее. И лишь такое будущее является истинным, которое опосредуется прошлым. Следовательно, и дежа вю, как причастное этому движению, указывает на некую истину: "И все позднейшее начинаешь понимать, когда понял древнейшее".
Ранее мы лишь выявили структуру дежа вю, теперь же событие дежа вю наделяется смыслом. "Связанность с относительно-единым Богом – это ограничение, которое и должно восприниматься как таковое; сознание стремится выйти за пределы этого ограничения. Однако сознание не может снять его для настоящего, а потому сможет преодолевать ограничение лишь постольку, поскольку познает Бога истинного как лишь являющегося ныне, но одновременно как такого, какой будет некогда. Если посмотреть с этой стороны, то религия Авраама – это самый настоящий монотеизм, однако монотеизм для него – не религия настоящего (в настоящем, ныне, монотеизм его подчинен условиям мифологии), но это для него религия грядущего: Бог истинный – тот, который будет, – вот его имя". Иными словами, если отвлечься от Богов и эксплицировать сам когнитивный процесс, который описывает Шеллинг, то применительно в дежа вю он будет означать следующее: обретение настоящего как прошлого в дежа вю есть исполнение будущего. То, что в дежа вю нас настигает прошлое, означает, что мы заступаем в будущее, причем в определенное будущее, означает, что мы спроектировали свое будущее. Дежа вю является выражением сущности сознания, которая совершилась благодаря переходу от относительно единого божества к абсолютному Богу, который есть будущее. В этом смысле каждый из нас Авраам. Каждый находится в просвете между будущим и прошлым. И в нашем бытии через прошлое обретается будущее. Просто процесс этот дан так сказать натурально, он не эйдетический, ибо первобытное сознание еще не дошло до тематизации. Но основа этого процесса безусловно эйдетическая, состояние дежа вю лишь репрезентирует глубинное движение сознание в повседневности. Для Авраама в прошлом относительном божестве содержался абсолютный Бог. Истинный Бог существует в прошлом в своей потенции, чтобы реализоваться нужно будущее. Будущее отделяет истинного Бога от лишь первого.
Уточним теперь сущность отношения прачеловека к доисторическому Богу. Шеллинг приводит рассказ Платона: "Бог сам был пастырем и предводителем людей, и, пока он их пас, не было гражданских уставов (???? ?????? ??????, ????? ????????? ???????? ?? ??????? ????????? ?? ??? ????. Polit., p. 271. ?). Как пастырь не дает разбредаться своему стаду, так и Бог, действуя как могучая сила притяжения, своей кроткой, но неодолимой мощью замыкал человечество в положенном, сообразном ему круге. Заметьте себе это выражение Платона – Бог сам был их предводителем. Тогда, стало быть, Бог еще не был опосредован никаким учением, никаким знанием, – отношение было реальным, а потому могло быть лишь отношением к Богу в его действительности, но не к Богу в его существе и, следовательно, не к Богу истинному". Теперь мы уже можем сказать, учитывая наш опыт экспликации дежа вю, какова же была структура этого отношения. Отношение было реальным, без опосредования. Вспомним наше описание структуры времени в длящемся дежа вю: там два временных потока наслаивались друг на друга, были друг другу параллельны и идентичны, но, тем не менее, различались. Сознание было протянуто в будущее вместе с самой ситуацией, со всем, что его окружало. Сознание не могло в этом потоке остановиться и что-либо фиксировать, поэтому Бог не мог быть опосредован никакой формулировкой и никаким учением, отношение к нему было реальным. Бог был в действительности, а не в сущности, – пишет Шеллинг. И такое отношение к Богу могло существовать лишь в такой структуре сознания, которую мы эксплицировали в дежа вю. Потому здесь и действовала "могучая сила притяжения" Бога, что три временных экстаза сходились вместе и не были различимы. Не было времени как такового, была лишь вечность, сдерживающая всякое развитие. Поэтому-то первобытное сознание такое консервативное, его развитие сдерживается самой его структурой, его строем.
"Итак, человечество поклонялось тому, "чего не знало", тому, к чему отношение было не идеальное (независимое), но лишь реальное". В этом состоянии и не могло возникнуть идеации, если будет угодно – это состояние доэйдетическое само по себе. Поэтому Бог даже не формулируем, ибо формулировка уже предполагала бы удержание (ретенцию) и обращение к прошлому, но прошлого не было, была лишь единая вечность и недвижимость.
Итак, подведем итоги экспликации происхождения дежа вю. "Историческое время в точном понимании начинается тогда, когда разделение народов совершилось". Но после разделения на народы человечество по такой логике уже не могло находиться в идеальном типе сознания-дежа-вю. Дежа вю соответствует в строгом смысле слова праисторическому времени, в дежа вю нет временности, нет удержания. Поэтому не случайно второй греческий Бог в теогониях обозначен как Кронос (время), с него начинается разделение сознания, образование многих богов идет рука об руку с сознанием времени. Чтобы еще более убедиться в верности нашего отождествления дежа вю и доисторического сознания приведем резюмирующее размышление Шеллинга: "Абсолютно же праисторическое время неделимо по самой своей природе, это абсолютно тождественное время, а потому, какую бы длительность ни придавать ему, его следует рассматривать лишь как момент, т. е. как время, в каком начало что конец и конец что начало, некое подобие вечности, потому что сама вечность – это не последовательность времен, а лишь единое время; так и то время – оно единое время, действительное не в себе самом (как последовательность времен), но становящееся временем лишь относительно последующего (когда само оно становится прошлым). Коль скоро это так и праисторическое время вообще не допускает дальнейшего различения времен внутри себя самого, то такое сознание человечества, для которого относительно-единый Бог – это еще вообще единый Бог, такое сознание есть первое действительное сознание человечества, сознание, до которого ему, человечеству, не ведомо никакое иное, сознание, в каком оно обнаруживает себя, как только оно впервые обнаруживает себя, сознание, какому не предшествует во времени никакое иное; отсюда, стало быть, и следует, что нам неведомо какое-либо историческое начало политеизма, потому что в первом действительном сознании политеизм наличествует не реально (ибо первое звено само по себе еще не образует действительной последовательности), но только роtentia".
После представленных мыслей и экспликаций, в нашем поиске истока дежа вю мы уже не сможем указать более точное время господства этого состояния в сознании. Единственный довод, который здесь еще можно сделать в пользу того, что сознание-дежа-вю действительно когда-то принадлежало именно человеку, а не животному, состоит в следующем. Как мы писали: дежа вю – это тотальность переживания. И в эту тотальность интегрированы такие моменты как: видение, слух, осязание, чувства, состояние тела, настроение, психика и т.д. Если некое существо находится в точно таком же дежа вю, которым мы здесь занимаемся, то все эти составляющие сознания должны были бы быть у него развиты так же как у человека. Но такое трудно даже предположить. Поэтому, самым очевидным на наш взгляд толкованием дежа вю, служит то, что данное состояние приходит к нам из глубокой древности первобытного человечества. Дежа вю должно было принадлежать именно человеку, в антропологическом смысле, но сознание у этого человека должно было существенно отличаться от cogito. Но при этом нет оснований отрицать присущность некоей разновидности дежа вю сознанию животных. Домашние животные, например, могут предугадывать приход своего хозяина. А о том, как животные ориентируются на местности, и говорить не приходится. Но чтобы обоснованно подтвердить это у нас недостаточно фактов, к тому же не это является темой данного исследования. Теперь же нам предстоит ответить на последний вопрос, который стоял перед нами: что означает событие дежа вю для человеческой реальности, иными словами: каков смысл дежа вю?

Смысл дежа вю

Находится ли первобытное сознание в том состоянии, которое сегодня мы называем "дежа вю"? Первобытный человек близок к сновидению, оно вторгается в его повседневную жизнь, он и в состоянии бодрствования не расстается с образами сна. Именно поэтому мы можем наблюдать у первобытного человека такую феноменальную память, ведь как было описано выше: сну доступен весь наш повседневный опыт, все его детали. Отсюда и уникальные способности первобытного сознания предвидеть то, что с ним произойдет в ближайший момент. Структура сознания, которая в любой момент имеет доступ ко всему своему совокупному прошлому, и собственно являясь плотью этого прошлого, предвидит будущее. Велика здесь и роль быта, повседневности. Первобытный человек доисторичен: сознание чего-то как уникального, сознание изменения ему чужды. При наличии всех приведенных свидетельств, мы вынуждены заключить, что если сознание первобытного человека и не находилось полностью и всегда в дежа вю, то по крайней мере было к нему очень близко по своей структуре, что уже является не маловажным свидетельством об истоках состояния дежа вю.
Ученые задаются вопросом: почему дежа вю выбирает для себя такие малозначительные, обыденные ситуации нашей жизни? Теперь мы можем ответить на этот вопрос: потому что оно родом из той области, где не было другого опыта, кроме как повседневного, а если и случалось экстраординарное событие, то тут же поглощалось и интерпретировалось давно сложившимися устоями. Дежа вю связано со сном, который по наблюдению психологов запоминает в огромном количестве в основном материал нашей повседневности. Дежа вю тем самым это некий когнитивный архаизм или атавизм современного сознания. Дежа вю может открыть нам наше ближайшее будущее, причем это будущее было спроектировано задолго до своего воплощения. Дежа вю свидетельствует тем самым о неком выполнении нами задуманного или же сбывании судьбы. Но свидетельствует оно об этом по-особому, из обыденности, ибо у дежа вю нет другого способа показать нам о выполнении судьбы, кроме как появляясь в незначительных ситуациях. По-иному оно просто не способно появиться. А если и бывает такое, что дежа вю появляется в ситуации, которую человек считает необычной, то этим принцип дежа вю вовсе не нарушается. Если дежа вю происходит, например, в другой стране, в другом городе, где мы ни разу не были и ситуация для нас нова, то это не значит, что ситуация нова для нашего проекта. Ведь задолго до поездки мы могли думать о ней, знать что поедем, или же просто сам быт наш устроен так, что в нем может совершиться такое событие. Значит для нашего глубинного проекта эта ситуация вовсе не экстраординарна, нужно лишь приглядеться к себе и к своим планам, чаяниям, чтобы понять, что все движется так, как мы сами того, может и не эксплицитно, но желали. Иначе говоря: наша ситуация – это лишь следствие нас самих, меня такого, каким я сам себя сделал и постоянно делаю. В этом смысле проект себя в будущее обладает инерцией, он устойчив, если сложился, и его трудно изменить. Но сложился он вовсе не без нашего участия.  Как говорил Будда: "Мы – то, о чем думаем. Все, чем мы становимся, – результат наших мыслей. Нашими же мыслями мы творим мир". Человек может много фантазировать и мечтать, однако ни одна его фантазия по поводу своего будущего не сбывается так тотально, как это происходит в дежа вю. Это совершается оттого, что мы часто сами не знаем себя, и наш истинный проект себя намного глубже и устойчивей, чем какие-то наши сиюминутные фантазии. Поэтому проект не может быть явлен, иначе превратился бы в простое представление, наряду с другими представлениями. Но проект существен для человека, ибо он единственный наш проект и в нем покоится индивидуальность и конкретность личности.
Сделаем еще пару замечаний, по поводу экспериментального метода. Психологи и физиологи, которые пытаются вызвать дежа вю искусственным путем и тем самым выявить его причину и закономерность, не принимают в расчет очень важный факт: дежа вю коренится в глубинном проекте судьбы человека, который обуславливает его возможности. Если, например, определенный человек находится в лаборатории как испытуемый, то это обстоятельство может быть случайно для него, либо не случайно. Поэтому у испытуемого в лаборатории действительно может случиться дежа вю, но причина его будет не в тех условиях, в которые его сознательно поместили ученые, а в том, что его проект так же участвует во всем, что человек делает, в том числе и в опытах, поэтому дежа вю может появиться и здесь. Поэтому у одних испытуемых дежа вю может происходить в эксперименте, у других же нет. Ученые, вызывающие дежа вю искусственным путем, играют с тем, чего не понимают, с судьбой, которая правит над случайностью, и которая всегда обманывает тех, кто хочет ее обхитрить своими ухищрениями, вместо того, чтобы находится в единстве с судьбой, быть судьбой как существовал первобытный человек.
Не имеет под собой оснований утверждение, что мы живем в параллельных мирах или помним прошлые жизни, когда дежа вю происходит в местах, в которых раньше мы никогда не были. Ведь то, где мы будем, зависит от нашего проекта судьбы, даже если мы сами не отдаем себе отчета в нем, тем не менее, мы, и только мы, создаем свой проект. Поэтому не имеет значения, были мы в этом месте раньше или не были, главное в том: что согласно нашему скрытому проекту мы должны были оказаться в этом месте в нашем будущем. Само место не явлено и не существенно то, как оно выглядит, важен сам проект, который к этому месту нас приводит.
 Однако почему дежа вю происходит преимущественно в детстве и в молодости, когда личность как раз не сложилась? Может потому, что в юности мы еще близки к сознанию, которым обладали древние люди, и лишь взрослея, мы его окончательно утрачиваем, наше мышление становится более абстрактным и логичным? Если где-то в глубине нашего бытия мы творим свою судьбу, то почему этот проект не покоится в глубине, а иногда появляется в виде дежа вю? А если он все-таки проявляется, то почему лишь так редко, а не всегда? Что заставляет его выйти на свет в сознание? В дежа вю бодрствующее сознание сталкивается со своим глубинным проектом. Молодость то время, когда человек формируется, делает себя, соответственно делает выбор, от чего его судьба может измениться, человек меняет свой проект. Получается, что сознание вторгается в уже сложившееся, оно его меняет. И следует, предположить, что частая смена проектов, как раз является причиной появления дежа вю. Новый, образовывающийся в глубине экзистенции проект, как бы выталкивает старый. А вытолкнуть его из бессознательного можно только в сознание. Значит, дежа вю является следствием стыка проектов. И свидетельствует оно том, что наш сознательный выбор, затрагивает все существо нашего бытия, что наш выбор не есть нечто акциденциальное. Дежа вю показывает, что проект себя по ту сторону, в будущее, в философии Сартра, является конкретным проектом бытия, а не чем-то лишь субъективным и эфемерным. Дежа вю показывает как существует сама материя этого проекта.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия