Исторические типы рациональности

ОГЛАВЛЕНИЕ

ДИСКУССИЯ

В.С.Швырев
 
Безусловным достоинством текста А.Л.Никифорова является
четкое, ясное, продуманное изложение и обоснование
определенной позиции, исходящей из принимаемого им понимания
рациональности и человеческой деятельности. Это понимание,
несомненно, имеет право на существование, более того, оно,
пожалуй, наиболее распространенное, и то, что автор дает
четкое и ясное его изложение и делает столь же четкие
выводы, вытекающие из такого понимания рациональности и
деятельности в плане их соотношения со свободой,
заслуживает, на мой взгляд, позитивной оценки. Вся его
аргументация в рамках разделяемой им позиции представляется
мне достаточно убедительной и хорошо изложенной. Вопрос,
однако, состоит в том, как оценивать саму эту исходную
позицию. Суть ее заключается в сведении рациональности к
целенаправленной, целесообразной деятельности. Иначе говоря,
рациональность связана с выбором средств и способов осу-
ществления некоторой заданной цели. Она осуществляется в не-
коем "закрытом" пространстве, очерчиваемом известными, по-
вторяю, заданными ориентирами. Ситуация выбора цели, целе-
полагания, тем самым, исходно выводится за пределы рацио-
нальности. Естественно, что при таком понимании рационально-
сти и, заметим, деятельности, поскольку последняя жестко
связывается А.Л.Никифоровым только с целенаправленной
активностью, и рациональность, и деятельность оказываются за
пределами свободы. Рациональная деятельность, с точки зрения
А.Л.Никифорова, в отличие от свободы не представляет никаких
возможностей для самовыражения субъекта, чем более поведение
рационально, тем меньше в нем свободы. По существу
А.Л.Никифоров сводит рациональность деятельности к тому, что
Н.Л.Бердяев называл "объективацией" и что он
противопоставлял свободе и творчеству, т.е. эта такая
ситуация, когда действующий человек выступает как реципиент
внешних детерминаторов. Он, конечно, проявляет активность и
ответственность, напряженность последних связана как раз с
более интенсивной, рецепцией этих детерминантов. Именно с
таким пониманием роли действующего субъекта связана наиболее
распространенная и легкая интерпретация известной формулы
"свобода есть познанная необходимость", хотя в классическом
понимании этой формулы Шеллингом, на мой взгляд, скрыт более
глубокий смысл. Но как бы то ни было, эта формула дает
возможность такого толкования, и А.Л.Никифоров безусловно
прав, когда он выступает против такой интерпретации свободы.
Можно также сказать, что то понимание рациональности,
которое разделяет А.Л.Никифоров, соответствует понятию
целерациональности М.Вебера и более широко вообще тому, что
можно назвать "закрытой", "внутрипарадигмальной" (в самом
свободном истолковании "парадигмы" как системы исходных норм
деятельности) рациональностью. Таким образом, несомненно, за
позицией А.Л.Никифорова стоит серьезная традиция, и она
отражает определенный тип деятельности, занимающий очень

282

значительное, количественно, бесспорно, преобладающее место
в сфере мироотношения человека.
Спрашивается, однако, имеем ли мы право, по крайней мере,
ставить вопрос о возможности рационального отношения к про-
блемным ситуациям, когда действующий субъект вынужден выйти
за пределы известной системы целевых ориентиров, заданных
парадигмальных оснований деятельности и пр.? Правомерно ли
говорить о возможностях рационального осознания самой
специфики такой ситуации? Если исходить из понимания
рациональности "на пределе ее возможностей" как, прежде
всего, осознанного адекватного отношения к реальности ситуа-
ции, в которой находится человек, то рациональность здесь
должна заключаться, прежде всего, в понимании необходимости
творческого действия, критического переосмысления существу-
ющих установок, выработки новых целевых ориентиров и пр.
Активность и ответственность субъекта должны связываться
здесь уже не с напряженностью рецепции внешних детерминато-
ров, которая просто не способна решить проблему (а не
задачу), а с конструктивной позицией, предполагающей риск
свободы и творчества, "поступка", в терминологии
М.М.Бахтина. Ясно, что это иная реальность, чем имеет в виду
традиция, исходящая из понимания рациональности как
целесообразности, "внутрипарадигмальной" деятельности и пр.
Принципиально важно, однако, будем ли мы, имея дело с этой
реальностью, использовать потенциал культуры рационального
сознания. Бесспорно, что рациональность в этой ситуации
отличается от классической рациональности в сфере
"объективации" (в смысле Н.А.Бердяева), связанной с
напряженностью прослеживания и рецепции "готовых",
"преднаходимых", "внешне заданных связей "наличного бытия".
"Бытием" здесь выступает, если угодно, ситуация становления,
достраивания коррелированного с человеком мира, иначе
говоря, "открытое" Бытие взаимодействия человека и мира,
предполагающее организованное пространство совместной
конструктивной деятельности людей, "полифонию" их различных
позиций. Такая исходная "онтология", "картина мира",
предполагает, на мой взгляд, и более широкое понимание
деятельности, которое не будет противостоять свободе и
творчеству (см. в связи с этим дискуссии в книге
"Деятельность: теории, методология, проблемы", М., 1990).
А.А.Новиков
 
Мысль о нетождественности понятий рациональности и свободы
вряд ли может вызвать какие-либо сомнения хотя бы потому,
что эти понятия характеризуют различные человеческие
качества. Труднее согласиться с утверждением о полной
противоположности свободы и рациональности: рациональность -
несвободна; свобода - нерациональна. Основанием подобного
утверждения является вполне определенное и весьма
своеобразное понимание рациональности, как, впрочем, и
свободы.
Итак, рациональность противоречит свободе, ибо в основе
своей имеет такие характеристики как: 1) целенаправленность,
2) консервативность, 3) обезличенность, 4) конформизм. В

283

такой интерпретации рациональность, конечно, никак не может
претендовать на статус свободной творческой активности. Все
дело, однако, в том, что рациональностью здесь именуется то,
что принято называть схоластическим рассудком.
Вышеперечисленные характеристики не являются ни типическими,
ни, тем более, доминирующими в рациональном акте и способны
лишь дискредитировать его сущность. Что касается
целенаправленности, ориентации на результат, то и эта,
безусловно, важная характеристика рациональности не обладает
для нее абсолютной значимостью. Таковой она становится лишь
для чистого прагматизма, притом - в его маргинальной форме
проявления. Достижение цели любой ценой никогда не было
критерием подлинного рационализма, для которого "цена" - не
средство, а важнейший критерий. Степень разумности
(рациональности) определяется не столько достигнутой целью,
сколько "ценой" этого достижения. Намеченный, но не
достигнутый результат, не может свидетельствовать о
нерациональности плана по его достижению. Безупречно
профессиональные и рациональные действия хирурга не
трансформируются в свою противоположность в случае возможной
смерти пациента. Объективная ограниченность всякого разума в
знании действительности и возможности воздействовать на нее
ничуть не дискредитируют сам разум.
Жесткая ориентация рациональности на результат проявляется
прежде всего в контексте ее включения в сферу практической
деятельности, при котором последняя выступает безусловно до-
минантой, а рациональность - одним из средств, предикатом.
Подобная предикативная рациональность уже не есть рациональ-
ность как таковая, не есть рациональное мышление само-по-
себе. Материализуясь в деятельности оно попадает под жесткий
пресс массы новых обстоятельств и условий и потому не может
нести всей ответственности за результат практической
"рациональной деятельности". Поэтому всякие суждения о
сущности и статусе рациональности в условиях ее включенности
в практическую деятельность, вряд ли являются корректными.
Деятельность может быть безнравственной. Рациональность как
проявление сущности и достоинств человеческого разума, а не
способности быстрейшего достижения цели, не может быть
безнравственна уже по своему определению. Статус разума
приобретает лишь интеллект, достигший (кроме всего прочего)
способности продуцировать нравственные императивы и
добровольно следовать им, не ущемляя ни своего достоинства,
ни, самое главное, своей свободы, ибо свободный выбор
разумом относительной несвободы и свободное самоограничение
есть как раз свидетельство реальной свободы и истинного, а
не абстрактного понимания ее сущности. Данное суждение, при
всей своей тавтологичности, лишено, на мой взгляд, того
лукавства и той абстрактности, которыми страдают
популистские определения сущности свободы.
Ссылка на художников (в широком смысле этого слова),
действующих "вопреки установленным канонам", как свидетель-
ство их творческой свободы, представляется мне
малоубедительной. Во-первых, само искусство - сфера, как
известно, нерациональной (не значит - антирациональной)

284

деятельности и, следовательно, не годится в качестве
иллюстрации достоинств или недостатков рациональности как
таковой. Во-вторых, каноны канонам - рознь. Есть каноны-
догмы и есть каноны-нормы, выработанные в процессе
исторического развития общественной практики. Поэт вправе
выйти за рамки поэтических догм (поэзия, к примеру, не есть
рифмотворчество). Поэт волен (но не свободен) выйти за рамки
норм и критериев самой поэзии. Но тогда он уже не поэт.
Обретая в поэзии абсолютную свободу, поэт абсолютно
освобождает себя и от поэзии.
Каноны-нормы - великое достижение рационального мышления,
условие не только прогресса, но и существования самого
человечества. Разум устанавливает нормы и стандарты, но
разум же их и меняет. Рациональность не только там, где она
- норма, но и там, где она свободно изменяет себя как норму.
Свобода как понятие (а понятие как свидетельство сущности) -
"вещь" абсолютно рациональная. Нерациональная свобода - это
свобода, лишенная самого понятия свободы. А что такое
свобода без понятия, свобода не понятая и не понимаемая?
Свобода есть только там, где есть возможность рефлексии над
ней, где появляется возможность осознания различий свободы и
несвободы. Неосознанная свобода не есть реальная свобода.
Идея связи свободы и необходимости чрезвычайно важна и
актуальна в той, однако, интерпретации, при которой
необходимостью становится именно осознание, уразумение и
сущности самой свободы, и ее относительности.
Мысль о ценности свободы вне ее реального обладания кажется
абсолютно парадоксальной и абстрактной, претендующей лишь на
оригинальность. Куда понятнее и естественнее выглядит тезис
о необходимости реального обеспечения права каждого человека
на обладание свободой, пользование ею. К сожалению этот
тезис оказалось легче провозгласить, чем реализовать, ибо
сфера человеческой свободы (социальной свободы) остается
неизменной, а число ее потребителей постоянно растет и
каждый из них претендует на свою долю. И все бы хорошо, если
бы на пути этого дележа не встал один объективный закон,
действие которого очень образно и доходчиво описал
М.В.Ломоносов: "... все встречающееся в природе изменения
происходят так, что если к чему-либо нечто прибавилось, то
это отнимается у чего-то другого. Так, сколько...
прибавляется какому-либо телу, столько же теряется у
другого..."
Именно в этом и состоит историческая драма свободы. Свобода
- величайшая ценность и одновременно тяжкий крест, который
несет на себе человечество. И пронести его достойно через
всю человеческую историю, поделив на отдельные кусочки, вряд
ли удастся.
Г.Д.Левин
 
Парадоксальный общий вывод статьи А.Л.Никифорова
"Рациональная деятельность несвободна, свободная
деятельность - нерациональна" - я рассматриваю как и любые
другие парадоксы: это на решение, а лишь формулировка
проблемы, сигнал того, что, в, казалось бы, безукоризненных

285

рассуждениях, приведших к этому выводу, "что-то неладно", и
задача заключается в том, чтобы, понять, что именно неладно.
На мой взгляд, дело здесь в недостаточно строгом проведении
провозглашенного самим автором различения рациональности и
ее критерия, аналогичного различению истинности и ее
критерия. В полном соответствии с этим принципом автор раз-
личает целерациональность - объективное отношение соответ-
ствия между деятельностью и ею целью - и критерий целерацио-
нальности - "достижение цели". Но эта дистинкция исчезает
при анализе второй формы рациональности - "логико-
методологической", которая играет в статье основную роль и
которую автор трактует как "соответствие человеческой
деятельности нормам рациональности". Возникает ключевой
вопрос: что это - новый вид рациональности, однопорядковый с
целерациональностью, или вспомогательный критерий
целерациональности, используемый тогда, когда основной -
"достижение цели" - еще невозможно использовать? Ответ
зависит от того, как понимаются нормы рациональности. Здесь-
то и нет однозначности. Когда автор утверждает, что
"действовать в соответствии с нормами рациональности" значит
действовать " в соответствии с объективной связью вещей",
под нормами рациональности он понимает объективные законы
природы. Но чаще всего под ними понимаются писанные "законы,
нормы и правила", обобщающие накопленный опыт человечества.
Если рациональную деятельность понимать как соответствующую
именно таким нормам, итоговый вывод статьи можно без потери
смысла сформулировать так: деятельность, соответствующая
писанным нормам рациональности, несвободна, свободная
деятельность не соответствует этим нормам. Но едва ли сам
автор согласится с определением рациональной деятельности
как соответствующей именно писанным нормам рациональности.
Ведь это все равно, что определить истину как знание,
соответствующее общепринятым критериям истинности. Истина -
это знание, соответствующее объективному положению вещей,
рациональная деятельность - это деятельность,
соответствующая "объективной связи вещей", или, как сказали
бы древние, нусу, логосу, рацио мира. "Логико-
методологическая рациональность - это законосообразность
человеческой деятельности.
Строгое различение рациональности и ее критерия, полностью
симметричное различению истинности и ее критерия, позволяет
не только выделить рациональность в чистом виде, но и
зафиксировать ее формы. Рациональной или нерациональной
может быть не только деятельность, но и ее цель. Цель рацио-
нальна, если она адекватна (М.Вебер), во-первых,
"объективной связи вещей", во-вторых, природе ставящего эту
цель индивида, в-третьих тем конкретным условиям
пространства и времени, в которых эта цель ставится.
Деятельность рациональна только если рациональна ее цель.
Второе условие - адекватность деятельности этой рациональной
цели. Это целерациональность. Третье условие - адекватность
нусу, логосу, рацио мира. Это (воспользуюсь термином автора)
логико-методологическая рациональность. Адекватность
конкретным пространственно-временным условиям порождает еще

286

одну форму рациональности - ситуационную (термин
А.Л.Никифорова). И, наконец, пятое условие рациональности -
адекватность природе самого действующего индивида - его
потребностям и возможностям. Назовем эту форму
рациональности субъектной. Строго говоря, это не само-
стоятельно существующие формы рациональности, а как бы со-
ставляющие единой равнодействующей, лишь в своем единстве
они делают деятельность рациональной. От всех этих составля-
ющих рациональности нужно отличать их критерии. Есть абсо-
лютно надежные, технологичные критерии, которым можно обу-
чить любого, есть не надежные критерии, действующие на
уровне не технологии, а искусства, но они есть, и именно их
используют в свободной творческой деятельности.
Последовательно различив рациональность и ее критерии, мы
можем сформулировать три вопроса: 1. Свободна ли деятель-
ность, подчиняющаяся объективной связи вещей? 2. Свободна ли
деятельность, подчиняющаяся писанным нормам рациональности,
лишь относительно соответствующим этой связи? 3. Свободна ли
деятельность, подчиняющаяся воле другого лица, не
считающегося ни с объективной связью вещей, ни с нормами
рациональности? На все эти три вопроса А.Л.Никифоров дает
очень четкий ответ: "Я не вижу принципиальной разницы между
принудительной силой бича, понуждающего раба, силой природ-
ной необходимости... и принудительной силой норм рациональ-
ности". Но ведь это три различных явления, находящихся на
трех различных уровнях реальности. Природная необходимость
объективна, "бодаться" с ней бессмысленно. Писанные нормы
рациональности неколебимы пропорционально их соответствию
этой необходимости. Бич рабовладельца может не
соответствовать ни тому, ни другому, а выражать лишь
"свободную волю" самодура.
Можно быть свободным от произвола чужой воли, от норм
рациональности, не соответствующих объективной связи вещей,
но можно ли быть свободным от самой этой связи? Здесь снова
необходимы дистинкции. Если моя цель - просто испытать же-
лание, например, телепортироваться на Луну, или съездить в
Париж, я могу не считаться ни с законами природы, ни с нор-
мами рациональности. Пока я не выхожу за границы воления, я
свободен от законов природы. Если моя цель - попытаться реа-
лизовать свое желание, исключительно для того, чтобы посмот-
реть, что из этого выйдет, то с законами природы мне уже
придется считаться. Телепортацию я даже начать не смогу, а
подготовку к поездке в Париж закончу, когда исчерпаю все
свои возможности. Но при этом я буду свободен: ведь моя цель
- не сама поездка, а попытка ее осуществить. В этом смысле и
Пугачев был свободен. Когда же моя цель - не пожелать и не
попробовать осуществить свое желание, а именно осуществить
его, то свободной моя деятельность будет только в том
случае, если будет адекватна объективной необходимости, т.е.
будет рациональной.  Итак, нерациональная деятельность не
может быть свободной, рациональная же может быть как
свободной, так и несвободной, и задача заключается как раз в
том, чтобы выявить условия этой свободы.
А.Л.Никифоров

287

 
Я чрезвычайно признателен В.С.Швыреву, Г.Д.Левину и
А.А.Новикову за их критические замечания по поводу моей ста-
тьи, тем более, что эти замечания позволяют расширить рамки
обсуждения проблемы соотношения свободы и рациональности.
Да, мне и самому не нравится основной тезис моей статьи:
"рациональность не свободна, а свобода не рациональна", но я
не умею их соединить. В конце концов, задача философа здесь,
как и во многих других случаях, заключается в том, чтобы
дать какое-то истолкование понятиям свободы и
рациональности. Если вы хотите совместить рациональность и
свободу, задайте их содержание так, чтобы они совмещались. Я
исходил из определенного понимания свободы и рациональности,
оказалось, что при таком понимании они исключают друг друга.
Меня это тоже не устраивает, но я не могу найти иного -
столь же ясного - понимания свободы и рациональности.
Для меня свобода - это, прежде всего и главным образом,
спонтанное самовыражение личности. Самовыражение личности -
это всегда творчество, ибо оно всегда столь же ново и уни-
кально, как нова и уникальна каждая личность во Вселенной.
Вы скажете, это не свобода, это - произвол. Да, именно в
самопроизвольности личности сущность свободы. Цветок не
свободен - из семени ромашки вырастет только ромашка, как бы
ни хотелось ей стать, скажем, васильком. Животное не
свободно - оно детерминировано своей биологической природой,
инстинктами, окружающей средой. Но человек свободен - он
может действовать вопреки среде, вопреки своим животным
инстинктам и социальным установлениям.
Рациональность - ее нормы, правила, стандарты - это соци-
альное установление. Это внешняя по отношению к личности
сила, которая стремится втиснуть в определенные рамки ее
спонтанное самовыражение. Нерационально пилить дерево
пилочкой для ногтей, для этого есть пила. Нерационально
курить - здоровью вредить. Нерационально спорить с
начальством - вылетишь с работы. Я хочу осуществить какое-то
действие, а рациональность мне не позволяет. Но это как раз
и означает, что рациональность есть ограничение свободы, что
она несовместима со свободой. Конечно, очень многие люди в
подавляющем большинстве случаев действуют и живут
рационально, да еще при этом и чувствуют себя превосходно.
Ну что ж, они несвободны, они рабы своего желудка,
общественных институтов и установлений.
Это, однако, кажется ясным и не вызывает особых возражений.
Как мне представляется, споры идут вокруг двух других во-
просов. Во-первых, говорят, что наряду с целерациональностью
существует еще более высокая ценностная рациональность.
Когда человек выбирает или изобретает цели и ценности, он
тоже действует рационально. Возможно. Однако здесь для меня
слишком многое неясно. Мне кажется, что принятие некоторых
целей и ценностей обусловлено свободной волей субъекта и
определяется только особенностями его личности. Я не
понимаю, причем здесь рациональность. Конечно, как и при
выборе новой парадигмы у Куна, здесь возможны какие-то

288

рациональные соображения, но в конечном итоге этот выбор
внерационален.
И второе. У меня такое ощущение, что в наших рассуждениях по
поводу рациональности и свободы где-то на заднем плане почти
постоянно присутствуют какие-то этические соображения.
Свободе и рациональности неявно приписывается позитивная
этическая окраска. Свобода - это хорошо, рациональность -
тоже хорошо, как же могут быть несовместимы две хорошие
вещи? Мне думается, следовало бы обсудить понятия рациональ-
ности и свободы с позиций этики и попытаться отдать себе
отчет - имеют они отношение к добру и благу или нет. Мне
кажется, что свобода и рациональность лежат "по ту сторону
добра и зла": свободное самовыражение личности может нести
как добро, так и зло, и точно так же рациональность может
служить как первому, так и второму.
Еще раз хочу поблагодарить оппонентов за стимулирующую
критику.
В.Н.Порус
 
Я хотел бы высказать свои соображения о статье
Е.Л.Чертковой. Подчеркну, что противопоставление Разума и
Свободы приобретает жесткую дилемматичность именно в боль-
ном, запутавшемся в противоречиях обществе. Это признак глу-
бокого духовного разлада, признак кризиса. Бред душевноболь-
ного, конечно, представляет интерес для лечащего врача или
клинициста-теоретика, но беда, если кто-то начинает всерьез
рассматривать этот бред как источник глубокомыслия и
резервуар научных проблем. За основания дилеммы берут ложную
рациональность тоталитаризма (на поверку все тоталитарные
режимы были и остаются глубоко противоразумными) и
карикатуру свободы - хаос мятущихся воль в рабском по сути,
хотя и "свободном" по видимости, обществе. Автор отвергает
эту дилемму, но, как мне показалось, относится к ней с
излишней серьезностью. Между тем реальная проблема как раз и
состоит в том, чтобы выяснить причины, по которым бред
вытесняет здравый смысл и заполняет собой все пространство и
время нашей "культурной" жизни.
Идея разума, действительно, вырождается в понятии
"рациональности" - но только если под "рациональностью"
понимать нечто чрезвычайно пошлое и примитивное (например,
сводить рациональность к целесообразности). Вопрос опять-
таки в том, разумно ли такое принижение "рациональности"?
Рациональность без разума (Ч.Миллс), конечно, жалка; но что
такое Разум без рациональности? Что такое "критико-
рефлексивная" рациональность, если она не сопоставлена с
"инструментальной?" Думаю, разрыв между этими формами ра-
циональности - это также симптом душевного заболевания, по-
ражающего как общество в целом, так и отдельных его предста-
вителей.
Я полностью разделяю тезис о том, что критическая позиция
удерживает разум от вырождения в формальную рациональность и
придает ему творческий импульс. Но как удержать саму
критическую позицию? Одного устремления к свободе будет
мало. Нужны определенные "формально-цивилизационные" ус-

289

ловия, позволяющие сохранять критический настрой Разума и,
более того, превращающие этот настрой в норму культуры.
Таково соотношение демократии ("открытого общества") и раци-
онального критицизма в философии К.Поппера.
Очень обязывает тезис о возможности соединения рацио-
нальности с нравственностью. Дело в том, что такое
соединение не может быть бесконфликтным. Рациональный
"выбор", соответствующий "голосу совести", - нечто трудно
достижимое, если не невозможное. Другое дело, что человек
обязан судить своей совестью любую рациональность. Это
придает трагедийность его существованию, ибо на таком суде,
если он действительно происходит, человек одновременно и
прокурор, и обвиняемый, и судья. Но ничего не поделаешь -
жизнь есть трагедия, нравится это нам или нет.
Соединение и взаимообусловленность Истины, Свободы и Разума
- это идеал христианской культуры. В контексте этой культуры
понятия, выделенные здесь заглавными буквами, действительно
не противоречат друг другу. Более того, христианство
указывает на высший образец этого единства, его источник и
гарант - личность Христа. Противопоставления и противоречия
начинаются тогда, когда эти идеи изымаются из контекста хри-
стианской культуры, помещаются в иной (или иные) контекст, в
котором и приобретают такие черты, что изначальное их смыс-
ловое единство разрушается. Например, в методологических
рассуждениях, не имеющих никакой прямой связи с теологией,
понятие рациональности легко разлучается с понятием истины,
что элементарно иллюстрируется фактом ложных, но
рациональных научных теорий (флогистон, геоцентризм и пр.).
Особым искажениям и извращениям подвергается, конечно, идея
Свободы, и это нельзя, наверное, объяснить только
болезненным состоянием общественного сознания. Свобода -
глубоко онтологическое и фундаментальное понятие философии.
Но тот, кто согласен с этим, вынужден согласиться с
трагедийностью бытия и, следовательно, с трагедийностью
философского учения о бытии. А это не каждому по вкусу. Что
же, выбор философии - это не только, а может быть, и не
столько рациональный акт; это во многом следствие
экзистенциальной позиции философа.

290

Н.С.Автономова
 
При обсуждении вопроса о рациональности возникает много
любопытных мыслительных ходов. Один из таких ходов связан с
апелляцией к т.н. "критико-рефлексивной" позиции, установке,
подходу, который, как правило, противопоставляется наивно-
догматическому способу рассуждения. Однако специфический
смысл "критической рефлексии" или "критико-рефлексивной по-
зиции" далек от ясности и обычно принимается за нечто само
собой разумеющееся. Не является ли понятие "критико-
рефлексивный" своего рода "масляным маслом"? Может ли
критика быть нерефлексивной, а рефлексия некритичной? Когда
мы говорим "критика", мы думаем прежде всего либо о Канте
(чаще), либо о Марксе (реже): критика как выявление условий
возможности познания и всякого опыта и критика как
концептуальное низложение наличной социальности - это
исторически устоявшиеся способы "критиковать" что-либо в
философском смысле. Понятие "критика", разумеется, также
может быть связано с "эмансипационным" интересом в духе
раннего Хабермаса и раннего Апеля; причем в строю общих
концептуальных перекличек стоит также и психоанализ,
понимаемый прежде всего как интеллектуальная процедура.
Слово "рефлексия" имеет и большую собственную традицию
использования - что у Локка, что у Гегеля. Так почему же мы
говорим "критическая рефлексия", а не, скажем, "критическая
спекуляция"? Нужно иметь в виду также и то историко-научное
обстоятельство, что термин "критико-рефлексивный" был введен
и стал популярным после знаменитой статьи трех авторов
М.Мамардашвили, Э.Соловьева и В.Швырева - в качестве одного
из возможных типов ответа на "классику", наряду с этико-
гуманистическим ответом. Эти обертоны отечественной
философии науки также необходимо учитывать.
Мне представляется, однако, что понятие "критико-рефлек-
сивный" в известном смысле слова синонимично понятию
"философский", ибо специфическая черта философии - давать
себе отчет в том, как именно мы мыслим, какие понятийные
средства при этом используем; деятельность, которая не дает
себе в этом отчета, вряд ли может называться философией.
Однако при попытках понять, что собственно дает нам критико-
рефлексивная позиция, странно видеть в ней едва ли не до-
статочное условие открытия нового, условие творчества. Это,
по-моему, тоже заблуждение, несмотря на всю мою любовь к
критико-рефлексивной позиции: она лишь расчищает почву ОТ
старого ДЛЯ возможного открытия нового. Она лишь позволяет
осознать ограниченность своих собственных пределов, своего
опыта, но не более того.
По всем этим, а также некоторым другим причинам критико-
рефлексивная позиция, которая, безусловно существенна для
рациональности и является одним из ее свойств, не является
существенной для свободы (интересная концепция, предлагаемая
Е.Чертковой, защищает иную точку зрения). О мостах между
свободой и рациональностью можно говорить сколько угодно, но
это не будет мост, связывающий существенные свойства или
признаки.

291

В общем же смысле дополнение рациональности свободой
оказывается нужным лишь тогда, когда рациональность понима-
ется как рассудочность, зауженно и формалистически. Так
понимает рациональность, например, А.Никифоров, когда он
оценивает рациональность как целесообразность относительно
определенного набора параметров - например, относительно
цели, средств, условий, действующего субъекта. В итоге он
вынужден признать, что в принципе свобода и рациональность
исключают друг друга (свобода нерациональна, а
рациональность несвободна), но что - свобода "ведет", а
рациональность, вынужденная пользоваться накопленным другими
людьми опытом, его стандартами и критериями, "следует за
ней". Мне такая позиция кажется очень сходной в итоге с тем,
что я когда-то пыталась раскрывать как взаимодействие
"канона" и "органона", рассудочного и разумного в
рациональности. Думаю, однако, что таковое "следование за"
происходит внутри рациональности, которая в противном случае
действительно, оказывается неразумной, а не между
рациональностью и чем-то совершенно от нее отличным.
Аналогия между рациональностью и этикой, долженствующая
выявить значимость свободы (В.Порус), вполне очевидна. Это
фактически противоречие между "ссыхающейся" или форма-
лизующейся рациональностью и "живой" рациональностью, ана-
логичное противоречию между формализованной и универсальной
моралью и лично переживаемой и выбираемой нравственностью.
Однако в принципе такое же отношение существует и между
любым "каноном" и любым "органоном" - не обязательно в науке
или этике, но также, скажем, и в искусстве.
Когда ссылки на критико-рефлексивную позицию возникают
вместе с попытками заново оценить значимость просвещенческой
позиции, а также позиции завершителя Просвещения - Канта,
тогда использование этого понятия кажется мне плодотворным и
продуктивным. Просвещение, действительно, было эпохой, когда
свобода и рациональность были едины, а утрата
просвещенческих ценностей привела к тому, что произошел
весьма трагический по своим последствиям разрыв между раци-
ональностью и свободой. Кантовская критика, историческая по
времени своего возникновения, стала, по-моему, универсальной
ценностью. И потому возврат к Канту - после всех посткантов-
ских расчленений философского процесса на аналитизм и ирра-
ционалистский экзистенциализм, одинаково обоснованно выте-
кающие из кантовских критик, кажется мне актуальной и насущ-
ной задачей. Хотя, конечно, теперь во всех наших
размышлениях появляется понимание собственных
"предрассудков" Просвещения - веры в абсолютный разум
(обожествление Разума) и пр., равно как и осознание того,
что воплощение разума в действительность должно было бы быть
предельно осторожным. Кантовское понимание Просвещения
показывает нам, что мы и поныне не доросли до того, что он
считает поистине просвещенным сознанием: до зрелости
ответственной мысли, до подлинного выхода за пределы
подростковости в суждениях. А такой выход нам теперь насущно
необходим.

292
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия