Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПИСЬМО МАРСЕЛЯ МОССА ЭЛИ АЛЕВИ

28 ноября 1936 г. Эли Алеви делал во Французском философском обществе сообщение о том, что он окрестил «Эрой тираний». В ряду положений известного либерального историка, англофила и специалиста по английской истории, большого почитателя философского радикализма Бентама, есть следующие. «Эра тираний датируется августом 1914 г. Другими словами, она начинается с того момента, когда воюющие нации установили режим, который можно определить следующим образом, а) С экономической точки зрения — это чрезмерное огосударствление, распространяющееся на все средства производства, распределения и обмена. А с другой стороны — это обращение правительств к руководителям рабочих организаций с просьбой помочь им в осуществлении этой работы по огосударствлению, то есть синдикализм, корпоративизм вместе с этатизмом, б) С интеллектуальной точки зрения — огосударствление мышления. Это огосударствление само по себе принимает две формы, одна из которых имеет негативный характер, то есть действует посредством упразднения любых форм мнения, считающегося неблагоприятным для национальных интересов, а другая имеет позитивный характер и состоит в том, что мы называем организацией энтузиазма». Наконец, там есть положение, что «Именно из этого режима военного времени в гораздо большей мере, чем из марксистского учения, вытекает весь послевоенный социализм».

Эти положения отнюдь не послужили организации энтузиазма у интеллигентов, которые пришли, чтобы послушать этот доклад. В тот момент, когда он приводил в порядок записи этого выступления для их публикации в «Bulletin de la Societe francaise de philosophie», Алеви продолжил дискуссию, процитировав в Приложении некоторые письма, отправленные ему в порядке ответа на его выступления, а он в свою очередь отвечал на них. Первое письмо было от Мосса. Он не был вынужден отвечать ему, так как письмо носило одобряющий характер.

Алеви умер как раз в тот момент, когда вышел «Бюллетень» (1936. Ne 5), содержание которого будет воспроизведено в 1938 г. в посмертно изданной книге, которая будет обязана этому докладу и своим названием: «Эра тираний». Подзаголовок: «Очерки о социализме и войне». Там помещено и письмо Мосса (с. 230).

Я целиком и полностью согласен с вами по всем пунктам вашего сообщения. Я только хотел бы добавить к этому очень немногое, чему я сам был свидетелем.

553

Ваша дедукция итальянской и немецкой тирании из большевизма совершенно правильна, но, может быть, только из-за нехватки места вы оставили мне возможность указать на две другие черты.

Основополагающей доктриной, из которой все это выведено, является доктрина «действующих меньшинств» в том виде, в каком она существовала в анархо-синдикалистских кругах Парижа, в особенности в тех формах, которые разработал Сорель, когда я оставил «Социалистическое движение» и не стал участвовать в его кампаниях. Доктрина о меньшинствах, доктрина о насилии и даже доктрина о корпоративности пропагандировались прямо на моих глазах людьми от Сореля до Ленина и Муссолини. Все трое признавали ее. Добавлю, что корпоративность Сореля была чем-то промежуточным между корпоративностью Пуже и корпоративностью Дюркгейма и, наконец, соответствовала у Сореля реакционному взгляду на прошлое нашего общества.

Австрийская социал-христианская корпоративность, ставшая важной стороной учения Гитлера, имеет другое происхождение, но в конце концов, поскольку она копировала корпоративность Муссолини, она стала учением того же порядка.

Но вот мой второй пункт.

Я в гораздо большей мере, чем вы, настаиваю на фундаментальности факта таинства и заговора. Я долго жил в активных кругах революционных эсэров и т.п., среди русских; я в гораздо меньшей степени был последователем социал-демократов, но я знал большевиков из Парка Монсури и, кроме того, я пожил немного вместе с ними в России. Действующее меньшинство там было реальностью, это был постоянно действующий заговор. Этот заговор длился в течение всей войны, в период правительства Керенского, и он одержал победу. Но образование коммунистической партии так и осталось образованием подпольной секты, а ее главный орган ГПУ так и остался партийным органом подпольной организации. Сама коммунистическая партия тоже захватила власть в центре России, так же как фашистская и гитлеровская партии захватили ее в стране без артиллерии и флота, но зато со всеобъемлющим полицейским аппаратом.

В этом я без труда узнаю события в том виде, как они происходили в Греции и как их очень точно описывает Аристотель, но которые были в особенности характерными для древних обществ, а быть может, и для всего мира. Это было «Общество мужчин», со своими одновременно публичными и тайными братствами, а внутри «Общества мужчин» это было общество активно действующей молодежи.

Даже с социологической точки зрения, это, может быть, и необходимая форма действия, но это форма отсталая. Это, конечно, еще не причина, чтобы она не стала модной. Она удовлетворяет потребность в тайне, влиянии, действии, молодости, а нередко и в традиции. Добавлю, что в том, что касается способа, которым тирания обычно оказывается связанной с войной и с самой демократией, страницы из Аристотеля также можно безошибочно цитировать. Можно было бы подумать, что мы вернулись к временам молодых людей из Мегар, которые давали тайную клятву не останавливаться перед уничтожением всей знаменитой постройки.

В данном случае — это повторные попытки, аналогичные последствия.

Что касается политической позиции Мосса, пока еще не вышел сборник его статей, см.: П. Бирнбаум. «От социализма к дару», — в специальном номере журнала «L'Arc» (1972. № 48), посвященном Массу.

554

Вполне вероятно, что все, что в глазах Мосса в этой технологии заговора представлялось негативным, как раз и должно было сделать ее привлекательной в глазах его молодого последователя Кайуа, который, впрочем, был очень далек от того, чтобы воспринимать Сореля как мыслителя, лишенного какого-либо интереса и особенных достоинств. В одной заметке, написанной приблизительно в то же время, что и письмо Мосса (N.R.F. Апрель 1936), он выражает свое преклонение перед этим мыслителем, который никогда не позволял себе «впадать в благодушие». Он делает вывод: «Когда публично упоминают имя Сореля, имея в виду имена Ленина, Муссолини и Гитлера, то не очень сильно преувеличивают».

Французская коммунистическая партия сама квалифицировала как «сектантство» свой статус и свою политику в период начала тридцатых годов. Ее ряды в то время были еще весьма скудными, ее тактика тяготела к заговору, а ее имидж: нес на себе печать романтизма подполья (который намечал разоблачить Низан в романе, носящем то же название). См.: X . Дюбьеф. «Упадок Третьей Республики (1929—1938)», Париж:, 1976, в частности главу: «Коммунисты, между партией и сектой». Именно это, конечно, и объясняет призыв к коммунистам, которым заканчивается «Иерархия существ» Кайуа. ФКП того периода времени по сравнению с нынешней ФКП гораздо в большей степени соответствовала (хотя ее участие в Народном фронте уже чувствительно поколебало такое подобие) сектантским фантазиям, которые Кайуа развивал в той статье.

«Конспирация» (1938) Низана как раз и была суровой картиной сектантских фантазий, смешивающих терроризм и подполье, которые допускал этот период истории партии, то есть период, от которого участие в Народном фронте предоставило повод дистанцироваться. Но Кайуа не был уверен ни в моральных заслугах, ни в политических достоинствах этого недавнего демократического aggiornamento . В 1939 г. он заканчивает «Иерархию существ» призывом к коммунистам, который он грозится осуществить, если они не одумаются, следуя по наклонной, которая может привести их только к поражению. Партии нужно только взять себя в руки, пишет он, и «для нее, как и для его представления об ордене, это было бы самой сильной гарантией успеха. Было бы достаточно, чтобы внутри коммунистических сил решительно настроенное меньшинство приняло бы и поддержало этот идеал» («Les Volontaires». Апрель 1939. № 5. С. 326).

Именно к парадоксальному коммунизму этой концовки восходит знаменитая опечатка в подстраничной сноске, добавленной Пьером Миссаком к гранкам статьи, в которой он обвиняет Кайуа в том, что он воздержался от выражения своей открытости фашизму: «С тех пор как эти строки были написаны, господин Кайуа стал профессиональным коммунистом» («С помощью крапленых карт»// Cahiers du Sud. № 216. Май 1939). Именно на этот парадоксальный коммунизм ополчается также и Мейер Шапиро, когда незадолго до окончания войны, в обзоре мексиканского издания «La communion des forts» (того самого, которое перепечатывает «Иерархию существ»), он пишет следующее. «Несмотря на глубокую неприязнь, которую Кайуа испытывал ко всему, что он находил догматического и иррационального в марксизме, он тем не менее надеялся на услуги коммунистов, чтобы добиться осуществления социального возрождения в соответствии со своими мечтаниями, но при условии, что они будут функционировать как подпольное меньшинство, сохраняя свою дистанцию от масс» («Французская реакция в изгнании» // The Kenyon Review. Зима 1945 г. С. 33).