Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Эпилог

«Я постараюсь остановиться», — пишет Лейрис. Наступило время закончить фразу, что он и делает. Он меняет бумагу и литературный жанр, он оставляет публичные выступления ради писем, наполовину официальных, наполовину личных.

В понедельник утром, накануне дня, предусмотренного для проведения заседания с самокритичными размышлениями о Коллеже, он пишет письмо Батаю, в котором объявляет, что на заседание не придет. Письму он придает особую форму: это было единственным из его писем Батаю, которое он отпечатал на машинке, а также единственное из писем, подписанное полным именем и фамилией — Мишель Лейрис. А в одном из экземпляров он дошел даже до того, что обозначил свое членство — «член Коллежа Социологии».

Как истолковать такое отступничество? Со времени выступления на тему «Сакральное в повседневной жизни» присутствие Лейриса в Коллеже было незаметным, фактически молчаливым. Во всяком случае, более дружеским, чем воинственным. Его приход в руководство Коллежа (надо было заменить Монро) привел к появлению его имени в письмах, которыми обменивались Кайуа, Батай и Полан, с ним консультировались, но, судя по всему, никакой инициативы он не проявлял.

И тем не менее, все это вовсе не значило, что его отставку не стоило переоценивать. Лейрис, конечно, не был трибуном, он нередко ссылался на свою застенчивость, на тревожное волнение, возникающее у него при мысли о необходимости брать слово для публичного выступления. Однако все эти затруднения не мешали ему присутствовать на заседаниях и согласиться с тем, чтобы взять на себя подведение итогов, что он и должен был сделать со свойственной ему скрупулезностью, неважно, молча или вслух.

532

Воскресенье, 2 июля, улица Эжена Пубеля

Воскресенье после полудня. Лейрис в своем кабинете. Он пишет одну, две, три страницы. После чего его перо останавливается. Его охватывают сомнения. Может быть, это опять заторможенность при виде пустой страницы? Может быть, он лишний раз обдумывает, что писать? «У меня нет идей..., нет идей» («Крестики. Закон игры». С. 251). Нет, все гораздо серьезнее. Он уверен, что речь не идет о рецидиве заторможенности. За этим стоит нервное переживание. Его задержка имеет серьезные, объективные причины, она связана с разногласием по основополагающим вещам}

На следующее утро, поскольку справиться с этими проблемами ему все еще не удается, Лейрис берет чистый лист бумаги. Пишет дату: Париж, 3 июля 1939-го года. И начинает: Мой дорогой Жорж! Выступление превращается в письмо об отступничестве.

МИШЕЛЬ ЛЕЙРИС — ЖОРЖУ БАТАЮ

Париж, 3 июля

Мой дорогой Жорж!

Работая над составлением отчета о деятельности Коллежа Социологии за период со времени его основания в марте 1937 г., отчета, с которым, как ты знаешь, я должен был выступить на завтрашнем заседании, я вынужден был более глубоко задуматься (чего я до сих пор не делал) над тем, что представляла собою работа Коллежа в течение этих двух лет. И у меня возникло до такой степени критическое представление, что я уже в самом деле не могу считать себя достойным того, чтобы завтра взять на себя роль рупора нашей организации. 2

1 И все же я склоняюсь к рецидиву. Теоретическое разногласие не оказа
лось бы доведенным до такой остроты, поскольку оно предоставило бы мотив
для слегка нервозной задержки. В тот же вечер Лейрис посчитал себя обязан
ным извиниться перед Батаем: «Я полагал, что речь шла о моей привычной за
торможенности и что мне удастся с ней справиться, как это нередко случалось,
в последнюю минуту». В 1943 г., когда он вновь впал в состояние паралича пе
ред еще одной чистой страницей, он пишет тому же Батаю: «Это напоминает
мне те самые прекрасные времена „Документов" (безудержное отвращение,
которое мне пришлось пережить прежде, чем я смог переделать свою копию) и
времена Коллежа Социологии».

2 Лейрис сначала добавил следующее уточнение, вычеркнутое в рукописи:
«а точнее секретаря и архивариуса». Когда-то он был секретарем-архивариу
сом миссии Дакар-Джибути.

533

Если идея о проведении Конгресса, которую мы обсуждали с Кайуа и некоторыми другими людьми, встанет при возобновлении работы, я буду вынужден высказать подробнее свои возражения в ходе дискуссий. А сегодня я позволю себе ограничиться обозначением только главных пунктов, по которым намечается мое несогласие.

•  В первом параграфе «Заметки об основании Коллежа Социологии», опубликованной в журнале «Ацефал» и воспроизведенной в N.R.F. за июль 1938 г., сказано, что Коллеж в качестве своей главной цели ставит перед собой задачу изучения «социальных структур». Между тем, как я полагаю, в работе Коллежа множество раз были допущены серьезные ошибки в том, что касается методологических правил, установленных Дюркгеймом, мыслителем, на идеи которого мы неоднократно ссылались как на основополагающие: рассмотрение проблем, основывающееся на расплывчатых и плохо определенных понятиях, сравнение фактов, взятых из различных состояний обществ с глубоко различными структурами и т. п.

•  Во втором параграфе речь идет о том, что мы намерены сформировать «духовное сообщество», которое представляло бы собою нечто коренным образом отличное от обычных ассоциаций ученых. Между тем, скажу без обиняков, когда люди, вышедшие из среды интеллектуалов, такие, как все мы, хотят учредить орден или церковь, у них имеется множество шансов возродить вместо этого самые худшие формы литературных капелл.

Что касается основания ордена, то мне оно представляется преждевременным, поскольку нам не удалось определиться даже с доктриной. Орден не создается для того, чтобы из него возникла религия, наоборот, ордена создаются внутри уже существующих религий.

3) Третий параграф той же заметки говорит об утверждении
«сакральной социологии». И хотя я ни в коей мере не хочу недо
оценивать значение сакрального в социальных явлениях, я все же
полагаю, что подчеркивание его значимости до такой степени на
стойчивое, что сакральное становится почти единственным прин
ципом объяснения, стоит в явном противоречии с достижениями
современной социологии и, в частности, с представлением Мосса о
«феномене тотального».

Я далек от мысли, что Коллеж надо превратить в научное общество, где все было бы подчинено чисто социологическим изысканиям. Но в конце концов необходимо выбирать, и если уж мы заявили о себе как о сторонниках социологической науки, такой, как она создавалась людьми типа Дюркгейма, Мосса или Робера Герца, то элементарно обязаны строго придерживаться методов этой науки. В противном случае надо перестать называть себя «социологами», дабы устранить всякую двусмысленность.

Чтобы прояснить все это, я очень рассчитываю на дискуссионные заседания, которые должны будут состояться по истечении каникулярного времени, и шлю тебе, как и всем нашим друзьям, заве-

534

рение в своей полной преданности и в том, что на меня можно рассчитывать при подготовке этого конгресса, организацию которого я считаю просто необходимой.

Мишель Лейрис.

Едва это письмо было отправлено по почте, как Лейрис почувствовал неудовлетворенность собой. Он почувствовал себя виноватым. Сообразив, в какое затруднительное положение он поставит Батая своим отсутствием, он решает устно объясниться с ним. Впрочем, уверен ли он в том, что письмо к тому придет своевременно? Поэтому он печатает на машинке его другой экземпляр и сам несет его адресату, несомненно, в Национальную библиотеку, поскольку это был день открытых дверей. 1

А тем временем...

Батай, со своей стороны, тоже воспользовался уик-эндом, чтобы провести подготовку заседания 4 числа.

В течение первого года существования Коллежа каждый раз, когда экстренные обстоятельства вынуждали Кайуа отсутствовать, Батай без колебаний говорил не только вместо него, но и от его имени. Конечно, добавляя при этом свой голос к материалу, который ему присылал Кайуа. Но в этот раз слова Кайуа не проходят. Батай отказывается служить их передатчиком. Поэтому он кладет в конверт, предназначенный Лейрису, странички, которые Кайуа перед своим отъездом в Аргентину передал ему вместе с проектом Устава Коллежа, чтобы он зачитал их в его отсутствие. Посылка сопровождалась письмом, в котором Батай излагал свои оговорки в отношении Лейриса.

Но конверт не был отправлен. Визит его адресанта, возвещающий о новом отступничестве, лишает эту консультацию какого-либо смысла.

1 Существуют три версии этого письма: 1) рукопись, которая осталась в бумагах Лейриса вместе с кое-какими документами, относящимися к кончине Коллежа (и среди них три странички оборванного выступления); 2) два машинописных текста, один из которых был доверен почте, а другой передан из рук в руки самим Лейрисом; и то и другое имеется в рукописях Батая, хранящихся в Национальной библиотеке. О различиях между этими тремя перемытыми косточками можно справиться в «Le Bouler». С. 147—150, и у Жана Жамена в «GradHiva». 1993, № 13. С. 70 и далее. Здесь я привожу версию, на которую делает ссылку на следующий день Батай в своем выступлении в Коллеже (он заимствует из нее выражение — «наихудшая из литературных капелл»).

535

ЖОРЖ БАТАЙ — МИШЕЛЮ ЛЕЙРИСУ (Не отправлено) 3-VII-39

Мой дорогой Мишель!

Посылаю тебе текст Кайуа, но мне представляется абсолютно невозможным зачитать его во вторник. Речь идет о весьма спорном тексте, во всяком случае для меня. В противном случае трудно было бы избежать того, чтобы обсуждение не приняло полемического оборота. Между тем в отсутствие самого Кайуа мне представляется необходимым высказаться самому. Следовательно, необходимо дождаться возвращения Кайуа, чтобы предоставить такую возможность и ему. К этому добавляется то, что Кайуа говорит от имени Коллежа, даже обязывает Коллеж. Поэтому этот текст должен в соответствии с положениями Устава, которые прилагаются, подвергнуться предварительному обсуждению между нами еще до того, как будет зачитан или опубликован.

Не думаю также, что будет возможным зачитать положения Устава в том виде, в каком они представлены. Мне они представляются очень хорошими, но требуют необходимых уточнений. Существует также заинтересованность (Кайуа во всяком случае ее придерживается) в том, чтобы они получили огласку только после их утверждения.

Очень может быть, что в «Испытании сознания» Кайуа содержится несколько превосходных, принципиальных положений. Но есть и ненужные преувеличения, своего рода выпячивание таинственности и умолчания. Есть, наконец, и вопиющие противоречия. (Не говоря уже о нападках на меня.) В духе Кайуа речь идет о тексте, связанном с положениями Устава, во всяком случае о том тексте, который мог бы быть с ними связанным. Положения Устава, конечно, всегда должны публиковаться вместе с текстами подобного рода. Если Кайуа согласится на уточнение того, что еще остается неясным или представляется противоречивым, на устранение того, что вызывает внутреннюю полемику, и на то, чтобы заменить этот подлинный танец строгости самой строгостью в старом добром смысле этого слова, которая и является выражением любого реального дела, тогда работа «Испытание сознания» могла бы послужить основой для такого текста 1) потому что общее движение соответствует логике такой организации, как наша (крайне сдержанное отношение к пропаганде, скромность, замкнутость); 2) потому что выражение этой сдержанности и этой скромности должно быть письменно закреплено в первую очередь еще до всякой программы действий, при условии, что оно не будет носить показного характера.

Прошу тебя верить в искренность моей дружбы.

Жорж Батай.

536

Без чтения Устава, вероятно, будет возможность поговорить в октябре месяце о проекте перехода к закрытой организации с положениями Устава, определяющими К.С. как организацию, ставящую вопрос о духовной власти. 1

Лейрис не получит этого письма, так как его непредусмотренный визит и послание, которое он принес, сделали ненужной его отправку. Что, однако, произошло во время этого визита? Тон, должно быть, был очень оживленным, потому что Батай два дня спустя посчитал нужным извиниться за него. «Не думаю, что ты можешь сердиться на меня, — пишет он, — ни за то горькое уныние, испытанное мною в понедельник, ни за то, что оно вынудило меня сказать тебе». Кое-какие трудности тем не менее, кажется, удалось прояснить. В письме Кайуа, которое он пишет несколько дней спустя, Батай сообщает, что это объяснение «позволило сказать, что в главном согласие было восстановлено».

Что касается Лейриса, то в тот вечер, вернувшись на улицу Евгении Пубелъ, он вновь предпринимает атаку, или, скорее, занимает позицию обороняющегося. Он заканчивает этот суетный день так же, как и начал его, — пишет письмо Батаю.

МИШЕЛЬ ЛЕЙРИС — ЖОРЖУ БАТАЮ

Понедельник, 3, 21 час.

Дорогой Жорж!

Признаю, что был не прав в том, что ждал до сих пор момента, чтобы выразить свое несогласие. Моя слабость заключается в том, что я бываю способен занять четкую позицию, сказать да или нет только тогда, когда оказываюсь прижатым к стенке, а это, как известно, мало чему помогает.

1 В приложениях к рукописи выступления от 4-го июля имеется замечание, написанное рукой Батая, которое затрагивает вопрос о духовной власти: «Возможно ли найти разумное основание для того, чтобы бороться и погибать, основание, отличное от того, что из себя представляет родина или класс, основание для борьбы, которое не базировалось бы на материальных интересах? Может ли забота о человеческом величии, ответственность за которую берет на себя небольшая группа людей, сама по себе составлять достаточный смысл существования? Но о чем конкретно хотят сказать, когда говорят о величии? Поскольку был поставлен вопрос о классах, то могут ли существовать классы без церкви, без сакрального, без жертвоприношений? Может ли существовать общество без духовной власти, коренным образом отличающейся от власти мирской?».

537

Тем не менее я удивлен, что ты воспринял это письмо так, как если бы оно было нацелено против тебя лично, ведь я же не проводил какого-либо отождествления между тобою и Коллежем Социологии. А когда я критиковал Коллеж Социологии, то в целом как организацию, частью которой являюсь и я сам.

Когда я относил тебе письмо, я надеялся, что мы его обсудим и, быть может, найдем средство, чтобы выйти из создавшегося положения, ибо мне самому не нравилось, что мое отступничество поставило тебя в затруднительное положение.

Я был не прав, повторяю, в том, что четко не сказал тебе в нужное время о том, что я не в состоянии сделать намеченное выступление. Я думал, что речь идет о моей обычной нерешительности и что мне удастся справиться с ней в последнюю минуту, как это со мной уже не раз случалось.

Я отказываюсь верить, что такая ошибка, в сколь бы сильно стеснительное положение она тебя ни ставила на какое-то время, способна разрушить нашу дружбу.

Мишель

Менее чем через сутки после этих раскачиваний взад и вперед Батай оказался на улице Гей-Люссака один перед всем Коллежем. Многие свидетели описывают его выступление как самое взволнованное из всех, которые были сделаны в Коллеже.

Поскольку Лейрис при этом не присутствовал, Батай на следующий день, 5-го, дает ему письменный ответ на возражения из его вечернего письма от 3 июля.

ЖОРЖ БАТАЙ — МИШЕЛЮ ЛЕЙРИСУ

5-VII-39

Мой дорогой Мишель!

На твое письмо я уже ответил в ходе своего вчерашнего выступления, но, делая это, я считал, что все обсуждения должны быть отложены. А причины, из-за которых я был вынужден действовать именно так, коренятся в самом выступлении. Ну, а сейчас я хотел бы прямо ответить на вопросы, которые ты ставишь.

Когда я в первый раз употребил выражение «сакральная социология» (а это случилось как раз тогда, когда и был основан Коллеж Социологии), я не думал, что дисциплина, определяемая этим словом, будет точно следовать в русле традиции французской социологической школы. В моем сознании опыт сакрального, который

538

мог бы иметь любой из нас, сохранял важнейшее значение, во всяком случае для меня. Даже тема выступления, которое ты сам сделал в прошлом году, показывает, что такой способ видения был вполне приемлемым как для Кайуа, так и для тебя. Но если верно, что мы включали свой личный опыт в исследования, которые проводили, то из этого просто надо научиться извлекать уроки. Опыт сакрального — это опыт такого рода, что не может никого и ничто оставить равнодушным. Тот, кто сталкивается с сакральным, уже не способен оставаться чуждым ему, как христианин не может остаться чуждым Богу. В моих глазах эта сакральная социология, которой некий Коллеж сумел придать форму и узаконить ее, с самого начала как раз и шла в русле христианской теологии (именно в таком духе я вчера ответил на справедливое истолкование моей позиции, сделанное Ландсбергом). Речь шла о том, чтобы представить общество и его игру вместе с таким осознанием судеб, вовлеченных в него, которое принадлежит теологу, когда он рассматривает Бога и церковь. Именно в этом, строго говоря, мог бы быть обнаружен путь, который вел бы к духовной власти, во всяком случае здесь могла бы корениться направленность на действие как на нечто неизбежное.

Впрочем, мне кажется, что традиция, идущая в русле христианской теологии, уже существует, что она представлена главным образом Гегелем и Ницше. По правде сказать, отнюдь не является фактом то, что и Дюркгейм не двигался в том же направлении, но его остановили именно требования правил социологического метода, который исключает переживаемый опыт как основу анализа. Для него, во всяком случае, было невозможным достижение истинной глубины в общих рассуждениях, касающихся существующего общества. Конечно же, некоторое отступление от Дюркгейма и Мосса, по меньшей мере тогда, когда мы рассматривали актуальное существование, было для нас неизбежной необходимостью. В целом задача, с которой мы сталкиваемся, исходя из традиции, является трудноразрешимой, и нам нужно определять методы, которые способны привести к ее решению. Но надо ли начинать с определения этих методов? Я, конечно, мог бы описать пути, по которым я шел, но не могу сожалеть о том, что шел именно такими путями, пока не подвергну их анализу во всех их отклонениях. Быть может, именно случай виноват в том, что вопрос о методе был поднят тобой вполне своевременно, именно тогда, когда мы уже продвинулись далеко вперед, и в тот самый момент, когда готовились сделать исключительно важную попытку определить основания и направления нашей работы.*

Не думаю, что ты можешь обижаться на меня как за то горькое уныние, которое мне пришлось испытать в понедельник, так и за то, что я сказал по этому поводу. В том, что высказывается при разыгравшихся нервах, содержится столько же, если не больше, глупостей и упущений, как и в тот момент, когда тебя охватывает спокой-

539

ствие. Как бы там ни было, со всеми этими путаными неприятностями, ты хорошо знаешь, что значит для меня соединяющая нас дружба.

Жорж

* Мне кажется, что эта принципиальная позиция дает, хотя и в самом общем плане, ответы на всю сумму вопросов в твоем письме. Мне представляется излишним добавлять к этому несколько фраз по поводу того возражения, где ты упрекаешь нас, будто мы все хотим объяснить только сакральным началом: лично я не верю в возможность объяснения какой бы то ни было сложной реальности с помощью одного простого принципа. Мне кажется, что уже сама эта позиция содержит в себе понятие о феномене тотальности. Вполне возможно, что мы создали впечатление чрезмерной настойчивости, идущей только в одном направлении. Но стоит ли считать, что люди неизбежно видят только то, о чем говорят? Я в еще большей степени уверен, что Кайуа занимает такую же позицию, как и я, и если требуются уточнения, то должен напомнить, что мне выпал случай говорить в Коллеже Социологии о феномене тотальности, по поводу которого я как раз и сказал, что это наше основополагающее понятие.

При чтении этого письма 6 июля Лейрис готовится повторить первоначальную попытку. Он начинает новое письмо, в котором с гораздо большей силой, чем в предыдущих письмах, подчеркивает свою позицию профессионального этнографа: «Этнографы, к которым принадлежу и я...». Но поскольку он уже делал нечто такое три дня назад, он откладывает перо, не поставив подписи. Быть может, до него вдруг дошло, что с его стороны странным было требовать с такой настойчивостью определения правил профессии, которые теперь, когда он уже завоевал себе место в ней, все больше и больше довлеют над ним самим. Сколь бы обоснованными ни были его критические замечания, как можно понимать в буквальном смысле автора «Призрака Африки», когда он вдруг становится адвокатом объективной, дистанцирующейся от своего предмета, количественной социологии?

МИШЕЛЬ ЛЕЙРИС — ЖОРЖУ БАТАЮ (Не отправлено) Мой дорогой Жорж!

Окольными путями я получил известия о заседании во вторник и заверяю тебя, что был счастлив, когда узнал, что участники, по меньшей мере очень многие, кажется, посчитали его самым важным из

540

всех заседаний Коллежа Социологии. В связи с этим я больше не испытываю мучений по поводу своего молчания и думаю, что действовать стоило лучше всего именно так, как я и действовал (несмотря на мимолетные разногласия, возникшие благодаря этому между нами), вместо того чтобы пытаться выйти из положения посредством какого-нибудь выступления, в котором главные из моих возражений оказались бы в той или иной мере выхолощенными. Из-за того, что я не обладаю диалектическими способностями, мне не удалось бы в сложившихся условиях сформулировать соответствующим образом свои критические замечания. И следовательно, если бы я взял слово, то у меня остался бы только такой жалкий ресурс, как возможность отодвинуть эти возражения на задний план, если не просто умолчать о них.

Чтобы еще точнее определить, в каком именно духе я отвечаю на твое письмо, я привожу здесь копию, один к одному, фрагмента из тетради с записями, которую я начал вести вот уже больше года с целью подготовки книги о сакральном: 1

«Ошибка, состоящая в путанице между коммуникацией и полным согласием, то есть достигаемым сразу, без всякого обсуждения. Несомненно, что существуют стопроцентные прямые соглашения, без всякой тени коммуникации. И обратно, даже в разногласии может существовать коммуникация, даже в споре. В общем, коммуникация включает глубокое согласие, а не просто согласие формальное, то есть согласие реальное, даже когда с точки зрения логики налицо разногласие».

Теперь я отвечаю на твои доводы.

Разумеется, Коллеж Социологии намеренно никогда не считал себя продолжателем традиции, заданной Дюркгеймом. Тем не менее понятия, разработанные французской социологической школой: правое сакральное и левое сакральное, миф как коллективное представление, связанное с ритуалом, роль моментов интенсивной социальной сосредоточенности, противопоставленных моментам распыления, механизмы таких институтов, как например жертвоприношение, потлач и т.д., — приобрели столь устойчивое употребление у самых разноплановых мыслителей, что, если мы не хотим, чтобы эти понятия постепенно сходили со сцены, или потерять из виду как то, что они в точности выражали в мышлении тех людей, которые их разрабатывали, так и то, что представляют собой правила метода, которыми они руководствовались, к ним надо относиться как к необходимым. И если этнографы, к которым принадлежу и я сам (я имею в виду не принадлежность к школе, что ничего не значит, а тот факт, что в ходе своего путешествия я имел возможность экспериментировать над этнографическими наблюдениями), уже и так склоняются к тому, что видят в классических

1 Наброски к книге «Сакральное в повседневной жизни», или же — «Человек без чести», изданной Жаком Жаменом (Ж.-М. Плас, 1995, с. 60).

541

социологах людей, которые искажают действительность, оперируя безудержными обобщениями, то что же они подумают о людях, которые, исходя из этих уже и без того спорных результатов схематизации, оперируют схемами второго уровня абстракции, то есть результатами сверх схематизации? Я отнюдь не стремлюсь подобным образом защищать этнографию, поскольку знаю, что в этой области научная объективность — не более чем обман. Просто я хочу сказать, что поскольку этнографическое рассмотрение оказывается порочным в самой своей основе, ибо набор ритуалов и верований способен дать нам только фрагментарное, а быть может, даже обманчивое отражение того, что в действительности происходило в головах туземцев, то и всякая схематизация, выполненная in vitro по документам, оказывается в высшей степени подозрительной. Такое рассмотрение не только не вносит какого-либо исправления, но лишь увеличивает амплитуду заблуждения, если принять во внимание, что оно построено на приемах, лишний раз увеличивающих степень насильственного навязывания фактам структур нашего европейского менталитета. Здесь вообще нет подлинного «непосредственно переживаемого опыта»: сколь бы сильно мы ни воображали себе, будто живем тем же опытом, что и абориген, мы все равно не можем влезть в его шкуру. Следовательно, мы переживаем только наш собственный опыт, который весьма сильно отличается от его опыта из-за различий в наших культурах и из-за фактора экзотики, который вынуждает нас видеть вещи в весьма необычном свете, не располагая при этом никаким серьезным средством, способным поправить такое ошибочное видение. Большой заслугой последователей Дюркгейма, на мой взгляд, является то, что в целом (если позволительно отметить это попутно) вся эволюция французской социологической школы осуществлялась по направлению движения, противоположному тому, которое предлагаем мы. Нарастает стремление все больше и больше оперировать статистикой, картографией, протоколированием, из которых фактическая сторона выхолащивается до такой степени, до какой это вообще возможно. Я отнюдь не хочу игнорировать все, что имеется ограниченного, ущербного, по человеческим критериям ничтожного в таком способе действий. Требуется только установить, является ли возможным вообще применение иного метода для такого исследователя, который учитывает необходимость выхода за рамки голого наблюдения и занимается конструированием, полагая, однако, при этом, что не менее необходимой является обработка полученных данных с минимумом приблизительности.

Здесь идет возврат к Кайуа

Успокоив таким способом кризис, вызванный взрывом профессионального сознания Лейриса, Батай возвращается к расхождениям с Кайуа. В письме, твердом, но написанном в примирителъ-

542

ных тонах, он развивает свои возражения в терминах своего испытания сознания, предлагает некоторые изменения для внесения в проект Устава.

ЖОРЖ БАТАЙ — РОЖЕ КАЙУА

Сен-Жермен-ан-Лей

59 бис, улица Марей

20 июля 1939 года

Мой дорогой Кайуа!

Вы поставили меня в довольно-таки трудное положение. Надо было либо зачитать Ваше послание, а мне от себя сказать о том, до какого уровня доходило мое несогласие и мои критические замечания, и все это в Ваше отсутствие, что не позволяло Вам дать мне ответ. Либо я должен был взять на себя инициативу и не предавать его огласке вопреки тому, о чем мы договорились. Впрочем, в последний момент ситуация еще более осложнилась, так как Лейрис, отказавшийся выступать накануне заседания, передал мне письмо, в котором во всем объеме были выражены его разногласия с нами.

Я прочитал письмо Лейриса уже после того, как имел с ним устную беседу. Это объяснение позволяло сказать, что в главном согласие сохраняется. Впрочем, с тех пор кое-что и здесь прояснилось и, казалось бы, все недоразумения рассеялись (речь шла главным образом о методологии, а по этому вопросу, разумеется, требуется внести множество уточнений).

По поводу Вашего послания я думаю, что все должно остаться в неопределенности до тех пор, пока между нами не произойдет аналогичного устного объяснения.

Поэтому Ваше послание не было зачитано. Я объяснил, что между Вами и мной возникли глубокие расхождения, вызвавшие затруднения, но что я не стану затрагивать те положения, которые эти затруднения вызвали, а буду говорить только о самой сути проблемы. Вы предлагали в качестве основы «официальной доктрины»: 1) «свою теорию сложных существ; 2) противопоставление сакрального и мирского по отношению к самопожертвованию в пользу более широкого существования». Я попытался развить эту теорию существ в плане проблематики самопожертвования. Я стремился показать, что начиная с этого момента в дело по необходимости включается потребность в переживании драмы, и все это в таких условиях, когда представляется невозможным даже поставить вопрос до того, как будет замечено все его значение. Правда, я говорил непосредственно не о драме, а о тратах, потерях, жертвенном

543

безумии и, конечно же, не допускал никакой критики вашей позиции. Я просто запретил себе делать это после того, как объяснил, что «внимание, уделяемое мною мистицизму, драме, неистовству, смерти», показалось бы Вам «трудно совместимым с принципами, из которых мы исходили». Я добавил также, что не Вы один «с горечью испытали это чувство несовместимости», что его разделяли также по меньшей мере Полан и Валь.

Я полагаю, что Вам трудно было бы оспаривать то, что вопрос, который я поставил в тот день, обладает определенным смыслом. По правде сказать, я считаю, что, если бы Вы стремились увидеть, что же я хотел на самом деле, Вы легко могли бы заметить все это. В частности, моя настойчивость в приверженности Ницше уже сама по себе достаточно хорошо показывает, в каком направлении я двигаюсь. Подобно другим, я исследую господство того, что является чудовищным, но при условии, что оно представляет собою господство не некой чуждой реальности, а чего-то такого, что как раз и признается само собой разумеющимся и высвобождается благодаря праздникам. (Я, разумеется, стремлюсь сделать возможными некоторые состояния сознания, возникающие во время праздника, и верно то, что я усматриваю в этом нечто весьма важное для себя.) Учитывая ту легко различимую позицию, которую Вы самым серьезным образом мне противопоставляете, я во всяком случае стремлюсь выразиться с ясностью, достаточной для того, чтобы Вы имели возможность прямо уяснить суть моих намерений. Но, быть может, Вы гораздо охотнее обращаете внимание лишь на то, что кажется способным оправдать Вашу враждебную по отношению ко мне позицию?

Я сказал это, чтобы ответить на ту часть Вашего «испытания сознания», которая связана с дешевой нервной суетой.

Что же касается Вашей настойчивости по поводу необходимости быть сдержанным, то Ваше послание страдает такой неясностью и столь мало производит впечатление практичного метода, что мне и так весьма трудно говорить об этом. Я полагаю, что теперь Вы сожалеете, что написали «Зимний ветер». И конечно же, я не сомневаюсь, что мои «апокалиптические» акценты вызывают у Вас беспокойство. Мне кажется, что способ действий, опирающийся на намеки, к которому Вы прибегаете, имеет в себе множество неудобств. Если, согласитесь, из этого устранить все, что было сделано, дабы удивить меня, и что не обладает достоинством ясности, а проясняется только в том, что касается метода, поддающегося редукции к более точным, хотя, быть может, и менее привлекательным утверждениям, то этот текст, как мне представляется, должен оставаться связанным с Уставом (обычно именно устав имеет такого рода введение). Я на самом деле согласен с тем движением, которое Вы выражаете.

Моя самая злая оговорка относится к тому, с каким неистовством Вы стремитесь показать себя «интеллектуалом». Вам хорошо

544

известно, что я придерживаюсь представления о тотальности, а в свое время вы оставили без возражений все, что я по этому поводу высказал в N.R.F. Теперь же вы вдруг заговорили о мистицизме моей статьи. Вы хотите сказать, что он вас раздражает? Во всяком случае, вы должны признать, что с моей стороны было бы непоследовательно видеть в Коллеже Социологии намерения, которые исключали бы возможность того мышления, которое было выражено в этой статье. Я тоже очень хочу считать себя интеллектуалом, но при этом не хочу добавлять фразы, позволяющие считать, что интеллектуал, добровольно ограничивающий себя принципами, может оставаться еще и «правым», и «честным». То, что Гегель называл «geistige Tierreich der Betrug» (слово geistige и надо перевести как «интеллектуал»), не кажется мне менее непригодным, чем раньше, до Вашего «испытания сознания». Есть такие проблемы человеческого разума, которые никто не способен разрешить в нескольких словах. Уж не хотите ли Вы, чтобы мы добавили их (или что-то еще в том же роде) к вашим предложениям? Или чтобы Коллеж Социологии воздерживался от постановки проблем, которые не поддаются быстрому разрешению, так как множество трудных проблем не могут получить решения, которое было бы результатом непредвиденного хода вещей (я намеренно говорю не о добавлении, а о самом принципе).

Впрочем, этот принцип представляется мне обладающим также и критическим значением по отношению к форме, которую вы придали главному пункту Устава. Вы хотите, чтобы Коллеж Социологии требовал для себя духовную власть на длительную перспективу. Мне думается, что организация, игнорирующая в своем движении то, что идет от «хода вещей», не может обладать такого рода претензией. Такая организация может претендовать только на то, чтобы ставить вопрос о духовной власти, тогда как совершенно очевидно, что никаким другим ответом, кроме того, что духовная власть необходима, она не располагает. Я думаю даже, что мы сразу же начнем двигаться в разные стороны, как только речь зайдет о направлении, в котором эту власть следует искать. Быть может, вы и верите в возможность власти тех людей, которые будут обладать знаниями и утвердят ортодоксию познания. Я тоже вовсе не исключаю для себя надежды на это. Но я не думаю, что при этом мы могли бы в реальности выйти за пределы тех пунктов, которые вы сами уже определили. А именно, чтобы общество было существом не менее истинным, не менее богатым внутренней определенностью, чем личность. Это существо, требующее самопожертвования, должно обладать сакральными качествами, то есть силой, добродетелями, привлекательностью, которые требуют и влекут за собой жертвенность. Но все это имеет также и такое последствие: духовная власть не может отказаться от определения самой себя как исходящей от существа, подобного тем, о которых она говорит как о личностях, в не меньшей мере истинных и богатых внутренней оп-

545

ределенностью. Поскольку она оказывается исходящей именно от такого существа, она сама, следовательно, должна обладать достоинством, состоящим в способности вызывать потребность в жертвенности, то есть она сама, таким образом, должна претендовать на сакральный характер.

Принцип, который вы определяете как «закрытый консилиум», то есть обсуждение, предваряющее открытые заседания, представляется мне единственно соответствующим необходимости разбирать между собой, как только это оказывается возможным, всю совокупность вопросов, вытекающих из нашего обмена мнениями. Если же вы с не меньшей, чем у меня, доброй волей хотите включиться в поиск непосредственных решений, которые позволят нам продолжать работу, то и трудностей не останется. Беда состоит только в том, что Коллеж, ставя перед собой интеллектуальную задачу совершенно нового порядка, с трудом может избежать опасности спутать непосредственное и отдаленное. Впрочем, именно Вы (я сам не смог бы этого сделать) должны определить то, что вы называете непосредственной задачей, а также кто именно должен стать объектом «оккультизма». Если бы вам удалось предложить хоть что-то жизнеспособное, вы не встретили бы противодействия ни с моей стороны, ни со стороны тех людей, которые по-настоящему интересуются нашей работой. Уже даже сейчас я получил письмо, 1 идущее в этом плане в том же направлении, которое предлагаете Вы. В настоящее время Коллеж способен вернуть смысл своего существования, только замкнувшись в себе и придя к более устойчивой организации, тогда как численность особого значения не имеет.

В июле вы обратили внимание на мою нерешительность, колебания, плохое представление о том, что можно было бы сделать после октября. Сейчас я считаю, что предложение Лейриса уже само по себе позволяет выйти из тупика. Таким образом, я отказываюсь от своих собственных предложений, чем, быть может, причиняю вам совсем излишние неудобства. Впрочем, то, что я лично предлагаю сейчас, уже не рискует встретить враждебного отношения с Вашей стороны и наверняка покажет Вам все возможности прийти к согласию, которое может быть восстановлено между нами. Я хотел бы прочитать настоящий курс, сведя в единую систему все, о чем я в прошлом уже не раз говорил в «Социальной критике», располагая на этот раз вещи в тесных взаимосвязях между собой, упорядочивая, внося большую ясность и, разумеется, развивая. И все это — для небольшого числа лиц, которые заранее обязались бы приходить на заседания почти регулярно.

Для журнала я уже сейчас жду от Вас Ваши обзоры, которые будут сделаны по возможности в кратчайшие сроки. 1 октября обя-

1 Письмо от Марселя Море, датированное 17 июля, копия которого сохранилась у Лейриса. Она была опубликована Жаном Жаменом в GradHiva, № 13, 1993. Чуть далее вы найдете несколько выдержек из него.

546

зательно надо сделать выпуск. Следовательно, необходимо, чтобы я отправил последние тексты издателю до 25 августа. Прошу вас сделать все необходимое, чтобы все было готово вовремя. Если вы сумеете разыскать последний номер «Международного социологического журнала» («La Revue internationale de sociologie»), то там есть статья о Монтескье-социологе. Я говорю Вам об этом, потому что у меня сложилось впечатление, что Вы будете счастливы воспользоваться случаем выразить свое отношение к этой статье (будут, разумеется, и другие обзоры статей), выразить то, что вы думаете о Монтескье.

Необходимо отказаться от заголовка «Religio» не только потому, что он звучит не очень привлекательно, но и потому, что он уже затаскан. Только такие названия, как NEMI, DIANOS и OURANOS показались мне возможными, а тем лицам, которым я их назвал, больше всего понравилось последнее. Я, со своей стороны, тоже являюсь его горячим сторонником, учитывая, что два первых, как мне кажется, являются чересчур чопорными и редкими.

Запоздание с отправкой этого длинного письма, начатого еще 6 июля, объясняется большой загруженностью и чрезмерной усталостью. К сожалению, я не сумел отдать для перепечатки тексты, которые Вы мне направили. Я более чем согласен с Вашими выводами относительно сакрального. Только мне представляется возможным пойти еще дальше, и я хочу, чтобы мы продолжили по этому вопросу объяснение в рамках «консилиума», но только в составе нескольких человек. Ваш текст и мое выступление от 4 июля, сопоставленные с некоторыми замечаниями Лейриса, могли бы, как я полагаю, стать основой для обсуждения, которое непосредственно затронуло бы самую суть дела.

Я надеюсь на ваш очень краткий, но быстрый ответ и особенно на обзоры.

Сердечно ваш

Жорж Батай

К НАЧАЛУ УЧЕБНОГО ГОДА В 1939 г.

Подготовка этого «конгресса», или «консилиума», будет в центре внимания многочисленных бесед, состоявшихся в каникулярное время летом 1939 г. Кто должен принять в них участие? На повестке дня стояли вопросы о персоналиях. Отзвуки этих бесед можно найти в дневнике, который начиная с 5 числа стал вести Кено, неожиданно отправившийся в Нормандию.

Марсель Морэ, католик левого толка, персоналистский активист, посещавший Коллеж с самого начала его работы, щедро раздает на эту тему организационные советы в письме, адресованном Батаю, датированном 17 июля. «Конгресс не должен проходить в

547

течение двух месяцев с заседаниями в течение всей недели... Если вы хотите добиться успеха, тогда необходимо, чтобы его работа была гораздо более сосредоточенной, а это может быть выполнено только посредством Конгресса, который был бы подлинным Конгрессом, или, если хотите, чтобы использовать выражение Мишеля, который имел бы форму консилиума. Надо справиться с этим в течение нескольких дней. Конгресс потребует не только выступлений и обсуждений, но и совместной жизни участников, чтобы в ходе заседаний можно было бы обменяться идеями и впечатлениями, а также лучше узнать друг друга. Многие, конечно, будут против такой процедуры, но тем хуже для них и тем лучше для всех остальных. Дилетанты и эстеты ipso facto окажутся устраненными.... Меня сильно шокирует то, что среди посетителей Коллежа Социологии есть немало таких слушателей, которые приходят туда как на спектакль, такое нетерпимо. Впрочем, вы тоже сильно удивили меня в прошлый вечер во время заседания Коллежа, когда объявили, что конгресс будет открыт для участия всех.... Вам следует отобрать 25 — 30 участников и придерживаться этого числа.... Необходимо также, чтобы конгресс происходил вне Парижа (так как надо избежать влияния столичной атмосферы и добиться почти полного уединения), но все же поблизости от него, чтобы доступ на конгресс был бы относительно простым. Кроме того, поскольку в течение рабочих дней недели большинство людей занято, быть может, стоило бы провести конгресс в течение двух следующих один за другим уик-эндов, то есть за четыре дня в целом. С послеобеденными и вечерними заседаниями это будет восемь докладов, которые Вы планировали прослушать в ноябре и декабре, а утренние часы можно зарезервировать для частных бесед». (Полный текст письма был опубликован в «GradHiva». 1993. № 13.)

Все это, очевидно, предполагало возвращение Кайуа. Но война решила иначе. Это собрание не состоялось, и прежде всего потому, что в этот год Коллеж не возобновил своей работы. Лейрис уехал в Алжир, Кайуа оставался в Аргентине.

ПАРИЖСКИЕ ПОПЫТКИ

Некоторые участники Коллежа, из числа тех, кто выступал или был слушателем, кто собирался на его заседания в течение двух предыдущих лет, пытались приспособиться к условиям войны. Морэ организует несколько дискуссий у себя дома (машинописный текст обзора трех из таких собраний был опубликован в «Digraphe» №17, за декабрь 1978 г. ] ). Батай информирует Кайуа о первых невразу-

1 3 декабря Симона де Бовуар направила мобилизованному Сартру описание обеда у Колетты Одри. Присутствовали Валь, а также германист Робер

548

мительных шагах этого малообещающего эмбриона. Батай (13 ноября 1939 г.) пишет: «Здесь его (Коллежа) активность равна нулю. Я могу отметить только тот факт, что Марсель Морэ в настоящее время собирает у себя (каждые две недели) то, что осталось от Коллежа, то есть группу «Volontes» и еще небольшую группу, которую он сформировал вместе с Ландсбергом и Клоссовски внутри «Esprit». На этих собраниях присутствовал Валь, а Монро, должно быть, тоже будет посещать их («Le Bouler». С. 121 — 122). 25 мая 1940 г. Полан в свою очередь информирует Кайуа, что все эти проекты остались без будущего: «Попытка возобновить работу Коллежа Социологии, организованная Морэ, кажется, потерпела неудачу из-за резких разногласий между Пелорсоном, Кено и Бенда, с одной стороны, Жидом и Валем — с другой («Переписка». С. 139).

В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

Готовясь к длительному пребыванию в Аргентине, Кайуа, со своей стороны, при поддержке Виктории Окампо и в рамках журнала «Sur» в течение какого-то времени пытается организовать южноамериканское ответвление Коллежа Социологии} По и там дело далеко не пошло. Он сам все более и более отходил от этого предприятия, относился к нему все более критично. Он прежде всего отдается работе в «Lettres francaises» (1941), которые он превращает в литературный орган свободной Франции в Буэнос-Айресе. 2

В НЬЮ-ЙОРКЕ

В это же время в Нью-Йорке несколько постоянных участников Коллежа — Дютуи, Вальдберг, Дени де Ружмон — контактируют с эмигрировавшими сюрреалистами. Легенды о Коллеже, по всей видимости, начинают распространяться. Эжен Жола поручает Дютуи составить досье на Коллеж, которое образует центральный раздел журнала «Vertical» (1941). Посещение Бретона служит чем-то вроде катализатора при передаче наследия. В 1942 г. приглашенный Анри Пейром в Йель этот последний берет на себя «заботу», которую по очереди брали на себя весьма непохожие

Менде. «Они говорили о некоем Ландсберге, которого я не знаю и который выступил во вторник с лекцией о „государстве-нации", то есть о типе из группы „Esprit"» (Письмо Жан-Полю Сартру. Т. 1. С. 321).

1 20 октября Полан пишет Лейрису: «Получили ли вы уже манифест КС,
который подготовил Кайуа? Что вы о нем думаете?».

2 См. по этому вопросу: Марина Галетти. «Роже Кайуа в Аргентине» в
публикации Лорана Женни «Роже Кайуа: авантюрное мышление». Белен,
1992.

549