Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Бертран д 'Астор. В КОЛЛЕЖЕ СОЦИОЛОГИИ

Во вторник, 13 декабря, г. Жорж Батай выступил с докладом о сентябрьском кризисе и о структуре демократии. В этой структуре выступавший выделил две области. Область «сакрального» (ту область, которую запрещено делать предметом дискуссии), образуемую, по его мнению, неприкосновенностью национальной территории, и область «дискуссионного», где уравновешиваются вступающие в игру силы, где возможен обмен мнениями, область, которую, короче говоря, можно назвать рынком. По отношению к последней подходят аргументы, выдвигаемые сторонниками сопротивления: судьба демократии, уважение к данному слову, доступ Германии к положению гегемона в Европе. С другой стороны, эта область дискуссионного, по мнению демократов, закономерно определяется принципом, лежащим в ее основе и состоящим как раз в «неоспоримости принципа дискуссий». А Германия выиграла партию, разыграв ее на иной по сравнению с этим принципом основе. Она поставила демократию перед лицом цепочки ужу свершившихся фактов (по отношению к которым демократия оказалась a priori обезоруженной) и подчеркнула, что против Франции не было выдвинуто никаких территориальных претензий (что и поставило эту последнюю в положение, при котором ее область сакрального не могла быть включена в дело). Проанализировав атмосферу пассивности, в которой протекали эти события, специально подчеркнув никчемность радиопрограмм TSF, вследствие которых зазвучали голоса, возвещающие войну или мир, г. Батай пришел к насыщенному пессимизмом выводу о смертельном кризисе, в ходе которого демократия, возможно, погибнет. Дискуссия, которая последовала за этим выступлением, неожиданно подтвердила, что демократия пребывает в состоянии кризиса, или еще хуже, что демократы переживают духовный кризис. Выступивший г. Бенда, рассудил, что

296

сведение «сакрального» к территориальной неприкосновенности, к вещи, в его глазах, судя по всему, второстепенной, оказалось весьма ущербным: он увидел сакральное в гораздо большей мере в самом принципе дискуссий, посредством которого выражается свобода человека, магически руководимого разумом. В конце анализа г. Бенда, признал, что необходим акт веры в сам Разум. Остается, правда, еще установить, исчерпывает ли свобода высказываться сущность свободы как таковой, во что я не верю, не будучи ни чиновником, ни журналистом. Другие выступавшие завершили, если в этом была потребность, разоблачение пустословия, на котором основываются принципы наших демократий. По любопытному стечению обстоятельств невозможно было определить, являются ли ораторы вероломными противниками демократии или же отстаивают собственную концепцию идеальной демократии. Парламентаризм, плебисцит, права народов, «всеми осуждаемый класс» буржуазии — все эти сталкивающиеся между собой слова звучали глухо, надтреснуто. А замешательство стало просто тягостным, когда один из слушателей невинно спросил, не относится ли все это к одному из великих принципов, на который в своих претензиях опирался Гитлер. И напомнил, что нацистское государство тоже заявляет о себе как о приверженце демократической концепции, хотя и с иным пониманием власти народа, чем у нас. Но господин Батай, пессимизм которого, должно быть, довольно близок к отчаянию и который первоначально поддерживал г. Бенда в его ссылках на разум как на высшую инстанцию, позволил себе произнести несколько слов, неожиданно оказавшихся глубоко справедливыми: социология уступила место лирике, голос человека стал звучать громче. Существуют такие мгновения, сказал оратор (а я пытаюсь понять суть его мысли, относящейся к этой важной материи), когда человек, даже не думая о том, поставлены ли на карту важнейшие ценности, должен соглашаться на поединок со страданием и смертью, не стремясь заранее узнать, что из этого получится. Господину Бенда, который не смог найти иного абсолюта, кроме абсолюта разума, этого руководителя демократии, такое утверждение должно было показаться полной капитуляцией. А нам это представляется блестящим утверждением. Человек, наконец-то избавленный от противоречий колеблющегося и, как правило, плохо осведомленного разума, находит себя единым и целостным в абсолюте своей Истины, потому что на уровне героизма она не может быть ничем иным, кроме Истины Бога. И при этом его жертва служит отечеству, а сверх того, и интересам демократии, если, конечно, сами демократы обеспечивают адаптацию институтов, ориентированных на царство человеческой свободы. Именно в этом обращении к индивиду (а не к дискутирующему гражданину, остающемуся рабом своих дискуссий) можно найти спасение для демократии. Мне кажется особенно важным, что сентябрьский кризис знаменовал гармоничный расцвет демократии, такой, какой мы ее сегодня знаем. Раз народ при