Олье Дени. Коллеж социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Кайуа Р. ДВОЙСТВЕННОСТЬ САКРАЛЬНОГО

Вторник, 15 ноября 1938 г.

«Возобновления работы Коллежа Социологии пришлось подождать», — отмечает Пьер Прево в своих воспоминаниях (Prevost. Р. 53). Странная нетерпеливость, учитывая, что в предыдущем году выступления начались только 20 ноября. Но Мюнхенский кризис, а в жизни Батая смерть Колетты Пеньо, поставили под сомнение тот факт, что он вообще возобновит свою деятельность. Поэтому возобновление работы происходило в атмосфере импровизации. 13 ноября Кайуа пишет Полану: «Послезавтра я выступаю в Коллеже, хотя у меня такое впечатление, что ни одно приглашение не было отправлено». Журнал N.R.F. тоже не дал никакого объявления и не оповестил о дате следующего заседания.

Начиная с этого момента выступления этого года назначались по вторникам и в основном были ориентированы на внешний мир не только из-за лекторов, которые для этого приглашались, но и из-за рассматриваемых сюжетов. Шла ли речь о Мюнхенском кризисе и его последствиях, о смерти палача Дебле или же о приступах англофильства, вызванных визитом королевского семейства, большинство выступлений посредством обзора прессе (то, что Барт назовет «мифологией») выливались в комментарий к происходящему. В конце концов, разве Дюркгейм не определял социологию как науку о коллективных представлениях?

Тем не менее это первое выступление второго цикла не укладывается в такой регистр. «Двойственность сакрального» является как бы подведением итогов социологии Коллежа. Однако это элегантное изложение дюркгеймовской мысли не содержит ничего оригинального. Кайуа вновь затрагивает в нем положения, высказанные уже в первый год работы, а именно механизм «притяжения — отталкивания» с его двойственными эффектами; противопоставление правого сакрального и сакрального левого; закономерную «коррекцию» этой двойственности посредством авто-

237

ритарной конверсии заговорщических центров; духовенство, в обязанности которого входит «делать из нечистого орудие очищения [...] обращать во благо зловредную энергию заражения, превращать угрозу смерти в гарантию жизни».

8 февраля 1939 г. Полан пишет Кайуа: «Я перечитал „Двойственность" с огромным удовольствием. Это исключительно сильно и правильно. Вы ведь отдадите это нам для „Mesures", не так ли?» (Correspondance, p. 114). «Двойственность сакрального» действительно фигурирует два месяца спустя в оглавлении апрельского номера «Mesures», до того как Кайуа воспроизводит ее в книге «Человек и сакральное», вышедшей в конце 1939-го г.

Я привожу здесь версию из «Mesures».

Flectere si nequeo Superos Acherunta movebo.

Эпиграф из «Науки о мечтах»

Почти совсем не встречаются такие религиозные системы, даже понимаемые в самом широком смысле, в которых категории чистого и нечистого не играли бы основополагающей роли. По мере того как различные стороны коллективной жизни отделяются друг от друга и образуют относительно самостоятельные области (политика, наука, искусства и т. д.), параллельно наблюдается, что слова чистое и нечистое приобретают новые значения, более однозначные по сравнению со старым смыслом, но по той же причине и более бедные.

ЧИСТОТА И СМЕШЕНИЕ. — Значения этих терминов в настоящее время различаются посредством анализа, который представляется в гораздо меньшей мере делом Безупречного Познания, чем потребностью самой цивилизации. Они связаны между собой только весьма непрочной игрой совпадений и метафор; вместе с тем все происходит так, как если бы сначала они были неразделимо смешаны и служили для выражения многочисленных проявлений комплексной тотальности, элементы которой никто и не думал разъединять. Как будет показано, термины чистое и нечистое покрывают собой противоположности всякого рода. Вместе с тем они продолжают вызывать весьма специфический резонанс, который они всегда в той или иной мере приносят в ту область, где употребляются. В эстетике говорят о чистоте линии, в химии — о чистых веществах. Дело представляется так, что возможность, позволяющая применять одно и то же слово для выражения различных рядов реальностей, как раз и создается тем, что в этом слове продолжает оставаться от исходного значения. Чистыми являются линия или вещество, к которым, в сущности, не примешивается ничего, что искажает и опо-

238

шляет их. Чистым является вино, которое не смешано с водой, тонкий металл, который не содержит грубого металла. Чистым является мужчина, который не соединялся с женщиной, здоровый и живой организм, который прикосновение к трупу или кровь не заразили семенем смерти и разложения.

ЧИСТОЕ И НЕЧИСТОЕ: ДВУСМЫСЛЕННЫЕ СИЛЫ. — Прежде всего стоит отметить, что категории чистого и нечистого определяют не этический антагонизм, а религиозную полярность. В сакральном мире они играют ту же роль, что понятия добра и зла в области профанного. Между тем мир сакрального противостоит обыденному миру как мир энергий миру субстанций. С одной стороны, силы, с другой — вещи. Отсюда непосредственно вытекает важное следствие для понятий чистого и нечистого: они предстают как в высшей степени подвижные, взаимозаменяемые, двойственные. И действительно, если какая-нибудь вещь по определению обладает фиксированной природой, то сила, напротив, может приносить как добро, так и зло в зависимости от особенных обстоятельств, в которых она соответственно проявляется. Ее мощность работает независимо от направленности на добро или зло. Она хороша или плоха не по своей природе, а по направленности, которую она имеет или которая ей придается. Поэтому не стоит ожидать, что характеристики чистого и нечистого будут исключительным и неизменным образом определять характер такого-то существа, такого-то предмета, такого-то состояния. И то и другое поочередно будет свойственно им в зависимости от того, в каком направлении, благоприятном или неблагоприятном, станет развиваться эта свойственность, а тем временем обе характеристики будут для них пригодными. Этого замечания вполне достаточно, чтобы считать одинаково правыми Роберта Смита, который, изучая семитские религии, утверждает исходное тождество чистого и нечистого в них, и отца Лагранжа, который в противоположность ему поддерживает положение об их абсолютной самостоятельности. Всякая сила, находящаяся в скрытом состоянии, вызывает одновременно и желание, и боязнь, вызывает у правоверного страх, что она идет ему на погибель, и надежду, что она идет ему на помощь. Но всякий раз, когда она проявляется, это происходит только в одном направлении: либо как источник благодеяний, либо как очаг несчастий. Виртуально она является двойственной, а переходя к действию, становится однозначной.

СМЕШЕНИЕ И СКВЕРНА. — Эти две элементарные констатации, вступая в различные сочетания, определяют самое существенное в специфических свойствах рассматриваемых категорий.

Как было показано, идея чистоты передает в первую очередь неудержимое отвращение ко всякому смешению. Между тем боль-

шинство запретов, действовавших в так называемых примитивных обществах, — это в первую очередь запреты смешения, если, конечно, считать, что прямой или косвенный контакт, одновременное присутствие в одном и том же замкнутом месте уже представляет собой смешение. Так, например, орудия труда мужчины не должны соседствовать с орудиями труда женщины, а сборы урожая, которые они соответственно производят, не должны складываться под одной крышей. Шкуры моржа, животного зимнего, не должны соприкасаться со шкурами оленя, животного летнего, а мясо того и другого находится в соприкосновении хотя бы даже только в желудке тех, кто его съедает. Вариантов бесчисленное множество: всякая противоположность по образцу противоположности полов или сезонов может порождать правила, способные сохранять ее нерушимость. Такова, например, противоположность фратрий внутри австралийских племен: возвышение, на котором выставляется тело умершего, должно быть построено исключительно из разновидностей дерева, принадлежащих его фратрии. И наоборот, чтобы убить на охоте животное, происходящее из данной фратрии, надо будет пользоваться оружием, дерево которого принадлежит другой фратрии. Дело в том, что смешение не рассматривается религиозным мышлением как химическая операция с совершенно определенными и во всяком случае материальными результатами. Оно затрагивает самую сущность вещей. Оно их нарушает, портит, вносит в них скверну, то есть опасный очаг заразы, который надо незамедлительно разрушить, устранить, изолировать по меньшей мере, или же, если речь идет о силах, превратить их посредством обратной операции в благоприятное воздействие.

Таким образом, слово нечистое, которое для светского сознания всегда означает только нечто смешанное, приобретает гораздо более глубокий смысл для сознания религиозного. С точки зрения этого последнего, нечистота наносит ущерб самому глубинному основанию существа, это болезнь и как бы симптом смерти. Слово, которое означает очищать, в «первобытных» языках нередко в то же время означат лечить и расколдовывать. И наоборот, чистота оказывается тождественной здоровью, а когда она доходит до уровня святости, — жизненности, бьющей ключом, — она отождествляется с неотразимой избыточной силой, опасной уже только из-за своей интенсивности.

САКРАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР СКВЕРНЫ. — Отсюда следует, что скверна и святость представляют в мире их общего применения два полюса одной и той же пугающей сферы. Вот почему они так часто обозначаются одним термином даже в самых развитых цивилизациях. Слово ???? — «грязь» — означает также «жертвоприношение, которое смывает грязь». Термин ????? — «святой» — означает в то же время «загрязненный», «оскверненный», если верить лекси-

240

кографам. Различие было сделано позднее с помощью двух симметрично противоположных слов: ?????? — «чистый» и ?????? — «проклятый», непосредственно видимое строение которых несет на себе печать двусмысленности исходного слова. Греческое ???????? , латинское expiare — «искупать» этимологически истолковываются как «вывести наружу (из себя) священный ( ????? , pius) элемент, который оказался введенным туда соприкосновением со скверной». Искупление — это акт, позволяющий преступнику возобновить свою нормальную деятельность и занять свое место в светском сообществе, избавляясь от его сакрального характера, десакрализуясъ, как это заметил уже Жозеф де Местр.

Плутарх, стремясь найти объяснение воздержанию от употребления в пищу рыбы, соблюдаемому воинами Гомера, предлагает сразу две противоречащие друг другу причины: то, что они священны, или же то, что, поскольку они принадлежат к адским силам, они являются нечистыми. Он точно так же колеблется в выборе решения, воздерживаются ли евреи от употребления в пищу свинины из уважения или же из страха. Люсьен как эхо повторяет два противоположных мнения: одни, говорит он, смотрят на свиней как на священных ( ???? ) животных, а другие — как на проклятых ( ??????? ). До Роберта Смита никто не понимал, что речь идет о взаимодополняющих сторонах одной и той же реальности. Так, например, рыбы, посвященные Атергатису, вызывали язвы у тех неосторожных людей, которые их ели. У ассирийцев голубь считался самой священной из птиц; тем не менее тот, кто по неосторожности касался его, на все времена считался нечистым: соприкосновение со святостью считалось не менее опасным, чем соприкосновение со скверной.

В Риме, как известно, слово sacer обозначало, согласно определению Эрну-Мейе, «человека или вещь, к которым нельзя прикоснуться, не осквернив себя или не оскверняя их». Если кто-то совершает преступление против религии или государства, объединенный народ изгоняет его из своего состава, объявляя его sacer. С этого момента, хотя мистический риск, что его убьют, все равно остается, убийца оказывается невиновным, по меньшей мере с точки зрения прав человека (jus), и не может быть приговорен за убийство (parricidii non damnatur).

Менее развитые цивилизации не разделяют в языковых формах запрет, вызванный уважением к святости, и запрет, внушенный страхом перед скверной. Один и тот же термин обозначает все сверхъестественные силы, от которых лучше держаться в стороне по каким бы то ни было причинам. Полинезийское tapu, малайское pamali обозначают без всякого разграничения и то, что, будучи благословенным или проклятым, не задействовано в обыденном употреблении, и то, что «свободным» не является. В Северной Америке слово языка племени дакота wakan употребляется для обозначения всякого рода вещей, безразлично чудесных или непонятных.

241

Туземцы пользуются им, чтобы обозначить как миссионеров и Библию, так и ту безусловную нечистоту, которую представляет собою женщина во время менструации. Когда-то японцы использовали аналогичным образом термин kami, одновременно для обозначения божественных сил земли и неба, которые они почитали, и для обозначения «всех зловредных и страшных существ, поскольку они оказывались предметом всеобщего ужаса». Kami — это все то, что обладает какой-либо действенной способностью (isao).

ДИАЛЕКТИКА САКРАЛЬНОГО. — В самом деле, именно эта добродетель (эта тапа, если придерживаться экзотической терминологии) в статическом виде вызывает противоречивые чувства, которые только что были описаны. Ее боятся и ею же хотели бы воспользоваться. Она одновременно отталкивает и соблазняет. Она запретна и опасна, и этого вполне достаточно, чтобы возникло желание приблизиться к ней и завладеть ею даже тогда, когда находятся на почтительном расстоянии от нее.

Таким предстает, например, сакральный характер святого места (hima) в семитских религиях. В нем запрещается осуществлять половой акт, вести охоту на живность, рубить деревья, косить траву. В его пределах прекращается действие правосудия. Преступник, которому удается найти там убежище, становится неприкосновенным, так как оказывается освященным святостью места, но по той же причине любое домашнее животное, которое случайно окажется там, становится потерянным для его владельца. Это по преимуществу опасное место, куда нельзя проникнуть безнаказанно. Вместе с тем, как это следует из арабской поговорки: «Тот, кто крутится вокруг hima, рано или поздно упадет туда», — его притягательность тоже очевидна. На ум приходит бабочка, которая не может не лететь на пламя, в котором сгорает. Аналогично Лютер, когда он говорил о почитании святых мест, отмечал, что оно смешано со страхом: «И все же, — добавлял он, — оно не только не обращает нас в бегство, но мы все больше приближаемся к нему». В глубине священное вызывает у правоверного совершенно такие же чувства, как огонь у ребенка: та же боязнь обжечься, то же желание зажечь его, то же смятение при виде заветной вещи, та же вера, что овладение им принесет силу и престиж или же... ранение и смерть в случае неудачи. И так же, как огонь производит одновременно и добро и зло, священное приносит счастье и одновременно зло и получает противоположные характеристики чистого и нечистого, святого и святотатства, которые своими собственными границами определяют сами пределы протяженности религиозного мира.

Быть может, здесь мы схватываем сущностное движение диалектики сакрального. Любая сила, которая воплощает его, стремится обособиться, ее первоначальная двойственность находит свое выражение в противоречивых и одновременно взаимодополняю-

242

щих элементах, с которыми соотносят соответственно чувства симпатии и антипатии, желательности и боязни, внушаемые ее изначальной двойственной природой. Но едва такие полюса рождаются при выделении из этой двойственности, они сразу же, каждый со своей стороны, и именно потому, что обладают характером сакрального, вызывают те же самые противоречивые реакции, которые и отделили их один от другого.

Раскол сакрального создает добрых и злых духов, священнослужителя и колдуна, Ормузда и Ахримана, Бога и Дьявола, однако и отношение правоверных к каждому из этих специализаций сакрального обнаруживает ту же самую двойственность, что и их поведение по отношению к его еще неразделенным проявлениям.

По отношению к божественному святой Августин одновременно испытывал и дрожь ужаса, и порыв любви: «И inhorresco, — пишет он, — и inardesco». Он объясняет, что его ужас шел от осознания абсолютного различия, разъединяющего его существо и существо священного, а пылкость его любви, напротив, от осознания их глубокой тождественности. Теология сохранит эту двойственную сторону божественного, выделяя в ней ужасающий элемент и элемент чарующий, tremendum и fascinans, если воспользоваться терминологией Р. Отто.

Fascinans соответствует волнующим формам сакрального, вакхическому головокружению, экстазу и преобразующему единению, но это также и в более простых выражениях доброта, милосердие и любовь божественного к своим созданиям, то, что неотразимо влечет их к нему, в то время как tremendum представляет «священный гнев», неумолимое правосудие «ревнивого» Бога, перед которым содрогается стоящий на коленях грешник, вымаливая себе прощение. В «Бхагавад-Гите» Кришна является герою Арджуне, который ужасается при виде человеческих существ, толпами бросающихся в рот бога, подобно потокам, впадающим в океан, как насекомое, устремляющееся к смертоносному пламени. Некоторые из них с проломленными черепами застревают у него между зубами, а его язык пробует на вкус целые поколения, которые проваливаются в его глотку.

Параллельно, на другом полюсе сакрального, демоническое, получившее при разделении опасные устрашающие стороны, в свою очередь вызывает противоположные чувства отвращения и заинтересованности, в той же мере иррациональные. Например, дьявол — это не только тот, кто жестоко карает проклятых в аду, это также и тот, чей соблазняющий голос обещает отшельнику все сладости земных благ. Конечно, чтобы погубить его, договор с демоном никогда не обеспечивает ничего, кроме временного удовольствия, но и так ясно, что иначе и быть не может. Не менее замечательно то, что палач одновременно предстает как соблазнитель, а если надо, то и как утешитель. Романтизм, возвеличивая Сатану и Люцифера, наделяя их всевозможными привлекательными чертами, только

тем и занимается, что развивает в соответствии с собственной логикой сакрального те зародыши, которые и так принадлежат этим фигурам.

Вместе с тем, если сориентировать анализ религии по отношению к тем крайним противоположным пределам, которые в различных формах представлены святостью и проклятием, тотчас же выявляется, что самое главное в ее функции определяется двойственным движением: достижением очищения и устранением скверны.

ДОСТИЖЕНИЕ И УТРАТА ЧИСТОТЫ. — Очищение достигается при подчинении определенной совокупности ритуальных правил. Речь идет, как это хорошо показал Дюркгейм, прежде всего о том, чтобы постепенно отделиться от светского мира с целью создать возможность безопасного проникновения в священный мир. Прежде чем подступиться к божественному, необходимо оставить человеческое. Это значит, что очистительные ритуалы представляют собою в первую очередь негативные действия, воздержания. Они заключаются в многочисленных временных отказах от различных видов деятельности, характерных для светского положения, сколь бы нормальными и сколь бы необходимыми они ни представлялись для поддержания существования. В определенном смысле именно в той мере, в какой они представляются нормальными или необходимыми, и надлежит воздерживаться от них; требуется буквально очиститься от них, чтобы достойно приблизиться к миру богов. При этом всегда надо опасаться смешения. Поэтому, чтобы вкусить от божественной жизни, требуется отбросить все, что составляет часть обыденного течения человеческой жизни: речь, сон, общение с другими людьми, работу, пищу, сексуальные отношения. Тот, кто желает принести себя в жертву, проникнуть в храм, вступить в общение со своим божеством, предварительно должен порвать со своими повседневными привычками. Ему предписываются молчание, бодрствование, уединение, бездействие, воздержание от пищи, целомудрие. Ограничения, посредством которых человек подготавливается к встрече с божественным и которые очищают его, одинаково значимы и для австралийского неофита, который готовится к испытаниям инициации, и для античного магистрата, который собирается принести жертву ради общины, и для современного христианина, преклоняющего колено перед Святым Крестом. Религиозная концепция мира всех веков и стран обязательно требует таких лишений от человека, который хочет приблизиться к священному. И чем более сильной и живой она является, тем более требовательными оказываются ее правила очищения. От индивида требуется подлинное преображение. Для того чтобы вступить в соприкосновение с божественным, ему надо вымыться, сбросить свои изношенные одежды и надеть другие, которые были бы новыми, чистыми или освященными. Ему остригают волосы, брови, бреют

244

бороду, стригут ногти (мертвые и, следовательно, нечистые части тела). В исключительных случаях его заставляют символически умереть для человеческой жизни и возродиться богом: так, в частности, участвующий в жертвоприношении согласно Ведам сжимает кулаки, закрывает голову и имитирует движения зародыша в матке, двигаясь кругами возле огня.

Освященный и отделенный таким образом от всего мирского человек должен оставаться в отдалении, пока продолжается, и для того чтобы продолжалось его состояние чистоты или посвящения. Впрочем, долго он поддерживать себя в таком состоянии не может, и если он хочет обеспечить свое физическое существование, требуется, чтобы он возобновил использование всего, что было ему необходимо для жизни и что было как будто несовместимо с его святостью. Выходя из храма, еврейский священнослужитель сбрасывает свою священную одежду, «чтобы освящение не распространялось дальше», говорит книга Левит. Веды требуют погружаться в «проточный источник»: в потоках воды участвовавший в жертвоприношениях смывает свою религиозность и выходит на сушу опять мирским человеком, то есть имеющим право свободно пользоваться естественными благами и участвовать в коллективной жизни. Это одно из самых ценных достижений исследования жертвоприношения Юбером и Моссом, исследования, которое проливает свет на ритуалы вступления и выхода, позволяющие переходить из одного мира в другой, с почтением относясь к их непроницаемости.

МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ ПРОТИВ ОСКВЕРНЕНИЯ И СВЯТОСТИ. — Пользование естественными благами и участие в жизни группы действительно образуют и определяют профанное существование; чистое исключается из него, чтобы приблизить его к богам, нечистое изгоняется из него, чтобы оно не передавало свою скверну всему, что его окружает. Фактически сообщество всегда принимает исключительные меры, чтобы держаться от скверны подальше. Впрочем, она оказывается легко узнаваемой, а очаги нечистого в общем-то без труда могут быть сосчитаны. Одни из них меняются вместе с рассматриваемыми обществами, другие получают самое широкое распространение. В ряду последних можно назвать труп и, поскольку он заразителен, — родственников покойника во время траура, то есть во время того периода, когда заразительность скверны смерти еще со всей силой действует в них; затем — женщину в критические моменты ее жизни, когда она предстает как раненое кровоточащее существо, во время месячных, и особенно в случае своей первой менструации, или же в период беременности, и особенно беременности первым ребенком, вплоть до очистительной церемонии омовения; наконец, святотатство, когда кто-нибудь из-за болтовни, по неосторожности или недосмотру нарушает запрет, особенно самый важный из них, то есть правило экзогамии.

245

Нечистота этих разных существ подвергает сообщество опасности, которая угрожает ему в целом, так как нет ничего более заразительного, чем мистическая скверна. Поэтому его первым долгом становится принятие мер самозащиты посредством решительного исключения из себя носителей заразного семени. Эти меры не позволяют осквернившим себя иметь какое-либо соприкосновение с членами группы и направлены на то, чтобы защитить последних от омерзительных миазмов, заражающих как отдельные элементы, так и природу в целом. Девушки, достигающие половой зрелости, женщины во время периодов их менструаций оказываются помещенными в специальную хижину на краю деревни. Они не должны выходить оттуда, пока продолжается их состояние, и до тех пор, пока ритуальное очищение не избавит их от всех следов скверны. Самые старые женщины деревни, имеющие возрастной иммунитет и почти не участвующие в жизни общины, готовят и приносят им пищу. Посуда, из которой ели затворницы, разбивается и тщательно закапывается. Их жилище столь плотно закрывается, что некоторым из них случалось погибать от недостатка воздуха. Дело в том, что требуется не допускать, чтобы солнечный свет мог падать на их скверну. В ряде случаев от них требуется только выкрасить лицо в черный цвет. Нередко сооружение, в котором они пребывают, строится на платформе, расположенной на значительном расстоянии от земли, чтобы и земля в свою очередь не оказалась зараженной. Предпочтительнее, чтобы больная во время своей менструации находилась в подвешенном гамаке, считается, что такая процедура создает условия почти абсолютной изоляции. Если девушка, находясь в лесу, почувствует симптомы своей первой менструации, она должна незамедлительно спрятаться в кустах, покрыть голову и вернуться в деревню только после наступления ночи. Знаменательно, что в доисламском арабском языке слова «чистое» и «нечистое» употреблялись только по отношению к женщине, переживающей менструацию.

Предосторожности того же рода были направлены и на родственников умершего, которых считали как бы запачканными скверной и ослабленными (это то же самое) зловредной силой, которая загнала в землю их близкого: траур — это прежде всего период их нечистоты, а следовательно, и необходимости их изоляции. Уничтожаются посуда и одежды, которыми они пользовались во время их карантина; при мойке потоки воды уносят с собой следы их осквернения. А иногда они должны передать его кому-то третьему. В Хеджазе вдова не моется, не стрижет ногти, не выщипывает волосы. Через год ее внешний вид становится ужасным. Тогда она обтирает телом птицы свои половые органы и отбрасывает ее полумертвую далеко-далеко от себя. Она была убита скверной, но в то же время и очистилась от нее. Таким образом избавляются от мистической заразы, прежде чем вернуться в круг профанного существования посредством тех же самых ритуалов, которые позволяли тому, кто приближался к богам, вновь вернуться в жизнь лю-

246

дей после того, как он оставил ее ради святости, которой ему надо было достичь.

Замечательно, конечно, и то, что те же самые запреты, которые предостерегают от скверны, изолируют святость и препятствуют соприкосновению с ней. Верховный бог типа Микадо подобно женщине в период ее первой менструации не должен касаться земли или располагаться под лучами солнца. Такой случай характерен, например, не только для императора Японии и для теократического суверена запотеков и наследника трона Боготы, который с шестнадцати лет живет в затемненной комнате. Разбивается также посуда, из которой ел Микадо, из опасения, как бы кто-нибудь по неосторожности не воспользовался ею впоследствии, а это привело бы к тому, что его рот и горло распухли бы и воспалились, одним словом, чтобы никто не оказался пораженным. В то же время требуется держать божественного короля в укрытии от всякой скверны, от всякой бесполезной потери его святой энергии, остерегаться всякого повода, вызывающего ее грубую растрату; она должна обеспечивать только правильное функционирование природы и государства, излучаясь медленно и постепенно. Бросая с определенным упорством взгляд в каком-либо направлении, Микадо рискует навлечь на территории, которые он чересчур «облагодетельствовал» своим взглядом, самые худшие бедствия.

Все то, что касается священной личности, является освященным уже самим этим фактом и не может больше служить никому, кроме нее. Полинезийскому вождю достаточно только назвать какой-нибудь предмет именем какой-либо части своего тела, чтобы изъять его из публичной сферы для своего использования. Никто после этого не осмелится пользоваться им, ибо соприкосновение с ним смертельно. Таким образом, божественное и проклятое, святость и скверна оказывают в точности одно и то же влияние на мирские вещи: они делают их неприкасаемыми, устраняют их из обращения, придавая им опасные свойства. Поэтому не следует удивляться тому, что одни и те же барьеры предохраняют как от их излишнего возвеличивания, так и от принижения их значения, в равной степени не допускают их совместного использования — необходимых для жизни группы благ, необходимых для повседневной работы рук.

ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ ДВУХ ПОЛЮСОВ САКРАЛЬНОГО. — Необходимо, впрочем, чтобы чистое и нечистое не оказались вместе с тем зараженными противоположными признаками. Одно привлекает, другое отталкивает; одно является благородным, другое — низменным. Одно вызывает уважение, любовь, признательность, другое — неприязнь, страх, ужас. В схоластическом языке отца Лагранжа чистое определяется как vitandum per accidens, то есть как нечто такое, чего человек сторонится из-за своей собственной низо-

247

сти, когда он еще не приобрел даров, позволяющих приблизиться к нему; нечистое же, напротив, соответствует vitandum per se, то есть объекту, который уже его собственной сущностью обрекается на то, чтобы быть изолированным, и избегать которого при всяком возможном случае подсказывает простое соображение личной заинтересованности. На одной стороне собираются и сливаются воедино все позитивные силы, «те, что сохраняют и укрепляют жизнь, дают здоровье, социальное превосходство, храбрость на войне и совершенство в труде», если воспользоваться определением Р. Герца. Они действуют в гармонии с природой, или, лучше сказать, создают эту гармонию и определяют ритмику мира. Таким образом, они предстают как несущие на себе печать «закономерного и величественного характера, который внушает почитание и доверие». На другом же конце собираются силы смерти и разрушения, источники болезней, беспорядков, эпидемий и преступлений, все, что ослабляет, уменьшает, портит, разлагает.

В мире нет ничего, что не имело бы способности сформировать двойственные противоположности и в таком случае не могло бы символизировать различные спаренные и антагонистичные проявления чистого и нечистого, животворной энергии и смертоносных сил, влекущего и отталкивающего полюсов религиозного мира. К первому принадлежит безоблачность и солнечность дня, ко второму — мрак и влажность ночи. Восток и юг предстают как резиденция добродетелей роста, которые вызывают восход солнца и усиление теплоты; запад и север — это обитель сил погибели и разрушения, которые заставляют спускаться и гаснуть звезду жизни. Высокое и низкое тоже оказываются сразу же определенными в соответствии со своими качествами: и небо, слывущее обителью богов, куда смерти нет входа, и подземный мир, который принимается за ее мрачные чертоги, где ее владычество абсолютно.

Р. Херц, который зафиксировал эти противоположности, одну из них, а именно противоположность правого и левого, сделал объектом глубокого исследования. Ее влияние заметно распространяется на мельчайшие детали в ритуалах, в практиках предсказания, в обычаях и в верованиях. Мусульманин входит в святые места, ступая правой ногой, а в места, где водятся джинны, — ступая левой; левше охотно приписывается репутация колдуна или одержимого демоном; напротив, о христианских святых рассказывают, будто они с раннего детства отказывались сосать левую грудь матери. Правая рука — это рука скипетра, авторитета, верности клятве, добросовестности, а рука левая — это рука обмана и предательства. Ева, из-за которой смерть проникла в мир, была создана из левого ребра Адама. И это была всего лишь первая женщина, прототип пассивного и суетливого существа, больное и двенадцатикратно нечистое дитя, которое различные религии исключают из культа и связывают с грехом и колдовством. В изображениях Судного дня Иисус своей правой рукой указывает избранным на Небо, а левой

248

рукой указует проклятым на ужасное жерло ада. В изображениях Распятия солнце льет свой свет справа от Бога, тогда как Луна фигурирует слева вместе со злым разбойником и синагогой.

Даже сама речь демонстрирует эту противоположность: в индоевропейском ареале языков один и тот же корень выражает идею правого. И наоборот, левая сторона обозначается многочисленными и неустойчивыми словами, вычурными выражениями, в которых метафора или иносказание играют огромную роль. Такой же феномен был отмечен Мейе по поводу названий некоторых недугов (глухоты, хромоты, слепоты). Они оказываются сходными с левизной в том тревожном и смутно опасном аспекте, в том качестве скверного предзнаменования, которые следует избегать даже называть словами, совершенно определенно их обозначающими, и все время отыскивать новые слова, предназначенные для того, чтобы лишь намекать на их существование.

Правая рука — это также и рука ловкая, та, что направляет оружие прямо в цель, и свидетельствует, таким образом, не только о ловкости, но и о правоте дела воина, его правде, доказывает, что его оберегают боги. В Китае важным испытанием для знати была стрельба из лука. Это было не просто соревнование в сноровке и демонстрации мужества, замечает М. Гране, а «настоящая музыкальная церемония, регламентированная словно балет»; стрелу требовалось выпустить только при верной ноте, движения лучников должны были строго соответствовать ритуальным правилам, а правильное настроение души вместе с прямым положением тела только и позволяло им коснуться сердца цели. «Только так дает о себе знать добродетель», — делает вывод Ли-Цзи. И действительно, правители судили о добропорядочности своих вассалов по той ловкости, с которой они направляли в цель свои стрелы. На греческом языке слово ??? ???? , означающее «совершить ошибку», допустить заблуждение или даже грех, в первоисточнике означало «не попасть в цель». Теперь становятся понятными различные смыслы, которые вкладываются в слово «правое», обозначающее ловкость рук, правильность суждения, правовую норму, открытость характера, чистоту намерений, обоснованность действия, одним словом все, что физически или духовно вынуждает движение правой силы идти к своей цели. И наоборот, левизна — это признак плохого понимания и предзнаменования неудач, то есть одновременно и неловкости, и того, что является ее причиной и ее следствием. Это любая извилистая, кривая, неправая сила, всякий ошибочный расчет или ложное движение, все то, что не обладает надежностью, не достигает своей цели, а следовательно, все то, в чем нельзя быть уверенным, что вызывает подозрение и боязнь, так как все то, чего недостает, обнаруживает и развивает предрасположенность к злоумышленному действию. Правое и умелость выражают чистоту и изящество, левое и левизна — скверну и грех.

ОБРАТИМОСТЬ ЧИСТОГО И НЕЧИСТОГО. — Чистое и нечистое, признаваемые таковыми с определенной точки зрения профанного мира, которому они так же противостоят, как и в их собственной сфере, вместе взятые обладают статусом сил, которые позволено использовать. Между тем, чем большей интенсивностью обладает сила, тем более обещающей является ее действенность. Отсюда стремление превратить оскверненное в благо, сделать из нечистого орудие очищения. С этой целью прибегают к посредничеству священнослужителя, то есть человека, которого его святость делает способным безбоязненно приближаться к нечистоте или абсорбировать ее. Человека, который во всяком случае знает ритуалы, предохраняющие его от страданий от этого приближения, обладает способностью и знает средства, как обернуть во благо злую энергию заражения, превратить угрозу смерти в гарантию жизни.

По окончании траура очистительные церемонии избавляют родственников умершего не только от бывшей у них скверны, но и знаменуют собою также тот момент, когда злая и опасная сила смерти перестает быть носителем всех свойств сакральной левизны и становится охраняющим духом, которому молятся с почтительностью и уважением. Параллельно с этим земные останки трупа становятся реликвиями, а ужас превращается в доверие.

Беременная женщина должна держаться в стороне от группы, чтобы предохранить ее от заразы своей скверны. Но в то же время, например у гереров, ей каждое утро приносят молоко от всех коров деревни, чтобы соприкосновение с ее ртом обеспечило ему ценные качества. А у варрунди девушку при наступлении ее первых месячных ее бабушка водит по всему дому и заставляет прикоснуться ко всему, как если бы от этого все стало освященным.

Аналогичным образом римляне окропляли сад Анны Перенны virgineus cruor, и эта женская кровь попутно служила для того, чтобы уничтожить червей в огородах. Впрочем, почти повсюду менструальная кровь или родовая кровь использовалась как лекарство от других нечистот: фурункулов, чесотки, заболеваний кожи, проказы. Она считалась тем более энергично действующей, чем более нечистой она была, поэтому предпочитали, чтобы это была первая кровь молодой девушки или же кровь женщины при ее первых родах. И тем не менее, какой только смертоносной силой не наделялось это ужасное кровотечение! Нет такого проклятья, которым не наделял бы его Плиний Старший: «Было бы трудно отыскать что-либо более чудовищное, чем это периодически повторяющееся кровотечение. Оно вынуждает киснуть молодое вино, делает бесплодными семена, убивает молодые побеги, иссушает растительность садов. Фрукты падают с деревьев, под которыми посидела женщина в таком состоянии. Одно только мимолетное соприкосновение с ним заставляет потускнеть зеркала, притупляет острие железа, стирает блеск со слоновой кости; пчелы гибнут, железо и даже медь ржавеют и испускают омерзительный запах. Собаки, лизнувшие его, впа-

дают в бешенство, а против заражения от их укуса нет лекарств, и т. д.». Еще и поныне более или менее сознательно распространяется идея, будто именно самое отвратительное лекарство является и наиболее эффективно действующим. Поэтому для систематического приготовления того, что должно быть панацеей от всех бед, ищут ингредиенты, самые отталкивающие в физическом плане и самые нечистые в плане религиозном. Арабы против джиннов и сглаза используют микстуру, изготовленную из отбросов, менструальной крови и останков скелета мертвеца.

Нельзя забывать, что они могли завершать приготовление своего лекарства, добавляя к нему частичку останков искупительной жертвы. Эта последняя, на которую у семитов взваливаются все грехи народа, предстает как квинтэссенция скверны. И тем не менее жертвенное место смазывают ее кровью, а святая вода, которая служит для очищения крова и имущества умершего, как и тех, кто касался трупа, должна содержать в себе пепел тела, принесенного в жертву за грехи. Священнослужитель, который предавал жертву сожжению где-то в стороне от стойбища, чистый человек, который собирал пепел, должны были очистить свою одежду и омыть тело. Они будут оставаться нечистыми до вечера, равно как и все, кто соприкоснулся с очистительной водой или кто еще будет ею очищен. Вся книга Левит в целом могла бы быть прокомментирована под этим углом зрения: там на каждом шагу можно встретить то же самое внутреннее совпадение чистого и нечистого.

В Греции, замечает Жерне, «то, что является источником нечистоты и причиной запрета, может быть и предметом обязательного поклонения как священному». И в самом деле, афинские девушки посвящали Артемиде первое белье, запачканное их менструальной кровью, а одежды женщин, умерших при родах, посвящались Артемиде-Ифигении из Браврона.

ОБРАЩЕНИЕ СКВЕРНЫ В СВЯТОСТЬ. — Двойственную силу сакрального таят в себе не только вещи, но и существа. Духи-защитники, нарисованные на шапке сибирского шамана, иногда окрашивались наполовину в красное, наполовину в черное, чтобы показать два направления, в которых распространяется их сила. У лопарей те, кто убивал медведя, прославлялись. Но сначала к ним относились как к оскверненным и отправляли в особое жилище. Они сбрасывали одежды, которые носили во время убийства зверя. Они приносили его шкуру своим женам, но делали вид, что они чужаки. Их заточение прекращается только после очистительного хоровода вокруг огня. Аналогично в Южной Африке убийство опасного зверя: льва, леопарда, носорога, — считалось славным поступком. Но прежде, чем почетная стража с большой помпезностью вводила счастливого охотника в деревню, он должен был пройти искупление за свое выдающееся деяние в отдаленной хижине, выкрасив тело в бе-

лый цвет и получая пищу от мальчиков, еще не подвергшихся обрезанию. Даже воин, убивший врага в походе, хотя и оказывался объектом почитания, но не мог вновь стать полноценным членом общины прежде, чем не очищался от крови, которую пролил, от скверны, с которой соприкоснулся, предавая врага смерти и прикасаясь к его трупу.

И наоборот, нечистое приносит мистическую силу или, что оборачивается тем же, проявляет ее, доказывает ее наличие у существа, которое победоносно прошло через опасности святотатства. Когда Эдип, обвиненный в преступных мерзостях высшего порядка: отцеубийстве и кровосмешении, — вступает на территорию Афин, он представляется как святой и объявляет о себе как источнике благодеяний для страны. У представителей племени Ба-Ила нет ничего более чудовищного и опасного, чем кровосмешение, однако тот, кто хочет преуспеть в каком-нибудь трудном предприятии, совершает его со своей сестрой: «это придает невероятно большую силу его талисману». Тонга, который хочет поохотиться на бегемота, вступает в половую связь со своей дочерью. Сразу же после этого он становится «убийцей», но зато теперь он обладает способностью совершать «великие вещи на реке». В племени, обитающем в окрестностях озера Ньяса, кровосмешение с матерью или сестрой делает того, кто на него осмелился, неуязвимым для пуль. Посредством попрания самого святого закона человек приобретает для себя опасную помощь со стороны сверхъестественных сил почти так же, как для того, чтобы стать волшебником, нужно подписать договор с дьяволом. Посредством кровосмешения отважившийся на него как раз и превращается в колдуна, но на ограниченное время, для обеспечения успеха только одного определенного предприятия. Ему требуется ритуально пренебречь опасностями святотатства, чтобы стать недосягаемым для мирских опасностей.

В буквальном смысле, вполне достаточно конверсии, достигаемой посредством соответствующего покаяния, изменения смысла, облегчаемого надлежащими действиями или занятием соответствующего положения, чтобы зловещая сила, доказательство действенности которой дает нарушитель священных правил, оказалась вновь непорочной и противоположно направленной, когда речь идет о том, чтобы оказать этим правилам поддержку или заставить уважать их. Таким образом великий жрец Лициниус, рассказывает Тит Ливий, арестовал Флаккуса, чтобы заставить его стать жрецом Юпитера «по причине его бурной и развратной молодости», а этот последний, до того презираемый своими родичами за свои пороки, до такой степени изменился благодаря посвящению, что восстановил святость своего сана, скомпрометированного его предшественниками. Точно так же, когда в жизнеописаниях христианских святых самые великие грешники превращаются в самых великих святых, то это делается не только для того, чтобы правоверные получили наставление о всемогуществе Божьей милости, но также и с

целью показать всегда возможный эффект от перемещения в разряд благодеяний исключительных ресурсов, проявляющихся в чрезмерности греха.

УСТРАНЕНИЕ НЕИСКУПИМОЙ СКВЕРНЫ. — Тем не менее иногда случается, что преступление лишено надежды на какую-либо возможность исправления. Общество впадает в ужас и оцепенение перед лицом слишком серьезных посягательств на сакральное. Его священнослужители теряют надежду обратить их во благо или хотя бы смягчить их последствия. Возникающая скверна кажется неискупимой, то есть, если вернуть слову его этимологическое значение, никакой ритуал очищения уже не сможет избавить виновного от энергетического элемента, которым он отяготил себя, совершая запретный акт. Уже не остается какого-либо средства, чтобы «освободить» его, чтобы дать ему возможность когда-либо вернуться в лоно мирского порядка. Остается только самым решительным образом отсечь от группы этот принцип и очаг опасной заразы. Поэтому-то его и объявляют священным (sacer, ????? ). Группа неохотно соглашается предать его смерти, так как сама казнь предполагает соприкосновение со скверной, которую желательно было бы устранить, а при казни существует риск, что она распространится на группу в целом. Тогда преступника изгоняют, его без оружия и провизии доводят до границы национальной территории и передают заботу об его уничтожении чужакам, зверям или болезням. Если виновным оказывается животное, например коза, съевшая свои испражнения, бык, ударивший о землю хвостом, собака, спарившаяся со свиньей, то когда не хотят отказаться от той пользы, которую они приносят, их продают прохожим торговцам, чтобы невзгоды пали на них. Человека нередко оставляют на милость океану в лодке без снастей. Иногда для большей верности ему связывают руки и пробивают дыру в челноке. По старинному норвежскому обычаю изгнанника оставляли в посудине, до краев наполненной водой. Когда государство берет на себя обязанность ликвидировать отверженного, оно наделяет особыми полномочиями специального человека (палача), который сам тут же становится опозоренным, а поэтому должен отойти от сообщества и жить в стороне от него, как если бы он взял на себя всю полноту скверны, от которой избавил себе подобных. Или же ответственные судебные инстанции принимают величайшие предосторожности, чтобы в ходе казни опасная зараза не распространилась на группу. Весталку, подвергнувшуюся осквернению, хоронят заживо, так как ее пролитая кровь заразила бы всю общину. Поэтому ее заставляют исчезнуть вместе со всей своей скверной в недрах земли. Этот случай действительно оказывается исключительно значимым. Речь идет о существе, приносимом в жертву, а святость виновного увеличивает тяжесть греха подобно тому, как количество грехов иногда служит мерой святости в будущем. Жрицу

приносят на место казни в плотно закрытых носилках, так как важно, чтобы любые ее контакты с членами общины стали невозможными. Даже звук голоса оскверненной не должен достигать их ушей, ибо когда речь идет о таком святотатстве, не остается ничего, что не могло бы послужить средством для передачи скверны. Тем временем жертва сходит с носилок с закрытым покрывалом лицом и сразу же спускается в заранее вырытый ров. Этот ров сразу же забрасывается землей. Осужденной оставляется немного пищи. Антигона, которую Креон провел к ее могиле по пустынной тропинке, претерпела достаточно, чтобы «избавиться от святотатства и избавить весь город от скверны». Дело в том, что сама греховность делает преступника священным. Поэтому становится опасным прямо посягать на его жизнь, и, оставляя ему немного пиши, община снимает с себя ответственность и предоставляет возможность действовать богам (это и есть принцип божьего суда, как это верно заметил Г. Глотц). Виновный вступил в мир божественного, и отныне только богам надлежит дать ему спасение или погубить. Люди передают его им и для этого выводят из своего сообщества живым. Впрочем, не менее важно предохранить от заражения скверной как природу, так и общество. В этом плане нет ничего более показательного, чем наказание culeus, предусматриваемое римлянами за отцеубийство и святотатство. Виновного полностью изолируют, его заковывают в кандалы, его голову покрывают волчьей шкурой, а чтобы сбросить в море, зашивают в кожаный мешок вместе со змеей, петухом и собакой, на которых скверна может распространяться без ущерба для остальных. Это реализация старинного проклятия, направленного на того, чье святотатство является неисправимым до такой степени, «что ни земля, ни море не принимают его костей». В волчьей шкуре, в скованных ногах, в зашитом кожаном мешке следует видеть различные меры предосторожности, применимые с целью помешать исходящей от преступника скверне заразить почву, атмосферу и даже морскую воду, которая, как замечает комментируя эту казнь Цицерон, считается способной очищать от любой грязи.

СОЦИАЛЬНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ЧИСТОГО И НЕЧИСТОГО. — Теперь можно дать набросок чего-то похожего на социальную географию чистого и нечистого. Существует определенная нейтральная зона, которую они оспаривают друг у друга и из которой по одним и тем же причинам, но исходя из противоположных позиций духа их стремятся изгнать. Здесь всякая энергия поочередно проявляет себя то как чистая, то как нечистая; она может быть сориентирована как в одном, так и в другом направлении, и нет возможности сообщить ей устойчивую однозначность. Она в равной степени стимулирует и силы зла и силы добра, навлекает беду и приносит удачу. Так, например, в сексуальном союзе видят источник, благоприятный как для рождения урожая, так и для распространения за-

разных заболеваний, активизирующий (у Банту) не только очистительные свойства воды для крещения, но и разрушительную силу болезней. Но уже сама эта двойственность предполагает более стабильное распределение, более ярко выраженную поляризацию добра и зла. Кажется, что каждый из этих противоположных принципов и в самом деле занимает фиксированное положение. С одной стороны, величественный и упорядоченный мир короля, священника, мир закона, от которого стараются держаться на расстоянии из уважения, с другой — подозрительные и позорные владения изгоя, колдуна и осужденного, от которого из страха стремятся держаться подальше. Тому, кто в силу своей природы очищает, лечит и прощает, то есть носителю святости, противостоит тот, кто, в сущности, оскверняет, унижает, лжет, то есть предвестник греха и смерти. Нетленные, великолепные, усыпанные золотом и драгоценностями одеяния принца оказываются лишь яркой противоположностью мерзкому гнилью и праху разложения.

Действительно, властитель и труп, подобно воину и женщине, испачканной кровью своей менструации, олицетворяют в высшей степени враждебные силы чистого и нечистого. Именно смерть приносит скверну, именно властитель избавляет от нее. Никакое соприкосновение между ними не допустимо. Существа, наделенные святостью, как например полинезийский вождь, вещи, которые кажутся благотворными источниками сакрального, как например австралийские чуринги, посредством самых суровых запретов отделяются от всего, что считается очагом заражения, будь это бренные останки умерших или же кровь менструаций. В связи с этим стоит напомнить о некоторых священных правилах, ограничивающих свободу верховного жреца. Ему запрещается не только прикасаться к трупу, но и приближаться к месту кремации, слушать звуки похоронных флейт, произносить названия растений и животных, имеющих отношение к культу мертвых. Его обувь не должна изготавливаться из кожи естественным образом умерших животных. Точно так же верховный жрец у кафров не должен ни посещать кладбищ, ни вступать на тропинки, ведущие к полям, где гниют трупы. Вход в комнату, где кто-то умер, ему запрещен до тех пор, пока оттуда не будет удалено даже воспоминание о покойном и пока тем самым не будет доказано, что он стал благотворной и достойной почитания силой. В трагедии Еврипида Артемида покидает умирающего Ипполита: богине не разрешается смотреть на труп, а последний вздох умирающего не должен осквернять ее чистый взор. Во время праздника Цветов в Афинах, когда души умерших выходят из подземного мира и проходят по улицам города, храмы огораживаются натянутыми веревками, чтобы они не могли к ним подойти.

ЛОКАЛИЗАЦИЯ ЧИСТОГО И НЕЧИСТОГО. — Столь строгое разделение принципов чистого и нечистого предполагает и их различ-

ную локализацию внутри общества. Фактически дело обстоит так, что центр представляется ясным и живительным местопребыванием чистоты, а периферия — мрачными и пугающими владениями нечистого. Силы добра живут на столбах тотема, выкрашенных в яркие цвета и поставленных на самом видном месте центральной площади деревни, где рядом возвышаются святилище, дом для мужчин или высокая хижина вождя. Никто не осмеливается приближаться к месту, где столь явным образом сосредоточены все силы священного. В Новой Каледонии главная хижина называется moaro , но moaro — это также и название клана, а высокая хижина обозначается выражением ka moaro , то есть «то, что и есть moaro ». Лучше и невозможно выразить глубокую тождественность коллектива в целом со святилищем и главной хижиной, являющихся очагами, вокруг которых выстраивается в определенном порядке его существование. Для канака, подчеркивает г. Линхардт, речь идет об одной и той же реальности, и главная хижина является ее проекцией на землю, клан — ее проекцией на общество, а святилище — ее проекцией по направлению к миру невидимого. Таким образом, силы, одухотворяющие жизнь деревни и укрепляющие ее славу, имеют своей опорой центр деревни, проходят через большую площадь, чтобы достичь его и оросить своим благотворным воздействием. Их способ действий является центробежным: они исходят лучами из той идеальной пустоты, где живут боги, к которой вздымается дым жертвоприношений, откуда, по всей вероятности, исходят приказы властелина. Мало-помалу их влияние сменяется влиянием пребывающих в дебрях таинственных и злых сил, совместное давление которых становится всепоглощающим. Люди вступают в их владения незаметно, по мере того, как удаляются от центральной площади. Но прежде, чем они оказываются полностью в их зловещей власти, им нужно оставить позади себя внушающую страх хижину, которая служит для заточения беременных женщин, женщин во время менструации, воинов, вернувшихся из походов и еще не очистившихся от пролитой ими крови, словом, всех, кто подвергся осквернению. Всех, кого важно удерживать в стороне от лучезарных и животворных центров коллективной жизни.

Эти пространственные данности далеко не случайны. Они встречаются на всех уровнях цивилизации. Р. Герц справедливо заметил, что противопоставление правого и левого сочетается с противопоставлением внутреннего и внешнего. Сообщество смотрит на себя так, как если бы оно находилось в воображаемом замкнутом круге. Внутри круга все отмечено светом, упорядоченностью и гармонией, это — обустроенное, отрегулированное и распределенное пространство; в середине брачная арка или святилище представляют собой вещественный и действенный очаг сакрального, лучи которого достигают окраин селения. По другую сторону простирается внешняя тьма, мир козней и ловушек, который не знает ни власти, ни закона и откуда исходит постоянная угроза осквернения, болез-

ней и гибели. Верующие движутся хороводом вокруг священного огня, направляя правое плечо в сторону центра, из которого излучается благо, а левую часть своего тела, более уязвимую и потому прикрытую щитом, — в сторону мрачного, враждебного и анархического внешнего пространства. Это круговое оборонительное построение охватывает внутренние источники доброй энергии и одновременно создает препятствие против опасных влияний, идущих извне.

Конфигурация современных городов в некотором отношении все еще оставляет заметным отчасти мистическое, а отчасти объективное значение этой диспозиции. В центре располагаются церковь или собор (место пребывания божественного). Ратуша, официальные здания, дворец правосудия (символ и храм власти и ее органов), театры, музеи, памятники умершим, статуи великих людей (различные стороны священного наследия города) располагаются на больших площадях, широких уличных артериях, в цветущих садах. Ночью ослепительное освещение приносит этим привилегированным кварталам блеск и безопасность. Вокруг этого официального, теплого, вселяющего уверенность ядра большие городские районы разворачивают пояс мрака и нищеты, где проходят узкие, плохо освещенные, малобезопасные улочки, где располагаются неуютные гостиницы, трущобы и различного рода нелегальные заведения, где находится идеальное место для сборищ бродяг, проституток и всякого рода людей, стоящих вне закона. Когда кладбища еще не были поглощены ростом города, они размещались именно там, и с наступлением ночи это у многих вызывало легкую дрожь. Таким образом, противоположность чистого и нечистого, перешедшая из религиозной области в область светскую, ставшая противоположностью закона и преступления, достойной уважения жизни и беспутного существования, сохранила прежнюю топографию мистических принципов: добро — в центре, зло — на периферии.

СПЛОЧЕННОСТЬ И РАЗОБЩЕННОСТЬ. — Вообще говоря, силы священного обладают четкой локализацией, тогда как область скверны, напротив, представляется расплывчатой и неопределенной. В этом можно увидеть, в частности в Австралии, одно из фундаментальных противопоставлений религии и магии. Но фактически злые духи, от которых австралийские колдуны получают свои способности, не связаны ни с каким тотемным центром. Как и сами колдуны, они существуют вне социальных рамок. Нечистая сила, которую они приводят в действие, согласно определению Стрехлоу, та самая сила, «которая внезапно ставит под угрозу жизнь или приносит смерть тому, в кого она вселилась», не принадлежит какому-то одному определенному клану. Она никого не объединяет, не управляет формированием какого-либо духовного тела, дублирующего, как церковь, социальное тело государства. Напротив, она

ничуть не считается с местными обычаями и благоприятствует тем, кто, как женщины или рабы, исключаются из сферы действия религиозного культа. Это само исчадие дебрей, великий, постоянно действующий враг, поглощающий, как море острова, различные человеческие группы, у которых ему удалось добиться расположения к себе. Вот почему колдун проходит свою инициацию в дебрях, далеко от деревни; он возвращается в нее уже вместе со своим персональным духом-защитником, который противопоставляет его клану, почитающему свой коллективный тотем. Этот последний позволяет членам других групп потреблять тот вид животных, с которым он связан. Экономическая организация племени является основанной на взаимном обмене продуктами питания. Для колдуна же какое-то животное, открывшееся ему во время сна, галлюцинаций, экстаза или переданное по наследству родственником-колдуном, оказывается духом-защитником, который охраняет его от других членов сообщества и заставляет их с почтением к нему относиться. Внутри клана он предстает как чуждый элемент, обладающий сверх того таинственной и опасной силой. Он уже не рассматривается другими как «брат». Он и фактически становится совсем другим существом. Духи, приобщившие его к своим способностям, изменили его жизненные органы и ввели в его тело кристаллические кусочки скалы, в которых содержатся семена его власти, вызывающие у остальных страх. Его избегают, и он ведет уединенную, затравленную жизнь. Он оказывается как бы исключенным из сообщества по меньшей мере виртуально, и в противоположность последнему олицетворяет вместе с началом смерти те же самые силы разобщения.

Слова сплоченность и разобщенность позволяют достаточно точно определить соответствующее единство сложных соединений, к которым принадлежат чистое и нечистое. Силы, которые определяют первое, — это те силы, которые утверждают, придают прочность и мощь, бодрость и здоровье, стабильность и упорядоченность. В мире они руководят космической гармонией в обществе, заботятся о материальном процветании и справедливом административном функционировании, а в человеке они стоят на страже нерушимости его физического существа. Они — это все то, что составляет основу, поддерживает и совершенствует норму, порядок, здоровье. Понятно, что эти силы олицетворяет властелин. Другие силы, напротив, ответственны за волнения, беспорядок, лихорадку. Им вменяют в вину любое нарушение порядка и нормального хода событий: они являются причинами затмений, чудес, чудовищ, рождения двойняшек, в общем, всех проявлений зловещих предзнаменований, всего происходящего вопреки естественным закономерностям и делающего необходимым искупление: деревья, цветущие зимой, мрак, наступающий посреди белого дня, затянувшаяся беременность, эпидемии.

Параллельно им же приписывают нарушение политического и религиозного порядка, и, в частности, мы уже видели, что преда-

258

тельство, святотатство, цареубийство рассматриваются как неискупимые грехи. Они несут в себе то, что наносит ущерб социальному единству, ставит его под угрозу, ведет к его разрушению. Иногда достаточно всего лишь не разделять мнения других, чтобы быть исключенным из общества. В Китае советник, который не решается разделить мнение своих коллег, компрометирует судьбу царства, так как решения должны приниматься единогласно. В таком случае он вынуждается оставить свою должность и покинуть страну, а подчинившись, человек, который взял на себя смелость возразить, может «остаться только для ненависти». Уходя в отставку, он должен восстановить единство, которому угрожало бы его присутствие. А его эмиграция ведет к разрыву всех его связей со страной и предками. Он не может унести с собой посуду, связанную с культом его предков. Стоит зачитать текст Ли-Цзи вместе с комментариями г. Гране, который содержит предписания поведению эмигрирующего оппозиционера: «Как только он пересекает границу, он должен выровнять почву и насыпать бугорок. Он поворачивается лицом к своей стране и издает стенания. Он переодевает тунику, нижнее белье, шапочку без украшений, белого цвета, лишенную цветных окантовок (траурная одежда). Он надевает башмаки из невыделанной кожи, ось его повозки покрывается шкурой белой собаки, а у лошадей его повозки не должна подстригаться грива. Он сам перестает стричь ногти, бороду и волосы. Когда он принимает пищу, он воздерживается от каких-либо возлияний (он отрезан от сонма богов). Он воздерживается от жалоб на то, что он нисколько не виноват [он воздерживается также и от того, чтобы признать себя виновным, только верховный правитель обладает в достаточной мере силой духа и авторитетом, чтобы иметь возможность формально признать себя виновным]. Жены (или, во всяком случае, его главная жена) больше не вхожи к нему [его половая жизнь и супружеские отношения прерываются]. И только через три месяца он может вновь надеть свои обычные одежды». Когда траурный период заканчивается, у возражавшего вассала не остается родины, он становится человеком ниоткуда, не имеющим места ни в какой властной группе. Такова ужасная участь, остающаяся на долю индивида, поведшего себя как индивидуалист в сообществе, к которому он принадлежит, человека, заразительная позиция и пример которого оказываются для сообщества ферментом разложения.

На уровне семьи проблема ставится аналогичным образом. Аналогичным образом рассматриваются как кощунства все нарушения, угрожающие разрушить семейную организацию, откуда и крайняя суровость мер, делающих невозможным нанесение вреда посредством кровосмешения и отцеубийства, за которые римляне объявляли преступника sacer. Наконец, чтобы завершить эту классификацию пороков, ведущих к разобщению, надо добавить заболевание, поражающее все физические силы человека. Поэтому опасаются потери крови у женщин при менструациях или при беременности, и сверх

259

всего — разлагающегося трупа, представление о котором говорит о неизбежной и крайней разобщенности, о торжестве разрушительных энергий, опасным образом подрывающих как биологическое существование, так и здоровье мира и общества. Сам мертвец остается блуждающей, неприкаянной душой, пока похоронные ритуалы и погребение не введут в общество скончавшихся того, кого кончина вырвала из общества живых. Он становится доброй силой только после того, как будет принят в новое объединение.

ЧИСТОЕ И НЕЧИСТОЕ: «СОСТОЯНИЯ ТОТАЛЬНОСТИ». — Таким образом, обнаруживается, что понятия чистого и нечистого изначально не были в достаточной мере отделены от множества чувств, вызывающих в своих различных проявлениях дополняющие друг друга и взаимно противоположные силы, concordia discors которых организует универсум. Позднее их противоположность низводится до узких рамок гигиенических и нравственных соображений. Возможно, что найдется такое состояние, когда она будет неразрывно связана с другими непримиримыми противоположностями, которые сливаются и взаимно проникают друг в друга в гораздо большей мере, чем упорядочиваются или разделяются. В этом плане чистое является одновременно и здоровьем, и бодростью, и мужеством, и удачей, и долголетием, и сноровкой, и богатством, и счастьем, и святостью, а нечистое объединяет в себе болезненность, слабость, трусость, неловкость, убожество, неудачливость, нищету, несчастье, проклятие. В этом пока еще нельзя увидеть нравственный смысл. Какой-либо физический недостаток, неудача подвергаются осуждению так же, как и извращенное желание, и в жизни оказываются его знаком или следствием. И наоборот, ловкость и удача выражают благосклонность богов и предстают как гарантии добродетели.

Античные цивилизации позволяют шаг за шагом проследить прогрессирующую морализацию этих понятий. Они унаследовали эти понятия как религиозные, а оставили после себя их в качестве понятий этических и, так сказать, секуляризованных. В Вавилоне мы встречаем все еще тотальные описания состояний милосердия и греха. Виновный становится жертвой демонических сил: «проклятье вышло из моря, обаяние снизошло с небес..., оттуда, где [действует] гнев богов и откуда [демоны] с воплями удирают. Они добираются до человека, покинутого своим богом, и накрывают его словно одеянием. Они надвигаются прямо на него, наполняют его своим ядом, связывают ему руки, вяжут ноги, отягощают ему бока, изливают на него заразу». Восстановление является таким же целостным, как и падение: «Пусть с меня снимут все проклятия, колдовские чары, наказания, страдание, болезнь, нищету, грех, все болячки, что есть у меня на теле, на моем туловище, на моих членах. Отныне пусть пожирает их пламенный Гирру, пусть исчезнет колдовство, а я вновь увижу свет!»

260

ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЙ ЧИСТОГО И НЕЧИСТОГО. — Греческая мысль вскоре разделила эти разнородные понятия, которые элементарные реакции доводили до слияния в некоем нераздельном единстве. Она разрабатывала каждое из них в отдельности посредством постепенного анализа и отводила каждому определенное место в иерархии свойств или функций, данностей или намерений, непосредственно касающихся существования и сознания человека. Различные понятия утончались и уточнялись прежде всего благодаря религиозным нравственным учениям в закрытых орфических кругах, пифагорейской таблице противоположностей, манихейской космологии. Классификаторское мышление, философская рефлексия выявляет их качества. Они, конечно же, всегда соотносятся между собой, их глубокие нюансы только переживаются, но сами они наконец выделяются и располагаются в том разделе, который теперь определяет их природу. Противоположность кривой и прямой принадлежит теперь геометрии, противоположность чистого и нечистого — арифметике, противоположность чистого и грязного — гигиене, противоположность здоровья и болезни — медицине, но вместе с тем противоположность добра и зла остается за этикой, а религия сохраняет за собою противоположность милосердия и греха. Все утончается, разбивается на куски, становится самостоятельным. Отныне становится возможно где-то потерять, а где-то найти. Уже ничто не включает человека во всей его целостности. Вечность обещает компенсацию тому, кто пренебрег своим спасением. У каждой противоположности наблюдается уменьшение ее значения и возрастание ее самостоятельности. Область профанного расширилась настолько, что ныне охватывает почти все человеческие дела.

ПРОФАННОЕ И САКРАЛЬНОЕ. — Тем не менее на протяжении всей религиозной истории понятие о сакральном сохранило свою четко выраженную индивидуальность, которая придает ему неоспоримое единство, какие бы различия при этом ни обнаруживались, начиная с самых грубых и кончая самыми утонченными. Цивилизации, которые эту индивидуальность замечают, выражают ее столь непосредственно, что сфера влияния этого понятия обнаруживается и в современном существовании. Оно продолжает противопоставлять путь, истину и жизнь силам, которые во всех смыслах этого слова портят человеческое существо, которые толкают его к безнадежности и обрекают на гибель, но в то же время это понятие демонстрирует глубокую солидарность по отношению ко всему тому, что поддерживает, что возвышает и разрушает. Профанное — это мир довольства и безопасности. По краям его простираются две пропасти, два умопомрачения влекут к себе человека, когда довольство и безопасность его уже не удовлетворяют, когда ему становятся в тягость безусловное и осторожное подчинение

261

правилу. Тогда он начинает понимать, что правило является всего лишь как бы барьером, что не оно само является священным, а именно то, что это правило делает недосягаемым, что знает и чем обладает только тот, кто вышел за его пределы или нарушил. Но если граница оказывается в один прекрасный день пересеченной, назад возврата нет. Надо будет постоянно двигаться по пути святости или же по пути проклятия, к которым неожиданно ведут непредусмотренные боковые тропинки. Ну а человек, который осмеливается приводить в действие подземные силы, который отдается силам адских течений, уже не довольствуется выпавшим на его долю, но, может быть, он просто не сумел получить благосклонность неба. Пакт с адом оказывается таким же посвящением, как и божественная милость. Тот, кто его подписывает, тот, кому эта милость ниспослана, оказываются в равной степени навсегда отделенными от участи обычных людей, и величие их судьбы тревожит как робких, так и пресыщенных, никогда не заглядывавших в эту бездну.