Елизаров Е. Апология «Капитала». Политическая экономия творчества

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава V. Основное противоречие

§ 27

Внимательный взгляд легко обнаружит, что в конечном счете все отмеченные здесь противоречия имеют один и тот же источник — человеческий труд, который по существу является центральной категорией всей политэкономии Маркса. Отсюда ключевой вопрос, который должен быть задан здесь, состоит в следующем: что такое труд?
В пятой главе «Капитала» дается определение труда как единства его предмета, средства и целесообразной деятельности. Это определение выдержало проверку временем, и, если бы в следующий производственный цикл все эти элементы входили, не претерпев никаких изменений, можно было бы удовлетвориться им.
Но вновь обратимся к уже приводившейся схеме расширенного производства.
Источником расширения его масштабов является прибавочная стоимость. Капитализируемая ее часть направляется на приобретение дополнительных средств производства и дополнительной рабочей силы. При этом (вслед за Марсом) мы абстрагируемся от того обстоятельства, что какая-то часть прибавочной стоимости расходуется в личном потреблении капиталиста.
1: 8000 с + 2000 v + 2000 m                (2000 m = 1600 с + 400 v)
2: 9600 c + 2400 v + 2400 m                (2000 m = 1920 с + 480 v)
3: и так далее.
Из этих формализованных конструкций можно разглядеть, что в неявной форме в основу развития общественного производства закладывается не что иное, как линейный процесс простого количественного роста всех составных частей капитала. И в том, и в другом, и во всех последующих циклах используются те же машины, тот же хлопок, та же пряжа и тот же труд. Между тем, в реальной действительности, как уже говорилось выше, капитал расходует прибавочную стоимость не столько на них (хотя, конечно, и на них тоже), сколько на инновационный элемент, преобразующий все структурные элементы производства. Поэтому можно утверждать: в действительности в каждом условно следующем производственном цикле фигурируют другие машины, другой хлопок, другая пряжа и, разумеется, другой труд. Каждая из этих составляющих несет в себе элемент какого-то нового качества, а это значит, что прямое количественное их сопоставление недопустимо, ибо оно всегда будет содержать в себе математическую погрешность. Вспомним уже приводившееся здесь утверждение самого Маркса: «различные вещи становятся количественно сравнимыми лишь после того, как они сведены к одному и тому же единству. Только как выражения одного и того же единства они являются одноименными, а следовательно, соизмеримыми величинами». Поэтому там, где это единство нарушается, все количественные сопоставления теряют свою строгость, а значит и свою обязательность.
Не составляет большой сложности понять, что никакие инновации не могут быть привнесены в производственный процесс его материальными элементами; все изменения обусловлены только одним — изменением характера и содержания труда, понятого во всей его целостности. Ведь на ранних этапах развития даже совершенствование орудий — это в первую очередь изменение алгоритмов движения собственных органов человеческого тела в предшествующих циклах производства. Уже сопоставление древнекаменных рубил, хранящихся в палеонтологических музеях мира, показывает, что их эволюция, восходящая от примитивных отщепов к настоящим произведениям ювелирного искусства, обусловлена не совершенствованием исходного материала (он не меняется на протяжении десятков тысяч лет), но поступательным усложнением микродинамики работающей руки. Однако ясно, что никаким переформатированием этой микродинамики невозможно перейти от первобытных орудий к современным Марксу машинам и уж тем более к сегодняшнему компьютеризированному производству.
В сущности, здесь мы сталкиваемся с древней, как мир, проблемой, которая впервые была сформулирована еще в апориях Зенона. Речь идет о тайне всеобщего движения и развития. Вопрос состоит в следующем: можно ли механической перекомбинацией составных исходных элементов получить что-то более сложное и совершенное? Простой перекомбинацией атомов — органические молекулы, усложнением последних — структуру ДНК, количественными преобразованиями одноклеточной жизни — человеческий разум… и так далее. В политико-экономическом же контексте эта проблема предстает как возможность (или невозможность) простым перераспределением усилий и преобразованием траекторий движения исполнительных органов человеческого тела получить на «выходе» производственного процесса нечто более сложное и совершенное по сравнению с тем, что было на «входе», т.е. на самой заре истории.
После публикации «Происхождения видов» (1859) идея о том, что механического накопления микроскопических количественных изменений вполне достаточно для качественного преобразования любых исходных структур, для возникновения принципиально нового, ранее неведомого природе, входит в сознание не обремененных философской культурой масс. Импонировала доступность этой непритязательной идеи неразвитому сознанию, ее способность дать наглядное и простое объяснение самым сложным материям. Но одновременно та же идея — прежде всего своей механистичностью — вызывала и резкое отторжение у других. Однако в конечном счете позиции сторон в споре, который продолжается и сегодня, определялись и определяются не логическими аргументами, но мировоззренческой верой, ибо рациональных доказательств, равно как и рациональных опровержений не существует.
Здесь можно встретить возражение тех, кто знаком с началами диалектической логики. Ведь один из ключевых, сформулированных Гегелем, ее законов является закон перехода количественных изменений в качественные, который на философском жаргоне звучит как переход «количества» в «качество».
Обычно (вслед за Гегелем) в порядке примера приводится последовательное нагревание или, напротив, охлаждение воды, в результате чего та переходит в иные фазовые состояния. Однако в действительности диалектический закон не имеет решительно ничего общего с механицизмом; он утверждает только то, что накопление изменений лишь подводит к рубежу, за которым следует качественный скачок. «Поскольку движение от одного качества к другому совершается в постоянной непрерывности количества, постольку отношения, приближающиеся к некоторой окачествующей точке, рассматриваемые количественно, различаются лишь как «большее» и «меньшее». Изменение с этой стороны постепенное. Но постепенность касается только внешней стороны изменения, а не качественной его стороны; предшествующее количественное отношение, бесконечно близкое к последующему, все еще есть другое качественное существование. Поэтому с качественной стороны абсолютно прерывается чисто количественное постепенное движение вперед, не составляющее границы в себе самом; так как появляющееся новое качество по своему чисто количественному соотношению есть по сравнению с исчезающим неопределенно другое, безразличное качество, то переход есть скачок; оба качества положены как совершенно внешние друг другу».
Другими словами, постепенные изменения только подводят к пределу, за которым кончается действие привычных механизмов эволюции и включаются какие-то новые. Правда, эти новые механизмы еще не открыты нам (но ведь и познание человека отнюдь не остановилось с созданием «Науки логики»).
То обстоятельство, что и внутренняя логика, и движущие силы качественного скачка до сих пор скрыты, создает иллюзию того, что переход к новой, более высокой ступени развития представляет собой род некой внезапной перемены, мгновенной трансмутации предмета. Иначе говоря, иллюзию того, что между двумя сменяющими друг друга состояниями нет вообще ничего промежуточного, переходного, все совершается сразу, само по себе, уже не обусловливаясь ничем, спонтанно. Яркими примерами таких представлений являются утверждения того, например, что Великая Французская революция совершилась 14 июля 1789 года, а Великая Октябрьская — 25 октября 1917; получается, что и во Франции, и в России люди уже на следующий день проснулись в совершенно новой стране. Между тем качественный скачок — это тоже сложный процесс, который имеет свою, возможно, принципиально отличную от всего привычного нам, логику и подчиняется своим специфическим законам.
Кстати, яркой иллюстрацией именно этого положения является идейное наследие Маркса. Его политическая экономия раскрывает лишь одну сторону общественно-исторического развития — механизм количественных преобразований производства, логику рождения и обострения противоречий. Внимательный анализ этих процессов обнажает тот факт, что на каком-то этапе истории становится невозможным дальнейшее развитие общества путем косметических реформаторских уступок и перемен. Логика же качественного скачка раскрывается не в «Капитале». Между предельным обострением ключевого противоречия эпохи и его разрешением лежит отнюдь не пустота; капиталистическая формация не трансмутирует внезапно для всех в коммунистическую. Скачкообразный не значит мгновенный, и все то, что заполняет качественный переход между ними, находит свое объяснение в теории социалистической революции и коммунистического строительства. Эта сторона его учения, и, конечно же, работы Ленина являются действительным вкладом в сокровищницу человеческой мысли. Можно по-разному относиться к идейно-политическому содержанию работ этих столь разных мыслителей, но стоит только абстрагироваться от него и вникнуть в имманентную логику учения о постепенном реформаторстве и о революции, как проблема, впервые сформулированная Зеноном, предстанет в совершенно новом виде.
Зенон, Дарвин и Маркс/Ленин говорят в сущности об одном и том же, но разрешают вопрос по-разному. Теория Дарвина не имеет практически ничего общего с великим диалектическим законом, ибо она полностью отрицает разрыв непрерывности; природа не делает скачков — вот заимствованный у Лейбница основополагающий элемент его кредо. Всем правит постепенность, и два принципиально разных состояния в его представлении разделяет бесчисленное множество промежуточных переходных этапов, каждый из которых едва отличен от смежного. В представлении Маркса/Ленина подчиняющийся своей жесткой внутренней логике качественный скачок сменяет цепь последовательных количественных изменений, для того чтобы, завершив преобразование, открыть возможность новой цепи количественных превращений. У Зенона качественный переход совершается в каждом микроэлементе движения, в каждом его интервале, сколь бы микроскопичным он ни был.
Мудрец из Элеи рассматривает самый элементарный вид движения — механическое перемещение тела в пространстве, но уже в нем обнаруживает аномалию, которая подрывает, если вообще не уничтожает полностью, всякую возможность объяснить его с помощью простых интуитивных представлений. Движение невозможно, ибо летящая стрела в каждый данный момент находится только в том месте, которое ограничено ее собственными линейными размерами, но если так,— она неподвижна; стрела не может одновременно быть и не быть в точке своего пребывания. Разумеется, он нисколько не сомневается в том, что и стрела долетит до цели, и Ахиллес обгонит черепаху, но оставившая след в истории двух с лишним тысячелетий интуиция подсказывает ему, что это достигается только благодаря действию каких-то скрытых, не поддающихся рациональному объяснению, сил. Кстати, и наиболее известной в истории попыткой опровержения его построений было так же принципиально внелогическое действие. Еще древние оставили связанный с этим анекдот: будучи не в состоянии возразить аргументам Зенона, его оппонент (одни оговорят о Диогене, другие — об ученике Зенона, кинике Антисфене) стал молча ходить перед ним. Известные пушкинские стихи («Движенья нет, — сказал мудрец брадатый, другой смолчал и стал пред ним ходить...») созданы именно на этот классический сюжет. Таким образом, движение возможно только благодаря необъяснимой логической аномалии. Она проявляется в каждой точке траектории движущегося объекта, и, следовательно, служит диагнозом явной недостаточности современных ему знаний, бесспорным признаком существования каких-то иных, более сложных, законов макрокосма, скрывающихся под видимой поверхностью явлений.
Имя того начала, которое делает логически невозможное действительным, скрыто от Зенона. Между тем Дарвину оно хорошо знакомо — это Бог. Изучая куда более сложный вид движения, он, точно так же, как и Зенон, обнаруживает Его вмешательство в каждой точке восходящей траектории развивающейся природы. Только сила божественного творения способна сообщить импульс, ничто, кроме нее не в состоянии безостановочно поддерживать всеобщее развитие. (Поэтому вовсе не случайно Ватикан, через полтора столетия после выхода в свет его книги, открыто признает, что внутренняя логика его эволюционизма отнюдь не противоречит устоям христианской веры, но вполне согласуется с ними.) Именно это — от начала мира и до конца времен присутствующее в любом, сколь угодно малом, объеме вселенной — вмешательство божественного начала вступает в конфликт с пронизанным механицизмом рационалистическим сознанием натуралиста. Конфликт с собственной верой разрешается созданием логической конструкции, в которой каждая точка единой спирали развития решительно исключает все нематериальное и надприродное. Но и здесь непрерывно, в каждой точке единого континуума развития действует принципиально внелогическая стихия, которой приписывается творческая роль,— естественный отбор. Говоря именно об этой роли Дарвин писал: «Я не усматриваю предела деятельности этой силы, медленно и прекрасно приспособляющей каждую форму к самым сложным жизненным отношениям».
Опирающийся на Маркса Ленин отчетливо видит роль все той же созидательной силы; именно она приводит в революционное движение целые классы и взламывает устои самых могущественных империй и общественно-экономических формаций. Правда, в отличие от Дарвина, ему уже не приходится вступать в разлад с самим собой и со своей собственной совестью в ее отождествлении: органичный ему атеизм исключает любую монополию надмирного начала на неподвластность обыденной логике, на творчество. Вот свидетельство его соратника по партии, Г.Пятакова, человека, сделавшего многое для победы нового строя, а следовательно, хорошо знающего толк в том, что он говорит: «Старая теория, что власть пролетариата приходит лишь после накопления материальных условий и предпосылок, заменена Лениным новой теорией. Пролетариат и его партия могут прийти к власти без наличности этих предпосылок и уже потом создавать необходимую базу для социализма. Старая теория создавала табу, сковывала, связывала революционную волю, а новая полностью открывает ей дорогу. Вот в этом растаптывании так называемых «объективных предпосылок», в смелости не считаться с ними, в этом призыве к творящей воле, решающему и всеопределяющему фактору — весь Ленин». Пусть в этом высказывании много такого, с чем не согласилась бы официальная партийная мысль ушедшей эпохи, но все же именно эта способность революционной партии возвыситься над ограничениями формального права и академической логики влекла за собой романтиков социалистического строительства. Социальное творчество может быть только функцией атакующих классов, и неподвластная никакому канону роль организующей пролетариат коммунистической партии — это без всякого преувеличения одно из величайших открытий XX века. Можно спорить и спорить об историческом, социальном, наконец, нравственном содержании ленинизма, но учение о политической партии — бесспорный, к сожалению, до конца не осознанный еще и сегодня, вклад в развитие методологии познания и логической мысли, стремящейся постичь последнюю тайну всеобщего развития.
Незримое действие все того же начала, имя которому творчество, лежит и в основе развития всех элементов капитала. Поскольку же оно присутствует в каждой точке непрерывно развертывающейся спирали развития общественного производства, ничто из его составляющих не остается равным самому себе уже в смежном интервале восхождения. Но творчество присуще исключительно субъекту труда; ни предмет последнего, ни его средство решительно не способны ни к какому к самоизменениюи уж тем более — к саморазвитию. Поэтому понятие труда не может быть сведено к представлению о структурированной совокупности простых механических движений.

§ 28

Исходный тезис Маркса состоит в том, что в основе всего создаваемого общественным производством лежит простой труд. Нечто, лишенное всякой индивидуальности; любая условная его единица по своему качественному составу абсолютно идентична любой другой (равной ей) единице, которая затрачивается в рамках любого другого производственного процесса. Но здесь, как уже говорилось, мы выходим за рамки его политико-экономического учения, ибо в пределах сугубо экономической сферы этот тезис в принципе недоказуем. Решение кроется в диалектико-логическом фундаменте марксизма. Количество — это различие в пределах одного качества, именно поэтому труд, фигурирующий в логических построениях, которые следуют традиции немецкой философской мысли, совершенно однороден, качественно един. Поскольку же именно такой труд является исключительной субстанцией стоимости, то ее последовательное накопление, к которому, с точки зрения капитала, и сводится все развитие производства, не может быть ничем иным, кроме как последовательным накоплением труда. Совсем не случайно Маркс даже средства производства называет накопленным трудом.
Но если без исключения все виды труда представляют собой лишь разные количества качественно однородного начала, то откуда может взяться качественное преобразование самого производства, его развитие и совершенствование?
Все сказанное выше уже не позволяет сослаться на вульгарно понятый закон перехода количественных изменений в качественные. Отнюдь не механическое накопление объема качественно однородного труда приводит к резким скачкам, преобразующим всю промышленность, как это было, скажем, с изобретением парового двигателя или с утилизацией электричества. Если труд рудокопа и труд художника, творческий поиск самого исследователя и репродуктивный исполнительский труд машинистки, перепечатывающей его рукописи,— это лишь разные количества одной и той же лишенной всего человеческого субстанции, то в конечном счете неважно, какая именно «соломинка» простого труда приводит к революционному взрыву: эпохальное ли открытие Уатта, или дополнительное вовлечение в какой-нибудь циклопический процесс нескольких сотен (тысяч) чернорабочих. Подчеркнем, никакой передержки здесь нет. Если даже в предельно простом, отчужденном труде нет ничего обусловливающего качественные перемены, то возможны любые политико-экономические чудеса. Впрочем, все это в полной мере согласуется и с формальной логикой, утверждающей, что из неверных посылок следует не ложный вывод, но все, что угодно (кстати, в том числе и истина).
Нет ни одного указания на то, что Маркс понимает труд именно таким образом, т.е. как полностью лишенное всего человеческого, по существу механическое начало. Напротив (и нам еще придется говорить об этом), все в его экономическом учении встает на свои места только при одном обязательном условии: труд — это, пусть и претерпевшая отчуждение, но все же не до конца обезжизненная, еще сохранившая остатки одухотворенности стихия. Человек, прикосновенный к высокой философской культуре еще мог бы использовать абсолютное отчуждение в качестве острой полемической фигуры, но уж никак не в структуре обязывающего логического вывода. Прямых указаний нет, но истолкование количественных различий между простым и сложным трудом долей содержащегося здесь творческого начала необходимо вытекает из презумпции профессионализма.
К слову, еще Смит и Мальтус понимали под производительным трудом только то, результаты чего способны удовлетворять чужие потребности, а следовательно, могут быть материализованы и отчуждены от человека. Труд — это только то, что реализуется исключительно в материальных благах, что производит богатство. Там, где нет полной материализации, нет и собственно производства, поэтому качества, принципиально не поддающиеся отчуждению (а именно ими предстают знания, талант), характеризуют труд, выходящий за пределы предмета политической экономии. Но это и значит, что в основе товарного производства лежит полностью выхолощенный труд. Это ключевое положение (пусть в неявной форме, но все же присутствующее у его предшественников) не может быть принято Марксом, уже хотя бы только потому что «непроизводительным» оказывается самое существенное в человеке: «Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости». Не случайно он говорит не только о материальных, но и о духовных же потребностях: «Последуем теперь за каким-либо товаровладельцем, хотя бы за нашим старым знакомым, ткачом холста, на арену менового процесса, на товарный рынок. Его товар, 20 аршин холста, имеет определенную цену. Эта цена равняется 2 фунтам стерлингов. Он обменивает холст на 2 ф. ст. и, как человек старого закала, снова обменивает эти 2 ф. ст. на семейную библию той же цены. Холст — для него только товар, только носитель стоимости — отчуждается в обмен на золото, форму его стоимости, и из этой формы снова превращается в другой товар, в библию, которая, однако, направится в дом ткача уже в качестве предмета потребления и будет удовлетворять там потребность в душеспасительном чтении».
Этот позволяет взглянуть на расширенное производство новыми глазами.
Мы уже могли убедиться, что определение (первое, что приходит в голову, когда речь заходит о расширенном воспроизводстве) его как процесса, где на каждой последующей ступени производится большее количество конечного продукта, нежели на предыдущей, вступает в непримиримые противоречия с реальной экономической действительностью. На деле возрастающая масса качественно однородного продукта — это только один из возможных результатов развивающегося хозяйственного механизма, причем далеко не самый существенный, ибо главным образом конечный результат отличается не только объемом, но и содержанием.
Обратимся к конкретному факту, имевшему место в практически современной Марксу действительности,— истории завоевания рынка Эдисоном.
Для привлечения потребителя он разработал такую стратегию, которая предусматривала неизменность продажной цены электроламп на протяжении нескольких лет. При этом первоначальная цена устанавливалась существенно ниже себестоимости ее производства (составлявшей в 1881 году порядка 1,1 доллара за штуку) — 40 центов. Расчет состоял в том, что с усовершенствованием технологии себестоимость обязательно снизится и тогда при сохранении первоначальной продажной цены производство начнет приносить прибыль, которая покроет все убытки.
В первый год было продано порядка 20 тысяч электроламп, на каждой из которых фирма несла убыток в 70 центов. Уже в следующем году себестоимость составила 70 центов, правда, масштаб производства значительно вырос и годовой убыток от продажи продукции стал даже больше, чем в первом году. В третьем году ряд ручных операций был заменен машинными, что позволило снизить себестоимость до 50 центов, однако число изготовленных и проданных ламп настолько возросло, что годовой убыток снова возрос. На четвертом году работы электролампового завода себестоимость была доведена до 37 центов, и при сохранении продажной цены в 40 центов Эдисону удалось всего за один год возместить убытки всех предшествующих лет. Наконец, в пятом году себестоимость снизилась до 22 центов, а выпуск ламп превысил 1 миллион штук в год. При прежней цене компания стала получать от продажи большие из года в год увеличивающиеся прибыли.
Таким образом, за пять лет себестоимость была снижена в пять раз, производство же возросло в пятьдесят. В свою очередь, это пятидесятикратное увеличение делает очевидным тот факт, что любая возможность чисто линейного расширения производства за счет механического умножения его элементов категорически исключена в любой развитой национальной экономике. Ведь оно должно было бы потребовать такого же пятидесятикратного (за пять лет!) роста всех сопряженных производств Соединенных Штатов, а если быть до конца строгим,— всей американской экономики в целом. Такие чудеса возможны только там, где рост начинается с практического нуля.
Легко понять, что реальное увеличение выпуска стало возможным только потому, что в каждом последующем производственном цикле и предмет труда, и средства производства, и целесообразная деятельность исполнителей были уже не теми, что в предыдущем. И вовсе не линейные масштабы отличали каждый последующий производственный цикл от предыдущего — отличия были качественные. Добавим, что первые электролампы не выдерживали и нескольких часов работы, усовершенствованные же усилиями инженеров, теперь они работают тысячи часов. Современные электролампы (с учетом срока службы) эквивалентны десяткам, а то и сотням стандартным шестнадцатисвечевым лампам Эдисона. Между тем эти же лампы — как первых выпусков, так и всех последующих вплоть до настоящего времени — могут рассматриваться как структурный элемент развитой цепи средств труда на каких-то сопряженных производствах.
Надо думать, что и на сопряженных, производствах претерпевают качественные изменения не только они. А это, в свою очередь, означает, что и там конечный продукт в каждом следующем цикле (путь и незначительно) отличается от результата предыдущего. И так — по всему общественному производству в целом.
Из приведенного примера рыночной стратегии — а этот пример, как капля воды, отражает в себе действительный путь развития всего общественного производства в целом — видно, что его расширение происходит не путем механического накопления предметов труда, средств производства и самой рабочей силы, которые остаются неизменно равными себе, но за счет творческого начала, способного интенсифицировать действие каждой из этих составляющих.
Поэтому возвращаясь к закону перехода количественных изменений в качественные, мы обязаны сказать, что в реальной истории развития общественного производства он всегда проявлял и проявляет себя как процесс количественного накопления (пусть и незначительных, но обязательно качественных!) изменений, который на определенном этапе взрывается революционизирующим всю промышленность сдвигом уже наднационального масштаба. Только эти постепенно накапливающиеся качественные усовершенствования и могут подготавливать промышленные и научно-технические революции. Видеть же в этом развитии нечто подобное старой биологической преформации было непростительно уже во времена Маркса; сегодня это тем более недопустимо. Здесь все обстоит в сущности точно так же, как и в развитии науки. Только непрерывное творчество сотен и сотен остающихся в безвестности талантливых исследователей подготавливают появление таких титанов мысли, как Кант, Гаусс, Дарвин, Эйнштейн, да и сам Маркс... Только непрерывное накопление все новых и новых научных открытий приводит в конце концов к перестройке всего сознания человека, революционизирует его мысль.
Итак, под расширенным воспроизводством необходимо понимать процесс, где проявляется действие творческого начала, которое, несмотря ни на что, сохраняется в труде человека; именно и только оно интенсифицирует действие всех факторов, составляющих общественное производство. Механическое же накопление остающихся неизменными на протяжении многих производственных циклов предметов и средств труда, равно как и самой рабочей силы имеет право на рассмотрение только в кунсткамере политико-экономических курьезов.

§ 29

Маркс не связывает рост производительности труда с возрастанием его сложности; в структуре его построений производительность труда и его сложность — это разные понятия, содержание которых перекрывается лишь частично. Поэтому вполне допустимо абстрагироваться от такого частичного совпадения. Отсюда следует, что конкретное содержание деятельности, в результате которой возникает потребительная стоимость, может меняться, напротив, труд, который лежит в основе собственно стоимости, остается неизменно равным самому себе: «…изменение производительной силы само по себе нисколько не затрагивает труда, представленного в стоимости товара. Так как производительная сила принадлежит конкретной полезной форме труда, то она, конечно, не может затрагивать труда, поскольку происходит отвлечение от его конкретной полезной формы. Следовательно, один и тот же труд в равные промежутки времени создает всегда равные по величине стоимости, как бы ни изменялась его производительная сила. Но он доставляет при этих условиях в равные промежутки времени различные количества потребительных стоимостей: больше, когда производительная сила растет, меньше, когда она падает. То самое изменение производительной силы, которое увеличивает плодотворность труда, а потому и массу доставляемых им потребительных стоимостей, уменьшает, следовательно, величину стоимости этой возросшей массы, раз оно сокращает количество рабочего времени, необходимого для ее производства. И наоборот». Таким образом, отдельно взятая единица товарной массы, производимой в течение рабочего времени, может воплощать в себе разное количество труда, общий же объем последнего остается одним и тем же. «Вообще, чем больше производительная сила труда, тем меньше рабочее время, необходимое для изготовления известного изделия, тем меньше кристаллизованная в нем масса труда, тем меньше его стоимость. Наоборот, чем меньше производительная сила труда, тем больше рабочее время, необходимое для изготовления изделия, тем больше его стоимость. Величина стоимости товара изменяется, таким образом, прямо пропорционально количеству и обратно пропорционально производительной силе труда, находящего себе осуществление в этом товаре».
Словом, как бы ни менялось содержание конкретной производственной деятельности, одно и то же количество (приведенного к простому) труда присоединяется к тому его объему, который воплощен в качественно новых материалах и более совершенных орудиях. А следовательно, одна та же стоимость, присоединяется к стоимости последних. Вот только новая сумма распределяется на большее количество потребительных стоимостей, поэтому стоимость каждой единицы нового товара снижается.
Таким образом, несмотря на рост производительности, количество труда, затрачиваемого совокупным наемным работником, остается одним и тем же; сам он нисколько не причастен к увеличению выработки — это следствие переворота, совершаемого вне его собственной деятельности. Способность производить в единицу времени больше вырабатывается не им самим — она сообщается его труду со стороны. «Должна, следовательно, произойти революция в производственных условиях его труда, т. е. в его способе производства, а потому и в самом процессе труда». Но если так, то и весь эффект, полученный за счет роста производительности, принадлежит капиталисту. «Поэтому та производительная сила, которую развивает рабочий как общественный рабочий, есть производительная сила капитала. Общественная производительная сила труда <…> не развивается рабочим, пока сам его труд не принадлежит капиталу, то она представляется производительной силой, принадлежащей капиталу по самой его природе, имманентной капиталу производительной силой».
В этом абсолютная правота Маркса, но, заметим: содержание «Капитала» не раскрывает ее до конца, полное доказательство кроется в более широком контексте его учения.
Совершенно справедлива и его логика. Действительно, если труд — это сохраняющая лишь остатки одухотворенности (а значит, и ограниченную способность к саморазвитию) стихия, то любые принципиальные преобразования исключены. Возможность косметических видоизменений, конечно же, сохраняется, но существо остается одним и тем же. В сущности, здесь полная аналогия с энергетическим потенциалом: его можно утилизировать по-разному, но получить больше, чем позволяют фундаментальные законы сохранения, при всем желании нельзя. (Впрочем, способность к предельно простому труду во многом и сводится к энергетическому потенциалу.)
Но эта логика действительна лишь до той поры, пока рассматривается отдельно взятый процесс, предприятие или даже хозяйственная отрасль. В масштабе же общественного производства в целом все обстоит иначе. Здесь дополнительная производительная сила уже не может быть сообщена труду совокупного работника из вне какой-то сторонней силой. Рассчитывать на то, что более производительные машины, более совершенные материалы могут быть взяты готовыми откуда-то со стороны, не приходится; любое изменение любого элемента производства, будь то предмет труда, орудие или собственно деятельность, могут быть преобразованы только самим производством. Между тем ни обрабатываемые материалы, ни применяемые человеком орудия не могут измениться сами по себе; оставаясь же неизменными, они не могут оказать влияние и на живую целесообразную деятельность. Поэтому вывод один: источником роста производительности труда в конечном счете может быть только сам труд.

§ 30

Мы подошли к центральному пункту, который скрывает в себе основное противоречие «Капитала», и от того, как отнестись к нему зависит многое.
Вернемся к тому обстоятельству, что прибавочная стоимость — это просто стоимость прибавочного продукта, и наоборот: прибавочный продукт — это часть общего результата, стоимость которой соответствует прибавочной стоимости.
Рассмотрим абстрактную схему расширения производства. Если в первом производственном цикле мы имеем:
с + v + m
то в условно втором каждый элемент капитала возрастает на известную величину:
(с+Dс) + (v+Dv) + (м+mD).
В параграфе 27 мы уже говорили о том, что в стоимостной форме все сводится к простому количественному росту элементов капитала; это позволяет видеть в следующем периоде те же средства производства, ту же самую рабочую силу и, следовательно, те же потребительные стоимости на выходе процесса, просто их число умножается на некую величину. Но если, отойдя от стоимости, обратиться к физическому содержанию процесса, мы обнаружим, что во втором периоде фигурируют совершенно иные материалы, орудия, функционирует иная рабочая сила. Каждый из этих элементов изменяется в первую очередь качественно и только во вторую — своим числом. Кстати, численного увеличения может и не быть, более того, отнюдь не исключено и количественное сокращение.
Правила, принимаемые политической экономией, исключают возможность того, чтобы наблюдаемые во втором периоде изменения предмета труда и орудий совершались вне пределов производства, в каком-то ином измерении социальной действительности; все должно происходить исключительно в материальной сфере. Самое простое объяснение состоит в том, что они являются результатом какого-то другого производства, и предприниматель уже готовыми закупает на рынке новые, более совершенные материалы, машины и оборудование, обладающую новыми умениями, навыками, способностями рабочую силу.
Но самое простое далеко не всегда самое правильное, ибо неизбежен вопрос: откуда они возьмутся там, на рынке? Ведь для того, чтобы это стало возможным, должна родиться объективная потребность в новом, в свою очередь, эта потребность обязана сублимироваться в инженерные расчеты и только после этого может начаться практическое создание предмета ее удовлетворения. Другими словами, истина состоит в том, что предпринимательство начинается отнюдь не с закупки чего-то готового, а с появления новых технических, инженерных, организационных идей.
Все начинается с инициации. Инициация, планирование разработки, ее осуществление — это общепризнанные исходные стадии любого созидательного процесса, не исключая и само предпринимательство. Жизненный цикл любой продукции начинается с ее рождения где-то в голове («самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска он уже построил ее в своей голове»). Кстати, создать в своей голове идеальную модель какого-то нового товара — это не самое сложное, гораздо труднее найти какую-то свою, не занятую никем, «нишу» в безбрежье общественного производства. Только определение емкости, контуров этой «ниши» делает реальным формулирование и обоснование конкретных целей и задач, связанных с ее заполнением, формирование команды исполнителей, поиск источников финансирования и так далее. И лишь после создания идейного, финансового и организационного потенциала начинается собственно производственное планирование, которое сменяется практической реализацией проекта.
Пренебречь фазой, которая всегда предшествует любому практическому начинанию, никак нельзя, ибо затраты на нее часто превосходят все, что в дальнейшем потребует собственно производство. Здесь нет и тени какого бы то ни было преувеличения. Так, известно, что «Манхеттенский проект» (разработка ядерного оружия) стоил Соединенным Штатам 2 миллиарда долларов; к его реализации в той или иной форме было привлечено порядка 125 тысяч человек. Полные затраты Советского Союза на обеспечение собственной безопасности до сих пор являются государственным секретом, но едва ли они могли быть меньше. Внушительны и временные масштабы: при том, что физические принципы ядерного взрыва были разработаны в самом начале сороковых годов, практические испытания в Великобритании состоялись в октябре 1952, во Франции в феврале 1960, в Китае в октябре 1964 года. (Правда, в Соединенных Штатах и в Советском Союзе они состоялись раньше, но США — это совершенно иные возможности экономики, чем в любой другой стране того времени; СССР же стоял перед лицом новой, еще более страшной войны, поэтому был вынужден идти на жертвы; здесь же мы рассуждаем не о сверхвозможностях и не о форс-мажоре.) Создание космических технологий по силам далеко не всякой национальной экономике. Решение проблемы управляемого термоядерного синтеза, который мог бы обеспечить человека практически неограниченной энергией, требует еще больших затрат, и, несмотря на координацию усилий самых передовых стран, не достигнуто до сих пор.
Поэтому в действительности то, что часто называется простой закупкой материалов, технического оборудования, рабочей силы, представляет собой сложную разветвленную процедуру, являющуюся неотъемлемым элементом любого производства. Что же касается рабочей силы, то и здесь дело не сводится к простому найму. Практика современных рекрутинговых фирм — убедительное тому свидетельство. Там же, где нет свободных специалистов, обладающих необходимыми знаниями, умениями и навыками, необходимо специальное обучение (по меньшей мере тех, кому предстоит занять наиболее ответственные позиции в едином технологическом потоке); поэтому крупные предприятия обзаводятся своими центрами обучения. Так, например, в советское время в организационной структуре каждого крупного предприятия, в особенности из числа градообразующих, оставлялось место для специализированного учебно-производственного центра. К слову, массовая подготовка даже тех работников, чье обучение не занимает больше недели, требует большой организационной работы.
Да и сам предприниматель начинается отнюдь не с откуда-то свалившегося на него капитала.
«Фабрика», оставшаяся после Фридриха [отца основателя крупповской империи, Альфреда Круппа.—Е.Е.], состояла из полуразвалившегося строения <…> В этом сарае слонялись без дела пятеро брюзжащих рабочих, уже длительное время не получавших заработной платы. «Когда в 1870 г. разразилась война между Германией и Францией и пушки Крупа разгромили империю Наполеона III, Альфред был на вершине своего могущества. На его заводах было занято более 10 тыс. рабочих, и, как неограниченный властитель, он управлял крупнейшим промышленным комплексом Германии». А в промежутке между 1826 и 1870 гг. было все: и изнурительный труд будущего магната, и напряженный научный поиск, сделавший его одним из крупнейших экспертов сталелитейного ремесла, и непрерывное изобретательство, и, конечно же, кража чужих патентов.
Основатель паровозостроительной индустрии Германии, А.Борзиг, в 22 года поступил на выучку к Ф.А.Эггельсу, уже через полтора года этот «гениальный ремесленник-самоучка, постоянно приводивший в изумление начальство своими новыми идеями», выдал Борзигу следующее свидетельство: «Податель сего, господин Аугуст Борзиг, уроженец Бреслау, проходил практику у меня на машиностроительном заводе с сентября 1825 г. Его успехи были настолько значительны, что уже в следующем году я доверил ему монтаж крупной паровой машины, который он, к полному моему удовлетворению, успешно осуществил, как, впрочем, и все остальное, с чем ему приходилось у меня заниматься, будь то работа с металлом, чертежами или моделирование. Его поведение в быту и прилежание заслуживают всяческих похвал…». К слову, и сам Эггельс начинал простым исполнителем на чугунолитейном заводе, и только скопив, благодаря своему таланту, денег, открыл собственное дело.
Братья Маннесман удивили мир новой технологией производства бесшовных труб; сегодня выполненные именно по этой технологии трубы составляют основу транспортных артерий, пронизывающих целые континенты. Старший Сименс, хоть и умный, но не обладавший выдающимися способностями сельский хозяин, не оставил своим детям больших капиталов. По ироническому замечанию современников, все, что он мог — это стать отцом восьмерых сыновей. Самый талантливый из них, Вернер пробился только благодаря своим собственным изобретениям.
Все эти примеры, которые можно множить и множить, относятся ко времени работы самого Маркса над «Капиталом», поэтому, на первый взгляд, они способны опровергнуть многое в его построениях. И в первую очередь членение единого субъекта производства на капиталиста и пролетария. В этом бинарном членении созидательной силой оказывается только наемный работник. Но наемный работник — это простой исполнитель, которому самими условиями массового производства противопоказана (если не запрещена) любая инициатива и самостоятельность. Повторим: абсолютизировать недопустимо, но все же репродуктивный труд простого исполнителя — это стихия, из которой практически полностью элиминированы все отличия, существующие между разными видами работ. Если добавить к сказанному то обстоятельство, что подавляющая масса последних даже на самых совершенных для того времени производствах не нуждается практически ни в каком обучении, то у нас останется едва ли не голая энергетика биологического тела. Что же касается другого полюса (Маркс не называет предпринимателя паразитом, этот термин применяется им только к посреднику-купцу), то и ему отказывается в созидательной роли. Поэтому любая инновация, преобразующая производственный процесс, появляется, главным образом, откуда-то со стороны, и приобретение на рынке становится эвфемизмом именно этого внезапного появления из ниоткуда.
Но ничто поддающееся материализации не возникает из воздуха, всему есть своя первопричина и свой источник. Все это должно быть и у тех инноваций, которые качественно преобразуют производство. Между тем действительность социальной поляризации не может быть оспорена. В жесткой же бинарной схеме «пролетарий-капиталист» творчество человека (а в конечном счете речь идет именно о нем) реализуется главным образом в виде организационной управленческой идеи, носитель которой противостоит эксплуатируемому работнику. Но одна организационная деятельность не исчерпывает всех аспектов созидания, и сама по себе не в состоянии обеспечить поступательное качественное развитие ни общественного производства, ни, тем более, общественной жизни в целом. Между тем такое развитие является столь же непреложным фактом, сколь и классовая дифференциация. Поэтому вопрос о подлинном субъекте интегрального творчества неизбежен. Словом, необходим выход в более широкий контекст.
Проще всего заключить о существовании какой-то третьей силы, которая выступает совокупным субъектом творчества, персонифицирует собой источник всех инноваций, и отождествить ее с так называемой «прослойкой» интеллигенции. Но самое простое — не значит самое правильное. Истина состоит в том, что социально-классовый разрез не исчерпывает полностью структуру общества; это только один (пусть и ключевой) из всех возможных. Поэтому решение не в том, чтобы заполнять дистанцию между антагонистическими классами какими-то промежуточными «прослоечными» формированиями. Ниже будет показано, что возникновение интеллигенции — это такой же закономерный результат отчуждения, о котором говорилось в § 19 и о котором нам еще придется говорить. Совокупный субъект творчества не поддается отождествлению ни с одной социальной стратой, и даже те персоналии, с которыми общественное сознание связывает величайшие достижения человечества, в действительности представляют собой ничто иное, как продукт отчужденного сознания.
Однако полная структура этого субъекта представляет собой не менее важный разрез социума, чем социально классовая.

§ 31

Повторим: если видеть в общественном производстве только две полярные силы эксплуататора и эксплуатируемого, мы не найдем объяснений качественному развитию. Поляризованная таким образом система может обеспечить только количественный рост своих элементов. Другими словами, его эволюция обязана свестись к упомянутой здесь преформации, учение о которой господствовало в биологии вплоть до XVIII века. Его существо сводилось к тому, что в процессе развития происходит лишь линейное увеличение в размерах и уплотнение ранее невидимых частей будущего организма, которые в уже сформированном виде содержатся в яйце или в семени. Принципиальные новообразования здесь исключались. Ничто другое не оставляет нам и эта жесткая бинарная схема.
Экономическое учение обязано объяснить образование качественных изменений, но если уклониться от этого и замкнуть анализ в рамках линейного расширения производства за счет равномерного умножения его основных элементов, мы рискуем пройти и мимо прибавочного продукта, и мимо стоимости, и мимо самого факта расширения.
Приведем простые примеры.
Один трактор «Кировец» или бульдозер семейства «Катерпиллер» способны заменить, может быть, несколько тысяч ручных мотыг. Вот и вообразим себе производство, где в условно втором цикле применяются не эти тысячи, но сразу две такие машины. Спрашивается, есть ли здесь прибавочный продукт и является ли производство, где в качестве основного средства выступают эти машины, расширенным?
На первый взгляд, вопрос лишен всякого смысла: ведь два механизма по определению равны удвоенному количеству примитивных ручных орудий, следовательно, мы имеем дело с ростом производства ровно в два раза. Но это в абстракции. Конкретная же действительность вносит свои коррективы: два трактора не могут в разумные (с сельскохозяйственной точки зрения) сроки обработать не то что несколько тысяч, но, возможно, и несколько сотен, скажем, стандартных шестисотковых участков российских огородников. Так что если все свести к одним только количественным пропорциям, то мы можем — с полным на то основанием — вместо расширения производства констатировать прямое его сокращение в десятки, сотни и даже тысячи раз.
То же самое можно сказать и по отношению к нашему примеру с производством электрических ламп. Стандартные лампы, которые выпускались во времена Эдисона,— это лампы со световым потоком 16 свечей. Сегодня о таких просто забыли. Но вот вопрос: двадцать двухсотваттных ламп это больше или меньше, чем сто шестнадцатисвечевых? Конечно, можно замерить суммарный световой поток и прийти к выводу о росте производства в два с половиной раза. Но что если нам нужно осветить именно шестнадцативаттным потоком именно сто рабочих зон?
Словом, если не видеть качественного преобразования всех составляющих реального производства и ограничиваться лишь линейными количественными сопоставлениями, то сам факт развития может просто уйти из нашего внимания. Больше того, очень многое здесь будет зависеть от своего рода «точки отсчета»: ведь там, где наличествуют какие-то принципиальные содержательные изменения, почти всегда можно говорить не только количественном росте, но и о количественном сокращении.
Так что, если ограничиться только рассмотрением чисто количественных пропорций, собственно развитие производства можно вообще не заметить. В этом случае даже такие революционные сдвиги, как промышленный переворот или научно-техническая революция двадцатого столетия, предстанут как совершенно случайные вещи, взявшиеся ниоткуда.
Мало того. Чисто линейное расширение производства за счет поступательного умножения основных его элементов большей частью вообще недопустимо. Недопустимо уже по той причине, что способно очень быстро исчерпать все ресурсы национальной экономики. Так, уже было замечено, что пятидесятикратный рост производства тех же электрических ламп потребовал бы аналогичного роста всей экономики США. Но есть и другое обстоятельство: зачем вообще нужно неограниченное увеличение производства 16-свечевых ламп, керосиновых примусов, ручных мотыг и тому подобной архаики?
Таким образом, действительный результат производства, разумеется же, не сводится к увеличению объема одноименных товаров. Количественные изменения, несомненно, имеют (и должны иметь) место, но все же главное здесь не «дельта количества», но «дельта качества».
Из всего сказанного следует, что, в отличие от прибавочной стоимости, прибавочный продукт может создаваться только на протяжении всего рабочего дня, другими словами, видеть в прибавочном продукте результат лишь «прибавочного» труда, осуществляемого в «прибавочное» время, ни в коем случае нельзя. Оно и понятно: «дельта качества» растворяется во всей товарной массе, а не только в том ее объеме, который начинает производиться после условного звонка, означающего завершение «необходимого» времени.
Но если прибавочная стоимость — это ничто иное, как специфическая форма прибавочного продукта, то видеть в ней результат лишь живого труда наемного работника, да и то расходуемого исключительно в течение «прибавочного» времени, тоже недопустимо. К производству прибавочной стоимости, как оказывается, самое непосредственное отношение имеет не только содержание действий приставленного к машине оператора, но и особенности предмета труда, и технические характеристики всех его средств. Более того, роль собственно живого труда, как это вытекает из полученных ранее выводов о его редукции, постоянно сокращается и в перспективе (если, разумеется, и в самом деле видеть в нем предельно элементарное начало, понятие о котором едва ли не сводится к физической категории работы) обращается в бесконечно малую величину. Словом, субстанцию прибавочной стоимости образует все — без какого бы то ни было исключения — содержание труда, которое проявляется на протяжении целого рабочего дня. Никакие изъятия здесь недопустимы, и искусственное препарирование этого сложного начала, как обнаруживается, ведет не только к чисто логическим несоответствиям, но и к диалектически несостоятельному уподоблению общественного производства некоторой замкнутой механической системе, обязанной подчиняться второму началу термодинамики.
Теоретическая модель, объясняющая ее появление прибавочным трудом, соответствует лишь такому производству, которое не развивается качественно, где от цикла к циклу фигурирует один и тот же предмет, используются одни и те же орудия, функционирует одна и та же рабочая сила, наконец, производится один и тот же продукт. Все это только умножается на коэффициент, соразмерный доле капитализируемой прибавочной стоимости. Между тем реальная действительность практически никогда не развивается по такой — чисто линейной количественной — схеме, поэтому прибавочный труд за пределами необходимого времени — это не более чем первое приближение к объяснению природы прибавочной стоимости.
Заметим, все это не опровергает Маркса, как не опровергает физические истины тот факт, что вода не всегда вскипает при ста градусах, а замерзает ровно при нуле. Политическая экономия констатирует фундаментальный факт отчуждения, но специфика экономического анализа позволяет видеть только специфическую же сторону этого феномена. В общем же виде вывод, как уже говорилось, был сформулирован раньше, и этот вывод говорил о том, что отчуждается то, что делает человека человеком. Именно труд представляет собой концентрированное выражение его бытия, и вся логика «Капитала» говорит от отчуждении именно этого сущностного начала. Рабочее же время — это просто средство измерения, отчуждаемых тонких материй. Средство грубое, позволяющее обеспечить лишь первое приближение к истине. Примерно так же мы могли бы говорить об уровне здоровья нации, оперируя тем же временем, высчитываемым из больничных листов. Чем больше сумма, тем тревожней вывод, но было бы ошибкой руководствоваться в исцелении общества только этим поверхностным расчетом.

§ 32

Впрочем, парадокс не сводится только к этому.
Но, прежде чем продолжить, рассмотрим абстрактный пример: 10 работников за 8 часов, работая на механизмах X, производят 80 единиц продукции; в следующем цикле, работая на более производительных механизмах Y, те же рабочие за то же время будут производить 100 единиц. При этом мы ничуть не погрешим против производственной обыденности, если предположим, что новые механизмы не потребуют ни более высокой квалификации, ни увеличения тяжести или интенсивности труда. Словом, работа на них не повлечет за собой увеличения трудовых затрат. Предположим, что такие же изменения происходят на всех аналогичных производствах, в результате чего их индивидуальная стоимость остается равной общественной.
Спрашивается: что в нашем примере является источником роста? Если под фактическим содержанием производства понимать совокупность реальных физических процессов, т.е. выпуск конкретных потребительных стоимостей, то самый простой ответ сводится к тому, что приращение может быть обусловлено только усовершенствованными материалами, орудиями, более рациональной организацией производственного процесса и, разумеется, изменением содержания самого труда. Словом, 20 дополнительных единиц продукции могут появиться на свет только в результате сложного взаимодействия всех элементов производства.
Красноречивый пример приводит Тэйлор: «На заводах <…> возникла необходимость в том, чтобы, вместо допущения для каждого рабочего свободного выбора лопаты <…>, изготовить от 8 до 10 различных типов лопат, из которых каждый был бы приспособлен к работе с определенного рода материалом. Здесь имелось в виду не только дать возможность рабочим работать со средней нагрузкой на лопату в 21 фунт, но также и приспособить лопату к ряду иных требований, ставших совершенно очевидными при научном изучении этого вида труда. <…> Это дало возможность предоставить каждому рабочему лопату, которая вмещала бы нагрузку, весом в 21 фунт, для любого рода материала, с которым ему пришлось бы иметь дело: маленькую лопату для железной руды, например, и большую — для золы. <…> было выяснено, <…>, что он зачастую непосредственно переходил от работы с железной рудой, при нагрузке на лопату <…> 30 фунтов, к работе с углем, при нагрузке на ту же самую лопату менее 4 фунтов. В первом случае он был настолько перегружен, что для него было невозможно выполнить <…> дневную норму, а во втором случае он работал с такой <…> малой нагрузкой, что ему было, очевидно, невозможно достигнуть даже приближения к нормальной дневной производительности». Но если даже обыкновенная лопата оказывает влияние на такой примитивный процесс, что же говорить о более сложных видах деятельности.
Как только мы заговариваем о прибавочном продукте в том строгом значении, которое сообщает ему Маркс, исчезает все, кроме одного — прибавочного труда и прибавочного времени. Но здесь мы сталкиваемся с парадоксом: несмотря на неоспоримый факт появления 20 прибавочных единиц продукции, никакого прибавочного труда может вообще не быть. Ведь его появление обусловлено не одним стремлением капиталиста неограниченно расширить пределы рабочего дня. Продление рабочего дня, а следовательно, и общее увеличение товарной массы еще не гарантируют возрастания объема прибавочного продукта. С другой стороны, даже там, где не меняется ни продолжительность рабочего времени, ни содержание, ни интенсивность труда, масса последнего может возрасти. Более того, при сохранении характера труда прирост не исключен даже там, где сокращается рабочий день, а с ним и общий объем производимой товарной массы. Формулируя все это в более общем виде, можно сказать, что количество прибавочного труда непропорционально дополнительной товарной массе.
Объяснение этой кажущейся загадочности довольно простое: в действительности все зависит от того, как поведет себя где-то на стороне, т.е. на рынке, стоимость товаров и услуг, которые обеспечивают воспроизводство задействованной в нашем процессе рабочей силы. Если эта стоимость сократится, возрастет прибавочная стоимость и в нашем производстве, следовательно, возникнет и дополнительный прибавочный продукт. Если нет,— нет. Если, напротив, она возрастет, прибавочная стоимость, извлекаемая нашим предпринимателем, сократится, а то и вообще исчезнет. Словом, не исключено, что, несмотря на рост товарной массы, он окажется еще и в убытке.
Остановимся на первом варианте, и допустим, что стоимость воспроизводства способности к труду снижается. Это влечет за собой рост прибавочной стоимости и в нашем сегменте общественного производства.
Меж тем мы знаем, что источником последней не могут быть ни используемые материалы, ни орудия труда. Все это подкрепляется развитой цепью доказательств. Напомним. В четвертой главе «Капитала» раскрывается специфическая природа рабочей силы, потребительная стоимость которой заключается в ее способности создавать прибавочную стоимость. В пятой труд рассматривается как единство трех факторов: предмета труда, его средства и целесообразной человеческой деятельности; при этом только живая деятельность работника обнаруживает способность формировать субстанцию стоимости вообще. В следующей, шестой, главе, рассматривая органическое строение капитала, Маркс показывает, что только переменный капитал обусловливает ее возрастание. Впрочем, если быть точным, этот вывод обосновывается практически всем содержанием «Капитала». Таким образом, из трех составляющих: предмет труда, средство труда (в сумме образующих постоянный капитал) и целесообразная живая деятельность (переменный капитал) стоимость, а значит, и прибавочную стоимость образует лишь последняя.
Но ведь во всех других производствах, включая и те, на которых создаются средства воспроизводства рабочей силы, фигурирует тот же простой труд, который сам не может изменить свою собственную меру; а значит, при сохранении продолжительности рабочего дня его количество остается постоянным, независимо от того, как меняются материалы и орудия. Таким образом, возникает парадокс, при котором живой труд не может быть источником ни прибавочной стоимости, ни прибавочного продукта не только в масштабе отдельного предприятия, но и на уровне общественного производства в целом.
Между тем прирост продукции в ее натуральном выражении — налицо.

§ 33

Противоречие многогранно, и, разумеется, не исчерпывается сказанным. Обратимся еще к одной его стороне. Для этого поднимемся со ступени отдельно взятого производственного процесса или отдельно взятого предприятия на макроэкономический уровень всего общественного производства в целом. Повторимся, задача состоит в том, чтобы объяснить в конечном счете именно его рост; при этом динамика роста обязана превосходить динамику численности народонаселения. (Как простейший случай может браться стабильная численность последнего.)
Если простой труд низводится едва ли не до голой энергетики человеческого тела, а стоимость — это просто освобожденный от любых индивидуальных особенностей сгусток общечеловеческой энергии, то и количественные построения политической экономии в своем логическом пределе обязаны соответствовать тем законам, которым подчиняется расчет всех энергетических балансов. И не в последнюю очередь здесь приходится считаться с законами сохранения.
В самом деле. Физическая энергия не возникает из ничего. И если в первом производственном цикле фигурирует одно количество овеществленного труда, то встает вопрос, откуда во втором может возникнуть другое, большее? Или, иными словами, каким образом Х энергетических единиц превращаются в х+Dх (иными словами, приводят в движение массы, требующие затрат, равных х+Dх единиц)? Ведь общественное производство в этом случае оказывается энергетической машиной, которая работает в режиме perpetuum mobile, что противоречит основополагающим законам физики.
Это обстоятельство невозможно игнорировать.
Из складывающегося здесь затруднения есть два выхода.
Первый состоит в том, чтобы признать: общественное производство — это вовсе не замкнутая механическая система, всецело подчиненная второму началу термодинамики; оно и в самом деле функционирует в режиме вечного двигателя. Иными словами, существует не поддающаяся формализации составная часть единого трудового процесса, которая позволяет извлекать из (совокупного) субъекта труда значительно больше того, что разрешает его (совокупный) биоэнергетический потенциал. Однако этот путь опасен тем, что источником прибавочной стоимости оказывается уже не эксплуатация наемного труда, а именно это начало, а значит, и подлинным субъектом истории оказывается не пролетарий, но именно тот, чья деятельность воплощает его в наибольшей мере.
Второй путь — полностью элиминировать все неподдающееся рационализации и свести человеческий труд именно к той голой энергетике, которая остается за вычетом всех индивидуальных особенностей. Развитие общественного производства поэтому оказывается возможным только за счет привлечения каких-то дополнительных объемов биологической энергии, аккумулируемой организмом человека. Но вот здесь-то и проявляют себя императивы теоретической физики, категорически запрещающие возникновение их ниоткуда.
Вернемся на микроэкономический уровень. Возьмем, к примеру, неквалифицированное перемещение с одного места на другое каких-то масс вещества.
Мы в состоянии определить объем этой работы по известным каждому школьнику физическим формулам. Зная энергетический баланс человеческого организма и характеристики тех примитивных средств, которые могут быть применены здесь (катки, рычаги, блоки и др.), мы можем рассчитать, что на 100 единиц перемещаемого объема потребуется в первом производственном периоде 2 единицы «необходимого продукта», которые расходуются в процессе производства орудий, и 98 — на обеспечение воспроизводства рабочей силы. Отсюда суммарные энергетические затраты на производство необходимых приспособлений и воспроизводство энергетического баланса рабочей силы уравновесят те, которые требуются для перемещения наших объемов:
2с + 98v = 100 у.е.
Во втором производственном цикле, с изобретением какого-то нового механического устройства, тот же объем работ может быть выполнен с привлечением всего двух единиц рабочей силы, использующих новое приспособление. Поскольку результат нового процесса должен быть равен прежнему итогу, мы вправе записать:
хc + 2v = 100 у.е.
Остается определить величину х.
Как киловатт остается равным киловатту, независимо от того, в каком процессе он расходуется, единица простого труда в этих доведенных до абсолюта построениях остается равной единице вне зависимости от того, что именно выпускается данным производством. Поэтому должно быть принято, что 2 человека, обслуживающие вводимый во втором цикле механизм, расходуют в точности то же количество энергии, что и 2 человека, занятые в первом цикле при выполнении работы вручную. Поскольку 100 условных единиц объема могут быть перемещены на требуемое расстояние с общей затратой не менее 100 энергетических единиц, мы обязаны заключить, что вводимый во втором цикле механизм берет на себя выполнение не менее 98. Только в этом случае общий энергетический баланс сойдется и законы природы, обязательные не только для физики, но и для такой политической экономии, не будут нарушены.
Между тем вводимый во втором цикле более производительный механизм еще нужно произвести; то есть необходимо добыть руду, выплавить из нее известное количество металла, переработать его на металлообрабатывающих и машиностроительных заводах и так далее. И вот здесь важно понять: если именно и только простой труд, от которого осталась лишь механическая составляющая, служит единственным источником производственного роста, то суммарное количество живой энергии совокупного работника, расходуемой на изготовление этого механизма, не может быть меньше того ее объема, который во втором цикле развивается новым средством. Иначе говоря, 98v энергетических единиц, которые затрачиваются в первом производственном цикле, должны (как минимум) равняться 98с единицам второго цикла. В действительности же энергетический потенциал машины обязан быть даже меньше того энергетического эквивалента, который затрачивается в процессе ее собственного производства. Известно, что в реальных условиях КПД любого механизма не может быть равен единице, а значит, чем более развитой становится система применяемых средств механизации труда, тем большими становятся потери на своеобразный «обогрев атмосферы».
Таким образом, если человеческая деятельность и в самом деле может быть низведена до сопоставимого с физической работой простого труда, то никакое усовершенствование средств производства не может вести к сокращению общего количества трудозатрат, которое требуется для перемещения фиксированных физических масс. Фундаментальные законы физики не могут быть нарушены ни при каких обстоятельствах; выигрывая в силе, мы всегда проигрываем в работе. Поэтому если нет привлечения дополнительной рабочей силы, увеличения продолжительности рабочей смены, наконец, повышения интенсивности труда, то в любом последующем производственном цикле — независимо от состава применяемых средств производства — может быть перемещена на одно и то же расстояние только одна и та же масса. Логическим эквивалентом именно этого вывода является утверждение Маркса, что средство труда лишь переносит стоимость, но ни в коем случае не создает новую.
Легко понять, что такой вывод делает решительно невозможным никакой прогресс: ведь если общее количество живого труда с механизацией производства не сокращается, нет никакого смысла отказываться от чисто ручного труда. Если же с подобным прогрессом это количество еще и возрастает (в связи с необходимостью «обогрева атмосферы»), то тем более необходимо запретить любые попытки его механизации.
Все это хорошо согласуется с реальностями физического мира, но никак не укладывается в реалии экономики, поскольку незыблемым законом последней является то, что любое новое средство может быть введено в процесс производства только в том случае, если оно обеспечивает сокращение затрат живого труда. Меж тем, постоянный технический прогресс — налицо, а значит, налицо и все большая экономия затрат на получение постоянно возрастающего результата.
Поскольку введение новых средств производства экономически оправдано только там, где происходит экономия живого труда, мы обязаны заключить, что на самом деле полное его количество, которое фигурирует в условно втором производственном цикле, все-таки меньше исходных ста единиц. Скажем,
90c + 2v = 100 единиц «необходимого продукта».
Но 92 никак не может быть равно 100, поэтому мы обязаны заключить о том, что здесь принимаются в расчет не все факторы общественного производства. Или, что то же самое, источник прибавочной стоимости и прибавочного продукта не может быть сведен к простому труду наемного работника, из которого полностью элиминировано все, что отличает человека от животного или бездушного механизма.
Вывод гласит: именно то, что так и не поддается элиминации, в конечном счете и воплощается в искомом нами «х».
Полученный вывод влечет за собой целую цепь логических следствий.
Тот факт, что источником прибавочного продукта может быть только человеческое творчество, в конечном счете означает, что он не может создаваться исключительно в прибавочное время. В отличие от необходимого (если, разумеется, свести все содержание последнего к тому, что производилось в предыдущем производственном цикле), он создается на протяжении всего рабочего дня, поэтому видеть в нем результат лишь «прибавочного» труда, осуществляемого в «прибавочное» время, ни в коем случае нельзя.
Однако, несмотря на кажущееся противоречие Марксу, это нисколько не подрывает его заключение о бесчеловечности эксплуатации, более того, углубляет его. Существо прибавочного продукта, как мы уже видели, состоит прежде всего в его инновационной части, в своеобразной «дельте качества», в свою очередь, источником последней является, в частности и творческая составляющая труда наемного работника. Ведь сколь бы исполнительской и репродуктивной ни была его деятельность, элемент творчества всегда сохраняется в ней, и только этот элемент сохраняет его принадлежность к человеческому роду.
Таким образом, конечный вывод означает собой, что отчуждению подвергается не ограниченная часть произведенного наемным работником продукта, но все то, что продолжает отличать его от животного или живого придатка машины, и это отчуждение совершается на протяжении всего рабочего дня, месяца, жизни. Поэтому существо эксплуатации (рабовладельческой, феодальной, капиталистической… любой) оказывается куда более глубоким и драматичным, чем поверхностное представление о том, что эмансипация от всех средств производства вынуждает человека какую-то часть времени работать на их владельца.
Другими словами, в самом главном Маркс оказывается прав.

Выводы

Подведем итоги.
1. Действительный результат производства ни в коем случае не сводится к увеличению объема одноименных товаров. Количественные изменения, несомненно, имеют (и должны иметь) место, но все же главное здесь не «дельта количества», но «дельта качества».
2. «Дельта качества» не может возникнуть ни в процессе распределения, ни в обмене, ни, тем более, в потреблении. Породить ее способно только одно — производство. Она появляется здесь именно потому, что никакое производство вообще не начинается с простого приобретения на рынке всего необходимого. Строгий анализ полного его содержания обязан принимать в расчет без исключения все стадии «жизненного цикла» любого предприятия, любой продукции. Начиная с формулировки исходной идеи и кончая утилизацией всего произведенного.
3. Действительный субъект производства не сводится к сумме капиталиста и наемного работника. В пораженном всеобщим разделением труда обществе ни один из них сам по себе не в состоянии породить ничто новое. Между тем экономическое учение обязано объяснить прежде всего возникновение качественных изменений в производстве, поэтому в интегральном субъекте оно обязано видеть того, кто обеспечивает поступательное развитие.
4. Если видеть в прибавочном продукте «дельту качества» выпускаемого товара (лишь косвенно представимую в каких-то новых количественных пропорциях), то источником прибавочного продукта может быть только труд в целом, то есть нерасторжимое единство всех факторов: предмета труда, средства труда и целесообразной деятельности человека. Подчеркнем последнее: не наемного работника, но человека, ибо действительным субъектом труда в конечном счете выступает именно он.
5. В конечном счете поступательное качественное развитие общественного производства обусловлено тем, что человеческий труд содержит в себе творческое начало, и никакая редукция не в состоянии уничтожить его. Мы не знаем как оно «работает», логика его действия скрыта от нас, и не исключено, что разгадывать ее человеку предстоит еще не одно столетие. Но ясно одно — развитие обусловлено именно им.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия