Елизаров Е. Апология «Капитала». Политическая экономия творчества

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава IV. Металогика экономического учения

§ 16

Заключение о том, что прибавочный продукт существует не только в строгой форме дополнительного «количества», но и в виде своеобразной «дельты качества» потребительной стоимости растворяется в любой разновидности товара и в любой доле общей товарной массы, заставляет по-новому взглянуть на основные выводы Маркса.
Обратимся к ключевым звеньям его учения:
— прибавочная стоимость создается исключительно в процессе производства (причем производства, понятого в его «узком» значении, то есть в начальном звене общего политико-экономического цикла «производство — распределение — обмен — потребление»);
— прибавочная стоимость создается только за счет эксплуатации наемного труда капиталом (конкретно это положение раскрывается следующим образом: наемному работнику оплачивается исключительно стоимость его рабочей силы, между тем как общая стоимость, создаваемая в процессе труда, может — в принципе неограниченно — превышать первую).
Уже из этих двух положений следуют чрезвычайно важные, если не сказать революционные, результаты, составляющие сущностный элемент всего марксистского учения об обществе и судьбах исторического развития.
1. Прибавочная стоимость создается исключительно трудом эксплуатируемых масс. Но за прибавочной стоимостью в конечном счете стоит прибавочный продукт; первая лишь конкретно историческая форма второго и не более того. Между тем, как уже говорилось, ретроспективный взгляд на развитие человеческой цивилизации легко обнаружит, что практически все плоды прогресса являются ничем иным, как прибавочным продуктом. Ведь весь необходимый полностью исчезает в ходе воспроизводственных процессов, поэтому сохраниться в состоянии только то, что не может быть тотчас же потреблено. Словом, все то, что окружает нас,— это та или иная форма прибавочного продукта. Таким образом, вся создаваемая руками людей материальная цивилизация, на поверку оказывается созданной не обществом «вообще», но только эксплуатируемыми массами.
2. Весь прибавочный продукт полностью отчуждается от его непосредственных производителей. Это одно из важнейших положений марксистской теории, которое может рассматриваться как прямое следствие закона стоимости, согласно которому все товары продаются в строгом соответствии с нею. А значит, в известной мере и с какой-то справедливостью, ибо наемный работник получает полную стоимость воспроизводства его собственной способности к труду. Но, будучи точно таким же товаром, как и все остальное, рабочая сила, помимо стоимости, обладает еще и потребительной стоимостью. В свою очередь, последняя состоит в способности производить уже не подлежащий оплате по упомянутому закону дополнительный объем стоимости.
Отсюда вытекает, что эксплуатируемый капиталом труд оказывается вне созидаемой им же (и только им) цивилизации.
3. Таким образом, уже сама историческая справедливость диктует необходимость социальной революции, которая рано или поздно должна будет восстановить попранные права экспроприируемого большинства. В противном случае говорить о том, что исторический процесс подчиняется строгой закономерности, невозможно
Словом, учение о прибавочной стоимости в своем логическом развитии ведет к чрезвычайно важным следствиям не только абстрактного теоретического, но и практического характера.
Невозможность отделения химически чистой формы необходимого продукта от «прибавочной» составляющей нисколько не противоречит этим выводам. Ведь в конечном счете историческая несправедливость состоит совсем не в том, что от непосредственного производителя отчуждаются обезличенные объемы товарных масс, но в том, что он остается вне основных достижений культуры и прогресса. Поэтому необходимость возвращения того, что по праву принадлежит субъекту труда, никуда не исчезает. Вот только простым перераспределением общественных богатств, «экспроприацией экспроприаторов», это не достигается, ибо к культуре приобщаются совершенно иными средствами. Кстати, конспект действительного решения этой проблемы дается самим же Марксом в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» еще за двадцать с лишним лет до появления из печати его главного труда.
Однако справедливость требует заметить и другое. Первый том «Капитала» появился в 1867 году, на переломе эпох. Ко времени его публикации «дикий» период первоначального накопления уходит в прошлое, рождается трудовое законодательство и возникает известная ответственность капитала перед наемным работником; сокращается рабочий день, претерпевают заметные изменения условия труда. Наконец, растет материальное благосостояние рабочих, более того, они получают доступ к культурным ценностям своего времени. Сам же труд запечатлевает на своих страницах предшествующую эпоху. Кстати, не в последнюю очередь потому, что Маркс живописал отнюдь не политическую «злобу дня», но творил своеобразный суд в истории. Поэтому многое в содержании «Капитала» — и в особенности вывод об абсолютном обнищании пролетариата — было обречено на противоречие с сиюминутной политической данностью.
На первый взгляд, последняя и в самом деле давала основания тому, чтобы усомниться в справедливости нового экономического учения. Но примем во внимание то непреложное обстоятельство, что все изменения социального климата происходили отнюдь не сами по себе, но являли собой завоевания непримиримой и весьма обильной жертвами классовой борьбы. А это значит, что не последнюю роль в социальных переменах играли и выводы самого Маркса, ибо именно он уже долгие годы был одним из ее идейных вождей.
Любая социальная теория имеет одно парадоксальное свойство: ее выводы обладают способностью накладывать свой отпечаток на ход общественного развития. Ведь именно результаты анализа служат причиной корректирующих действий. Нередко случается так, что, став достоянием общественности, они вообще предотвращают какую-то тенденцию, поэтому реальный исход вступает в формальное противоречие с ними. Но это противоречие ни в коей мере не является их опровержением, скорее наоборот, подтверждает теорию. Несогласие с реальной действительностью, в которое и в самом деле вступали известные выводы Маркса, имело характер именно таких «опровержений».
Впрочем, будем справедливы: при известном несогласии со многими положениями экономического учения Маркса, перенесение вопроса из преимущественно количественного измерения в качественную плоскость не только укрепляет, но и делает почти осязаемой безусловную истинность основных выводов, которые вытекают из логических построений «Капитала». Чисто количественный анализ требует огромного напряжения абстрагирующей мысли, наполнение же его качественным содержанием делает основные выводы и более точными, и более доступными для понимания. Ведь главное состоит в отчуждении от непосредственного производителя не отвлеченных количеств, но прежде всего качественного содержания всей современной ему цивилизации; именно это выбрасывает пролетариат на обочину прогресса, именно это зовет его к борьбе. Словом, как бы ни относиться к Марксу, необходимость восстановления высшей исторической справедливости, радикальных реформ социального устройства никуда не исчезала даже с общим изменением социального климата и ростом материального благосостояния эксплуатируемых масс.
Итак, в отношении своего главного вывода теория Маркса оставалась справедливой даже с учетом перемен, происходивших в обществе. Но, разумеется, это не означало, что его вывод можно было абсолютизировать. Между тем многое в выдвигаемых против нее доводов порождалось именно тем, что она преподносилась как непререкаемая истина в последней инстанции. Ведь органическое неприятие его логики существовало по обе стороны идеологических баррикад, и если бы не поддерживаемая всей мощью государственных институтов вера в абсолютную непогрешимость каждой буквы учения, не было бы ни априорной готовности к восприятию всего, что способно его опорочить, ни стремительного забвения. О противоположном идеологическом лагере вообще умолчим.
Вследствие того, что прибавочный продукт существует не только в виде дополнительного объема товарной массы, но и (главным образом) в форме качественно новых характеристик производимых вещей, полное отчуждение его от непосредственного производителя при всем желании невозможно физически. Известные плоды цивилизации и прогресса обязаны доставаться и ему, в противном случае их существование вообще немыслимо. И все же в главном Маркс прав, ибо достаются они в значительно урезанном и выхолощенном виде.
Тем не менее концентрация анализа преимущественно на формализованном количественном аспекте производства прибавочной стоимости, давала известные основания для критики, ставила под сомнение строгость ключевых выводов его теории. Поэтому в обращении к теоретическому наследию одного из величайших мыслителей в истории человечества качественная составляющая интегрального общественного производства не может быть игнорирована.

§ 17

Нельзя сказать, что содержательная, качественная сторона совершенно упускается из внимания Маркса.
Согласно теоретическим выкладкам, остающаяся после возмещения материальных затрат часть вновь создаваемой наемными работниками стоимости превышает стоимость производства и воспроизводства их способности к труду. Но чисто арифметическая разность величин, исчисленная на любой момент исторического развития, не во всех случаях может рассматриваться как прибавочная стоимость. Уже хотя бы потому, что таковой она становится только в условиях капиталистической формации; феодальное общество не знает этого понятия, исчезает она и при социализме.
Прибавочную стоимость может образовывать только все возрастающая разность между вновь созданной стоимостью (остающейся за вычетом материальных затрат на предмет и средства труда) и стоимостью рабочей силы. Но если она может быть произведена только за пределами необходимого рабочего времени, эта часть существует только там, где происходит постоянное сокращение его доли в общем балансе рабочего дня. Другими словами, при прочих неизменных условиях прибавочная стоимость образуется там и только там, где происходит либо непрерывное увеличение общей продолжительности рабочего дня, либо столь же непрерывное повышение интенсивности труда, либо то и другое вместе. Стоит только этому процессу остановиться, стоит доле необходимого времени застыть,— и специфика капиталистического производства растворится; несмотря на все свои машины и фабрики, оно станет ничем не отличимым от феодального.
Собственно, именно об этом (пусть в неявной форме) и говорит «Капитал».
Между тем не составляет труда показать, что в действительности такой путь извлечения прибавочной стоимости является тупиковым, ведь и увеличение продолжительности рабочего дня, и повышение интенсивности труда, как уже было замечено, могут развиваться лишь до известной черты, а значит, только в ограниченном промежутке времени. Существуют естественные пределы, нарушение которых не только нежелательно, но и просто невозможно, ибо это влечет за собой вырождение совокупного работника, а с ним и неизбежное вырождение нации. Впрочем, еще задолго до самого Маркса древними рабовладельцами было усвоено, что такой путь перекрыт неодолимыми физиологическими запретами: ведь никакой, даже самый тренированный организм не в состоянии работать без перерыва двадцать четыре часа в сутки. Поэтому сверхкритическая нагрузка на работника не только не увеличивает доходность хозяйства, но, напротив, снижает ее. Между тем за их выводами стояли не только абстрактно теоретические размышления, но и накопленный долгой чередой поколений практический опыт. Надо думать, что в части выжимания лишних доходов не менее богатым был и опыт феодального общества.
Пусть «...при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня. Он узурпирует время, необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела. Он похищает время, которое необходимо рабочему для того, чтобы пользоваться свежим воздухом и солнечным светом. Он урезывает время на еду и по возможности включает его в самый процесс производства, так что пища дается рабочему как простому средству производства, подобно тому как паровому котлу дается уголь и машинам — сало или масло. <…> Интересует его единственно тот максимум рабочей силы, который можно привести в движение в течение рабочего дня». Но при безусловной справедливости этих пафосных слов, все же следует считаться и с природой, в том числе и с природой самого человека. Любое действие всегда встречает противодействие, и Тэйлор ничуть не преувеличивает, когда пишет: «В этом отношении можно непосредственно констатировать, что в девятнадцати из двадцати промышленных предприятий рабочие считают прямо противоречащим своим интересам проявлять для предпринимателей свою инициативу в полной мере, и, вместо того, чтобы работать изо всех сил и давать предпринимателю максимальное количество и наилучшее качество выработки, они сознательно работают так медленно, как только смеют, пытаясь в то же время внушить своим начальникам уверенность в том, что они работают достаточно быстро».
При безусловной справедливости сказанного Марксом, заключение о возможности неограниченного производства прибавочной стоимости за счет этого источника было бы безупречным только в том случае, если бы капиталистическое производство начиналось с нуля. На практике же значительная часть того ресурса, о котором он говорит, была уже давно задействована. К слову, сам Маркс, упоминая об издании первого рабочего статута (23?й год царствования Эдуарда III, 1349 г.), указывает, что законы подобного рода продолжают издаваться на протяжении целых столетий и после того, как исчезает повод для его принятия (чума). Об этом же со всей красноречивостью свидетельствуют и законы о нищих, которые принимались в Англии в XV—XVI вв. В результате так называемых огораживаний тысячи крестьян оставались без средств к существованию; им оставалось только одно — собирание милостыни, но это занятие без разрешения властей пресекалось самым жестоким образом. Начало преследованию положил статут 1495 г. короля Генриха VII Тюдора, развитый откровенно бесчеловечными законами от 1536 и 1547 гг. Этими законодательными актами вводились суровые наказания для лиц, обвиненных в бродяжничестве и собирании подаяний без разрешения светских властей. Задержанного били кнутом, клеймили и отправляли на каторжные работы. Если он совершал побег, приговор становился пожизненным. После третьего побега человек мог быть предан казни. В 1576 году был принят закон об организации работных домов для нищих. Разумеется, все эти установления не могли остановить пауперизацию нации, но вместе с тем, обеспечивая промышленников дешевой (и, самое главное, безропотной) рабочей силой, служили ускорению экономического развития будущей мировой державы. Парламентский «Акт о наказаниях бродяг и упорных нищих» от 1597 года дал окончательную формулировку закона против бродяжничества, который действовал в таком виде до 1813 года. Аналогичные законы принимались и в других странах Западной Европы, обеспечивая и им первоначальное накопление капитала, ускорение промышленного развития и вступление в борьбу за передел мира.
Однако времена меняются, меняются и нравы. С разложением старого строя формируются новые принципы социального общежития, и вот уже мысль о том, что обеспечение социально незащищенных — это не милость, и не подаяние сильных, но прямая обязанность государства, начинает внедряться в общественном сознании и постепенно завоевывать его. Под ее влиянием к концу XVII века государственные институты постепенно заменяют церковь в вопросах заботы о нуждающихся. Так, в нашей стране в 1715 г. открываются первые воспитательные дома для детей-подкидышей. При Екатерине II для открытого ею в 1764 году Воспитательного дома в Москве была уже разработана специальная воспитательная программа, впитавшая лучшие идеи Просвещения. В 1806 году появилось первое в России учебное заведение для детей-инвалидов — училище глухонемых. К началу ХХ века в Москве существовало 628 благотворительных заведений, из них 427 для взрослых, 201 для детей, в том числе богаделен, приютов 239. Возникают первые системы обеспечения старости; сначала они основываются на добровольных фондах взаимопомощи, которые организуются гильдиями и рабочими объединениями. К слову, впервые такая схема возникает в России: в XVIII веке здесь появляются эмеритальные кассы; сначала они существуют только при военном ведомстве, затем распространяются повсеместно. Прекрасным примером формирование негосударственной отраслевой системы пенсионного обеспечения может служить железнодорожное ведомство. Между тем Россия — отнюдь не исключение.
В XIX столетии начинают формироваться системы пенсионного обеспечения старости, которые организуются и регулируются государством. Первая из них возникает в 1889 году в Германии, ее основой продолжают оставаться обязательные страховые взносы, но теперь к ним добавляются обязательные отчисления работодателя.
Ко времени выхода первого тома «Капитала», предпринимателям пришлось столкнуться и с действием такого мощного фактора, как борьба рабочих за свои права, поэтому в действительности уже не могло быть и речи ни о сколько-нибудь существенном продлении рабочего дня, ни об увеличении интенсивности труда.
Правда, остается чисто экстенсивное расширение масштабов производства при абсолютной неизменности его структуры. Другими словами, механическое вовлечение все новых и новых средств в производство одного и того же продукта. Но такое возможно только при одном непременном условии — неограниченности людских и материальных ресурсов общества. Ведь рано или поздно экстенсивное расширение окажется способным поглотить собою все имеющиеся в его распоряжении резервы. Поэтому уже через несколько производственных циклов и таким образом понятое развитие будет вынуждено остановиться за их полным исчерпанием.
Однако именно ту форму извлечения прибавочной стоимости, которая реализуется в постоянном увеличении прибавочного рабочего времени, Маркс называет абсолютной.
Между тем магистральный путь развития должен быть принципиально иным, главенствующую роль должны играть не количественные, но качественные преобразования. Только они способны обеспечить непрерывное увеличение прибавочного продукта, а вместе с ним и прибавочной стоимости, на протяжении времени, ограниченного только одним — историческим сроком существования капиталистического способа производства.
Качественная составляющая этого процесса исследуется Марксом в анализе относительной прибавочной стоимости. «Прибавочную стоимость, производимую путем удлинения рабочего дня, я называю абсолютной прибавочной стоимостью. Напротив, ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня, я называю относительной прибавочной стоимостью», — пишет Маркс. Однако действительная иерархия логических доминант первого тома «Капитала» прослеживается уже в этой номенклатуре понятий. Если сопоставить категории «абсолютный» и «относительный» с понятиями «основной» и «вспомогательный», то именно «основной» будет соответствовать первая из приведенных. Считается, что в любой абстрактной теории абсолютное — это то, чему надлежит отдавать смысловое преимущество, что обязано находиться в самом центре анализа, вспомогательным же и второстепенным не возбраняется пренебречь. Ведь в конце концов никакая, даже самая строгая, теория не в состоянии учесть действительно все привходящие обстоятельства.
В двух словах существо относительной прибавочной стоимости можно изложить следующим образом:
— рабочее время складывается из необходимого (в течение которого производится необходимый продукт) и прибавочного (в течение которого производится прибавочный продукт);
— рост производительности труда ведет к сокращению общей продолжительности рабочего времени, требуемого для производства тех товаров и услуг, потребление которых обеспечивает нормальное воспроизводство рабочей силы;
— сохранение продолжительности рабочего дня при прежнем уровне потребления наемных работников означает увеличение продолжительности «прибавочного» времени, и, следовательно, возрастание объема прибавочной стоимости
Строгость этих построений, на первый взгляд, не вызывает никаких сомнений. Но заметим: первопричиной всему в этой логике становится ничто иное, как производительность общественного труда. «Под повышением производительной силы труда мы понимаем здесь всякое вообще изменение в процессе труда, сокращающее рабочее время, общественно необходимое для производства данного товара, так что меньшее количество труда приобретает способность произвести большее количество потребительной стоимости». «Необходим переворот в технических и общественных условиях процесса труда, а следовательно, и в самом способе производства, чтобы повысилась производительная сила труда, чтобы вследствие повышения производительной силы труда понизилась стоимость рабочей силы и таким образом сократилась часть рабочего дня, необходимая для воспроизводства этой стоимости».
Итак: источник того, что Маркс называет абсолютной прибавочной стоимостью, кроется в простом удлинении рабочего дня, однако действие этого фактора не простирается далее физиологических границ и пределов, определяемых принципами эволюционирующей морали; неограниченный же рост прибавочной стоимости может быть обеспечен только ростом производительности труда. Но если так, то первопричина всему должна лежать не в изменении параметров рабочего дня, а в действии тех факторов, которые порождают этот рост.
Осознание этого обстоятельства влечет за собой целую цепь логических следствий, актуальных не только для политической экономии марксизма, но и для исторического материализма. Это вытекает из следующего. Рост производительности не может происходить вне человеческой деятельности: здесь мы имеем качественное ее совершенствование, меж тем любое качественное развитие имеет внутренний механизм; внешнее начало может служить лишь «спусковым крючком», который включает их в действие. Сегодня это общефилософский постулат, который, кстати, в значительной мере благодаря Марксу же и утверждается в философии. Но если так, то неизбежны по меньшей мере два вопроса, один из которых касается природы этого механизма, второй — того, кто именно персонифицирует его действие, является субъектом деятельности, обеспечивающей «переворот в технических и общественных условиях процесса труда», а значит — в конечном счете и подлинным субъектом истории?

§ 18

Признать рост производительности общественного труда в качестве основного источника прибавочного продукта (а следовательно, и прибавочной стоимости) означает собой необходимость совершенно по-новому взглянуть на ту металогику «Капитала», основным результатом которой является вывод об исторической необходимости социалистической революции, главного вывода всего учения Маркса.
Начнем с того, что в рамках классического капиталистического производства собственная деятельность наемного работника не может обеспечить неограниченное увеличение своей производительности. Между тем, как уже говорилось, в контексте производства прибавочной стоимости (как впрочем, и прибавочного продукта) речь должна идти именно о неограниченном, более того, экспоненциальном росте.
На первый взгляд, это вступает в противоречие с очевидными фактами и даже элементарной логикой: ведь каждый работник по мере приращения мастерства совершенствует приемы и методы своего труда; в свою очередь, в условиях массового производства и развитого обмена все новое и совершенное обречено становиться общим достоянием совокупного исполнителя.
Однако действительность не всегда объяснима упрощенными представлениями о ней. Дело в том, что история развития докапиталистических общественно-экономических формаций вообще не знает массового обмена ни индивидуальным, ни групповым производственным опытом. Это объясняется тем, что в рамках патриархального хозяйства никакой обмен ремесленными приемами невозможен уже в силу практически полной его автаркичности и замкнутости. Но и с разложением патриархальной экономики мало что меняется, ибо все то в передовом опыте, что обеспечивает более высокие достижения, со временем становится тщательно оберегаемым от всех секретом; и чем дальше развивается производство, тем бдительней и строже становится охрана всего, что обеспечивает частную выгоду. Глубокой тайной становились даже научные открытия; так, например, известно, что долгое время методы решения математических уравнений передавались только в роду, чтобы не дать преимуществ конкурентам (которые, как и обладатели тайн, выполняли математические расчеты по заказам).
Но дело не только — и даже не столько — в человеческой психологии и преданности своему кошельку. Вспомним основные этапы единой эволюционной линии, которую прослеживает в своем исследовании сам Маркс: ремесленничество, мануфактура, машинное производство. Во всей этой цепи сравнительно свободен в совершенствовании приемов и методов своего труда только ремесленник, хотя известно, что уже издревле его деятельность начинает подвергаться все более и более строгой регламентации, которая регулировалась и юридическими, и даже сакральными установлениями.
Так, например, известно, что уже в древнем Египте при строительстве пользовались кирпичами постоянного, жестко регламентированного размера; при этом специальные чиновники занимались их контролем. Древние римляне применяли принципы стандартизации при строительстве водопроводов – трубы этих водопроводов были постоянного размера. В средние века с развитием ремесел методы стандартизации стали применяться все чаще и чаще. Так, были установлены единые размеры ширины тканей, единое количество нитей в ее основе, даже единые требования к сырью, используемому в ткацком производстве. «Еще более характерные примеры стандартизации в области вооружений мы встречаем в Венеции в XIV - XV веках нашей эры. Флот Венеции оснащался одинаковыми мачтами, парусами, веслами, рулями, что обеспечивало возможность их легкой взаимозаменяемости» .
Еще большие ограничения накладывает на работника мануфактурное разделение и кооперация, в результате которых за каждым исполнителем закреплялось выполнение лишь отдельной чрезвычайно минимизированной процедуры. Так, например, при изготовлении гвоздей производство, разбивающееся на цепь последовательных операций, поручается нескольким исполнителям, причем на долю каждого из них падает только одна операция: протяжка проволоки, резка, высадка головки, образование острия, отделка. Примеры, иллюстрирующие это положение, приводит и сам Маркс: «Другой род мануфактуры, ее законченная форма, производит продукты, которые проходят связные фазы развития, последовательный ряд процессов; такова, например, мануфактура иголок, в которой проволока проходит через руки 72 и даже 92 специфических частичных рабочих». Благодаря этому оказывается возможным изготовление сложнейших для того времени механизмов, узлы которых становятся взаимозаменяемыми. Так, например, в 1785 году (дата, с которой отсчитывается начало промышленной стандартизации) во Франции Лебланом была изготовлена партия ружейных замков, из которых каждый без пригонки входил в ружье.
Широкое развитие специализированных орудий труда и специализации рабочих в условиях мануфактуры влекут за собой с одной стороны предельное упрощение, с другой — жесткую стандартизацию алгоритма их действий. В отличие от ремесленного производства, мануфактура не терпит уникальности исполнителя: любой работник, независимо от его возраста, личного опыта, психофизиологических особенностей, должен быть заменим. Именно это, достигаемое жесткой стандартизацией, обстоятельство позволяет добиться наивысшей для своего времени производительности. Именно оно же подготавливает появление машинного производства, ибо внедрение в производственный процесс машины оказывается возможным только там, где в доведенных до предельного автоматизма действиях работника уже невозможно изменить ничего. Машинное же производство совершает настоящую революцию.
Напомним, что, по Марксу, основным отличием машины от всех искусственно создаваемых инструментов, является передача ей технологической функции, которую до нее выполнял только человек. Именно машина впервые берет на себя осуществление тонкой моторики его руки, тем самым не только многократно увеличивая ее производительность, но и освобождая (в исторической перспективе) человека для выполнения каких-то более сложных — творческих задач. Но все же первым итогом становления всеобщего машинного производства оказывается вовсе не освобождение, но, напротив, закабаление работника, ибо сам он,— и об этом тоже пишет Маркс,— постепенно становится простым придатком этого производственного монстра. «В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за движением орудия труда. В мануфактуре рабочие являются членами одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки».
Претерпевает изменения и внутренняя логика разделения труда. «В связи с машинным трудом изменилась и дифференциация рабочих. В мануфактуре рабочие отличались один от другого по изготовляемым каждым деталям, или по выполняемым каждым из них операциям. Машинное производство заложило новые основы дифференциации рабочих, которые стали теперь отличаться друг от друга по станкам, на которых они работали. В рабочей специальности металлиста появились более узкие специальности: токарь, строгальщик; позднее — револьверщик, фрезеровщик. <…> Специальности возникали и в других областях промышленного производства, применительно к рабочим машинам: ватерщик, прядильщик, шлифовщик и т.д.»
Между тем, работая на машине, человек оказывается в еще большей степени подчиненным диктату чуждой ему логики; пусть сложные станки и предъявляют свои, нередко более высокие, требования к умственному развитию работника, но возможность самостоятельного формирования способа своих действий сокращается на порядок.
Добавим к сказанному, что капиталистическое производство (во всяком случае, в генеральной перспективе) становится всеобщим машинным, и в этих условиях любое изменение операций, выполняемых совокупным наемным работником, становится невозможным не только физически. По вполне понятным причинам оно оказывается недопустимым и юридически: слишком уж серьезными могут быть последствия таких самостоятельно вносимых новаций.
В результате человек перестает быть суверенным субъектом трудового процесса; если раньше он еще и мог диктовать свою волю орудию, то теперь структура его действий определяется самой машиной, а значит и изменить что бы то ни было в них можно только переделав (или перенастроив) ее. Поэтому возможность любого преобразования отныне оказывается решительно вне его компетенции, его же источник — вне деятельности непосредственного производителя вообще. А следовательно, вне деятельности совокупного наемного работника оказывается и все то, что обеспечивает рост производительности общественного труда.

§ 19

Разумеется, все сказанное не опровергает основные выводы Маркса, но все же накладывает определенные ограничения на строго однозначное их прочтение, на их абсолютизацию. А кроме того, препятствует излишнему опрощению, если не сказать вульгаризации его учения.
Дело в том, что было бы неправомерно рассматривать «Капитал» в отрыве от других произведений немецкого философа. И в первую очередь в отрыве от упомянутых здесь «Экономическо-философских рукописей 1844 года». Между тем именно это произведение молодого Маркса заложило идейную основу всего того, что будет развиваться им в «Капитале». Это признают не только его последователи: «Итак, подводя итоги, следует сказать следующее: это правда, что Маркс и Энгельс изменили некоторые свои понятия и идеи. Маркс стал еще больше избегать употребления терминов, близких гегелевскому идеализму, его язык стал менее эмоционален и эсхатологичен, быть может, оттого, что в последние годы у него поубавилось энтузиазма, которым он кипел в 1844 г. Но, невзирая на некоторые перемены во взглядах, настроениях и языке, философское ядро идей молодого Маркса никогда не менялось. И поэтому невозможно анализировать и понимать его поздние идеи о сути социализма и его критику капитализма, иначе чем опираясь на его концепцию человека, развернутую в ранних произведениях». Именно эти «Рукописи» наметили пунктир решения коммунистической идеи. Решения, которое так и не было опровергнуто никем за более чем полуторавековую историю, в том числе и семь десятилетий идеологического противостояния самых могущественных политических систем.
Разделение труда, без всякого сомнения, играет прогрессивную роль в истории развития общественного производства и человеческой цивилизации в целом. Но того же нельзя сказать по отношению к отдельно взятому человеку, индивиду. Напротив, порождая узко специализированные виды деятельности, оно влечет за собой самые неблагоприятные последствия для него.
Первое и самое очевидное следствие состоит в отчуждении от человека предмета и результата его труда. Ни то, ни другое уже не связывается с его собственной самореализацией в этом мире. Предмет труда не является результатом его свободного выбора и целеполагания; он дается человеку извне, как в компьютер кем-то другим закладывается программа его действий. Средство очень скоро перестает изготавливаться самим субъектом и становится продуктом чужого труда, поэтому берется готовым так же со стороны. В сущности, и предмет, и средство его деятельности становятся ключевыми элементами окружающей внешней среды, к которым он обязан приспосабливаться как к каким-то чужим началам. Откуда-то со стороны же ему сообщается и способ его собственных действий, т.е. та последовательность технологических операций, которые ему предстоит выполнить в процессе достижения результата. Да и результат этой деятельности подлежит отчуждению уже хотя бы потому, что он большей частью представляет собой лишь промежуточное звено в единой цепи действий, предшествующих непосредственному потреблению. Но даже и там, где он способен удовлетворить определенную потребность, его все равно нужно менять на что-то другое, ибо запросы индивида не могут быть удовлетворены чем-то одним.
К тому же поступательная диверсификация общественного производства в целом ведет к тому, что и предмет, и продукт труда отдельно взятого индивида, занимают все меньшее и меньшее место в едином массиве интегрального макроэкономического результата. Поэтому «чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства; чем лучше оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий; чем культурнее созданная им вещь, тем более похож на варвара он сам; чем могущественнее труд, тем немощнее рабочий; чем замысловатее выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению и тем большему закабалению природой подвергается сам рабочий».
Между тем противопоставление человеку предмета и результата его деятельности возможно только потому, что отчуждению подвергается прежде всего сам труд. «Мог ли бы рабочий, противостоять продукту своей деятельности как чему-то чуждому, если бы он не отчуждался от себя в самом акте производства? Ведь продукт есть лишь итог деятельности, производства». Жизнь любого животного неотделима от его активности, собственно, деятельность — это и есть его главная жизненная потребность. У человека же труд становится не удовлетворением потребности в труде, а простым средством удовлетворения других потребностей. Сама жизнь человека начинает осознаваться им как нечто, протекающее вне пределов труда. Кроме того, как предмет и продукт труда принадлежат не ему, а кому-то другому, не ему, а кому-то другому принадлежит и его труд. Вследствие этого и сам человек в процессе труда уже не принадлежит себе.
Между тем именно деятельность во всех ее проявлениях составляет самое существо его родовой жизни, ведь именно ею создается все то, что отождествляется с человеческой цивилизацией; вот только теперь она становится «лишь средством для удовлетворения одной его потребности, потребности в сохранении физического существования». Поэтому ее отчуждение — это отчуждение всего того, что, собственно, и делает человека человеком.
Наконец, все это вызывает и отчуждение человека от человека. Словом, все, что расположено за пределами кожного покрова, становится угнетающей его силой, и даже духовное богатство человеческого рода — это такое же чужая  и внешняя стихия, как состав атмосферы и климат.
Мысли, высказанные Марксом, — это не абстрактные конструкции оторванной от всего реального схоластики; отчуждение человека входит в его кровь, составляет сердцевину всего мироощущения индивида. Человек не живет своим трудом — он трудится, для того чтобы жить; в этом мироощущении жизнь противопоставляется работе и начинается там, где кончаются ее пределы. Счастливые исключения, конечно же, имеют место но, во-первых, только как исключение, во-вторых, только в виде особого психологического феномена.
Но отчуждение не сводится к психологии; его результаты деформируют не только ее, и в действительности поражают даже те упомянутые исключения, когда не испытывающий нужды человек может целиком посвятить себя любимому делу. Вдумаемся: чем большего достигает цивилизация в целом, тем меньше может каждый человек в отдельности, и вот даже не замечаемый нами парадокс: сегодня уже никому не придет в голову отождествить себя со всем человеческим родом. Веками накапливавшиеся богатства общечеловеческого духа — искусства, ремесла, науки ощущаются индивидом как какая-то внешняя противостоящая ему стихия, как своеобразный эфир, который решительно невозможно вместить в себя. Обладай она сознанием, даже капля воды едва ли противопоставила бы себя океану,— индивид же на фоне этого необъятного макрокосма ощущает себя чем-то вроде бесконечно малой величины. Проще сказать, дробью, в знаменателе которой стоит все человечество в целом, начиная с тех, кто предшествовал строителям первых культур Месопотамии и Египта, а в знаменателе — единица, ограниченная его собственным кожным покровом.
Между тем даже в обыденном лексиконе понятие «человек» означает не только отдельно взятого индивида, но и нечто собирательное, род синонима всего человечества в целом. Так, говоря: «человек полетел в космос», мы имеем в виду не только Юрия Гагарина (хотя, конечно, и его тоже), и даже не советскую космонавтику в целом, но население нашей планеты, ибо в той или иной мере все оно оказалось причастным к этому великому достижению. Именно там, где для человека, кроме сравнительно узкой сферы его собственного труда, становятся невозможными все остальные виды деятельности, доступные роду, и обнаруживается абсолютная явь отчуждения. Ведь в этих условиях достаточно только поставить рядом отдельно взятого индивида и весь человеческий род, как сознание первого тут же обнаружит их совершенную несопоставимость; «общечеловеческое» вытеснено из его жизни, из его мироощущения и предстает как противостоящая ему и господствующая над ним сущность. Это и говорит о том, что полное содержание, которое образует собой смысловую ауру понятия «человек», существует вне индивида, полностью отчуждено от него. Более того, все создаваемые людьми материальные и духовные ценности, да и сами общественные отношения уходят из-под его контроля и начинают господствовать над ним: «...пока люди находятся в стихийно сложившемся обществе, пока, следовательно, существует разрыв между частным и общим интересом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не добровольно, а стихийно,— собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того, чтобы он господствовал над ней».
Это, мало кого заставляющее задуматься (если не сказать мало кому известное) положение представляет собой одно из величайших открытий в истории человеческой мысли. Нет ни одного более обильного своими последствиями феномена, недели этот фундаментальный факт. А между тем отчуждение проникает не только в психологию человека, но поражает все его материальные структуры. С углублением всеобщего разделения труда само тело индивида, его анатомия, ритмика его физиологических отправлений, биохимические и биофизические реакции начинают вырабатывать наиболее экономичную и эффективную форму исполнения ежедневно исполняемой функции, адаптироваться к ней как к некоему условию существования, как к ключевому фактору внешней среды. Сегодня это с особенной отчетливостью проступает в подготовке профессионального спортсмена. Но ведь то, что достигает зачастую гротесковых форм в спорте высших достижений, когда человек усилиями огромного коллектива специалистов превращается в машину для производства какого-то одного специфического движения, в менее явно выраженном виде присутствует в любой отрасли профессиональной деятельности. Массовое же машинное производство делает этот феномен всепроникающим.
Известно, что в расчет конструкции серийно выпускаемых машин принимаются лишь какие-то усредненные антропометрические данные, и теперь уже именно этим стандартным антропометрическим характеристикам должно подчиняться развитие самого работника. Поэтому с становлением всеобщего машинного производства сама природа человека начинает подвергаться деформации, вызванной уже не только приспособлением к технологической функции, но и к физическим параметрам машины.
Но и эта деформация не ограничивается одной лишь хозяйственной сферой, непосредственным взаимодействием работника с машиной. Массовое производство потребительных стоимостей, в свою очередь, накладывает печать на формирование человека и многих (если не большинства) его способностей. Машина не в состоянии учесть индивидуальные особенности каждого отдельного члена общества, поэтому и весь создаваемый с ее помощью искусственный вещный мир, призванный опосредовать как метаболизм индивида, так и те обменные процессы, которые делают его носителем всех общественно значимых ценностей, подчиняется жестким стандартам. А все эти стандарты так же способны учитывать лишь усредненные характеристики «среднестатистического» индивида. В результате типовые биохимические, антропометрические, эстетические, наконец, социально-знаковые (т.е. призванные демонстрировать принадлежность к тому или иному социальному слою) характеристики вещей, обусловливающих формирование каждой личности, становятся неодолимым препятствием на пути ее гармонического развития. Поточное производство в конечном счете оборачивается поточным производством и воспроизводством «типового» стандартизованного работника, а в конечном счете и столь же «типовой» стандартизированной личности.
Таким образом, феномен отчуждения обнаруживает себя фундаментальным началом, которое, деформируя развитие индивида, накладывает свою печать — без преувеличения — на всю историю человеческого рода.

§ 20

Феномен отчуждения часто представляется слишком сложным для понимания; но еще более затруднительным оказывается установить его практические следствия, то есть выявить то, что именно в человеке и его повседневности, является прямым результатом его действия. Словом, нет сомнений в том, что отчуждение в известной мере деформирует развитие каждой отдельно взятой личности, но нет ясного представления о том, каким человек мог бы (или должен будет) стать там, где действием каких-то гипотетических причин оно наконец будет преодолено.
Однако в действительности ответ прост: уродующее воздействие отчуждения человека состоит в том, что из деятельности индивида практически полностью выхолащивается творческое начало. Собственно, отчуждение и есть прежде всего вытеснение творчества, и уже только потом — всего остального.
Механизм вытеснения творческого содержания из человеческой деятельности может быть понят из следующего.
Разделение труда (имеется в виду, конечно же, не половозрастное распределение обязанностей, которое присуще и животным) закономерным образом ставит одного человека в прямую зависимость от другого. Но эта зависимость проявляется не только в том, что каждый из них для обеспечения своего существования начинает нуждаться в результатах деятельности своего визави. Гораздо более важным оказывается то обстоятельство, что здесь и предмет, и продукт, а следовательно, и само содержание деятельности индивида оказываются подчиненными запросам кого-то другого, то есть определяются уже не суверенным свободным выбором производителя, но совершенно неподконтрольной ему стихией — требованиями потребителя. При этом ясно, что в абсолютно симметричной позиции оказывается и последний, ибо, изготовляя продукт, нужный для первого, он становится в такой же степени зависимым от некоего анонимного начала, как и тот, кто вынужден подчиняться уже его запросам.
Чем более развитым и всеобъемлющим становится разделение труда, тем более узкой оказывается специализация индивида, в сущности, это разные стороны одной и той же медали. Тем более жесткой оказывается и зависимость каждого от всех тех, кто, в свою очередь, заинтересован в результатах его труда. Поэтому со временем любые преобразования, которые могут быть внесены в деятельность производителя, становятся производными главным образом (если не исключительно) от изменения состава интегрального запроса, исходящего от всей суммы потребителей. Проще говоря, производным от действия сугубо внешнего для субъекта труда фактора. Между тем творчество индивида проявляется в виде инноваций, позволяющих переструктурировать прежде всего его собственную деятельность и преобразовать собой именно ее результат — и уже только потом изменить деятельность других. Однако в условиях развивающегося разделения труда и поступательной диверсифицикации производства подобные инновации оказываются под фактическим запретом: на них накладывает строгие ограничения вся система связей, образующихся между зависимыми друг от друга производителями. Это и понятно: ведь произвольное изменение сложившихся алгоритмов труда может взломать эту систему, сделать невозможным все общежитие, стать угрозой жизнеобеспечения всей общины.
Стихийное наложение запретов на подобный взлом равносильно практически полному вытеснению творческого начала из деятельности индивида.
Разумеется, сказанное не означает, что любой субъект труда лишается всякой возможности совершенствования своей деятельности, но все же давление внешнего, чуждого ему начала, оказывается гораздо более могущественным, нежели игра его собственных творческих способностей. Равным образом это не означает и того, что с унификацией трудовых приемов и стандартизацией деятельности не остается никакого места для повышения собственного мастерства производителя. Ведь в массовом производстве повышение квалификации работника и проявление дарованных природой способностей реализуется отнюдь не в структурных преобразованиях навязываемых ему алгоритмов, а главным образом в том, что стандартизованные процедуры (при соблюдении самых строгих требований к качеству продукта) начинают выполняться с минимизацией всех (неоправданных какой-то чистой, идеальной технологией) затрат. В том числе и затрат рабочего времени. Словом, в массовом производстве талант наемного работника проявляется не в изменении эталонов конечного продукта, но в преодолении существующих норм на его изготовление; поэтому в условиях массового производства квалификация измеряется не способностью к выполнению сложных операций, но временем, которое требуется работнику.
Добавим к сказанному, что и состав операций, выполняемых человеком, и способ выстраивания его действий в едином пространственно-временном поле производственного процесса в значительной мере определяются характеристиками предмета труда и используемых орудий. Между тем и предмет, и орудия становятся результатом усилий целого множества других неизвестных производителей, то есть в свою очередь в готовом виде поставляются из какого-то анонимного внешнего источника. Следовательно, их основные характеристики в точно такой же мере становятся внешним фактором, к действию которого обязана адаптироваться вся жизнедеятельность работника. И это обстоятельство, в свою очередь, способствует ограничению свободы субъекта труда, вытеснению из его деятельности творческого содержания.
Однако, несмотря ни на что, человеческое творчество не пресекается, напротив, отчуждаемой вовне инженерной мысли сообщается какой-то дополнительный импульс, которое интенсифицирует развитие всей экономики. Результаты сменяющих друг друга инноваций не могут не бросаться в глаза; история демонстрирует непрерывную линию качественного совершенствования всех сторон общественной жизни и в первую очередь материального производства. Современная читателям (и критикам) «Капитала» индустрия практическим по всем своим составляющим разительно отличалась не только от феодального хозяйства, но и от того, что составляло жизнь предшествующего поколения: «Менее чем за сто лет своего классового господства буржуазия создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения вместе взятые». Между тем преобразования не обнаруживали никакой тенденции к замедлению; напротив, они набирали и набирали ход, и каждое новое десятилетие начинало вносить в общественную жизнь едва ли не больше перемен, чем любой из истекших веков. Вот здесь и возникает вопрос: если в совершенствовании экономики нет участия ее основного фигуранта — лишенного средств производства наемного работника, то кто же тогда субъект развивающегося по экспоненте творчества?
Принципиальный ответ дают все те же «Экономическо-философские рукописи 1844 года». «Если продукт труда мне чужд, если он противостоит мне в качестве чуждой силы, кому же в таком случае он принадлежит? Если моя собственная деятельность принадлежит не мне, а есть деятельность чуждая, вынужденная, кому же принадлежит она в таком случае? Некоторому иному, чем я, существу. <…> Чуждым существом, которому принадлежит труд и продукт труда, существом, на службе которого оказывается труд и для наслаждения которого создается продукт труда, таким существом может быть лишь сам человек. <…> Если продукт труда не принадлежит рабочему, если он противостоит ему как чуждая сила, то это возможно лишь в результате того, что продукт принадлежит другому человеку, не рабочему. Если деятельность рабочего для него самого является мукой, то кому-то другому она должна доставлять наслаждение и жизнерадостность. Не боги и не природа, а только сам человек может быть этой чуждой силой, властвующей над человеком».
Все то же самое может — и должно — быть сказано в отношении к творческой составляющей человеческой деятельности, ибо ее вытеснение из непосредственно исполнительских процессов обусловлено той же самой причиной — разделением труда. Более того, это вытеснение само становится в причинный ряд и обусловливает все аспекты отчуждения. Не требует доказательств, что никто, кроме самого человека, не может быть субъектом инноваций. Но, как господин чужого труда выделяется из общего людского планктона и конституируется в качестве самостоятельной противостоящей ему силы, этот человек действием тех же механизмов противопоставляет себя претерпевшему отчуждение своей собственной природы непосредственному производителю всех материальных благ. Однако ничто из отчужденного человеком не может исчезнуть бесследно; в эфире социума действуют в сущности такие же законы сохранения, что и в материальной сфере, поэтому все теряющееся на одном полюсе общежития обязано без остатка осаждаться где-то на противоположном. Поэтому отчужденная власть над предметом труда и его продуктом находит свое воплощение в частной собственности; отчуждаемое право распоряжаться самим собой и своей деятельностью — материализуется в институтах государства и в чьей-то чужой организационной воле… отчуждаемое право «производить по меркам любого вида», «строить также и по законам красоты» — становится исключительной возможностью избранных.
Проще говоря, само творчество становится специализированной деятельностью, доступной лишь профессионалу; субъект творчества оказывается таким же, часто не менее узким, нежели квалифицированный рабочий, специалистом, как и все остальные. В редких случаях он оказывается пригодным к чему-то другому, что выходит за пределы его ремесла.
В этой связи представляется необходимым высказать следующее замечание. Бытует мнение, что обладающий специальной подготовкой работник творческих профессий образует собой квалификационную ступень, которая возвышается над высшими степенями подготовки простого рабочего. Так, инженер занимает следующую иерархическую ступень за рабочим, кандидат наук возвышается над рядовым инженером и так далее по восходящей. Однако, каким бы парадоксом это ни казалось, в подавляющем большинстве это просто люди разных профессий, требующих совершенно иного состава знаний, иных умений и навыков, что же касается квалификационного уровня, то никакого превосходства одних над другими нет. Это видно уже хотя бы из того, что рабочий высшей квалификации (6 квалификационный разряд стандартной тарифной сетки) требует для своей подготовки столько же времени, сколько средний кандидат наук. Поэтому до известного уровня различия существуют только по «горизонтали», но никак не по «вертикали».
В соответствии с основными выводами Маркса, чертой, разделившей общественные силы, оказывается частная собственность. Но те же выводы дают основание утверждать, что классовая дифференциация развертывается не только по линии отношения к средствам производства. Становление специфической функции управления, формирование особой организационной деятельности является оборотной стороной все тех же процессов непрерывного социального строительства. Выделение становящейся доступной лишь немногим творческой деятельности обнаруживает собой еще одну самостоятельную грань этого единого многомерного потока, начало которому полагает всеобщее разделение труда и вытеснение творческого начала из деятельности индивида.

§ 21

Об ограничении права на организационную управленческую деятельность и творчество говорит еще Аристотель, чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к его учению о природе человека и государства.
«Государство,— утверждает он,— создается не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо». Другими словами, оно создается для того, чтобы обеспечить благоденствие всех. Правда, под «всеми» понимаются здесь далеко не все, но лишь незначительная часть античной общины. «Демократию не следует определять, как это обычно делают некоторые в настоящее время, просто как такой вид государственного устройства, при котором верховная власть сосредоточена в руках народной массы… <…> скорее следует назвать демократическим строем такой, при котором верховная власть находится в руках свободнорожденных…». «Правильная» демократия не одним только афинским философом противопоставляется власти охлоса, охлократии. Что же касается тех, чью жизнь в первую очередь должно устроить государство, то ключевым, основополагающим признаком является вовсе не общность местожительства объединяемых им граждан. Его цель состоит не в предотвращении взаимных обид и даже не в обеспечении безопасности их совместного бытия,— государство «появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни… в целях совершенного и самодовлеющего существования».
Счастливая и прекрасная жизнь в аристотелевском идеале состоит, прежде всего (и исключительно), из прекрасных поступков, из способствующих прославлению родного города и его гражданина дел: «Вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг, на войну и мир, а вся деятельность человека направлена частью на необходимое и полезное, частью на прекрасное.» Поэтому «нужно, чтобы граждане имели возможность заниматься делами и вести войну, но, что еще предпочтительнее, наслаждаться миром и пользоваться досугом, совершать все необходимое и полезное, а еще более того — прекрасное».
Меж тем все прекрасное может вершиться только по велению души, и назначение свободного человека — ничто иное, как ее деятельность. При этом речь может идти только о душе возвышенной, благородной, не отягощенной стремлению ни к чему, что способно поработить ее. «Живое существо состоит прежде всего из души и тела; из них по своей природе одно — начало властвующее, другое — начало подчиненное. <…> Поэтому надлежит обратиться к рассмотрению такого человека, физическое и психическое начала которого находятся в наилучшем состоянии… <…> У людей же испорченных или расположенных к испорченности в силу их нездорового и противного природе состояния зачастую может показаться, что тело властвует над душой».
Свободное служение возвышенному и прекрасному должно вершиться на протяжении всей человеческой жизни, ибо ни за день, ни даже за краткое время никто не делается блаженным и счастливым. Производство же всего того, что служит потребностям тела,— так же на протяжении всей человеческой жизни — должно быть оставлено другим. Блаженное существование в правильно организованном государстве может быть обеспечено лишь при условии освобождения человека от всех забот о насущном: «для хорошего политического устройства граждане должны быть свободны от забот о делах первой необходимости». Поэтому ясно, что кто-то другой должен взять на себя труд обеспечения блаженной жизни назначенному к служению прекрасному гражданину.
Такое разделение обязанностей предопределено тем, что не каждый способен к «совершенному и самодовлеющему» существованию. Так, например, рабам не дано планировать и организовывать свою же собственную деятельность, все, что доступно им — это исполнять чужие начертания. Поэтому, как уже цитировалось выше, они вынуждены соединять свою жизнь с жизнью тех, кто способен взять на себя заботу разумного управления ими. Да и тот, кто законами самой природы назначен к господству, вынужден прибегать к помощи подвластных. Так что в соединении судеб тех и других мы видим скорее счастливый симбиоз, нежели род социального насилия: только благодаря ему спасаются от вырождения одни и получают возможность вершить прекрасные дела другие.
Словом, «счастливая и прекрасная жизнь» — это награда лишь тому, кто в своем нравственном развитии превосходит другого и в состоянии по справедливости ценить значение этого превосходства; труд же подвластного — не более чем необходимое условие или, вернее сказать, простое средство обеспечения блаженной жизни в идеально устроенном государстве.
Кстати, одним из первых, кто сформулировал подобные принципы взаимоотношения государства и того, кто обязан служить его гражданину, был Ксенофонт. Правда, его взгляд не может претендовать на законченное политическое учение, к тому же мысль (она изложена в небольшом сочинении «О доходах Афинского государства») не закончена. Тем не менее читается она вполне отчетливо: правильно устроенная гражданская община — это род коллективного рантье, который живет на доход от эксплуатируемых на серебряных рудниках рабов.
Повторим: «счастливая и прекрасная» жизнь свободнорожденного гражданина — это отнюдь не праздное времяпровождение, но длительный и напряженный труд исполненной благородством души. Отсюда, кстати, следует, что и предметы первой необходимости ограничиваются лишь кругом условий, делающих возможным созидание прекрасного и возвышенного; излишества и роскошь недостойны назначенного совсем к иной жизни гражданина; воздержанность и чувство меры во всем — вот действительный (и единственный) путь к совершенству.
Разумеется, блаженная и прекрасная жизнь — совсем не для рабов, поскольку уже сама их природа исключает возможность самодостаточного существования во имя чего-то возвышенного. Эти неразвитые люди попросту не способны пользоваться досугом, они нуждаются в постоянном руководстве тех, кто в состоянии взять на себя отеческую заботу о них; предоставленные же самим себе они обречены на полное вырождение и гибель. Поэтому властвование над ними — это вовсе не слепая эксплуатация несчастных невольников, как это может показаться при поверхностном взгляде на вещи, но разумное и спасительное для всех руководство во имя все того же прекрасного и счастливого, что надлежит породить суверенному городу.
Кстати, не способны к такой жизни и свободные ремесленники, ибо они умеют производить лишь предметы первой необходимости, другими словами, служить кому-то другому, и лишь в обмен на это услужение получают возможность собственного существования. Поэтому ни рабы, ни ремесленники не могут быть гражданами правильно устроенного города: «Ремесленники,— пишет Аристотель,— не принадлежат к гражданам, как и вообще всякий другой слой населения, деятельность которого направлена не на служение добродетели».
Посвященный прекрасному досуг — это удел одной элиты. Впрочем, и прекрасное, и низменное понимается античным сознанием весьма своеобразно, и современные представления не могут играть здесь арбитражную роль. Гражданин греческого полиса готов восхищаться (и восхищается) творениями Фидия и Поликлета, но если бы ему самому предложили стать Фидием или Поликлетом, он с отвращением отказался бы,— и все только потому что, подобно рабу, скульптор работает руками. Но как бы то ни было, все, что незапятнанно низменным, достойно «золотой середины» полиса; именно она — подлинное средоточие его добродетелей, и назначение государства состоит в том, чтобы предоставить все свои ресурсы в ее распоряжение.
Таким образом, правильно устроенное государство считается лишь с «подавляющим меньшинством» своего населения. Впрочем, в миросозерцании античного города демос никогда не включал в себя весь народ.
Конечно все это — род социальной утопии, к тому же классово ориентированной и (классово же) ограниченной. Здесь можно легко разглядеть и корни расистских воззрений, и основоположения фашистской теории, но ведь и то, и другое возникают отнюдь не на пустом месте, их источник лежит во все том же разделении труда и все в том же отчуждении творчества.

§ 22

Таким образом, не капитал замыкает деятельность экспроприированного человека рамками услужения тому, кто предназначен к «счастливой и блаженной жизни», и превращает его в простой придаток машины; все начинается задолго до его появления на авансцене экономической истории. Но именно капиталистическая формация доводит до предела отчуждение собственно человеческого от человека. Назначением работника продолжает оставаться экспоненциальное увеличение производства той «прибавочной» части общественного продукта, в которой и воплощается видимая часть социального «блаженства»,— но теперь он принуждается к этому не только властными институтами государства, но и всем экономическим укладом общества. Более того, могущественным инструментом этого принуждения оказывается даже культура социума, ибо отчуждая от него все прикосновенное к коллективному творчеству (а следовательно, и все запечатлеваемое в его результатах), окончательно восторжествовавший уклад эксплуататорского общества или то, что Маркс называет «способом производства», противопоставляет человеку и ее.
Стоимостное выражение прежде всего именно этой постоянно возрастающей «дельты качества» общественного продукта и предстает перед нами в виде прибавочной стоимости, и только во вторую очередь ее формирует стоимость возрастающих объемов товарной массы, производимой в прибавочное время. Мы вынуждены постоянно напоминать о том, что прибавочная стоимость не является чем-то самостоятельным, но представляет собой лишь форму прибавочного продукта. Исследование стоимости — это преимущественно количественный анализ, однако количественный анализ не может исчерпать предмет, ибо не менее существенное в нем — это содержание, или, говоря языком философии, качество. Блестящий знаток гегелевской системы, более того, полноправный соавтор диалектики, Маркс, разумеется, помнит о том, что количественная составляющая — это всего лишь один из аспектов того, что определяется в ней категорией «меры». Поэтому в действительности на всем протяжении его исследования речь идет именно о мере, о нерасторжимом единстве «качества» и «количества»: «Как потребительные стоимости товары различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости они могут иметь лишь количественные различия, следовательно не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости». Но акцентируется, к сожалению, лишь количественное измерение экономики. Все это ведет к тому, что качественная сторона общественного производства остается для читателя, ограничившего себя изучением лишь экономического учения и незнакомого с философией Маркса, в густой непроницаемой тени.
Первое, что скрывается в ней,— это подлинный производитель собственно прибавочного продукта. Только ли наемный работник является им или это понятие обнимает собой нечто большее?
Чтобы ответить, отвлечемся на минуту. Наполеон, вспоминая о египетском походе, писал: «Один мамлюк был сильнее одного француза; он был лучше натренирован и вооружен. Сто мамлюков могли биться со ста французами, имея шансы на успех. Но при столкновении двух отрядов, численность каждого из которых превышала 200 всадников, шансы находились на стороне французов».
Однако нередко европейская армия могла одерживать победы и в столкновении с противником, численность которого во много крат превосходила ее. Обратимся к известному примеру из истории египетского похода. В сражении при горе Табор двухтысячный отряд французской пехоты под началом одного из наполеоновских командиров в течение целого дня сдерживал яростные атаки 25000 кавалеристов паши Дамаска, которые к тому же были поддержаны десятью тысячами пехоты. При перекличке после сражения обнаружилось, что только два солдата погибли и около шестидесяти были ранены. Таким образом, превосходство дисциплинированной французской пехоты, построенной в каре перед неорганизованной массированной кавалерийской атакой, было продемонстрировано со всей убедительностью. И это при том, что по личной выучке кавалеристы всех армий мира всегда превосходили пехотинцев.
Организация,— вот ключевое слово, которое объясняет причины боевого превосходства французов. Привыкшие к строю, наполеоновские солдаты в бою действовали как единый отлаженный механизм, у противника же каждый бился в одиночку, не сообразуя свои действия ни с кем. Но даже подавляющая своей численностью сумма блестяще вышколенных одиночек не смогла преодолеть силу, порожденную организацией и дисциплиной.
В сущности, о том же, причем используя тот же образный строй, говорит и Маркс: «Подобно тому, как сила нападения эскадрона кавалерии или сила сопротивления полка пехоты существенно отличны от суммы тех сил нападения и сопротивления, которые способны развить отдельные кавалеристы и пехотинцы, точно так же и механическая сумма сил отдельных рабочих отлична от той общественной силы, которая развивается, когда много рук участвует одновременно в выполнении одной и той же нераздельной операции, когда, например, требуется поднять тяжесть, вертеть ворот, убрать с дороги препятствие. Во всех таких случаях результат комбинированного труда или вовсе не может быть достигнут единичными усилиями, или может быть осуществлен лишь в течение гораздо более продолжительного времени, или же лишь в карликовом масштабе. Здесь дело идет не только о повышении путем кооперации индивидуальной производительной силы, но и о создании новой производительной силы, которая по самой своей сущности есть массовая сила».
Однако мы не вправе утверждать, что более высокая производительность порождается сама по себе простым механическим накоплением числа участников трудового процесса, ибо в таком случае необходимо признать, что способность умножать ее, оптимизировать коллективные действия содержится уже в самой природе, в «биологии» индивида. Только в этом случае можно обойтись без вмешательства какого-то организующего начала и ожидать, что рациональное распределение и координация действий возникают сами собой, без участия чьей-то руководящей воли и сознания. Конечно, и живая природа знает инстинктивные формы организации совместных усилий, мы встречаем их повсеместно, где возникает стайная или стадная организация. Но здесь предметом анализа выступают не элементарные, руководимые врожденным инстинктом, процессы, а постоянно развивающееся производство, которое порождает тысячи и тысячи невиданных ранее все усложняющихся форм деятельности, каждая из которых требует точного согласования усилий большого числа участников. Между тем трудно предположить, что уже генотип человека может содержать информацию о том, что в виду кавалерийской атаки необходимо стремительно образовывать прямоугольник, один из углов которого обращен к неприятелю, чтобы, во-первых, рассечь его и уже тем нарушить управление, во-вторых, встретить ружейными залпами сразу двух фасов, а под артиллерийским огнем — рассыпать свой строй. Точно так же трудно предположить способность генотипа содержать в себе правила разделения и кооперации труда в условиях конвейерного производства. Все это принадлежит иной форме движения.
Капиталистическое производство немыслимо без постоянного совершенствования организации, ибо «начинается на деле с того момента,— утверждает Маркс,— когда один и тот же индивидуальный капитал занимает одновременно многих рабочих, следовательно, процесс труда расширяет свои размеры и доставляет продукт в большом количестве. Действие многих рабочих в одно и то же время, в одном и том же месте (или, если хотите, на одном и том же поле труда) для производства одного и того же вида товаров, под командой одного и того же капиталиста составляет исторически и логически исходный пункт капиталистического производства». «Владелец денег или товаров только тогда действительно превращается в капиталиста, когда минимальная сумма, авансируемая на производство, далеко превышает средневековый максимум. Здесь, как и в естествознании, подтверждается правильность того закона, открытого Гегелем в его «Науке Логики», что чисто количественные изменения на известной ступени переходят в качественные различия».
Но, коллективный труд сам по себе не способен отливаться в наиболее адаптированные к экономическим и технологическим обстоятельствам форму. Муравьи тоже несут свой груз общими усилиями, но отсутствие координации их действий влечет за собой прямо противоположное следствие — снижение фактической производительности по сравнению с арифметической суммой индивидуальных. Ведь если внимательно присмотреться к ним, легко обнаружить особей, которые развивают усилия, направленные в противоположную общей цели сторону.
Американский востоковед, Генри Харт в своей книге о Марко Поло, которая подытоживала результаты огромной работы, проделанной европейскими и американскими историками, пишет: «Мы гордимся огромными массами наших товаров и изделий, а на сборочные цехи наших крупнейших заводов мы смотрим как на чудо современной техники. А ведь применяемые на этих заводах методы были известны и венецианским arsenalotti. <…> В 1570 году, во время войны с турками, сто галер было построено и оснащено в течение ста дней. Нам известно, что французский король Генрих III, приехав летом 1574 года в Венецию, осматривал Арсенал. Ему показали галеру, у которой были установлены только киль да ребра. Затем король сел за двухчасовую торжественную трапезу. За эти два часа галера была полностью достроена, оснащена, вооружена и, в присутствии короля, спущена на воду».
Вот примеры, из другого времени. А.Смит пишет о мануфактуре, где «… сложный труд производства булавок разделен приблизительно на восемнадцать самостоятельных операций, которые в некоторых мануфактурах все выполняются различными рабочими, тогда как в других один и тот же рабочий нередко выполняет две или три операции. Мне пришлось видеть одну небольшую мануфактуру такого рода, где было занято только десять рабочих и где, следовательно, некоторые из них выполняли по две и по три различных операции. Хотя они были очень бедны и потому недостаточно снабжены необходимыми приспособлениями, они могли, работая с напряжением, выработать все вместе двенадцать с лишним фунтов булавок в день. А так как в фунте считается несколько больше 4 тыс. булавок средних размеров, то эти десять человек вырабатывали свыше 48 тыс. булавок в день. Следовательно, считая на человека одну десятую часть 48 тыс. булавок, можно считать, что один рабочий вырабатывал более 4 тыс. булавок в день. Но если бы все они работали в одиночку и независимо друг от друга и не были приучены к этой специальной работе, то, несомненно, ни один из них не смог бы сделать двадцати, а, может быть, даже и одной булавки в день. Одним словом, они, несомненно, не выработали бы 1/240, а может быть, и 1/4800 доли того, что в состоянии выработать теперь в результате надлежащего разделения и сочетания их различных операций». В январе 1914 года в Хайланд Парке близ Детройта была введена в эксплуатацию непрерывно движущаяся линия сборки ходовой части автомашин, что сделало возможным доставку на главный конвейер необходимых узлов и комплектующих в точно заданное время. Благодаря этому, там, где раньше на сборку одного шасси уходило двенадцать часов, теперь требовалось чуть более полутора (1 час 33 мин.). «Во время всего процесса каждый рабочий делал восемь различных движений рукой. Заготовщик предложил новый план, причем он разложил весь процесс на три действия, подогнал к станку салазки, поставил трех человек с каждой стороны и одного надсмотрщика на конце. Вместо того, чтобы производить все движения, каждый человек проделывал только треть таковых — столько, сколько можно было сделать, не двигаясь в стороны. Группа рабочих была сокращена с двадцати восьми до четырнадцати человек. Рекордная производительность двадцати восьми человек была — 175 штук в день. А теперь семь человек, в течение восьмичасового рабочего дня, выпускают 2600 штук».
Эти примеры можно множить и множить, и все они говорят об одном: подобные чудеса не совершаются сами по себе, но требуют огромных затрат напряженного управленческого труда. Понятно и то, что весь этот интеллектуальный труд исполняется отнюдь не рядовыми работниками,— способ разделения функций и координации действий больших масс исполнителей может быть внесен только извне, каким-то организующим всех началом. А это означает, что и капиталист вносит свой вклад в рост производительности труда, ведь часто именно ему принадлежит функция организации. Кстати, об этом пишет и сам Маркс: «С развитием кооперации многих наемных рабочих командование капитала становится необходимым для выполнения самого процесса труда, становится действительным условием производства. Команда капиталиста на поле производства делается теперь столь же необходимой, как команда генерала на поле сражения».
Впрочем, даже если дополнительный эффект и может быть порожден простым умножением участников трудового процесса, результат будет только разовым, однократным. Уже в следующем производственном цикле действие этого фактора будет исчерпано и объем производства стабилизируется. Предметом же политической экономии является неограниченно возрастающая производительность общественного труда, поэтому видеть здесь неиссякаемый источник прибавочной стоимости нельзя.
Подводя предварительный итог, можно утверждать: несправедливость общественного устройства состоит вовсе не в том, что предприниматель забирает в свою пользу не им созданную стоимость, а в том, что вместе со своей — причитающейся ему по праву — долей отчуждает все, что превышает критический для нормального воспроизводства совокупной рабочей силы уровень.

§ 23

Впрочем, весь ли прибавочный продукт отчуждается от своего непосредственного производителя?
Этот вопрос не возникает там, где анализ ограничивается лишь количественной стороной, вскрытие же качественной составляющей делает невозможным исчерпание предмета без того, чтобы ответить на него. Уже хотя бы потому, что, как мы видели выше, прибавочный продукт — это, большей частью, «дельта качества» необходимого и лишь во вторую очередь простое приращение однородной товарной массы.
Рассмотрим два сменяющих друг друга абстрактных производственных цикла, во втором из которых производительность труда возрастает на некоторую величину. Предположим, что в течение первого цикла производится совокупность продуктов АВС, составляющих собой круг потребления совокупного рабочего (в перерасчете на стоимость — стоимость рабочей силы), и некоторого продукта Х, расходуемого на воспроизводство потребленных средств производства и расширение масштабов последнего.
Повторим: производительность труда не возрастает сама по себе, ее повышение может быть только следствием совершенствования техники, технологии или организации труда и производства в целом. Таким образом, увеличение производительности общественного труда всегда сопряжено с изменением его внутреннего содержания. В силу действия всех обусловливающих факторов более производительный труд — это, как правило, иная структура движений исполнительных органов работника и, разумеется, иная информационная база, которой он обязан овладеть. Более производительное производство, как правило, приводит в действие большую массу овеществленного, прошлого, труда, поэтому (как правило же) возрастает степень концентрации внимания, уровень сосредоточенности исполнителя, повышается его ответственность, что в свою очередь изменяет требования к точности и выверенности его действий: «Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения». Все это находит свое выражение при разработке современных систем учета и измерения трудозатрат.
Словом, увеличение производительности труда может и не повлечь за собой изменение физических усилий, энергетики трудового процесса, но общая структура расходуемого и требующего восстановления потенциала совокупной рабочей силы не сводится только к ним. Существует интеллектуальная и психофизиологическая составляющие, содержание которых не может остаться неизменным при внедрении в производство более дорогостоящих материалов, более совершенной и прецизионной техники. Учтем также и то обстоятельство, что с развитием разделения и кооперации труда неуклонно возрастает нервная нагрузка, падающая на рабочего, которая связана с тем, что теперь он вынужден нести ответственность еще и за результаты труда (как уже полученные, так и будущие) всех тех, кто вместе с ним вовлечен в интегральный процесс. Любая неточность его действий влечет за собой либо необходимость дополнительных издержек по исправлению брака, либо необходимость внесения каких-то корректив в действия смежников, вынужденных исправлять его ошибки. Давление этого обстоятельства ведет к тому, что даже там, где нет более дорогостоящих материалов и машин, психическая нагрузка не остается неизменной, она всегда возрастает (во всяком случае там, где сложность труда переходит известный рубеж). Добавим, наконец, такой фактор, как условия труда на рабочем месте, которые могут меняться в широком интервале от нормального до экстремального уровней.
Проблема измерения труда встала в практическую плоскость в связи с поиском оптимальной организации его оплаты. Другими словами, поиском оптимальной организации воспроизводства разных категорий рабочей силы. Дело в том, что замечание Маркса о возможности измерять количество труда временем, справедливо только для таких видов труда, которые предварительно были уже приведены к какому-то общему знаменателю. Проще говоря, рабочим временем можно измерить труд только одинаково квалифицированных рабочих одной специальности, выполняющих одну и ту же работу. На практике же стоит задача совсем другого рода: как измерить количество труда рабочих разных квалификационных разрядов разных профессий, к тому же занятых в разных условиях производства. К сожалению, в этом случае объективных критериев количественных отличий не существует.
Сопоставление физической тяжести и интенсивности труда не вызывает больших трудностей. Совсем иначе обстоит дело с информационной составляющей, ибо доступными сегодня средствами измерения возможна только приблизительная количественная дифференциация информационных массивов, причем, как правило, только там, где информация представлена в одной и той же форме. В качестве примера можно указать, что один и тот же информационный массив, выполненный в разных программных пакетах (скажем, один и тот же текст, набранный в разных версиях даже одного текстового редактора, или один и тот же расчет, выполненный в разных версиях электронных таблиц) будет занимать разный объем. Отличающиеся же друг от друга массивы приведению к «единому знаменателю» практически не поддаются. Так, невозможно ранжировать конструкторский чертеж, спецификации и сметы к нему и пояснительную записку, т.е. документы, выполняемые специалистами вполне сопоставимой квалификации, но разных инженерных профессий; требуется сложная аналитическая работа, чтобы установить, сколько времени требуется на составление каждого из них. Все то же, пусть и в менее очевидной форме, касается и рабочих профессий.
Но этим аспектом дело тоже не кончается. Объем интеллектуальных, физических и нервно-психических затрат, вмещаемый единицей рабочего времени, всегда зависит не только от содержания труда, но и от сложного взаимодействия целого множества регистрируемых гигиенистами факторов производственной среды. Известно, что даже легкий физический труд, выполняемый в неблагоприятных техногенных или микроклиматических условиях, становится эквивалентным тяжелому, а нередко и особо тяжелому. Другими словами, общий объем физических и психофизиологических затрат, производимых в неблагоприятных условиях труда, всегда будет выше. Это означает, что в зависимости от конкретных условий производственной среды один и тот же объем работ должен выполняться разной численностью рабочих, или потребовать от одной и той же численности персонала существенно большего напряжения ресурсов.
Единой системы критериев и оценочных значений, которые могли бы использоваться для оценки отличающихся друг от друга работ, не существовало и не существует, несмотря на то, что в разработку оптимальных методик измерения трудозатрат вкладываются значительные средства. Анализ практики внедрения балльно-аналитических методов оценки (job evaluation), широко применявшихся за рубежом в прошлом столетии, показывает, что в зависимости от вида производств, традиций фирмы, национального законодательства и т.д. эти показатели могли значительно отличаться друг от друга. Существенно расходилось даже общее количество принимавшихся в расчет критериев. И все же вне зависимости от специфических особенностей производства сложился инвариант оценки, который включал в себя присутствующие на всех видах производств следующие показатели:
— профессиональная подготовка, профессиональный опыт, степень развития интеллекта работника, которые в целом характеризуют квалификационный уровень работ (рабочих мест);
— ответственность: за оборудование, материалы, технологический процесс, наконец, за собственную безопасность и безопасность других лиц;
— физические усилия, нервно-психическое напряжение, характеризующие напряженность труда;
— наконец, условия труда.
В качестве примера, косвенно характеризующего структуру интеллектуальных, физических, психо-физиологических и других затрат, можно привести одну из систем количественной оценки работ (оценка каждого фактора производится в баллах; различие оценок обусловлено разным уровнем затрат на работах, относимых к разным градационных группам).

* Примечание: при разработке Единых тарифно-квалификационных справочников в СССР в 90-х гг. прошлого века принимались другие коэффициенты, характеризовавшие сроки профессиональной подготовки рабочих: 1 разряд — 1,00; 2— 1,25; 3 —1,56; 4 — 1,95; 5 — 2,43; 6 — 3,10, что с учетом обязательного восьмилетнего образования дает интервал от 8 до 24 с лишним лет. Разные шкалы являются свидетельством того, что единого подхода к оценке квалификационного уровня работ (рабочих мест) не существовало. Нет ее и сегодня.
Здесь необходимо пояснить. Тарифно-квалификационные справочники — это важнейший элемент общегосударственной системы планирования развития трудовых ресурсов. Именно ими формулировались требования, которые предъявлялись разным по сложности видам труда во всех отраслях народного хозяйства, строилась единая их градация. Именно они долгое время служили и важнейшим элементом организации заработной платы в СССР. В создании этих справочников принимали участие огромные коллективы специалистов и их появление было одним из крупнейших завоеваний экономической мысли. К сожалению, с разрушением централизованной системы управления народным хозяйством работа над ними была прекращена, но и в настоящее время они продолжают оставаться настольными справочниками сотен тысяч управленцев (линейных руководителей, экономистов, кадровиков), и профсоюзных работников. Более того, продолжают оставаться арбитражными документами при судебном разрешении конфликтов.
Таким образом, в более производительном цикле меняется весь состав тех затрат организма, которые сопровождают и делают возможным трудовой процесс. Преобразуется не только его физическое содержание, но и биофизические, биохимические реакции организма самого работника. А если так, то нет никакой гарантии того, что нормальное протекание нового производственного цикла может быть обеспечено все той же совокупностью потребительных стоимостей (АВС). Ведь она гарантировала нормальное воспроизводство только той рабочей силы, которая была способна эффективно функционировать в старой структуре производства.
Вглядимся пристальней. Если рост производительности — это (по преимуществу) функция от изменения общего характера производительных сил социума, то процессы, которые коренным образом изменяют все содержание индивидуальной деятельности, не могут не менять и качественную определенность самой рабочей силы. Вспомним еще одно из основных положений экономики: рабочая сила — это способность рабочего к труду, иначе говоря, это совокупность отнюдь не абстрактных, но вполне определенных знаний, умений, навыков, дающих человеку возможность выполнять какой-то конкретный целевой процесс. Рабочая сила — это не просто мышечная масса и энергетический потенциал, но нечто, нуждающееся в специальной, иногда очень продолжительной и затратной (мы уже приводили данные, касающиеся сроков подготовки рабочих высшей квалификации) профессиональной подготовке. Совершенствование техники, технологии, организации труда и производства в целом означают собой необходимость существенного изменения состава знаний, формирования новых умений и навыков рабочего. Формирование же качественно обновленной «способности к труду» требует внесения определенных изменений в состав и структуру той массы товаров и услуг, которые обусловливают ее воспроизводство.
Все это становится тем более очевидным, если принять во внимание, что речь идет не о деятельности отдельно взятого индивида, но о некоем совокупном рабочем, понятие которого обнимает собой целое множество различных профессий; при этом одни из них возникают впервые, другие вообще отмирают. Так, например, появление персонального компьютера привело к исчезновению профессии машинистки, без которой еще совсем недавно не обходилось ни одно учреждение, ни одна заводская администрация. Словом, переходя от одного производственного цикла к другому, в содержании понятия «рабочая сила» мы должны видеть постоянно изменяющееся начало. А это значит, что и состав товарной массы, благоприятствующий нормальному ее воспроизводству, и, следовательно, стоимость последнего не могут оставаться неизменными.
Между тем не трудно разглядеть, что логические построения «Капитала» исходят из тождественности производимого в обоих циклах продукта. Но если предположить, что во втором производственном цикле производится какая-то другая совокупность потребительных стоимостей, скажем, АВЕ, то вывод о сокращении «необходимого» времени, то есть времени, затрачиваемого на производство товарной массы, обеспечивающей нормальное воспроизводство рабочей силы, лишится строгой логической основы.
Впрочем, это обстоятельство несправедливо вменять в вину Марксу. Наука — это не только форма теоретического отражения реальной действительности, но и форма известного ее упрощения. Было бы неправильным вменять в вину ученым то обстоятельство, что воды Баренцева моря замерзают при температуре ниже нуля, фактическая же скорость падения с высоты разных предметов может значительно отклоняться от g.
Кроме того, есть еще одно объективное обстоятельство. Общее понимание того, что любые инновации, вносимые в производственный процесс, всегда сопровождаются изменением сложности трудовых операций, уровня квалификационной подготовки, степени ответственности работника, наконец, условий его труда, а следовательно, преобразованием всей структуры физических и психофизиологических нагрузок, падающих на работника, придет много позднее. Принципы анализа и измерения тех составляющих, которые в сумме образуют «способность рабочего к труду» (и требуют разных затрат на свое воспроизводство), будут заложены только через десятилетия после выхода в свет первого тома «Капитала» в контексте формирования новых теорий измерения результатов труда, организации заработной платы и производительного использования вложенных ресурсов (Ш. Бедо, Ф. Тейлор, А. Файоль, Г. Форд, Г. Эмерсон, и др.). Кстати, не в последнюю очередь под влиянием борьбы рабочих за свои права, а значит — под давлением именно тех идей, которые вошли в сознание общества вместе с «Капиталом».
Но как бы то ни было с определенностью утверждать, что рабочее время, которое необходимо для производства новой совокупности товаров и услуг, должно только снижаться, невозможно. Конкретный состав потребительной стоимости, обеспечивающей воспроизводство интегрального работника, никак не связан с величиной стоимости, поэтому изменение первой может сопровождаться как увеличением, так и снижением второй. Последняя, впрочем, может остаться и неизменной. В «Капитале» же из трех этих возможностей остается только одна.

§ 24

И все же основания — как исторические, так и логические — именно для такого заключения существуют. Обратимся к их рассмотрению.
Поступательное сокращение необходимого времени в общей структуре рабочего дня эквивалентно заключению о снижении стоимости рабочей силы. Вспомним основные положения «Капитала» (мы приводим их не в той последовательности, в какой они появляются на его страницах, но так, чтобы они могли составить собой определенную логику).
1. Становление и развитие капиталистического производства исторически проходит по рельефно очерченному Марксом руслу: ремесленное производство — простая кооперация — мануфактура — фабрика. При этом нужно помнить, что если первые три ступени этого интегрального процесса характеризуются почти исключительно ручным трудом, то последняя — трудом машинным.
Уже мануфактура превращает былого мастера, способного к высококвалифицированному, сложному труду, в «частичного» работника, который, говоря словами Маркса, «теряет мало-помалу привычку, а вместе с тем и способность заниматься своим старым ремеслом в его полном объеме». «Из индивидуального продукта самостоятельного ремесленника, выполняющего многие операции, товар превращается в общественный продукт союза ремесленников, каждый из которых выполняет непрерывно лишь одну и ту же частичную операцию». А вместе с тем и сам работник превращается в бесконечно убывающую «дробь», о которой уже говорилось выше, где речь шла об отчуждении человека.
Внедрение машин приводит к качественному скачку в развитии всех форм труда. Машина отличается от простого орудия тем, что она берет на себя выполнение технологической функции, то есть то, что, собственно, и составляет содержание производственного процесса: «рабочая машина — это такой механизм, который, получив соответственное движение, совершает своими орудиями те самые операции, которые раньше совершал рабочий подобными же орудиями». То, что ранее выполняла искусная человеческая рука, и что требовало долгого времени профессионального обучения и тренировок, передается искусственно созданномк устройству, и на долю человека, говоря с некоторой долей преувеличения, остается только вовремя нажимать какие-то кнопки и рычаги. В результате положение, порождаемое мануфактурой, доводится до своего логического предела машинным производством.
2. Понятно, что развитие этого процесса сказывается на характере самого труда. Мы помним, что в исходном пункте труд, еще не оторвавшийся от ремесленного, представляет собой очень сложное образование, начало, сопоставимое едва ли не с деятельностью художника. Вспомним, ведь даже само понятие «шедевра», которое сегодня понимается как исключительное по своим достоинствам произведение, образцовое создание мастера, рождается отнюдь не в сфере искусства, но именно в ремесленнической среде. Это просто род экзаменационного задания, которое согласно цеховым обычаям средневековой Европы должен был выполнить подмастерье, чтобы доказать свое мастерство и быть принятым в члены цеха. В конечном же пункте своей эволюции производство перерождается до такой степени, что оказывается возможным привлечение к нему не прошедших профессиональной подготовки женщин и малолетних детей. Другими словами, труд последовательно становится все более простым, если не сказать примитивным, сам же человек из суверенного субъекта деятельности превращается в простой придаток узкоспециализированной машины. Крупная промышленность,— пишет Маркс,— «технически уничтожает мануфактурное разделение труда, пожизненно прикрепляющее к одной частичной операции всего человека, и в то же время капиталистическая форма крупной промышленности воспроизводит это разделение труда в еще более чудовищном виде <…> посредством превращения рабочего в наделенный сознанием придаток частичной машины».
Подводя предварительный итог этой тенденции, Маркс пишет: «…мы должны прежде всего констатировать тот очевидный факт, что рабочий, выполняющий всю жизнь одну и ту же простую операцию, превращает все свое тело в ее автоматически односторонний орган и потому употребляет на нее меньше времени, чем ремесленник, который совершает попеременно целый ряд операций. Но комбинированный совокупный рабочий, образующий живой механизм мануфактуры, состоит исключительно из таких односторонних частичных рабочих».
Дело доходит до того, что уже в середине XVIII века некоторые мануфактуры предпочитают употреблять полуидиотов для выполнения некоторых простых операций. Становление же всеобщего машинного производства только усугубляет положение. Способность капиталистического производства использовать труд людей с ограниченными возможностями блестяще иллюстрируется статистикой, которую приводит Форд: «Во время последнего статистического подсчета у нас работало 9563 человека, стоящих в физическом отношении ниже среднего уровня. Из них 123 были с изувеченной или ампутированной кистью или рукою. Один потерял обе руки, 4 были совершенно слепых, 207 почти слепых на один глаз, 37 глухонемых, 60 эпилептиков, 4 лишенных ступни или ноги. Остальные имели менее значительные повреждения».
Добавим, что при этом машина/ как уже говорилось выше, начинает определять не только структуру собственной деятельности работника (траекторию и темп движения исполнительных органов его тела), но и основные антропометрические характеристики его тела.
3. Сложный труд, по словам Маркса, представляет собой ничто иное, как «возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого».
Это очень важное положение; им утверждается, что сложный труд не отличается от простого в качественном отношении. А значит, все, что содержится в самом сложном труде, наличествует и в предельно простом. Смысл этого замечания станет ясным позднее.
4. Сложный труд в стандартную единицу времени производит большую стоимость, нежели та, которая производится простым трудом.
5. Стоимость рабочей силы, выполняющей сложные виды труда, выше стоимости рабочей силы, занятой простым трудом: «Труд, который имеет значение более высокого, более сложного труда по сравнению со средним общественным трудом, есть проявление такой рабочей силы, образование которой требует более высоких издержек, производство которой стоит большего рабочего времени и которая имеет поэтому более высокую стоимость, чем простая рабочая сила.
Легко видеть, что все эти конспективно очерченные положения, образуют между собой жесткую логическую связь. Они позволяют сделать вывод о том, что труд наемного работника по мере становления и развития машинного производства подвергается все большей и большей редукции, то есть все больше и больше низводится к элементарным операциям, на которые расчленяется сложный технологический процесс. (Но, забегая вперед, отметим тесно связанную с утверждением о качественной однородности простого и сложного труда истину: при всем этом никогда не переступается черта, за которой он перестает быть человеческим трудом.)
В свою очередь, редукция не может не повлечь за собой поступательное снижение стоимости рабочей силы, ибо теперь ее подготовка требует минимальных затрат на обучение. Как бы иллюстрируя мысль о затратах на подготовку рабочих кадров, Форд в своих воспоминаниях пишет: «Для обучения различного рода работам требуется следующая затрата времени: для 43 % общего числа работ достаточно одного дня, для 36 % от одного до восьми, 6 % от одной до двух недель, 14 % от месяца до года, 1 % от одного до шести лет. Последнего рода работа, как, например, изготовление инструментов и паяние требует и совершенно особого искусства». При этом речь идет об одном из самых сложных для того времени производств.
Заметим: сказанное позволяет говорить не только об относительном снижении стоимости рабочей силы, но (всецело подтверждая один из ключевых выводов Маркса) и об абсолютном.
Понятие редукции в отечественной экономической литературе (А. Богданов, А.А. Вейхер, А.Г. Веселов, Я.И. Гомберг, Е.И. Капустин, Ю.П. Кокин, К.И. Куровский, Н.А. Софинский, С.Г. Струмилин и др.) обычно раскрывается в контексте измерения интеллектуальных и психофизических затрат работников разных профессий, занятых на разных как по своему составу, так и по уровню ответственности работах. В англоязычной литературе та же проблема обозначается понятием «job evaluation». Это измерение вызвано необходимостью выработать некую шкалу затрат физической и нервно-психической энергии, расходуемой в ходе разных по содержанию, технической оснащенности, производственным условиям трудовых процессов. Все эти затраты должны приводиться к какому-то единому показателю, что, в свою очередь, дает возможность установить нормы оплаты труда работников разных профессий. В качестве этого единого показателя обычно принимается труд, который сопровождается минимальным уровнем физических, интеллектуальных и психофизиологических затрат. Именно поэтому здесь и говорится о редукции, то есть о сведении конкретного труда к подобному максимально простому «эталону». Такой подход дает возможность ранжировать все виды конкретного труда и расценивать их в долях того, который принимается в качестве базового уровня.
Существует множество разнообразных методик подобного измерения, которые отличаются в деталях, но сходятся в главном: они действительно позволяют выстроить некий единый ранжированный ряд работ. Но при всех достоинствах или недостатках подходов само измерение — это по преимуществу субъективное начало, которое никак не влияет на объективное содержание труда. Мы же говорим о несколько ином аспекте его редукции. Здесь фигурируют уже не отдельные категории работников, специализирующихся на тех или иных видах труда, но совокупная рабочая сила всего общественного производства в целом. Кроме того, на этом уровне обобщения мы сталкиваемся уже не с оценочным субъективным действием, но с чисто объективным процессом, который совершенно не зависит ни от воли, ни от сознания эксперта.
Впрочем, предваряя те выводы, которые нам еще придется получить, следует уточнить одно важное обстоятельство: редукции, о которой говорится здесь, подвергается лишь репродуктивный исполнительский труд, но не на труд «вообще». Труд «вообще» — это куда более сложное и глубокое начало, чем простое следование каким-то заранее заданным алгоритмам, и ниже, когда речь пойдет о творческой составляющей человеческой деятельности, станет вполне понятным смысл этих необходимых оговорок.
Итак, в силу приведенных выше положений постепенное вытеснение творческого начала из исполнительского труда влечет за собой объективное снижение стоимости рабочей силы. На первый взгляд, это должно служить причиной ее обнищанию, однако, в противоречие этому выводу, эмпирическим фактом оказывается обратное положение — повышение ее благосостояния. Другими словами, несмотря на объективное снижение способности производить более высокую стоимость, меновая стоимость рабочей силы на рынке труда неуклонно возрастает. А это значит, что предпринимателем отчуждается отнюдь не весь создаваемый ею прибавочный продукт.
Это обстоятельство ничуть не опровергает общую металогику «Капитала», в соответствии с которой развитие капиталистического производства ведет к необходимости восстановления исторической справедливости, другими словами, к социалистической революции. Ведь отчуждение — и результата труда, и самого человека — имеет место, более того, с развитием капиталистического производства только усугубляется. Но все же необходимо осознать, что и абсолютизировать промежуточные построения Маркса не следует, ибо ничто из остающегося у человека не обращается в нуль. Как бы далеко ни заходило разделение труда и развитие машинного производства, до конца вытеснить из человеческой жизни все человеческое принципиально невозможно. Но если что-то от духовности, от того творческого начала, которое, собственно, и делает субъект труда человеком, остается вопреки самой свирепой вивисекции, какая-то часть прибавочного продукта обязана оставаться в его распоряжении. Поэтому вывод Маркса справедлив только в виде указания на некий генеральный тренд истории общественного производства, но, разумеется, не как абсолютная истина в последней инстанции.
Впрочем, и сам Маркс в конечном счете говорит преимущественно от относительном обнищании пролетариата.

§ 25

Весь анализ капиталистического способа производства ведется Марксом в терминах стоимости. Мы же постоянно оглядываемся на качественную составляющую, на физическое содержание производственного процесса (феодального, капиталистического — любого), а именно: на производство осязаемых предметов потребления. Это совмещение двух самостоятельных измерений: стоимости (прибавочной стоимости) и потребительной стоимости позволяет обнаружить еще одну возможность неоднозначного прочтения, которое содержится в логических построениях «Капитала».
До некоторой степени категории «прибавочный продукт» и «прибавочная стоимость» эквивалентны. Однако полного совпадения здесь нет, и распространить все выводы, касающиеся прибавочного продукта, на прибавочную стоимость нельзя. Постоянный рост массы производимых товаров и услуг — это эмпирический факт, который не вызывает никакого сомнения. На первый взгляд, его непреложность позволяет утверждать, что и совокупная масса производимой стоимости, обязана только возрастать. Ведь прибавочная стоимость — это не что иное, как специфическая форма прибавочного продукта. Между тем вывод о неуклонной редукции исполнительского репродуктивного труда с необходимостью ведет к тому, что совокупная стоимость общественного производства в целом не может возрастать, она обязана только сокращаться.
Остановимся на этом.
Развитие общественного производства в схематичном плане — это непрерывная цепь последовательно сменяющих друг друга производственных циклов. Содержанием каждого из них, напомним, является воссоздание расходуемых средств производства (с), средств потребления, необходимых для поддержания способности человека к труду (v), и, наконец, производство прибавочной стоимости (m). При этом прибавочная стоимость, полученная в каждом условно предшествующем цикле, распадается на часть, которая в дальнейшем расходуется в процессе личного потребления собственника (m1), и капитализируемую часть, направляемую на расширение производства (m2). Предположив, что m2 распределяется на приобретение дополнительных средств производства и дополнительной рабочей силы примерно в такой же пропорции, что и начальное соотношение между c и v, мы получим, что структура каждого следующего производственного цикла будет складываться из увеличенного объема:
— средств производства (c+Dc),
— точно в такой же степени расширенного объема средств потребления (v+Dv)
— и соответственно им увеличенного объема прибавочной стоимости (m+Dm).
В свою очередь новый объем прибавочной стоимости (m+Dm) так же, как и после предшествующего производственного цикла, распадется на:
— часть, расходуемую в процессе личного потребления предпринимателя [(m+Dm)1],
— и часть, направляемую на расширение материального производства [(m+Dm)2].
И так далее.
Именно об этом и говорит Маркс. «Рассмотрим сначала этот процесс с точки зрения отдельного капиталиста. Пусть, например, прядильный фабрикант авансирует капитал в 10000 ф. ст., в том числе 4/5 в виде хлопка, машин и т. д. и 1/5 в виде заработной платы. Допустим, что ежегодно он производит 240000 ф. пряжи стоимостью в 12000 фунтов стерлингов. При норме прибавочной стоимости в 100% прибавочная стоимость заключена в прибавочном, или чистом продукте, составляющем 40000 ф. пряжи, или одну шестую валового продукта, стоимостью в 2000 ф. ст., которая будет реализована при продаже. Сумма стоимости в 2000 ф. ст. есть сумма стоимости в 2000 фунтов стерлингов. Ни по виду, ни по запаху этих денег нельзя узнать, что они — прибавочная стоимость. Тот факт, что данная стоимость является прибавочной стоимостью, указывает лишь, каким путем она попала в руки своего собственника, но нисколько не меняет природы стоимости или денег. Таким образом, прядильный фабрикант, чтобы превратить в капитал эту вновь поступившую к нему сумму в 2000 ф. ст., должен при прочих равных условиях авансировать 4/5 ее на закупку хлопка и т. д. и 1/5 на закупку новых рабочих-прядильщиков, причем последние найдут на рынке жизненные средства, стоимость которых он им авансировал. Тогда этот новый капитал в 2000 ф. ст. будет функционировать в прядильном деле и, со своей стороны, принесет прибавочную стоимость в 400 фунтов стерлингов». В условно схематичном виде это будет выглядеть следующим образом:
1: 8000 с + 2000 v + 2000 m
2: 9600 c + 2400 v + 2400 m
На первый взгляд, такая схема позволяет легко и естественно объяснить постоянное расширение физических масштабов производства и, что является более важным, все возрастающее извлечение прибавочной стоимости. Но вкратце очерченная логика справедлива только в том случае, если и живой труд наемного работника и все остальные элементы стоимости остаются равными самим себе. Другими словами, если в каждом последующем цикле в строго неизменном виде воспроизводится одно и то же. Между тем наличие качественной составляющей нового продукта меняет дело.
Значительно усложняет его и другой аспект, о котором уже говорилось. Предметы труда, средства производства и его результаты можно рассматривать как воплощенный в материале прошлый труд. Поэтому в конечном счете условием справедливости логических построений оказывается неизменный характер последнего, именно его постоянство оказывается ключом ко всему остальному. Но если труд перестает быть тождественным себе, если в каждом последующем цикле он подвергается все большей и большей редукции, в свою очередь, меняется все.
Но отвлечемся от «дельты качества» нового производственного цикла. Поступательное низведение совокупного труда к какому-то предельно простому исполнительскому репродуктивному процессу, понуждает нас ввести в знаменитую формулу
(c+v+m)
еще один коэффициент — коэффициент редукции, который в той или иной форме будет обнаруживать себя в каждом элементе капитала. Он должен означать норму постоянного снижения всех элементов стоимости, производимой совокупным работником в единицу времени. Другими словами, с учетом отчуждения творческого начала и низведения труда к предельно простому физическому движению исполнительных органов рабочего в следующем производственном цикле эта формула должна будет предстать как:
[(c—D'с) + (v—D'v) + (m—D'm)].
Рассмотрим ту же схему, в которой коэффициент редукции труда составит десять процентов. При тех же условиях, которые принимает Маркс, динамика производства будет выглядеть следующим образом:
1: 8000 с + 2000 v + 2000 m
2: (8000-80+1600 c) + (2000-20+400 v) + (2000-20+400 m) = 9520 с +2380 v + 2380 m
И так далее.
На первый взгляд, и в этой схеме не содержится ничего, опровергающего возможность неограниченного роста прибавочной стоимости, есть только загромождение излишней детализацией тех классических построений, что развиты в первом томе «Капитала». Но взглянем на нее под более приближенным к реальной действительности углом зрения.
Очерчиваемая ею тенденция к росту может реализоваться только в том случае, если не существует никаких препятствий для направления капитализируемой части прибавочной стоимости на постоянное расширение масштабов производства. Самое же главное требование состоит в том, что мы должны располагать ничем не ограниченными ресурсами рабочей силы. Именно это требование в неявной форме принимается Марксом: «Но чтобы заставить эти элементы фактически функционировать в качестве капитала, класс капиталистов нуждается в добавочном количестве труда. Если эксплуатация уже занятых рабочих не может быть увеличена экстенсивно или интенсивно, то должны быть применены добавочные рабочие силы. И об этом также позаботился самый механизм капиталистического производства: он воспроизводит рабочий класс как класс, зависящий от заработной платы, обычный уровень которой достаточен не только для его самосохранения, но и для его размножения. Эти добавочные рабочие силы различных возрастов ежегодно доставляются капиталу самим рабочим классом, так что остается только соединить их с добавочными средствами производства, уже заключающимися в продукте годового производства, и превращение прибавочной стоимости в капитал готово».
Здесь уместно задаться вопросом: где взять дополнительную рабочую силу? «Резервная армия труда», о которой также говорится в «Капитале»? «Рабочее население, производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах производит средства, которые делают его относительно избыточным населением <…> избыточное рабочее население есть необходимый продукт накопления, или развития богатства на капиталистической основе <…> Оно образует промышленную резервную армию, которой может располагать капитал и которая так же абсолютно принадлежит ему, как если бы он вырастил ее на свой собственный счет». Но она очень быстро будет исчерпана экстенсивным развитием экономики. За счет оттока из других отраслей материального производства? Но тогда мы получим сокращение производства в этих отраслях, и «минус», помноженный на «плюс» экстенсивно развивающейся отрасли, в перерасчете на материальное производство в целом в сумме дадут ноль.
Не будем забывать, что предметом политической экономии является не отдельное производство и даже не отдельная его отрасль, но все общественное производство в целом. Поэтому механизм постоянного увеличения его масштабов должен быть объяснен без привлечения дополнительной рабочей силы. Ведь в действительности ресурс дополнительного труда, который можно привлечь к расширению производства, далеко не безграничен в любом обществе, и если абстрагироваться от изменения суммарной численности населения, то можно принять его как неизменную величину, ибо рано или поздно все возможности увеличения продолжительности рабочего дня и интенсивности труда будут исчерпаны. Другими словами, в основе расширенного воспроизводства должны лежать факторы по преимуществу интенсивного развития. Это значит, что в логическом пределе не только разовое, но и постоянное расширение масштабов воспроизводства должно происходить при одной и той же численности наемных работников.
Стоит же только предположить, что этот источник роста общего количества живого труда, вовлекаемого в производство, исчерпан, как мы получим род шагреневой кожи, которой должна уподобиться экономика. Ведь в этом случае каждое изменение материальных и организационных условий производства, которое увеличивает производительность труда, но вместе с тем усиливает вытеснение из него любого творческого начала, будет влечь за собой снижение общего количества труда.
Как мы знаем, ни предмет производства, ни его средство не создают никакой стоимости; все, что они могут,— это только перенести свою стоимость на результат труда. Но если верно то, что единственным источником стоимости является живой труд наемного работника, мы обязаны заключить: в условиях перманентной редукции суммарный объем стоимости, производимой общественным производством в целом, может только сокращаться.
Таким образом, обнаруживается явное противоречие между стоимостным и предметным измерениями общественного производства; они оказываются неэквивалентными, более того — опровергающими друг друга. Между тем стоит допустить, что хотя бы часть выводов, справедливых для одного, неприменима для другого, как под сомнением оказывается вся теория стоимости.

§ 26

Отвергнуть редукцию труда не представляется возможным. Она действительно опирается на целый «Монблан фактов», имеющих к тому же более чем вековую традицию истолкования именно в том духе, который первоначально придал им сам Маркс. Марксизм же — это не только совокупность каких-то отвлеченных теоретических представлений, но и стойкая духовная традиция, десятилетиями определявшая идейные позиции миллионов и миллионов людей, готовых отстаивать их не только в аудиториях дискуссионных клубов. Поэтому если вдруг обнаружится, что политико-экономические уравнения «Капитала» допускают возможность какой-то другой интерпретации, нежели та, на которой воспитывались поколения борцов против эксплуатации человека человеком, новые выводы уже не будут марксизмом.
Но вот что необходимо заметить. Не «Капитал» составляет собой последнее основание, подлинный фундамент марксистского учения об исторических судьбах человеческой цивилизации. Не его логика предстает строгим обоснованием вывода о закономерности социалистической революции. В действительности существует куда более глубокое, нежели политико-экономическое, понимание и обоснование законов общественно-исторического развития.
Речь идет об уже упомянутой здесь теории отчуждения, существо которой сводится к тому, что с развитием общественного производства человек во все большей и большей степени перестает быть человеком, отчуждает от самого себя свою собственную сущность, свою собственную природу. Вследствие этого разделения он становится как бы «частью» человека. Уже никто оказывается не в состоянии вместить в себя все определения рода. «Человек-сапожник», «человек-портной», «человек-часовщик» — это уже не вполне человек, ибо никому из них недоступно то, на чем специализируются другие, и тем более недоступно общее достояние рода.
Заметим, что в Общероссийском классификаторе профессий рабочих, должностей служащих и тарифных разрядов (ОКПДТР), который является составной частью Единой системы классификации и кодирования информации (ЕСКК) Российской Федерации, приводится множество совсем уж экзотических для несведущего уха специальностей, представителям которых и портной, и сапожник, и часовщик могут показаться высокими профессионалами, впитавшими целые пласты ремесленной культуры. Например: «Аппаратчик-отливщик пленки бутафоль», «Балансировщик-заливщик абразивных кругов», Вальцовщик фибровых трубок», «Набивальщик наконечников на шнур», «Накалывальщик растительного войлока» и другие. Между тем этот классификатор подготовлен в рамках выполнения Государственной программы перехода Российской Федерации на принятую в международной практике систему учета и статистики в соответствии с требованиями развития рыночной экономики. Другими словами, отражает собой отнюдь не национальную экзотику, но мировую практику.
Именно там, где разделение труда доходит до своего предела, своего пика достигает и его дегуманизация, «расчеловечивание» индивида. Самая же вершина достигается в условиях капиталистического способа производства. Но именно потому, что дальнейшее восхождение по уже сложившейся траектории оказывается невозможным (ибо за этим пределом субъект истории вообще теряет способность к развитию), капиталистическое производство и предстает как переломный момент. Словом, само продолжение мировой истории оказывается возможным только в том случае, если в действие будут включаться какие-то новые механизмы общественного развития.
Таким образом, строго говоря, вовсе не отчуждение прибавочного продукта — отчуждение человеком своей собственной природы является подлинным обоснованием необходимости социалистической революции. В свою очередь, и действительное ее назначение состоит не столько в обобществлении средств производства, сколько в устранении уродующих человека последствий всеобщего разделения труда, в преодоление отчуждения. Обобществление — это только предпосылка такого преодоления и не более того. Кстати эта — самая глубокая (и, без преувеличения, самая красивая) — составляющая марксизма так до сих пор никем и не опровергнута.
Коммунистическое общество в представлении Маркса — это вовсе не идиллическое устройство, при котором каждому достается «по потребностям», но общество, в котором полностью исчезают уродующие последствия всеобщего разделения труда. В философском плане преодоление именно этого отчуждения и является подлинной целью истории, восстановлением высшей справедливости. Основное же обвинение, которое предъявляется без исключения всем классово антагонистическим формациям — и в особенности капитализму, состоит вовсе не в господстве частной собственности на средства производства и не в эксплуатации человека человеком, но в том, что частная собственность и эксплуатация препятствуют такому преодолению. Даже там, где предприниматель утрачивает свою первобытную дикость и превращается в филантропа и мецената.
Словом, политико-экономическая аргументация, свидетельствующая о том, что с становлением всеобщего машинного производства человеческий труд из некоего одухотворенного начала превращается в простое обслуживание работающей машины, ложится на канву, которая соткана Марксом задолго то того. Поэтому вывод о редукции исполнительского труда к простейшим его видам оказывается обоснованным не только политико-экономическим материалом, огромным массивом собранных им фактов, но и всей его философией. «Капитал» — это как бы попытка дополнительного, с одной стороны, несколько упрощенного, с другой — более формализованного доказательства тех выводов, которые вытекают из предельных философских абстракций, а именно — из теории отчуждения.
Но если так, то вывод о невозможности дальнейшего роста стоимости недопустимо игнорировать.

Выводы
Подведем итоги.
1. Генеральная тенденция развития общества сводится к тому, что совокупный наемный работник, пролетариат, остается вне создаваемой его трудом цивилизации. Вследствие этого все плоды последней достаются исключительно эксплуататорским классам. Отсюда необходимость социалистической революции рано или поздно становится императивом истории.
2. Вместе с тем анализ показывает, что поступательный рост производства прибавочной стоимости, не может быть обеспечен ни изменением продолжительности рабочего дня, ни повышением интенсивности труда, ни привлечением дополнительных контингентов рабочей силы. В его основе лежит ничто иное, как повышение производительности труда. В свою очередь, источником этого повышения может быть только творческая деятельность человека.
3. Между тем творческое начало вытесняется из процесса труда. Причина этому — порождаемое разделением труда всеобщее отчуждение, в результате которого:
— власть над предметом труда и его продуктом находит свое воплощение в частной собственности;
— право распоряжаться самим собой и своей деятельностью воплощается в противопоставляемой ему организационной управленческой деятельности и в институтах власти;
— право на творчество реализуется в специализированной деятельности тяготеющего к господствующим классам субъекта.
4. Порождаемый творческим содержанием деятельности прибавочный продукт не отчуждается полностью от наемного работника. Об этом свидетельствует рост его материального благосостояния, пусть и отстающий от общего увеличения объемов производства. В то же время труд, эволюционируя от ремесленного к машинному, подвергается последовательной редукции, в результате чего в единицу времени начинает производить все меньшую и меньшую стоимость.
Все это ставит под сомнение право пролетариата на революцию.
5. Если видеть в источнике стоимости исключительно труд эксплуатируемого работника, то вследствие всеобщей редукции ее суммарный объем может только сокращаться. Но органический порок общества, построенного на эксплуатации человека человеком, состоит не в том, что от производителя отчуждается продукт его труда, но в гораздо более фундаментальном следствии — дегуманизации последнего. В отчуждении всего человеческого от человека.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия