Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. Понятие исторического развития и универсальная история

1. Постановка проблемы и критика теории Риккерта как исходный момент исследования

Материальная философия истории ведет к синтезу культуры, который должен формировать настоящее и будущее из научно-исторического толкования прошлого Материальная философия достигает этого путем суверенного, свободного и индивидуального обобщения преднаходимых в некоторой заданной ситуации тенденций по масштабам, которые самопроизвольно и в каждый данный момент возникают из-отношения творящей жизни к научно постигаемым образам истории. Тем самым она создает в научно обусловленном сознании нечто такое, что инстинкт создавал постоянно, но с меньшей зоркостью и с большей долей случайности в выборе На место страстей и чувств философия ставит размышление и усмотрительность. Если же искать в этом синтезе объективную и внутренне побуждающую причину его свободно и суверенно дерзающего характера, то ею окажется вера в то, что в синтезе мы творчески включаем себя во внутреннюю движущую силу процесса становления самого предмета и тем самым достигается единство с внутренним законом становления. В этой вере выражен смысл совершающихся при этом психологических процессов глубочайшего вчувствования и именно благодаря этому вспыхнувшего творчества, выражено своеобразное интуитивное чувство очевидности На языке поэзии здесь речь идет о союзе гения и судьбы: что обещает первый, то осуществляется во второй. На языке религии или философии - о полагании себя в процессе становления божественного духа или о высвобождении свободы из внутренней и идеальной необходимости.
На обычном языке это не что иное, как понятие исторического развития. При этом следует строго отличать историческое развитие от развития природно-физического, биологического и психологического. Развитие физическое имеет дело с относительно прочными и сложными системами пространственно-телесных процессов; их уровень измеряется широтой распространения, прочностью и гармонией отношений. Развитие биологическое имеет дело с непрерывностью живых существ. Его уровень измеряется ценностью действий, направленных на сохранение жизни и вида. Развитие психологическое имеет дело с образованием связей явлений сознания,

194

группирующихся вокруг телесного Я вместе с подсознательными предпосылками, и его уровень измеряется тем, в какой мере эти явления сознания в животных и людях могут служить аппаратом и механизмом для более высоких духовных способностей. Историческое развитие имеет дело именно с процессами становления и развертывания этих более высоких
духовных способностей, основанных на всех указанных выше предпосылках и впервые вполне осуществляющихся только в людях; оно имеет дело со взаимодействием и непрерывным следованием индивидуальных смысловых целостностей, в которых проявляются эти способности. Оно измеряет эти образования при помощи чрезвычайно сложной системы масштабов или исторической системы ценностей, которые были описаны в предшествующей главе. Именно поэтому и логическая структура этих понятий развития различна, хотя, быть может, в идеале, в настоящее время пока полностью недостижимом, они и должны быть сведены к некоему общему окончательному понятию развития, которое в таком случае принадлежало бы к сфере высоко парящей над эмпирией метафизики. Во всяком случае физико-химическому мышлению свойственны формы простого рядообразования и осмысления причинных связей единичных процессов друг с другом, в то время как все дальнейшие ступени принуждены каждый раз все в большей и большей степени считаться с новым формированием и овладением этими рядообразованиями при помощи господствующих над Ними пластических, непрерывно действующих в них смысловых тенденций. В какой мере это имеет место в биологии и психологии - вызывает в настоящее время горячий спор, и здесь может быть пока оставлено без рассмотрения. В истории же это формирование - предпосылка всего ее существования, без которого она вообще была бы немыслима. Все, кто пытался возвысить историю в ранг естественной науки и превратить принятое в ней понятие развития в индуктивно получаемые рядообразования, сами всегда признавали в той или иной форме эту ее предпосылку или во всяком случае применяли ее на практике.
Понятие исторического развития находится прежде всего в самой тесной связи с учением о масштабе и с проблемой культурного синтеза современности. Оно связывает оба эти мыслительных комплекса с эмпирическим исследованием и ведет к универсальной истории, к расчлененному сообразно внутренним законам развития и полученному созерцанием единству исторического становления человечества в той степени,
в какой оно вообще поддается обозрению. Именно поэтому понятие развития стоит в центре всех философско-исторических размышлений. В нем смыкаются задачи эмпирической истории с задачами материальной философии истории. Как

195

объективный и обосновывающий момент это понятие в такой мере получает преимущество по сравнению с образованием масштаба и культурным синтезом современности, что эти последние часто кажутся просто и однозначно зависимыми от первого, причем сложное отношение их взаимодействия упускалось из виду или забывалось. В особенности упускают из виду это взаимодействие историки, склонные к универсальным историческим концепциям, выдвигая на первый план так глубоко и широко понимаемую идею развития, что при этом система ценностей как критерий развития и как предпосылка, без которой нельзя говорить вообще о развитии в историческом смысле, нередко рассматривается просто как абсолютная самоочевидность. Но это вовсе не так; наоборот, только и всегда в связи с системой ценностей и создается картина всемирной истории. Чисто созерцательной и передающей чисто объективно факты всемирной истории вообще быть не может. Всемирная история Ранке не составляет исключения из этого правила. При каждом отчетливом схватывании существа таких понятий (развития) на первый план сейчас же выступает как исходный пункт система ценностей, а с нею и современность. Лишь в целях более удобного изложения обе эти проблемы могут и должны трактоваться и исследоваться каждая в отдельности. При этом-то и может возникнуть видимость чисто объективной, полученной из созерцания универсальной истории, в то время как культурно-философский синтез кажется чем-то субъективным. В действительности оба эти понятия должны рассматриваться и мыслиться одновременно и наряду друг с другом, как вытекающие одно из другого и коренящиеся одно в другом.
Однако теперь же следует указать на важное различие в пределах самого понятия исторического развития. В самом деле, разница очевидна: исследуется ли или изображается развитие отдельной ограниченной целокупности исторических событий с точки зрения их исторического развития в плане эмпирического исследования или же речь идет об универсальной истории в философско-историческом смысле. Это различие текуче; между обоими видами построений возможны известные совпадения, в силу которых и там, и здесь оправдан термин <развитие>, и обе задачи часто и у историков, и у
философов переходят одна в другую. Но в общем, конечно, ясно, что отграниченные группы, которые у историков изображаются обычно со всеми перекрещиваниями, случайностями, отклонениями и чисто фактическими оборотами связей, конструируются иначе, чем большие, ориентирующиеся на
цели всего человечества или на культурный синтез современности концепции, какими они даются у философов и к каковым часто приближаются историки, когда ставят перед собой

196

задачу построения универсальной истории, даже если их универсально-исторические взгляды выражены всего лишь в афористической форме. Но это обстоятельство содержит в себе вопрос о взаимоотношении обоих понятий развития, частного и универсального. Вопрос о том, можно ли восходить от первого ко второму, или спускаться от второго к первому, чрезвычайно труден, и часто совершенно упускается из виду постановка проблемы, по поводу которой историк и философ обычно всегда расходятся во мнениях, даже тогда, когда они, казалось бы, должны были заключить личную унию. По существу это постоянно занимающий нас здесь вопрос об отношении эмпирической истории к философско-исторической идее, вопрос о возможности, исходя из первой, проникать во вторую. Вопрос поставлен здесь лишь в той форме, какую он должен получить на основе понятия развития. Мы таким образом стоим перед старым вопросом в его новом применении.
Решающее различие лежит теперь, однако, не в частном и универсальном как таковых, но в обусловленной этим изначальным различием разнице отношения их обоих в системе ценностей. В данном случае дело обстоит совершенно так же, как и при постановке проблемы во второй главе этой работы, когда речь шла о различии между имманентной оценкой и критикой индивидуально-смысловых целостностей и их одновременным соотнесением с универсальной и значимой системой ценностей. Историк-эмпирик в первую очередь имеет дело с фактическим смыслом и ценностью, которые сознательно или бессознательно присущи историческим образованиям, исходя из их собственных позиций, и которые образуют сложную и все время преобразующуюся движущую силу данной исторической целокупности. Историк-философ имеет дело с господствующей над ним самим долженствующей быть общезначимой системой ценностей, безразлично, признает ли он ее в абсолютной форме, т. е. в виде завершения бесконечного процесса, или в виде тысячелетнего царства, или же в форме относительной, т. е. в культурном синтезе современности. При этом он всегда принужден спускаться с этих высот в более глубокий слой фактической связи совершающегося, в которой, несмотря на все нарушения, преграды, случайности, несмотря на все зло и неразумие эмпирического процесса, выявляются его общие метафизические основные тенденции: поднимаясь из глубин этого слоя, они овладевают всем этим миром путаницы и случайностей. Но так как оба понятия развития совпадают в идее текучести и становления, равно как и в общей предпосылке осуществления смысла и тенденций, то различие между ними часто упускается из виду или отходит на задний план, а вместо этого на передний план выдвигаются другие проблемы развития, общие обеим сферам применения

197

этого понятия или кажущиеся таковыми. По этой же причине это различие весьма обще трактуется обычно с логической, гносеологической и метафизической точек зрения, и при этом преимущественное значение получают общие теоретические позиции различных школ, в то время как указанная выше более узкая проблема оказывается погребенной под их слоем. В результате, несмотря на тесную связь с проблемой ценности, главные формы понятия исторического развития, каким его выработали различные философские школы, совершенно не совпадают с описанными в предыдущей главе различными системами ценностей. При различных системах ценностей могут устанавливаться одинаковые понятия развития, и при разных понятиях развития - одинаковые системы ценностей. Своеобразие той или иной философской системы вообще лежит скорее в сфере логики, гносеологии и метафизики, чем в понятиях ценности, которые кажутся чем-то личным и случайным и поэтому не годятся для классификации систем. Именно якобы наиболее объективные системы - естественнонаучные - полагают это понятие ценности чем-то побочным и очевидным, да и все другие с большей охотой занимаются лежащими вне системы ценностей объективациями в форме общих картин развития, чем самими системами ценностей. Этим и объясняется то, что разница между обоими понятиями развития часто стирается, и создается впечатление, будто в историческом мышлении господствует единое в себе понятие развития, которое затем может подвергаться в общем и целом той или иной трактовке с позиций соответствующей философской школы.
Во всем этом, конечно, есть известная доля истины, и не напрасно великие систематики, Гегель и Конт, идут этим путем. Но последняя противоположность между эмпирической историей и философией истории остается при этом неуясненной или даже вообще патетически отрицается, продолжая мучить нас как жало после укуса пчелы. В особенности несовместима со всей защищаемой здесь нами точкой зрения была бы
теория, начинающая сразу с <всеобщего> и <целого>. Последняя требует резкого подчеркивания различия между понятиями частного и универсального развития. Ибо оно вообще не что иное, как различие между логикой эмпирической истории и материальной философией истории. Подчеркивание этого различия стоит, таким образом, полностью в связи с преследуемой нами до сих пор задачей: подняться от реализма эмпирической истории к философско-историческим понятиям и в той и в другой области есть нечто общее, в силу этого общего и возможен подъем из одной области в другую. Но главная задача заключается все же в том, чтобы схватить это общее сначала в области эмпирической истории и затем отсюда уже

198

развернуть его великое всеобщее значение как объективный фон наших самых широких и самых глубоких убеждений относительно ценностей. Подобная постановка проблемы должна служить нам поэтому руководящей нитью, поскольку и в данном случае наша задача заключается в том, чтобы изучить трактовку и решение этой проблемы, т. е. определения понятия исторического развития у философов и историков, ставивших себе задачу создания универсальной истории. Лишь такое изучение может дать нам полное представление о теоретическом и практическом значении проблемы. Оно является вместе с тем и чрезвычайно интересным освещением современного мышления с той стороны, на которую редко обращают внимание, потому что вся концепция истории философии и истории современного мышления обычно исходит из проблематики естествознания и соответствующей ему теории познания. Как было только что указано, понятие развития мощно раскрывается как средоточие всего современного историзма, поглощая почти целиком и проблему ценности, и самое эмпирию. Потом проблема все более и более расщепляется и сама собой приходит к той точке, которую мы здесь установили с самого начала как исходную и направляющую для освещения этого девственного леса современного мышления, а именно: к вопросу о том, как можно прийти от эмпирического применения специфически исторического, логически оправданного понятия развития к идее универсального исторического становления, в котором в то же время нормативно и объективно обосновывалось бы направление нашего собственного созидания?
Тот особый путь, которым мы следуем из этого исходного пункта пои разрешении нашей проблемы, мы начнем, как и до сих пор, с рассмотрения и критики учения Виндельбанда - Риккерта, особенностью которого как раз и является то, что оно впервые строго и последовательно установило этот путь. Оно и на этот раз может послужить нам хорошим введением в существо вопроса. С него начинали мы теорию конституирования исторического предмета, теорию, которая не только хорошо освещает эмпирическую логику исторической науки, но и связывает ее с общефилософскими проблемами. Этому учению, далее, мы следовали также при рассмотрении вопроса о масштабах оценок предмета, где оно также перебрасывало мост от имманентных индивидуальных ценностей ко всеобщим и современным, хотя, по нашему мнению, этот мост и должен был строиться иначе. Этому учению мы ставим теперь вопрос, что оно может дать для решения проблемы перехода
от частного развития к универсальному, или, выражаясь сначала более общо, какое значение вообще имеет в этом учении понятие развития. Ответ в первом случае будет еще ме-

199

нее удовлетворительным, чем во втором, но он дает нам возможность сосредоточить внимание на самой природе понятия в его общей форме и, исходя из нее, мы сможем перейти к его трактовке с точки зрения остальных школ и групп, для того чтобы в заключение снова поставить вопрос: как можно прийти от понятия развития эмпирической истории к понятию развития универсальной истории, которое может служить носителем и основой нашей современной работы в области культуры и быть вместе с тем ее предпосылкою?
Вопрос о понятии развития весьма многосложен, и, когда он предъявляется тому или другому философскому направлению, он затрагивает всю систему в целом. Поэтому и в данном случае приходится принимать во внимание всю теорию Риккерта во всей ее широте, так как каждый ее пункт взывает к необходимости строить концепцию понятия развития на гораздо более реальных, насыщенных действительностью и жизнью основаниях, и вследствие этого становится ясным само значение этого понятия. Другими словами, отправляясь от теории Риккерта - Виндельбанда, нужно идти дальше. Критические вопросы, которые при этом возникают, затрагивают вкратце следующие пункты.
Во-первых, следует рассмотреть внутреннее отношение логического субъекта, т. е. историка, к специфическим особенностям предмета, т. е. к исторической жизни. Конструирование Риккертом логики истории из ее логической задачи постижения индивидуального в противоположность логической задаче естественных наук - постижения всеобщих законов, ведет к тому, что различие между этими науками вытекает только из логического целеполагания или из произвола мыслящего и излагающего субъекта, выбирающего между логическими возможностями, но никоим образом не из самого предмета. Стремящаяся к познанию воля мыслителя хочет овладеть опытной действительностью и может достичь этого только при помощи абстракции, проведенной в том или в другом направлении. Теория Риккерта была бы близка к прагматизму, если бы решение и интерес не были связаны в ней с чисто логическими требованиями и возможностями, а не с утилитарными соображениями, как в последнем 1 Во всяком случае решающее значение сохраняет это привносимое извне логическое целеполагание, и самый предмет создается впервые именно им. Поскольку вопрос касается различия самих предметов, т. е. поскольку выступает <природа> как предмет общих понятий, и <культура> как предмет индивидуальных понятий, это их различие впервые создается только направленным в ту или другую сторону интересом к самой по себе единой и нераздельной действительности переживаний. Так как оба метода одновременно и один наряду с другим могут

200

быть применены к действительности в целом, то с одной точки зрения все, включая сюда и человеческое бытие, без остатка может трактоваться как природа, а с другой - все, вплоть до материальной обстановки истории рассматривается как культура или как ее предварительная ступень. Если при этом идиографический метод предпочтительнее применяется к человеческой истории, номотетический к природе, то это только, по мнению авторов этого учения, следствие того, что наш интерес в первой области больше направлен на индивидуальное, во второй - на общее. Ведь существуют такие описательные науки, как геология, астрономия, этнография, география, биология, антропология и социология, в которых оба эти интереса уравновешивают друг друга и поэтому применяются оба метода. Но всегда решающее значение имеет не предмет, а интерес, который выделяет предмет из континуума переживаемой действительности и открывает и формирует его при помощи связанного с этим интересом метода. На этом также основано и то, что Риккерт так настойчиво отвергает всякое выведение исторического метода из психологии и этой последней отводит только естественнонаучный метод. Предмет истории должен быть вычленен и создан из переживаемой действительности только и исключительно путем особой абстракции, но никоим образом не выведен из свойств и особенностей этой действительности, т. е. из созерцательно-психической реальности. Однако это насилие созидающего все субъекта в высшей степени чуждо каждому настоящему историку, который воспринимает свой предмет прежде всего как нечто специфическое и посредством созерцательного погружения в него приходит к познанию и логическим правилам прежде всего инстинктивно. Не может также успокоить его и уступка такого рода, что инстинктивно утверждаемый им особый характер его предмета в действительности не является чистой иллюзией, но лишь недоступен чисто предметному постижению и должен подвергнуться обработке со стороны исходящего только от логического субъекта учения о ценности. Это означает, что исторически значительные индивидуальные предметы конструируются именно в результате их соотнесения с некоей ценностью, реализованной в них и заранее представляющейся действующему субъекту; только таким образом эти факты впервые становятся для историка интересными, важными и предметно своеобразными. При этом субъект вменяет инстинктивно или сознательно ценности фактам, которые сами по себе могли бы подвергнуться и чисто естественнонаучной обработке, безразлично, идет ли речь о собственных чувствах некогда действовавшего субъекта и его тогдашних целеполаганиях или о нашей нынешней оценке прошлых стремлений и ценности их осуществлений. Благодаря

201

этому внутри индивидуализируемой области рассмотрения действительности культура или относимая к ценности действительность выделяется из общей сферы просто <особенного>, индивидуального, и, подобно тому, как в понятии природы различалось материальное и духовное бытие, так и здесь полагается различие между индифферентным в смысле ценности и относимым к культурным ценностям индивидуальным бытием. Таким образом, особый характер истории оказывается полностью восстановленным. Другими словами, подвижность и неистощимость Риккертовых различений создает разницу между природно-индивидуальным и культурно-индивидуальным, причем только последнее и составляет область истории. Такая характеристика ее предмета, однако, никогда не может удовлетворить историка. Он не сомневается в особенности предмета исторической жизни, и он протестует против подобных взглядов, когда говорит о свободе и спонтанности исторической жизни, о ее воспринимаемой и воспроизводимой внутренней сущности 2. Он не может согласиться с тем, что эта предпосылка возмещается у Риккерта сложной связью индивидуального с ценностью, и будет всегда указывать на то, что здесь - помимо парадоксальности подобного учения о ценности - и кроме этого, - обнаруживается большая непоследовательность, поскольку Риккерт распространяет понятие природы на всю действительность до человеческой истории включительно, а понятие культуры, основанное на связи индивидуального и ценности, - только на эту последнюю и ее возможные предварения и предпосылки, но никоим образом не на весь универсум. Природа и культура в действительности для него вовсе не параллельные ряды; последняя занимает особое положение и выделяется из параллелизма номотетического и идиографического способов рассмотрения только через привлечение учения о ценности. Этим Риккерт сам фактически признал своеобразие предмета истории. Но это признание слишком поверхностно и словно составлено из чисто субъктивных способов рассмотрения, точек зрения и оценок. У историка же есть безусловная потребность пустить гораздо глубже корни в свой специфический предмет, который представляет собой сохраненную воспоминанием и преданием, восполненную аналогиями из современности и критически проверенную, переливающуюся всеми цветами деятельность и внутреннюю жизнь человеческой души. Это вовсе не значит, что он должен при этом ориентироваться на психологию, так как из нее действительно нельзя вывести какую-либо историческую методологию, если только сама психология не ищет своей методологии в методологии истории. Наоборот, логические позиции сохраняют решающее значение. Но историк
как логический субъект не может быть по отношению к своему

202

предмету в такой мере чуждым и внешним, он должен быть внутренне связан с ним, и тот и другой должны взаимно обусловливаться и дополнять друг друга, что, впрочем, следует утверждать и относительно естественных наук. Смежные области являются не просто сферой смешения субъективных методов, но смешением предметов, вырастанием мира истории из его реально протекающих и по-иному фактически существующих условий в сфере природы. Историческая логика должна дать принципы отбора и построения исторической картины из вновь переживаемых и воспроизводимых субъективных состояний и жизненных условий людей прошлого. Пусть применяющиеся для этого средства и предпосылки и вполне соответствуют тем, на которые указывает Риккерт, - своеобразие предмета и его не исчерпывающееся учением о ценности реальное отличие от закономерного мира материи или просто всеобщей закономерности элементарных психических процессов должно получить признание. Основанный на принципе отбора синтез исторического познания и исторического изображения обусловлен бесконечно более сложным и совершенно иным материалом, чем естествознание, и гораздо правильнее за понятием <природа> оставить вместе с обычным словоупотреблением мир материальных и физических элементов, а понятие культуры и истории ограничить развитием человеческого духа и его ближайших предварений. В учении Риккерта скрывается еще слишком много от всемогущества кантианского понятия природы, наряду с которой индивидуализирующая наука о культуре поставлена как простая и в действительности поэтому невыполнимая параллельная форма истолкования. Конечно, как указано было уже в первой главе, это перенесение отличия в предмет само ведет прежде всего к метафизическим положениям, к принципиальным различениям в самой действительности переживаний, которые тесно и внутренне связаны с разнообразием познающих их логических субъектов, ибо между субъектом и предметом вообще в конечном счете должна существовать метафизическая связь. Но мы не будем входить здесь дальше в эти связанные с труднейшими проблемами вопросы. Уклонение в область этих вопросов было принципиально необходимо, ибо то понятие развития, которому посвящено данное исследование, со своей стороны также связано с внутренним своеобразием предмета истории, своеобразием, которое содержится и в воспринимающей субъективности, но не просто привносится
ею одной. Взаимное переплетение предмета и метода может лишь в том случае воздать должное методу, если и предмету, а здесь прежде всего внутренней подвижности исторической жизни, будет возвращено его полное право на абсолютную реальность 3.

203

Но прежде чем перейти к этому основному вопросу, следует вкратце коснуться второго пункта. Он заключается в проблеме отношения исторической жизни, текущей вперед в непрестанных и все время новых индивидуальных образованиях, к вырабатывающимся в ней самой общему смыслу и общей цели. Этот вопрос разбирался во второй главе. И в данном случае нельзя сказать, что Риккерт в полной мере воздал должное специфически историческому способу мышления. У Риккерта здесь действительно, как мы видели, зияет глубокая противоположность между фактически бывшими, действенными, каждый раз индивидуальными оценками или - как лучше было бы сказать вместе с Ранке - тенденциями и общезначимой, разумно необходимой и рациональной системой ценностей, которую, по его мнению, предназначена осуществить история и на которую он распространил кантовское идеальное царство нравственного разума и свободы. Противоречие всем очевидно, и проистекает оно непосредственно из основной идеи Риккертовой логики истории, из признания значения индивидуального, которое было неизвестно Канту и которое поэтому не могло вносить какого-либо нарушения в его взаимоотношения между естественно-научно понимаемым течением истории и действующим в нем постулатом абсолютной идеи, заключающейся в свободе и разуме, У Канта, а также у неокантианцев марбургской школы всеобщему рациональному закону природы соответствует такой же всеобщий и рациональный закон нравственности или свободы, и эти законы, принимая во внимание их абстрактную рациональность, могут быть соотносимы друг с другом. У Риккерта, наоборот, нарушение этой рациональной цели разума принципиально; и как раз потому, что вызывающая это нарушение идея индивидуального действительно соответствует настоящему историческому мышлению, связь индивидуального с рациональной целью разума, как некоей нормой всеобщего человеческого развития, вопреки этому утверждаемая Риккертом, становится недопустимой. Остается возможным только одно: и цель в свою очередь превратить в нечто индивидуальное и извлечь из этого те выводы, к которым мы пришли во второй главе. Так, например, поступает Ранке, который хочет, чтобы история <от исследования и рассмотрения единичного приходила своими собственными путями к общему воззрению на события и к познанию их объективно существующей связи>, Риккерт действует как раз наоборот: у него не целеполагание определяется индивидуально из исторического бытия, а отбор и представления о тенденциях прошлого объективируются измерением их разумно рациональными целями, благодаря чему, по его мнению, они только и становятся сопричастными научной объективности, а история тем



204

самым поднимается до уровня объективности и рациональной необходимости, свойственных естественным наукам. Эта удивительная и всегда вводящая в заблуждение читателя связь прошлых, действовавших, фактических тенденций и оценок, которые имеют абсолютно-индивидуальный характер, с общезначимой рациональной целью разума, служащей одновременно эвристическим принципом, масштабом и средством истолкования, целью, которая имеет такой же абсолютно общезначимый характер, воспринимается как нечто глубоко антиисторическое. Наиболее отрицательным моментом является лежащее здесь в качестве предпосылки понятие развития, которому также недостает обоснования в сущности жизни, и недостает по той же причине, какую мы должны были установить ранее, когда речь шла о предмете истории. Только в данном случае этот недостаток еще более ощутим. В самом
деле, для неокантианского учения Риккерта о ценности и его философии истории именно <развитие>, с одной стороны, есть предпринятое мыслящим и изображающим субъектом соотнесение процессов с тенденциями и оценками, фактически действующими в этих процессах, а с другой стороны, - соотнесение этих же процессов с общечеловеческими и рациональными ценностями, стоящими позади указанных выше тенденций и оценок. Развитие есть упорядочение, совершаемое излагающим исследователем, который воспроизводит факты и судит о них как если бы они служили осуществлению ценностей, сначала индивидуально-конкретных и исторических, а затем стоящих первыми общезначимых, общечеловеческих. Напротив, для историка развитие есть внутреннее движение самого предмета, в которое можно и должно погрузиться интуитивно и из которого - если перед нами стоит задача
представить себе наше собственное развитие и его будущее направление - в обобщении исторически- конкретно- индивидуальных черт и стремления к всеобщему должны быть созданы всякий раз новые и живые и поэтому индивидуальные дальнейшие исторические образования. И здесь также это перенесение развития в область предмета и взаимопроникновение индивидуально-творческого и объективно-должного в конечном счете требует метафизического истолкования.
Но тут мы подходил уже к третьему пункту, к тому самому, к которому были направлены уже делавшиеся ранее замечания и который в особенности важен при введении в занимающую нас здесь тему. Речь идет о сущности и значении самого понятия развития. И как раз в этом пункте логика истории у Риккерта оказывается особенно беспомощной перед требованиями подлинно исторического мышления. И это происходит по гораздо более глубоким причинам, чем те, которые указывались до сих пор, по причинам, которые лежат

205

во всей принципиальной позиции мышления Риккерта, в понимании им кантовского понятия опыта. Риккерт переносит вопрос Канта: <Как возможен предметный опыт?> из естествознания в историю. Конституирование предметности, т. е. замкнутых в себе и покоящихся объектов - в этом заключается его преимущественный интерес, и с присущей ему проницательностью и силой архитектоники он чрезвычайно поучительно вскрывает необходимые для этого логически субъективные элементы. Как Кант идет к предмету возможного опыта, так и Риккерт - к <ограничению индивидуальных образований>4 , как Кант, следуя атомистике, лишь затем вносит при помощи причинности и взаимодействия свои предметы в поток, движение и взаимные переходы их друг в друга, так и Риккерт, образовав при помощи понятия индивидуального и ценностной акцентировки неподвижные исторические предметы, лишь затем переносит их путем субъективного теоретического рассмотрения в сферу соотносительности и потока, в которых они - эти предметы - рассматриваются как осуществления ценностных целостностей. Вообще его интерес в первую очередь лежит, так сказать, в области статического и лишь во вторую очередь в области динамического 5. К этому присоединяется еще и то обстоятельство, что внешнее происхождение динамического отношения как деятельности отнесения, совершаемой логическим субъектом, у него подчеркнуто еще сильнее, чем статическая фиксация самого предмета. Таким образом, динамика события, в которой историк видит свою важнейшую внутреннюю и вырастающую из объекта проблему и на которой он доказывает свою своеобразную познавательную силу и искусство, необходимым образом отодвигается на второй план и сверх того еще и превращается в чистое понимание субъекта. И то и другое препятствует погружению и полной отдаче себя движению фактов и событий, где только и происходит переплетение предмета и логического субъекта и где именно это переплетение только и создает впервые подлинный объективный предмет, в который затем вдвигает себя исследовательское чутье и интуиция историка. От проницательности самого Риккерта не ускользнула, конечно, лежащая в этом пункте трудность. Но в силу своей принципиально антиметафизической точки зрения он создает все понятия из субъективных установок, способов рассмотрения, истолкований и оценок, совершаемых логическим субъектом по отношению к нерасчлененно- единой данности переживаемой действительности и фиксирует всякую объективность и научно оформленную действительность только в логическом и, пожалуй, также в практическом принуждении разума к созданию понятий. Поэтому разрешить эту трудность он может только при помощи искусственного приема, который позволяет

206

ему сначала формировать предметы, а затем уже связывать их друг с другом и устанавливать их влияние друг на друга в форме времени, т. е. в форме непрерывного и однозначного рядополагания элементов. Он знает или признает лишь кантовское математическое понятие времени, но не понятие исторического времени или конкретной длительности. Это связано с его принципиальной направленностью на чистую, аналогичную пространственным вещам предметность, и это обстоятельство приводит к абсолютной невозможности выработать подлинное понятие развития уже в эмпирическом исследовании. В соответствии с таким понятием предметности Риккерт может разлагать индивидуальные предметы на мельчайшие предметы или процессы и затем связывать их в причинные и временные ряды, далее, он может связывать между собою более значительные индивидуальные предметы на основе тех же правил, но всегда это - разложение процессов на стадии и обратное связывание этих стадий. Он и сам делает упрек себе, говоря, что его метод может как будто привести лишь к <готовым или неподвижным> объектам и что <если на их место ставится некоторый причинно обусловленный во времени процесс, возникают новые трудности>. Но для него это лишь расширение уже в существе своем решенной ограничением индивидуального предмета исторической задачи, некая новая, усложняющая исторический предмет и относящаяся к фиксации предмета задача, которая, с одной стороны, разлагает отдельный предмет на элементы, а с другой стороны, при постановке более широкой историко-философской проблемы дальше связывает предметы между собой, вплоть до масштабов истории всего человечества. <Историк должен также уметь, во-первых, так конструировать процессы и ряды изменений как необходимые единства, чтобы элементы их понятий соединялись в силу отнесения их к ценности, и, во-вторых, быть в состоянии не только отграничивать их из- вне, но и разлагать их внутри на ряд ступеней, т. е. должен представить обозримый ряд отдельных стадий, из которых исторический период составляется как из существенных звеньев>. Предпосылкой для этого являются тесно связанные между собой формы созерцания и понятия времени и причинности, которые позволяют проследить воспринимаемый как оценка развития, результат в следуемых друг за другом актах от начала и до конца, причем установление начала и конца зависит от позиции ставящего проблему историка. Итак, концепция исторически индивидуального содержания как цели, предносящейся соответствующему ряду событий, и <концепция всего процесса как если бы он двигался в определенном направлении и к определенному концу>! Риккерт думает удовлетворить вызываемые специфически историческим интересом

207

запросы тем, что, ссылаясь на Ранке, он предостерегает против низведения более ранних ступеней на степень простых средств для осуществления конечного результата и, наоборот, придает им собственное значение индивидуальной, самой по себе полноценной предметности 6. Но мысль Ранке в теоретико-познавательном отношении у Риккерта полностью выхолощена, лишена всякого понимания действительной динамики; от нее осталась, правда, подлинно историческая идея индивидуального и мысль Ранке о непосредственной связи всякого исторически индивидуального с Богом, несмотря на всевозможное включение индивидуального в ряды. Насколько
изменена здесь подлинная и полная речь Ранке, для которого истинную проблему составляет не предмет, как таковой, но ход и внутренняя связь событий! Его намерение в первую очередь состоит в том, чтобы <найти то звучание мировых событий, тот ход событий и развитий нашего поколения, который может рассматриваться как их своеобразное содержание, их воля и их сущность>. Он хочет связать нибуровское критическое установление фактов с гегелевской динамикой, освобожденной от всякой логической схоластики. Поток и неразрывная связь событий и есть так горячо им искомое <универсальное в истории>. <Историк не может его выдумывать для себя как философ (конечно, намек на Гегеля), но во время рассмотрения единичного перед ним предстанет ход мирового развития в целом>. <Может ли этот ход быть познанным? Конечно, раз существует некое объективное универсальное развитие, оно может стать предметом простого, направленного одновременно и на <целое>, и на всякое <единичное> созерцания>.
<По моему мнению, мы должны исходить из двух установок: из изучения действенных моментов происходящего и восприятия их всеобщей связи>7. Ясно, что эта всеобщая связь не есть ни расширение причинных рядов во времени, ни их истолкование в качестве ступеней в подготовке некоего конечного результата, но загадочная, не знающая никаких изолированных рядов и никаких изолированных результатов, растворяющая в себе всякую раздробленность и прерывистость цепи, динамика самой исторической жизни, жизнь <творения, каковое есть мы сами>, для постижения которой мы имеем поэтому познавательное средство, отсутствующее у нас по отношению ко всему тому, что не есть мы сами.
Противопоставление этих выражений Ранке и Риккерта действительно до последней степени заостряет проблему, о которой здесь идет речь. Для понятия развития эмпирической истории у Риккерта имеется только кантианское понятие причинности. Расширение последнего до понятия индивидуальной причинности не вносит изменений в существо дела и не

208

заслуживает здесь дальнейшего рассмотрения. Вследствие всего этого Риккерт не приходит ни к какой универсальной истории, а ставит, в сущности, как и все кантианцы, перед историей лишь идеал или систему абсолютных ценностей. Причина этого лежит в отсутствии всякого динамического понятия развития. Наоборот, Ранке знает совершенно иное понятие развития, которое может вести от эмпирически единичного развития к историко-философскому общему развитию, потому что он интуитивно схватывает в исторических фактах проходящую через каждое отдельное историческое образование внутреннюю динамику исторической жизни. Риккерт принял теорию индивидуального, свойственную романтике, отсюда плодотворность его понятия предмета. Но он отринул ее идею развития; отсюда бесплодие его представлений об историческом становлении. Самое главное этим сказано.
Все это ведет нас к великому немецкому романтическому движению с его предварениями в предромантический период и в XVIII столетии. Ему свойственно было подлинно великое историческое мышление, у него поучался весь мир. И мы с него должны начать свое изучение различных теорий. Если в противовес этим теориям впоследствии выступил англо-французский позитивизм и социологизм с не менее значительной сферой воздействия, то и ему мы не напрасно уделим наше внимание, так как он образует весьма важное реалистическое дополнение к этим часто сверхидеалистическим немецким теориям и со своей стороны дает много важного, положительного и отрицательного для идеи развития. Из смешения немецких идеалистических и англо-французских теорий к середине века пробивается критицизм, который в своей беспомощности и в своих новых попытках установить понятие развития представляет собой в высокой степени поучительное явление. Мы познакомимся с новыми попытками создать понимающую психологию или логику наук о духе, за которыми последовало в лице Кроче и Бергсона возобновление романтического учения о развитии, в данном случае в некотором примирении с позитивистским реализмом. Из всего этого мало-помалу вылущивается проблема и одновременно возможность ее решения, так как в заключение из всех этих материалов можно будет построить собственную теорию. Богатство теории, тонкость проблематики, практическое значение созданных концепций истории, связь со всеми философскими проблемами так велики, что на этот раз возникает необходимость в основательном и исчерпывающем изложении их. Ничего подобного до сих пор еще не существует, а между тем только из полного погружения в посвященную этой теме работу можно подготовить свою собственную теорию. При этом придется посмотреть с новой точки зрения на ту умственную

209

работу (XIX) столетия, которая действительно кипела гораздо сильнее в борьбе вокруг понимания истории, чем природы и этой новой точкой зрения является проблема его собственной судьбы. Все это чем дальше, тем больше превращалось в самостоятельную проблему и столетие стремилось понять самое себя в философии истории, одновременно получая или думая, что может получить для себя гарантии в естествознании
Принципиальное значение для всей этой работы имеет первый опыт соединения великих импульсов нового мышления, а именно: учения Лейбница о постоянном возвышении следующих собственному внутреннему закону монад; теории Канта об основании науки на самопознании разума; взгляда
Гердера на живой рост индивидуальных образований; уверенности Фихте в сущностном единстве противоположностей, разделяющих и снова восстанавливающих мир и жизнь в их единстве: наконец, мудрой идеи спинозизма о полноприсутствии универсума в каждой точке его единичной действительности. Именно из этого соединения выросла логическая теория динамики исторического бытия. Именно в этом заключается основная идея диалектики Гегеля, первая великая теория исторической динамики. И она сейчас же устремляется к построению универсального исторического процесса Но она хочет лишь расширить подслушанный ею в развитии единичного пульс жизни в ритм <целого> и этим снова включить частное развитие в это целое. Она является абстракцией исторического движения как такового и вместе с тем попыткой превращения его в некое прочное логическое понятие. Все прочие теории развития выросли либо как отклонение от нее, либо как противоположение ей, но при этом они никогда не смогли устранить ее полностью Ее форма развития разрушена, но ее элементы продолжают жить. До настоящего времени она остается средоточием одной из важнейших исторических проблем, и в первую очередь всех вопросов, как можно уразуметь настоящее и будущее из тенденций развития прошлого. И она верит, что сможет освободить скрытый уже в эмпирическом исследовании логически-динамический элемент, придав ему универсальную значимость. Поэтому всякое исследование исторической динамики должно исходить из
понятия исторической диалектики 9

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия