Трёльч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. О пробуждении философии истории

4. Материальная философия истории

Это во всяком случае уже большой успех Но он не может быть последним словом. Одной формальной исторической логикой философия истории ограничиться никоим образом не может Это было бы возможным лишь в том случае, если бы задача историка ограничивалась чисто внешним исследованием того, каково было устройство отдельных комплексов жизни в каждый данный момент, как они возникли из своих условий и затем перешли в другие. Правда, и тогда надо было бы признать, что соединение отдельных комплексов посредством идеи смысла и ценности невозможно без отнесения к свойственной живущему в данных условиях человеку системе возможностей смысла и ценности, которая только и позволяет ему совершить это соединение и затем почувствовать его Но можно было бы, конечно, одновременно предписать ему представить это отнесение чисто теоретически, не становясь на какую-либо позицию и не применяя весь процесс к осуществляемому в настоящем и будущем смыслу следовательно, полностью разрезать нити, которые соединяют исторически созерцаемые смысловые связи с каждым смысловым решением и воплощением смысла в современности В таких
требованиях нет недостатка, и некоторые историки усматривают именно в этом особое достоинство исторической науки Бессмысленность такого чистого созерцания ложится в конце концов, как и всякая бессмысленность, тяжким бременем на наблюдателя, громадная затрата сил используется совершен-

58

но бессмысленно, являя собой просто огромное деяние понимающего разума. Само собой разумеется, что при этом сознательно или бессознательно обращаются к заменяющим целям и возмещают потраченные усилия эстетическим наслаждением от величественного зрелища. История превращается в этом случае в художественное произведение, последствия
которого часто очень ясно проступают в его постановке. Правда, в подлинных общих исторических работах, в источнико-ведческих трудах и публикациях источников об этом не может быть и речи. Но при всей точности и научной строгости в работе они имеют лишь материальную ценность, а если она
отсутствует, то служат лишь свидетельством любительской деятельности и затраченного труда или примерами научной аскезы. Именно поэтому мы в данной связи на них останавливаться не будем. Историей, имеющей общее значение, может быть лишь построенное на таких вспомогательных работах
исследование, на что способны лишь избранные люди высокого духа
Однако если мы и будем говорить только о таких историках, то и для них такое чисто созерцательное отношение к истории - нечто противоестественное и противоречащее смыслу. Оно подводит с другой стороны к многократно порицаемому дурному историзму, который сегодня многие отождествляют с историческим мышлением вообще, поскольку он являет собой неограниченный релятивизм, поверхностное занятие вещами, паралич воли и собственной жизни. Собственный интерес созерцающего и изображающего не исключается полностью, но превращается в удовольствие, вызываемое игрой явлений, многообразием действительности, во всепонимание и всепрощение, в простой интерес, связанный с образованностью, или даже в скепсис со всеми моральными действиями тонкой иронии, который у людей жесткого склада
ведет к сарказму, у людей мягких и доброжелательных – к юмору Со свойственной французам живостью, доводящей все до крайности и придающей всему суггестивное выражение, наиболее резко выразили этот смысл истории Анатоль Франс и его учитель Ренан и именно поэтому стали сомневаться в организующей мир силе науки. Может сложиться и аристократическая точка зрения, при которой ничто не воспринимается слишком тяжело и слишком серьезно, и с верой в превосходство своего воззрения в качестве главных добродетелей сохраняются изысканность и спокойствие. Элегантным и
потрясающим примером этого могут служить мемуары графа Чернина времен мировой войны. Такова вторая сторона упомянутого выше обвинения, предъявляемою историзму, которая сегодня ощущается, пожалуй, еще острее, чем указанная раньше первая Но подобное невыносимо, против этого восстает

59

природа, и мы действительно видим, что в своих набросках и примечаниях, случайных замечаниях и предположениях такие историки большей частью обнаруживают фрагменты содержательной философии истории. Но такие фрагменты должны быть обоснованы и развиты, а тогда они должны превратиться в философию истории, от которой можно отвлечься лишь в
том случае, если не предполагать, что таковая уже всеми принята внутри данной культурной сферы, как, например, теология, дарвинизм или гуманизм.
Это не только психологически требуется, но и логически необходимо. Если идея смысла или ценности ведет к конституированию исторического предмета и если эта идея, в свою очередь, может сложиться только посредством гипотетического вчувствования в смысловые единства прошлого с помощью всегда наличной системы ценностных возможностей, то и логически совершенно невозможно не перейти от этого исторически открывающегося и живого царства возможностей к формированию собственного смысла и не использовать историческое видение для собственного решения и творения. Там, где признается и чувствуется конкретное, историческое, смысловое значение прошедшего, оно окружено атмосферой смыслового значения вообще, из которой кое-что должно концентрироваться в виде собственной позиции. Актуальное не может быть отрезано от потенциального. Настоящее и будущее должны входить в историческое видение, а там, где об этом не может быть и речи, отсутствует всякий серьезный интерес к истории, единство жизненной связи, которая только и позволяет нам наполнить прошлое кровью хотя бы исторической жизненности. Приближение к нашему сущестованию или противоположность ему и нашему построению будущего является по всем этим причинам по крайней мере бессознательным средством исторического толкования Из этого же возникает рефлексия о целях и духовном содержании истории вообще, практический вопрос об оценке и значении созерцаемого. Чисто созерцательной науки не существует ни в области природы, ни в области истории, ни по мотивам, ни по результатам. Чистое созерцание Спинозы завершилось этикой, чистая теория Канта хотела потеснить знание, чтобы освободить место вере. Плоды чистого естествознания служат духовному господству над смущающей полнотой действительности и потребностям техники - таков его мотив и его результат. Не существует и чисто созерцательной истории, которая не завершилась бы пониманием настоящего и
Будущего 46. И здесь это мотив и результат.
Следуя этому толкованию, историческая логика незаметно переходит в материальную и универсальную конструкцию истории и тогда оказывается, что одна без другой невозможна

60

Историческая логика без конструкции универсального процесса - только торс, логическая теория эмпирической истории; конструкция без логически обоснованной эмпирии – здание без фундамента, не более чем идеальные очертания образа, созданного мечтательной душой Или суверенным произволом. Историческая логика и материальная конструкция истории
фактически и психологически самым тесным образом связаны друг с другом. Но если это так, то и в научном и логическом смысле материальная философия истории должна вырастать из формальной. В последней должны обнаруживаться точки, проведенные через которые линии ведут к первой, и тем самым понятия материальной философии, во всяком случае до известной степени, возникают из исторической логики 47.
Так оно и есть. Это сразу же обнаруживается как только мы вычленяем два главных понятия исторической логики, предмет истории и историческое становление и рассматриваем их с этой точки зрения. Тогда подтверждается то, на что мы только что предположительно указывали.
Предмет истории конституируется посредством принятия индивидуальной тотальности, и определить ее можно только посредством понятия имманентной ценности или смысла. Если народы, государства, культурные сферы предстают главным образом как таковые, то их единство в относительно данной тотальности заключается в общую систему ценностных или смысловых возможностей. И так как это царство возможностей нельзя мыслить, не думая одновременно о создаваемой из него, решающей, теперь или всегда значимой главной ценности, то и образы предметов истории нельзя отделить от вопроса о создаваемом нами будущем.
Следуя ходу мысли, высказанному до сих пор, можно прийти к заключению, что картины прошлого должны служить лишь назидательными, вызывающими энтузиазм или предостерегающими и пугающими примерами, как часто и считают. Однако упомянутая связь предстает сразу как внутренняя и генетическая, лишь только мы обращаемся ко второму основному историческому понятию, к понятию непрерывного развития. Сначала, правда, интересующее нас становление происходит внутри отстоящего далеко от нас предмета истории, как его собственное развитие. Но такое становление никогда не происходит изолированно, а всегда во взаимодействии с другими тотальностями, и именно из скрещений и смешений возникают самые богатые по содержанию и важные образования. Хорошо известными примерами могут служить греки и Восток, германцы и античность, средние века и ислам. Но это заставляет нас рассматривать развитие отдельной тотальности во взаимосоприкосновении и общем движении с близкими ей тотальностями.
Обособленной истории развития не существует. Но если это

61

так, то каждое глубоко проникающее исследование всегда должно охватывать взаимопереплетение различных тотальностей и в конце концов, расширяя сферу своего внимания, довести ее до последней границы, до границы человечества. Отсюда открывается новая картина и более широкое толкование рассматриваемой связи. Если уже развитие отдельной тотальности было развитием смысла, то и связанное и нераздельное развитие всех тотальностей внутри человечества должно быть также развитием смысла. Отдельные смысловые единицы могут при их полном растворении в целом быть и оставаться смыслом только в том случае, если существует смысл целого, осмысленное единство в развитии человечества. Так возникает понятие общего непрерывного развития в историческое время человечества, которое следует через все отдельные образования к целому. С тех пор как в эпоху Просвещения возникла эта великая идея и была противопоставлена христианскому мифу истории, она сохранилась. Романтики и сторонники классицизма переняли и преобразовали ее. На ней основан современный космополитизм. Современный национализм и реальная политика взяли из нее только органологическую идею нации, забыв и устранив все остальное.
Но это забытое остальное все время возвращается, то в последовательности исторического мышления, то под действием современного положения дел, которое прежде всего свидетельствует о внутренней связи и единстве планеты, что в громадной степени еще усилило точку зрения деятелей Просвещения 48. Истолкование сложного смыслового единства человеческого становления становится неизбежной задачей, без которой не может быть и смыслового единства отдельного становления. Непрерывность отдельного становления - часть непрерывности общего становления, и одно не может быть принято без другого. Таким образом, каждое исторически мыслящее время должно толковать, исходя из своей позиции, смысловое единство целого как включающее собственную позицию или идущее к ней как к цели, если не исходить, как Гегель, из убеждения, что принципиальный результат целого
нам уже дан и тем самым дух человечества как становящееся смысловое единство понят. Во всяком случае мыслящий историк вводит подобной конструкцией собственное настоящее и будущее в целостность смыслового единства человечества и обретает благодаря этому, исходя из целого, то направление развития, которое ему надлежит далее мыслить, исходя
из своей собственной позиции.
Следовательно, нет сомнения в том, что возможны два совершенно различных способа конструирования. Но ясно одно: все эти отправные пункты благодаря значению идеи ценности и смысла для предмета и непрерывному развитию

62

ведут к возникновению материальной философии истории или к конструированию универсально-исторического процесса с точки зрения наблюдателя. Материальность этой конструкции заключается в позитивной и личной оценке этих смысловых содержаний с точки зрения их общего созерцания в едином процессе; при этом безразлично, завершают ли его общезначимой конечной ценностью или видят его смысл в наличии различных нюансировок общего содержания. Процесс, направленный в сторону объединяющего его смыслового единства, всегда принимает в нашем мышлении характер непрерывности; при этом нельзя забывать, в какой степени все это - отбор, формирование и образ переживания действительности - есть прежде всего существующее для нашего мышления постигаемое смысловое единство. Подобная конструкция исторического процесса и является в обычном смысле слова <философией истории>, которая лишь на последнем этапе развития философии оттеснена исторической логикой как новым значением -<философии истории>. При этом оценка отдельных смысловых единств, понимание процесса и определение конечной цели могут быть очень различны. Однако логический смысл самой мысли ясен. Обычно философию истории понимают как учение о развитии человечества, о смысле и цели его истории. Нечто подобное обнаруживается уже в наивных инстинктах повседневного сознания, в мифах и вероучениях религий, в предположениях философов и историков. Из сферы предположений и само собой разумеющихся или мифических представлений оно должно быть перемещено в сферу научной ясности и сознательности: при этом, определяя цели человечества, такое понимание придает и собственному стремлению направленность в будущее и высокое освящение 49
Однако именно эта постановка проблемы вызывает обычно серьезные нападки на философию истории. Развитие человечества! Какое смелое предприятие! Оно представляется не только превосходящим силы человека и возможности знания, но и воспринимается то как пустое и насильственное,
то как фантастическое и мифическое; к тому же оно кажется и логически невозможным, так как развитие человечества в его целостности нам еще неведомо и поэтому конструировано быть не может. Гегель был прав, когда он, желая конструировать историю, утверждал, что ее завершенность достигнута, но был не прав в том, что вообще хотел ее конструировать. Быть может, когда-нибудь будет существовать единство человечества как результат определенных исторических процессов и соприкосновений и тогда такая конструкция окажется, пожалуй, возможна - конечно, в том случае, если допустить вероятность достаточного для такой цели господства над массой переданного и сохранившегося в памяти. Однако пока

63

этого нет и, следовательно, подобная философия истории невозможна в силу чисто фактических причин. Упрек справедлив, но лишь в том случае, если распространять философию истории на все человечество и на систему, исчерпывающую все ценностные возможности, как обычно происходит в дружбе и вражде. Между тем такое распространение в действительности опережает фактическое положение дел. Смысловое единство непрерывного развития может быть конструировано только с позиции наблюдателя, а это значит - для окружающей его, внутренне связанной фактически происходящими следствиями и действиями культурной сферы. Следовательно, в нашем случае такая конструкция процесса возможна только для культурной сферы Запада. Все остальное, далекая предыстория и этнография или великий мир Востока, может быть использовано как поясняющая противоположность, как аналогия, как средство истолкования с помощью подобия, но не может быть соединено с культурой Запада в единой конструкции. Ведь мы совершенно так же не располагаем и системой абсолютно единой природы и вынуждены признавать наличие и световой, и гравитационной энергии. Таким образом, конструкция процесса ограничивается с помощью разветвленного исследования еще и обозримой сферой и познаваемым материалом. Против философии истории в таком понимании ничего возразить нельзя. В этом смысле она служит выражением научной и практической потребности, В этом
смысле она действительно входит в качестве составной части в каждую научную домашнюю аптечку.
Следовательно, материальная философия истории должна ограничиваться культурной сферой наблюдателя и настолько пронизывать ее с точки зрения настоящего, чтобы весь процесс представал как ведущий к настоящему во внутренней непрерывности, а настоящее, в свою очередь, - как
сформированное в своей глубинной структуре всем этим прошлым. Поскольку целое являет себя как переживание единого субъекта, постигающего свое сиюминутное состояние, исходя из связи предшествующих состояний, это не просто телеология, которая рассматривает положение наблюдателя как цель
целого. Напротив, оно предстает наблюдателю как результат, как судьба; но постигает он эту свою судьбу из всей необозримой глубины своего становления и из внутренней, продолжающейся для него связи всего того, что было, и оно стоит перед ним одновременно как прошлое и настоящее, совершенно так же, как настоящее органически озаряется для него его прошлым. Это единый процесс жизни, к которому наблюдатель становится в правильное отношение, ощущая себя одновременно его определенным результатом и резюмирующим и продолжающим его в настоящем. Подобно тому как все

64

научные понятия приходят в конце концов к антиномиям, выражающим их только человеческий конечный характер, мы и в этом обнаруживаем несомненно сложную антиномию, которая заключается в том, что мы толкуем прошлое из настоящего и одновременно настоящее из прошлого, исходя из предпосылки единства жизненного процесса, тем более что оно действительно доказуемо. Однако и эта антиномия относится к существу вопроса и не делает проблему неразрешимой, а лишь превращает ее в дело предвидения и такта, способного правильно ощущать границы между прошлым и настоящим,
оживленным прошедшим и живым, наполненным прошлым. Все это дает постижение материального содержания настоящего как единства гетерогенного, как понимания собственного положения, понятия, которое именно поэтому можно определить как материальную философию истории и которое все таки вырастает непосредственно из понятий исторической
логики и тем самым из эмпирической истории.
Однако такое предварительное описание приводит нас как будто опять к конкретной исторической логике и к эмпирически возможной истории, и тогда материальный результат сводится лишь к пониманию собственного положения и заключенных в нем чисто фактически тенденций развития. От самой же философии истории, которая видит свою цель не только в фактическом, а в определенном смысле в общезначимом, мы таким образом как будто очень отдалились. Это было бы верно, если бы этим исчерпывалось все, заключающееся в подобном синтезе. В действительности же это составляет не всю материальную философию, а только то, что может быть извлечено для нее из условий формальной логики истории. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в синтезе настоящего как результата всего предшествующего
процесса заключено не только величайшее единение и углубление собственного жизненного статуса, но и в соответствии с сущностью движения жизни некий синтез ради дальнейшего развития, охватывающего не только прошлое и настоящее, но и будущее, причем как деяние и следствие на основе существующего состояния. В этом развитии наряду с чисто фактическими требованиями и обстоятельствами всегда заключено стремление к всеобщему значимому, а поэтому гуманному и человеческому, направленность не только к исторической, но и к внутренней существенной необходимости, материальный
отбор и критика наличного состояния и ведущей к нему истории, развитие этого состояния в направлении к долженствующему, как оно представляется наблюдателю, исходя из его положения. Материальная философия истории использует не наиболее сильные, действительные, а наиболее ценные возможные тенденции прошлого и настоящего. Конечно, она берет их в

65

рамках данного, но не просто связывается с ними, а формирует их, исходя из своей сущности, в направлении заключенных в них идеальных возможностей. Не каждый человек будет следовать этому настоянию. Можно фаталистически и довольствуясь действительностью просто принимать и упорно утверждать свою сложившуюся сущность; можно чисто релятивистски рассматривать ее как интересный случай среди бесчисленных других исторических возможностей, отличительное свойство которого состоит только в том, что это случайно относится к самому себе: можно также отдаться на волю гениальности и инстинкта, влекущих нас в будущее. Всему этому противостоит позиция, ощущающая себя предназначенной для синтеза и развития долженствования в стремлении к всеобщему, которая, следуя этому предназначению, отбирает то, что ему соответствует в настоящем и прошлом и
формирует его в направленности к растущей внутренней значимости и необходимости. В действительности никто не может избежать хотя бы инстинктивного стремления к подобному развитию. Ибо уже понимание настоящего, поскольку ни в прошлом, ни в настоящем речь не идет о единой замкнутой исторической системе, никогда не складывается, исходя только из предшествующего развития, а одновременно следует акцентам и отбору совершаемыми в предвосхищенном фантазией будущем развитии. Тот, кто видит этот неизбежный цикл, не сможет, разделяя по возможности настоящее и будущее, действительно отделить одно от другого и никогда не станет
мыслить направленность в будущее независимо от участия в нем энергий, решений и ценностных образов настоящего.
В этом очень ограниченном значении, понимаемом лишь как определение направленности, тем не менее вновь обретает силу идея человечности и гуманности. Но она уже не чисто абстрактна и всеобща, не конструирована из общего процесса, а представляет собой продолжение конкретно индивидуальной определённости из самой себя в сторону приближения к общезначимости или чистой человечности; таким образом, возникающие из совсем иных культурных сфер сходные образования и критика как будто указывают на общую конечную направленность. Все это происходит вследствие вмешательства долженствования, направленности к всеобщему в постижении собственного, сложившегося в развитии состояния. Индивидуальное в его образе в настоящем - всегда одновременно задача и долженствование, продолжающееся развитие заключенного в индивидуальном конкретизированного общего. В этом долженствовании прекращается
изображающая и исследующая историческая наука и начинается действующая история, или историческая жизнь, которая всегда есть формирование самой себя 50 Поэтому здесь и

66

начинается материальная философия истории в ее отличии от эмпирической истории; она переводит это самоформирование из состояния в понятия и обосновывает его, исходя из практически признанного долженствования. Посредством этого долженствования следует принять определенное отношение к долгу, уяснить собственное состояние и вознести его до идеи формирования будущего, а вместе с этим долгом возникает и необходимость занять определенную фактическую позицию при конкретных оценках или по отношению к ценностным системам, к которой приходят, исходя из свободы или необходимости идеи 51. Изложение этой идеи и есть материальная философия истории, которая заключает в себе все описанные выше исторические мысленные связи. Какими эти решения фактически оказываются на практике, как они могут быть значимо и относительно-всеобще обоснованы, вопрос особый и очень важный, который будет рассмотрен в следующей главе. Здесь достаточно было показать, что эти решения вообще не могут быть обоснованы чисто рационально и дедуктивно: они жизненны по своей природе и представляют собой личные решения, проистекающие из ощущаемой, но
научно не доказуемой необходимости. Тем самым уяснены задачи завершающейся на этом материальной философии истории. Ее проблема - дальнейшее развитие исторической жизни, исходя из исторически понятого настоящего, тем самым она в принципе отлична от конкретного эмпирического исследования, предмет которого всегда более узок. Философия истории излагается не в многотомных исторических трудах, а в стематических исследованиях. Само ее содержание, обосновано ли оно социально-политически, гуманистически, романтически, христиански или национально или являет собой составленную из всего этого систему взглядов на жизнь, может здесь остаться вне сферы внимания.
Таким образом, философия истории переходит в этику, и именно промежуточное положение между эмпирической историей и этикой делает материальную философию истории тем, что она есть. В этом ее отличие от эмпирической истории и от того, что может быть достигнуто формальной исторической логикой, которая ведь всегда соотносится с эмпирической
историей. Тем не менее это не значит, что материальная философия истории просто совпадает с этикой, ибо идея долженствования охватывает не только отбор и синтез культурных ценностей, но и другие сферы душевных переживаний. Этого мы здесь подробнее касаться не будем. Вообще важная
проблема отношения долженствования к бытию требует самостоятельного исследования и выявление долженствования из синтеза настоящего, совершенного философией истории, его не завершает 52 Следует подчеркнуть, что продвижение

67

истории к этике через это промежуточное звено, материальную философию истории, - лишь нечто само собой разумеющееся. Если с ненаучной обыденной точки зрения в самом деле верно, что лучшее в истории - возбуждаемый ею энтузиазм и что знание истории дает большой жизненный опыт, позволяющий нам ставить определенные цели, то это должно найти свое выражение в науке - в самой истории, которая совершает такое расширение опыта, и в философии, которая делает из него выводы. На этом и основано то, что все исследователи в области философии так или иначе совершают переход к этике. Для Гердера история была раскрытием и обоснованием гуманности, которая затем должна была получить свое дальнейшее развитие в этике. Для Канта и Фихте этика была мыслью о цели, исходя из которой они рассматривали эмпирическую историю как процесс, движимый к этой этической цели одновременно тайными законами природы и свободы. Шлейермахер видел в получившей философское истолкование истории собрание иллюстраций к этике, а в культурно-философской этике благ - правила для истории. Этика Гегеля была очевидностью процесса мировой истории как выявления разума и, исходя из этого, ставила в центр учения ,о благах правовое разумное государство, присоединяя затем к нему ценности абсолютного духа в искусстве, науке,
религии и философии. Англо-французские позитивисты считали знание естественных законов истории основой утопии нового общества, которая должна быть создана современным им разумом и пониманием ценностей: в нем сможет организоваться и завершиться стремление к счастью. Даже полностью детерминистский и антиидеологический марксизм решительно
устанавливает как результат процесса экономического развития с его диалектикой классовой борьбы этическую утопию свободы: что же касается не менее позитивистски настроенного Ницше, то он провозглашает эсхатологию сверхчеловека как заключительное слово своего по существу историко-психологического мышления. Все это заключено в природе вещей. Избежать этого не могли и историки, как только они касались больших всеохватывающих тем. Одни видят цель в этике национализма, другие - в самостоятельной художественной культуре, третьи - в идеальном социально-политическом положении. Едва ли не все они полны пафоса, а содержание
пафоса по своей природе косит этический характер, который должен быть выражен в мыслях и понятиях. Тот же, кто полностью отвык от пафоса, приближается, если он обладает остроумием, к Мефистофелю, если же он им не обладает – к Вагнеру: во всяком случае фаустовское начало в человеке он
задушил.
Этой противоположностью Фауста - Мефистофеля и Вагнера уже достаточно освещено мировоззренческое значение

68

истории в аспекте материальной философии истории и к этому остается добавить немного. Вера в сверхчеловеческие вечные ценности в истории, в цели духа, которые в труде для удовлетворения жизненных потребностей и организации существования показывают, в чем смысл утвержденной таким
образом жизни, а также живое созерцание этих ценностей в великих образах истории, - в этом основополагающее значение философии истории для мировоззрения. Это общепризнанно и почти само собой разумеется. Менее общепризнанно, правда, что такое утверждение исторически обретенных цен-
ностей есть лишь вера и решение воли, а не научное доказательство, что следование этим ценностям - рискованная ре
шимость конструировать и преобразовать хаотические переживания в смысловое единство, а не просто сама доказуемая и изображаемая действительность; что позиция при ведущей эту конструкцию системе благ есть принятие окончательного решения и установки, при которых на карту ставится вся жизнь. Однако именно в этом, быть может, заключается глубочайшее, последнее решение материальной философии истории. Она покоится на фактической самоотдаче и на личностном решении одновременно. Ответственность и воля к действию, силы, в которых мы больше всего нуждаемся, могут вновь возникнуть из недр учености. И в этом понимании свободы как высшей человеческой силы материальная философия истории вновь соединяется с формальной, после того как она вышла далеко за пределы узких и чисто эмпирических целей.
В дальнейшем все дело будет именно в том, посредством чего материальная философия истории выходит за пределы формальной, в конструировании культурной системы, которая определит направленность настоящего и ближайшего будущего, исходя из истории, в той мере, в какой
эмпирическая история действительно и осознанно связана с нашей сегодняшней жизнью для нашего созерцания и нашей фантазии как всеобщая история. Эту задачу можно было сначала наметить лишь в ее основных чертах, характеризовав возрождение такой постановки проблемы и отграничив сегодняшнюю материальную философию истории, переходящую в этическое формирование будущего, от прежней с ее созерцательной конструкцией мирового процесса и развития человечества. Задача дальнейшего изложения - подробнее выявить логические предпосылки и средства конструирования понятой таким образом материальной философии истории, всегда в тесной связи с эмпирической историей и исторической логикой.