Скирбекк Г., Гилье Н. История философии

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. АРИСТОТЕЛЬ - POLITEIA: ПОЛИТИКА КАК РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ В СООБЩЕСТВЕ

Идея или субстанция - Платон и Аристотель

И Платон и Аристотель полагали, что только в сообществе человек может вести достойную жизнь. При этом под сообществом они понимали греческий город-государство. Однако различие между идеалистическим рационалистом Платоном и критическим реалистично мыслящим философом Аристотелем обнаруживает себя и в их взглядах на общество. Платон подвергает критике современное ему общество с точки зрения требований разума и рассматривает политику в качестве задачи приведения общества в соответствие с идеальными требованиями. Аристотель, напротив, исходит из существующих форм государства и рассматривает разум как средство классификации и оценки того, что действительно существует. Другими словами, Платон нацелен на нечто качественно новое по сравнению с существующим порядком, тогда как Аристотель ищет наилучшее из того, что уже существует. Позиция Аристотеля оказывается более реалистической в том смысле, что больше отвечает политическим условиям в городах-государствах его времени.

116
Конечно, подобная характеристика Платона и Аристотеля является упрощением. Однако она способствует фиксации определенных различий их чисто политических и философских теорий. Обращая на это внимание, нельзя забывать и о том, что они имели много общего. Связь, преемственность, которые характеризуют переход между платонизмом и аристотелизмом, существует благодаря тому, что Аристотель возражает Платону, то есть Аристотель, выдвигая обоснованные аргументы против учения Платона, не сразу предлагает новое мировоззрение. Если не задаваться вопросом, кто из них был более прав, то можно сказать, что Аристотель представляет как бы критическое продолжение Платона. Например, Аристотель (так же, как и Платон!) критикует так называемое платонистское учение об идеях.

При этом Аристотель использует аргументы следующего рода. Если идея зеленого есть то, что имеют общим все зеленые вещи, то можно сказать, что идея зеленого сама будет зеленой. Но тогда идея зеленого одновременно включает и саму себя. Мы можем спросить, существует ли нечто третье, которое является общим для зеленой идеи зеленого и отдельных зеленых вещей. По отношению к этому третьему можно задать такой же вопрос и т.д. В этом состоит суть так называемого аргумента "о третьем человеке". Если же сказать, что идея зеленого не является зеленой, тогда трудно придать смысл утверждению, что она является тем общим, что имеется у всех зеленых вещей.

Платон сам выдвигал подобные аргументы против учения об идеях [Парменид, 130а-136а]. Значит ли это, что и Платон и Аристотель опровергают учение об идеях? Делали ли они одни и те же выводы из их критики? По-видимому, Аристотель рассматривал идеи как всеобщие понятия, которые получаются индуктивно путем обобщения сходных свойств чувственных вещей. Например, идея зеленого является общим понятием относительно характерного свойства всех зеленых вещей. Вместе с тем идеи существуют независимо от ума в некоторой сверхчувственной реальности. Исходя из такого понимания идей и опираясь на контраргументы, подобные аргументу "о третьем человеке", Аристотель пришел к выводу, что идеи не могут обладать никаким независимым от вещей существованием. Идеи существуют только "в" вещах, где они познаются мышлением.

В Пармениде, основываясь на вопросах о размежевании идей и о способе причастности вещей идеям, Платон критикует обычную версию учения об идеях. Юного (!) Сократа спрашивают, существуют ли идеи одного и многого (и для математических понятий). Он отвечает безусловным "да". А существуют ли идеи для прекрасного и добра, а также для соответствующих им понятий? Ответ снова "да". А для людей, для огня и воды? "Да", однако здесь Сократ менее уверен. А для волос и грязи? Они тоже имеют свои собственные идеи? (Возможно, в виду имелись волосы в смысле выражения "волос в супе", то есть нечто негативное, а не "волосы на голове юного человека"). Согласно Сократу, для этих вещей не может быть идей. Другими словами, оказывается достаточно неопределенным, что имеет идеи, а что нет. По-видимому, четкие критерии отсутствуют. Вместе с тем кажется, что значимые явления обладают идеями, тогда как бесполезные вещи нет. Подобный вывод Парменид истолковывает как свидетельство того, что юный Сократ находится под влиянием обыденных мнений и еще не способен самостоятельно мыслить.

Следующей является так называемая проблема причастности. Если идеи и вещи являются протяженными, а причастность мыслится в пространственных категориях так, что каждая вещь, причастная идее, содержит часть идеи, или так, что идея "отдает" часть самой себя каждой вещи, то мы приходим к абсурдным выводам.

117

В первом случае вещь причастна не идее, а только ее части. Во втором случае, по-видимому, тождественность идеи утрачивается во многообразии под-идей, каждая из которых причастна отдельной вещи.

Далее, Платон рассматривает проблемы взаимосвязи между идеями как идеалами и нашими понятиями.

Отказывается ли Платон от концепции идей после того, как он выдвинул против нее эти контраргументы? В Пармениде он продолжает диалектическое исследование понятия одного в его отношении к другому, в отношении к нему самому и в отношении ко многому, исходя из двух альтернативных гипотез (одно существует и одно не существует).

Интерпретация этой части диалога относится к числу основных проблем платоноведения. Норвежский исследователь Егиель А.Вюллэр (Egil A.Wyller, 1925) полагает, что в этой части диалога Платон раскрывает наиболее важную часть своей философии: диалектический способ мышления. Этот способ вначале ведет к границам мысли, за которыми обнаруживается невыразимое исконное начало (нем. Urgrund), находящееся за пределами того, что мы можем обсуждать и выразить. Затем в обратном движении, подобно свету от исконного начала, мышление устремляется "вниз" через учение о принципах и теорию познания, где идеи обнаруживаются в их взаимосвязи на разных уровнях до тех пор, пока свет не рассеивается в разнообразии и хаосе чувственно воспринимаемого мира. Это означает, что Платон является "неоплатонистским мистиком", разрабатывающим диалектическое мышление. Согласно этой интерпретации, традиционное понимание учения об идеях напоминает видение истины с позиции "черепахи". Свет и исконное начало рассматриваются "снизу", с места, которое занимают вещи и чувственный мир, и познаются путем абстрагирования "вверх". При этом не упоминается свет сверху, который мог бы примирить приведенные выше аргументы против учения об идеях. Освободившись от аналитического подхода, мы оказываемся на позиции "орла", где мы, с места исконного наивысшего начала смотрим через мир идей "вниз" на чувственный мир. Таким образом, мир идей оказывается не множеством индуцированных, гипостазированных общих понятий, но светом, который излучается сверху исконным началом на чувственный мир. Идеалистическое удвоение мира, предполагаемое обычной интерпретацией учения об идеях, преодолевается в пользу динамической теории эманации того типа, который мы находим в неоплатонистской философии и теологии [1].

1 Ср. с неоплатоником Плотином и с философом эпохи Возрождения Николаем Кузанским, отстаивавшим так называемую "негативную" теологию. Скрытый Бог, Dem absconditus, не может быть "видим", поскольку он является частью глаза, который "видит". Николай Кузанский. О сокрытом Боге. - Николай Кузанский. Сочинения. В двух томах. - М., 1979. Т. 1. - С. 283-288.

В начале было сказано, что Платон и Аристотель выдвинули против учения об идеях аргументы одного и того же типа. Далее, мы стремились показать, как "один и тот же аргумент" для каждого из них имел разное значение, поскольку помещался в разные контексты (либо платоновской, либо аристотелевской философии). Поэтому проблематично обсуждать этот аргумент вне контекста или тотальности, которой он принадлежит. Более того, проблематично говорить, что это один и тот же аргумент в двух или более различных контекстах.

Здесь мы затрагиваем вопрос о внутренней связи между отдельными аспектами (аргументами, понятиями) и целостным философским учением, которому они принадлежат. Внутренняя взаимосвязь отдельных аргументов и цельного философского учения делает проблематичным изолирование, отождествление и сравнение частных аргументов или тезисов. Поэтому в истории философии сравнение различных систем является в некотором смысле нена-

118
дежным. Это же применимо и ко всем схематическим изложениям изолированных тем. Поэтому определенное погружение в каждую систему, углубление в ее предпосылки и особенно чтение первоисточников является правильным способом изучения философии.

Платон, согласно традиционной интерпретации, считает, что идеи являются тем, что действительно существует, Аристотель же утверждает, что существующими независимо являются отдельные вещи, или - в аристотелевской терминологии - субстанции [1]. Эйфелева башня, соседская собака и этот карандаш являются примерами отдельных вещей или субстанциями в аристотелевском смысле. Все они существуют независимо. В то же время высота Эйфелевой башни, черный окрас собаки и шестигранное сечение карандаша являются свойствами, которые не существуют независимо от башни, собаки и карандаша. Субстанции обладают свойствами, и свойства существуют как свойства субстанций. Помимо субстанций свойства не имеют какого-либо независимого существования.

1 "Substantia" является латинским эквивалентом греческого слова "ousia". В дальнейшем мы увидим, что термин субстанция играет важную роль и в учениях других философов, таких как Декарт и Спиноза. Но они придают ему совершенно другое значение.

Мы можем посмотреть на различные желтые предметы и говорить о свойстве "желтый". Это же возможно и для других объектов и их свойств. Однако, согласно Аристотелю, это не делает свойство "желтый" независимо существующей идеей. Свойство "желтый" существует только в желтых вещах и потому, что существуют желтые вещи.

Соответственно, мы можем посмотреть на известных нам лошадей и говорить о них, как лошадях. Когда мы отбрасываем все индивидуальные и случайные свойства каждой из отдельных лошадей, мы оставляем то, что характерно для всех лошадей. В данном отношении несущественно, являются ли они пегими или вороными, откормленными или худыми, послушными или упрямыми. Все эти свойства являются несущественными, когда мы думаем о том, что такое лошадь. Однако есть другие свойства, без которых лошадь не может быть лошадью, например, свойства быть млекопитающим и обладать копытами. Такие свойства называются существенными - они выражают то, что характеризует данный вид субстанций. С помощью различия между существенными и несущественными свойствами мы можем сформулировать понятие вида, например, вида "лошадь", состоящего из существенных свойств, которыми обладают лошади.

119

Аристотель утверждает, что субстанции являются тем, что действительно существует. Но свойства и виды обладают относительным существованием, поскольку они существуют в субстанциях или с субстанциями (отдельными вещами). Иллюстрацией здесь может быть такая схема.

Коричневая дверь / Коричневый = Отдельная вещь / Свойства и виды = Независимое существование / Относительное существование

В этом смысле Аристотель погружает идеи в вещи, а свойства и виды связывает с существованием в отдельных вещах.

На первый взгляд аристотелевское разграничение кажется простым и понятным. Но когда мы ближе посмотрим на него, то оно быстро становится сложным. Что остается от независимо существующего отдельного объекта, если у него удалить все имеющие относительное существование свойства?

Схематически можно так охарактеризовать отношение между Платоном и Аристотелем.

И Платон и Аристотель полагают, что концептуальные слова (имена свойств, вроде "красный", "круглый" и т.д., и имена видов, вроде "лошадь", "человек" и т.д.) указывают на нечто, что существует. Но Платон считает, что это "нечто" является "идеями", которые существуют "за" чувственными феноменами. Мы говорим, что это есть стул и этот стул синий, но для того, чтобы видеть это, мы уже должны обладать идеей "стула" и идеей "синий". Именно идея позволяет нам усмотреть в феноменах, что они есть, например, в качестве "стула", в качестве "синего". Напротив, Аристотель утверждает, что это "нечто" является "формами", которые существуют в чувственно воспринимаемых явлениях. Однако это не следует понимать слишком буквально. Согласно Аристотелю, мы только с помощью разума можем постигнуть универсальное, или формы. Абстрагируясь от того, что является уникальным для конкретной лошади, мы в состоянии воспринять общую форму "лошадь". Однако мы чувственно воспринимаем конкретную лошадь, а форму "лошадь", которая действительно существует "в" конкретной лошади, мы можем лишь абстрагировать от чувственного и особенного.
Для Платона чувственный опыт является несовершенной формой познания. Истинное познание есть постижение идей. И это постижение идей предполагает усмотрение мира идей за чувственным миром.

Для Аристотеля чувственный опыт, эмпирическое, имеет более положительное значение. То, что существует, и единственное, что

120

существует, это, прежде всего, отдельные вещи (субстанции). Но мы с помощью мышления в состоянии выделить общие формы в этих вещах. С помощью абстрагирования мы распознаем общие формы в вещах. Другими словами, для Аристотеля чувственный опыт и мышление более равноправны, чем для Платона [1].

1 Для Аристотеля познание начинается с чувственного опыта. Однако, размышляя о нем, например, о чувственных восприятиях различных лошадей, человек может познать форму "лошадь", которая существует во всех отдельных лошадях. Философское познание становится возможным в результате дальнейшего размышления о формах.
Можно сказать, что Аристотель трактовал различные теоретические науки в качестве разных степеней абстрагирования от обыденного опыта. В мире повседневной жизни мы обладаем непосредственным чувственным опытом материальных вещей. Физика абстрагируется от различных несущественных свойств отдельных материальных вещей. Ее объектом является не конкретный камень здесь и теперь, но камень как физический объект с определенным весом и движением. Математика представляет следующую степень абстрагирования - на этот раз от материальных свойств вещей, так что вещи выступают только как геометрические формы или числовые значения (числа). Наконец, в ходе дальнейшего абстрагирования мы приходим к метафизике, которая исследует полностью универсальные принципы и свойства.
Аристотель как бы движется "вверх" посредством абстрагирования от чувственного опыта. Напротив, начав в некотором смысле "сверху", Платон спускается "вниз", в чувственно воспринимаемый мир. Но этот спуск является реализацией идей. Мы, согласно Платону, не можем начинать с идей. Эта предпосылка, которая диалектически становится "верхом" лишь через познание присутствия идей в вещах, то есть через их опредмечивание спуском. Определенным и надежным является именно диалектическое постижение идей, когда оно уже приобретено. Мы спускаемся "вниз" через математику, физику и гуманитарные науки к более изменчивым объектам, познание которых становится все более ненадежным и неопределенным. (Никто не начинает познание исключительно с мира идей. Все мы должны странствовать между "верхом" и "низом" в продолжающейся всю жизнь попытке приобрести наилучшее постижение идей).

Мы еще вернемся к рассмотрению различий платонизма и аристотелизма в связи со спором об универсалиях [Гл. 6].