Швейцер А. Культура и этика

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Первая. Распад и возрождение культуры.

V. КУЛЬТУРА И МИРОВОЗЗРЕНИЕ

Великая задача духа - создание мировоззрения. В мировоззрении эпохи
находят обоснование ее идеи, убеждения и дела. Лишь придя к
культуротворческому мировоззрению, мы окажемся способными к идеям,
убеждениям и делам, необходимым для расцвета культуры.

Что такое мировоззрение? Совокупность волнующих общество и человека
мыслей о сущности окружающего мира, о положении и назначении человечества и
человека в нем. Что означает общество, в котором я живу, и я сам, живущий в
мире? Что мы хотим видеть в нем? Чего ждем от него?

В зависимости от того, к какому ответу на эти коренные вопросы бытия
приходят составляющие общество индивиды, можно судить о духе соответствующей
эпохи. Не переоценивается ли тем самым значение мировоззрения?

Конечно, в настоящее время многие обычно не поднимаются в своих
взглядах на жизнь до осознанного мировоззрения. В массе своей они также не
осознают необходимости и не испытывают потребности выводить свои идеи и
убеждения из такого мировоззрения и обычно в большей или меньшей степени
ориентируются на тон, задаваемый их временем, прислушиваются к ведущим
голосам своей эпохи.

Но кому принадлежат эти голоса? Личностям, которые участвовали в
формировании мировоззрения общества и затем вывели из него более или менее
ценные идеи, пользующиеся авторитетом нашего поколения. В итоге все мысли и
идеи как индивидов, так и общества как-то причастны к господствующему
мировоззрению. Каждая эпоха - сознательно или подсознательно - живет тем,
что родилось в головах мыслителей, влияние которых она на себе испытывает.

Платон не прав, когда утверждает, что мыслители должны быть кормчими
государства. Характер их господства над обществом иной - более высокий, чем
простое издание законов и распоряжений и осуществление официальной власти.
Они - офицеры генерального штаба, которые в уединении глубоко и всесторонне
обдумывают предстоящие сражения. Те же, кто играет роль в общественной
жизни, являются нижестоящими офицерами-практиками, воплощающими содержание
директив генерального штаба в конкретные приказы частям и подразделениям: в
такое-то и такое время выступить, туда-то и туда следовать, такой-то и такой
пункт занять. Кант и Гегель властвовали над умами миллионов людей, которые
за всю свою жизнь не прочли ни одной строчки их сочинений и даже не
подозревали, что повинуются им.

Те, кто занимает общественные командные посты - крупные и мелкие, -
могут реализовать только то, что имеется в мышлении эпохи. Инструмент, на
котором им надлежит играть, изготовлен не ими - они просто приставлены к
нему. Исполняемую вещь тоже сочиняют не они - им предлагаются уже готовые
ноты. Они ничего не могут изменить в предложенной пьесе, их задача - более
или менее умело воспроизвести ее. Если пьеса лишена смысла, они не в
состоянии существенно улучшить ее; если она хороша, они не могут
сколько-нибудь значительно ухудшить ее.

Следовательно, на вопрос о том, определяют ли личности или идеи судьбу
той или иной эпохи, следует отвечать, что именно от личностей эпоха получает
свои идеи. Если мыслители определенной эпохи создают представляющее ценность
мировоззрение, то она получает от них для разработки идеи, содействующие
прогрессу. Если они оказываются неспособными к этому, то наступает
выражающийся в той или иной форме упадок. Мировоззрение всегда черпает для
себя выводы в истории.

Гибель Римской империи, несмотря на множество выдающихся правителей,
стоящих у ее кормила, объяснялась в конечном счете тем, что античные
философы не выдвинули мировоззрения, которое содержало бы идеи, доказывавшие
необходимость сохранения империи. (* Швейцер здесь ошибается вдвойне:
христианство уже в Риме стало мировой религией и служило империи, но
античный мир погиб, поскольку его развитие носило тупиковой характер. -
Прим. ред.). С появлением стоицизма как заключительного аккорда и
окончательного приговора философской мысли судьба народов Средиземноморья
была решена. Мышление безропотного смирения, как бы величественно оно ни
было, не могло удержать мировую империю на рельсах прогресса. Усилия самых
деятельных императоров оказались напрасными. Они пряли гнилую пряжу.

В XVIII столетии при малозначительных большей частью правителях и
министрах эпохи рококо развернулось единственное в мировой истории
прогрессивное движение среди народов Европы. Почему так могло произойти?
Потому что мыслители Просвещения и рационализма создали мировоззрение,
которое излучало ценные идеи, получившие распространение в обществе.

Однако, когда история начала формироваться в соответствии с этими
идеями, мышление, породившее прогресс, оказалось в состоянии застоя. В
результате мы превратились в поколение, проматывающее драгоценное наследие
прошлого и ютящееся в развалинах, поскольку начатое предшествующими
поколениями строительство не может быть завершено. Даже если бы наши
правители и государственные мужи оказались менее близорукими, чем были на
самом деле, то и тогда им не удалось бы надолго предотвратить катастрофу,
обрушившуюся на нас. Внутренний и внешний крах культуры был предопределен
состоянием мировоззрения. Правители же - крупные и мелкие - всего-навсего
действовали в духе времени.

Когда идеалистическое мировоззрение (* Здесь и ниже под идеалистическим
мировоззрением автор подразумевает мировоззрение, основанное на идеалах. -
Прим. ред.) Просвещения, рационализма и великой философии начала XIX
столетия лишилось своей прежней силы воздействия, стала назревать мировая
война. Именно тогда от нас начали ускользать идеи и убеждения, которые могли
бы обеспечить целесообразное разрешение всех споров, возникавших между
народами.

Волею обстоятельств мы оказались вынужденными обходиться без
полноценного мировоззрения. Крах философии и зарождение естественнонаучной
теории сделали недостижимым для нас идеалистическое мировоззрение,
удовлетворяющее мышлению. Такое положение сохраняется по сей день. Кроме
того, наше время было так бедно подлинно глубокими мыслителями, как,
пожалуй, никакое другое. Некоторое число старательных умов, которые, обладая
большими познаниями и руководствуясь самыми благими намерениями, пытались
соединить в одно целое разрозненные обрывки, и несколько ослепительных комет
- вот и все, чем одарила нас судьба. То, что эти умы привнесли
мировоззренческого, могло заинтересовать какой-нибудь академический кружок и
воодушевить нескольких последователей и учеников. Народ же не извлек из их
теоретического вклада ничего.

В итоге мы начали внушать себе, что можно обойтись и без мировоззрения.
Потребность выдвигать вопросы о сущности мира и жизни и давать на них ответы
заглохла в нас. Постигшее нас бездумье привело к тому, что мы приняли для
своей собственной жизни и жизни общества случайные идеи, подсказанные нашим
чувством реальности. На протяжении жизни более чем полутора поколений мы
достаточно хорошо узнали, что мировоззрение, заключающееся в отсутствии
всякого мировоззрения, наихудшее из возможных и что такое мировоззрение
подрывает не только духовную жизнь, но и устои жизни человеческого общества
вообще. Когда офицеры генерального штаба не разрабатывают для своего
поколения планов его борьбы, нижестоящие офицеры ведут нас - как в идеях,
так и в практических делах - от авантюры к авантюре.

Таким образом, возрождение нашей эпохи должно начаться с возрождения
мировоззрения. Кажущееся далеким и абстрактным так насущно необходимо, как,
вероятно, ничто другое. Только когда мы вновь овладеем сокровищницей
культуротворческого мировоззрения и все вместе станем черпать оттуда
основополагающие идеи для жизни и действия, опять возникнет общество,
которое будет руководствоваться благородными, не страдающими узостью
идеалами и разумно противопоставлять их действительности. На фундаменте
новых идей нам предстоит заново возвести здание истории.

Для общества, как и для индивида, жизнь без мировоззрения представляет
собой патологическое нарушение высшего чувства ориентирования.

Каким требованиям должно отвечать мировоззрение, чтобы быть
культуротворческим мировоззрением?

Первое и наиболее общее требование сводится к тому, что мировоззрение
должно быть мыслящим.

Только то, что рождено мышлением и обращено к мышлению, может стать
духовной силой для всего человечества. Только то, что преломляется в
мышлении множества людей и при этом воспринимается как истина, обладает
естественно передаваемой и неиссякаемой силой убеждения. Только при условии
постоянного апеллирования к мыслящему мировоззрению могут пробудиться все
духовные способности человека.

Нашему времени свойственно почти эстетическое предубеждение против
мыслящего мировоззрения. И тем не менее при всем нашем боготворении
действительности мы в большей мере, чем предполагаем, являемся детьми
романтизма. Все доводы последнего против Просвещения и рационализма
представляются нам актуальным во все времена возражением против
мировоззрения, стремящегося к чисто логическому самоутверждению. Мы заранее
видим в таком мировоззрении торжество скучного интеллектуализма, плоских
соображений выгоды и поверхностного оптимизма, считаем, что оно убивает в
человечестве гениальность и энтузиазм.

В возражениях против рационализма, выдвинутых в начале XIX столетия
романтизмом, было немало обоснованного. Тем не менее нельзя не признать, что
последний подверг издевкам и разрушил нечто такое, что при всех своих
несовершенствах было величайшим и ценнейшим наднациональным явлением
духовной жизни человечества. Всем - от самых образованных до самых
невежественных - были тогда присущи вера в мышление и благоговение перед
истиной. Уже по одной этой причине та эпоха была выше любой своей
предшественницы и намного выше нашего времени.

Романтические чувства и фразы ни в коем случае не должны отвлекать наше
поколение от стремления уяснить, что, собственно, представляет собою разум.
Это отнюдь не сухой, холодный рассудок, подавляющий многообразные побуждения
нашей души, а совокупность всех функций нашего духа в их живом
взаимодействии. В нем наше познание, наша воля ведут между собой
таинственный диалог, определяющий нашу духовную сущность.

Мировоззренческие идеи, которые он выдвигает, заключают в себе все, что
мы можем думать и предполагать о смысле нашего существования и назначении
человечества; они дают нашему бытию направление и сообщают ему ценность.
Воодушевление, порождаемое мышлением, относится к воодушевлению, в основе
которого лежат смутные ощущения, как ветер горных вершин к ветерку, веющему
меж невысоких холмов. Если мы вновь отважимся на поиски света разума, мы не
деградируем до уровня поколения, неспособного ни на какой энтузиазм, а
загоримся великой и глубокой страстью великих и глубоких идеалов. Они
заполнят нашу жизнь, вытеснив предельно убогие и примитивные нынешние
идеалы.
Рационализм - нечто большее, чем идейное движение, завершившееся в
конце XVIII и начале XIX столетия. Он представляет собой необходимое явление
всякой нормальной духовной жизни. Любой действительный прогресс в мире
предопределен в конечном счете рационализмом.

Несомненно, достижения мышления эпохи, которую в истории называют
рационалистической, несут на себе отпечаток незавершенности и
неудовлетворительности. Но выдвинутый в то время принцип, согласно которому
мировоззрение надлежит основывать на мышлении, и только на мышлении,
правилен. Если даже на молодом дереве и не полностью созрели первые плоды,
оно все равно остается живым деревом духовной жизни.

Все движения, пришедшие на смену рационализму, далеко отстают от него
по достигнутым результатам. Они пытались вывести подобие мировоззрения из
спекулятивных идей, из истории, из эмоционального, из эстетики, из
естествознания. Вместо того чтобы закладывать шурфы продуманно и расчетливо,
они рылись в земных недрах наугад. Только рационализм вел поиски планомерно
и в правильно выбранном месте. И если ему не удалось обнаружить в недрах
драгоценный металл, то объясняется это тем, что имевшиеся в его распоряжении
средства были недостаточны для разработки более глубоких слоев. Повергнутые
в нищету и изверившиеся в своих авантюристических поисках, мы вынуждены
возобновить работу в той шахте, где некогда трудился рационализм, и пройти
все подземные слои в надежде натолкнуться на золото, которое должно здесь
быть.

Идти до конца по пути углубления мыслящего мировоззрения... это
единственная возможность вновь выбраться на простор из дремучего леса, в
котором мы заблудились.

Философские, исторические и естественнонаучные проблемы, оказавшиеся не
под силу раннему рационализму, обрушились на него, подобно лавинам, и
погребли его на пути к цели. Новое мыслящее мировоззрение должно выбраться
из этого хаоса. Пусть оно, не уклоняясь от воздействия действительности,
пройдя долгий путь раздумий и осознаний, стремится к постижению последнего
значения бытия и жизни, не оставляя надежды что-либо разгадать в них.

Говорят, что последнее знание, позволяющее человеку постичь собственное
бытие в универсальном бытии, носит мистический характер. Имеется в виду, что
оно уже не доступно обычному разуму, а является результатом некого
переживания.

Но зачем предполагать, что путь мышления заканчивается там, где
начинается царство мистики? Конечно, прежнее рационалистическое мышление
всегда останавливалось перед мистикой. Оно стремилось двигаться вперед лишь
до тех пор, пока имело возможность оставаться в строгих рамках логики. Со
своей стороны мистика, где только могла, дискредитировала рационалистическое
мышление, дабы не допустить зарождения идеи, будто ей на каком-то этапе
надлежит держать перед ним отчет. И тем не менее рационалистическое мышление
и мистика, не желающие ничего знать друг о друге, связаны неразрывными
узами.

В разуме потребность познания и воля, таинственным образом
переплетенные в нас, пытаются прийти к взаимному постижению. Последнее
знание, к которому мы стремимся, - это знание жизни. Наше познание
рассматривает жизнь снаружи, воля - изнутри. Так как жизнь является
последним предметом знания, последнее знание с необходимостью становится
осмысленным переживанием жизни. Такое переживание, однако, являет собою
процесс, не оторванный и изолированный от разума, а происходящий в недрах
его. Только уяснив должным образом свое отношение к познанию, пройдя через
него и став в нем логичным, желание окажется способным в той мере, в какой
это ему доступно, постигнуть свою собственную сущность в универсальной воле
к жизни и в бытии вообще. Если же желание попросту отвергнет необходимость
познания, оно скатится на путь неопределенного фантазирования. Познание же,
которое, подобно рационализму XVIII века, не признает, что для постижения
сущности жизни оно должно в конечном счете вылиться в осмысленное
переживание жизни, тем самым отвергает глубокое и элементарно обоснованное
мировоззрение.

Таким образом, последовательное, не останавливающееся на полпути
мышление так или иначе приходит к живой, логически оправданной и необходимой
для всех людей мистике.

Сомнения относительно способности людей к раздумьям о самих себе и
окружающем мире, необходимым для мыслящего мировоззрения, оправданы, если
иметь в виду современного человека с его резко ослабленной потребностью
мыслить. Но современный человек - явление патологическое.

В принципе даже человеку со средними природными задатками присуща
способность мышления, превращающая для него создание собственного, мыслящего
мировоззрения не только в возможность, но и в естественную потребность.
Великие просветительские движения античности и нового времени помогают
сохранить уверенность в том, что людям присуще элементарное мышление,
способное стимулирующе воздействовать на их жизнь и поступки. Наблюдение за
людьми и занятия с молодежью еще больше подкрепляют эту веру.

Элементарное влечение к созданию для себя мыслящего мировоззрения
властно движет нами в период пробуждения потребности в самостоятельных
раздумьях. Впоследствии, однако, мы позволяем этому влечению заглохнуть,
хотя и ощущаем вполне ясно, что тем самым обедняем себя та в конечном счете
становимся менее способными на добрые дела. Мы похожи на родники, которые,
засоряясь все больше и больше, вообще перестают давать живительную влагу.

Наше время в большей мере, чем любое другое, игнорировало необходимость
охранять эти тысячи родников мышления. Следствием такого пренебрежения
явилась та поистине смертельная жажда, от которой мы изнемогаем. Но стоит
нам только расчистить мусор, мешающий родниковой воде пробиться на
поверхность, как на орошенном песке мертвой пустыни вновь пробудится жизнь.

Конечно, в области мировоззрения, как и в любой другой, есть ведущие и
ведомые. С этой точки зрения самостоятельность людей всегда относительна.
Весь вопрос в том, на что ориентирована инициатива ведущих - на
самостоятельность или на несамостоятельность. Одна влечет за собой эволюцию
к истине, другая означает смерть последней.

Призвание каждого человеческого существа состоит в том, чтобы,
выработав собственное, мыслящее мировоззрение, стать подлинной личностью.

Каким, однако, должно быть мыслящее мировоззрение, чтобы идеи культуры
и зиждущиеся на них убеждения могли найти в нем свое обоснование?
Оптимистическим и этичным.

Оптимистично то мировоззрение, которое бытие ставит выше небытия и тем
самым утверждает мир и жизнь как нечто ценное само по себе. Такое отношение
к миру и жизни порождает стремление относиться к бытию с максимальной
бережностью, на какую мы только способны. Упомянутое стремление в свою
очередь стимулирует деятельность, направленную на улучшение условий жизни
индивида, общества, народов и человечества, такую деятельность, результатом
которой являются внешние достижения культуры: господство духа над силами
природы и более высокая социальная организация общества.

Этика - область деятельности человека, направленная на внутреннее
совершенствование его личности. Сама по себе она не зависит от того,
пессимистично иди оптимистично мировоззрение. Но в зависимости от этого
сужается или расширяется сфера ее влияния.

В последовательно пессимистическом мировоззрении, как оно предстает нам
в мышлении брахманов и Шопенгауэра, этика не преследует цели воздействовать
на мир. Она направлена лишь на самосовершенствование индивида, проявляющееся
во внутреннем освобождении от мира и его духа. Однако по мере переориентации
этики на миро- и жизнеутверждающее мировоззрение сфера ее влияния
расширяется. Ее целью теперь становится не только внутреннее
совершенствование индивида, но и воздействие последнего на других людей и на
весь мир. Свободу от мира и его духа она преподносит человеку уже не как
самоцель. По ее представлениям человек, став внутренне свободным,
одновременно должен обрести способность действовать в качестве более
одухотворенной и более чистой силы в окружающем мире среди себе подобных и
таким образом вносить свой вклад в осуществление идеала всеобщего прогресса.

Итак, культура есть результат взаимодействия оптимистического
мировоззрения и этики. По отдельности ни оптимистическое мировоззрение, ни
этика не способны породить ее. Оптимизм дает уверенность, что течение
событий в мире так или иначе имеет разумную цель, а улучшение условии
существования в мире вообще и в обществе в частности содействует
духовно-нравственному совершенствованию индивида. Из этического вытекает
возможность сформулировать необходимые для воздействия на мир и общество
целесообразные принципы и сосредоточить все достижения на духовном и
нравственном совершенствовании индивида, являющемся последней целью
культуры.

Осознание того, что именно в оптимистическом и в этическом началах
коренится движущая культуротворческая энергия мировоззрения, проливает свет
на вопрос, почему и каким образом иссякают идеалы культуры. Становится
очевидным, что нельзя дать исчерпывающий ответ на этот вопрос,
руководствуясь аналогиями, почерпнутыми из природы. Трезвый, деловой подход
подсказывает иной ответ: идеалы культуры иссякли потому, что не удалось
достаточно прочно обосновать оптимистическое и этическое начала в
мировоззрении.

Проанализировав процесс зарождения идей культуры и зиждущихся на них
убеждений, мы обнаружим, что сущность его в том, что оптимистическое или
этическое начало в мировоззрении или то и другое вместе каким-то образом
обретали большую силу убеждения и стимулировали прогресс культуротворческих
идей. При закате культуры имеет место та же причинно-следственная связь, но
действие ее носит отрицательный характер. Здание оседает или вообще рушится,
так как оптимистический или этический фундамент его становится непрочным.
Другой причины упадка при всем желании невозможно отыскать. Все мыслимые
идеи культуры и зиждущиеся на них убеждения вырастают из оптимизма и этики.
Пока обе эти опоры сохраняют необходимую прочность и устойчивость, зданию
ничто не грозит.

Итак, будущее культуры зависит от того, под силу ли окажется мышлению
прийти к мировоззрению, способному обосновать оптимизм, то есть миро- и
жизнеутверждение, и этику более надежно и в более элементарной форме, чем
мировоззрения предыдущих эпох.

Нельзя сказать, что мы, люди западного мира, никогда не задумывались
над проблемой соответствующего нашей жажде деятельности и очищающего ее
мировоззрения. Но мы не могли окончательно сформулировать такое
мировоззрение и в результате оказались в плену дезориентированной жажды
деятельности. Не давая нам возможности уяснить сущность мира и нашей
собственной жизни, дух нашего времени бросает нас в водоворот деятельности.
Непрерывно вынуждает он нас служить то тем, то другим целям, то тем, то
другим достижениям. Он умышленно разжигает в нас безудержную жажду
деятельности, дабы мы не опомнились и не спросили, что же, собственно,
общего имеет эта самозабвенная преданность тем или иным целям и достижениям
со смыслом мира и смыслом нашей жизни. Так, подобно безродным и никогда не
трезвеющим наемникам, мы бредем без мировоззрения во все более сгущающемся
мраке жизни, готовые одинаково преданно служить и возвышенному, и низкому. И
чем безрадостнее складываются условия в мире, где неистовствует эта
авантюристическая жажда действий и прогресса, тем сумбурнее образ мыслей и
нелепее действия наемников, согласившихся ей служить.

При сопоставлении нашего мышления с восточным особенно ясно видно,
насколько мало связана с углубленными раздумьями свойственная западному миру
жажда действий. Последнее по-прежнему занято поисками смысла жизни и
неизменно стремится подвести нас к вопросу о смысле нашей неутомимости в
практических делах - вопросу, который мы так упорно продолжаем игнорировать.
Мы растерянно останавливаемся перед идеями, приходящими к нам из индийского
мышления. Мы восстаем против свойственной им отрешенности от земных дел. Мы
чувствуем всю неудовлетворительность и ошибочность идеала бездействия.
Инстинктивно мы осознаем, что право на существование имеет не только воля к
прогрессу, направленная на духовное совершенствование личности, но и
стремление к прогрессу всеобщего и материального.

Про себя мы уповаем на то, что мы, авантюристы миро- и
жизнеутверждения, как бы велики и ужасны ни были наши заблуждения, в
состоянии обеспечить не только более значительные материальные, но также и
более значительные духовно-этические достижения, чем наши оппоненты,
находящиеся в плену мировоззрения бездействия.

И тем не менее нам не удается полностью оправдаться перед этим чуждым
нам подходом к жизни, в котором есть нечто величественное, неподвластное нам
и захватывающее. Истоки величественности убеждений и взглядов, отражающих
подобный подход к жизни, обусловлены тем, что эти убеждения рождены поисками
мировоззрения и поисками смысла жизни. У нас же место мировоззрения занимают
инстинкты и импульсы действия. Миро- и жизнеотрицающему мировоззрению мы не
в состоянии противопоставить мировоззрение миро- и жизнеутверждающее, а
мышлению, пришедшему к такой пессимистической концепции бытия, - мышление,
способное обосновать оптимистическую концепцию.

Следовательно, пробуждение западного духа должно начаться с осознания
всеми людьми - образованными и необразованными - пагубности нынешнего
безмировоззренческого состояния. Мы не можем впредь обходиться суррогатами
мировоззрения. Отныне всеми нашими делами и помыслами должен завладеть
вопрос о том, на чем же все-таки основывается воля к деятельности и
прогрессу, которая толкает нас как на великие, так и на низкие дела и
удерживает в состоянии бездумья.

Для перехода от бессмысленного бытия, в плену которого мы находимся, к
осмысленному существует лишь один путь: каждому из нас надлежит вновь
сосредоточить внимание на собственной сущности и все мы вместе должны
задуматься над тем, каким образом наша воля к действию и к прогрессу
выводится из того смысла, который мы придаем своей и окружающей нас жизни.

Великая ревизия убеждений и идеалов, которыми и ради которых мы живем,
не может совершиться путем внушения людям нашего времени других, лучших
сравнительно с нынешними идей. Она возможна лишь при условии, что люди
задумаются над смыслом жизни и станут пересматривать и обновлять свои идеалы
в соответствии со степенью их разумности с точки зрения смысла, какой мы
придаем нашей жизни.

Такое самоосмысление последнего и самого элементарного является
единственным надежным критерием.

Мои желания и Дела обретают смысл и Ценность лишь в той мере, в какой
цель моей деятельности согласуется со смыслом моей жизни и жизни других
людей. Все остальное, каким бы значительным оно ни представлялось благодаря
традициям, привычкам и общественному авторитету, суетно и опасно.

Требование вернуться к столь далеким нам теперь раздумьям о смысле
жизни звучит поистине как насмешка в условиях, когда народы переживают
состояние внутреннего разложения, когда народные страсти и народные
безумства достигли столь большой силы и размаха, когда люди страдают от
безработицы, нищеты и голода, когда повсюду в мире имеющие власть самым
бесстыдным и бессмысленным образом третируют лишенных ее, когда человечество
во всех отношениях распадается как единое целое. Но тем не менее только
такое самоуглубление людей в состоянии породить силы, способные преодолеть
все эти препятствия и эту нищету. Любые другие попытки в этом направлении -
меры сомнительные и совершенно недостаточные.

Когда весной прошлогодняя трава лугов уступает место свежей зелени,
происходит это потому, что корни растений пускают миллионы новых побегов.
Так и для обновления идей, столь необходимого нашему времени, возможен
только один путь: все люди должны обновить свои убеждения и идеалы, выведя
их из размышлений о смысле жизни и о смысле мира.

Но есть ли гарантия, что удастся инстинктивно присущее нам миро- и
жизнеутверждение превратить с помощью мышления в миро- и жизневоззрение,
которое явится постоянным и надежным источником силы для осмысленной жизни и
деятельности? Почему мы должны совершить то, над чем тщетно бились прежние
поколения?

Даже если вновь пробуждающееся мышление придет лишь к несовершенному и
неудовлетворительному мировоззрению, то и это мировоззрение как истина,
добытая ценою больших усилий, будет представлять прогресс по сравнению с
безмировоззренческим состоянием или с каким-либо авторитарным
мировоззрением, которое мы вопреки требованиям мышления поддерживаем лишь в
силу его внутренних достоинств, не испытывая по-настоящему глубокой и
искренней преданности.

Началом любой полноценной духовной жизни является непоколебимая вера в
истину и открытое исповедание ее. Даже самое глубокое религиозное чувство не
преступает пределов мышления, а непременно коренится в нем, если только
достаточно глубоко уходит в себя.

Ценно уже само по себе размышление о смысле жизни. Если оно вновь
станет доступным нам, окончательно поблекнут все внушенные тщеславием и
страстями идеалы, которые, подобно зловредным сорнякам, буйно разрастаются в
убеждениях масс. Насколько выиграли бы нынешние условия жизни людей, если бы
все мы ежедневно хотя бы по несколько минут своего вечернего времени
посвящали размышлениям об окружающей нас вселенной, мысленно обращаясь к
бесконечным звездным мирам, а на похоронах предавались бы раздумьям о
загадке жизни и смерти, вместо того чтобы бездумно шествовать за гробом,
обмениваясь малозначительными репликами с другими участниками процессии.

Внушенные безумием и страстями идеалы тех, кто формирует общественное
мнение и оказывает решающее влияние на события общественной жизни, утратили
бы власть над людьми. Люди хоть в какой-то мере стали бы задумываться над
бесконечным и конечным, бытием и небытием и отыскали бы в результате такого
самоуглубления критерии суждения об истинном и ложном, действительно ценном
и призрачном. Раввины древних времен учили, что царство божье наступит, если
только весь Израиль начнет по-настоящему соблюдать субботу. Насколько вернее
было бы сказать, что море несправедливости, насилия и лжи, захлестнувшее
ныне все человечество, лишится своей разрушительной силы, если только нам
удастся противопоставить ему хоть какое-то подобие раздумий о смысле мира и
жизни!

Но не опасно ли побуждать людей к раздумьям о смысле жизни и требовать,
чтобы наша жажда действий оправдывалась и облагораживалась такими
размышлениями? Не утратим ли мы в результате этого нечто невосполнимое -
жизненную активность, порождаемую непосредственностью действий?

Вопрос о том, насколько сильной или слабой будет наша жажда действий,
пройдя через горнило раздумий о смысле жизни, - отнюдь не решающий вопрос,
который надо ставить во главу угла. Ведь разумно и рационально в ней только
то, что подчинено смыслу, который мы в состоянии придать нашей жизни.
Решающей является не количественная, а качественная сторона деяния. Важно,
чтобы наша воля к деятельности пришла к осознанию самой себя и перестала
быть слепой.

Но, возможно, мы зайдем в тупик непознаваемости и вынуждены будем
сознаться в том, что нам не под силу придать миру и жизни какой-то смысл...

Отправляясь в путь, мышление должно быть готово ко всему, в том числе и
к возможности зайти в тупик непознаваемости. Но даже если нашей воле к
действию суждено бесконечно и безуспешно сталкиваться с непознаваемостью
смысла мира и жизни, то и это горькое разочарование благостнее для нее, чем
летаргия бездумья. Ибо уже само это разочарование означает очищение и
облагораживание.

Пока что, однако, нет никакой нужды предаваться разочарованию. Мы
переживаем миро- и жизнеутверждение как нечто в самом себе необходимое и
ценное. Следовательно, можно предполагать, что его как-то можно обосновать в
мышлении. Данное в нашей воле к жизни, оно должно постигаться в смысле
жизни. Не исключено, что фундамент мировоззрения, выражающего миро- и
жизнеутверждение, следует заложить не так, как это пытались делать до сих
пор. Прежнее мышление намеревалось вывести смысл жизни из смысла мира.
Вполне возможно, что нам придется, оставив вопрос о смысле мира нерешенным,
вывести смысл нашей жизни из заложенной в нас воли к жизни.

Пусть дороги, по которым нам предстоит идти к цели, еще не видны -
направление нашего движения уже ясно. Все мы должны задуматься над смыслом
жизни и сообща бороться за создание миро- и жизнеутверждающего
мировоззрения, в котором наша жажда деятельности, столь необходимая и ценная
для нас, получит свое оправдание и объяснение, свои ориентиры и закалку,
будет углублена и облагорожена и в конце концов обретет способность
выдвинуть и осуществить внушенные духом подлинной гуманности окончательные
идеалы культуры.