Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. От романтизма до наших дней.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОТ ГЕГЕЛЬЯНСТВА К МАРКСИЗМУ
ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МАРКСИЗМА

От идеализма я перешел к тому, чтобы искать идею в самой действительности. Боги, прежде жившие над землей, стали для меня ее центром.
Карл Маркс

С тех пор как Маркс написал, что все имеет свой конец, возможно ли допустить, что это не применимо к нему самому?
Мао Цзедун

Глава четвертая
Правое и левое гегельянство

1. ПРАВОЕ ГЕГЕЛЬЯНСТВО

Гегель умер в конце 1831 г., после чего его ученики сразу образовали две партии. Используя лексику французских парламентариев, Давид Штраус назвал гегельянцев правыми и левыми. Согласно правым, прусское государство воплощало собой максимальную реализацию рациональности духа. Левые именем диалектики отвергали любое существующее государство. Однако кроме разногласий политических были и религиозные несовпадения.

Гегель доказывал совпадение философии и религии: что философия выражает в форме понятия, то религия дает в форме представления. Именно отсюда возникла антитеза правого и левого гегельянства. Доказуемо ли, что христианство совместимо с гегелевской философией? Правые уверенно отвечали «да», левые были резко против, сводя Божественное послание к сугубо человеческому измерению. Аббаньяно определил правое гегельянство как схоластическое, имея в виду поздних схоластов, взявших аристотелизм на вооружение в защиту христианских догм. Таким видится Карл Фридрих Гёшель (1781—1861) с его сочинением «О доказательстве бессмертия человеческой души в свете спекулятивной философии» (1835). К правым гегельянцам можно причислить Казимира Конради, Г. А. Габлера, И. Э. Эрдмана, К. Фишера и др. Левое гегельянство образовали Бруно Бауэр, Макс Штирнер, Арнольд Руге, Фейербах и, наконец, Маркс.

2. ЛЕВОЕ ГЕГЕЛЬЯНСТВО

2.1. Давид Ф. Штраус: человечество как единство конечного и бесконечного

Штраус (1808—1874) под влиянием Гегеля стал решительным критиком теологии. В 1835 г. вышла его книга «Жизнь Иисуса». По его мнению, Евангелие не хроника научно доказуемых фактов, скорее, оно — об ожидании Мессии, а значит, это не история, не легенда, а миф. И легенда по-своему трактует факты, но лишь миф несет в себе метафизическую нагрузку. Христианская идея единства конечного (человека) и бесконечного (Бога) должна найти адекватное выражение в философии. Христиане верят, что это единство реализуется в индивиде — Богочеловеке, Иисусе. Но это миф, ибо в исторически ограниченном человеке единство Божественного и человеческого недостижимо. Не в единичном духе, не в Христе воплотится единство конечного и бесконечного, а в самом «человечестве и его двойственной природе Бог станет человеком». Конечный дух помнит о своей бесконечности: она — дочь духа (невидимого отца) и природы (видимой матери). Человечество чудотворит: если дух по мере развития все более сливается с природой, то человечество безгрешно. Таким образом, по содержанию Евангелие философично: только в философии истина выражена в более адекватной рациональной форме.

3. ЛЮДВИГ ФЕЙЕРБАХ И СВЕДЕНИЕ ТЕОЛОГИИ К АНТРОПОЛОГИИ

3.1. От Бога к человеку

Людвиг Фейербах (1804—1872) изучал теологию в Гейдельберге, затем слушал в Берлине лекции Гегеля. «За четыре недели я узнал от Гегеля больше, чем за два предыдущих года», — писал он отцу. В 1830 г. своей работой «Мысли о смерти и бессмертии» Фейербах выступил против правых гегельянцев. Книга, в которой бессмертие закреплялось только за человечеством, а индивид объявлялся смертным, закрыла автору академическую карьеру. Правда, позднее о сорокачетырехлетнем философе вспомнили, пригласив прочесть курс лекций в Гейдельберге. Так появились «Лекции о сущности религии», опубликованные в 1851 г. Философ жил в нищете и умер, всеми забытый, в 1872 г. в Рехенберге.

114

Критическое отношение к Гегелю сформировалось у Фейербаха около 1839 г. «Гегель начал с бытия, с понятия бытия, или с абстрактного бытия; так почему бы не начать с самого бытия, т. е. реального бытия?» — писал он в работе «К критике гегелевской философии». Гегель «отложил в сторону основы и естественные причины». Но «спекуляция, выходящая за пределы человеческого, тщетна, как тщетно искусство, которое тужится изобразить нечто большее, чем просто человеческое тело, но ничего другого, кроме гротескных фигур, у него не получается».

Философия — наука о действительности в ее истине и всеобщности, но компендиум действительности есть природа в широком смысле слова. Наиболее глубокие секреты скрыты в самых простых, естественных вещах, пренебрегаемых спекулятивной фантазией. Единственный путь спасения — возвращение к природе. Природа — это не только вульгарная пищеварительная фабрика, но и храм мозга.

Цель книга «Сущность христианства» (1841) автор определил как «сведение религии к антропологии». Религия как проблема проходит красной нитью через все творчество Фейербаха. «Моей первой мыслью был Бог, второй — разум, третьей и последней — человек». Гегель устранил трансцендентного Бога, заменив его Духом, т. е. человеческую реальность — абстрактной. Фейербаха интересует не идея человечества, а реальный человек, который прежде всего — природа, тело, чувственность и потребности. «Истина есть жизнь, а не мысль, остающаяся на бумаге, не то, что дается в дополнение к бумаге». Идеализм надлежит отвергнуть, ибо он упразднил конкретного человека. Теизм неприемлем, ибо не Бог творит человека, а человек создает Бога.

3.2. Теология — это антропология

После Гегеля критика теологии уже должна была быть иной, чем просветительская. Как и Гегель, Фейербах принимает единство конечного и бесконечного. Однако это единство реализуется в человеке, а не в Боге и не в абсолютной Идее. Человека философия должна принять во всей его полноте — с головы до пят, в его природной социальности. Великий основной факт человеческой истории — религия — не может быть отвергнут философией: его следует понять. Понять религию можно лишь тогда, когда будет понято: «То, что человек думает о Боге, — это осознание человеком самого себя». Другими словами, отстраняя от себя собственные качества, желания, надежды, человек конструирует свою божественность. Истина религии — в отношении человека к своей сущности. Ложность ее в том, что эту сущность он уже воспринимает не как свою, но как чужую. Бог, следовательно, есть зеркало человека.

115

В молитве он обращается к собственному сердцу, чудо есть реализованное сверхъестественное желание. Основные христианские догмы — не что иное, как осуществившиеся чаяния сердца.

Итак, по Фейербаху, религия — это исключительно человеческий факт. Что человек думает, каковы его принципы, — таков его Бог. Насколько ценен он сам, настолько ценен его Бог. Бог — внутренний образ, сущность выраженного человека. Религия — публичное признание своей тайной любви. Отсюда вывод Фейербаха: скрытое ядро теологии есть антропология. Человек склонен вынести свое бытие вовне, чтобы затем найти его в себе. Это «возвращение к самому себе есть открытое признание того, что сознание Бога — это сознание вида». Такой поворот истории он обозначает как «homo homini deus est».

Все определения Божественного бытия становятся квалификациями бытия человека. Возникает вопрос: так почему же происходит самоотчуждение, почему человек создает Божественность, не отдавая себе в том отчета? Потому что природа бесчувственна к его страданиям, отвечает Фейербах, и в религии страждущее сердце находит некоторое облегчение. В Боге сосредоточены чаяния человеческого сердца, ставшие реальной блаженной определенностью. Это свободное от предрассудков всесилие чувства, услышанная молитва, чувство, слышащее само себя, эхо нашего страдания. Страдание ищет выхода: музыкант берет в руки лютню и поверяет музыке свою горечь. Так боль вырастает во всеобщее страдание. Но природа не слышит жалоб и молитв. Отчаявшийся человек, ища забвения, уходит из мира чувственного в себя. «Бог — это слеза любви, упавшая в самую потаенную глубь человеческой души, где покоится тайна ее бессилия и ничтожества».

Таким образом, Фейербах вместо недоступного Бога создает иную божественность — человека в крови и плоти. Там, где была любовь во имя Господа, теперь — любовь во имя человека. Суть нового гуманизма — «не верующие люди, а думающие, не молящиеся, а работающие, не стремящиеся в занебесье, а изучающие мир посюсторонний, не христиане — полуживотные и полуангелы, а люди во всей полноте».

Можно сказать, что левые гегельянцы, критикуя Гегеля, атаковали теологию и основания традиционной метафизики. Во имя конкретного человека, личности, активного преобразователя жизни они ниспровергали гегелевские «абстракции». В христианской вере они нередко усматривали противовес имманентной метафизике конкретного.

Догматический энтузиазм многих младогегельянцев кажется временами болезненно преувеличенным и нередко наивным. Вместе с тем нельзя не почувствовать в их голосе остроту глубоко реальных проблем. Трудно понять идеи Маркса вне этого контекста. Будучи частью движения левых гегельянцев, позднее он обрушился на них с критикой.

117

4. УТОПИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ

4.1. Сен-Симон: наука и техника как основа нового общества

Марксизм, писал В. И. Ленин, — законный наследник всего лучшего, что создано человечеством в XIX веке: немецкой классической философии, английской политической экономии и французского социализма. Верно или по ошибке, но за французским социализмом закрепилось название «утопический». Обычно с ним связывают имена Сен-Симона, Фурье и Прудона.

Клод Анри Сен-Симон (1760—1825) и поныне привлекает к себе внимание исследователей, ибо он первый увидел ростки индустриального общества и клубок связанных с ним тяжелых социальных проблем, на которых затем сосредоточатся позитивисты, Маркс и его последователи. Из сочинений Сен-Симона известны такие, как: «Письма женевского обитателя к современникам» (1802), «О преобразовании европейского общества» (1814, в соавторстве с Огюстом Тьерри), «Промышленность, или Политические, моральные и философские рассуждения» (1817), «Новое христианство» (1825). Секретарем и помощником Сен-Симона был Огюст Конт (1818—1824), пока не разошлись их пути в философии.

В истории, уверен Сен-Симон, действует закон прогресса, однако он не имеет линеарного характера Философ также говорит о периодах — органическом и критическом. Пока общество развивается на прочном основании однажды установленных принципов, оно органично. Как только обнаруживаются признаки неустойчивости этих принципов (в сфере идей, ценностей, технических новшеств), так общество входит в критическую фазу развития. Так монотеизм обозначил кризис органической до того эпохи политеизма. Органическая эра средневековья сменилась кризисной эпохой Реформации и французской революции. Просвещение с его хаосом духовной и социальной жизни Сен-Симон оценивает негативно, с точки зрения крушения органических ценностей средневековья.

Движение общества вперед, к новой органической эпохе философ полагает немыслимым без позитивной науки. На руинах средневековых теологий и метафизических идей должна реорганизоваться «духовная власть людей науки, умеющих предсказывать события». «Временная власть» будет принадлежать промышленникам и предпринимателям, которые смогут занять мирным трудом большую часть населения.

Наука и технология, по Сен-Симону, смогут решить острые социальные проблемы. Есть порядок всеми ощущаемых интересов и есть интерес, относящийся к развитию жизни и благосостояния. Этот порядок един для всех, поэтому люди должны действовать

118

сообща. Он един, поскольку должно принять в расчет общую меру оценки всех институтов и политических действий. «Политика, следовательно, есть наука о производстве, т. е. наука, цель которой — порядок наиболее благоприятных для всех типов производства условий. Политика, кроме того, есть наука о производстве, которую нельзя оставлять на произвол».

Неудовлетворенные в физическом и моральном смысле люди не могут быть счастливы. Покончить с недостойной нуждой — вот истинная цель наук, ремесел, искусств. Вне продуктивной системы обретаются «паразиты и рвущиеся к власти». Чтобы показать, насколько важна компетентность ученых у власти, Сен-Симон использует выразительный пример: «Если бы Франция потеряла три тысячи наиболее важных политических и религиозных администраторов, она немного бы потеряла Государство без особого ущерба заменило бы их другими. Однако потеря в три тысячи наиболее способных ученых, художников и изобретателей закончилась бы для Франции национальным крахом, в подчиненном положении относительно других наций она оставалась бы до тех пор, пока голова не вырастет вновь и утрата не будет восстановлена». Позитивное мышление, следовательно, может гарантировать обществу силу, порядок и защиту от трех разрушительных зол: произвола, некомпетентности и интриг.

В книге «Новое христианство» Сен-Симон пишет, что движение к новой органической эпохе немыслимо без обращения к первоначальному христианству и всеобщему братству, завещанному Богом людям. Организовать общество так, чтобы наибольшая часть людей, видов труда и способностей смогли быть реализованными, — «в этом и только этом состоит Божественная часть христианской религии».

Сен-Симон и его ученики подняли ряд важнейших проблем и задач: социальная роль науки и техники, предпринимательская и банковская деятельность, атака на паразитические элементы общества, отказ от частной собственности и права наследования, планирование экономики. Был даже разработан проект Суэцкого канала Девиз государства: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям», — сформулирован Сен-Симоном. Первая часть указывала на правило производства, вторая — на правило распределения.

Две тенденции сенсимонизма — научно-техническая и мистико-романтическая — плохо уживались между собой. Неудивительно, что между ними произошел раскол (первая представлена Лессепсом, руководившим строительством Суэцкого канала, вторая — отцом Анфантеном). Не забудем и о том, что Шарль Фурье (1772—1837), Луи Огюст Бланки (1805—1881), Луи Блан (1811—1882) также вышли из этой традиции. Если идеи Бланки, верившего только в эффективность вооруженной борьбы, восходят более к Бабефу, то реформатор Блан, как нам представляется, ближе к Сен-Симону.

119

4.2. Пьер Жозеф Прудон

Сторонник перемен и защитник профсоюзного движения Прудон (1809—1865) был противником как частной собственности, так и коммунизма. Из сочинений Прудона назовем такие: «Что такое собственность?» (1840), «Создание порядка человечеством» (1843), «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (1846), «О справедливости в революции и в церкви» (1858).

«Собственность — это обман». Такой формулой, похожей на выстрел, привлек к себе внимание тридцатилетний философ, потревожив сыто дремавшую буржуазию. Собственность, основа буржуазной экономики, служит надувательству, ибо «коллективная сила» организованных рабочих, будучи продуктивной, дает намного больше того, что потом получают рабочие. Присвоение капиталистом прибыли от продукта коллективного труда становится симптомом растущего противоречия между трудом и капиталом. Сказать по правде, Прудон не столько против собственности как таковой, сколько против «нетрудовой прибыли».

Собственность оправдана только тогда, когда она связана с производительным трудом и когда она питает свободу. Став частью организованной системы эксплуатации, т. е. делая немногих кровопийцами большинства (тех, кто работает), собственность сделалась орудием надувательства. Итак, социально-экономический порядок буржуазного общества ошибочен, его следует изменить. Но как?

От коммунизма как религии нетерпимости Прудон решительно отмежевывается. Нужно «спалить Собственность на медленном огне, а не устраивать варфоломеевскую пролетарскую ночь, в пламени которой Собственность лишь возродится». Но и путь фалангистов, ничем не ограниченной свободы индивидов также мало устраивает Прудона. Он предлагает установить новый социальный порядок, основанный на справедливости, — «уважении, спонтанно принятом и взаимогарантированном, к человеческому достоинству любой личности, что защищает ее от посягательств».

Справедливость, по Прудону, закон прогресса. Она не только идея, но и активная сила индивида и социальной жизни. Это «первое и последнее слово коллективной человеческой судьбы, начало и конец нашего блаженства». Справедливости от Бога, явленной в Откровении, Прудон противопоставляет революционную справедливость, имманентную сознанию и истории. «Если справедливость не врожденна для человечества, если она чужда ему, то это значит, что у него и вовсе нет законов, что коллективный субъект не имеет обычаев, а социальное состояние противоестественно, что цивилизация развращена». Это целиком подтверждает опыт французской революции.

120

Справедливость, продолжает Прудон, есть принцип и форма мысли, гарантия суждения, правило поведения, цель знания и существования. Она — чувство и понятие, явление и закон, идея и факт; жизнь, дух и всеобщий разум. Коммунистическое решение экономических проблем он считает неприемлемым. Если отдать в руки государства все средства производства, то свобода людей будет задушена скорее, чем наступит социальное равенство. При коммунизме государство становится собственником не только материальных благ, но и жизней самих граждан.

Чтобы избежать казарменно-полицейского режима, Прудон предлагает реорганизовать экономику так, чтобы сами рабочие были собственниками средств производства у руля производственного процесса. Множество производственных центров, уравновешивая друг друга, не позволят государству нарушить свободу и справедливость.

Чувство справедливости и серьезный анализ капиталистической экономики сочетается у Прудона с нерушимой верой в свободу и волю сохранять ее. Сегодня, после жуткого тоталитарного опыта, его книги читаются с новым интересом, особенно в части рассуждений о самоуправлении. Например, любопытна идея Прудона учредить банк, где вместо денег выдавались бы «боны», гарантированные продукцией клиентов банка. Так рабочие, полагал он, смогли бы начать собственное дело, а продукция и прибыль оставались бы в их руках.

Маркс критиковал «Философию нищеты» Прудона не всегда справедливо. Идеи французского философа оказали немалое влияние на современников. Большая часть членов французской фракции Первого Интернационала были его сторонниками. Анархо-синдикалистские элементы проектов Прудона были восприняты Бакуниным и Кропоткиным. Критика экономического и социального всевластия государства, недоверие к идеологии и парламентам, призыв к союзу интеллектуалов и рабочих — все эти идеи сохранили свою актуальность и поныне.

121

5. КАРЛ МАРКС

5.1. Жизнь и творчество

Карл Маркс родился в Трире 15 мая 1818 г. в семье адвоката. Антисемитские законы 1816—1817 гг. поставили адвоката перед выбором: вера или профессия; он выбрал второе. Карл, закончив лицей в Трире, отправился в Бонн изучать юриспруденцию. В Бонне юноша не слишком переутомлялся учебой, поэтому разгневанный отец перевел сына в Берлинский университет, где царили строгие нравы. Не успев поселиться в Берлине (1836), Маркс тайно обручился с аристократкой Женни фон Вестфален. Жениться на ней ему удалось только в 1843 г. (Заметим, что брат Женни, Фердинанд, был министром внутренних дел Пруссии с 1850-го по 1860 г.)

В Берлине Маркс слушал курс лекций Карла фон Савиньи и Эдуарда Ганса, посещал «Докторклуб», где встречались молодые гегельянцы, занимавшие радикальную позицию. Здесь он познакомился, в числе прочих, с профессором истории Фридрихом Кёппеном и теологом Бруно Бауэром. «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура» — так называлась первая дипломная работа двадцатитрехлетнего студента, после которой он получил диплом по философии в 1841 г.

Академическая карьера Маркса, не успев начаться, рухнула: в Боннском университете, где его поддерживал Бауэр — «Робеспьер теологии», начались гонения на радикалов. Так наш философ стал работать в «Рейнской газете», где печатали свои статьи Гервег, Руге, Эдгар и Бруно Бауэры, Моисей Гесс. Маркс стал главным редактором журнала, который вскоре запретили. Под влиянием Фейербаха он пишет «Критику гегелевской философии права» (1843), введение к которой было опубликовано в Париже в 1844 г. в «Немецко-французском ежегоднике», издаваемом Руге. В Париже Маркс познакомился с Прудоном и Бланком, Гейне и Бакуниным и, наконец, с Энгельсом, другом и соратником всей его жизни.

В 1844 г. были написаны «Экономическо-философские рукописи». 11 января 1845 г. философа выслали из Франции за сотрудничество в рабочем журнале «Вперед». Разрыв с Б. Бауэром и другими левыми гегельянцами обозначился в работе «Святое семейство» (1845). В Брюсселе Маркс пишет «Тезисы о Фейербахе» (1845) и «Нищету философии. Ответ на "Философию нищеты" господина Прудона» (1847), которыми атакует «утопический социализм», защищая «социализм научный». В 1848 г. вместе с Энгельсом они создают «Манифест Коммунистической партии». Воодушевленный событиями 1848 г., Маркс вернулся в Кёльн и начал издавать там «Новую рейнскую газету», но неудача вынудила его вновь бежать за границу.

В Англии Маркс поселился в Лондоне, где финансовая поддержка Энгельса, несмотря на трудности, дала ему возможность продолжить экономические, исторические и социальные исследования, ставшие основой «Капитала», первый том которого вышел в 1867 г. (второй и третий — посмертно в 1885-м, 1894-м), и «Критики политической экономии» (1859). В 1864 г. в Лондоне был основан Первый Интернационал. Последние годы жизни отмечены интенсивной работой над «Критикой Готской программы» (1875) и «Капиталом», над которым Маркс трудился до конца своих дней. 2 декабря 1881 г. умерла жена Маркса Женни. 14 марта 1883 г. умер Карл Маркс.

122

5.2. Маркс как критик Гегеля

Уже в «Критике гегелевской философии права» (1844) Маркс пишет, что юридические и политические институты не могут быть объяснены ни из самих себя, ни из развития духа, ибо они суть следствия материальных условий жизни, которые он, вслед за французскими и английскими просветителями, называет «гражданским обществом». Маркс видит у Гегеля две основные ошибки: во-первых, подчинение гражданского общества государству и, во-вторых, подмену субъекта предикатом. Реальные субъекты становятся у Гегеля предикатами мистической всеобщей субстанции. Но поскольку не религия создает человека, а человек — религию, то и не конституция создает народ, а народ — конституцию. Поэтому, когда Гегель считал, что описывает сущность государства, на деле получалось, что он описывает и узаконивает существующую реальность — Прусское государство.

5.3. Маркс как критик левогегельянства

Если правые гегельянцы пытались оправдать христианство и существующее государство, то левые именем диалектики, с позиций материализма и атеизма критиковали политику власть имущих. В «Святом семействе» Маркс и Энгельс атакуют «Немецкую идеологию» Бруно Бауэра, идеи Штирнера и Фейербаха. «Вся немецкая философская критика, от Штрауса до Штирнера, ограничивалась критикой религиозных представлений». Отмежевываясь от Бауэра, Маркс акцентирует недостаточность решения, согласно которому от раскола между частным человеком (буржуа) и абстрактным членом государства может спасти политическая эмансипация. Демократия, напротив, лишь углубляет пропасть. Нужна «человеческая эмансипация», «реапроприация сущностных человеческих сил», отчужденных государством. Феномен религиозного отчуждения Фейербаха Маркс распространяет до всемирного масштаба.

Молодые гегельянцы, считает Маркс, воюют с «фразами», а не с миром, который они отражают. Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание. «Никому из них не пришла в голову мысль поискать связь между немецкой философией и немецкой действительностью, связь между их критикой и материальной

123

средой... Быть радикалом — значит дойти до самых корней сущего. Но корень человека — сам человек». Его нельзя освободить, решая проблемы философии, теологии и «прочего мусора самосознания» и даже покончив с господством этих фраз. Освобождение — акт исторический, а не идеальный, он определен историческими условиями. Так Маркс ставит проблему соединения теории с практикой.

5.4. Маркс как критик экономистов-классиков

Анатомию гражданского общества нельзя понять без политической экономии. Изучая работы Смита и Рикардо, Маркс пришел к выводу о необходимости корректировки теории трудовой стоимости. Он показал, заметит позже В. И. Ленин, что стоимость товара определяется количеством времени, общественно необходимого для его производства. Старая политическая экономия из исторических фактов делала вечные законы. Это и есть идеология.

Политическая экономия отталкивается от факта частной собственности, но не объясняет, почему это исходный факт. Для экономиста классической формации интерес капиталиста — последний довод, т. е. он полагает как само собой разумеющееся то, что следует доказать.

Для Маркса же очевидно, что частная собственность не абсолютная данность, что ее не было и не будет. Капитал присваивает в собственность продукт труда других. Частная собственность, уверен философ, есть неизбежное следствие экспроприированного труда. Ситуация, как в религии: чем больше человек уповает на Бога, тем меньше верит в себя. Так и в труде: объектом сделки становится труд, и человек не принадлежит уже самому себе. Продукт труда становится независимым, чуждым производителю, а процесс жизни — все дальше от ее носителя.

5.5. Маркс как критик утопического социализма

Обоснованию различий между научным социализмом и утопическим посвящен, в частности, «Манифест Коммунистической партии». Идеологи пролетариата атакуют «мелкобуржуазных» лидеров за консерватизм и «слащавую» филантропию. В категорию мелкобуржуазных попадают экономисты, гуманисты, реформаторы (типа Сисмонди, Грюна, Бауэра, Гесса, Бабефа, Сен-Симона, Фурье, Оуэна), которые грешат апологией «плаксивого» феодализма с целью консервации существующего строя. Их ошибка заключается в непризнании самостоятельной исторической роли пролетариата. Социалисты проклинают капиталистическое общество, но указать

124

выход из критической ситуации не могут. Утопическому социализму противостоит «научный» социализм, вооруженный объективным законом, раскрывающим тайну капиталистического производства (суть которого — в умножении прибавочной стоимости). Материалистическое понимание истории открывает единственно верный путь к освобождению трудящихся от ига капитала.

5.6. Маркс как критик Прудона

Типичным примером мелкобуржуазного социалиста Маркс и Энгельс считают Прудона, автора книги «Система экономических противоречий, или Философия нищеты». В 1843—1844 гг. Маркс написал несколько работ, где достаточно высоко оценивал идеи Прудона, например в статье «Что такое собственность?» (в «Рейнской газете»), в «Святом семействе», в «Экономическо-философских рукописях 1844 г.». Но через три года Маркс поставил в вину Прудону именно то, в чем раньше видел заслугу, — научный характер преобразований в политической экономии.

В предисловии к книге «Нищета философии» Маркс не жалеет сарказма, оценивая Прудона: «Во Франции он имеет право быть плохим экономистом, имея славу хорошего немецкого философа. В Германии у него есть право быть хорошим философом, ибо сходит за одного из лучших французских экономистов. Но мы в двойном качестве немцев и экономистов протестуем против этой двойной ошибки». И далее: «Книга господина Прудона не есть обычный политико-экономический трактат», скорее это нечто вроде Библии, таинственное Откровение в лоне Божественного и т.п.

Чем же объяснить такой поворот во взглядах? Увы, Прудон не способен осознать неизбежных следствий капиталистической конкуренции и продумать ситуацию до конца. В попытке элиминировать отрицательные стороны капиталистического общества Прудон встал на позиции моралиста. Но жизнь нельзя изменить стенаниями и пожеланиями, наставлениями в здравом смысле и требованиями справедливости. «Если в эпоху феодального режима экономисты, вдохновленные рыцарскими законами, восхитительной гармонией прав и обязанностей, индустрии и здоровой сельской жизни смогли бы нейтрализовать все, нарушающее эту гармонию, то что произошло бы? Были бы упразднены все элементы, образующие борьбу, и задушены зерна, давшие рост буржуазии. Другими словами, абсурдность утопизма — в попытке элиминировать саму историю и движущие законы ее развития».

Социальные противоречия, таким образом, не решаются выведением одной из сторон, но необходимо довести противоречие до финальной фазы классовой борьбы. Не раздел собственности по законам справедливости, как думал Прудон, а упразднение ее революционным путем. Таков вывод Маркса.

125

5.7. Маркс и критика религии

Маркс оттолкнулся от тезиса Фейербаха: «Теология — это антропология». Фейербаху удалось, по мнению Маркса, вывести сущность религии из сути человека. Но как бы то ни было, Фейербах остановился перед главной проблемой: почему человек создает религию? Отчуждение человека от собственного бытия создает почву для переноса нереализованных его потребностей в сферу воображаемого, Божественного. Отсюда следует, по Марксу: чтобы преодолеть религиозное отчуждение, мало упразднить религию, необходимо изменить условия, порождающие «небесные химеры». Фейрбах «застрял» на «абстрактном индивиде», упустив из виду, что он принадлежит к определенной социальной форме, а значит, и его религиозные чувства — тоже социальный продукт.

Человек создает религию. Государство и общество порождают религию и тип сознания, воспринимающего мир перевернутым. Поэтому, делает вывод Маркс, борьба против религии есть борьба против того общества, которое одухотворяет (в значении: обслуживает) эта религия. Есть фантастический мир богов, поскольку есть иррациональный и несправедливый земной мир. «Религиозное убожество — это, в одном смысле, выражение реального убожества, в другом — протест против реальных бед. Религия — это стенание подавленного творения, чувство бесчувственного и бессердечного мира, духовность бездуховного мира».

«Философы, — читаем мы в "Тезисах о Фейербахе", — лишь различным образом объясняли мир, задача же в том, чтобы его изменить». Таким образом, задача философии — в разоблачении форм религиозного самоотчуждения, в показе их земной основы. Поэтому «критика неба переходит в критику земли, критика религии — в критику права, критика теологии — в критику политики».

5.8. Отчуждение труда

Перейдя с критики неба на критику земли, Маркс не находит, в ком бы могла реализоваться человеческая природа в смысле полноты ее земных нужд. Все как один отчуждены от собственной сущности и труда. Совершенство конструкции пчелиного улья может посрамить не одного архитектора, но и худший из архитекторов, отмечает философ, в отличие от лучшей из пчел, первоначально имеет в голове идеальный проект. Конечный результат производст-

126

венного процесса может и должен присутствовать сначала в уме рабочего в виде идеи. Меняется не просто форма природного элемента — в процессе труда реализуется цель производителя, идеальный план, очеловечивающий природу и социальный мир. Социальный труд как антропогенный фактор отделяет человека от животного. Человек трансформирует природу, очеловечивая ее так, что природа становится неорганическим телом человека.

Но на определенном историческом этапе характер труда меняется. Частная собственность, основанная на разделении труда, делает процесс труда принудительным. Маркс называет порочной логику выведения понятия греха из грехопадения. Между тем, он пишет в «Экономическо-философских рукописях»: «Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продукции. Рабочий становится тем более дешевым товаром, чем больше товаров он создает. В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого мира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары.

Этот факт выражает лишь следующее: предмет, производимый трудом, его продукт, противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от производителя. Продукт труда есть труд, закрепленный в некотором предмете, овеществленный в нем, это есть опредмечивание труда... что выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом, освоение предмета — как отчуждение, как самоотчуждение... рабочий относится к продукту своего труда как к чужому предмету. Ибо при такой предпосылке ясно: чем больше рабочий выматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него предметный мир, создаваемый им самим против самого себя, тем беднее становится он сам» [1].

Анализируя «отчужденный труд» в трех аспектах: 1) отчуждение производителя от продуктов его труда; 2) отчуждение производителя от собственной активности; 3) отчуждение человека от родовой сущности, Маркс приходит к выводу, что «рабочий чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций: при еде, питье, половом акте, у себя в жилище, украшая себя и т. д., а в своих человеческих функциях он чувствует себя животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному» [2].

1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 560—561.
2 Там же, с. 564.

127

Господство вещественной собственности в современном мире настолько велико, что восставший человек «стремится уничтожить все, чем на началах частной собственности не может обладать каждый», например, как верно отмечает Маркс, такой редкий дар, как талант. Именно «идея общности жен выдает тайну совершенно грубого и непродуманного коммунизма... Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность, есть лишь последовательное выражение частной собственности, доходящей до самоотрицания. Всеобщая и конституирующая себя как власть завистливость выступает как скрытая форма стяжательства... Всякая частная собственность как таковая ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть завершение этой зависти и нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме... отрицающем весь мир культуры и цивилизации» [1].

1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 586.

5.9. Исторический материализм

После анализа форм отчуждения понятен тезис Маркса: «Не сознание определяет бытие, а социальное бытие определяет сознание» (предисловие к «Критике политической экономии»). Продуцирование идей неотделимо от материальных отношений между людьми. Сами реальные люди неизбежным образом ограничены определенным уровнем развития производительных сил. В производстве условий социальной жизни, подчеркивает философ, люди вступают в необходимые отношения, не зависящие от их воли Эти отношения, взятые вместе, образуют экономическую структуру общества, основу, над которой надстраиваются политические, юридические и идеологические отношения (суперструктура). Способ производства обусловливает социально-политические институты и духовную жизнь. Изменения в базисе провоцируют изменения в надстройке (суперструктуре).

Сущность человека — в его продуктивной активности. Сначала он создавал средства, удовлетворяющие его жизненые потребности. Одна удовлетворенная потребность рождает другую. Нужды растут, семья перерастает в общество. Растущее население и потребительский спрос ведут к разделению труда. Выделение интеллектуального труда становится социальной основой иллюзии, что сознание, духовное, есть нечто надматериальное и надысторическое. С другой стороны, это основа для возникновения класса людей, живущих трудом других людей. Идеи, доминирующие в определенную эпоху, суть всегда идеи господствующего класса Законы, мораль, философия — все это образует идеологию (как апологию) существующего порядка.

128

Известна одна наука, читаем мы в «Немецкой идеологии», — наука истории. Поэтому материализм Маркса — материализм исторический. Как нельзя судить о человеке по тому, что он сам о себе думает, так опрометчиво делать выводы об исторической эпохе по отражению в сознании. Все противоречия философ объясняет конфликтом производительных сил и производственных отношений.

Что же касается определения «диалектический материализм», то, говоря словами В. И. Ленина, «Маркс не остановился на материализме XVIII века, он обогатил его идеями немецкой классической философии». Однако Марксово понимание гегелевской диалектики достаточно своеобразно. В предисловии к «Капиталу» он пишет, что Идея как независимый субъект и демиург реальности у Гегеля должна быть переосмыслена. «Для меня идеальный элемент — не что иное, как элемент материальный, перенесенный в человеческий ум... Чтобы отделить рациональный момент от мистического вздора, надо поставить диалектику с головы на ноги».

Диалектика дает понимание не только реального исторического развития, но и неизбежность столкновения новых форм жизни с существующим порядком вещей. От идей следует перейти к истории, к фактам, от «несчастного сознания» к «противоречивой реальности». Диалектика как закон исторического развития выражает неизбежность перехода от капитализма к коммунизму, кладущему конец эксплуатации и отчуждению.

5.10. Классовая борьба и «Капитал»

История любого общества, вплоть до настоящего момента, читаем мы в «Манифесте Коммунистической партии», — это история классов. Свободные и рабы, патриции и плебеи, бароны и крепостные, угнетенные и угнетатели не прекращают внутренней борьбы. Только в новейшее время конфликт упростился, осталась лишь оппозиция — буржуа и пролетарии. Первые — владельцы частной собственности, вторые — те, у кого ее нет, а потому они вынуждены продавать свою рабочую силу. По закону диалектики, если буржуазия составляет внутреннее противоречие феодализма, то пролетариат — динамит внутри буржуазного общества. В той мере, в какой растет буржуазия и, значит, капитал, пропорционально растет пролетариат и его способность к самоорганизации. Теория становится революционной силой, когда она овладевает массами.

129

Неизбежность победы пролетариата Маркс обосновывает в «Капитале». У товара есть две стоимости — потребительская и обменная. Обменная стоимость дает возможность приравнивать совершенно несхожие виды товаров по количеству общественно необходимого времени для производства товарной единицы. Но загвоздка в том, что товарный обмен — не столько отношение между вещами, сколько отношение между людьми. Классическая экономия здесь бессильна.

Не только вещь, но и труд — предмет купли-продажи. Капиталист оплачивает рабочему стоимость жизни его самого и семьи. Но труд как товар не просто товар: он создает неучтенную прибавочную стоимость. Например, за шесть часов «необходимого» времени рабочий покрывает стоимость товаров, достаточных для его содержания. Но, работая еще шесть сверхурочных, неоплаченных нанимателем часов, наемный рабочий создает прибавочную стоимость. Так, разница между постоянным капиталом и переменным дает формулу капиталистического производства: Д—Т—Д', где Д — деньги на покупку средств производства и рабочей силы (Т), а Д' — начальный капитал плюс прибавочная стоимость.

Постоянно увеличивающаяся прибавочная стоимость, между тем, не «съедается» капиталистом, он вкладывает ее в дело. Так аккумуляция капитала и сосредоточение богатства и роскоши в руках немногих на одном социальном полюсе порождают ужасающую масштабами нищету на другом полюсе. Чем меньше магнатов, узурпирующих власть и богатства в своих руках, тем больше масса люмпенов. Монополия капитала становится проводником способа производства. Централизация средств производства и социализация труда входят в противоречие с сутью частной собственности. Итак, пробил последний час капиталистической частной собственности. «Экспроприаторы должны быть экспроприированы».

С триумфом пролетариата должно возродиться человечество. Но как это произойдет? Вот вопрос. Для грубого коммунизма (неестественной простоты не имеющего потребностей человека) достаточно общности труда и заработной платы, выплачиваемой общиной как всеобщим капиталистом. Индикатором зрелости общества, справедливо полагает Маркс, является отношение к женщине. В отношении мужчины к женщине «отношение к природе проявляется в чувственном виде, в виде наглядного факта того, насколько стала для человека природой человеческая сущность... Из характера этого отношения видно, в какой мере человек стал для себя родовым существом... в какой мере другой человек в качестве другого стал для него потребностью» [1].

1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 587.

130

Политическая власть — не что иное, как организованное насилие одного класса над другим. Поэтому освобождение не мыслимо иначе, как вне государства, и реализовать его не так-то просто. Концентрация власти в руках пролетарского государства должна стать промежуточным звеном при переходе от буржуазного общества с его антагонизмами «к ассоциации свободного развития каждого как условия свободного развития всех».

6. ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС И ДИАМАТ

Энгельс (1820—1895) сорок лет был другом и соратником Маркса. В соавторстве ими написаны работы «Святое семейство», «Немецкая идеология» и «Манифест Коммунистической партии». Вторая и третья части «Капитала» были отредактированы Энгельсом. Из его собственных сочинений назовем «Положение рабочего класса в Англии» (1845), «Анти-Дюринг» (1878), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884), «Диалектику природы» (ок. 1870).

Так называемый «диамат» (диалектический материализм) — концептуальное ядро советского марксизма — обязан своим рождением именно Энгельсу. Диалектика для Маркса была методом понимания истории и общества. Энгельс под влиянием позитивизма и эволюционизма применил ее к природе. Диалектика, писал он, дает естествознанию понимание законов природы и ее общих связей. Он говорит о трех законах: 1) законе перехода количества в качество, 2) законе единства и борьбы противоположностей, 3) законе отрицания отрицания, согласно которому, в частности, пролетариат, отрицая буржуазию, порождает новое общество.

В конце первого тома «Капитала» Евгений Дюринг прочел слова Маркса: «Способ капиталистического присвоения, рожденный капиталистическим способом производства, т. е. частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на личном труде. Но капиталистическое производство порождает с неизбежностью естественного процесса собственное отрицание. Это отрицание отрицания». Дюринг так комментирует эту мысль: «Туманная гибридная форма идей Маркса не удивит тех, кто знает, какие причуды можно скомбинировать на такой научной основе, как диалектика Гегеля. Необходимо напомнить, что первое гегелевское отрицание — понятие первородного греха, второе — возвышенное единство, которое ведет к третьему — искуплению. Можно ли обосновывать логику фактов на этой игре в аналогии, взятой напрокат из религии... Господин Маркс остается в туманном мире своей собственности, одновременно индивидуальной и социальной, оставляя адептам решить эту глубокую диалектическую загадку».

131

Реакция Энгельса была более чем решительной. Диалектика ежедневно подтверждается тысячью примерами, и даже ребенок, полагает он, может понять ее (только не старый идеалист Дюринг). И «в растительном мире, и в животном, в геологии, математике, истории, философии, несмотря на борьбу и сопротивление, все — также и г. Дюринг, сам того не подозревая, — обязано подчиниться этим законам... диалектика есть не что иное, как наука об общих законах движения и развития природы, общества и мышления». Энгельс признавался в письме Марксу, что начал полемику, которой не будет конца. Действительно, споры о диалектике не утихают, и многие сегодня разделяют точку зрения Бертрана Рассела, который сказал: «Диалектика — одна из самых причудливых фантазий, заимствованных Марксом у Гегеля».

7. ОТКРЫТЫЕ ПРОБЛЕМЫ

«Для меня будет желательным любое критическое суждение», — писал Маркс в предисловии к первому изданию «Капитала». Как же, в таком случае, вместо критического рассмотрения марксистских текстов как научных возникло к ним отношение, подобное религиозному? Для многих марксистов, как ни странно, тексты их учителя стали чем-то вроде аристотелевских во времена Галилея.

Как бы то ни было, во избежание заблуждений необходимо иметь в виду, что взгляд на мир и историю через призму экономических отношений, данный Марксом, был настолько глубок и необычен, что о возврате к старым категориям социальной науки не могло быть и речи. Тем печальнее сознавать, что форма, в которой они были выражены, неприемлема. Научная трактовка исторических событий предполагает пристальное внимание к экономическим факторам с целью уточнения, как, где, когда и в какой степени они дают о себе знать. Не исключена ситуация (указанная, в частности, Вебером) обратного влияния, например, религиозного фактора на экономический, а значит, для абсолютизации экономической детерминанты нет никакого основания.

132

Можно принять к сведению напоминания Энгельса (после смерти Маркса) об участии множества параэкономических составляющих в формировании «диагонали параллелограмма сил». Но даже с учетом самых эластичных формулировок возобладала именно классовая теория с обоснованием примата экономических отношений. Суть дела в том, что гипотеза о взаимодействии структурного фактора с так называемым «надстроечным» (с суперструктурой) поставила бы Марксову теорию на одни весы с веберовской и любой другой. Но именно это мало устраивало теоретиков диктатуры пролетариата.

Аналогично дело обстоит и с диалектической теорией. Диалектика, будучи философской интерпретацией истории, в отличие от научной теории содержит в себе момент обмирщенной христианской веры в Провидение. Кроме того, нельзя не заметить, что так называемое диалектическое противоречие не заменяет и не подменяет логического противоречия. Контраст интересов в виде диалектического противоречия может и должен быть описан и объяснен в терминах логики, один из законов которой запрещает одновременно утверждать и отрицать нечто в одном и том же смысле.

Что касается определения «религия есть опиум народа», то уже по форме — это суждение представителя одной религии о другой. Марксизм нередко смешивает исторически данную форму церковной организации с религией как таковой. Это обстоятельство хорошо понимал Тольятти (не говоря о Р. Гароди и др.), писавший о религиозном сознании, могущем стать стимулом движения к социалистической модели общества, подстегиваемого драматическими событиями.

Другая теоретическая брешь марксизма — эстетика и художественные формы сознания. Они были объявлены формой идеологии, отражающей отошедшие в прошлое формы производства. Однако мы видим, что творения артистического гения не устаревают, и это говорит об автономии этой формы духа.

Классики марксизма не скупились на пророчества Капитализм обрекает на абсолютную нищету большую часть трудящихся. Неизбежна поэтому революция, которая сначала произойдет в экономически более развитых странах. Техническая эволюция средств производства приведет к росту противоречий. Но не все пророчества оправдались, что заставило апологетов приспосабливать теорию с помощью гипотез ad hoc, вместо того чтобы критически ее пересмотреть. Дело кончилось тем, что Маркса пришлось спасать от марксистов (как раньше Аристотеля от учеников). Не только Карл Поппер заметил, что толкователи изменили Маркса.

Философия практики, как называл себя марксизм, не могла не считаться с произведенным практическим эффектом, близким и отдаленным. Цепи, которые надлежало порвать во имя освобождения труда, становились все тяжелее и крепче. Обреченный на исчезновение государственный аппарат принимал все более гигантские размеры. Свобода простого человека, знамя которой несли

133

поколения апостолов-революционеров, оказалась поруганной и растоптанной. Решение классовых проблем и упразднение государственной чиновной бюрократии отложено на неопределенное время в необозримом будущем, что яснее ясного указывает на утопический характер Марксовой доктрины.

Экономистами, кроме того, отмечена нагруженность экономической теории Маркса неявными метафизическими и теологическими допущениями, что снижает ее оперативные характеристики. Например, она не в состоянии объяснить механизм формирования цен, ибо не столько количество времени и общественно необходимого труда влияет на величину стоимости товара, сколько его раритетность (редкостность) и схожие качественные характеристики.

Другими словами, не на фабриках определяется стоимость товара: ценность устанавливает рынок, где встречаются производитель и потребитель (покупатель). Всякий товар имеет: 1) начальную ценность как себестоимость; 2) ценность в виде цены. Только рынок устанавливает конечную стоимость товара, цену, в которой отражается комплекс потребительских запросов, культурно-обусловленных нужд, вкусов, индивидуальных предпочтений.

Маркс догматически настаивал на тезисе, что лишь труд рабочего детерминирует товар, наделяя его ценностью. Так, значит, все, чего не касались руки рабочего: земля, чистая вода, самородки золота, минералы, наконец, красивое тело — ценности не имеют? Не абсурд ли это! И разумно ли исключать из ценообразующих факторов труд тех, кто организует производство и распределение материальных ценностей? Мыслимо ли сегодня говорить о материальном, товарном, рыночном, заведомо абстрагируясь от духовного измерения, моментов формы, вдохновения, идеального?

Однако это не все. Едва ли не самым тяжким наследием неадекватной трактовки Марксовых идей стали авторитарные практики. В централизованной экономической системе государство — производитель и дистрибьютер товаров и услуг — обязует потребителей приобретать товары по установленным им же ценам, соответствующим якобы себестоимости продукции. В таком обществе у потребителя нет (и не должно быть) никакого выбора, а цена товара не зависит от покупательского спроса, зато произвол чиновников ничем не сдерживается. «Диктатурой над потребностями» назвала Агнес Геллер такую модель общества, где цена человеческой жизни и достоинства ничтожно мала