скачать книгу

Панарин А. Философия истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Раздел II. Национальные школы философии истории

Глава 2. Французская школа философии истории: антропологические основания европейской цивилизации
2.7. Позитивизм во французской историософии. О. Конт, Э. Лависс

Огюст Конт выступил сначала учеником и последователем, а затем решительным противником Сен-Симона. Будучи основоположником французского позитивизма и "отцом социологии", О. Конт распространил на историю представления о позитивизме как о философии, вытекающей из данных естественных наук. Фактически он отождествил представление об истории как социологии на том основании, что целью той и другой науки является "рациональное предвидение" будущего развития человеческого общества. Отличие от романтиков состояло в том, что Конт заменил "внеисторическую субстанцию" - "народный дух" "человеческим духом", который, в свою очередь, трактовал в качестве коллективной психологии, не имеющей этнической детерминанты. О. Конту принадлежит заслуга формулирования универсального закона "трех стадий" развития человеческого духа (касающегося как всего человечества, так и отдельного человека). В его основу положены морфологические представления о человеке, проходящем последовательно "три стадии": теологическую ("фиктивный способ мышления"), метафизическую ("абстрактный способ мышления") и позитивную ("научное мышление, установление законов явлений"). Подобным образом, на основе закона исторического прогресса, логично вытекающего из закона "трех стадий", развивалось и человеческое общество.
Таким образом, перед нами не только, собственно, позитивистская интерпретация философии истории, но и внесение в нее очевидного биологического принципа, в котором усматриваются последующие интерпретации истории Н. Данилевским и О. Шпенглером как проекции биологического развития человека. Выступая в качестве историософа-универсалиста, О. Конт, тем не менее, признает, что в истории действуют три расы: белая, желтая и черная, которые он наделяет, в прямом соответствии с законом "трех стадий", интеллектуальным ("спекулятивным"), деятельным ("активным") и чувствительным ("эффектным") началами. Различия между расами должны исчезнуть в эпоху "гармонии человечества", которая потребует тесного единства трех рас.
Собственно исторический процесс, в представлении Конта, выглядит механическим прогрессивным прямолинейным движением, а исторические законы - аналогами законов физики. Но Конт, верный своим эволюционистским принципам, отрицает положительную роль классовой борьбы и революций в истории, а его представление о народе таково: это этнически анонимный коллектив, Детерминированный географической средой, господствующими идеями и нравами. Что касается наследственности, то, по Конту, она влияет на общество активнее, чем окружающая среда, но ей не принадлежит преобладающая роль. Иными словами, Конт еще не готов продолжить "линию романтиков" в этом вопросе и, следуя канонам позитивизма, заменить теологическую интерпретацию истории - естественно-научной, в которой роль провидения выполняет биология.
Дальнейшее развитие рационального начала Просвещения в философии позитивизма находит в отождествлении метода исторической науки с методом естествознания. Конту принадлежит идея соотнесения трех начал общественной жизни: материального, нравственного и духовного с государством, семьей и церковью, соответственно. Впоследствии позитивистский подход к истории получит развитие в культурно-исторической школе И. Тэна и Ф. Брюнетьера, представлявшей историю как деятельность человечества работавшего в "определенное время" и в "определенном месте", и гениях как "исполнителях его внушений". Культурно-историческая школа выступила в качестве позитивистского натурализма, детерминирующего область культуры действием "естественных сил", не зависящих от воли и сознания людей. Она интерпретировала культурную и духовную жизнь человечества как историю цивилизаций, историю общественной мысли или общественных движений. И.Тэн, в полном соответствии с позитивистской традицией, говорил о духовном облике того или иного народа как особенностях расы и физико-географической среды. Историческое своеобразие народов, по Тэну, обусловлено действием "трех факторов": "расы, среды и момента". Причем под расой понимались "врожденные и наследственные наклонности человека", под средой - климат и географическое положение, под моментом - определенный уровень культурного развития страны.
Позитивистский натурализм приводил к абсолютизации естественно-научных интерпретаций истории, в результате чего происходило игнорирование роли личности как субъекта исторического процесса, опосредованного своим внутренним духовным миром и жизненными ценностями. Позитивизму принадлежит вывод о детерминирующей роли природы и биологического начала в истории и социальной практике, получивший свое категориальное подтверждение в позитивистской философии истории в виде понятий: рост населения, национальный доход, прогресс, коллективная психология, факторы расы, среды и момента. Отсюда проистекала позитивистская трактовка истории в качестве коллективистской психологии, опосредованной действием ряда равноправных факторов: экономического, политического, культурного, идеологического, расового. Это, пожалуй, единственное, что отличает плюралистический философский позитивизм от материалистического монизма марксизма.
Естественно-научный поиск истины требует проведения эксперимента для подтверждения правильности сделанного прогноза; в случае с историей, в качестве социологического эксперимента, использовался сравнительно-исторический метод, оперирующий патологическими и девиантными случаями в истории. Сама же история, в полном соответствии с французской идеей об антропологических основаниях европейской цивилизации, рассматривалась как развертывание антропологического фактора или человеческой природы во времени.
Для позитивизма характерно отрицание философского и теоретического обоснования исторического знания и представление об истории как самоцели. Причем познание мира происходит как освоение совокупности фактов, а философское познание человека и его деятельности в истории отсутствует. Позитивизм оперирует оппозициями: интуиция и разум; факт и общее понятие; конкретное и абстрактное. Позитивистский историзм выступает как антитеза априорной концепции исторического развития и предстает как вынужденный компромисс между монотеистической и политеистической концепциями истории.
Видным представителем позитивизма во французской исторической науке был Э. Лависс, которому принадлежит оригинальная концепция национальной истории, оказавшая заметное влияние на формирование французского самосознания. Отличительными чертами позитивистской интерпретации истории Лависсом были: эволюционизм, эмпиризм, фактографичность, которые он умело использовал для формирования исторического сознания французского общества. В его учебниках по истории Франции для начальных классов отождествляли понятия "нация" и "республика", а историческое благо Франции представало в них как движение ее по пути к установлению республиканских институтов. Лависс, остро чувствовавший процесс утраты французами своей национально-культурной идентичности, боролся за сохранение французской традиции. Он полагал республиканские институты наиболее адекватными природе французской нации и верифицировал национальную историю ее соответствием ценностям республиканизма.

2.8. Биологизаторские концепции философии истории. Ж.А. Гобино, В.Ляпуж

С антропологическим фактором истории, получившим свою интерпретацию в философии позитивизма, тесно связаны социал-дарвинистские, расово-антропологические и биологизаторские концепции истории, видными представителями которых во Франции были Ламарк, Кабанис, Виктор Курт де Лилль, Кувье, Бори де Сент-Винсент, Демулен, Шарль Конт, Ваше де Ляпуж, Ж.А. Гобино и др.
В середине XIX в. во Франции выходит в свет евангелие расовой антропологии "Опыт о неравенстве человеческих рас" Жозефа Артюра Гобино. В этом двухтомном сочинении, на материале всех стран и народов, обличается расовый "метисаж", влекущий за собой тепловую смерть человечества. Гобино раскрывает значение энтического фактора в истории, показывает его роль в качестве движущей силы исторического и культурного процесса. Этническая чистота и расовые качества народов играют определяющую роль в их судьбе, которая зависит от биологической устойчивости народов к смешению. Чем чище раса, тем аутентичней ее роль в истории, достоверней антропологическая детерминированность сложившихся институтов и ценностей. "Расовая устойчивость" является, по Гобино, источником жизненной энергии и активной позиции человека в мире.
Следуя полигенической концепции истории, Гобино одним из первых выдвинул тезис о неделимости и несовместимости биосоциальных ядер этнических культур, понимая под этим непроницаемость культуры одного этноса для культуры другого этноса, невозможность их взаимодействия между собой. Он даже постулировал наличие в этносах определенного "расового инстинкта", проявляющего себя в истории как "закон отталкивания", который дополнялся своей антитезой - "законом притяжения", которым, по Гобино, обладала только белая раса. Расовая стратификация человеческого сообщества носила традиционный характер, отдавая безусловный приоритет белой расе, помещая за ней желтую и заканчивая черной. Хуже любой расы мог быть только тот или иной ее смешанный тип. Гобино делает обзор истории десяти цивилизаций: индийской, египетской, ассирийской, греческой, китайской, римской, германской, мексиканской, перуанской и аллеганской и высказывает предположение о создании их арийцами. Особенно возвышенно Гобино отзывается о германцах как цвете человечества и вдохновителях всякой высшей культуры. Не менее восторженно он отзывается и об евреях, сохранивших себя в истории благодаря инстинкту "расового самосохранения".
Философия истории Гобино имеет выраженный регрессивный характер, прокламирующий неизбежное вырождение и смерть человечества в результате расового смешения. Гобино, фактически, воспроизводит тезис Платона о расовом смешении как причине потери арийцами первоначальной энергии, ведущей к общественному застою и унылому однообразию жизни. Внешние, "надстроечные" феномены жизни - это лишь форма общего кризиса, являющегося последствием расового вырождения общества.
Гобино актуализирует собственную концепцию расового вырождения человечества как имманентного закона всемирной истории ссылками на глубокую деградацию рас, подвергшихся многорасовому смешению и ставших, в результате этого, "многосоставными". Чем "смешаннее" состав подрасы, тем глубже ее деградация, по Гобино. Характерно, что и Французскую революцию он объясняет с позиций "исторической химии", как результат этнического смешения, достигшего критической черты.
Вслед за Гесиодом, постулировавшим моральное и физическое вырождение человечества в концепции "пяти веков" мировой истории, Гобино по-своему характеризует "золотой век" как "век богов", абсолютно чистых в расовом отношении, "серебряный век" как "век героев", когда появились умеренные смешения, "бронзовый век" как "век дворянства"... и далее по схеме. И заключает: "Толика арийской крови, разведенной множество раз, которая еще присутствует в наших краях и одна поддерживает наше общество, с каждым днем приближается к своему исчезновению. По достижении этого, начнется эпоха единства... Это состояние полного смешения, далекое от того, чтобы быть непосредственным соединением трех великих типов в их чистоте, будет лишь сарut mortuum бесконечной серии смешений и, как следствие, вырождений; крайней степенью посредственности во всем: посредственностью физической силы, посредственностью красоты, посредственностью умственных способностей - ничтожеством"1.
Ваше де Ляпуж дополнил биологический расизм концепцией зависимости психических качеств, характера людей и их социального положения от формы черепа и величины головного указателя, перенеся, тем самым, расово-антропологическую теорию на почву социальной практики. Он детализировал процесс расового вырождения делением человечества на два основных типа: брахикефалов (круглоголовых) и доликефалов (длинноголовых) и произвел социальную стратификацию общества по этому признаку. Чем ниже головной указатель, т.е. чем "длинноголовее" человек, тем более высокое социальное, материальное и культурное положение он занимает в обществе, так как доликефалы, как правило, отличаются более высоким интеллектом и энергией, необходимыми для жизненного успеха.
В отличие от Гобино, объяснявшего особое положение арийской расы военными завоеваниями, Ляпуж использует социал-дарвинистскую эволюционистскую теорию для объяснения феномена формирования доликефалов в результате социального отбора. Он полагает, что социальные низы общества формируются из людей с наследственными неполноценными психическими и физическими свойствами, а социальный отбор выступает в качестве главного фактора истории. Фактически, Ляпуж явился основоположником антропосоциальной теории эволюционного прогресса, а его последователи дополнили ее положения выводом о зависимости политических и правовых институтов от биологического прогресса рас.
Действительно, любая концепция философии истории предполагает ту или иную теорию человека, так или иначе базируется на философской антропологии. Проблему человека, а соответственно и истории общества, пытались решить различными способами, используя разные подходы - натуралистический, расово-антропологический, социологический, философско-антропологическии и другие. Ориентировались при этом (традиция пошла еще от Платона) на биологическую, социальную и духовную природу человека. Позитивизм попытался дать морфологическую характеристику историческому процессу, используя в качестве верифицирующего естественно-научного фактора биологические особенности и свойства самого человека, но не особенности его внутреннего мира, воли и характера. В результате, в истории "все играет роль", кроме самого человека, опосредованного и детерминированного действием "естественных факторов" - расы, среды, момента и др. Человек утрачивает субъектную роль в истории, становясь игрушкой внешних событий типа географических условий, климата, происхождения, времени совершения действий. Он больше зависит от внешней среды, а не от самого себя. Его поведение определяет, если можно так выразиться, естественно-научное мировоззрение, а не мышление, т.е. он больше зависит от рациональной интерпретации внешних обстоятельств жизни, чем от собственных чувств и эмоций. В позитивистской философии истории отсутствует право человека "быть хозяином самого себя", самостоятельно находить и определять ценности и смыслы своей жизни, в себе самом усматривать цель и источник бытия. Побудительным мотивом, оживляющим исторический процесс, является духовный мир самого человека, его чувства и стремления, деятельность, преобразующая мир по "образу своему и подобию". Однако цели человека находятся не только "во вне", но и "внутри", в нем самом. И эти внутренние цели делают человека человеком больше, нежели самые сильные внешние стимулы и раздражители, те или иные социальные детерминанты,
Расово-антропологические интерпретаторы истории верно подметили, что этносы, подобно их составляющим индивидам, характеризуются той или иной генетической программой, ментальностью, расово обусловленными инстинктами, особенностями темперамента и многим другим. Но это далеко не единственные "силы", определяющие вектор истории; существуют еще требования и нормы культуры, экономические системы, социальные отношения, религиозные верования, достижения науки и техники, совокупное воздействие которых на историю далеко еще не изучено. Присвоение "права первородства" одному из факторов исторического бытия, пусть и самому важному, статус единственного, вряд ли оправдано как с научной, так и с практической точки зрения.

2.9. Историософский социологизм Э. Дюркгейма

Не была преодолена натуралистическая, расово-антропологическая проекция позитивизма на исторический процесс и "социологизмом", родоначальником которого во Франции принято считать Эмиля Дюркгейма. Относительно этого течения общественной мысли, тесно примыкающего к марксизму и социалистическим теориям, можно сказать, что оно явилось реакцией на крайности биологизаторских концепций истории и в свою очередь само стало крайностью, абсолютизировавшей социальность как главное свойство человеческой природы. Социальные "инстинкты" пришли на смену биологическим и самим фактом подмены последних и присвоением "права первородства" себе знаменовали все то же движение по кругу, но уже в противоположном направлении.
Социология и историософия Э. Дюркгейма были направлены против биологических интерпретаций истории и социальной жизни, средством оппонирования которым было избрано само общество как высшая реальность, не сводящаяся к сумме составляющих его членов. Дюркгейм, фактически, метафизировал общество, присвоив ему особое качество, требующее использования специальной науки - социологии, вооруженной своими собственными, специфическими принципами и методами. Характеристика общества исключала все, что не относилось к социальности: материальные ц духовные условия жизни, национальную аксиологию, психологические и биологические особенности и др. Общество интерпретировалось как система "коллективных представлений", составляющих оппозицию индивидуальным ценностям и взглядам, которым отводилась второстепенная или, в лучшем случае, производная от "коллективных" роль. Впервые, после Руссо, "восточная ересь" вновь заявила о себе во Франции, безоговорочно подчинив личность _ коллективу, а индивида - обществу.
Монотеизировав общество и передав ему "право первородства", Дюркгейм актуализировал дихотомию индивида и общества в виде различных оппозиций - социального и индивидуального, "коллективного сознания" и "индивидуального сознания", "социально обусловленного" и "биологически заданного", "общественного альтруизма" и "индивидуального эгоцентризма", "ассоциированного поведения" и "индивидуалистического поведения" - при этом безусловный приоритет отдавая любым проявлениям социального в человеке. Но, поскольку, непосредственным адресатом и проекцией общественных интересов становился конкретный человек, во имя которого действовала высшая и независимая от индивидов "надындивидуальная реальность" - социум, то и все издержки выпадали на его же долю. Человек, в свою очередь, дихотомизировался на две борющиеся между собой сущности - социальную и индивидуальную. В результате во имя абстракции типа "ассоциации индивидов" или "социального реализма" нарушался важнейший антропологический принцип - целостность человека. Причем, поскольку под индивидом Дюркгейм понимал биологическую единицу, не имеющую субстанциального характера, то в жертву приносилась именно биологическая природа человека, что, само по себе, означало не дальнейшее развитие рационального начала во французской философской мысли, а ее девиацию, частный случай, противопоставляющий человека самому себе, в то время как он являлся продуктом взаимодействия двух начал - биологического и социального в своей глубокой интимной сущности.
Историческое развитие Дюркгейм интерпретирует в духе все тех же оппозиций, восходящих к биологическому и социальному в человеке, его индивидуальной и социальной сущности. Общество стремится к достижению равновесного состояния, синонимичного социальной солидарности, производной от функциональных требований социума. Дюркгейм писал: "Здоровье состоит в усредненной деятельности. Оно предполагает гармоническое развитие всех функций, а функции могут развиваться гармонически только при условии взаимного умеряющего действия, т.е. взаимного удерживания в известных границах, за которыми начинается болезнь и прекращается удовольствие"1. Устойчивость общества объявлялась основным принципом функционализма как общественной теории, а само историческое развитие представало как движение в заданном направлении от "механической солидарности", характеризующей традиционные общества, к "органической солидарности", являющейся прерогативой "организованных" социальных систем. Причем сама "социальная солидарность" рассматривалась как высшая нравственная ценность, своеобразная метафизическая реальность, к достижению которой стремится любое общество.
Интересно отметить, что в отличие от "функционалиста" Г. Спенсера, выводившего "солидарность" из автоматизированных действий индивидов, преследующих свои цели, Дюркгейм не позволяет им подобной вольности, объявляя "солидарность" деятельностью централизованного начала, устанавливающего жесткий моральный регламент в обществе в виде договорных отношений. Иначе говоря, общество не только абстрактный абсолют, имеющий свою суверенную волю, но и организм, делегирующий свое властное начало государству.
Столкнувшись с трудностью описания исторического перехода от "механической" солидарности к "органической", Дюркгейм сокращает дистанцию между ними, вводя понятие "аномия". Это понятие характеризует переходный период, во время которого наблюдаются вынужденные "разброд и шатания" в виде атомизации общества и ее последствий - утраты прежних социальных норм и ценностей, роста девиантного и преступного поведения, настроений депрессии и апатии, случаев суицида. Отмеченная дисфункциональность возникает в результате перехода от морального регламента традиционного общества, основанного на "механической" связи между людьми, поддерживаемой жесткими мерами - силой, запретами, кастовыми ограничениями, к "органическому" состоянию, характеризующемуся свободной деятельностью творчески одаренной личности. Это нечто вроде "руссоизма" наоборот, когда "естественным" ("органическим" у Дюркгейма) состоянием объявляется не прошлое человечества, а его будущее, с аналогичными, впрочем, последствиями. Причем, ввиду того, что достижение "органической солидарности" оказалось утопической мечтой, понятие "аномии" становилось синонимом не переходного, а постоянного общественного состояния, характеризующегося столкновением конфликтных интересов различных социальных групп. Неверная посылка рождала обратный желаемому результат; попытка обоснования философского монизма в интерпретации истории заканчивалась самообращенностью.

2.10. Школа "Анналов"

Потребность нахождения равновесных начал в истории стала ощущаться во Франции, измученной социальными катаклизмами XIX в. Первыми это осознали философы, когда А.Берр основал Центр исторического синтеза и приступил к изданию журнала с символическим названием "Revue de synthese historique". В 1911 г. он писал: "Есть некая самодовлеющая форма истории, которая, не нуждаясь в посторонней помощи, сама способна оказать ее историческому познанию"1. Эту идею А. Берр попытался воспроизвести в серии "Эволюция человечества" ("L'Evolution de l'humanite"). По свидетельству Ж. Лефевра в серии отсутствовал "всеобщий исторический синтез" и не было "единой идеи всеобщей эволюции человечества"2.
Восполнить этот пробел должен был новый исторический журнал, первые номера которого увидели свет в Страсбурге в 1929 г. - "Annales de l'histoire economique et sociale". Идейно многие представители будущей школы "Анналов" были связаны с французской социологической школой Э. Дюркгейма, что и нашло отражение в названии журнала. Л. Февр и М. Блок, редакторы журнала, призывали ликвидировать разрыв, сложившийся между успехами точных наук и отставанием истории, и обращали внимание на необходимость расширить историческую проблематику за счет обращения к истории хозяйства, экономики, техники, орудий труда и проч. Но особое место в палитре исторических исследований школы "Анналов" заняла "история чувств и образа мышления эпохи" (М. Блок). Именно в истории ментальностей основоположники "школы" видели "суть истории", позволяющей осуществить "всеобщий исторический синтез". Это не означало, однако, отказа от собственно экономической и социальной проблематики, но предполагало их рассмотрение через призму восприятия этих явлений людьми и способов их отношения к действительности.
Так возникла историческая антропология, особое внимание обращавшая на "образ человека" в истории и психологическую характеристику социальных и культурных институтов в жизни той или иной страны. Социальные явления объяснялись психологическими условиями, а также "коллективным образом чувств". С 1946 г. журнал стал выходить под новым названием "Annales. Economies. Societes. Civilisation". Следуя традициям позитивизма и наследию И. Тэна, представители школы "Анналов" уделяют большое внимание "влиянию среды", "коллективным судьбам и движениям", проблемам "человеческого единства", "длительности циклов" - "longue duree", цивилизациям и обществам. В результате "событийная история" отступает на второй план, становясь зачастую простой иллюстрацией истории "длительных циклов" и естественно-научных факторов истории.
Важно отметить, что в центре внимания "новой исторической школы" оказались не прерывы преемственности и социальные кризисы, а "эпохи равновесия", "ритмы смены смерти и жизни", "история питания", "история тела", "история костюма", "история детства" и многое другое, вписывающееся в концепцию "повседневности". В результате история как бы замедлялась, становилась неподвижной, с точки зрения отношений человека с окружающей средой, пренебрегающей событийной стороной дела. Поиск мельчайших деталей подтверждал "глобальность истории", а за скобками оставался сам человек, его мысли и чувства, способ отношения и восприятия действительности.
Историческая антропология, в интерпретации Ф. Броделя (основоположника теории "длительных циклов"), игнорировала в человеке присущее ему рациональное начало и все внимание сосредоточивала на реконструкции экономических отношений и материальной жизни прошлого, что, как справедливо отмечал В.М. Далин, отчетливо сближало ее с марксизмом.
Этот "перекос" с лихвой был исправлен в исторических штудиях Э. Леруа-Ладюри, восполнившего пробел обращением к темной глубине инстинктов и иррациональным мотивам в движении камизаров. Классовая интерпретация истории, недостаточная для объяснения крестьянского восстания в Вандее, с успехом была заменена ссылками на биологический базис в виде массового психоза и других проявлений бессознательного. В дальнейшем это не помешало Леруа-Ладюри абсолютизировать математические методы в историографии, отождествив программирование и историческое исследование и присоединившись к течению "клиометристов" в США.
И в том и в другом случае исследованию подлежал "базис" - биологический или экономический, что не меняло сути дела. Правда, приоритет все-таки отдавался биологии и демографии, которые детерминировали экономику. Исследованию подлежали "нравы, пол, смерть, преступность, фольклор, физическая антропология" с использованием вычислительной техники и структурного анализа.
Антропологизация истории нашла свое отражение в повышенном внимании к феномену смерти и "образу смерти в развитии культуры". Этой проблеме посвящена монография Ф. Арьеса "Человек перед лицом смерти"1 и исследование Ф. Лебрена "Люди и смерть в Анжу в XVII и XVIII веках"2; в первой из них прослеживаются психологические установки европейцев в отношении смерти на протяжении "длительного цикла" - от средних веков до современности, во втором - на основании математической обработки тысяч завещаний исследуется изменение отношения к погребальной идеологии и смерти в Провансе.
Французские историки верно подметили существенную особенность человека; в понимании индивидом и обществом смерти проявляется их отношение к жизни. Истории становилось недостаточно своих собственных средств и она все больше и больше тяготела к философским обобщениям, необходимым для уточнения "образа человека" в истории и верификации национальной идентичности. Именно в поиске и обретении самосознания времени и эпохи полагался смысл исторического исследования. "Живой человек" прошлого становился "базисом" настоящего, аннулирующим законы классовой борьбы. На смену "социально-экономическим механизмам" приходила история ментальностей и историческая антропология, возвращающие человеку его подлинное место в истории.
"История людей" сменяла "историю вещей", а революционные катаклизмы интерпретировались антропологически: "социализация идей" приводила к обобществлению мысли, обобществление мысли - к "социализации личности", а социализация личности - к "социализации имуществ". История характеризовалась "наращиванием социальности", тождественной совпадению мышления и поведения, особенно проявившегося в "психодраме" Французской революции. Традиционно тяготевшая к "истории мировоззрений", французская историческая мысль, усилиями школы "Анналов", обратилась к истории мышления и его проявлений во времени, что знаменовало собой попытку рациональным способом исследовать коллективную ментальность, предопределявшую социальное поведение. Примером подобного отношения к истории стала монография Пьера Шоню "Цивилизация Европы в эпоху Просвещения"1, в которой он уничижительно трактует Французскую революцию как сыгравшую регрессивную роль в развитии французской экономики и бросившую вызов единству нации.
Зато гораздо большее внимание Шоню уделил демографии и географии, столь важных для верификации национальной идентичности. Его исследования "Цивилизация в классической Европе"2 и "Европейская экспансия с XIII до XV столетия"3 знаменовали собой рождение "европеизма". Шоню первым поставил проблему европейской идентичности как смысла истории, одним из первых верифицировал европейскую идентичность антропологическим фактором, проведя демаркационную линию между европейцами и другими народами. По его мнению, европейская цивилизация могла быть какой угодно - христианской, центральноевропейской, средиземноморской, атлантической, - но только не "китайской" или "турецкой". Ученик Ф. Броделя пошел значительно дальше своего учителя, преодолев его своеобразный "экономикоцентризм" в виде теории "длительных циклов", когда заявил, что европейская идентичность является не "экономическим", а "культурным фактом". Иными словами, не экономика "обусловливает" человека, а человек - экономику, от антропологического фактора зависит и экономическая, и социальная сфера жизни. Культура тождественна природе человека, который постоянно лепит "свой образ" в истории, а европейская цивилизация является примером выдающейся роли человека во времени и пространстве. С этой точки зрения европейская колонизация не является фактом социальной и национальной дискриминации других народов, а служит иллюстрацией "антропологического фактора" в истории, подтверждающего высочайшую оценку европейской цивилизации и ее роли в мире. Согласно Шоню, основы "европейского превосходства" в мировой истории заложил не XVIII, а XIII в. - золотой век Европы. Когда на пороге XVIII в произошел "интеллектуальный перелом", положивший начало цивилизационному лидерству Европы и ее духа в истории, параметры европейской идентичности были лишь окончательно уточнены.
Шоню решительно отказывается наделять экономику конституирующими способностями, безоговорочно возвращая их человеку, с его социальными, психологическими и культурными свойствами, заключенными в ментальности. "La mentalite" как умственная способность, безусловно, господствует над экономикой, творя ее по своему "образу и подобию". Каков человек, таков и материальный мир, сотворенный его руками. Эта аксиома не вызывает ни малейших сомнений у Шоню, который идентифицирует человека его духовными и материальными достижениями, а не наоборот.
Шоню считает ментальность генетической кладовой рода, которая подтверждает связь происхождения института частной собственности с антропологическим и цивилизационным развитием человечества. Частная собственность - это институт этнически однородного общества, постепенно сформировавшего "единые правила игры" для всего сообщества. "Единые правила игры", основанные на высокой самооценке, чувстве собственного достоинства и индивидуализме человека, позволяют ему "держать дистанцию" по отношению к другим. Индивидуальность - это признак определенной антропологической эволюции. Совершить такую эволюцию способны лишь те индивиды, которые не обусловливают свое сосуществование взаимным вмешательством в дела друг друга, и в состоянии постоянно находиться вместе и, в то же время, в частной жизни, быть врозь. Индивиды в смешанных обществах генетически не в состоянии разделиться между собой, вплоть до индивидуализации и автономизации своего "я" в институте частной собственности.
"Метисаж" исключает частную собственность и индивидуальную, отличную от коллективной, жизнь. В этнически разнородном обществе ментальность индивидов представляет собой настолько пеструю картину, что человеку постоянно трудно самоопределиться, а следовательно, обрести необходимые социальные основы для совместной выработки правил существования с другими людьми. Институт частной собственности антропологически обусловлен и, как правило, совпадает с процессами национально-этнического обособления в рамках суверенных государств и с рождением экономических и правовых признаков этого социального феномена. Иначе говоря, для того чтобы появилась частная собственность, человек должен выделиться из коллектива и "материализовать" свою индивидуальность в этой форме. Но этому "выделению" должна предшествовать определенная ментальная эволюция, в ходе которой индивид обретет выражение равенства с самим собой в форме принадлежащей ему собственности. Ментальный образ мира в одних случаях верифицировал героическое одиночество человека в мире, в других - растворял его в коллективе, антропологически не позволяя выделиться и обрести свою идентичность в равенстве самому себе.
В результате, европейская антропологическая эволюция привела к важному биосоциальному результату - стремлению человека во всем полагаться и равняться на самого себя, в то время как большая часть человечества оказалась не в состоянии позволить человеку взять ответственность за свою индивидуальную жизнь на себя и выделиться из коллектива. С точки зрения истории ментальностей это означало, что в Европе мышление индивидов и свойственное ему чувственно-эмоциональное восприятие жизни породило или примирилось с мировоззрением, рационально разделившим мир на суверенные островки частной собственности; таков был антропологический "ответ" европейцев на "вызов" среды. Остальной мир подобной ментальной эволюции не совершил, человек остался "заключенным" в коллектив, что и обусловило отсутствие у него индивидуальной идентичности, исключительно коллективный характер самосознания.
По свидетельству В.М. Далина, понятие "mentalite" во Франции определялось по-разному: Робер Мандру интерпретировал "historie mentale" как "историю видения мира" или "vision du monde"; Ж. Дюби - как "immaginaire collective" или "коллективное воображение"; другие - как "совокупность подсознательной деятельности" или "incoscient collective"; В. Вовель дал определение ментальности как "силы инерции ментальных структур". Что касается П. Шоню, то он считал ментальность основным - "essentie!", предметом исторического исследования, который должен вытеснить неправомерно поставленные на первое место - экономические и социальные факторы исторического процесса. Отсюда его интерес к институту семьи в истории, религии, частной собственности, словом, ко всему тому, что является антропологической характеристикой человека в мире. В этом пункте история и философия смыкаются между собой, история проявляет интерес к проблеме самопознания человека в мире как смыслу истории, а философия традиционно интересуется проблемой свободы и необходимости, самосознанием индивида и общества во времени.
История ментальностей еще более актуализировала внимание к антропологическому фактору в истории, к обусловленности содержания социальной и экономической жизни архетипическими особенностями человека. История взяла на вооружение механизм философской рефлексии, использовав его при верификации национальной идентичности во времени и пространстве. Ранние представители школы "Анналов" отдавали несомненный приоритет теории обусловленности и предопределенности социального поведения факторами ментальности индивидов, ибо коллективная ментальность уподоблялась экономическим структурам, делая индивида несвободным в своем собственном сознании и поведении. Согласно формуле А. Кестлера, обусловленность рацио подсознанием напоминает "улицу с односторонним движением", когда подсознание посылает свои импульсы коре головного мозга, ведающей рациональным восприятием действительности, а "команды" рацио не воспринимаются подкоркой. Это обусловило то, что следующее поколение историков школы "Анналов" большее внимание уделяет проблеме подвижек массового сознания в сторону остающегося "зазора" между ментальной заданностью и реальным поведением человека, позволяющим индивиду видоизменять традицию и вносить новое антропологическое содержание в исторический процесс.
По большей части, представители школы "Анналов" философизировали историю, так как их внимание к формированию и трансляции во времени социальных феноменов и институтов предопределило философскую рефлексию по отношению к природе самого человека, к обусловленности содержания исторического процесса антропологическим фактором. Между детерминированным культурным архетипом поведением человека и конкретным поступком всегда имеется тонкая прослойка, допускающая свободный выбор человека. К этому оазису свободы в царстве необходимости и обратились исследователи, перенося свое внимание с проблемы исторической преемственности и традиции на проблему изменчивости, творческого развития, а нередко и социального девиантного поведения. В этом зазоре между ментальной заданностью и поведением индивида нашлась лакуна для исследователя, так как история, по существу, творится не тогда, когда все с неизбежной очевидностью повторяется и воспроизводится во времени, а когда совершается качественная эволюция человеческого общества, приводящая к усложнению, дифференциации и многообразию окружающего мира в результате свободного творчества человека. Внутренних свободных возможностей человека, по-видимому, недостаточно для того, чтобы преодолеть архетипическую детерминированность поведения, но они могут повлиять на направленность и содержание человеческих поступков.
Философский смысл антропологического измерения истории состоял в том, чтобы выявить зависимость между "качеством" человеческого материала и духовными параметрами бытия. Обосновать различия исторических судеб народов "инаковостью" биосоциальных ядер этнических культур, их суверенностью и автономностью по отношению друг к другу, несводимостью к единому знаменателю или тождеству в виде "производительных сил" или "законов классовой борьбы", в целом, социально-экономической детерминированности исторического процесса. Философия истории имеет отношение только к индивидуальной судьбе, оригинальному историческому развитию и его творцу, носителю определенной национальной идеи. Судить о других можно только со своих позиций и только с одной целью - лучше понять самое себя, определить себя в масштабе истории, но ни слиться с другими культурами (неевропейских народов) во всеобщую историю человечества ни войти в единое развитие человечества европейская культура не в состоянии. В истории, как и в политической жизни, действует один принцип - "каждый имеет право говорить только за самого себя и от своего имени".
Обращение к истории ментальностей необходимо было для того, чтобы вслед за редукционистским обоснованием исторического процесса материальным фактором "облагородить" историческую детерминацию новым "знаменателем", выступающим в роли универсального и все объясняющего в истории феномена. Если раньше история детерминировалась экономикой и производительными силами общества, то теперь всеобщим законом становилась обусловленность исторического процесса и социальных условий жизни Менталитетом. В результате человек попадал в "прокрустово ложе" ментальной предопределенности, которая выступала не в качестве рационального мировоззрения, а в роли мышления, своего рода базиса, характеризующегося чувственно-эмоциональным восприятием жизни, производным от "работы" подсознания. Человек опять-таки становился полностью зависимым теперь уже от генетического потенциала предков, от своего генофонда.
В философском плане это привлекало внимание к "качеству" исторического прошлого предков, от которого зависело настоящее. Предметом исследования становились все возможные проявления ментальности, главным образом область человеческой психологии, эмоциональная сфера жизни, устои быта, семейные и религиозные традиции, в целом, проявления ментальной жизни общества. "Образ" человека, усеченного, сведенного до чувственно-эмоционального восприятия жизни, обусловленного деятельностью бессознательного, проецировался на внешние объекты действительности и предопределял их особенности и свойства. Историософская мысль школы "Анналов" пыталась верифицировать положение человека в мире его ментальностью, усматривая в ней основное свойство идентичности. Человек мог обрести равенство "в себе самом", в отождествлении себя со своим мышлением, со своей ментальностью, но этого было явно недостаточно для его характеристики. В стороне оставалось мировоззрение - рациональная характеристика человека как антропологического явления всемирной истории.
Столкнувшись с проблемой рациональной интерпретации изменения обыденного сознания и соответствующего ему массового поведения, историки вынуждены были дифференцировать единую ментальность на различные ментальности, носителями которых были представители разных социально-профессиональных и этнических групп населения. Однако частная дифференциация, справедливая в отношении выявления референтных групп, инициирующих процесс изменения обыденного сознания в масштабе общества, не выдерживала критики, когда речь заходила о единой "европейской ментальности", обусловившей появление в разных странах практически одних и тех же институтов западноевропейской цивилизации.
Одной из первых работ, посвященных непосредственно истории ментальностей, была работа Жоржа Дюби1, использовавшего известную концепцию "длительных циклов" Ф. Броделя для временной характеристики ментальных процессов. Выделенные им три временных типа ментальное(tm) - скоротечный, среднепродолжительный и долготекущий, фактически, не колеблют тезиса о неизменности мышления во времени и характеризуют лишь психологические особенности индивидов, обусловленные, скорее, типом их темперамента, чем радикальными изменениями в подсознании.
Одни представители школы "Анналов" абсолютизировли значение ментальности как "коллективного сознания" (М. Блок), другие - видели в ней, по преимуществу, индивидуальное сознание, иллюстрирующее свое отношение к "коллективному" (Л. Февр). Как бы то ни было, изучение ментальности свидетельствовало об интересе к временным образам человека, своего рода историческом импрессионизме, стремящимся "остановить мгновение", чтобы восстановить исторически определенный способ "быть человеком". Необходимо, однако, отметить, что внимание к "маргинальным" или "периферийным" областям человеческой жизнедеятельности - обыденной жизни, бытовым характеристикам, девиантным проявлениям, к "бессознательному" в целом, как бы ставило под сомнение самое важное в европейской антропологической эволюции - собственно исторические типы рациональности и их судьбу. От исследователей ускользала целостность образа человека в истории, не подлежащая произвольному членению на рациональное и бессознательное, социальное и биологическое в нем. Как правило, историки ментальностей оперировали национальной аксиологией, мышлением, поведением, чувственно-эмоциональной сферой, основанием которых, по их мнению, служило бессознательное или культурно-исторические архетипы, словом все то, что идеологизировало историю, препоручая ей реконструкцию образа прошлого в соответствии с задачами сегодняшнего дня. Ментальность нередко трактовали как антитезу рациональности и интеллектуализму, усматривая в ней аутентичные черты и свойства национальной идентичности. Она стала полем идеологического противоборства между правыми и левыми в эпоху так называемого "дела Дрейфуса", когда правые толковали ее как национальное достояние, а левые усматривали в ней демократические ценности, прежде всего либерализм и терпимость французской нации. Эти, по-существу, разные трактовки национальной идентичности на самом деле были двумя сторонами одной медали. Если первая апеллировала к биологическому, эмоционально-чувственному, то вторая - к социальному.

2.11. Новая историческая школа. П. Нора

События мая-июня 1968 г. продемонстрировали глубокий кризис идентичности, поразивший французское общество. Они же понудили французских историков и философов повернуться к истории лицом, осознать, говоря словами А. Мальро, что "именно наследие прошлого дает им средство борьбы с величайшей силой инстинкта"1.
Результатом научного анализа событий, потрясших Францию, стало издание серии из 4 книг под названием "Места памяти"2. В подготовке и написании этого труда приняли участие 60 ведущих историков Франции, научным редактором издания стал Пьер Нора, один из основоположников "новой исторической школы" во Франции3. Концептуально, в методологическом плане исследование наследовало одновременно и школе "Анналов", и структурализму. С первым направлением его сближало внимание к различным пластам исторического сознания, отражавшим самосознание той или иной исторической эпохи, отличала же направленность на современность, желание посредством инвентаризации "мест памяти", в которых заключена национальная аксиология, верифицировать современную идентичность. Если в центре внимания "анналистов" были "структуры повседневности", то авторы "мест памяти" больше внимания уделяют "национальной памяти", ее трансляциям во времени.
Отношение к истории не как к непрерывному развитию национальных целостностей, а как к разрозненным "местам памяти", которые структурально разбросаны по всему историческому пространству Франции, но слабо иерархизированы и связаны между собой, сближало "новую историческую школу" со структурализмом. Непрерывная картина истории как бы растворялась в водовороте "мест памяти", лишенных опосредованных связей и смоделированных творческим воображением исследователя, решившего сосредоточить свое внимание на том или ином объекте. Вместо исторических срезов национальной ментальное(tm), фактически, предлагалась ментальность самого исследователя, воплощенная в его индивидуальной аксиологии. Память, по мысли авторов концепции, это "живая история", постоянно актуальный феномен, вечно живущий в настоящем. Она, в отличие от светского характера истории, имеет сакральное содержание, память не социальна, как история, ее источник в индивиде и группе, которую она объединяет.
По мнению П. Нора, подлинная историософия возможна лишь как память: "Память есть жизнь, носителями которой являются живые группы людей, и поэтому она постоянно эволюционирует в открытой диалектике воспоминания и забвения - диалектике бессознательной в ее непрерывных смещениях и искажениях, уязвимой во всех ее применениях и использованиях, долго пребывавшей в сокрытости, но все же способной к внезапному оживлению. История - это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет. Память - всегда актуальный феномен, связь, живущая в вечно-настоящем... Память аффективна и магична, она приспосабливется только к тем частностям, которые ей удобны; она питается туманными, смещенными, объемлющими многое или не привязанными ни к чему в отдельности воспоминаниями - конкретными или символическими, доступными чувствам во всех своих перемещениях, затенениях, внутренней цензуре или проекциях.
История как интеллектуальное, светски ориентированное предприятие требует анализа и критического рассмотрения. Память возводит воспоминание в святыню, тогда как история вытесняет воспоминание и делает его прозаическим, источник памяти - в группе, которую она объединяет; памятей, по выражению Хальбвакса, столько же, сколько групп, память по природе своей множественна и способна умножаться, она плюралистична и индивидуализирована. История, напротив, принадлежит всем и никому, и это определяет ее направленность к универсальному. Память коренится в конкретном - в пространстве, жесте, образе и объекте. История же соотносится только с временными непрерывностями, с эволюцией и смещающимися отношениями вещей. Память абсолютна, а истории ведомо только относительное"1.
Действительно, современное общество может быть охарактеризовано как массовое. Растет его атомизация и маргинализация. Если в XIX в. "средний человек" был, по меткому определению К. Леонтьева, "существом, исковерканным нервным чувством собственного достоинства", то в конце XX в. общество в огромном своем большинстве состоит из людей "окраины", утративших "свои корни", свою идентичность и самосознание.
Ввиду этого актуальной задачей истории становится изучение механизмов культурной преемственности, "сохранения и удержания Жизни, обеспечения жизнеспособности общества" (А.Н. Яковлев). Иными словами, в исторической интерпретации прошлого речь должна идти не о "закономерностях" исторического развития, а об эволюции общества, его институтов, традиций, национальной аксиологии, словом, обо всем, что обеспечивает жизнеспособность данного социального организма. Именно этой цели и было посвящено исследование французских историков, попытавшихся вновь верифицировать национальную идентичность памятью.
К этому имелись веские основания. В XX в. произошел глубокий и, по-видимому, в чем-то непреодолимый разрыв между прошлым и настоящим. В течение столетия потреблено энергетических и минеральных ресурсов столько же, сколько за всю предшествующую историю человечества, соответственно 90 процентов потребляемых нами материальных ценностей произведено на протяжении жизни 2-3 последних поколений людей. "Во Франции за двадцать девять лет между 1910 г. и началом второй мировой войны, уровень индустриального производства поднялся лишь на пять процентов. А за какие-то семнадцать лет, между 1948 и 1965 годами, - приблизительно на двести двадцать"1.
Знаменателем всех этих изменений становится такое ускорение жизни, которое ведет к ее самообращенности, жизнь как бы поглощает самое себя. Сегодня доля возобновляемой энергии составляет всего 10 процентов от общего объема энергии, потребляемой человечеством.
Все это, в целом, характеризует содержание, специфику и особенности переживаемой на Западе и во Франции гуманитарной революции. Темп перемен неуклонно нарастает (в XX в. каждое последующее поколение живет уже в "другом мире"); более того, одно поколение проживает два, а то и три качественно различающихся мира. Как утверждает А.Ф. Зотов "Если человечество сможет пройти через не очень четкую границу между "миром состояний" и "миром трансформаций", - оно обеспечит себе новое историческое пространство".
Длительная идеологизация истории во Франции деформировала историческую память и акцентировала ее на каком-либо, всегда идеологически окрашенном, объекте. Поэтому, аисторизм "новой исторической школы" вполне понятен. По мнению П. Нора, история не нужна по чисто прагматическим соображениям, потому что она - "невозможна". Мы не в состоянии изменить произошедшего, отсюда беполезны те или иные интерпретации минувшего; они всегда так или иначе политически окрашены, а человечество не в состоянии извлечь каких-либо уроков из прошлого, им всегда движет "страсть к власти", это неискоренимое "зло истории" (А. Глюксман).
Гораздо более актуально понятие исторической памяти. История относится к прошлому (и поэтому она "невозможна"), а память -к настоящему. История всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет. Память же живет в настоящем, она "питается воспоминаниями" - конкретными или символическими (ценностными), доступными чувствам. Она опирается не на рацио, абстрактное мышление, а коренится в лимбической зоне мозга - в чувствах, эмоциях, генной матрице человека.
По мнению представителей "новой исторической школы" история в функциональном значении памяти анализирует не сами исторические события, а их трансформацию в восприятии людей различных эпох. Например, если в качестве объекта исследования рассматривается Французская революция, то анализу подвергается не ее событийный ряд, идеологическая подоплека, а способы восприятия ее идей, проявляющиеся в отношении к революционным событиям - якобинскому террору, восстанию в Вандее и др.
Предметом истории в функции памяти является анализ восприятия тех или иных исторических событий, проявляющийся в праздновании исторических юбилеев, чествовании "героев истории", символов культурной традиции. "Открыть историю в настоящем" - было очередной попыткой верификации национальной идентичности чувственно-эмоциональной сферой человека, состоянием его подсознания и выражало определенное недоверие логически-рациональному анализу истории. Складывалась довольно-таки странная ситуация, когда интеллектуальный инструментарий, используемый самими исследователями, объявлялся "недостоверным", а истинность тех или иных "впечатлений памяти" устанавливалась, опять-таки, рационально-логически.
Институируя спонтанную память, "новая историческая школа" не определяет состояние национальной идентичности "на сегодня", а выражает критику современного состояния исторического сознания и познания. Фактически совершает очередную погрешность в отношении собственного исторического метода, пытаясь верифицировать национальное самосознание одним из многих, пусть важных, но не единственных, институтов.
Центр исторических обоснований - национальная идентичность, синоним личности - субъекта исторического процесса, оказывается усеченной до чувственно-эмоционального отношения индивидов к действительности, что, антропологически, далеко не полностью характеризует современного человека. Ценно другое, все ускоряющийся темп перемен, действительно, предельно актуализирует достоверность национальной аксиологии, социальных институтов и понятий, "своих корней", верифицирующих идентичность. Изменения происходят и "во вне" и "внутри" человека, поэтому, следуя европейской традиции, он постоянно нуждается в таком соотнесении "себя с самим собой", которое позволяет ему восстанавливать свою "адекватность", соответствие своих внешних проявлений внутреннему состоянию, и отстаивать свой суверенитет и исконное чувство "хозяина самого себя" в жизни. Актуальна и такая проблема, связанная с интерпретацией истории в функции памяти, как поглощение памяти временем. Постоянно растет число событий, являющихся ценностной символикой национального самосознания, но и происходит их "ревизия" во времени, в результате которой человеческий фиктор не выдерживает выпадающих на его долю перегрузок, "стирает" в своей памяти не только второстепенное, но, нередко, и жизненно важное, от чего действительно зависит аутентичный характер национальной идентичности. Проблема смысла истории концентрируется вокруг временного и пространственного определения идентичности, национальной аксиологии, позволяющих индивиду и обществу сохранять свою подлинность, историческую достоверность, верность "своим корням".

2.12. Рационалистическое направление
французской историософии. Р. Арон

Ярким представителем рационалистического направления во французской философии истории является Реймон Арон. Проблемам историософии посвящен ряд его работ: "Введение в философию", "Критическая философия истории", "Измерения исторического сознания", "Этапы развития социологической мысли", "Эссе о свободах", "Разочарование в прогрессе" и др.1. Будучи последователем М. Вебера, антропологически верифицировавшего генезис капитализма рационалистической революцией Реформации, выразившейся в становлении протестантской этики, Р. Арон, в свою очередь, выступает в качестве противника марксистской детерминированности исторического процесса, препоручающей человека действию "производительных сил". Следуя французской традиции согласно, которой человек - хозяин своей судьбы, Р. Арон выступает против обусловленности истории каким-либо одним фактором - экономическим, политическим, идеологическим или религиозным, настаивает на плюрализме и множественности подходов к интерпретации исторического процесса. Монокаузальность в объяснении истории неприемлема для Арона, который оставляет за человеком "право на свободу", вплоть до апологии релятивизма в истории. Это ярко проявилось в его интерпретации историософии М. Вебера. В "Этапах развития социологической мысли" он писал: "для Вебера теория справедливости содержит в себе фундаментальную антиномию. Индивиды имеют различную степень физического, интеллектуального и морального развития С самого начала существования человека разыгрывается своего рода генетическая лотерея: гены, которые каждый из нас получает, - результат (в прямом смысле этого слова) исчисления вероятностей. Природное неравенство, как явление естественное и изначальное, можно пытаться сгладить с помощью мер социального характера или, наоборот, отдавать должное каждому по его способностям. Прав или не прав был Вебер, но он утверждал, что наука не может выборочно определить, в какой пропорции должны сохраняться условия существования природных неравенств и прилагаться усилия по стиранию этих неравенств. Каждый сам должен решить, кто для него Бог, а кто дьявол.
Говоря языком Макса Вебера, боги Олимпа, естественно, враждуют. Сегодня мы знаем, что прекрасным может быть то, что не соответствует морали (не "хотя не соответствует", а именно "потому что"). Ценности могут быть не только исторически несовместимыми в том смысле, что в одном и том же обществе одновременно не сочетаются ценности военной мощи, социальной справедливости и культуры, но некоторые из эстетических ценностей в обществе могут быть даже враждебны друг другу Моральные ценности при реализации могут вступать в противоречие с политическими ценностями"1
Из приведенного отрывка видно, что Арон является противником философского монизма в истории, для него плюрализм человеческих подходов и свобода выбора - необходимое условие существования цивилизации, ориентирующейся на самоопределение личности. Выражением рациональной деятельности человека, как бы продолжая "линию Декарта" во французской философии, утверждает Арон, является индустриальная мощь современных государств, нашедшая свое выражение в технике. Аналогичным образом человек проявляет себя во всех аспектах социальной и экономической, духовной и интеллектуальной жизни, верифицируя разумом свое положение в мире. Далеко не всегда, считает Арон, рациональность совпадает с либеральными ценностями и "историческим разумом"; она не панацея от ошибок и падений, неудач и просчетов. Но она - единственный атрибут человека, позволяющий ему обладать самосознанием, символами, целями и надеждами, помогающий индивидам интегрироваться вокруг общих ценностей, т.е. самоопределяться и обретать идентичность, достигая, тем самым, единственного из возможных, смысла истории. К самому Р. Арону вполне могли бы быть адресованы слова Фукидида, вынесенные в качестве девиза издаваемого им журнала "Коммантер": "Нет счастья без свободы и нет свободы без мужества и отваги".
Традиция рационализма, имеющая глубокие корни во французской культуре, верифицировалась философской антропологией по следующим основаниям. Утверждалась "недостаточность" человека как биологического существа, хуже приспособленного к условиям земного существования, чем животные, и обреченного, по этой причине, на превентивное развитие своего разума, являющегося единственным средством адаптации человека к жизни. Человек должен быть постоянно "открыт" и "обречен на свободу", так как только в этом случае он имеет шанс лучше приспособиться к действительности и ответить на вызов природы социальной организацией, позволяющей ему каждый раз заново "определять" себя в зависимости от изменяющихся условий своего существования. Технические параметры социальной организации дают возможность человеку выжить и расширить зону своего существования, постоянно апеллируя к его сознанию, выраженному в рациональной способности творить искусственный мир. Сущность человека не имеет выраженного фиксированного характера, в результате чего он осознает свою смертность, но, как правило, не соглашается с ней и пытается в реальной жизни противостоять тягостным интенциям грядущего конца героически-рациональным протестом в виде свободного творчества, единственно возможного для человека средства самовыражения. Несмотря на свою рациональность, человек незнает своих границ и целей, поэтому каждый день "начинает все с начала", постоянно проявляя себя демиургом создаваемого им мира. От того, каков сам человек, как он реагирует на "вызовы" природы и своего окружения, зависит тот или иной тип цивилизации, ее отличительные черты и свойства.

2.13. Исторический нигилизм "новых философов"

Прямыми продолжателями структуралистского направления во французской историософии стали "новые философы"1, попытавшиеся, со своих позиций, подвергнуть ревизии всю историю человечества. "Точкой опоры", позволяющей им перевернуть устоявшиеся представления о смысле и назначении истории, стала проблема ценности исторического опыта.
Для "новых философов" характерно крайне нигилистическое отношение к истории, под которой они понимают не прогрессивное развитие человечества во времени и пространстве, а некий замкнутый, изначально порочный круг, из которого человечество выбраться не в состоянии. Как бы полемизируя с тезисом Гете: "Все сущее не делится на разум без остатка", "новые философы" пытаются доказать, что вся классическая философия, культура Возрождения и Просвещения, идеологические установки различных революций есть не что иное, как выражение "воли к власти", которая в свою очередь является "изнанкой всякого рационального знания".
В оценке исторических событий "новые философы" нигилистически последовательны; по их мнению, идеология Просвещения явилась обоснованием последующего якобинского террора, а культ личности Сталина вытекает из марксистского учения. В основе исторического процесса лежит извечное и неискоренимое зло истории - стремление к власти, и все революционеры, в конце концов, становятся такими же тиранами, как и те, против кого они выступали.
Особенно ненавистна им идеология оптимизма и прогресса, под которой они понимают закамуфлированное обоснование господства.
Известный структуралист Мишель Фуко в книге "Слова и вещи", анализируя кантовскую проблему "что есть человек?", пишет о современной философии: "Ее забота о человеке, отстаиваемая ею не только на словах, но и во всем ее пафосе, само ее стремление определить человека как живое существо, как трудящегося индивида или говорящего субъекта - все это лишь для прекраснодушных простаков говорит о долгожданном наступлении царства человеческого; на самом деле все это более прозаично..." И заканчивает свою работу почти афористичной фразой: "Можно поручиться - человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке"1.
Таким образом, по гуманизму наносят удар и структурология, и "новая философия", утверждающие, что человек лишен субъективности и перестал быть личностью, точнее он ею никогда не был. А если нет субъекта, то не может быть и творимой им истории.
По-видимому, не случайно в докладе Президента Международной федерации философских обществ Э. Агацци на XVIII Всемирном философском конгрессе в Брайтоне прозвучало: "Было время, когда одна из наиболее серьезных задач философии усматривалась в доказательстве существования Бога. Кажется, трудно усомниться в том, что в наше время важной задачей философии является доказательство существования человека"2.
Чувство истории предполагает ощущение прошлого не только как прошедшего, но и как настоящего. Но преимущество исторического мышления состоит в том, что настоящее осознает прошлое в таком ракурсе и в такой степени, которые недоступны для прошлого в осознании самого себя.
По-видимому, "новые философы" отдавали себе отчет в том, что человек не мог исчезнуть в никуда так же, как и возникнуть из ничего. Отсюда их идеализация прахристианского, ветхозаветного периода истории и неприятие ее христианского периода.
Как бы предвосхищая подобные методологические установки, М. Блок писал: "Христианство - религия историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические..."3.
Неприятие истории логично проводило "новых философов" к отрицанию и нигилистическому осмеянию того периода истории, который принято называть христианским. Вместе с тем, некоторые из них, в частности Бернар Анри Леви, в работах "Варварство с человеческим лицом", "Завет Бога", и др., ниспровергая позитивное содержание истории, представляя ее как элементарную смену власти, пытаются, тем не менее, обосновать "этику будущего", восходящую к Ветхому завету и раннехристианским апокрифам.
Иначе говоря, речь шла о полном, тотальном ниспровержении не истории, а лишь ее идеологической "надстройки" в лице христианства. "Новые философы" предпочитали не смотреть на прошлое глазами настоящего, а прошлым (в данном случае - ветхозаветным) поверять будущее.
Другие "новые философы" основания "этики будущего" искали в платонизме и неоплатонизме (Кристиан Жамбе и Ги Лярдро), в неопротестантизме (Морис Клавель), в кинизме (А. Глюксман). Однако их мифотворчество заранее было обречено на неудачу; требование "забыть" христианскую историю и "вспомнить" мифологическое мышление предков в виде ветхозаветной морали или каких-то иных архетипов, означало своеобразный отказ от себя в культурной сфере. На место реальных основ бытия должен был заступить миф, и даже не собственно миф, а собственное представление о нем, т.е. нечто, донесенное до нашего времени искаженно, превратно. В любом случае, вспомнить предлагалось гораздо меньше, чем забыть.
Таким образом, "новые философы" предприняли попытку новой идеологизации истории, реабилитации исторического волюнтаризма, предложили собственную "методологию исторической инициативы".

2.14. Историософия "новых правых". А. де Бенуа, П. Вьяль, И. Бло

"Новые правые"1 во Франции, в свою очередь, пытаются создать, если так можно выразиться, "параллельную методологию", когдапротивоположные позиции проистекают из одного и того же источника, а именно - из дохристианского языческого мира варварских племен. Они считают, что Европа вступила на "неправильный путь развития", когда приняла христианство. Все лучшее, что было достигнуто европейской культурой на протяжении ее "христианской истории", обусловлено действием языческих элементов, которые, вопреки эгалитаристской христианской традиции, вносили активное субстанциальное начало в европейскую цивилизацию.
Как мы видим, и в том, и в другом случае осуществляется поиск некоей изначальной "матрицы культуры" или, выражаясь языком Густава Лебона, "психического ядра" или "расовой души", лежащей в основе поведения и исторических судеб групп людей, принадлежащих к разным этносам.
Христианство "новыми правыми" не приемлется потому, что породило коммунизм. Как и "новые философы", они претендуют на собственную методологию истории, отличительным признаком которой является отрицание детерминизма. Единственный закон истории - это активная позиция человека в мире, творящего историю по своему образу и подобию.
По мнению "новых правых" (среди них довольно известные во Франции лица - писатели Морис Дрюон, Морис Бардеш, Пьер Грипари, историк Пьер Шоню, князь, министр внутренних дел в ряде правительств V Республики Мишель Понятовски, главный теоретик "новых правых", лауреат национальной премии Французской Академии по эссеистике Ален де Бенуа), возрождение Франции, а в более широком плане и европейский ренессанс возможны лишь в случае обретения утраченной идентичности, являющейся подлинным смыслом и целью истории.
Радикальное крыло "новых правых" во главе с А. де Бенуа считает, что для этого необходимо восстановить дохристианскую органичность европейских народов путем вытеснения "идеологии Ветхого и Нового завета" и замены ее индоевропейской мифологией, "прародительницей" всех "европейских рас".
Поскольку психология европейцев сформировалась в результате взаимовлияния и борьбы языческой мифологии и христианства, то основной задачей "возвращения органичности", по мнению А. де Бенуа, становится демаркация культурных и этических ценностей, восходящих к своим праосновам, решительный разрыв с теми культурными явлениями, которые есть не что иное, как манифестации иудео-христианства в той или иной форме.
"Новые правые" призывают дать бой монотеизму во всех его проявлениях, традициям эгалитаризма, спиритуализму. На место единобожия Ветхого и Нового завета должно прийти многобожие; идеи победы над врагами, богатства и процветания - заменить христианский эгалитаризм и смирение; активная позиция человека в мире должна стать знаменателем всех этих перемен.
Выйти на дорогу, ведущую к восстановлению утраченной органичности, интеллектуальным способом нельзя. Поэтому рассудок должен дать лишь толчок в желаемом направлении, само же направление надо суметь "подслушать" у своего сердца.
Историософия "новых правых" представляет собой законченную концепцию национальной идентичности, включающую ряд принципиально новых теорий, положений. Прежде всего, они касаются антропологического образа истории в виде "достоверной идеи" человека и его отношения к жизни и смерти.
"Новые правые" исходят из того, что "своеобразие" народов и их "различия" обусловлены биологическими факторами, которые предопределяют специфику их восприятия и отношения к жизни в виде собственных теорий познания. Согласно их представлениям, "западный" метод познания произведен от биологических и антропологических особенностей европейских народов, и несовместим с методами познания других народов. Рассматривая катаклизмы истории как результат расовых смешений, "новые правые" настаивают на этноплюрализме и восстановлении так называемых "органических государств" на основе признания принципа: "биосоциальные ядра этнических культур едины и несовместимы". В этом смысле Европа представляет определенную целостность, которую можно охарактеризовать как "евроидентичность". Что касается культур Других народов, то они имеют "инаковый" характер, отличный от "европейского", не сравнимый и не сопоставимый с ним
Опираясь на достижения западной этнологии, "новые правые" утверждают, что различия и своеобразие народов предопределяются их биосоциальной природой, которая "апробировала" ряд базовых антропологических инстинктов, верифицирующих положение человека и его сообществ в истории. "Территориальный" инстинкт объявляется первопричиной национальных демаркаций и сплочения внутри группы. Инстинкт "иерархии" или "доминирования" обращен против эгалитаристских теорий и практик, чреватых тоталитаризмом. Он дополняется "правом на различие", возводящим в закон творческий принцип созидания. Признание "права на различие" обеспечивает преобладание самых способных в жизни и наносит удар эгалитаризму, являющемуся "противоестественным" по своей природе. "Инстинкт собственности" определяется как внутренне присущее человеку чувство, обусловливающее и расширяющее его свободу. Человек конкретизирует себя в истории через собственность, выступающую важным фактором цивилизационного развития. Инстинкт "агрессивности" служит защите территории и собственности и позволяет устанавливать "необходимую дистанцию" между индивидами и их сообществами в истории; ему также принадлежит роль цивилизующего начала в истории. Дополненный инстинктом "сообщества", он способствует консолидации больших и малых групп, таких как семья, община, государство.
Преодолевая "заблуждения" традиционных консерваторов, возводивших национальные перегородки в Европе, "новые правые" полагают, что различия между европейскими народами имеют второстепенный характер, тогда как подлинной демаркации подлежат их отношения с монголоидами и негроидами. "Европейская идентичность" должна исходить из факта признания биосоциальной общности европейских народов и отстаиваться в борьбе с эгалитаризмом, марксизмом, структурализмом и прочими "измами", нивелирующими человека до положения пустой абстракции. По-своему отстаивая тезис немецких романтиков о личности как концентрированном выражении национальных качеств, "новые правые" пытаются вернуть человеку статус субъекта исторического процесса, но в рамках творимой им цивилизации. Поскольку, согласно их представлениям, человек "сам творит себя" в истории, то создаваемые им цивилизации имеют отчетливо выраженный антропологический характер. Отсюда их требование дополнить свободу "укорененностью", важнейшим правом человека "быть хозяином самого себя". Понятие личного "суверенитета" было характерно и для средневекового "шевалье", и для англо-саксонского "джентльмена", и для "порядочного человека" Ренессанса, и для прусского героизма, утверждают их представители.
"Национальная идентичность" трактуется "новыми правыми" как стремление народов к "самоопределению", "самоутверждению" и "самовыражению" в истории, а применительно к отдельной личности, каждый тождественен себе, или идентичен своей личности.
В 70-80-е гг. во Франции прошли интеллектуально насыщенные дискуссии, посвященные двум важным темам: идее личного суверенитета европейца (его праву "быть хозяином самого себя") и идее "самореализации" современного человека. Толчок дискуссии дали майско-июньские события 1968 г., наложившиеся на стихийные инстинкты их участников, надеявшихся вернуть человека к его изначальной оригинальной простоте, но не нашедших ничего кроме хаоса. Поэтому не право на вседозволенность, а идеал человека как хозяина самого себя действительно актуален, считают "новые правые".
Личный "суверенитет" ответственен и требует огромных усилий, но это единственный путь, позволяющий человеку подняться на новую ступень свободы, доступную ему на земле. Эта свобода является "даром развития воли" и отмечена "правдой индивидуальности".
"Новые правые" отдают себе отчет, что картина, которую рисует философская антропология, не сулит человеку рая. Но в этой картине человеческая судьба соединена с "фундаментальной интуицией всех религий". Так, согласно философско- антропологическим представлениям "новых правых", "человек не более хорош по своей природе", чем в христианской традиции, связанной с первородным грехом. "Первородный хаос" у человека позволяет ему как подняться до вершин прогресса, так и кануть в пропасть. И. Бло писал: "Дохристианские религиозные традиции Европы верили в трагическое измерение человеческой судьбы, в необходимость и возможность жить свободно в соответствии с высшей, героической моделью судьбы"1.
Древние традиции и современные знания имеют общий знаменатель, "соединяются в единой мудрости": свободный человек не имеет права на произвол. Нецивилизованный человек, т.е. человек без традиций, потерян. Традиция же представляет из себя совокупность норм, из которых она состоит. Она является для человека "жизненно важным органом", обладающим путеводной красотой в среде, "все еще наполненной животными инстинктами и привилегиями".
Вот почему, считают "новые правые", аутентичное стремление к свободе не может не быть в то же время стремлением к цивилизационному порядку, укоренению. Этот порядок может быть "плюралистическим", исполненным уважения тех свобод, которые ощущаются в западных традициях. Социальный порядок должен представляться индивиду соответствующим его правам, как это имело место в случае с древними греками, кельтами и германцами. Общество без порядка немыслимо не только с коллективной точки зрения, но и с точки зрения того, чем является человек в своей глубинной сущности. Поэтому идеи, апеллирующие к большей свободе и составляющие гуманистическое направление в общественной мысли Франции, одновременно содержат призыв возвращения к традициям, укоренению. Это "возвращение к культуре" противопоставляется всем попыткам "натурализации" варварства, ведущего к анархии и тоталитаризму.
По мнению "новых правых", понятия "национальной" и "личностной" идентичности совпадают, потеря национальной идентичности неминуемо ведет к культурной деградации, результатом которой становится утрата личностью своего суверенитета.
Таким образом, важное место в идеологическом арсенале "новых правых" занимает культура. Они понимают ее как "натуру, модифицированную деятельностью человека", который выступает творцом цивилизации. Но система правил и институтов цивилизации никогда не создается по заранее подготовленным планам. Язык и мораль, например, не являются результатом сознательно сконструированного проекта, но представляют из себя продукт эволюции. При этом представители клуба "Орлож" и группы ГРЕСЕ солидаризируются с концепцией "универсального эволюционизма", разработанной лауреатом Нобелевской премии Фридрихом Августом фон Хайеком.
В нарисованной "новыми правыми" картине человека, переживающего кризис, содержится и рецепт его выздоровления. Это необходимость укоренения человека в культурных традициях для обретения своей идентичности.
Важное место они отводят и понятию свободы, значение которой постоянно возрастает в жизни современных людей. Они отмечают, что свобода не является "спонтанным даром природы"; но это "способность, которую можно развивать упражнениями воли, обеспечивая, те самым, персональную автономию". Свободный человек не избавлен от социальных принуждений; иначе он рискует стать жертвой хаоса своих инстинктов и капризов. Человек должен осознать, что он не может быть хозяином своей жизни, если не будет обладать сильной волей и развитой индивидуальностью. Свобода человека зиждется на внутреннем устройстве его души: Солженицын и в заключении был "свободнее", чем клошары, "живущие, якобы, в условиях свободы, но остающиеся рабами своих капризов", не говоря уже о людях, подверженных действию алкоголя и наркотиков.
"Новый гуманизм", следовательно, не может основываться на "возвращении к природе" Жана-Жака Руссо, но должен быть "возвращением к культуре". Это требует от человека воспитания сильного чувства "пределов дозволенного" и дисциплины, позволяющих ему сформировать "самого себя" и приобрести "правила свободы", делающие его хозяином своей судьбы.
Национальная типология европейской цивилизации имеет общее основание, характерное для всех европейских народов; это идеал быть хозяином самого себя.
На этой ноте мы и закончим компендиум французских идей, характеризующих антропологические основания европейской цивилизации.