Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Маритен Жак. Человек и государство

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА VI. ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО
Предварительные замечания
Прежде чем обратиться к проблемам церкви и государства, мне хотелось бы сделать два предварительных замечания. Во-первых, моя собственная вера - римско-католическая. Следовательно, представление о церкви, которое предполагается в данной дискуссии, - это представление католическое. Постольку, поскольку дело касается отношения других церквей или религиозных организаций с государством, то мои доводы, соответственно, применимы только косвенным и ограниченным образом. Во-вторых, я постараюсь объяснить мой предмет в контексте соответствующей практической философии, то есть как философ, не как теолог, но как христианский философ, принимающий во внимание данные теологии, помогающие дать подлинное понимание тех конкретных реалий, о которых идет речь.
Свое обсуждение я разделю на три основные части: первая - общие непреложные принципы; вторая - их применение по аналогии, благодаря самой их трансцендентной природе; и третья - некоторые практические выводы, касающиеся нашей эпохи. Предмет в высшей степени противоречив. В начале XVII в. воззрения кардинала Беллармина подвергались резкой критике, прежде чем он стал одним из величайших авторитетов в данном вопросе. Сегодня столкновения мнений по этой проблеме происходят между людьми, которые принадлежат одной и той же вере, но исторические воззрения которых восходят к Св. Людовику или к Филиппу II. Я буду выражать свое мнение с прямотой и смирением мирянина, твердо придерживающегося своей веры и ищущего верного решения, которое, в конце концов, не столь уж трудно найти, если внимательно отнестись и к вечным истинам, и к человеческой истории.
Я размышлял над этими проблемами и писал о них около двадцати пяти лет. Надеюсь все же, что не буду вдаваться во все детали этой проблемы и смогу обсудить ее менее чем в двадцати пяти "беседах".
I.Общие непреложные принципы
1. Человек и политическое общество
С философской точки зрения, как мне кажется, первое, на что мы должны обратить внимание во взаимоотношениях между человеком и политическим обществом, - это факт, что личность является одновременно частью политического общества и чем-то высшим по отношению к нему - благодаря тому, что есть вневременного или вечного в ней, в ее духовных интересах и конечном предназначении.
Именно это превосходство вечного в человеке над политическим обществом может быть обнаружено уже в чисто природной сфере. Мы знаем, что человек как целое вовлечен в общее благо гражданского общества. Но мы также знаем, что в отношении того, что не кесарево, и само общество, и его общее благо косвенным образом подчинены абсолютному достоинству человека и ее вневременным устремлениям как целям иного порядка - целям, выходящим за пределы политического общества.
Я сказал, что это подчинение существует даже в естественном порядке по отношению к вневременным естественным благам, которые сами по себе соотносятся с общим благом того, что может быть названо цивилизацией в целом или духовным сообществом человеческих сознаний; например, чувство справедливости и любви ко всем людям; жизнь духа и всего того в нас, что является природным началом созерцания; неосязаемое достоинство истины во всех сферах и степенях знания, сколь бы скромны они ни были, и неосязаемое достоинство красоты. Причем и истина, и красота более благородны, нежели социальные компоненты жизни и, будучи ограничиваемы последними, никогда не перестают мстить за себя. В той мере, в какой человеческое общество старается освободить себя от этой зависимости и провозгласить само себя высшим благом, в той же самой мере оно искажает собственную природу и природу общего блага. Общее благо гражданской жизни является высшей целью, но высшей в относительном смысле и в определенном порядке, а не абсолютной высшей целью. Это общее благо утрачивается, если оно замкнуто в себе, поскольку по самой своей природе оно стремится благоприятствовать высшим целям человеческой личности. Предназначенность личности к тем благам, которые превосходят политическое общее благо, заключена в самой сущности политического общего блага. Пренебрегать этими истинами - значит, грешить одновременно против человеческой личности и против политического общего блага. Таким образом, даже в пределах естественного порядка общее благо политического общества подразумевает сущностное, хотя и косвенное подчинение тому, что превосходит его157.
Теперь христианин знает, что существует сверхприродный порядок и что высшая цель - абсолютная высшая цель - человека есть Бог, определяющий свою собственную личностную жизнь и вечное блаженство, к которому человек должен быть причастен. Непосредственное подчинение человека Богу превосходит всякое общее благо - как общее благо политического общества, так и внутреннее общее благо Космоса. Это оплот как достоинства человека, так и непоколебимых требований христианского откровения. Таким образом, косвенное подчинение политического общества (не просто как средства, но как цели, самой по себе достойной, но все же меньшего достоинства) вневременным ценностям, к которым причастна человеческая жизнь, - такое подчинение относится, разумеется, во-первых и главным образом, к сверхприродной цели, которой непосредственно подчинена человек. Чтобы подвести итог всему сказанному в одном выражении, скажем, что закон, с которым мы здесь встретились, - это закон первичности духовного158.
2. Свобода церкви
Теперь мы пойдем дальше и рассмотрим церковь в ее собственной сфере или в ее собственном порядке. Что есть церковь? Для начала: что есть церковь для неверующего? В глазах неверующего церковь или церкви- это организованные группы людей или ассоциации, по преимуществу сосредоточенные на религиозных потребностях и верованиях некоторого числа своих последователей, то есть на духовных ценностях, которым они привержены и которым соответствуют их моральные принципы. Эти духовные ценности являются частью (в действительности наиболее важной частью, как показывает история) тех вневременных благ, по отношению к которым даже в природной сфере человек превосходит, как мы видим, человеческое общество и которые формируют моральное наследие человечества, духовное общее благо цивилизации или сообщества умов. Даже если неверующий не верит в эти духовные ценности, он должен уважать их. В его глазах церковь, или церкви, есть отдельные группы в социальном сообществе, которые должны обладать тем правом на свободу, которое тождественно не только праву на свободу объединений, естественно принадлежащему человеку, но также и праву свободно верить в истину, признанную чьим-либо сознанием, - то есть самому основному и неотчуждаемому из всех человеческих прав. Таким образом, неверующий со своей собственной точки зрения (я имею в виду, разумеется, не такого неверующего, который не верит в разум, и, более того, я имею в виду демократически мыслящего неверующего) признает нормальной и необходимой свободу церкви, или церквей.
Но что же тогда есть церковь для верующего?159 Для верующего церковь - это особое общество, внутри и вне мира, одновременно божественное и человеческое (абсолютно совершенное или в-себе-обретенное самодостаточное и независимое общество), которое объединяет в себе людей в качестве сограждан царства Божьего и ведет их к вечной жизни, что началась уже здесь, на земле; которое учит их истине откровения, обретенной в вере от Воплотившегося Слова Божьего. Это особое общество являет собой тело, чья голова - Христос, тело, видимое по своей сути в исповедуемом символе веры, в культе, в благочинии и таинствах, а также в преломлении мистической личности Христа в организационной структуре общества и в деятельности людей в этом обществе160; оно являет собой тело, невидимое в таинстве божественной благодати и милости, животворящих человеческие души, даже те, что принадлежат к этому телу, не зная его, и лишь через внутреннее движение своих сердец, поскольку они живут вне сферы определенной веры, но ищут Бога в истине. Для верующего церковь есть тело Христово, мистическим образом собранное из человечества, или, как сказал Боссюэ, le Christ repandu et communique - сам Христос рассеявшийся и воссоединившийся.
В этой перспективе следует признать не только свободу церкви как требуемую свободой объединений и свободу вероисповеданий без вмешательства государства, но признать также, что свобода церкви основывается на самих правах Бога как тождественных его собственной свободе перед лицом любого человеческого установления. Свобода церкви выражает саму независимость Воплотившегося Слова. Следовательно, первый принцип, который следует установить по отношению к рассматриваемым нами проблемам, - это свобода церкви учить, проповедовать и исповедовать, свобода Евангелия, свобода слова Божьего.
3. Церковь и политическое общество
Теперь мы переходим к следующему пункту, а именно к отношению между церковью и политическим обществом. С одной стороны, ясно, что свобода и независимость, о которых я только что говорил, поскольку они принадлежат к истинному и изначальному обществу, для церкви подразумевают свободу развития ее собственных установлений и самоуправление без вмешательства политического общества. Здесь мы сталкиваемся с основополагающим разделением, установленным самим Христом, между Божьим и Кесаревым. С приходом христианства религия была изъята из рук государства; светские и национальные структуры, которые ее ограничили, были расшатаны; ее универсальность вместе с ее свободой обнаружили себя в полном расцвете. Более того, как могла бы эта универсальная церковь проявить себя иначе, нежели через символ ее превосходства?
С точки зрения политического общего блага деятельность граждан в качестве приверженцев церкви вносит вклад в это общее благо; эти граждане и поддерживаемые ими учреждения являются частью политического общества и национального сообщества; в таком аспекте можно сказать, что церковь находится в политическом обществе. Но данная точка зрения остается неполной и неадекватной. Находясь в политическом обществе (в любом политическом обществе) через определенное число своих приверженцев и через свои институты, церковь, как таковая, церковь по своей сути является не частью, но целым; она является абсолютно универсальной сферой, простирающейся над всем миром - над политическим обществом, над любым политическим обществом.
Не может быть разделения без упорядочения ценностей. Если то, что принадлежит Богу, отделено от принадлежащего Кесарю, это означает, что первое лучше. Это разделение развивалось в ходе человеческой истории и привело к представлению о мирской или светской природе политического общества. Я не говорю, что политическое общество по своей природе безрелигиозно или безразлично к религии ("мирской" и "обмирщенный", "светский" и "секуляризованный" - две разные вещи). Я считаю, что по своей природе политическое общество, которое строго принадлежит к естественному порядку, озабочено лишь мирской жизнью людей и их мирским общим благом. В этой мирской сфере политическое общество, как настаивал папа Лев XIII, полностью автономно161. Государство, современное государство, не находится под контролем какой-либо иной власти в сфере своего собственного порядка. Но порядок вечной жизни сам по себе является высшим в отношении порядка мирской жизни162.
Царство Божие является сущностно духовным; и в силу самого факта, что его собственный порядок не есть порядок этого мира, оно никоим образом не угрожает земным царствам и республикам. Non eri pit mortalia, qui regna dat caelestia163,164. Но именно потому, что оно духовное, царство Божие принадлежит к лучшей и высшей природе, нежели земные царства и республики. Давайте уберем из слова "превосходство" некую случайную коннотацию доминирования и гегемонии; будем понимать это слово в его чистом значении: оно означает высшее место в шкале ценностей, высшее достоинство. Второй общий принцип, который следует установить в отношении изучаемых нами проблем, - это превосходство церкви (то есть духовного) над политическим обществом или государством.
С другой стороны, ясно, что, сколь бы резко они ни разделялись, церковь и политическое общество не могут жить и развиваться в полной изоляции и неведении друг друга. Это было бы просто противоестественно. Исходя именно из того факта, что человек одновременно является членом того общества, что есть церковь, и того общества, что есть политическое общество, абсолютное разделение между этими двумя обществами должно означать, что личность разделена надвое. Третий общий принцип, который необходимо установить в отношении изучаемых нами проблем, - это необходимое сотрудничество между церковью и политическим обществом или государством.
II. Применение непреложных принципов в реальном историческом существовании
Положение и предположение.
Историческая атмосфера и конкретные исторические идеалы
Какова же та форма или формы, которые принцип духовного превосходства церкви примет в практическом применении? Какова форма или формы, которые принцип необходимого сотрудничества между церковью и государством примет в практическом применении? С этими вопросами мы приступаем к нашему второму предмету - тому способу, которым общие непреложные принципы, столь важные в данном случае, следует применять перед лицом превратностей и случайностей земной власти.
Здесь мы встречаемся с разделением, которое часто использовали теологи, - с разделением между тем, что они называют (на своем собственном языке, весьма отличающемся от обыденного) положением (thesis) и предположением (hypothesis)165: термин "положение" выражает тот способ, которым указанные общие принципы следует применять; термин "предположение" обозначает сферу практических возможностей и препятствий, представляемых реальными обстоятельствами.
Это разделение между положенными предположением довольно значительно и может использоваться вполне обоснованно. Но я все же не верю, что у него есть очень глубокие традиционные корни. И, что еще более важно, оно часто неверно истолковывается, а именно понимается в однозначном смысле. В таком случае положение воспринимается как идеал - абсолютный идеал, идеал в себе - в отношении способа применения принципов. И лишь в силу того, что нам мешают обстоятельства, которые сильнее нашей воли, мы отказываемся воплощать (или воплощаем посредственно) этот неповторимый идеальный способ применения принципов.
Такое однозначное представление не принимает во внимание как внутреннюю реальность, так и интеллигибельный смысл времени. С одной стороны, само понятие абсолютного идеала, идеала в себе, вневременного идеала по отношению к применению или реализации принципов самопротиворечиво, поскольку любое применение или реализация являются экзистенциальными и происходят во времени, следовательно, они относятся к некоему определенному набору исторических условий. С другой стороны, соответствующее представление о предположении имеет дело с условиями и обстоятельствами, рассматриваемыми чисто эмпирическим образом и с точки зрения простой целесообразности, как если бы время было не чем иным, как урной для мусора, в которую мы бы складывали более или менее полезные возможности. Поскольку в действительности у времени есть смысл и направленность, то человеческая история состоит из периодов, каждый из которых обладает особой интеллигибельной структурой и, следовательно, важнейшими собственными потребностями, - этого факта не может не заметить ни один политический мыслитель.
Далее, однозначное представление о положении и предположении влечет за собой для нас риск принять за так называемый абсолютный идеал способ применения принципов или даже принять за сами непреложные принципы тот конкретный способ, которым рассматриваемые общие принципы претворялись в жизнь в более или менее идеализированном прошлом. Тогда мы будем пренебрегать относительностью форм существования прошлого, и случайный пример, представленный нашему воображению, будет подниматься до абсолюта. В конечном счете предположение, которое несовместимо с таким образом прошлого (разумеется, из-за порочности наших современников), будет означать вынужденный отказ от принципов, и мы уступим этому отказу с сознанием, которое тем более спокойно, чем более пламенно мы провозглашаем положение, для реализации которого у нас нет средств - за исключением того случая, когда появляется возможность насильственно навязать наш образ прошлого, что является другим путем предательства непреложных принципов - через постановку на их место призрака.
Мы будем располагать более подходящим теоретическим инструментарием для решения данной проблемы, если уясним подлинную ценность философского понятия аналогии, играющего огромную роль в метафизике Фомы Аквинского, и если попытаемся выносить суждения по аналогии, а не с однозначностью. Разумеется, я не имею в виду, что значение общих принципов, главенствующих здесь, основано на аналогии, и что со временем они должны приобрести какие-то новые неизвестные мне значения. Значение таких утверждений как: "полная свобода церкви является одновременно ее правом, данным Богом, и требованием общего блага политического общества", или "духовный порядок превосходит мирской", или "церковь и государство должны сотрудничать" - значение таких утверждений непреложно. Я имею в виду то, что применение принципов является применением по аналогии - чем более трансцендентны принципы, тем в большей степени их применение основано на аналогии - и что со временем это применение обретает различные характерные формы в зависимости от исторической ситуации или сочетания исторических событий, через которые идет развитие человечества, и таким образом, что со временем одни и те же непреложные принципы должны применяться или реализовываться в самых различных условиях.
Поскольку в человеческой истории существуют типичные умонастроения или сочетания экзистенциальных условий, отражающие существующие интеллектуальные структуры как в том, что касается социальных, политических и юридических основополагающих характеристик, так и в том, что касается моральных и идеологических основополагающих характеристик светской жизни человеческого сообщества, которые конституируют различные системы координат для применения в человеческом существовании непреложных принципов, господствующих над этим существованием. Именно в соответствии с этими историческими умонастроениями, как признает серьезная философия истории, без которой здесь невозможно обойтись, мы должны понять конкретные исторические идеалы или образы перспективы того, что предвосхищается в нашу эпоху: не абсолютные или связанные с нереализуемым прошлым идеалы, но относительные (относительные к данному времени) и которые тем не менее можно провозглашать и утверждать в качестве реализуемых166.
Таким образом, принципы являются абсолютными, непреложными и вневременными. А конкретные способы, посредством которых эти принципы должны применяться по аналогии и которые предусматриваются различными, сменяющими друг друга в истории человечества умонастроениями, модифицируют умопостигаемые черты, соответствующие любой конкретной исторической эпохе, согласно специфическим формам цивилизации.
2. Историческая атмосфера современной цивилизации
Вследствие этого я бы сказал, довольно кратко суммируя то, что требует длительного исторического анализа167 существовала сакральная эпоxa, эпоха Средневекового христианского мира, главным образом характеризующаяся, с одной стороны, тем, что единство веры являлось предпосылкой политического единства и что основной системой координат было единство той социальной структуры, религиозно-политической по своей природе, которая была Христианской республикой (Respublica Christiana)168, а с другой стороны - преобладавшей движущей идеей силы или стойкости в служении справедливости. В эту сакральную эпоху рассматриваемые нами принципы, следовательно, применялись главным образом в условиях социального могущества церкви; верховное достоинство церкви (то есть принцип) находило пути реализации в ее верховной власти над государем (то есть применение); и в результате политическое могущество Священной [Римской] империи и королей являлось инструментом для духовных целей церкви. Таким образом, церковь должна была утверждать свободу духа перед лицом жестокой мирской власти и навязывать последней такие ограничения, как прекращение военных действий [ в установленные церковью дни]. Кроме того, не будем забывать, что в Средние века не только разграничение политического общества, как такового, не было достигнуто, но церковь должна была, по сути дела, восполнять определенные недостатки гражданского порядка и брать на себя (поскольку в собственной утробе она создавала цивилизацию) множество функций и обязанностей, которые сами по себе относятся к политическому обществу169. В период, последовавший за Средневековьем и который может быть назван эпохой барокко, сакральная цивилизация распалась, тогда как в политической сфере понятие и реальность государства постепенно возрастали. И все же принципы сакральной цивилизации в большей или меньшей степени сохранялись (в ужесточавшихся формах, поскольку эти формы становились в большей степени правовыми, нежели идущими от жизненного начала), так, например, понятие государственной религии170 вышло на первый план.
Современная эпоха не сакральная, но светская. Порядок земной цивилизации и мирского общества достиг целостного разграничения и полной автономии171, которые сами по себе являются чем-то нормальным, требуемым в силу евангельского разделения между Божьим и Кесаревым. Но этот нормальный процесс сопровождался (и портился) самым агрессивным и бессмысленным процессом изоляции и в конечном счете отказа от Бога и от Евангелия в сфере общественной и политической жизни. Результат этого мы можем теперь наблюдать в теократическом атеизме коммунистического государства.
Ну что же, те христиане, кто обращен в будущее и кто надеется (пусть это и далекая надежда) на новый христианский мир, на новую цивилизацию, вдохновленную христианством, знают, что "мир покончил с нейтральностью. Желая того или не желая, государства должны будут сделать выбор за или против Евангелия. Их будет формировать либо дух тоталитаризма, либо дух христианства"172. Эти христиане знают, что новая цивилизация, вдохновленная Христианством, если она будет развиваться в истории, ни в коей мере не будет возвратом к Средним векам, но будет совершенно новой попыткой усилить Евангельское животворение глубин мирского существования. Они чувствуют, что эта новая эпоха будет стремиться реабилитировать человека в Боге и через Бога, а не помимо Бога и что она будет эпохой освящения светской жизни. Но как представить себе все это? Это означает, что христиане, о которых я говорю, должны создавать и развивать глубокую философию современной истории, а также отделять от подлинного временного развития, от подлинного развития человеческой совести и цивилизации те смертельные ошибки, которые их угнетают, и те плевелы, что растут среди пшеницы и способствуют порочности эпохи. Чтобы понять наш собственный конкретный исторический образ того, на что можно возлагать надежды в нашу эпоху, мы должны определить и принять во внимание в качестве экзистенциальной системы координат основные характерные для нашей эпохи черты, - другими словами, историческую атмосферу или историческое сочетание, которыми определяется сегодня существование и деятельность человеческого сообщества.
Как я только что сказал, историческая атмосфера современной цивилизации в противоположность средневековой цивилизации характеризуется тем, что она "мирская" или "светская", но не "сакральная". С другой стороны, основополагающая движущая идея - это не идея силы или стойкости в служении справедливости, но, скорее, идея завоевания свободы и реализации человеческого достоинства. С другой стороны, серьезное требование глубокого взаимного сотрудничества между церковью и политическим обществом - это требование не единства религиозно-политического органа, чем являлась Христианская республика в Средние века, но единства самого человека, одновременно являющегося членом политического общества и приверженцем церкви, если он свободно ей привержен. Религиозное единство не является предпосылкой единства политического, и люди, присоединяющиеся к различным религиозным и нерелигиозным учениям, должны участвовать в работе во имя одного и того же политического или мирского общего блага. Тогда как "средневековый человек", как сказал отец Кортни Мюррей173, входил в государство (каковым оно было тогда), чтобы стать "гражданином через церковь и через свою причастность к церкви, современный человек является гражданином с полными гражданскими правами независимо от того, причастен он к церкви или нет".
На основании сказанного можно сделать следующие выводы: во-первых, политическая власть - это не светская рука174 духовной власти, политическое общество автономно и независимо внутри своей собственной сферы. Во-вторых, равенство всех членов политического общества было признано в качестве основного принципа. В-третьих, важность внутренних сил, действующих в человеке, в противоположность внешним силам принуждения; свобода индивидуального сознания по отношению к государству, аксиома (которой всегда учила католическая церковь, но которой, как правило, пренебрегали государи и короли прошлых эпох), что вера не может быть навязана посредством принуждения175, - все эти положения стали более явно, чем раньше, главным достоянием цивилизации, и им следует придавать особое значение, если мы хотим избежать худших опасностей искажения политического общества и государственного тоталитаризма. В-четвертых, развилось разумное осознание (по крайней мере, в тех частях цивилизованного мира, где любовь к свободе еще высоко ценится и возрастает по мере того, как свобода подвергается угрозе) того, что ничто в большей мере не угрожает как общему благу Града земного, так и вневременным интересам истины в человеческом сознании, чем ослабление и уничтожение внутренних источников сознания. Общественное сознание также пришло к пониманию того, что свобода исследования, даже с риском ошибки, есть нормальное условие для людей, стремящихся найти истину, поэтому свобода искать Бога по-своему для тех, кто был воспитан в неведении или полуневедении Его, есть нормальное условие восприятия откровение Евангелия и учение церкви, когда благодать озарит их сердца176.
Если у нас есть такая экзистенциальная система координат, то каковы же могут быть пути применения и реализации в нашу историческую эпоху тех верховных принципов, что господствуют над отношением между церковью и государством? Скажем так, что в новой цивилизации, вдохновленной христианством, настолько, насколько мы способны увидеть177, эти принципы должны в целом быть применяемы в меньшей степени через посредство общественной власти, нежели через посредство животворящего вдохновения церкви. Сама форма воздействия церкви на политическое общество стала более духовной, акцент сместился от власти и правового принуждения (которые церковь реализует, как всегда, в своей духовной сфере над своими приверженцами, но не над государством) к моральному влиянию и авторитету. Иными словами, образ или "стиль" во внешних отношениях церкви более соответствуют самой церкви и в большей степени отделены от тех образов, что с неизбежностью были представлены христианской империей Константина178. Итак, превосходство церкви должно обретать пути своей реализации в полном проявлении ее верховной мощи всепроницающего вдохновения.
3. Принцип превосходства церкви
Верховный, непреложный принцип превосходства царства Божьего над земными царствами может быть применен и по-иному, нежели через превращение гражданского правительства в светскую руку церкви, через просьбы к королям об изгнании еретиков или через использование прав духовного оружия для ведения мирских дел в целях духовной необходимости (например, для освобождения подданных государя-изменника от клятвы верности ему). Такие вещи достойны восхищения в Средние века, но они суть мертвые письмена для нашего века. Верховный, непреложный принцип первичности духовного и превосходства церкви может быть применен по-иному (но не менее истинно, а даже более правильно179), когда в силу самого факта, что государство стало светским, верховные функции морального просвещения и морального руководства людьми, даже в том, что касается норм и принципов, связанных с социальным и политическим порядком, выполняются церковью совершенно свободно и независимо, и моральный авторитет церкви оказывает независимое влияние на решения людей во всех тех случаях, когда на карту поставлен какой-либо важный духовный интерес180. В этом случае верховное достоинство и авторитет церкви утверждают себя не благодаря принуждению, осуществляемому гражданской властью, но благодаря духовному просвещению граждан, которые должны свободно выносить суждение в соответствии с их личностным сознанием по каждому случаю, относящемуся к сфере политического общего блага. Этой реализации превосходства духовного может мешать или препятствовать противоположный образ действий, избранный другими гражданами (никогда не существовало непогрешимого пути). Однако, при прочих равных условиях, такой путь представляется более надежным в долгосрочной перспективе, нежели другие пути, полагающиеся на государственную власть. Этот путь более ясно обнаруживает свободу и чистоту духовного, потому что это последнее ничем не обязано светской руке, всегда готовой взять верх, и не должно освобождаться с большей или меньшей болью от могучих объятий государства, которое служит, лишь имея в виду ответную службу.
Давайте не будем забывать о том, что формирует сущностный признак и достояние превосходства. Высшая действующая сила не ограничена и не замкнута внутри себя. Она лучится. Она стимулирует внутренние силы или энергии других факторов (даже автономных в своих собственных сферах), место которых в шкале бытия более низко. Превосходство подразумевает проникающее и животворящее влияние. Признаком превосходства церкви является именно моральная мощь, благодаря которой она оживляет, пронизывает и ускоряет мирское существование и внутренние силы природы, чтобы привести их к более высокому и совершенному уровню внутри их собственного порядка181 - именно того порядка мира и жизни цивилизации, внутри которого политическое общество обладает верховной автономией, но которое все же является более низким по отношению к духовному порядку и тому, что принадлежит к вечной жизни. Именно это абсолютистские или тоталитарные государства (так же как и рационалистическая философия в духовной сфере) наиболее упорно отказываются признать, даже если при этом они призывают уважать свободу религии (замыкая при этом религию в ее собственной небесной сфере и запрещая ей как-либо влиять на земную жизнь, как будто возможно запретить небу посылать на землю дождь или освещать ее). Но, в противоположность этому, именно животворящее влияние церкви и Евангелия на все в мире является тем, что реально и сущностно гарантируется христианским типом цивилизации и "образом" отношений церкви и государства, подобным тому, который мы сейчас обсуждаем.
* * *
Здесь я хотел бы сказать, что избитое выражение "проблема церкви и государства" в определенной мере двойственно, поскольку каково же значение этого слова государство? Было время, когда церковь должна была иметь дело с монархами христианского мира и с германскими императорами. Было время, когда она должна была иметь дело с абсолютными монархами, затем с современными абсолютистскими государствами, претендующими на то, чтобы быть образованиями типа личности или даже верховной (главенствующей) личности, управляющей политическим обществом. Сегодня ей приходится иметь дело либо с тоталитарными государствами, которые по своей природе обязаны преследовать ее, либо с демократическими государствами, которые все еще путаются в пережитках прошлого и не знают точно, что же им делать с церковью, потому что они все еще не поняли, что не они, а политическое общество в его организационной сфере является впредь dramatis persona182, с которым лицом к лицу встречается церковь. Если демократический принцип полностью реализуется в мире, наступит время, когда церковь должна будет иметь дело с народами. Я имею в виду: иметь дело с политическими обществами, где государство перестает претендовать на то, чтобы быть верховной личностью, и будет лишь играть свою подлинную роль - роль главного представительства политического общества. Проблема церкви и государства имеет неодинаковое значение в этих различных случаях.
Давайте особо рассмотрим те обязательства, которые человеческое существо несет в отношении истины - не только в своей индивидуальной, но также в общественной жизни. Каждый человек имеет обязательства перед истиной в той мере, в какой он знает ее. Монархи ушедших эпох (или абсолютистские Государства, наследники монархов, понимаемые в гегельянском духе) имели обязательство перед истиной, к которой они сами в качестве отделенных от народа и управляющих политическим обществом были привержены по своей совести. Но у политического общества, как такового, есть обязательство перед истиной, к которой сам народ, граждане, формирующие политическое общество, привержены по своей совести. Политическое общество не знает иной истины, кроме той, которую знает народ.
В результате верховный принцип, состоящий в том, что политическое общество несет обязательства перед истиной и что его общее благо заключает в себе признание не только на словах, но и фактически существования Бога, - этот верховный принцип в прошлом осуществлялся благодаря обязанности, возложенной на монархов (или на абсолютистские государства, наследников монархов), вести политическое общество или народ к тому, что эти монархи или (предполагая, что у них есть собственная душа) эти абсолютистские государства считали истинной религией. Но в нашей исторической атмосфере (как только были признаны подлинное понятие государства и его чисто инструментальная функция в демократическом обществе) тот же самый верховный принцип должен осуществляться благодаря обязанности, возложенной на народ и усиленный его совестью, принимать в качестве просвещающего и вдохновляющего образца своей общественной и политической жизни и выражать то, что сам народ или граждане считают истинной религией. Таким образом, на практике все будет зависеть от того, во что народ по своей совести свободно верит, а также от полной свободы учить и проповедовать слово Божье, которая является основополагающим правом церкви и которая также необходима людям в их поиске истины, и от степени активности, с которой приверженцы церкви, как миряне, так и духовенство, свидетельствуют в своем реальном существовании о живой вере и Божественном Духе.
Если новая цивилизация будет вдохновлена Христианством, если политическое общество будет оживлено воздействием Евангелия в самом мирском существовании, это произойдет оттого, что христиане будут способны как свободные люди, говорящие со свободными людьми, оживить в народе нередко бессознательные христианские чувства и моральные установки, воплощенные в истории тех народов, что родились из старого христианского мира, и убедить народ, или большинство народа, в истинности христианской веры или, по меньшей мере, в ценности христианской социальной и политической философии.
* * *
Такое вдохновленное Христианством, подлинно и жизненно христианское общество (назовем его евангельски-христианским политическим обществом) благодаря самому духу, который должен оживлять его и формировать его структуру, - это общество должно обладать собственной социальной и политической моралью, собственным представлением, жизненно укорененным в христианском сознании, о справедливости и гражданской дружбе, о мирском общем благе и общей задаче, о развитии человечества и цивилизации. Рассматривая сейчас новый и довольно трудный предмет, имеющий отношение к самому мирскому обществу в его собственном порядке и в его жизни, с его законодательством, мы можем спросить себя, какие же принципы должно ввести в действие это законодательство в том, что касается вопросов совести или вопросов, непосредственно связанных с личностными убеждениями, нормами и с гражданским правом. Здесь мы должны подчеркнуть, что законодательство рассматриваемого Христианского общества не может и не должно подтверждать или одобрять какую-либо форму поведения, противоречащую естественному праву. Но мы должны также понять, что это христианское законодательство может и должно позволять или давать разрешение на определенные формы поведения, которые в некоторой степени отличаются от естественного права, если запрещение таких форм поведения гражданским правом вредит общественному благу - либо потому, что такой запрет расходится с этическим кодексом сообществ граждан, чья преданность нации и верность собственным моральным убеждениям, сколь бы несовершенна она ни была, по своей сути важна для общего блага, либо даже потому, что данный запрет приведет в результате к ухудшению поведения очень многих людей, чьи моральные устои выходят за рамки этого запрета183.
Думается, что в рассматриваемых нами вопросах гражданское законодательство должно приспосабливаться к разнообразию моральных убеждений, имеющих различное духовное происхождение, которые по своей сути несут в себе общее благо социального устройства, не подтверждая и не одобряя этих убеждений, но, скорее, принимая их во внимание. Иными словами, гражданское право должно лишь утверждать правила, разрешающие поступки, одобренные различными моральными законами, или придавать таким поступкам юридическую действенность, которая предписана их природой. Следовательно, государство не должно брать на себя ответственность за эти поступки или обосновывать их посредством своего официального заявления, но лишь должно регистрировать (когда необходимо решение гражданских властей) признанную указанными моральными законами обоснованность поступков.
Таким образом, в только что определенном мною смысле разумное применение плюралистического принципа184 меньшего зла должно требовать от государства юридического признания моральных законов, присущих входящим в состав политического общества меньшинствам, правила нравственности которых, хотя и несовершенны в некотором отношении по сравнению с христианской моралью, должны быть признаны достоянием нации в ее общем стремлении к благой человеческой жизни. Такое признание должно быть основано не на праве (я не знаю, каком именно), которым любая моральная форма жизни должна была бы обладать в отношении гражданского права, но на требованиях политического общего блага, которое в демократическом обществе нуждается, с одной стороны, в особом уважении к внутренним смыслам и сознанию человеческого субъекта, а с другой стороны, в особой осторожности, чтобы не навязывать силой права моральных норм, слишком тяжелых для восприятия широкими слоями населения. Политически мудрый законодатель, далее, должен определить, какие сообщества граждан могут обладать тем множественным юридическим статусом, который я описал.
И, наконец, я должен увидеть в некотором умопостигаемом будущем обществе законы политического общества, признающие в таких случаях (не посредством права, относящегося к какому-либо моральному образу жизни, но посредством свободного решения политической мудрости) моральные кодексы, которые выражают совесть основных духовных родословных, представляющих национальное сообщество и его богатое моральное наследие. Разумеется, при условии, что политическое общество, предоставляя такие свободы своим частям, заботится о моральных интересах целого и ограничивает те ущемления высших требований естественного права, которые законодатели должны допустить в качестве меньшего зла во имя общего блага. Конечная цель права - сделать людей морально совершенными. Гражданское право должно приспособиться, ввиду максимального [морального] совершенства, доступного большинству людей, к различным образам жизни, одобренным разными моральными кодексами. Но оно должно сопротивляться переменам, проистекающим от постоянного ослабления морали и разложения масс. Гражданское право должно также всегда поддерживать всеобщую направленность к добродетельной жизни и инициировать стремление на каждом уровне к полному воплощению морального закона.
4. Принцип сотрудничества
Давайте теперь вновь вернемся к отношениям между церковью и государством и рассмотрим наш второй непреложный принцип - принцип сотрудничества. Принадлежащее кесарю не просто отделено от принадлежащего Богу, но первое должно взаимодействовать со вторым. Какими же тогда, в конкретной форме рассматриваемого мною христианского политического общества, должны быть подходящие средства, через которые следует применять принцип необходимого сотрудничества? Этот вопрос, как мне представляется, содержит три скрытых смысла: первый, касающийся политического общества и государства, имеет дело с наиболее общими и косвенными формами взаимопомощи между ними и государством; второй, касающийся в особенности государства или гражданской власти, имеет дело с общественным признанием Бога; и третий, касающийся в одном случае конкретно государства, а в другом случае конкретно политического общества, имеет дело со специфическими формами взаимопомощи между церковью и политическим обществом.
Наиболее общая и косвенная форма сотрудничества
Что касается первого пункта (наиболее общей и косвенной формы взаимопомощи), я бы присоединился к словам отца Джона Кортни Мюррея в его докладе Американскому теологическому обществу о том, что "главная помощь, содействие и поддержка", которые политическое общество и государство "обязаны оказывать церкви" (лучше было бы сказать: человеку в отношении его вечного предназначения), состоит в целостном выполнении ими своих обязанностей по отношению к их собственным целям, в их внимании к естественному праву и в полной реализации их политической обязанности создавать "в обществе такие условия- политические, социальные, экономические, культурные, - которые будут способствовать достижению человеком его целей, мирному обладанию им всеми его правами, беспрепятственному исполнению всех его обязанностей, полному развитию всех его способностей. Здесь есть задача материальная - содействие процветанию, справедливое распределение материальных благ, которые поддерживают человеческое достоинство. Существует также нравственная задача - действенное обеспечение правового порядка. Такая организация общества в соответствии с требованиями справедливости" является "первым, наиболее надежным и необходимым вкладом" политического общества и государства в интересы церкви - "вкладом косвенным, но таким, без которого невозможно - или слишком трудно - достижение целей церкви"185.
Общественное признание существования Бога
Что касается второго пункта (общественное признание существования Бога), то я уже говорил, что политическое общество, которое является реально и жизненно христианским, должно осознавать учение и мораль, которые освещают для него (то есть для большинства народа) принципы демократического права и руководят приведением этих принципов в действие. Это общество должно осознать веру, которая вдохновляет его, и выразить эту веру публичным образом. Разумеется, очевидно, что для любого народа такое публичное выражение общей веры должно предпочтительно принять формы той христианской конфессии, с которой наиболее жизненно связаны история и традиции этого народа. Но другие институционально признанные религиозные конфессии должны принять участие в этом публичном выражении (как это происходит в Соединенных Штатах), и они также должны быть представлены в советах нации, с тем чтобы они могли защищать свои права и свободы и помогать в решении общей задачи. Что же касается неверующих граждан, то они должны понять, что политическое общество как целое столь же свободно в общественном выражении собственной веры, как и они сами, индивиды, свободны в выражении своих нерелигиозных убеждений.
Особые формы взаимного сотрудничества
В отношении третьего пункта - специфических форм взаимопомощи между политическим обществом и церковью - я хотел бы сделать несколько предварительных замечаний. Очевидно, что помогать следует именно духовной миссии церкви, а не политической власти или мирским привилегиям, которых некоторые из ее приверженцев требуют во имя нее. На той же стадии развития самосознания, которой достигли современные общества, социальная или политическая дискриминация в пользу церкви или дарование политических привилегий ее служителям или верующим могли бы по своей природа подвергать опасности эту духовную миссию, а не помогать ей.
Я только что говорил о служителях церкви. В отношении их частной позиции уместно сделать некоторое более детальное пояснение.
Освобождение от военной обязанности, данное священникам во многих странах, не является социальной привилегией. Быть освобожденным от необходимости проливать кровь - это высокая моральная привилегия для человека, но в то же время с мирской и земной точки зрения (поскольку в современной "вооруженной нации" она подразумевает исключенность из общего правила и общего риска) - это состояние социальной униженности (не говоря уж о негодовании, которое эта привилегия может иногда вызвать), навязываемое людям, посвятившим себя Богу через признание своей мирной миссии в человеческом сообществе.
С другой стороны, следует провести различие между простым приспособлением права и обычая к различными функциями или сословиями общества, которые значимы для общего блага социальной структуры, и юридической привилегией, поощряющей отдельную категорию [граждан] определенными мирскими преимуществами, нарушая принципы равенства всех перед законом. Права, перечисленные в Кодексе канонического права в главе de privilegiis clericorum186, посредством которых церковь со своей позиции санкционирует определенные требования священства, должны быть признаны гражданским обществом плюралистического типа в качестве относящихся к первому случаю: приспособление права и обычая к различными функциями или сословиями общества.
Подобные примеры с очевидностью должны быть обнаружены среди определенных преимуществ, иногда предоставляемых духовенству, чего сама церковь, в ее собственной роли и на ее уровне как автономного общества, не должна вписывать в свой кодекс и чего она никогда не должна считать правами, в которых нуждается духовенство. Так, в некоторых странах, например в Соединенных Штатах, железнодорожные компании предоставляют священникам льготы на проезд. Подобные преимущества, в принципе, могут быть предоставлены также людям, исполняющим другие функции, например медицинским работникам. Фактом остается то, что в любом случае использование таких преимуществ предполагает в тех людях, которые ими пользуются, общее их поведение, которое достаточно скромно, чтобы не дать этому незначительному неравенству казаться оскорбительным или даже скандальным, как это было с конным облачением бенедиктинских аббатов в XIII в. (Св. Фома ездил на осле, что подобало члену ордена нищенствующих)187.
Но давайте оставим это отступление и вернемся к нашей цели, а именно к обсуждению специфических форм взаимного сотрудничества между политическим обществом и церковью в нашу историческую эпоху. Невмешательство государства в дела религии не подразумевает, что в том, что касается моральной и религиозной сферы, государство должно стать в стороне и занять позицию безразличия. У государства нет власти навязывать какую-либо веру или исключать какую-либо веру из внутренней сферы совести. Однако государство, как мы видели в предшествующей главе, должно своими средствами поощрять общую нравственность через реализацию справедливости и упрочение законности и посредством контроля за развитием глубинных условий и средств в политическом обществе для благой человеческой жизни - как материальной, так и духовной. Что касается религиозных вопросов, то государство должно заниматься ими на определенном уровне, являющемся уровнем гражданского мира и благосостояния, и со своей собственной позиции - позиции мирского общего блага. Например, как мы только что сказали, гражданская власть обязана в качестве представляющей народ удовлетворять просьбы тех религиозных сообществ, которые исторически укоренены в жизни народа. И совершенно нормально, что, принимая законы, связанные с реализацией прав ассоциаций, оно должно официально признавать одни религиозные сообщества (как и все ассоциации, религиозные или светские, образовательные, научные или занятые в социальной сфере, чья деятельность наиболее важна для общего благосостояния) в противоположность другим религиозным группам или светским организациям, обладающим свободой, но не признанным институционально. Более того, принимая во внимание структуру некоторых религиозных сект, стремящихся к разрушению основ общей жизни - скажем, предписывающих коллективное самоубийство или расовое уничтожение, - государство должно распустить такую религиозную секту, как и любую другую криминальную или подрывающую национальную безопасность ассоциацию. Все это связано с реализацией [принципа] справедливости и подразумевает равенство всех граждан, каковы бы ни были их раса, их социальный статус или вероисповедание.
В этой связи нужно подчеркнуть, во-первых, что субъекты права являются не абстрактными сущностями, подобными "истине" или "лжи", но человеческими личностями, рассматриваемыми индивидуально или коллективно; и во-вторых, что равенство прав всех граждан является основным принципом современного демократического общества. Следовательно, сам факт (на который я так часто обращал внимание в этой главе), что гражданское общество, ставшее светским или чисто мирским, объединяющее в своей общей задаче и общем благе людей, принадлежащих к различным религиозным семействам, как следствие имеет то, что принцип равенства должен применяться не к "учениям" или "убеждениям" (это не имело бы значения), а к гражданам, принадлежащим к этим различным религиозным семействам, которые политическое общество со своей собственной точки зрения воспринимает как части своего общего морального наследия. Разве не через граждан, являющихся приверженцами церкви, церковь, которая, как я уже отмечал, выше политического общества, вступает в сферу политического общества и его мирского общего блага? Как следствие, именно с точки зрения прав граждан, составляющих политическое общество, государство будет определять свою позицию в отношении к юридическому статусу церкви внутри мирской сферы и в отношении мирского общего блага.
Таким образом, христианское политическое общество, о котором я говорю (предполагая, что большинство людей в этом обществе исповедуют католическую веру), должно хорошо знать, что сама церковь не является его частью, но она выше его. И в этой связи политическое общество должно признать юридическое лицо церкви, как и ее духовный авторитет в руководстве ее приверженцами внутри ее духовной сферы, и оно должно иметь с ней дело как с совершенным и полностью независимым обществом, с которым политическое общество должно заключать соглашения и с верховной властью которого оно должно поддерживать дипломатические отношения. Однако, несмотря на все это, данное христианское политическое общество должно осознавать, что в его собственной мирской сфере и в отношении тех прав, которыми они обладают, граждане-христиане (вместе с той коллективной деятельностью, которую они и их разнообразные учреждения свободно осуществляют в национальном сообществе) не более привилегированны в юридическом отношении, чем какие-либо другие граждане.
Иными словами, это христианское политическое общества должно понять, что существует лишь одно временное общее благо - благо политического общества и что существует лишь одно вневременное общее благо - благо царства Божьего, которое находится вне политики. Как только политическое общество полностью обособилось в своем светском виде, факт предоставления в нем блага для отдельных членов общества - мирского блага приверженцев какой-либо одной религии (даже если это истинная религия) и требование для них, соответственно, привилегированного правового положения в политическом обществе, создаст в последнем прецедент, вызывающий рознь и в этом смысле мешающий достижению мирского общего блага188.
* * *
После этих предварительных замечаний я перехожу к предмету нашего обсуждения, а именно к особым формам взаимоотношений между церковью и политическим обществом.
Как я уже отметил в первой части этой главы, человек является одновременно членом политического общества и, если он привержен церкви, того вневременного общества, которое есть церковь. Он бы должен быть разделен надвое, если его мирская причастность отделена от его духовной причастности. Обе должны реально соприкасаться и быть связаны, а реальное соприкосновение и связь, если это не взаимный видимый антагонизм, есть взаимопомощь. Более того, само общее благо мирского общества подразумевает, что последнее косвенно помогает людям в их стремлении к вневременным благам, что является сущностной составляющей стремления к счастью. И, наконец (не говоря уже о том факте, установленном теологией, что человек по своей экзистенциальной природе нуждается в божественной благодати для достижения высочайших человеческих целей, как социальных, так и индивидуальных), христианское политическое общество, которое мы обсуждаем, должно осознавать то, что христианские истины, побуждения и вдохновения Евангелия, пробуждающие общую совесть и входящие в сферу мирского существования, есть сама душа, внутренняя мощь и духовный оплот демократии. Так же как демократия должна под угрозой распада поддерживать и защищать демократическое право, точно так же христианская демократия, то есть демократия, полностью осознающая свои истоки, должна под угрозой распада оберегать в себе христианское чувство человеческого достоинства и человеческого равенства, справедливости и свободы. Для того являющегося подлинно христианским политического общества, которое мы обсуждаем, подавление любого реального контакта и связи, то есть любой взаимопомощи между церковью и политическим обществом, попросту означало бы самоубийство.
Каковы же в таком случае те особые формы взаимопомощи, о которых я упоминал?
Самая основная из них есть признание и гарантирование государством полной свободы церкви, поскольку гарантия чьей-либо свободы, несомненно, актуальная - причем самая актуальная, хотя и негативная, - форма сотрудничества с ним и помощи ему. Вера в то, что взаимная свобода означает взаимное равнодушие - это иллюзия Нового времени. Могу ли я игнорировать кого-либо, чью свободу я гарантирую? Теория взаимного игнорирования церкви и государства является самообманом: она либо изменяется на практике (как это было во Франции в XIX в.), таким образом, что государство посягает на духовные дела и противостоит церкви, ради защиты и укрепления собственными методами так называемой свободы церкви; либо так, что государство принимает существование церкви (не признавая ее) и реально гарантирует, так или иначе, свободу церкви.
Обеспечение церкви полной свободы и свободного выполнения ее духовной миссии есть основное требование как данных Богом прав церкви, так и основных прав человека. Но это необходимо также и для общего блага политического общества в его собственной сфере, поскольку мирское общее благо нуждается именно в условиях для воздействия Евангелия на всю социальную структуру. Государство просто действует своими средствами (например, обеспечение общего блага политического общества), гарантируя полную свободу церкви в ее духовной миссии. И, как мы видели, оно может обеспечить такую гарантию - в нашу историческую эпоху она обеспечивает ее наилучшим образом, - не давая юридических привилегий приверженцам церкви.
И, наконец, есть вторая особая форма взаимопомощи, которая тоже необходима. Я имею в виду не только негативную помощь, каковой является обеспечение свободы, но и позитивную. Теперь я говорю не о государстве, а о политическом обществе с его свободными органами и учреждениями. В обсуждаемом нами христианском политическом обществе эта позитивная форма помощи никоим образом не должна нарушать основное правило: равные законы и равные права для всех граждан. Государство не должно помогать церкви юридическими привилегиями и стремиться обрести ее лояльность через мирские блага, уплаченные за ее свободу. Скорее, политическое общество должно помогать церкви в ее духовной миссии, прося о помощи для своего мирского общего блага. Дело в том, что понятие помощи неоднозначно: помощь - это дорога с двухсторонним движением. И в конце концов разве не более естественно, чтобы нечто высшее - или высшего достоинства само по себе - помогало чему-то меньшего достоинства, нежели чтобы земное помогало духовному? Ведь духовное, помимо того, что предоставляет большую помощь, и получает большую помощь в своих непосредственных делах.
Таким образом, политическое общество и его свободные органы и учреждения, пользуясь своей свободой экзистенциальной деятельности в рамках права, должны просить большего у церкви. Они должны просить- на основании свободы и равенства прав всех граждан - ее сотрудничества в сфере всякой деятельности, стремящейся к просвещению людей и улучшению их жизни. Они должны помогать религиозной, социальной и образовательной работе, посредством которой церковь (как и другие духовные или культурные группы, чья помощь общему благу должна быть признана политическим обществом и его органами и учреждениями) свободно участвует в процессе обеспечения общего благосостояния. Удаляя препятствия и открывая двери, политическое общество, его свободные органы и учреждения должны помогать стремлению проповедников Евангелия идти в массы и участвовать в их жизни, способствовать материальному и моральному развитию нации, помогать в организации досуга, достойного человека, и развивать в людях чувство свободы и братства189.
Таким должно быть, как мне представляется, позитивное сотрудничество между политическим обществом и церковью. И благодаря животворящей силе истины мы можем поверить, что среди всех религиозных или культурных учреждений, свободно сотрудничающих с политическим обществом, церковь, которая поистине представляет подлинную веру (в противоположность другим религиозным учениям, свидетельства которых более или менее шатки, и в противоположность более или менее ошибочным философским учениям), должна фактически увеличивать те возможности, которые свобода дает всем гражданам.
III. Некоторые практические выводы
Настоящее есть не что иное, как граница - линия, разделяющая прошлое и будущее. Так что мы можем понять настоящее только в терминах прошлого или будущего. Поэтому я думаю, что христианам следует поразмышлять о будущем.
Что касается моей попытки обрисовать будущий тип христианского политического общества, то что бы кто ни думал о его отдельных чертах, для меня существенным остается тот факт, что общие верховные принципы непреложны, что применяются или реализуются они по аналогии и изменяются в соответствии с разнообразием исторических умонастроений. Таким образом, принципы, которые определенным образом применялись сакральным обществом Средних веков, всегда остаются истинными, но по-иному применяются в современном светском по своему характеру обществе190.
Если мы поймем это, то увидим, что многие проблемы, тревожащие сознание современного человека, решаются сходным образом.
С одной стороны, мы видим, что осуждение теологического либерализма католической церковью никогда не изменится. Дело в том, что теологический либерализм заключает в себе ложную философию абсолютной метафизической автономности человеческого разума и воли. Он сделал так называемые "современные свободы" абсолютными и неограниченными до такой степени, что обязательства человека перед истиной или перед общим благом попросту исчезают. Теологический либерализм также настаивал, что принципы, которые применялись в Средние века или в эпоху барокко тем способом, который сегодня не действует, - что сами принципы преходящи и отвергнуты эволюцией идей и обществ. Такая позиция является по сути ошибочной. Однако это вовсе не означает, что понятие "современные свободы" следует отрицать. И это вовсе не запрещает церкви сегодня провозглашать такие свободы, как свобода совести, свобода учения и т.д.191
С другой стороны, мы видим, что заявления, подобные ответу кардинала Меннинга Гладстону, несомненно верны.
"Если бы завтра в Англии католики оказались у власти, - писал кардинал Меннинг, - не был бы предложен ни один закон против нонконформистов ("penal law") и даже тень принуждения не пала бы на веру какого-либо человека. Мы должны стремиться к тому, чтобы все люди верили в истину; однако навязанная вера есть ханжество, ненавистное и Богу, и людям ... Если завтра католики станут "правящим народом" в этих царствах, они не будут использовать политическую власть, чтобы усугублять религиозную разобщенность народа. Мы не закроем ни одну из их церквей, или колледжей, или школ. Они должны обладать теми же самыми свободами, которыми мы [сейчас] обладаем в качестве меньшинства"192.
Такое заявление значимо не только для Англии, но и для любой свободолюбивой страны. Это относится не к вынужденно принятым требованиям "предположения", но к самих принципам, реализуемым в современной исторической обстановке. Даже если отдельный гражданин не придерживается той религии, которой придерживается целый народ, его право на отказ ни в коем случае не должно нарушаться государством во вдохновленном христианством современном демократическом обществе. Даже если, по Божьей благодати, возвратится религиозное единство, возврат к сакральному обществу, в котором гражданская власть была инструментом или светской рукой духовной власти, немыслим для христианского общества. Те католики, которые готовы отдать свои жизни за свободу, придерживаются таких воззрений не в силу их целесообразности, но в силу морального обязательства или справедливости. Однако это не означает, что они в каком-либо смысле пренебрегают, но, наоборот, поддерживают и утверждают больше, чем когда-либо, принцип превосходства духовного порядка над мирским и принцип необходимого сотрудничества между церковью и политическим обществом.
Я знаю, что есть люди, которые во имя религиозной истины хотели бы выдвинуть принцип гражданской нетерпимости193. Да, они должны искренне предлагать свое решение миру, требовать, чтобы государство сделало всех нехристиан и неортодоктов гражданами второго сорта, и они должны быть готовы осознать все последствия таких требований, причем не только для себя, но и для самой деятельности церкви в мире, а также для мира и общего блага гражданского общества194.
Я также знаю, что, наоборот, существуют люди, которые хотели бы во имя гражданской терпимости заставить церковь и политическое общество жить в полной и абсолютной изоляции. Ну хорошо, я скажу (как свидетельство человека, любящего эту страну), что европейца, который приезжает в Америку, поражает то, что выражение "разделение между церковью и государством", которое само по себе ошибочно, не имеет одинакового значения здесь и в Европе. В Европе оно означает, или означало, полную изоляцию, проистекающую от вековых непониманий и войн и приведшую к самым плачевным результатам. Здесь оно фактически означает отказ давать какие-либо привилегии одному религиозному вероисповеданию в ущерб другим и отказ от установленной государством религии, разделение между государством и церквями, которое совместимо с благими чувствами и взаимным сотрудничеством. Жесткое разделение и реальное сотрудничество - это историческое достояние, ценность, которую европеец, возможно, даже больше готов понять из-за своего горького опыта. Благодарите Бога, что вы заботливо храните это достояние, и не позволяйте своему понятию "отделенности" превратиться в европейское.
Избежав влияния Локка и Просвещения XVIII в., Конституция этой страны выросла из векового наследия христианской мысли и цивилизации195. Довольно парадоксальным образом и благодаря глубоким религиозным чувствам Отцов-Основателей, она возникла в момент неустойчивого равновесия (каковы, впрочем, и все моменты времени) в истории идей как мирское (и даже в определенной мере рациональное) порождение вечной христианской жизненной силы, которая, несмотря на три столетия трагических злоключений и духовной разделенности, оказалась способной создать это важное мирское достижение на заре американской нации - как если бы утраты, понесенные человеческой историей в верховной сфере целостности и единстве веры, и интерес к теологической истине были той ценой, которая уплачена, принимая во внимание человеческую слабость и запутанность, за освобождение в определенный момент времени смиренной мирской христианской энергии, которая в любом случае должна пронизывать историческое существование человечества. Бесценно для политической философии конца XVIII в. и значение установлений Американской конституции. Эта Конституция является выдающимся светским документом, на создание которого оказала влияние современная ему философия. Дух этого великого политического христианского в своей основе документа противоречат идее создать человеческое общество вне Бога и без какой- либо религиозной веры. Благодарение и публичная молитва, обращение к имени Божьему по случаю любого официального собрания являются в практическом поведении нации знаком именно этого духа.
* * *
Католическую церковь иногда упрекают в том, что она "авторитарна", как будто авторитет (то есть право быть выслушанным), которым она пользуется у своих приверженцев, следя за сохранностью истины откровения и христианской морали, должен привести к поощрению авторитарных тенденций в сфере гражданской жизни и деятельности196. Я позволю себе заметить, что тем, кто делает такие упреки, недостает как теологической, так и исторической проницательности.
Им недостает исторической проницательности, поскольку они не понимают значимости разнообразия исторических умонастроений, которые в прошлом делали власть церкви над государством необходимой для общего блага цивилизации (а теперь делают государство и церковь свободными друг от друга).
Им недостает и теологической проницательности, потому что они не видят, что власть церкви в ее собственной духовной сфере есть не что иное, как ее обязательство перед Богом и перед ее миссией. Эта власть [церкви] относительно ее собственной организации в своей сути прямо противоположна организации гражданского общества. Как сказал папа Пий XII в своем обращении, переданном 2 октября 1945 г., основание церкви как общества было выстроено сверху вниз, но политическое общество выстраивается снизу вверх197. Иными словами, власть в церкви нисходит сверху вниз, а власть в политическом обществе восходит снизу вверх. И тогда как папа в церкви является наместником Христа, правители политического общества являются наместниками народа. Как следствие, именно особый приоритет политической свободы в сфере гражданского общества соответствует особому приоритету доктринального авторитета в сфере церкви.
Кроме того, следует заметить, что ни одно правление не является менее авторитарным, чем правление католической церкви. Она правит без полицейских сил и физического принуждения огромным количеством людей, за чье духовное общее благо несет ответственность. Здесь у нас есть такое общество, порядок которого в первую очередь зависит от нематериального воздействия на человеческие души учения, проповеди, вероисповедания и духовной жизни и лишь во вторую очередь - от внешней власти закона. Папа обращается к совести людей, он рассчитывает на внутреннюю жизненность веры, чтобы его слово было услышано; дабы реализовать свое доктринальное и моральное руководство католиками, он должен обращаться к духовным санкциям канонического права, но сравнительно редко.
Он обладает над церковью властью, которая верховна и суверенна198. Но эта верховная власть реализуется на огромной и бесконечно разнообразной структуре, состоящей из всех местных церквей, у которых есть в рамках целого собственная отдельная жизнь и главы которых в своей сфере обладают подлинной и автономной, хотя и зависимой властью. Епископы относятся к папе не так, как генералы к главнокомандующему или как гражданские служащие к центральному правительству. Согласно основным принципам Конституции католической церкви, епископы наделены полнотой священства; они являются последователями апостолов; каждый из них - нареченный жених своей местной церкви. Главное руководство церкви уважает их права и законную свободу действий.
Оно принимает в расчет (причем гораздо более внимательно, чем обычно себе представляют) различные стремления и инициативы, связанные с конкретными условиями жизни епископата и верующих каждой нации, и чувство церкви, которая есть не просто духовная иерархия, но целостное - и миряне и священники вместе - тело Христа.
Церковь в самой своей сути есть объект теологической веры и принадлежит к порядку тех реальностей, что скрыты в божественной жизни, познаются через божественное откровение и называются сверхъестественными тайнами. Поэтому между верующим, думающим о церкви в терминах веры, и неверующим, думающем о ней в терминах только мирских, возникает неизбежное непонимание. Первый из них знает, что жизнь, которая оживляет ее, есть жизнь богоданной благодати Христа, которую получают несовершенные человеческие существа и от которой эти человеческие существа отпадают всякий раз, когда совершают зло. Он знает, следовательно, что церковь безгрешна, хотя и состоит из грешных приверженцев. Неверующий, напротив, приписывает ей все ошибки ее приверженцев. Он не понимает, что даже в естественной сфере, например, нация имеет собственную жизнь, которая, к радости тех, кто ею дорожит, выше (хотя и не нисходит от Бога) разочаровывающей ничтожности большей части ее граждан. Те верующие, у которых есть самое истинное и высокое представление о трансцендентной сущности церкви и ее субстанциональной святости, реально обнаруживающей себя в ее святых и во всех плодах святости, исходящей от нее, наилучшим образом способны увидеть промахи ее приверженцев и тот путь, на котором, в большей или меньшей степени, поведение христиан не может доказывать ложность Христианства.
Двадцать веков церковь учила людей свободе, проповедуя Евангелие народам и противостоя земным властям, дабы защитить свободу духа. Сегодня же слепые силы, нападающие на нее во имя свободы и обожествленной человеческой личности последние два века, наконец снимают маску. Они являют свое истинное лицо. Они стремятся поработить человека. Нынешние времена, сколь бы ничтожны они ни были, способны возвысить тех, кто любит церковь и свободу. Историческая ситуация, с которой сталкиваются эти люди, совершенно ясна. Великая драма нашего времени - это противостояние человека тоталитарному государству, которое есть не что иное, как фальшивый языческий идол неправовой империи, заставляющий всех себя обожать. В деле защиты человека свобода и церковь едины.


Обратно в раздел философия











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.