Коплстон Ф. История философии. XX век

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 10. ТЕИСТИЧЕСКИЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

Было бы совершенно неправильно представлять современных экзистенциалистов просто как учеников Кьеркегора. В то же время он оказал глубочайшее влияние на экзистенциалистское движение, в особенности на философию Ясперса, и я думаю, справедливо назвать его мыслителем-экзистенциалистом по преимуществу. Хотя и невозможно коротко рассмотреть в рамках нашей работы все исторические предпосылки экзистенциализма, необходимо все же включить исследование Кьеркегора, даже если оно будет страдать краткостью и неадекватностью. Учение Шеллинга о человеческой свободе можно отнести к формированию экзистенциализма, однако едва ли его самого можно назвать экзистенциалистом. Кьеркегор, однако, был экзистенциалистом: его философия является органической частью всего движения.

Уже отмечалось отношение Кьеркегора к философии Гегеля. Можно сказать, конечно, что он превратно отнесся к Гегелю. У последнего не было намерения защищать или подавлять человеческую индивидуальность: он отстаивал лишь то, что человек достигает полной реализации своей природы не как атомистический индивид, но через принятие им моральной ответственности как члена общества. Далее, государство не было для Геге-

173

ля высшим благом. Государство принадлежит к сфере "объективного духа", над которой находится сфера "абсолютного духа", в которой человеческий дух обнаруживает себя в области искусства, религии и философии. Более того, ошибочно думать, что Гегель не придавал никакой ценности свободе. Он полагал, что, если в восточных деспотиях был свободен только один деспот, в Греции и Риме - немногие, то христианство принесло в мир идею свободы каждого. В то же время можно сказать, что его понимание свободы было рационалистическим, он рассматривал свободу скорее как выражающуюся в подчинении закону, чем просто как совершенно произвольный выбор.

Хотя Кьеркегор и был пристрастен к Гегелю, он все же хорошо знал содержание системы последнего, и идея диалектического снятия индивидуальности на более высоком уровне синтеза была неприемлема для него. Индивид обнаруживает свое Я не в снятом виде, а становясь более и более индивидуальным. Для Кьеркегора Гегель был не просто историческим Гегелем, он был конкретным символом всех тех убеждений и тенденций, которые ненавидел и атаковал Кьеркегор. Важнейшим моментом является не его интерпретация гегелевской системы, а учение об экзистирующем индивиде.

Что означает - становиться более и более индивидуальным? Кьеркегор, рожденный в 1815 году, был воспитан отцом, глубоко религиозным человеком, однако подверженным меланхолии и раздираемым чувством вины. И неудивительно, что, став студентом, Кьеркегор восстал против своего воспитания и ополчился против христианства, атмосфера которого казалась ему удушающей. На время он принял позицию циничного наблюдателя жизни, готового наслаждаться теми переживаниями, которые могут возникнуть, но

174

всегда остающегося ироничным наблюдателем, фундаментально отчужденным. Однако в 1836 году, после размышлений о самоубийстве, он пережил моральное обращение, за которым в 1838 году последовало обращение религиозное. Но эти стадии имели для такого мыслителя, как Кьеркегор, значение, выходящее за пределы событий его личной жизни, и он универсализировал их как фазы или возможные уровни человеческой экзистенции. Здесь мы видим тесную связь между личным опытом и философскими размышлениями. Действительно, он обращает все в предмет своих размышлений, понимая при этом, что таким образом нельзя сформулировать систему. Однако его задачей было не создание философской теории, а привлечение внимания других к конкретным возможностям человеческого существования. Но если истина всегда означает моя истина, то я не могу достигнуть ее сидением у ног профессора. Я могу посещать лекции Гегеля и восхищаться его гениальностью и спекулятивной мощью. Однако, когда я покидаю аудиторию, я остаюсь тем же самым, что и прежде. И то, чему я научился, не является истиной, необходимой для моего существования.

Этап циничного наблюдения в жизни Кьеркегора был универсализирован им как эстетическая стадия. Однако под этим термином Кьеркегор понимает не просто жизнь художника или поклонника искусства. Он подразумевает скорее тех, чья жизнь лишена перспективы, которая должна быть обращена в сторону моральных стандартов и принципов. Он называет ее также стадией Дон Жуана, однако это означает гораздо больше, чем просто жизнь в чистой чувственности. Она обозначает позицию тех, кто ненавидит заданные линии и определенные формы, кто хочет попробовать

175

все опыты, кто стремится к "ложной бесконечности". Эстетический человек отказывается признавать и выбирать самого себя; он отвергает все, что тянет его вниз и придает четкость и определенность его жизни. Он может быть сенсуалистом или ироническим наблюдателем; однако, если он отказывается исполнить самого себя, он принадлежит к эстетической стадии.

Над эстетической стадией расположена моральная, или этическая, стадия. Лишенный очертаний "индивидуализм" переходит в подчинение универсальному моральному закону. На этой стадии, воплощенной в Сократе, мы имеем господство универсального. Однако, хотя закон имеет абсолютное значение и хотя индивид приобретает определенность, этика сама по себе направлена на достижение счастья, без установления отношения к трансцендентному.

Третья стадия - религиозная, местоположение веры. Ее специфический характер заключается в том, что индивид не просто подчиняется безличному моральному закону, но вступает в непосредственное отношение к высшему Субъекту, к личному Абсолюту, Богу. Он осознает, что он есть конечный индивид, творение, и утверждает свое Я перед Богом, поэтому выбирает себя в глубочайшем смысле. Кьеркегор говорит так, как если бы, устанавливая свое отношения к Богу, человек трансцендировал универсальное. Он использует библейское описание готовности Авраама пожертвовать своим сыном Исааком. То, что собирался совершить Авраам, было несовместимо с универсальным моральным законом, однако в своей вере он познал, что абсолютное отношение индивида к Богу превосходит универсальное. Именно через утверждение в вере своего отношения к Богу человек становится индивидом в высшей возможной степени; поскольку отношение конечной личности к беско-

176

нечному и личному Абсолюту превосходит универсальное и сущностно обретается благодаря страстному желанию. В этой теории стадий мы в действительности имеем диалектику. Однако это экзистенциалистская диалектика. То есть стадии не непрерывны в том смысле, что разум может плавно переходить от одной к другой только при помощи мышления. Мышление, разумеется, вовлечено в этот процесс; но это такое мышление, в которое вовлечен весь человек, и переход от одной стадии к другой является результатом выбора. Стадии поэтому прерывны. Это не означает, что между ними нет связи. На эстетическом уровне человек никогда не приходит к интеграции своей личности; он не дает форму и определенность своей экзистенции, и в этом смысле у него нет Я. Из-за этой рассеянности личности возникает меланхолия, одна из форм отчаяния; и выход достигается скачком на этический уровень, на котором человек преодолевает рассеянность личности, характерную для эстетического уровня, подчинением себя универсальному. Но этический человек как таковой ничего не знает о грехе. Для Сократа моральное зло было результатом незнания; это был скорее интеллектуальный дефект, чем грех. И именно развитие сознания о грехе, с соответствующей формой отчаяния, подготавливает путь для перехода на третью стадию, местоположение веры. Поэтому нельзя сказать, что стадии не связаны между собой. В то же время, чтобы перейти с одной стадии на другую, необходимо отказаться от себя, рискнуть всем; а это нельзя сделать без выбора, который является неделимым актом и достигается не темпоральным процессом дискурсивной мысли, а "мгновенно". И поэтому Кьеркегор, не любящий все, что казалось ему минимизирующим элемент самозабвения и риска в переходе с одной ста-

177

дии на другую и представляющим попытку свести экзистенциальную диалектику к чисто интеллектуальной диалектике, подчеркивал разрывность между разными стадиями. Это особенно очевидно в случае с переходом на третью стадию. Кьеркегор говорит не только, что доказательства Бытия Бога не могут быть обнаружены, но и что они были бы неуместны, и даже нежелательны, если бы их можно было обнаружить. Мы оставлены со скачком к вере, страстным обретением индивидом "объективной недостоверности". Истина, о которой идет речь, - это моя истина (истина есть "субъективность"), истина, которую я выбрал, которой я пожертвовал себя, ради которой я рискнул всем и которой я хочу жить. Она не имеет ничего общего с истиной, являющейся общественным достоянием и полученной логическим выводом.

Кьеркегор утверждает, что тональностью экзистенциального выбора является "страх", хотя иногда в переводах предпочитают термин "беспокойство". В любом случае его необходимо отличать от "боязни", которая является опасением чего-то определенного и от которой нельзя избавиться действием приобретения. "Страх" описывается как "симпатическая антипатия и антипатическая симпатия". И его природу можно увидеть яснее в случае, когда человек стоит перед выбором - за или против Бога. Бог трансцендентен, невидим и недоказуем. Выбрать себя перед Богом, оставить себя в вере оказывается эквивалентным потере себя, вверганию себя в бездну; и человек испытывает ужас перед ней. С другой стороны, если человек рискует всем и прыгает, он находит себя; он выбирает свое подлинное Я, которое и конечно, и бесконечно, конечное бытие, связанное с бесконечностью. Он, когда не имеет Бога, отчужден от самого себя: он в отчаянии.

178

Он, который делает скачок к вере, "восстанавливает" себя, свое истинное Я, после рассеяния эстетического уровня. Поставленный перед скачком человек одновременно и хочет этого, и не хочет. Он подобен стоящему на краю пропасти, которого и манит, и отталкивает разверстая под ним бездна. Он испытывает "симпатическую антипатию и антипатическую симпатию". Теперь мы можем понять, что Кьеркегор подразумевает под экзистенцией. Это не означает просто жить здесь, в мире, не означает просто жить. Кьеркегор использует пример с пьяным крестьянином, который заснул в своей повозке и позволяет лошадям бежать как им вздумается. Поскольку вожжи находятся в его руках, он в некотором смысле правит. Но мы также можем сказать, что он этого не делает. Поэтому много тех, кто существует и в то же время не "экзистирует". То есть они покорно влекутся по жизни, следуя обычаю и соглашению, не становясь индивидами, кроме как в онтологическом смысле. "Экзистировать" - означает выбирать свое подлинное Я, "экзистенция" - есть нечто, чего нужно добиться выбором. Кьеркегор поэтому говорит о ней как о "процессе становления" и "стремлении". И поскольку настоящее Я человека - это конечное я, как связанное с бесконечным Субъектом, "экзистенция" также может быть описана как "ребенок, рожденный из конечного и бесконечного, вечного и временного". Действительно, эти описания могут показаться не очень ясными; однако Кьеркегор настаивал, что экзистенцию как движение очень трудно определить. "Если я думаю о ней, я отменяю ее, и поэтому не думаю о ней". Значение экзистенции познается погруженным в нее и забывшим себя индивидом. И все, что может сделать философ, - это привлечь внимание к ее формам и тем облегчить понимание.

179

Я озаглавил эту лекцию "Теистический экзистенциализм". Однако было бы большой ошибкой считать Кьеркегора просто теистом. Одной из величайших проблем было для него: что такое подлинное христианство и что значит быть подлинным христианином? Во-первых, он отрицал процесс рационализации, который он находил у Гегеля, подстановку опосредования вместо веры. В соответствии с Гегелем, христианство в действительности есть абсолютная религия, и учения христианства верны; однако именно философия постигает рациональную сущность истин, которые христианская теология представляет религиозному сознанию в живописной форме. Например, христианская доктрина воплощения, рассматриваемая как учение об уникальном историческом воплощении Сына Божия, истинна, однако разум философа проникает сквозь живописную форму, в которой представлена эта истина религиозному сознанию, и видит ее рациональную сущность, то есть тот факт, что человеческий дух, по сути, божествен, будучи моментом в жизни космического разума или сознания. И некоторые христианские мыслители думали, что они нашли в Гегеле средство сделать христианство приемлемым для скептически настроенных гуманистов, которые не могли принять христианское учение, представленное как абсолютная истина в его традиционной форме. Для Кьеркегора, однако, эта процедура была бесчестным предательством христианства. Гегелевская диалектика - это враг внутри ворот, и не дело любого христианского писателя или проповедника разжижать христианство для образованной публики. Учение о воплощении было для иудеев соблазном и безумием для эллинов, и так это пребудет. Поскольку это учение не только превосходит разум, оно несовместимо с ним; это Па-

180

радокс по преимуществу, и он может быть оправдан только верой, страстной внутренней силой и интересом. Замена веры разумом означает смерть христианства. Сходным образом, сведение христианства к утонченному и морализаторскому гуманизму и теизму, что, по мнению Кьеркегора, демонстрировала Датская государственная церковь, было лишь карикатурой на истинное христианство. Он ощущал своей обязанностью указать свидетельства подлинного христианства и разоблачить большинство "христиан" по отношению к действительному христианству. Отсюда спор с Лютеранской государственной церковью и одним из ее ведущих представителей, который достиг своей кульминационной фазы к концу его короткой жизни.

Влияние Кьеркегора было обширно и глубоко. Однако он повлиял на разных людей различными способами, что, в действительности, следовало ожидать, учитывая расплывчатость его мысли. На религиозном уровне его ссылка на "общую честность" привела тех, кто определял себя как христиан, к признанию, что они не являются и не хотят быть христианами. Некоторые обратились к католицизму, который, несмотря на ересь многих католиков, всегда хранил церковный идеал святости. Другие вновь пришли к заключению, что необходимо обновление протестантизма. В конце концов, разве Кьеркегор не был лютеранином и разве его учение не созвучно учению Лютера? Мы можем вспомнить только доктрину оправдания верой и его нелюбовь к философии. И по существу, работы Кьеркегора внесли большой вклад в формирование неопротестантской теологии Карла Барта и других.

181

Если мы обращаемся к чисто философскому уровню, различая философию Кьеркегора и его отстаивание христианства, мы видим две главные линии возможного развития. Одна может сохранить идею трансцендентного как сущностного элемента философии существования, опуская утверждение христианства как абсолютной истины. И тогда мы получаем систему типа ясперсовской. Или можно интерпретировать учение Кьеркегора об истине как "субъективности" и принятии Бога как принятии "объективной недостоверности", как выражающее его личную идиосинкразию к теизму, которая несущественна для экзистенциализма как такового. Я не хочу сказать, будто Сартр является учеником Кьеркегора. Это было бы большой исторической неточностью. Я просто хочу сказать, что глубоко личный характер его философии может служить стимулом для философа, который никоим образом не собирается следовать по пути Кьеркегора. Поэтому он мог оказать влияние и на Хайдеггера, который пользуется его понятиями и различиями, не признавая и даже отрицая Бога.

Карл Ясперс (род. в 1883 году), я думаю, может быть описан как кантианец, который испытал глубокое потрясение от жизни и мыслей Кьеркегора и Ницше, двух человек, которых он рассматривает как "исключения", как людей, которые раскрывают в себе исключительную степень различных возможностей человеческой экзистенции. В то же время для понимания его концепции философии и ее функции важно осознавать то глубокое внимание, которое он уделяет проблеме отношения философии и науки. И полезно помнить, что он знает о научном методе из первых рук, в юности обучившись медицине и психологии.

182

В предисловии к первому тому его "Философии" Ясперс утверждает, что "современная философия, как и прежняя, озабочена Бытием". Он тем самым подчеркивает непрерывность между его мыслью и европейской метафизической традицией. Действительно, по его мысли, существует одна вечная философия, следующая сквозь века. Однако это не означает, что наше понимание природы и сфера философии не изменились. Было время, когда философия рассматривалась как вид универсального знания; время, когда, как мы знаем, отдельные науки еще не возникли и не развились. Однако, поскольку это произошло впоследствии, проблема природы и границ философского знания стала актуальной. Некоторые думали, что преимущества наук сделали философию излишней. Другие сводили философию к истории философии. Многие делали из философии служанку наук, так как ее функция заключается, например, в анализе и прояснении фундаментальных научных понятий. Некоторые старались превратить философию в науку в ряду с другими науками, сводя ее к логике, феноменологии или эпистемологии. Однако, с точки зрения Ясперса, все они впали в заблуждение. Философия по-прежнему занята Бытием. Однако развитие наук не позволяет рассматривать философию как "науку" о Бытии. Она не является ни универсальной наукой, ни специальной наукой наряду с другими. Кант ясно видел, что метафизика не является наукой, хотя из этого не следует, что мы с успехом можем приписать философии особый предмет познания и таким образом сохранить утверждение, что это наука. Метафизическая философия все еще занята Бытием; однако она не является теоретической наукой о Бытии. У нее особая функция и подход. Философия открывает Бытие в свете "экзистенции" человеку, как свободному самотрансцендирующему субъекту, который не может быть тематизирован ни одной из частных наук. Кант показал нам, что не существует теоретической науки о Бытии. И все-таки нам не следует заключать, что философия не интересуется Бытием. Из кантовского критицизма следует то, что нам надо изменить свое представление о философском подходе к проблеме Бытия.

183

Первой задачей философии является самообоснование, показ, что для нее действительно существует пространство. Это осуществляется разрушением представления о всеобъемлющей научной картине мира, включая не только позитивистский, но и идеалистический проект картины мира, отстаивавшийся Гегелем.

Итак, очевидно, что каждая частная наука имеет свои границы. Ботаника, например, ограничена в том смысле, что она не совпадает с атомной физикой или психологией. У нее есть особый предмет и метод. Нам следует признать, что, хотя априорное установление границ науки невозможно, каждая из частных наук ограничена в себе и не может стать универсальной наукой. Например, когда мы говорим о пределах психологии, мы имеем в виду не то, что психология не может выйти за пределы определенной точки зрения внутри ее собственного поля, а то, что это поле ограничено, так что психология никогда не сможет стать универсальной наукой, каких бы успехов она ни добилась как частная наука. Однако разве не может существовать универсальной науки, рассматривающей все бытие в качестве своего предмета и использующей универсальный метод? Ответ Ясперса, я думаю, состоит в том, что исследование природы научного исследования и метода показывает, что невозможна универсальная наука или метод. Каждая наука имеет дело с определенным типом объектов, рассматриваемых с определенной точки зрения. Наука с необходимостью принимает форму одной из частных наук. В идее уни-

184

версальной науки заложено противоречие. Такая наука должна бы иметь дело с Бытием, однако науки о Бытии не может существовать. Для того чтобы такая наука была возможна, Бытие должно быть объективировано, однако тогда у нас останется неопределенный вид бытия. Ясперс указывает, что говорить о "всем мире" как предмете универсальной науки, обозначая всю реальность как объект, доступный научному исследованию, бессмысленно. Не существует мира в целом, доступного такому исследованию, мир состоит из отдельных вещей, несомненно связанных друг с другом, но отдельных.

Род негативного обозначения пределов науки Ясперс усматривает, например, в том, как анализ атома приходит к непредсказуемости. Другое, более важное ограничение видится в невозможности исчерпывающего научного понимания человека в терминах общих понятий и причинных законов. Попытка позитивистского проникновения в суть человека является правильной, однако, как бы далеко ни продвинулась наука, самый процесс ее продвижения свидетельствует о том, что человек больше того, что он понимает. Для того чтобы познавать себя, я должен объективировать себя, и, хотя это до некоторой степени возможно, все же абсурдно считать, что я могу объективировать себя полностью. Идеализм также терпит здесь неудачу. Идеалист пытается подчинить все вещи разуму или даже свести все вещи к разуму таким образом, что пренебрегает и индивидом в пользу сознания вообще, и бытием, которое представляет собой "другое" и нередуцируемое из разума или сознания.

Для подлинного понимания природы и функций философии необходимо схватить факт существования ограничений науки. Однако эти пределы не могут быть поняты философом, если он не имеет представления о науке и ее методах. Ясперс рассматривает как желаемое, что-

185

бы философ обладал непосредственным знанием частных наук. Хотя для него философия находится вне науки, его позицию нельзя назвать "антинаучной". Это действительно следует из его убеждения, что все, что не может быть постигнуто частными науками и попадает в область философии, вообще не может быть познано научно и превращено в определенный объект. Если это возможно, то оно попадало бы в предмет науки. Поэтому идея философии, обладающей предметом, определимым в смысле предметов частных наук, совершенно чужда мысли Ясперса.

Бытием, которое стоит над миром объектов, в том смысле, что о нем нельзя уверенно сказать "Это есть", является бытие, которое сущностно есть своя собственная возможность. Это Ясперс называет Existenz. Как конкретный человек, находящийся "здесь", который может быть объективирован и научно изучен, я есть Dasein, объект. Однако я есть нечто большее, чем просто эмпирический объект. Я есть возможность моего собственного бытия, в том смысле, что я никогда не закончен: я постоянно творю самого себя или реализую себя через мой собственный выбор. Существование в смысле Existenz есть всегда возможное существование. Верно, что можно говорить об этом в общих терминах; однако мои возможности не совпадают с вашими, и мое отношение к себе не есть ваше отношение. Existenz есть "нечто" индивидуальное и личное. Философия, следовательно, поскольку она может привлечь внимание и прояснить значение Existenz, не может рассматривать ее как научно постигаемый объект. В ее анализе нельзя корректно использовать кантовские категории, необходимо привлечь категорию свободы. Функция категорий, пригодных для прояснения экзистенции (Existenzerhellung), скорее заключается в том, чтобы привлечь внимание к реальностям, которые могут быть познаны только из личного опыта, чем в том, чтобы обеспечить научное знание и классификацию.

186

Я думаю, что влияние Канта на Ясперса очевидно. Кантовские категории применяются к объектам научного познания; понятие свободы применимо к Я, которое превосходит возможности научного метода. Свобода не может быть доказана или не доказана; она не есть нечто данное, что принадлежит сфере феноменов. Свобода, однако, переживается в актуальном выборе, когда я знаю о своей ответственности за то, что я сделаю из себя. В действительности признание свободы есть акт человека, имеющего мужество признать, что он в ответе за свою собственную судьбу. Это не означает, что не существует эмпирически подтверждаемых фактов, которые могут быть истолкованы как "причины" моего поведения и выбора; однако они являются лишь частью общей ситуации, в которой я нахожусь, чтобы приобрести собственную свободу. Не отрицается и моральный закон. Однако моральный закон свободно воспринимается человеком как закон, который позволяет стать собой актуально, а не только потенциально.

Возникает вопрос: каким образом Ясперс посвящает прояснению экзистенции второй том своей "Философии", если экзистенция не может быть описана в общих понятиях? Однако следует удерживать в сознании представление о том, что такое прояснение не ставит задачу дать научный анализ экзистенции, но, скорее, обратить к индивиду, чтобы он опознал в своей отдельной личности потенциальную экзистенцию. Это больше означает напоминание или пробуждение, нежели инструктирование. Отчасти поэтому Ясперс придает такое значение "исключениям". Рассмотрение жизней

187

Кьеркегора и Ницше показывает потенциал человеческой экзистенции. Это не означает, что у нас есть модель и инструкция, что выбирать; это означает, что прояснены возможности выбора. Ясперс полагает, что человек осознает свои возможности в том, что в широком смысле называется "коммуникацией". Если мы представим Ницше и Кьеркегора раскрывающими души другому без всякой попытки "переделать" его, то мы можем увидеть, как растет каждый человек в своем понимании значения и направления собственной экзистенции. Итак, через размышление о Ницше и Кьеркегоре мы можем вырасти в нашем знании о наших конкретных возможностях.

Итак, я начал с того, что для Ясперса философия занимается Бытием. Однако может показаться, что мы упустили из виду эту тему. Но это не так. Ибо мы приближались к позиции, в которой проблема Бытия становится действительной, то есть в которой она становится экзистенциальной проблемой. На сугубо научном уровне проблема Бытия не имеет значения, поскольку наука имеет дело с миром объектов и Бытие не объективируемо. Если бы было иначе, то оно не было бы Бытием. Спрашивать, что есть Бытие, не означает задавать научный вопрос, и нельзя ожидать на него научного ответа. Однако философ может показать, как мы видели, что наука ограничена, не в том смысле, что мы априори можем положить пределы научному движению, а в том, что она необходимо принимает форму частной науки, ни одна из которых не может заменить метафизику. Я уже замечал, что Ясперс не является противником науки. Он не хочет ограничивать область науки. Указывая на "ограничения" науки, он оставляет открытой дверь для метафизики, которая закрыта в позитивизме.

188

Можно сказать, что современный позитивизм закрывает дверь для метафизики не из-за априорного догматизма, а потому, что метафизические вопросы являются бессмысленными. Но Ясперс мог бы согласиться с этим на том уровне, где это замечание делается позитивистом. Центральной проблемой метафизики является не осмысленный вопрос, если под "осмысленным вопросом" мы понимаем формулируемый и разрешаемый средствами науки вопрос. Однако проблема Бытия не может быть определенно поставлена в науке; она возникает в плане экзистенции. Она возникает вместе с продвижением человека к открытию его собственной свободы. Поэтому надо, прежде чем переходить к рассмотрению Бытия как трансцендентного, сначала исследовать прояснение экзистенции. Нельзя обнаружить трансцендентное при помощи науки. Человек открывает трансцендентное, поскольку он сам есть "трансцендирующее" бытие. Однако даже тут он не может обнаружить трансцендентное как объект, поскольку мир объектов и объективируемого принадлежит сфере науки. Философия, на фундаментальном уровне, есть открытость разума трансцендентному, которая проходит через стадии рассмотрения сначала мира в науке и затем человека как экзистенции. Однако это не означает, что третьей ступенью является система знания о трансцендентном. Кант был прав, утверждая, что такое знание невозможно.

В продвижении к собственной свободе человек осознает свою конечность. Он осознает свои пределы и одновременно свое движение к преодолению этих пределов. Именно это и называется "пограничными ситуациями" (Grenzsituationen). В осознании смерти, например, - не вообще смерти, а смерти как знака моей личной конечности, - я сознаю одновременно

189

и мою ограниченность, и мое движение по преодолению этой ограниченности. Таким образом, я сознаю свою укорененность в Бытии. Мне открывается скрытое присутствие Бытия в мире. Однако это не означает, что я постигаю Бытие как объект или вещь наряду или в добавление ко мне и физическим объектам. Скорее в осознании пределов я узнаю трансцендентное как их негативное дополнение. Это осознание есть сугубо личный акт. Он не может быть сведен к любому универсально значимому доказательству трансцендентного. У меня нет также и личных доказательств существования трансцендентного. Я постигаю трансцендентное не через положительный мистический опыт, а через подлинное использование своей свободы. И поэтому я не постигаю его как объект. Скорее я постигаю все объекты и себя как укорененные в не-объективируемом Бытии.

Отсюда следует, что я не могу достичь научной уверенности в существовании трансцендентного. Я могу утверждать свое отношение к трансцендентному через "философскую веру" как мою истину, основанную на моей свободе. Или я могу отрицать трансцендентное и свою связь с ним. Действительно, человек может оставаться погруженным в "неподлинное" существование, захваченное миром объектов; и тогда он останется слеп к трансцендентному. Однако, даже если он поднимается над неподлинным существованием, так называемым буржуазным образом мышления, он может все еще отрицать трансцендентное. Ибо трансцендентное не есть нечто, существование чего может быть доказано. Его принятие или отвержение есть дело свободы. Я могу укорениться в Бытии и могу отвергать его - две возможности, обозначенные именами Кьеркегора и Ницше, остаются открытыми. Все, что ожет сделать философия, - это прояснить и облегчить выбор. Она не может сделать выбор вместо человека и не может найти нужные доказательства.

190

Также следует, конечно, что философия не может дать универсально ценного описания трансцендентного. В действительности каждая метафизическая система, каждая религия есть субъективно укорененное представление необъективируемого Бытия. У них, конечно, есть своя ценность, однако ни одно из них не может считаться окончательным. Это одна из причин того, почему Ясперс говорит о напряжении между философией и религией и почему он строго различает религиозную веру, основанную на подчинении авторитету, и "философскую веру", представляющую собой скачок, который не может быть ни доказан, ни опровергнут.

В то же время, я думаю, мы можем видеть, что поздняя философия Ясперса определенно движется к более отчетливой теистической позиции. Он все более и более тяготеет к подчеркиванию символического характера мира и всех его событий. Для философской веры все это - знаки Бога. Даже исторические несчастья и разрушения могут быть для нее знаками или указаниями на Бога. Поскольку крушение человеческих идеалов и надежд раскрывает конечность и преходящий характер всех вещей и является знаком того, что, хотя все конечное исчезает, Бог остается. Более того, Ясперс, кажется, теперь придает большую важность традиционным доказательствам бытия Бога, чем раньше. Он не рассматривает их как логически удовлетворительные доказательства, однако он более склонен к тому, чтобы признать их вечную ценность как знаков Бога или как формализованных выражений, осознания человеком связи вещей с Богом.

191

Я уже заметил, что мы можем видеть в Ясперсе кантианца, который пережил шок от размышлений над значением жизни Кьеркегора, Ницше и других "исключений". Вероятно, можно расслышать в нем отзвуки его лютеранского воспитания. Однако главное, что важно отметить, - это то, что мы находим в нем человека, который, исчерпывающе представляя преимущества и предмет науки, действительно убежден в ценности и особой функции философии и в современном мире сохраняет уверенность в необходимости человеческой ориентации на трансцендентное. В то же время легко понять, что, хотя его философия способна дать стимул и вдохновение, ее влияние в академической среде сравнительно ограничено. Несмотря на то что я сам испытываю значительную симпатию к Ясперсу, я способен понять, почему в его собственной стране университетские профессора и их студенты считают более приемлемым придерживаться феноменологических анализов Хайдеггера. Можно понять позицию тех, кто говорит, что Хайдеггер, по крайней мере, ведет нас куда-то, тогда как Ясперс указывает на область немыслимого. Я не сказал бы, что это адекватный или справедливый упрек. Я хочу лишь сказать, что он может иметь место.

У меня осталось очень мало времени, чтобы поговорить о Габриэле Марселе. Все, что я могу сделать, - это сообщить ряд общих замечаний о его философии, которые помогут разобраться с тем, что он собой представляет. Он особенно неуловимый мыслитель, философию которого чрезвычайно трудно суммировать. Эта трудность возникает отчасти из-за того, что его труды рас-

192

сеяны по журналам, пьесам, статьям, лекциям и книгам и что он никогда не вырабатывал систематического изложения своих мыслей. Однако еще большей трудностью для возможного собирателя будет сама природа его размышлений. Марсель является персоналистом, в том смысле, что он размышляет над переживаниями, которые имеют особое значение для его собственной жизни. Его размышления являются частью его внутреннего мира. Я не имею в виду, что его мысль вращается вокруг привилегированных опытов, в смысле мистических переживаний. Напротив, Марсель размышляет над такими чувствами, как надежда, любовь и верность, которые, в принципе, могут быть пережиты любым. В своих раздумьях он не ограничивается сферой собственного мироощущения. Однако его размышления не принимают формы демонстрации "результатов", это скорее серии исследований на различные темы. Читая их, мы знакомимся с действительным процессом мысли, а не с готовыми выводами. Марсель, несомненно, приходит к выводам; однако они не всегда носят выразимый в понятиях характер, учитывая глубоко личный процесс размышления над ними. Поэтому ни одно систематическое изложение не может обрисовать дух его философии.

Однако нам нужно с чего-то начать. И я начну с различия, о котором упоминает каждый, кто пишет о Марселе, то есть с различия между проблемой и тайной. "Проблема" - это вопрос, который может быть рассмотрен сугубо объективно, вопрос, в который не вовлечено Бытие спрашивающего. Примером может служить математическая проблема. Я, конечно, могу быть чрезвычайно заинтересован в математической проблеме, и очевидно, что я ставлю и рассматриваю ее. Однако при рассмотрении я полностью абстрагируюсь от самого себя, специально устраняя себя из рассмот-

193

рения. Могут, конечно, быть и привходящие причины того, что решение проблемы представляет интерес для меня (я могу сдавать ответственный экзамен), однако я не включен в проблему как таковую. Постольку поскольку рассматривается проблема сама по себе, я есть просто познающий субъект, и мое место может быть занято кем угодно, например машиной. "Тайна", с другой стороны, есть такой вопрос, который вовлекает Бытие вопрошающего, поэтому нельзя рассматривать вопрос в отрыве от него. Предположим, я спрашиваю: "Что я есть?" Я могу размышлять над этим вопросом отстранение, с точки зрения психолога например. Тогда этот вопрос превратится для меня в проблему. Однако, поступая таким образом, я исключаю из рассмотрения вопрошающего в той мере, в какой он не может быть объектом психологического исследования. Есть нечто, что избегает анализа. Если, однако, я действительно спрашиваю о себе в целом, я должен учесть спрашивающее и отвечающее Я. И я не могу объективировать себя как вопрошающего. Для того чтобы, следовательно, учесть тотальность моего существования, мне необходимо использовать отличный от метода объективации метод размышлений. Метод рассуждений, пригодный для "проблем", не пригоден для "загадок".

Прежде чем продвинуться дальше, мне нужно пояснить, что слово "тайна" не имеет здесь теологического смысла истины, открываемой Богом, которая не может быть постигнута человеческим разумом самостоятельно. "Тайна" также не означает то, что неизвестно для нас из-за недостатка в данный момент средств для того, чтобы решить соответствующую проблему. "Тайна" не есть ни открытая Богом истина, ни неизвестное. Это слово используется здесь, чтобы обозначить то, что дано в опыте, и что не может быть объективировано таким образом, чтобы полностью исключить из рассмотрения субъекта.

194

Вопрос может быть прояснен введением различия между "первичной рефлексией" и "вторичной рефлексией". Чтобы пояснить различие, возьмем пример с любовью. Первым является уровень непосредственного переживания, экзистенциальный уровень. Джон и Мери любят друг друга. Здесь у нас есть конкретное единство. Каждый, несомненно, думает о другом, однако, надо полагать, никто не думает о любви вообще. Любить и размышлять о любви - это различные деятельности.

Однако предположим, что Джон, который любит Мери, все же начинает размышлять о природе любви. Одним из способов этого будет следующий. Джон отстраняется от своей любви, чтобы взглянуть на нее и проанализировать ее со стороны, он объективирует любовь, ставит ее перед собой как вид общедоступного объекта "там", вне себя. Его позиция становится уже не позицией влюбленного, а позицией ученого. Возможно, он пробует анализировать и описать любовь в психологических понятиях. Или он может строить гипотезы на основе, например, фрейдовской модели, чтобы объяснить генезис и природу любви. Джон больше уже не Джон-любящий-Мери. Он представляет собой инстанцию научного разума, безлично рассматривающего объект и разлагающего его на составные части. Для его нынешней цели Мери больше не является единственной возлюбленной - она есть просто один из возможных объектов деятельности, который превратился в объект научного анализа и описания. Волшебство любви исчезает в резком, холодном свете безличной объективной науки.

195

Такой тип рассуждений называется Марселем "первичная рефлексия". Ясно, что в приведенном примере любовь рассматривалась как "проблема" в словоупотреблении Марселя. "Первичная рефлексия", объективация и понятие "проблемы" даны совместно.

На уровне "первичной рефлексии" конкретное единство непосредственного дорефлективного опыта разрушается. Однако возможно представить другой тип рефлексии, называемый Марселем "вторичной рефлексией", который пытается насколько возможно соединить непосредственность опыта с мыслью. Продолжая наш пример, можно представить себе рассуждение, которое будет удерживать конкретное единство, заданное соединением двух людей в любви. Джон может рассуждать уже как бы изнутри, а не извне переживаний. Он рассуждает о метафизическом значении любви как совместности личностей, как о причастности Бытию. Его интересует: "Что этот опыт говорит обо мне как человеческой личности, в союзе с другим и Бытием в целом?" Он заинтересован не в "проблеме", а в "загадке". "Вторичная рефлексия" и понятие "загадки" также даны совместно.

Все это, очевидно, очень трудно. Поскольку мы придерживаемся очень общих идей, постольку мы можем думать, что понимаем. Я подразумеваю, что некто может понимать мечту о возвращении на более высокий уровень непосредственности экзистенциального уровня, который теряется на этапе первичной рефлексии, или научного анализа. Однако, как только мы пытаемся определить природу вторичной рефлексии в точных терминах, очень скоро мы сталкиваемся с трудностями. Но по меньшей мере одна вещь ясна. Марсель решительно противостоит всем тем социальным и политическим силам, которые стремятся полностью

196

"объективировать" человека, превращая его в "это", простого члена коллектива, или сводя его просто к его социальной функции. В философии он противостоит не только позитивизму, но также абсолютному идеализму (к которому, в его англосаксонской форме, он когда-то был привержен) и всем формам философии, которые кажутся ему поддавшимися духу "объективации" и, в частности, умаляющими, пренебрегающими или искажающими конкретный опыт человеческой личности как личности. Действительно, идея личности так важна для его философии, что я хотел бы сконцентрировать свои замечания вокруг вопросов "Что я есть?" и "Что означает быть личностью?".

Фундаментальным условием человеческого Бытия является нахождение в ситуации, не в этой или в той отдельной ситуации, а в мире. Я с самого начала принадлежу миру, участвуя в Бытии и будучи открыт Бытию. Субъект-объектное отношение возникает на уровне рефлексии, однако первично данным являюсь не я сам как замкнутое эго, а я сам в мире, наличный в ситуации.

Мое включение в пространственно-временной синтез, в космос, происходит через мое тело. Я присутствую в мире как "воплощенный". Это не означает, что мое тело просто инструмент, при помощи которого я получаю послания (ощущения) из чуждого мне мира. Мое тело не есть инструмент, которым я обладаю в том же смысле, что и очками. Действительно, я могу сказать: "Я обладаю телом", однако моя связь с моим телом не выражается адекватно словом "обладание". Она не выражается адекватно и словами "Я есть мое тело". Ни то, ни другое выражение не адекватно. Мое отношение к телу "таинственно". Эта связь нередуцируема, sui generis: она не может быть описана в терминах типа "обладание", взятых из мира объектов. Однако в любом случае через "воплощение" я участвую в Бытии, прежде всего в пространственно-временном мире.

197

Все же я не участвую в Бытии просто в смысле физического материального космоса. Как человеческая личность я сущностно открыт "другому". Однако мое отношение к другим людям может быть двух основных типов. Во-первых, другой может быть для меня "объектом", "этим". Это можно проиллюстрировать различными способами. Например, в том виде любви, когда любовь одного человека к другому является для последнего только инструментом самоудовлетворения, первый есть "объект" для второго. Далее, беря менее драматический пример, постольку поскольку некто является для меня не более чем анонимным кондуктором трамвая, он есть для меня "объект". Мы пойманы здесь в ловушку субъект- объектного отношения, которое характерно для уровня первичной рефлексии. Во-вторых, человек может быть для меня не просто "объектом", "этим", или "им", или "ей", а "тобой" (tu, Du). Здесь мы находимся в плане интерсубъективности. И в этом плане, где я трансцендирую узость эгоизма и субъект-объектного отношения, здесь возникают личные отношения, типа любви, верности и "предответственности" (доступности, как человек, для другого), которые могут быть исследованы вторичной рефлексией. В плане интерсубъективности я сознательно реализую и приобретаю свое участие в Бытии на уровне личного общения и коммуникации.

198

В этом плане интерсубъективности моя острая нужда или потребность в Бытии частично удовлетворяется. В союзе с другим и верности другому я превосхожу отношение "обладания" (объектом) и оказываюсь в сфере Бытия. Другой наличен для меня, не обязательно в локальном или пространственном смысле, и мы оба участвуем в Бытии, приобретая это участие в деятельности типа любви. Моя острая нужда в Бытии направлена на абсолютное и необусловленное, хотя и не на исключение конечного и обусловленного. Я возвышаюсь до абсолютного самопожертвования и до абсолютной верности и смирения. Я могу сначала возвыситься до этого в сфере человеческих отношений. Однако рефлексия показывает мне, что это включает инвокацию Абсолютного Ты, которое является основой каждого Бытия и ценности и которое одно делает вечную верность возможной. Так, в исследовании отношений, которые возникают в плане интерсубъективности, я "открываю" Бога как личный трансцендентный Абсолют, и мне становится известно о направленности моей личности к абсолютному Ты, Богу. Я открыт для Бытия с самого начала; и сознательное приобретение этой открытости ведет от преодоления эгоизма в общении с другими к личной взаимосвязи, в поклонении и молитве, с Богом. Благодаря вторичной рефлексии об отношениях, которые возникают в плане интерсубъективности, я начинаю понимать их метафизическое значение в контексте моей экзистенции как личности. И я понимаю, что я действительно становлюсь человеком только через само-превосхождение, только через актуальное и сознательное общение с другими людьми и Богом.

Марсель тем самым пытается вновь пробудить чувство глубины и осознания метафизического значения в знакомом и известном. Он часто начинает со знакомого слова, такого, как "обладание" или "присутствие", и начинает анализировать его значение. На мгновение мы можем подумать, что внимаем аналитику языка. Однако очень скоро мы обнаруживаем его открывающим для

199

нас метафизическое значение, которое скрыто за, по-видимому, обычными и тривиальными выражениями. Вероятно, мы можем сказать, что он занят выявлением предпосылок личного опыта. Однако он делает это, не предполагая набор принципов и понятий, который имплицирует всю систему, и затем втискивает опыт в представленную заранее форму. Скорее он пытается раскрыть метафизическое значение опыта из самого опыта. Он пытается заставить нас смотреть, понимать и усваивать, скорее чем доказать нам высказывания в дедуктивном смысле "доказательства".

Отсутствие "доказательств" в трудах Марселя в самом деле может дать повод к неудовлетворенности читателя. Действительно, вряд ли кто-то будет жаловаться, что он не доказывает существование внешнего мира и других людей. Поскольку достаточно очевидно, что любая попытка сделать это была бы совершенно несовместима с его точкой зрения. Если первично данное - это Я в мире, если сознание Я как субъекта возникает только вместе с сознанием объекта, если познание себя растет вместе с познанием других, было бы, очевидно, неуместно пытаться доказать ложность солипсизма, как если бы первично данным было в действительности само-замк-нутное и изолированное эго. Здесь точка зрения Марселя соответствует позиции здравого смысла. Поскольку никто в действительности серьезно не верит в солипсизм. В то же время естественно спросить, как Марсель показывает существование Бога. Поскольку, если внешний мир и другие люди попадают в границы общего опыта, Бог трансцендентен. Однако нам необходимо помнить, что Марсель озабочен тем, чтобы привести человека в точку, где Бог "встречается" как абсолютное Ты, и аргументы в пользу существования "первой причины", например, кажутся ему имеющими малое отноше-

200

ние применительно к достижению такого конца. Если человек упорствует в том, чтобы остаться на уровне "первичной рефлексии", он в лучшем случае может быть приведен к признанию Бога как того, чем Он не является, то есть как "объекта", вывода из силлогизма или астрономической гипотезы. Однако, если человек помещает себя на уровень "вторичной рефлексии", он может открыть Бога как личный Абсолют, который придает значение и ценность тем личностным отношениям, которые возникают в плане интерсубъективности. Мы видим, что имеем здесь версию старого различия между Богом философов и Богом Авраама, Исаака и Иакова. Я, конечно, не говорю, что адекватно излагаю точку зрения Марселя. Я просто хочу привлечь внимание к тому, что она собой представляет. В его глазах открытие Бога на уровне "вторичной рефлексии" есть "желательное мышление" только для человека, который упрямо остается на уровне первичной рефлексии и закрывает глаза на метафизическое значение личного опыта.

В свете того факта, что Марсель является убежденным католиком, может показаться, что его философия есть следствие его католицизма и что его размышления были нарочно построены таким образом, чтобы подвести к идее Божественного ответа в терминах христианского откровения на человеческий призыв и мольбу. Однако это был бы ошибочный взгляд. Не говоря о том, что он не прибегает за помощью к католическим догмам в своих философских размышлениях, основания его философского подхода были заложены задолго до обращения и до того, как он был принят в лоно Церкви в 1929 году, когда ему было 39 лет. Его собственный духовный путь, составной частью которого, как я сказал, являются его философские размышления, привел его к христианству; и он философ-

201

ствует, конечно, в свете своей христианской веры, по той простой причине, что он думает и размышляет как определенный человек, как Габриэль Марсель. Однако он не является скрытым католическим теологом, он есть и остается философом, и притом философом высоко оригинального склада. Действительно, в некоторых важных аспектах его мысль сродни мысли и Кьеркегора, и Ясперса; однако эта связь - вопрос факта, а не результат заимствования или исторического влияния. Марсель следовал своей собственной независимой дорогой.

Эти очерки о Кьеркегоре, Ясперсе и Марселе должны были объяснить, что теистические экзистенциалистские философии (насколько вообще возможно именовать Марселя экзистенциалистом) имеют определенные общие черты. Например, ни одна из них не достигает признания Бога в результате космологической спекуляции: для каждой из них Бог открывается или встречается индивидом в движении к свободной реализации и обретению его истинного Я, а не в результате безличного объективного рассуждения. Это не означает, что акт установления связи с Богом как "моей истиной" является для них иррациональным актом, пустым капризом воли. Кьеркегор действительно тяготеет к тому, чтобы производить подобное впечатление. Однако Ясперс подчеркивает беззащитность конечного существования и то, что можно назвать "опытом" или "постижением" постигаемого, скрытого Бытия, при условии, что "опыт" не понимается здесь в смысле привилегированного мистического озарения

202

или прямого контакта с Богом. Что касается Марселя, он не согласится с тем, что космологическое доказательство и иррациональный прыжок исчерпывают все возможности позитивного подхода к Богу. В его глазах исследование значения тех форм опыта, которые вовлекают человека как личность, ведет нас к Богу. Мы уже в сфере Бытия, и в соответствии с ним мы не можем обоснованно разъединить идею и реальность или идею и достоверность, которая прикреплена к ней. Если человек утверждает, что мир и человеческое существование "абсурдны", мы можем лишь предложить ему вновь переосмыслить личный опыт и его значение. И если даже мы не в состоянии принудить его изменить точку зрения при помощи неопровержимых доказательств, мы, по меньшей мере, можем помочь ему увидеть метафизическое значение, которое будет найдено там всяким, кто подходит с открытым разумом.

Теистические экзистенциалисты стремятся преодолеть человеческое отчуждение переоткрытием мира личностного сообщения с другими людьми и Богом. Они пытаются вновь пробудить в современном человеке чувство глубины и загадочности в знакомом и показать, как он может найти свое настоящее Я только в сознательном принятии своего отношения и к конечному, и к бесконечному "Ты". Современный человек отчужден от своего истинного Я и стремится найти его. Философия может осветить его путь. Однако последнее слово остается за человеческой свободой. Философия может осветить выбор, но она не может проделать акт выбора за человека.