Ильин И. О Сущности правосознания

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава девятнадцатая. ТРЕТЬЯ АКСИОМА ПРАВОСОЗНАНИЯ

Человечество живет на земле в виде множества замкнутых и самобытных, индивидуально-духовных центров, разобщенных телом и душою и в то же время связанных единою, общею средою существования. В этой общей, пространственно-материальной среде человеку неизбежно проявлять свои влечения, удовлетворять свои потребности, овладевать вещами, преобразовывать их и притязать на господство. При этом индивидуальные притязания людей оказываются в конкурирующем сосуществовании, в состоянии соперничества, взаимного отрицания и исключения. Столкновение интересов порождает между заинтересованными состязание, и это состязание должно находить себе конец и разрешение. Однако оно может разрешаться на путях, достойных духа, и на путях, недостойных его; и вот право превращает это состязание в предметный спор о достойном способе жизни.

Право каждого человека на духовно-достойную жизнь может рассматриваться как самостоятельный атрибут индивидуального духа, но в действительной жизни оно является связью между людьми: тою гранью, которая связывает их своим пределом, или, что то же, тою скрепою, которая разграничивает их совместность. В действительности право возможно только там, где есть живое отношение между людьми: право зарождается впервые как настроение воли и осуществляется впервые как отношение духа к духу. Это отношение определяется как взаимное духовное признание.

Отсюда третья аксиома правосознания.

Человеку невозможно жить на земле, не вступая в отношения с другими людьми: это определяется самым происхождением и воспитанием его и закрепляется экономически развитием потребностей и ростом населения. Но в то же время человеку невозможно строить свои отношения к другим людям, не обращаясь к их душевному составу. Задача его состоит не в том, чтобы избавиться от этих отношений, но в том, чтобы обеспечить им духовно- и предметно-достойный уровень. Для этого ему неизбежно обращаться именно к духовному составу других людей, взывать к нему, воздействовать на него, рассчитывать на него и тем организовывать совместную жизнь.

Люди могут относиться друг к другу различно, и способы этого отношения абсолютно не равноценны - ни по мотивам, ни по внутреннему строению, ни по проявлению. Эта разноценность имеет не только личный, субъективный характер «приятности» (60), но и безусловный, объективный характер нравственной верности и духовного достоинства. И вот каждый желает по отношению к себе и для себя лучшего и притом объективно-лучшего отношения: каждый желает, чтобы его любили и уважали, чтобы ему доверяли и благожелательствовали; каждому тягостно быть предметом злобы и подозрения, презрения и ненависти. Но это «лучшее» отношение, более верное и более достойное, творится именно духом и является зрелым проявлением духовной жизни и духовного состояния. Всюду, где духовный уровень людей низок и неустойчив, взаимные отношения их низменны и недостойны: они слагаются по мотивам слепого своекорыстия, они превращают человека в простое средство, строение их оказывается примитивным и упрощенным, проявление -грубым и насильственным. Строй общественных отношений определяется в конечном счете духовным уровнем людей, и всякая общественная организация покоится именно на духовно зрелых и духовно сильных душах.

Это может быть выражено так, что правоотношение есть духовное отношение: ибо право указывает людям объектив-

Но -лучшее поведение (61), а все объективно-лучшее воспринимается, познается и осуществляется именно духом. Иными словами: так как право есть необходимая форма духа (62), то правовая связь связует не просто душу с душою, а именно дух с духом. Кто говорит о своем полномочии и о своей обязанности, тот утверждает о себе. что он есть дух, т.е. что он имеет безусловное достоинство (63) и способность к самоуправлению (64); мало того, он заявляет тем самым, что он исповедует некие объективные и безусловные ценности, что он признает самую идею права, т.е. ориентирует свою жизнь на идеях добра и справедливости, что он, по слову Библии, «ходит пред лицом Божиим». Вступить в правоотношение значит именно подняться мыслью и волею к идее права и к цели права (65), т.е. к духу как к источнику живой правоты. Правоотношение как таковое вводит человека в сферу духа, ибо оно предполагает живое отношение души к идее объективного блага как мерилу жизни и деяний. «Юридическая форма» в отношениях имеет не только низшее значение «полезности», «прочности», «определенности» и «вынудимости», но она прежде всего исполнена высшего смысла: она предполагает в человеке духовное достоинство, волю к цели права и способность к автономному самоопределению; она ставит личное правосознание пред лицо объективного блага и заставляет человека определить свое поведение, связать себя на основах самоутверждения и самоограничения. Правопорядок как живая система правоотношений покоится на том, что люди хранят в душе своей духовное измерение вещей и деяний и строят этим свою жизнь: утверждают духовное начало в себе, устанавливают свой правовой статус и точно так же утверждают духовное начало в других и устанавливают их правовой статус.

Это означает, что правоотношение покоится на взаимном духовном признании людей. Кто говорит о своем полномочии, тот подразумевает соответствующую ему обязанность другого, но признать за кем-нибудь правовую обязанность значит утвердить его правоспособность, т.е. признать его духовную природу. И точно так же, кто говорит о своей обязанности, тот признает соответствующее ей полномочие другого; а это значит утвердить его правоспособность, т.е. духовную сущность. Правоотношение с вещью и с животным неосуществимо именно потому, что в них не проявляется живой дух; они не способны к автономному волеизъявлению, к автономному самообязыванию перед лицом объективного блага. Правоотношение в настоящем и цельном составе своем возможно только между существами, обладающими правосознанием; только они могут связывать себя изъявлением своего решения и отвечать за принятые на себя обязательства. Но эти существа нуждаются, помимо личной правоспособности, еще во взаимном духовном признании.

В основании всякого правоотношения лежит троякое признание, дважды осуществленное. Во-первых, каждый из субъектов, вступая в правоотношение, признает право как основу отношения, как форму жизни, как объективно значащую идею (66). Во-вторых, каждый из субъектов признает свою духовность, т.е. свое достоинство и свою автономию, как правотворящую силу (67). В-третьих, каждый из субъектов признает духовность другого субъекта, т.е. его достоинство и его автономию, как силу, способную к правотворчеству. Все эти акты признания не требуются формально; и в действительности они могут отсутствовать; они как бы молчаливо предполагаются, но именно это молчаливое предположение содействует забвению о них, их утрате, их жизненному бессилию и вырождению. Однако в строении правосознания все эти акты не только необходимы, но составляют самую глубокую сущность правоотношения. Вступить в правоотношение значит согласиться на совместное подчинение праву; это значит признать и себя, и другого способным к познанию положительного права (68), к восприятию его объективного значения (69), к признанию права вообще (70), и притом именно его цели и его достоинства (71). Но понимание правовых норм и согласие подчиняться им предполагает в живом существе не только наличность духовной силы вообще, но и значительную умственную и духовную зрелость (72). При отсутствии этих условий правоотношение или невозможно, или нелепо. Поэтому они должны быть налицо в каждом из участников; и каждый должен знать о себе и о другом, что он удовлетворяет этим требованиям. Иными словами: в основе всякого нормального правоотношения лежит взаимное духовное признание; и потому действительные, повседневные правоотношения стоят на высоте и соответствуют своему назначению лишь постольку, поскольку они наполнены таким признанием, им созданы и им освящены.

Поэтому правопорядок должен рассматриваться как система взаимного духовного признания. Такое признание осуществляется не только правом; оно лежит в основании всего духовного общения людей: всякого спора, предполагающего способность к мысли и волю к истине, всякой эстетической совместности, предполагающей суждение вкуса и волю к красоте, всякой нравственной связи, покоящейся на акте совести и на воле к добру, наконец, всякого религиозного общения, возможного только между людьми, способными к молитве и ищущими подлинного боговосприятия. Духовное общение требует, объективно говоря, -двусторонней духовности, а субъективно говоря, - обоюдного духовного признания. Но правовое общение есть именно духовное общение; поэтому оно является разновидностью такого признания. В этом глубочайший смысл всякого правового и политического единения. Такое понимание права и государства вновь обнаруживает духовное братство всех людей (73); оно подтверждает также отсутствие принципиального расхождения между правопорядком и евангельским учением о любви (74): ибо отношение «в праве» и отношение «в любви» являются одинаково разновидностью духовного признания.

Совершить духовное признание человека значит, во-первых, признать в нем безусловное достоинство, присущее духу, и установить к нему соответствующее отношение. В результате этого возникает уважение к человеку. Это значит, во-вторых, признать в нем волю к объективному благу, в данном случае волю к праву и к цели права. В результате этого возникает доверие к человеку. Взаимное уважение и взаимное доверие лежат в основе всякого правоотношения - и частного, и публичного; ими связуются и граждане друг с другом, и граждане с властью, и власть с гражданами. Вне этих форм взаимного признания правопорядок не может существовать, ибо с их исчезновением неизбежно исчезает всякое единение и всякая солидарность.

Если в основе уважения к себе лежит чувство собственного достоинства, то уважение к другому предполагает живое восприятие его духовности и его достоинства. Но для того чтобы воспринимать в другом эти основные признаки человечности, необходимо иметь в самом себе орган и мерило для них; надо знать по собственному опыту, что есть дух, каково его достоинство и каковы его способы жизни. А это дается только через духовное самоутверждение. Только в непосредственном уважении к своему духовному достоинству человек научается уважать чужое достоинство, и если школа этого непосредственного опыта изменяет ему, то научиться уважению к другим ему уже негде. Вот почему человек, неуважающий себя, не умеет уважать и других; и обратно: искусство уважать других есть лучший признак удавшегося духовного самоутверждения (75).

Тот, кто признает духовность другого человека и его достоинство, - утверждает в нем начало абсолютного блага как живую сущность его личности; уважающий усматривает в уважаемом благую силу (76), способность к осуществлению безусловных ценностей; он утверждает его сродство с природою объективно-высшего и объективно-совершенного, или, что то же, он утверждает подлинное присутствие в нем божественного начала - духовной силы. Человек не может уважать человека, если он не воспринимает его как явление абсолютного достоинства. Предполагать в другом наличность такого достоинства можно и должно всегда; доказательству в каждом отдельном случае подлежит не духовная способность человека, а ее большее или меньшее отсутствие. Поэтому принципиально прав не тот, кто предпочитает уважать немногих избранных -за что-нибудь исключительное, - но тот, кто готов уважать каждого человека, делая исключение для неуважаемых.

Однако для того чтобы эта готовность превратилась в живое, подлинное настроение, она должна получить предметное основание в душе того, кто притязает на уважение. Духовное самоутверждение должно быть присуще не только уважающему, но и уважаемому. Тот, кто требует духовного признания от других, должен признавать свою духовность сам и утверждать ее чувством, волею и жизненными делами. Он должен действительно, предметно заслуживать духовного признания, чувствовать себя достойным его и держать себя в качестве достойного. Уважение возникает и слагается автономно; оно чаще всего вырастает в душе незаметно и обыкновенно вступает в сознание тогда, когда упрочится и созреет. Нельзя уважать по приказу или по принуждению, но каждый может воспитать в других уважение к себе. И для этого надо не казаться духом, а быть им, не симулировать чувство собственного достоинства, а иметь его. Природа духа такова, что живое присутствие его придает человеку особую силу и объективную почтенность; человек приобретает некую подлинность бытия, особую интенсивность жизни; его личность становится значительной и сама по себе, и для него самого, и для других; и эта сила его еще увеличивается от спокойного самопризнания. Поэтому для того чтобы человека духовно признавали, он должен сам осуществлять духовное самоутверждение; для того чтобы человека уважали, он должен уважать себя сам и иметь к тому действительные основания. Тот, кто не умеет уважать себя, не сумеет ни уважать других, ни соблюсти и упрочить чужое уважение к себе. Третья аксиома правосознания органически связана с первою.

И вот уважение к другим людям входит в самую сущность правосознания. Верное восприятие правоотношения есть восприятие не только своих полномочий, обязанностей и запретностей, но и чужих. Предметно переживать чужой правовой статус значит не только верно сознавать его содержание и его предел, но и признавать его объективное значение; это признание осуществляется волею, направленною на цель права и на его естественные корни (77). Вот почему человеку с нормальным правосознанием свойственна активная воля к блюдению чужого статуса; и не только потому, что в неприкосновенности чужих прав он усматривает залог своей огражденности, но потому, что он воспринимает духовную природу других людей и признает их право на права. Быть духом значит быть достойным права и способным к праву, усматривать духовность другого человека значит признавать его достойным права и способным к праву, т.е. уважать в его лице правоспособного субъекта. Тот, кто научился уважать в себе субъекта прав и обязанностей, тот неизбежно будет уважать его и в других. Правоотношение нелепо и бессмысленно вне правосознания: в отрыве от правопонимания, правопризнания и правоведения - оно составляет пустую, формальную видимость: в глубоком и подлинном смысле слова - его совсем нет. Но правосознание есть уже уважение к духовному инобытию и к его правам. Поэтому в основе всякого нормального правоотношения лежит не только уважение каждого к себе, но и взаимное уважение сторон.

Это взаимное уважение лежит в основании как частного, так и публичного правоотношения.

В частном правоотношении, где ни одна сторона не властвует над другою, но обе одинаково подчиняются возносящемуся над ними правовому авторитету, - царит идея свободного и равного соглашения: договора о правах и обязанностях. Но договор о правах не имеет смысла без взаимного уважения: согласиться на заключение договора значит признать, что человек способен измерять правом свои деяния и отношения, что он способен сознавать свои полномочия и блюсти свои обязанности, что он способен связывать себя волеизъявлением и нести ответственность за свои решения, слова и поступки; одним словом, это значит признавать духовную автономию и духовное достоинство человека, т.е. уважать его. Контрагент, не уважающий своего контрагента, творит нелепое дело: заключая договор, он сам не верит, что он его заключает; он не придает ему значения, не ценит его и не считает себя обеспеченным; внутренняя несостоятельность его акта говорит сама за себя.

В публичном правоотношении, где одна из сторон имеет полномочие на власть, а другая - обязанность повиновения, взаимное уважение является еще более необходимым. Гражданину естественно уважать свою власть как творческий источник права, ибо тот, кто духовно признает право и чтит его достоинство, не может не уважать волю, уполномоченную создавать закон и применять его. Достоинство права переносится на того, кто его императивно устанавливает; власть воспринимается как компетентный судья в вопросе о «лучшем» и «худшем»; правосознание властителя является живым критерием юридического «добра» и «зла». Мало того, в нормальном публичном правоотношении правосознание индивидуума узнает в повелениях власти свой собственный голос, свое собственное воленаправление (78); благодаря этому гражданин сохраняет в лояльности свою автономию и уважает свою власть так, как он уважает себя. Гражданину естественно не отрывать себя от своей власти и не противопоставлять себя ей: он должен чувствовать себя в ней и ее в себе, передавая это в слове «мы», «наше». И тогда он переносит в нее чувство собственного духовного достоинства и испытывает ее достоинство, ее честь, ее славу как свои собственные. Он уважает себя в ней и ее в себе, освящая ее своим правосознанием и формируя свое правосознание ее авторитетными велениями.

Но столь же естественно и власти уважать подчиненного ей гражданина, усматривая в нем автономный духовный центр - правоспособного субъекта. Обращаясь к гражданину с правовыми императивами, власть не может сделать обязательного - неизбежным, а запретного - неосуществимым; поэтому она всегда вынуждена полагаться на правосознание граждан, на их собственный разум и на их собственную волю (79). Мало того, нормальная власть связуется с гражданами одинаковостью государственного

воленаправления, единою целью, духовною солидарностью; она испытывает себя как их государственную волю: она не только политически ведет их, но она признает себя духовно несомою ими. Она почерпает в их правосознании санкцию и силу; и только благодаря этому она оказывается компетентною; и только через это она в состоянии творить их общее, национально-духовное дело. Ее достоинство определяется их самоутверждением; ее авторитет измеряется их духовным признанием. Уважая себя, она не может не уважать их; и обратно: если власть не уважает граждан, то она не уважает и себя; тогда она не в состояли блюсти свое достоинство; она теряет свой авторитет, перестает быть политическим центром страны и превращается в пустую видимость.

Таким образом, взаимное уважение народа и власти оказывается необходимою основою государственного бытия. Однако столь же необходимою основой общества, правопорядка и политического существовали является взаимное доверие.

Если уважение утверждает в человеке духовное достоинство, то доверие утверждает в его душе благородную волю как живую основу поведения.

Доверяющий усматривает в доверяемом прежде всего духовное существо; это значит, что доверие покоится на уважении и предполагает его наличность: всякий человек, строящий свое поведение на благородной воле, т.е. на воле к объективному благу, есть тем самым духовное существо, ибо эта воля есть одно из основных проявлений духа. Такой человек объективно заслуживает уважения; не только уважения, но и доверия: ибо доверие родится тогда, когда человек начинает учитывать практическую сторону жизни уважаемого человека, т.е. его воленаправление, самые творческие истоки его личного духа. Можно уважать человека в одном отношении и не доверять ему в другом но тогда в этом «другом» отношении лишенный доверия будет лишен и уважения. Истинная полнота уважения всегда сопровождается полнотою доверия; именно этим люди руководятся в дружбе, в избрании духовника и в обращении к Богу.

Итак, доверяющий усматривает в доверяемом не просто духовное существо, но именно волю к объективно верному поведению, и притом жизненно- эффективную волю. Это значит, что доверие предполагает духовную вменяемость человека, т.е. способность отличать «лучшее» от «худшего», измерять этими мерилами свои состояния и поступки, выбирать лучшее и определять свое поведение состоявшимся выбором и решением. Невменяемый человек остается за пределами доверия и оставляет чужую душу безразличною в этом смысле. Но вменяемость не создает еще тем самым доверия; для этого необходим положительный результат вменения, и притом не в единичном случае, а в общем масштабе, в основном, окончательном для данного человека смысле. Доверяющий признает, что доверяемый не только один раз и, может быть, случайно определил себя

к «добру», но что он способен к этому постоянно, что этот выбор и это решение свойственны ему по существу и устойчиво, ибо таково его основное воленаправление. Доверие утверждает именно благое воленаправление в душе человека; оно не только констатирует отвлеченно его способность к добру, но признает силу этой способности, ее творческое значение в жизни; оно как бы взывает к этой способности и к ее силе, к благим мотивам и к благим целям воли: и, взывая, полагается на них, т.е. спокойно рассчитывает на их победу и на их жизненно определяющее действие. Это есть вера в чужую добрую волю как реальную основу чужого поведения.

Доверяющий не просто отмечает наличность «добрых желаний» в душе человека; но он учитывает именно их силу и их верную победу. Он питает уверенность в том, что воля к добру, оказавшись лицом к липу с дурными желаниями, вступит с ними в борьбу и одолеет их, что она сумеет завладеть не только настроением души, но и ее творческими бессознательными силами, что она сумеет найти для себя адекватное словесное выражение, которое верно выразит ее решение, и, наконец, что она сумеет выковать себе верное жизненное проявление, соответствующий и достойный поступок или акт. Жизненная эффективность воли состоит именно в целостном, органическом согласии ее, во-первых, с бессознательными силами души, которые могут вторгнуться, обессилить решение, разрушить поступок или влить в него другое, недостойное содержание; во-вторых, со словесным изъявлением, которое может скрыть решение, передать его искаженно и ввести другого в заблуждение; и, в-третьих, с внешним деянием, которое может не соответствовать ни решению, ни словам. Каждое такое расхождение нарушает доверие человека к человеку и лишает его цельности, ибо оно мешает уверенному предметному восприятию чужого духа, его подлинных истоков и его основного воленаправления. Истинное доверие есть целостное доверие: оно относится не только к разумной воле, но и к бессознательным настроениям души, и к слову, и к делам. Каждый раз, как человек, принимая решение, внутренне двоится и насилует свои желания и влечения, он утрачивает свою цельность и колеблет этим доверие к себе; наоборот, к цельному, инстинктивно доброму человеку все обращаются с легким, быстрым, радостным доверием. Подобно этому, каждый раз как человек влечется не к тому, что он решил сделать, или говорит не то, что думает, или не делает того, что решил, или не делает того, что сказал, или делает не то, что говорит, - он колеблет и умаляет, дробит и обессиливает в других доверие к себе. Он или не дает другим воспринять себя как волю, сильную в добре и в жизни; или он заставляет их восприять себя как волю, слабую в жизни. Поэтому если доверие есть нечто духовно драгоценное и необходимое, то всякая духовная нецельность и ложь гибельна и разрушительна. Тот, кто лжет словами или внешними поступками, тот разрушает цельность взаимного доверия; он разрушает его иначе, но не менее, чем тот, кто обнаруживает устойчивую злую волю, или тот, кто внутренне раскалывается и лжет себе. Ибо истинное доверие требует от доверяемого благородной, сильной и цельной воли.

Поэтому тот, кто притязает на доверие со стороны других, - должен прежде всего доверять себе сам. Доверие, как и уважение, возникает и слагается автономно; оно зарождается в непосредственном восприятии чужого воленаправления, его содержания, его силы и его цельности. Нельзя доверять по принуждению, но расшатать в другом доверие -легко. Человек, колеблющийся в (воем воле-направлении, не умеющий блюсти верность своему духу, нецельный душою и несильный волею, теряет энергию в духовном самоопределении и перестает верить себе. Не доверяя ни своему решению, ни своему слову, он начинает вызывать в других недоверие к себе и, судя о других по себе, теряет и сам доверие к ним. А так как без взаимного доверия - нравственная связь между людьми невозможна, а правоотношение неминуемо вырождается, то всякая ложь и кривда, всякий обман и кривотолк, всякое вероломство и предательство оказываются абсолютно вредными и даже гибельными в жизни людей. Ложь не столько морально предосудительна, сколько духовно разрушительна: она губит единение людей - их общение, их солидарность, их организацию.

Но это и означает, что доверие к другим людям входит в самую сущность правосознания. Доверие становится здесь верою в правомерность чужой воли, в ее благонамеренность и лояльность. Доверяющий признает в доверяемом волю к праву и волю к цели права; он верит, что доверяемый признает право, его объективное значение, его связующую силу, что он действительно измеряет правом свей решения, состояния и поступки и что он делает это ради того, чтобы найти верные мотивы для лояльного образа действий. Доверять значит как бы обращаться к человеку с таким заявлением: «ты еси живая воля к духу, к праву и правомерному поведению; знаю это и уверенно жду от тебя соответствующих деяний». И это обращение необходимо как для доверяемого (ибо оно содействует его духовному самоутверждению и позволяет ему участвовать в правоотношениях), так и для доверяющего (ибо оно позволяет ему уверенно строить правовые пределы своего духа и тем служить его духовному самоутверждению). Это обращение должно быть взаимным, и это взаимное правовое доверие необходимо обоюдно.

Взаимное доверие лежит в основании как частного, так и публичного правоотношения.

Частное соглашение о правах и обязанностях теряет свой смысл при взаимном недоверии. Самое согласие на переговоры предполагает в другом правомерное воленаправление, ибо там, где совсем отсутствует воля к праву, там предстоит заведомый обман или нарушение, там нелепо разговаривать о взаимных обязанностях и сговариваться о полномочиях. Самая сущность частно -правовой сделки состоит в доверчивом согласии опереть свое полномочие на чужую обязанность и в готовности питать своею обязанностью чужое полномочие, но такое согласие есть уже доверие к другому, а такая готовность, во-первых, предполагает доверие к себе, а во-вторых, притязает на чужое доверие. Заключить частноправовой договор значит довериться чужой воле и сосредоточить на себе ее доверие. Так, торговый кредит есть не только расчет на чужое состояние и на чужую оборотливость; кредитоспособность совсем не измеряется только имуществом, опытностью и связями. Торговый кредит имеет правовое измерение и определяется в конечном счете гарантиями общего правопорядка и личного правосознания; он есть проявление доверия к уровню правосознания в стране и к зрелости, стойкости индивидуальной правовой воли. Именно этим объясняется связь между формами кредита, ссуды, расплаты, между темпом и продуктивностью торгового оборота в стране, с одной стороны, и уровнем народного правосознания - с другой. Контрагент, не доверяющий своему контрагенту, творит, в сущности говоря, нелепое дело, и только острота жизненной потребности оправдывает его риск.

В публичном правоотношении взаимное доверие является еще более необходимым. Гражданину естественно доверять своей власти, т.е. признавать ее волю к цели права и к праву, ибо это соответствует духовной природе власти, ее общественной функции, ее назначению. Власть есть авторитетный источник положительного права, слуга национального духа, посредник между естественным правом и личным правосознанием; поэтому доверие к ней лежит в самой основе правопорядка. Доверие к власти есть признание ее правотворческой компетентности, ее правой воли и ее благонамеренной силы; недоверие к власти есть непризнание ее, отказ в санкции, отвержение ее авторитета; иными словами, это есть начало ее ниспровержения. Революция зарождается в стране не в момент уличных движений, но в тот момент, когда в душах начинает колебаться доверие к власти; поэтому тот, кто расшатывает это доверие, - вступает на путь революции. Доверие к власти есть молчаливое согласие на то, чтобы она «взяла на себя дело правотворчества и тем сняла бы это бремя и эту ответственность с моей души, с моего правосознания; это есть согласие разделить дело государственного строительства, выделить из него императивную функцию и передать ее именно в таком-то порядке, именно таким-то людям; это есть согласие признавать этих людей и их компетентное веление, поддерживать их начинания, блюсти их распоряжения, помогать им и отвечать за последствия их политики. Гражданин, доверяя своей власти, устанавливает свою солидарность с нею, сливает свою волю с ее волею. Но именно поэтому только доверие сохраняет гражданам их духовную автономию и позволяет им превратить государственное управление в самоуправление (80); только доверие заполняет неизбежную пустоту между властью и подчиненными; только оно сращивает эти юридически обособленные стороны и превращает государство в живое единение. Доверие к власти есть та духовная сила, которая делает власть действительным органом народа и в то же время дает народу действительное волевое единство.

Но столь же естественно и власти доверять гражданам, т.е. признавать их волю к праву, полагаться на их лояльность, рассчитывать на их правосознание и на их благонамеренность. Самая элементарная, повседневная работа власти предполагает известный минимум доверия к народу, т.е. уверенности в том, что граждане способны и согласны внимать взывающему голосу права и закона - делать предписанное, воздерживаться от запрещенного и т.д. Власть, лишенная этой уверенности, допускающая, что граждане вообще не способны внимать праву или, в частности, не хотят внимать ее велениям, - такая власть или добьется этой способности и готовности и тем обеспечит себе возможность доверять народу, или же она перестанет существовать. Правовое веление само по себе уже предполагает в гражданах волю к праву, ибо правопорядок покоится на взаимодействии правосознании. Если же этой воли нет, то правопорядок превращается в порядок непрерывного, систематического насилия, ибо недоверие к народному правосознанию и народному признанию заставляет власть рассчитывать исключительно на аппарат принуждения, предупреждая им и подавляя им всякое проявление самостоятельности. Однако на этом пути ей никогда не удастся разрешить ее основную задачу, воспитать в народе автономное правосознание и способность к самоуправлению. Нормально власть видит в гражданах своих достойных и желанных сотрудников в деле государственного строительства; она доверяет их воле и их признанию; она рассчитывает на их поддержку и не боится их свободной инициативы: доверием граждан она утверждает свое доверие к себе и в этом почерпает силу для своего доверия к ним.

Итак, в основе всякого правопорядка и государства лежит взаимное духовное признание людей - уважение и доверие их друг к другу.

Такова третья аксиома правосознания.