Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 2. ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ

Проблема языкового сознания у Жака Лакана и его продолжателей

Символическое -- стадия Другого

Если в "порядке Воображаемого" отношения ребенка с
матерью характеризуются слитностью, дуальностью и непосредст-
венностью, то когда он вступает
в царство Символического, там он обретает в виде отца с его
именем и запретами тот "третий терм" первичных, базовых чело-
веческих взаимоотношений, того Другого, который знаменует для
него встречу с культурой как социальным, языковым институтом
человеческого существования. По мнению Сарупа, "в Символиче-
ском больше не существует однозначно-прямолинейного отноше-
ния между вещами и тем, как они именуются, -- символ апелли-
рует к открытой, лишенной замкнутости и конечности системе
смысла. Символический процесс означивания носит социальный, а
не нарциссический характер. Именно эдипов комплекс и отмечает
вхождение ребенка в мир символического. Законы языка и обще-
ства начинают укореняться внутри ребенка по мере того, как он
принимает отцовское имя и отцовское "нет" (261, с. 30).
Здесь важно еще раз подчеркнуть, что эта "стадия вообра-
жаемого" с ее "зеркальным Я" формируется, по Лакану, на доя-
зыковом уровне, до того, как "чистый субъект" встретится с це-
лостностью человеческого мира опосредованного знания и опыта.
При этом, как неоднократно отмечалось, этот мир выступает
как мир означающих. В то же время это "воображаемое Я",

70

"идеал-Я" или "фиктивное эго" детского сознания никогда не
исчезает совсем, оставаясь с человеком на протяжении всей его жизни.

Зеркальная стадия

Лакановская "зеркальная стадия" впервые была им пред-
ложена в 1936 г. и наиболее подробно им разработана в ста-
тье 1949 года "Зеркальная стадия как форматор функции "Я"
(206, с. 93-100). Позднее он неоднократно возвращался к этой
проблеме, уточняя это понятие в своих семинарах 1954-1955 гг.
(Семинар II) и в семинарах 1960-1961 гг. (О переносе).
Не углубляясь в саму историю возникновения терминов
французского ученого, отметим, что в принципе зеркальная ста-
дия Лакана (и по времени своего появления, и по многим своим
содержательным характеристикам) явно связана с теорией
"зеркального "Я" (looking glass self theory), как она была сис-
тематизирована социологом и социальным психологом
Дж. Мидом в его известной работе "Разум, Я и общество"
(1934) (235), и фактически представляет ее фрейдистски редуци-
рованный вариант. Дело не в заимствовании, а в содержательном
параллелизме хода мышления и общих фрейдистских корнях, bo-
лее всего их сближает определение "Я" через "Другого", пони-
мание социального как символического и одновременно ограни-
ченность этого социального пределами сознания. Совпадения ме-
жду концепциями наблюдается даже на уровне процесса форми-
рования "Я" как ряда "стадий". Общим было и стремление дать
социальную интерпретацию, дебиологизировав фрейдовскую
структуру личности (более непосредственно проявившееся у Мида
и более "сдвинутое" в сферу "языка" у Лакана).
В определенном смысле, если попытаться придать учению
Лакана в общем-то чуждый ему дух систематичности,
"зеркальная стадия" уже есть начало перехода от Воображае-
мого к Символическому. С точки зрения Сьюзан С. Фридман,
"восприятие себя в зеркале как унитарного целого выводит ре-
бенка (мужского пола) из пред-эдиповского Воображаемого в
линеарный процесс трансформации, проходящий через эдиповскую
стадию в Символический порядок отца. Развитие эго из ложного
или фиктивного imago в зеркальной стадии означает для Лакана,
что это Я формируется в условиях фундаментального отчужде-
ния" (156, с. 168).
По этому поводу одна из наиболее последовательных и вер-
ных учеников Лакана Мод Маннони замечает: "Давайте вспом-

71

ним, что в то время, когда впервые устанавливается структура
(сознания. -- И. И.), она связывается Лаканом с "зеркальной
стадией"... Именно здесь может быть понято то, что распределя-
ется между Воображаемым и Символическим. Именно в этот
момент, по Лакану, у эго в инстанции Воображаемого выявляется
Я, и ученый исследует отношения, поддерживаемые этим Я с его
образом, находящимся вне его. То, что принадлежит эго, является
идентификациями Воображаемого. Я конституирует себя по от-
ношению к истине Символического порядка; и Лакан показывает,
как зеркальная идентификация (отсутствующая при психозе) фак-
тически происходит только в том случае, если слово (une parole)
уже предложило субъекту возможность узнать свой образ" (т. е.
отождествить свое отражение в зеркале с самим собой, пользуясь
"словесной", "речевой" подсказкой родителей. -- И. И.) (233, с. 33-34).

Реальное -- то, что "сопротивляется символизации"

Наконец, последняя инстанция, Реальное, -- самая пробле-
матичная категория Лакана, так как она, с точки зрения француз-
ского психоаналитика, находится за пределами языка. Иными сло-
вами, Реальное не может быть испытано, т. е. непосредственно
дано в опыте, поскольку под опытом Лакан понимал только язы-
ковое опосредование, в результате чего Реальное для него
"абсолютно сопротивляется символизации". Косиков, воспроизво-
дя аргументацию ученого, исходившего в своих попытках рекон-
струировать параметры душевной жизни индивида прежде всего
из своих наблюдений о младенческой психологии и, следователь-
но, с позиции ребенка, отмечает: "По Лакану, "мир" для ребенка
в первую очередь отождествляется с телом Матери и персонифи-
цируется в нем, а потому выделение из этого мира (отделение от
материнского тела), образование субъективного "Я", противопос-
тавляемого объективируемому "не-Я", оказывается своего рода
нарушением исходного равновесия и тем самым -- источником
психической "драмы" индивида, который, ощущая свою отторгну-
тость от мира, стремится вновь слиться с ним (как бы вернуться
в защищенное материнское лоно). Таким образом, первичной
движущей силой человеческой психики оказывается нехватка (la
manque-a-etre), "зазор", который индивид стремится заполнить.
Это стремление Лакан обозначил термином потребность (le
besoin). Сфера недифференцированной "потребности", настоя-

72

тельно нуждающейся в удовлетворении, но никогда не могущей
быть удовлетворенной до конца, и есть реальное (выделено авто-
ром. -- И. И.) (9, с. 589).
Теоретическая непроясненность понятия Реального у Ла-
кана, невнятность его определения, отмечаемая всеми его иссле-
дователями, и вообще несомненное нежелание ученого особенно
распространяться на эту тему не могли не породить многочислен-
ные и зачастую весьма полярные по отношению друг к другу
интерпретации этого термина, тем более что сам Лакан, как со-
вершенно верно отметил Косиков, выводит "реальное" за преде-
лы научного исследования" (9, с. 589).

Однако такое положение вещей не могло удовлетворить тех
теоретиков, которые стремились последовательно применять его
идеи к сфере литературы. Как только "Царство Реального" на-
чинало рассматриваться не в чисто биологическом плане, т. е. не
только в узких рамках лакановской схемы поэтапного становления
человеческого сознания, а переносилось на проблематику литера-
туры и, неизбежно, ее взаимоотношения с действительностью
(иными словами, лакановское Реальное начинало переосмысли-
ваться как социальное реальное, т. е. как реальность), это сразу
порождало массу теоретических трудностей.

Особое мнение Джеймсона:"Реальное -- просто история"

Правда, далеко не все критики с готовностью восприняли
на веру утверждения Лакана о принципиальной неопределенно-
сти данного термина; например, Ф. Джеймсон считает, что не так
уж и трудно понять, что имел в
виду французский ученый под этим таинственным реальным: по
его мнению, это "просто сама история" (188, с. 391). Справед-
ливости ради следует отметить, что подобная интерпретация лака-
новского Реального вытекает скорее из собственного понимания
реального самим Джеймсом: "История -- это не текст, не пове-
ствование, господствующее или какое другое, но... как отсутст-
вующая причина она недоступна нам, кроме как в форме текста...
и наш подход к ней и самому Реальному по необходимости про-
ходит через ее предварительную текстуализацию, ее нарративиза-
цию в политическом бессознательном" (там же, с. 395). Тем не
менее сам факт, что Реальное Лакана подверглось такому истол-
кованию, весьма примечателен и как раз свидетельствует об об-
щей тенденции, нежели об отдельном случае.

73

Трактовка Морриса: "Реальное -- водораздел между языком и миром вещей"

Суммируя различные интерпретации лакановского Реально-
го, У. Моррис, в частности, отмечает: "Реальное определяется
проблематикой отношений между Символическим и Воображае-
мым, т. е. Реальное -- это водораздел между Языком как
системой различий и эмпирическим миром образов вещей. Реаль-
ное, конечно, не описывает атомистическую связь между отдель-
ными означающими и означаемыми, между именами и отдельны-
ми предметами. Это не наивная теория реализма как картины
действительности.
Реальное лучше всего осмысляется как то, что Витгенштейн
называл положениями вещей, как аранжировки образов вещей,
которые определяют горизонт нашего знакового окружения. Эта
состояния в основном бессознательны, они даны, подобно тем
культурным мифам, которые Леви-Стросс реконструирует на ос-
нове ритуалов поведения, тем мифам, которые неосознанно для
нас проникают в наше сознание. Или они подобны тем операци-
онным дискурсивным системам, которые мы называем знанием,
иногда даже Истиной -- тому, что Мишель Фуко дал имя эпи-
стем. Реальное опосредует наш опыт, устанавливает порядок и
осмысленность среди людей в их человеческом мире. Возможно,
мы должны понимать это проблематическое Реальное в духе
сартровской ситуации или в хайдеггеровском смысле историче-
ского бытия -- здесь, или, наконец, как это было сформулирова-
но Эдвардом Сеидом в его "Ориентализме". Лакан утверждает,
что Язык как Символический Порядок имеет только асимптома-
тическое отношение к материальной реальности; совершенно вер-
но, но он не может освободиться от этой основы" (243, с. 123).
Фактически Моррис наметил здесь все те основные направ-
ления в трактовке Реального, которые оно получило на поздней
стадии эволюции постструктурализма, начиная со второй полови-
ны 70-х годов, и нельзя не заметить, что при подобной постанов-
ке вопроса такое истолкование Реального приводило к его теоре-
тическому вторжению в сферу действия Символического, в ре-
зультате чего происходила неизбежная деконструкция всей систе-
мы Лакана, если не полное ее обессмысливание. Можно сказать,
что отношение к проблеме лакановского Реального, пожалуй,
существеннее всего выявляет водораздел между теми его последо-
вателями, кто стремится теоретически уничтожить референт, и

74

теми. для кого подобная постановка вопроса кажется неприемле-
мой.

Развитие учения Лакана Парижской школой фрейдизма

Как явствует из выше изложенного, лакановская трактовка
психического аппарата человека как трех инстанций в основном
сводилась, при всех своих социокультурных импликациях и лите-
ратурных экскурсах, к проблематике психоанализа. Именно эта
сторона учения Лакана и была развита в работах его учеников и
последователей по Парижской школе фрейдизма Сержа Леклера
(212) и Мод Маннони (233). В качестве примера более или ме-
нее буквального переноса собственно лакановских представлений
на сферу художественной литературы можно привести исследова-
ние Даниэла Ганна "Психоанализ и литература: Исследование
границы между литературным и психоаналитическим" (168). В
частности, он пишет: "Рискуя все сильно упростить, можно ска-
зать, что там, где Символическое в дефиците, там Реальное,
главным местом пребывания которого является тело, призывает
Воображаемое (третий терм в трехсоставной реальности), чтобы
восполнить этот дефицит. "Я" является решающей инстанцией
Символического Порядка, как предполагал Лакан с того времени,
когда он разработал свою теперь известную теорию "зеркальной
стадии" (1949). Функция "Я" неизбежно связана с потребно-
стью движения за пределы фрагментированного тела чисто ин-
фантильных ощущений через "ликующее освоение своего зер-
кального облика" к обобщенному рефлексивному видению (206,
с. 94). "Я", которое возникает из напряженно опасного отноше-
ния к отчуждающей идентификации со своим обобщенным обра-
зом (или идеал-эго), воспринимается как отражение в зеркале.
Это "Я" обеспечивает (допускает) идентификацию с тем образом
или лицом, которым субъект в данном контексте способен обла-
дать на более поздней стадии своей эволюции. Для невротиче-
ского или истерического ребенка подобная идентификация часто
достигается неадекватно. Для ребенка, страдающего аутизмом или
психозом, она полностью блокируется (в терминах Лакана --
"заранее исключена"). Если это происходит, то ребенок неспосо-
бен стать телом даже на фундаментальном уровне. В результате
он страдает внутри тела или через него, поскольку тело, в той
мере, в какой человек его знает, может быть равнозначным обра-
зу этого тела. Однако насколько реальным оно бы ни было, тело
неизбежно будет реализовано изнутри как нечто внешнее и иное

75

по отношению к самому себе. Символическое с его аватарой "Я"
и является этим необходимым другим, как утверждает Лакан,
когда говорит, что "фактом является то, что у нас нет никакого
средства постичь реальность -- на всех уровнях, а не только на
уровне познания -- иначе как через посредническую роль Сим-
волического (206,с. 122)" (168,с. 78-79).
Однако при том, что существует немало ученых, заявляющих
о своей верности духу Лакана и пытающихся напрямую спроеци-
ровать его психоаналитические концепции на литературу и без
всякой корректировки применять для анализа художественных
произведений аналитический инструментарий, предназначенный
для исследования человеческой психики и лечебных целей, таких
правоверных лаканистов типа Д. Ганна все-таки относительно
мало.
Тому есть несколько причин. Во-первых, сам Лакан в своих
хотя и немногочисленных, но весьма показательных литературо-
ведческих анализах проявил себя достаточно гибким практиком
своей теории, продемонстрировав незаурядное мастерство небук-
вального понимания и толкования предлагаемого им понятийного
аппарата. Во-вторых, лакановские концепции Реального, Вооб-
ражаемого и Символического в общественном сознании с самого
начала налагались на сетку представлений об этих понятиях, фор-
мировавшихся широким спектром разнообразных гуманитарных
наук, и хотя они выступали в качестве обобщающего объясни-
тельного принципа, тем не менее они сразу получили четко обо-
значившуюся расширенную интерпретацию. Дуглас Келнер пишет:
"В работах Лакана такие лингвистические категории, как симво-
лическое, воображаемое и субъект, слались вместе с фрейдист-
скими концепциями во впечатляющий и влиятельный синтез лин-
гвистики и психоанализа. В свою очередь, лакановское прочтение
Фрейда было подхвачено лингвистами и литературоведами, куль-
турологами и социологами" (195, с. 125).

Символическое в контексте философской традиции

Например, Уэсли Моррис рассматривает сам факт появле-
ния лакановского понятия Символического как проявление од-
ной из граней широкого теорети-
ческого контекста европейской философской традиции:
"Лакановская концепция Символического многим обязана тради-
ции, широко распространенной в европейской философии; напри-
мер, это стадия экзистенциалистской заброшенности, описанной

76

Хайдеггером и Сартром; она также напоминает гегелевскую фазу
несчастного сознания, и, следовательно, она характеризует реф-
лексирующее эго и его желание невозможного Идеала. Символи-
ческое Лакана воплощает и сартровское ощущение утраты эго, и
то измерение социальной принадлежности, которое дают мифиче-
ские глубинные структуры Леви-Стросса. Наконец, оно описыва-
ет фундаментальную драму фрейдистского вытеснения, представ-
ляющую для Делеза и Гваттари сцену политического угнетения"
(243, с. 120-121).
Заключая этот обзор лакановских психических инстанций,
необходимо сразу сказать, что заранее обречены на неудачу все
попытки представить структуру человеческой психики, предло-
женную французским ученым, как стройную систему с четкими,
исчерпывающими определениями. Все его дефиниции крайне те-
кучи и изменчивы, они обладают поразительным свойством до
неузнаваемости преображаться, как с течением времени, так и в
зависимости от контекста своего упоминания и применения. Не
говоря уже, разумеется, о той радикальной трансформации, кото-
рую они претерпевают у исследователей, работающих в сфере
иных, не медико-психоаналитических научных дисциплин, где
масштабы интерпретаторского своеволия гораздо кардинальнее,
чтобы не сказать большего, и уж во всяком случае разнообраз-
нее, если не просто фантастичнее.
Непосредственным откликом на эту концепцию психического
аппарата человека Лакана, можно сказать, его своеобразньхм
продолжением являются теории Делеза Гваттари и Кристевой.
По-разному интерпретируя и оценивая эти инстанции -- прежде
всего превращая их из ступеней становления человека в особые
культурно-психические состояния, а иногда и просто гипостазируя
их в надличные сущности (особенно это заметно у Кристевой в
постулированной ей борьбе двух начал: семиотического и симво-
лического), все они в качестве основы своих дальнейших спеку-
ляций брали схему Лакана.

Концепция человека - "индивид" или "дивид"?

Однако самым главным в наследии французского ученого
можно считать два положения: это критика лингвистической тео-
рии знака и концепция децентрированного субъекта. Именно по-
следняя стала тем побудительным стимулом, который сначала еще
в рамках структурализма, а затем уже и постструктурализма пре-
вратился в одну из наиболее влиятельных моделей представления

77

о человеке не как об "индивиде", т. е. о целостном, нераздели-
мом субъекте, а как о "дивиде" -- фрагментированном, разо-
рванном, смятенном, лишенном целостности человеке Новейшего
времени. Естественно, Лакан не был здесь первым, но в сфере
психоанализа его формула стала той рабочей гипотезой, которая
активно содействовала развитию западной мысли в этом направ-
лении.

В современном представлении человек перестал восприни-
маться как нечто тождественное самому себе, своему сознанию,
само понятие личности оказалось под вопросом, социологи и пси-
хологи (и это стало общим местом) предпочитают оперировать
понятиями "персональной" и "социальной идентичности", с кар-
динальным и неизбежным несовпадением социальных,
"персональных" и биологических функций и ролевых стереотипов
поведения человека. И не последнюю роль в формировании этого
представления сыграл Лакан.

Переосмысление лакановских инстанции в английском постструктурализме

Наиболее кардинально лакановские инстанции были пере-
работаны в трудах английских постструктуралистов в конце
70-х -- первой половине 80-х годов, когда произошла переори-
ентация научных интересов с Л. Альтюссера и П. Машера на
М. Фуко, связанная в основном с именами К. Белей,
К. МакКейба, Т. Иглтона и Э. Истхоупа. Именно на этот пери-
од приходится и окончательное переосмысление лакановской схе-
мы психических инстанций как различных форм дискурсивного
субъекта, зафиксированное четче
всего у МакКейба и Истхоупа.

"Я лгу" -- не парадокс

Восходящее к Р. Якобсону разграничение между "актом
высказывания" и "высказыва-
нием-результатом" (в последнее время под влиянием теории ре-
чевых актов переводимые соответственно как "речевой акт" и
"сообщаемое событие") в свое время привлекло Лакана, заме-
тившего, что рассматриваемое в философии как абсурдный пара-
докс известное высказывание "Я лгу" с лингвопсихологической
точки зрения таковым не является: "Я лгу", несмотря на свою
парадоксальность, совершенно правомочно... поскольку "Я" акта
высказывания не является тем же самым, что "Я" высказыва-
ния-результата" (207, с.139).

78

Практически ту же аргументацию приводит и Р. Барт: "В
процессе коммуникации "Я" демонстрирует свою неоднородность.
Например, когда я использую "Я", то тем самым я ссылаюсь на
самого себя, поскольку утверждаю: здесь имеет место акт, кото-
рый всегда происходит заново, даже если он повторяется, акт,
смысл которого всегда иной. Однако доходя до своего адресата,
этот знак воспринимается моим собеседником как стабильный
знак, как порождение полного кода, содержание которого рекур-
рентно. Иными словами, "Я" того, кто пишет "Я", -- это не то
же самое "Я", что прочитывается тобою. Эта фундаментальная
диссиметрия языка, лингвистически объясняемая Есперсеном и
затем Якобсоном в терминах "шифтера" или частичного совпаде-
ния сообщения и кода, кажется в конце концов вызвала озабо-
ченность и у литературы, показав ей, что интерсубъективность,
или, скорей, интерлокуция, не может быть достигнута одним же-
ланием, а только глубоким, терпеливым и часто всего лишь кос-
венным погружением в лабиринты смыслам (58, с. 163).

Расщепление субъекта по инстанциям

О различии этих двух "Я" неоднократно писали Ю. Крис-
тева, Цв. Тодоров и многие другие постструктуралисты, од-
нако именно МакКейб попытался напрямую связать их с лака-
новскими инстанциями (230, с. 34-35). В результате каждой
отдельной сфере стал приписываться свой субъект: Реальному --
говорящий субъект, Воображаемому -- субъект высказывания.
Символическому -- субъект акта высказывания. Таким образом,
языковый субъект для того, чтобы быть реализованным, неиз-
бежно должен быть расщепленным, фрагментированным на свои
различные ипостаси. Как пишет МакКейб, в "царстве Вообра-
жаемого" язык понимается "в терминах практически однознач-
ного отношения между словом и смыслом" (230, с. 65), в то
время как в "царстве Символического" язык истолковывается в
терминах синтагматических и парадигматических цепей, посредст-
вом которых означающее делает возможным сам смысл, т. е. на-
деляет слова и фразы соответствующими значениями. В результа-
те, подчеркивает исследователь, "мы как говорящие субъекты
постоянно колеблемся между Символическим и Воображаемым,
постоянно воображая, что наделяем употребляемые нами слова
неким полнозначным смыслом, и постоянно удивляемся, обнару-
живая, что они определяются отношениями, находящимися вне
нашего контроля" (там же). Аналогичного мнения придерживает-

79

ся и Стивен Хит, утверждая, что "Воображаемое ... является той
последовательностью образов, которая воссоздается субъектом,
чтобы заполнить лакуну; Символическое же состоит из провалов,
разрывов и их последствий, что "порождает" субъекта в этой
расщепленности" (178, с. 55). Таким образом, постулируется, что
индивид может стать говорящим субъектом только при условии
вхождения в дискурс, но это он способен лишь в расщепленном
состоянии между двумя позициями (строго говоря, между пози-
цией фиксированности и процессом, следствием которого является
эта фиксированность).
Разумеется, личность, сконструированная подобным образом,
не может претендовать на истинность, на тождественность поро-
дившему ее сознанию, она неизбежно двоится, рассыпаясь на
фрагменты, разрываясь между антагонистическими сферами Ре-
ального, Воображаемого и Символического. Истхоуп откровенно
в этом признается: "Даже когда я говорю о себе... я могу делать
это, только фигурируя в качестве характера, воспроизведенного в
связности моего собственного дискурса и посредством этой связ-
ности. Однако это ложно узнанная идентичность, поскольку я
могу только идентифицировать себя там, откуда я говорю, еще в
процессе дискурса, как субъект акта высказывания" (130,
с. 137).
Подытоживая разработку концепции субъекта теоретиками
английского постструктурализма, Истхоуп делает три вывода
Во-первых, субъект "не существует вне и до дискурса, но кон-
ституируется как результат внутри дискурса посредством специ-
фической операции наложения швов или сшивания Воображае-
мого и Символического" (там же, с. 42). Во-вторых, поскольку
не может быть означаемого без означающего, то из этого делает-
ся заключение, что субъект не может обладать "воображаемой
когерентностью", т. е. логической цельностью и связностью, не-
расщепленностью своей личности без той операции, которую осу-
ществляет означающее в сфере Символического, чтобы воссоздать
искомую связь. И, наконец, в-третьих, уже касательно теории
литературы: такой "текстуальный институт, как классический реа-
лизм", по своей природе направлен на дезавуирование означаю-
щего, создавая таким образом для читателя "позицию воображае-
мой когерентности при помощи различных стратегий, посредством
которых происходит дискредитация означающего" (там же).

80

Языковое сознание в постструктуралистской интерпретации
Последнее заслуживает особого внимания. Языковое созна-
ние в современной постструктуралистской интерпретации пони-
мается как принципиально нестабильное, динамически подвижное
образование, способное существенно видоизменяться в зависимо-
сти от того языкового материала, с которым оно сталкивается и
который в той или иной мере, но обязательно при этом принимает
участие в его конституировании. Иными словами, каждый текст
(при общей текстуализации мира текстом может быть и новая
жизненная ситуация, прочитывая которую, индивид может счесть
для себя необходимым сменить форму ролевого поведения, чтобы
вписаться в другие условия -- нормы существования) предлагает
воспринимающему сознанию определенную речевую позицию, тем
или иным образом конституирующую его воображаемую связ-
ность и целостность.
Именно из этого исходил Истхоуп, предлагая свое объясне-
ние отличия модернистского романа от реалистического: "Роман
по мере того, как он выстраивает нечто связно воспроизведенное
-- характер, рассказ или "то, что происходит", -- обеспечивает
позицию для говорящего субъекта (теперь уже читателя) как
субъекта высказывания; по мере того, как он участвует в процес-
се конструирования -- через язык, стилистические эффекты с
целью создать ощущение характера, через повествование, -- он
порождает читателя как субъекта акта высказывания. Решающим
является тот факт, что в классическом реалистическом романе, где
высказывание выдвигается на первый план за счет акта высказы-
вания, читателю предлагается позиция субъекта высказывания, в
то время как позиция субъекта акта высказывания отвергается.
Модернистский же текст, нацеленный на демонстрацию процесса
своего собственного акта высказывания, разрушает стабильность
читателя как субъекта высказывания-результата" (130, с. 137).
Нельзя утверждать, что Лакан предложил целостную про-
грамму теоретической аннигиляции понятия субъекта -- в этом
отношении, как мы видели, он был лишь одним из первых, кто
пошел по этому пути, -- более молодые поколения постструкту-
ралистов были гораздо решительнее в этом вопросе. Специфика
позиции Лакана заключается в том, что он выступил еще на фоне
экзистенциалистской парадигмы мышления с ее постулатами
нравственного выбора и индивидуальной ответственности челове-
ка, парадигмы, которая в своей основе оставалась в рамках

81

(следуя французской культурной традиции) картезианского пред-
ставления о субъекте и его "Я" (например, "психоаналитический
экзистенциализм" Сартра). Эта традиция рассматривала индиви-
да как рационально и сознательно действующее лицо, как автора
своих поступков, способного понять причину своего действия.
Таким образом, она была твердо укоренена в философии авто-
номности существования индивида и рациональности выбора.