Федоров Н. Разоружение

ОГЛАВЛЕНИЕ

Как орудие разрушения обратить в орудие спасения

Безводие и бесснежие 1897 года наш народ объясняет наказанием за наши грехи. Интеллигентный класс смотрит на такое воззрение народа, как на предрассудок, суеверие. Но точно ли это лишь суеверие и нет ли связи между войнами, этими международными грехами, и метеорическими погромами, как страшная засуха 1891 года и ливни 1897 года, — нет ли связи между проливными дождями, препятствовавшими туркам преследовать отступавших греков, и артиллерийским огнем из четырехсот иногда орудий разом? И нет ли связи между этими дождями, начавшимися, по-видимому, над театром войны, и нашим бездождием? Не греко ли турецкая война 1897 г., происходившая в стране с необыкновенно длинною береговою линиею и со свойственными лишь этой стране особенностями в горизонтальном и вертикальном очертаниях, дала толчок наводнениям, которые начали распространяться на север в Турции, Австрии и т. д.; наводнения же там не вызвали ли бездождия и безводия у нас? В 1891 г. Россия была лишена хлеба, а в 1897 году даже и воды; “Волга — один громадный безводный перекат”, — писали в газетах; сообщения водные прекратились, министерство путей сообщения было бессильно противодействовать явившемуся вследствие того разобщению; наука же безучастно отметила лишь в одних местах увеличение, а в других — уменьшение осадков, не задавшись даже вопросом о связи этих явлений с канонадою, происходившею на войне. А между тем этот вопрос далеко не новый, — он был поднят в 1891 году по случаю бывшего тогда голода от засухи и американского опыта вызывания дождя; а еще раньше вышла книга Поуэрса, где собраны все случаи битв, сопровождавшихся грозами и дождями со времени введения огнестрельного оружия. В 1891 году вопрос этот дебатировался в разных ученых обществах, не мало было написано по этому вопросу, и все-таки — в конце концов — неразрешенный, он сдан был в архив, предан забвению. Так в 1891 году на заседании одесского технического общества одним из его членов было сделано сообщение “об опытах вызывания искусственного дождя в Америке”, и за этим сообщением “последовали прения пессимистического характера о целесообразности таких попыток действия против засухи”. Но таким отношением к делу избавления от голода ученые техники сами себя осудили, сами о себе засвидетельствовали, что нет средств победить их равнодушие, их непонимание нужды народной, если в то время, когда чуть ли не от самой Одессы начинались голые, по причине именно бездождия, незасеянные поля, техники ограничились критикою американского способа одождения... Данное опытом они отвергли словом, тогда как даже неудача опыта свидетельствовала бы лишь о нецелесообразности одного средства и требовала бы замены его другим, должна была бы вынуждать, вследствие самого положения, в котором находились тогда, продолжаем оставаться и теперь, все к новым и новым попыткам. Общество техников, которое и в страшный 1891 год не превратилось в полном своем составе в комиссию для изыскания способов действия против засух и ливней, доказало, что оно чуждо и своей земле, и своему народу, чуждо и вообще земледелию всех стран; а между тем, наступает естественный всеземной кризис, выражающийся в расстройстве метеорического механизма, так что предстоит обратить в работу то, что до сих пор, без особого от того вреда, делалось само собою. Требуется следовательно новая техника. Заседание одесского технического общества, на котором был осужден опыт вызывания дождя, может сделаться роковым для старой техники, дочери досуга, а не нужды, искусственных, а не насущных потребностей. Опыт вызывания дождя был осужден старою техникою, несмотря даже на то, что дождь назван был искусственным, название, которое, казалось, должно бы было сделать этот опыт доступным пониманию даже техников. Новая техника будет не искусственною, не городскою, ибо только горожане могут назвать искусственным дождь, вызываемый сознательным действием человека, и видеть какое-то насилие, нарушение порядка в сознательном действии. Произведенные в Америке опыты, будучи искусственными, должны бы были сделаться исходным пунктом для введения регуляции, т. е. для внесения порядка в беспорядок, гармонии в слепой хаос, если смотреть, конечно, на эти опыты не как на частное дело отдельных фермеров, а как на общее, точнее, всеобщее дело, как на дело естественное и нравственно, и физически, ибо нет ничего неестественнее для разумного существа, как подчиняться слепой силе. Регуляция атмосферных явлений есть попытка естественного действия, действия общего, замена слепого процесса сознательным.

Наука остается безучастною к вопросу о регуляции атмосферными явлениями и до сих пор; не натолкнул ее на этот вопрос и 1897 г., хотя обмеление рек в этом году, превращение их в безводные перекаты делало из вопроса о регуляции не общегосударственный только, а общечеловеческий вопрос. Для разрешения этого вопроса наука не позаботилась собрать сведения о количестве снарядов, выпущенных во время всей греко-турецкой войны с обеих сторон, — впрочем, сделать это возможно и теперь, — не собрала наука сведений и о погоде во время вышеупомянутой войны, и сделать это в настоящее время едва ли будет возможно, потому что метеорологических наблюдений не производят на полях битв, не производят их и в мирное время при артиллерийских учениях и маневрах.<1> А между тем, если греко-турецкая война дала толчок в одних странах наводнениям, а в других — засухам, в таком случае она принесла больше зла России и другим странам, чем самой Греции... Было бы, однако, слишком поверхностно видеть причину, вину естественных бедствий 1897—1898 годов в международной политике, допустившей греко-турецкое столкновение и вообще то положение восточного вопроса, в котором он ныне находится; вина кроется во всей цивилизации и культуре, в жизни каждого для себя, как последней цели существования, причем повинности и общая служба допускаются лишь, как неизбежное зло, общее же отеческое, или сыновнее дело, совершенно игнорируется, его не знают и знать не хотят, боясь лишиться свободы, чарующего разнообразия, тогда как истинная свобода, а не рознь (или право не обращать внимания на существование других), истинная полнота жизни будет именно в общем отеческом деле... Безводие не приняло бы таких размеров, если бы не нашло благоприятных условий в обезлесении и истощении земли, т. е. именно в том, что произведено цивилизациею, эксплуатациею или вообще жизнью каждого для себя лишь одного.

В настоящее время, когда во многих уже местах паровая сила заменена электрическою энергиею, доставляемою падением вод, когда явился даже у нас в России проект снабжения Петербурга электрическою силою с одной стороны — от Сайменского озера, куда собираются воды с значительной части Финляндии, а с другой — от Нарвского водопада, чрез который стекают воды со всего псковско-чудского бассейна, недолго остается ждать, когда Альпы с их водопадами — для Западной Европы, Кавказ — для Восточной, Памир и Тибет — для Азии, Абиссиния — для Африки, станут источниками сил, которые заменят паровую силу; и тогда не только земледелие, как в настоящее время, но и промышленность и пути сообщения потребуют регуляции метеорическим процессом, ибо сила падения зависит от количества осадков, и только при регуляции, при управлении метеорическим процессом она будет постоянною, при ливнях же сила эта будет вредною, будет действовать разрушительно, а при бездождии будет останавливаться работа на фабриках и движение на железных дорогах. Тогда и западная Европа вынуждена будет заняться вопросом, до сих пор не открывшимся, о регуляции (управлении) атмосферическими явлениями. Но неужели Россия будет и в этом случае ждать указаний с Запада? Для России, как страны земледельческой, метеорическая регуляция всегда составляла вопиющую необходимость; но наша интеллигенция, неспособная к самостоятельной мысли, с сороковых годов, и особенно с шестидесятых, была занята спасением России от несуществовавшего тогда в ней пролетариата и очень сокрушалась, не находя такой нищеты, какую она желала бы видеть в дорогом отечестве. А между тем, метеорическая регуляция не мечта, не фантазия, а такое дело, занявшись которым, наша интеллигенция не только не допустила бы пролетариата в Россию, но и другим странам, где пролетариат существовал и в сороковых годах, указала бы путь, способ от него избавиться, и это без всякого насилия или кровопролития. В доказательство того, что вызывание, по крайней мере дождя и устранение многодождия — не мечта, а действительное, реальное дело, сошлемся на такого всем известного ученого, как Менделеев, по мнению которого “не существует никакой невозможности в вызове дождя при помощи взрывов, производимых на некоторой высоте в атмосфере”; только Менделеев находит, что “предмет этот, как и все явления дождеобразования, еще требует многих научных работ, направленных в сторону покорения действующих здесь сил на службу человечеству”. Другой ученый, не столь известный, но очевидно, внимательно занимавшийся вопросом о вызывании дождя посредством взрывчатых веществ, А. Старков, редактор “Записок Одесского отделения Императорского русск. технич. общ.”, член как этого, так и многих других русских и иностранных ученых обществ, на свидетельство которого следовательно также можно положиться, в двух своих произведениях, изданных еще в 1892 г. в Одессе, под заглавием а) “Можно ли вызывать дождь искусственным путем?” и б) “Опыты вызывания искусственного дождя в Америке”, приходит к заключению, что “в постановке вопроса о возможности вызывания искусственным путем дождя нет ничего невозможного, сверхъестественного, выходящего за пределы сил человеческих”... “Вопрос о вызывании искусственным путем дождя, — говорит Старков, — является одним из самых существенных вопросов новейшей науки и техники. Он настолько смел и грандиозен по своей мысли, настолько важен по своим последствиям, что в первый момент представляется как бы совсем недоступным, как бы выходящим из пределов человеческих средств. Многие отрицают его только лишь будучи поражены смелостью и грандиозностью самого замысла. Но в науке и технике это не должно иметь места. Напротив, чем труднее и важнее задача, тем больше должно быть направлено усилий к ее решению” (“Можно ли вызывать дождь?”). Трудно себе даже приблизительно представить, какие огромные результаты может дать открытие средства распределять (по общему плану?) запасенную в атмосфере влагу, — говорит Старков в другом из вышеприведенных своих сочинений, — потому что, обладая таким средством, мы получим возможность “не только регулировать наше земледелие, но и навсегда избегнуть неурожаев”. “Влаги у нас вполне достаточно, но распределяется она часто не только не в пользу земледельца, а даже прямо ему во вред. Когда нужен бывает дождь, мы ждем его не дождемся. Но вот настало время, когда земледельцу нужно ведро, а тут вдруг полил дождь, как из ведра”. Разбирая доводы, по которым американские опыты вызывания дождя не привели, будто бы, ни к каким результатам, Старков спрашивает: “Но разве эти опыты доказали противное, т. е. установили невозможность вызывания искусственного дождя, разве они заставляют отложить всякую надежду в этом направлении? Нисколько! Напротив, все очевидцы и не очевидцы, ученые и профаны в своих статьях самого разнообразного характера в одном лишь согласны, что эти опыты вовсе не доказали бесплодность стремления к благоприятному решению вопроса и скорее дают надежду на возможность вызывания искусственным путем дождя”. “Делу вызывания дождя американскими опытами дан серьезный толчок. Будем надеяться, что он вызовет новое и настойчивое исследование вопроса, который представляет собою захватывающий интерес и огромное значение. С одной стороны благоприятное решение явится величайшим завоеванием современной науки и техники, ас другой — такое решение создаст чрезвычайно важный и полезный переворот в экономической жизни современного земледельца, а с ним и всего общества”. Г-н Старков говорит также, будто общественное мнение в Америке так возбуждено произведенными там опытами, что “робкие попытки спросить у конгресса какой-нибудь десяток тысяч долларов на это дело разрастаются теперь в настойчивые требования миллионов на дальнейшее исследование вопроса”. “Наверное, — надеется Старков, — эти миллионы под напором разожженного общественного мнения будут даны конгрессом и все дело вызывания искусственного дождя будет поставлено на самую широкую ногу”... Впрочем, эти надежды г. Старкова до сих пор не осуществились, — не только о миллионах, не было слышно об ассигновании на исследование вопроса о вызывании дождя и более скромных сумм. Мы же позволим себе заметить, что при надлежащей постановке этого дела никаких миллионов не только не потребуется, но они скорее всего будут помехою делу (так как с миллионами неразлучно связаны всякие злоупотребления), если вопрос о вызывании дождя будет понят, как регулирование метеорическим процессом, как управление силами природы. Опыты вызывания искусственным путем, вернее же путем разумного человеческого действия, дождей имеют в виду одну лишь сторону вопроса о регулировании метеорическим процессом, регулирование же в полном смысле имеет в виду устранение засух в одних и разрушительных ливней в других местах и не может ограничиваться какою-либо одною, хотя бы и обширною местностью, — регулирование нужно всегда и везде и не есть что-либо искусственное, оно так же естественно, как естественен и разум; неестественен, напротив, слепой процесс при существовании разума, ибо свидетельствует о бездеятельности разума... Сила, действующая в метеорическом процессе, слепа, если не смешивать ее с Богом, сотворившим как слепую силу, так и разум, предназначенный управлять ею; но род человеческий, носящий в себе разум, вместо управления слепою силою, которое вменено ему в обязанность божественною заповедью, данною при сотворении, и которое требует общего человеческого труда, заменяет обязательный труд одною молитвою, а между тем молитвою может лишь начинаться труд, общая молитва должна лишь сопровождать общий труд. Молитва о хлебе насущном не устраняет необходимости посева, обработки земли, — не может она устранять необходимости и управления (регулирования) метеорическим процессом, метеорическими явлениями, от которых зависит многодождие и бездождие; молитва к Богу о хлебе насущном, сопровождаемая трудом управления слепою силою природы, и есть дело Божие, чрез человека совершаемое; в этом будет исполнение и молитвы “да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли”, молитвы — “да приидет Царствие Твое”, “да святится имя Твое”...

Способ вызывания дождя, как основанный на данных, собранных на полях сражений, может быть испытан надлежащим образом, надлежащим образом проверен только чрез посредство войск, и это без всяких миллионов, без всяких особых трат на такие испытания, стоит лишь правительству вменить в обязанность артиллерийским командам, и вообще войскам, конным и пешим, вооруженным огненным боем, производство метеорологических наблюдений, как в военное, так и в мирное время — на учениях и маневрах — перед стрельбою, во время и после стрельбы, т. е. стоит лишь обратить артиллерию в средство исследования, а артиллеристов и, вообще, войска — в исследователей влияния взрывчатых веществ на атмосферные явления, что ни в каком случае не уменьшит их боевой силы на случай крайности, которая, впрочем, станет даже невозможною при успешности исследования, т. е. если окажется, что взрывчатые вещества, действительно, могут быть средством управления атмосферными явлениями. Только этим путем, т. е. чрез войска, и возможно разрешить, какое именно действие производит артиллерийский огонь, стрельба и, вообще, взрывчатые вещества на атмосферные явления, — разгоняют ли они облака, как думают некоторые, или же вызывают дождь?.. Возможно, даже несомненно, что в различных случаях действие будет различно; возможно, что различие при этом в действии будет объяснено количеством выпущенных снарядов, состоянием атмосферы, условиями местности и т. п., а если различное действие стрельбы найдет свое объяснение в этих обстоятельствах, в таком случае стрельба дала бы точный опыт, опыт активный, определяемый числом, мерою, весом, вместо нынешних пассивных, почти ничего не говорящих метеорологических наблюдений. Но самое важное при этом будет заключаться в обращении военного дела в исследование, в изучение природы, и в обращении войска к такому изучению выразится новое его назначение; этим будет положено начало превращению, или переходу от неестественного в нравственном, т. е. родственном, братском отношении действия — от борьбы с себе подобными — к естественному разумному действию на слепые, неразумные силы природы, поражающие нас засухами, наводнениями, землетрясениями и другими всякого рода бедствиями, к действию на слепые силы, ставящие нас, разумные существа, в неестественную от них зависимость. Если бы огненный бой, т. е. артиллерийский и ручной огонь, оказался недостаточно сильным, чтобы производить разрежение воздуха, т. е. уменьшение воздушного давления, и тем изменять направление воздушных токов, или ветров <2> — при чем только и возможно действительное регулирование — в таком случае можно присоединить к нему способ известного (по основанию харьковского университета и учреждению министерства народного просвещения) В. H. Каразина, заключающийся в поднятии громоотвода в верхние слои атмосферы, на привязанном воздушном шаре, в видах извлечения оттуда грозовой силы, что не может не действовать на движение облаков, а следовательно и может указать способ управления движением туч небесных. Возможность такого действия признают, между прочим, Бодуэн и Лодж; последний полагает, что нет ничего невозможного в надежде управлять электрическим напряжением атмосферы, а следовательно и погодою (“Наука и Жизнь”, № 15 и 16-й, 1894 года, “К вопросу о памятнике Каразину”). Опыты и с этим орудием не потребуют никаких особых трат, если они будут вменены в обязанность войску, ибо воздушный шар, если и не вполне еще сделался, то уже делается военным орудием.

И не одно только исследование влияния взрывчатых веществ на атмосферные явления, хотя бы и с присоединением к их действию и действия посредством орудия, восемьдесят пять лет тому назад предложенного Каразиным, но и все, что применяется к военному делу, может быть испытываемо чрез войска же не только, как средство, полезное на войне, но и как средство регулирования, управления естественными явлениями; а так как к военному делу применяется решительно все, что только изобретается: ни одно открытие, ни одно изобретение, в какой бы области оно ни было сделано, не остается без попыток применить его и к военному делу, можно надеяться, что и вопрос о регулировании силами природы будет, наконец, разрешен, если он вообще разрешим; неразрешимым же он и быть не может, пока человек совсем еще не выродился, пока он не впал в совершенное отчаяние, малодушие, равнодушие, бездушие, в буддизм, все равно в восточный ли то или же, еще хуже, в западный. Неразрешимым этот вопрос будет тогда, если человек навсегда останется при нынешнем лишь знании, которое или совсем не переходит в действие, а если и переходит, то в действие, производящее разрушение, как все придуманное для войны, взаимного истребления, или же в действие игрушечное, как мануфактурно-фабричное производство.

Обращение военного дела в исследование атмосферных явлений разрешает, между прочим, и вопрос о том — полезны и нужны ли военные маневры?! Близорукие любители мира и ненавистники войска, эти фарисеи, вроде Суттнер (которые не задаются и знать не хотят вопроса: что лучше — бросить ли только оружие или же обратить его на спасение от общих всем бедствий), возопиют, конечно, против этих якобы военных забав и игр; а между тем маневры, если при них будут производиться метеорологические наблюдения, обратятся в опыты, которыми может быть решен или, по крайней мере, значительно исследован вопрос о влиянии взрывчатых веществ на метеорические процессы. А потому-то и желательно, чтобы маневров производилось как можно больше и притом одновременно в разных местах и по соглашению, самое лучшее, всех государств...

Конечно, для разрешения вопроса о возможности управления силами природы недостаточно одного русского войска даже при полном обращении в войско всего народа. Но если бы в России все военные средства были обращены вместе с тем и в средства исследования вопроса о регулировании метеорических процессов, что Россия может сделать и одна, без всякого соглашения с другими, тогда и все другие государства должны были бы сделать то же; введение такого двоякого употребления оружия и всего, чем снабжаются армии, способствующего действительному умиротворению, было бы достигнуто так же легко, как трудно и прямо невозможно, при нынешних обстоятельствах, разоружение. Обратить оружие, войско на спасение от бездождия и многодождия, от засух и ливней, на спасение от неурожаев, т. е. от голода, это значило бы не только сделать войско христолюбивым в истинном смысле этого слова (как оно называется и ныне потому, конечно, что предназначено служить защитою слабым и угнетенным от сильных), но и дать истинно братский исход накопившимся громадным силам и всякого рода горючим материалам вместо того, к чему все это готовится, т. е. вместо войны, которая не перестает угрожать вот уже много лет и которая неизбежна, если люди не поймут, наконец, в чем общее их дело, и не употребят на это дело все эти приготовленные ими и с каждым днем приумножаемые друг против друга средства.

Дороговизна содержания военных сил не обязывает ли государства к изысканию средств для извлечения наибольшей пользы из этого так дорого обходящегося средства защиты? В статье С. Ч—т—ва, в № 91 “Русск. Инвалида” за 1896 год, выражается убеждение, что и в настоящее уже время расходы на содержание нашей армии окупаются не при защите лишь ею престола и отечества, но также и самоотвержением ее во дни народных бедствий в мирное время; во сколько же раз ценность мирной деятельности армии возрастет при обращении ее в орудие спасения от голода; а также, по всей вероятности, и от повальных болезней, поветрий, как они называются, потому что распространяются, надо думать, воздушными токами?!..

По крайней мере, страх войны и надежда на избавление от повальных болезней не обратит ли внимание интеллигенции на указываемое здесь великое значение войска, так как голод оказывается для интеллигенции совсем непонятным, война же и болезни, от которых не избавлены ни техники, ни кассиры, ни фельетонисты и т. п. герои нашего времени, будут, вероятно, им понятнее, и забота об избавлении от этих бедствий им не покажется ни маниловщиною, ни сентиментальностью, как это видел один фельетонист в американских опытах вызывания дождя.

Мелочность и пошлость составляют отличительную черту нашего позитивно-мануфактурного века; только не народился еще новый Гоголь для обличения пошлости европейского и особенно американского XIX века. Эти пошлость и скаредность, отсутствие истинного величия, отразились и в американских попытках вызывания дождя; и эти попытки доказали несомненно лишь то, что американцы недостойны великого дела спасения рода человеческого от голода, — о чем, впрочем, они, по-видимому, и не помышляли, думая лишь о наживе; так что даже желательно, чтобы подобные американским частные, местные опыты не удавались, ибо сколько бы зла натворил американский Индивидуализм, если бы дождь можно было вызывать несколькими взрывами или выстрелами. Нужно желать, чтобы распределение дождей было поставлено в зависимость от действия именно войска, или войск, от операций, производимых на огромных пространствах, или, — еще лучше — на всей земле, а не от действий отдельных фермеров. Взять привилегию на производство искусственного дождя, как это делают американцы, это не только злоупотребление, это профанация, выражение самого крайнего нравственного и религиозного упадка. Они хотели быть подобными богам, оставаясь в розни, как это внушает сатана, вместо того, чтобы уподобиться в совокупности всех Богу Триединому; они не хотели быть совершенными, как Бог Отец, по слову Спасителя, Победителя духа розни и гордыни. Обращение слепой силы, направляющей сухие и влажные токи воздуха, в силу, управляемую сознанием, может быть дано только согласию всех народов, всех людей. Так называемый священный союз был бы истинно священным, если бы монархи, заключившие его, взаимно обязались ввести в свои армии метеорологические наблюдения и опыты с орудием, подобным предложенному, как раз пред заключением этого союза, Каразиным; а этим и было бы положено начало обращению орудий, служащих для взаимного истребления, в средство спасения от голода и язв, болезней, в их коренных причинах. Тогда, быть может, и сам Меттерних не обозвал бы этот союз словом verbiage.{Болтовня (фр.).}

Адская технология, производящая орудия истребления, для оправдания своего существования, хочет видеть в крайней истребительности своих орудий сильнейшее средство против войны, т. е. хочет уверить в этом всех, забывая или скрывая при этом, что вооруженное состояние, постоянное ожидание войны не лучше, если не хуже самой войны. Таково оправдание адской софистики. Наилучшее разоблачение этой софистики представила испано-американская война. Но не успела еще окончиться одна война, как на горизонте видна уже другая, — говорит корреспондент из Буэнос-Айреса. Так что если сезон войны на нашем полушарии оканчивается, то на Южном начинается. Две сильнейшие и богатейшие республики Южной Америки “вооружаются с лихорадочною поспешностью”. Хотя ни одно из этих родственных государств не имеет решительного превосходства в силе и вооружении над другим, подобного превосходству Соединенных Штатов над Испанией, тем не менее они и знать не хотят закона Менделеева, по которому будто бы охота к войне обратно пропорциональна не квадрату или кубу, а какой-то высшей степени относительно силы вооружения, т. е. дальнобойности и скорострельности орудий. Много истрачено динамита с мирною целью проложения военных дорог, которые, впрочем, не хуже коммерческих, да и создаются с целью расширения и защиты коммерции. Чилийцы минировали динамитом горные проходы... “Вооружения той и другой стороны вполне соответствуют последнему слову военной науки”... Вопреки логике, вопреки здравому смыслу, вопреки столь вопиющим фактам, как борьба Соединенных Штатов, этого так страшно вооруженного народа, с таким слабовооруженным противником, как Испания, Менделеев продолжает утверждать, что война сама собою прекратится, благодаря истребительности орудий, а потому и делать ничего не нужно. И хотя сам Менделеев признал, что взрывчатыми веществами можно вызывать дождь, тем не менее, сколько мы знаем, он не посоветовал корреспондентам доставлять сведения о состоянии погоды при сильных канонадах. В течение всей войны в известиях о битвах мы не встретили ни одного указания на погоду. Таким образом, не только введения метеорических наблюдений при маневрах и артиллерийских учениях, трудно достигнуть даже упоминания лишь о погоде при описании битв.

Истинная мудрость требует не убаюкивать себя такими или другими софизмами, она требует призвать все знания (всенаучный съезд) для обсуждения вопроса об обращении войска, т. е. ныне, при всеобщей воинской повинности, всего вооруженного народа, на спасение от голода, притом без всяких исключений и льгот, которых при этом не будет и нужно. При благоприятном разрешении вопроса о засухе и о дожде, об управлении метеорическими явлениями и, вообще, силами природы глубоко изменятся все экономические условия нашего общественного строя, а вместе с тем радикально изменятся самые воззрения наши на общество, на природу, на самый разум и его пределы, и изменения эти будут иметь самые благодетельные последствия. Роковым образом такая перемена отразится лишь на тех, которые берут привилегии, заключают контракты на поставку дождя, готовы перенести спекуляцию даже на небо, а атмосферные явления обратить в предмет барышничества... Когда военное дело обратится в исследование, то при всеобщей воинской повинности, обращающей в войска целые народы, опыт получит всеобщность, сделается повсеместным, будет производиться по одному плану, приобретет единство и, таким образом, индукция будет равна дедукции. Когда же войска от исследования перейдут к делу, к делу общему, можно сказать, всеземному, т. е. когда урожай будет находиться в зависимости от всемирного регулирования, тогда станут невозможными не только войны внешние, международные, но и внутренние, как открытые, так и подпольные, немыслимы будут ни тирания, ни восстания. При опыте, доведенном до всеобщности, повсеместности и полного единства, критика чистого, теоретического разума, критика практического разума и всякие другие критики потеряют признаваемое за ними в настоящее время значение. Царь философов Кант, а также и Конт, будут развенчаны, и Россия освободится от всякого чуждого влияния... Без этой же умственной, нравственной победы едва ли будет успешна и материальная борьба России, с Германиею ли то, или же Англиею, Япониею, а может быть и со всеми ними вместе, если только борьба эта не будет предупреждена обращением военного дела в исследование, в регулирование силами природы. Регулирование со всеми его последствиями не будет только избавлением России от иностранных влияний, возвращением ее самостоятельности, но и началом совершеннолетия не для одной только России, а для всего человеческого рода, который, объединяясь в общем деле обращения слепой, смертоносной силы в управляемую разумом, будет видеть идеал своего устройства не в животном организме, оправдывающем существование сословий, низших и высших — как до сих пор, — а в образе Троицы нераздельной и неслиянной, который и есть истинный образец общества, такого общества, в котором единство не будет стеснением, а самостоятельность личности не будет рознью, которое будет одинаково свободно, как от крайностей восточного фатализма, так и от крайностей западного индивидуализма. Принятием регулирования разрешается сам собою социальный вопрос, уничтожается без всякого насилия пролетариат и устраняются все бедствия нашего времени.

Еще в 1891 году, во время голода от засухи, было указано то дело, о котором говорится в этой статье и которое обратило бы войско в орудие спасения от голода, эпидемий, от общих всем бедствий. И такое изменение в употреблении оружия было бы сильнее, имело бы более важное значение, чем изменение органов питания у животных, изменение тех органов, от которых зависит хищный или мирный характер животного. При таком изменении в употреблении оружия война стала бы невозможной по необходимости даже более сильной, чем необходимость физическая, так как тогда от действия войск по общему плану, от нового употребления оружия зависел бы урожай, или питание рода человеческого; это и сделало бы невозможным прежнее, старое употребление оружия, т. е. войну. Конечно, предлагаемый способ избавления от войны не “сей-часный” (выражение гр. Л. Н. Толстого). Дать оружию иное, чем ныне, употребление мгновенно нельзя, хотя и можно было бы приступить к этому немедленно же, введя в войска хотя бы метеорологические только наблюдения, пользуясь при этом и орудием Каразина, т. е. громоотводом на привязном воздушном шаре, как об этом говорилось выше. Этим и началось бы обращение войска в естествоиспытательную силу, что не невозможно, и было бы теперь уже исполнено, так как со времени первого предложения, в 1891 году, прошло уже несколько лет... Граф Толстой хотел, конечно, мгновенно, силою одного слова изменить человечество, сделать его из войнолюбивого мирным... Но слово его слышали и японцы, дошло оно даже до китайцев, а войны между ними не устранило. Теперь же, когда, как оказалось, и на американцев не подействовало это красноречие, когда и американцы, эта самая твердая надежда защитников мира, начали войну, теперь больше чем позволительно усомниться в действительности “сей-часного” способа примирения, заключающегося в одном лишь слове, как бы сильно и красноречиво оно ни было.. От желания тут, как видно, ничего не зависит, причины несравненно более могучие, глубокие заставляют людей становиться во враждебные друг к другу отношения. Пока же не только не устранены, но даже и не выяснены причины, заставляющие людей ссориться, враждовать друг с другом, до тех пор войну уничтожить нельзя. Даже сами любители мира ведут столь ожесточенные споры с защитниками войны, что эти споры тотчас перешли бы в настоящую войну, если бы спорящие имели власть (дуэли же между ними, конечно, бывают). Так что сама проповедь мира ведет лишь к усилению воинственности, и защитники мира оказываются в высшей степени войнолюбивыми, проповедуют мир со враждою в душе. Такое ожесточение весьма, впрочем, понятно при употреблении столь бессильного средства, как слово. Мы сами, стоящие между защитниками мира и любителями войны, предлагая такой способ примирения, при котором сохраняется войско, т. е. великая, могучая сила, и становится невозможною война, мы сами преисполнены горечи и досады против тех и других, против любителей войны и защитников мира. Любители мира для мира, требующие уничтожения войска, провозглашающие — “Долой оружие”! — забывают о том, что войско есть сила, что силе, которая растрачивается в войнах, нужно дать выход в каком-либо эквивалентном замещении. Думать, что промышленность может дать выход этим силам, было бы уже очень странно. Промышленность оденет, накормит, напоит и т. п., т. е. приготовит к деятельности, но дать полное удовлетворение человеку, конечно не может. Наука и искусство в том виде, как они ныне существуют, также неспособны занять все силы человека.

Поразительна и изумительна слепота любителей мира и защитников войны, как они не видят перед собою врага, против которого, соединившись, и должно было бы обратить оружие. Не потому ли, впрочем, они и не замечают этого врага, что он везде и всегда, в нас и вне нас, — разумеем слепую силу природы, — не потому ли они и не замечают этого врага, что не защитники лишь войны, но и любители мира желают иметь врагом перед собою не бесчувственную силу, а такого врага, которому можно дать почувствовать свою ненависть, злобу, такого врага, который чувствовал бы боль и своими страданиями доставлял бы удовольствие любителям мира. Как иначе объяснить такое странное желание видеть врагов непременно лишь друг в друге, и в этой вражде, несмотря на постоянные утраты, забывать об умерщвляющей силе; страдая от голода, несмотря на очевидность причин его — как засухи и ливни — обвинять в нем подобных себе, столь же бессильных, как и сами обвинители, людей. Конечно, нельзя обвинять и природу, потому что она творит зло по слепоте своей, по бездействию разумной силы, по бездействию, в котором виноваты все мы, а не кто-либо в отдельности, виноваты, как не исполнившие божественной заповеди, данной при сотворении человека, за что и несем наказание...

1 Не позаботилась об этом наука и в настоящее время, так что и испано-американская война для дела регуляции потеряна; даже в газетных известиях не упоминалось о том, какое действие имела канонада на погоду. Это свидетельствует, впрочем, о том, что разрушительные орудия не достигли еще такой силы, чтобы изменение погоды наступало немедленно за их действием.

2 Какое однако действие на метеорические явления имеет самое простое из взрывчатых веществ — порох, — об этом свидетельствует взрыв в 1812 году, по приказанию Наполеона, московского Кремля. Кремль от этого взрыва пострадал очень мало, так как удалось взорвать не все, а небольшое лишь число мин, но атмосферические явления, сопровождавшие взрыв, были чрезвычайны: после взрыва полил дождь, который залил произведенный взрывом пожар, а затем температура понизилась до 23° ниже нуля по Реомюру, т. е. наступил крещенский мороз, хотя это и было в первой половине октября, т. е. в начале осени. Интересно, что при обсуждении в Москве, в разных ученых обществах и собраниях, сообщения об опыте вызывания дождя в Америке, никто даже не упомянул о последствиях взрыва в 1812 г. Московского Кремля.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия