ЗАМЕЧАНИЯ
1. ВВЕДЕНИЕ
Эти конечные замечания, следует сразу же сказать, имеют общедоступный характер. Тот, кто внимательно прочитал предыдущие страницы (даже если не знает других моих книг) и отдал себе отчет об основополагающих понятиях, которые на них были развернуты, и о вдохновляющем их духе, может не нуждаться в данных разъяснениях. Я был вынужден изложить их в письменной форме — потому, что, будучи наслышан, как повторяются абсолютно необоснованные суждения о способе философствования, который постоянно выдвигается в этой книге, я должен был убедиться, что подобные суждения прокладывают себе путь среди людей, не имеющих привычки к изучению и к строгой рефлексии в этих труднодоступных материях — и поэтому довольствующихся удобными формулами и изменчивой модой, и легко успокаивающих свое сознание, убежденное, что оно уже поняло и не нуждается в других усилиях, чтобы быстро отделаться от философии, которая имеет странное стремление заставить изменить способы мышления и действия.
Изменить? Легко сказать; но каждое изменение, когда оно касается общепринятых идей и норм поведения, привычных благодаря старой традиции, требует не безразличного усилия. И столь же прекрасно иметь возможность сказать самому себе, что без некоторого усилия, которого от нас требуют другие, нельзя обойтись и с пользой! По правде говоря, у меня нет привычки слишком прислушиваться к тому, что обо мне говорят, и читать касающиеся меня статьи или книги. Это недостаток; в нем я признаюсь, и часто я пытался исправиться. Но опыт заставил меня воочию убедиться, что во многих выступлениях и статьях недостает расположения духа и ума, абсолютно необходимого, чтобы понять то, что я уже сказал во многих книгах (которыми, мне кажется, я достаточно обременил, говоря вместе с Вико, сообщество образованных людей, и из которых, желая поставить вещи на место, я должен был бы все время повторять страницы за страницами). Не было ли более разумным, а также более экономичным иметь терпение и ждать, чтобы те немногие, которые могут понять, и каждый из которых предназначен судьбой заставить понять немногих других, поняли и уразумели самостоятельно то, что уже было сказано, я считаю, с достаточной ясностью?
Таким образом, я кончил тем, что утвердился в убеждении: даже относительно философских диспутов нужно позволить говорить вздор и глупости, а то и ложь, полагаясь на имманентную силу истины (или лучше — мысли, которая всегда находит свои пути; и часто находит их там, где человек совершенно далек от того, чтобы искать их).
Позволить говорить каждому на своем месте? Но, поступая так, я должен был заметить одно неудобство, которому давался повод: некоторые вздорные высказывания из абстрактных теоретических дискуссий переходят в жизнь, где всегда отражаются и находят отзвук все идеи; и из суждения, брошенного там небрежно о мыслях, считавшихся в первое время литературным или школьным упражнением, выводились решающие оценки людей, вещей и фактов, которые для подавляющего большинства имеют реальность, более прочную, чем абстрактные школьные или литературные упражнения, — с выводами и следствиями, не лишенными воздействия на ту конкретную и историческую социальную жизнь, которой все, философы и нефилософы, живо интересуются.
И поэтому, наконец, мне показалось, что я должен нарушить молчание и предложить людям доброй воли (которых — я никогда не колеблюсь допускать — большинство) некоторые замечания в самой осторожной и одновременно решительной форме, какая для меня возможна. Замечания, направленные на весьма скромную и, я бы сказал, пропедевтическую цель — предостеречь тех, кто хотел бы по какой-то причине взяться за изучение этой формы идеализма, которая, по моему мнению, сегодня является единственно возможной формой философии, и произнести о ней какое-то суждение ex informata conscientia*. Я не строю себе иллюзий относительно действенности этих замечаний. Но если они и не смогут, вероятно, дать полного представления и глубокого осознания сущности актуализма (представления и осознания, невозможных для того, кто над ними серьезно не поразмыслил и поэтому не изучил с симпатией и с сердечным влечением духа), то, надеюсь, смогут в какой-то мере быть полезными, чтобы поставить на вид, что некоторые расхожие интерпретации исповедуемого мною учения не принимаются мной, потому что не соответствуют тому, что я думаю.
И если верно (и это защищалось мною также во многих случаях как основополагающий канон философской критики и истории философии), что никогда сам мыслитель не является лучшим истолкователем своей мысли, то все же неоспоримо, что всякое истолкование должно иметь свою основу в формулировках истолковываемой мысли, и что можно, по крайней мере, позволить каждому сформулировать свою мысль до того, как другие будут над ней трудиться со своими герменевтическими канонами.
2. ПОЧЕМУ ЖЕ «АКТУАЛЬНЫЙ» ИДЕАЛИЗМ?
И я начну с главной характеристики моего идеализма. Почему он актуальный?
Причина весьма проста и ясна: идеализм, всякий идеализм понимает реальность как мысль. Но что такое эта мысль? Идеалист Платон, идеалист Беркли, идеалист Кант, идеалист Гегель и т. д. Но между идеализмом и идеализмом существует большая разница, потому что всякий раз мысль, в которой заставляют состоять реальность, понимается по-разному. Для меня мысль — это акт. Тогда некоторые остряки скажут: «Но все — акт, даже еда, хождение и т. д.». Возражение неотесанного человека, не знающего истории философии! Но против этого возражения имеет силу замечание, которое актуальный идеализм выдвигает против других — менее тривиальных и более пристойных и респектабельных — возражений. И это замечание следующее: согласно нашему идеализму, не только мысль — акт, но и акт — мысль. Сие значит, что эти два понятия совпадают, как можно видеть, лишь если понятие акта выходит не только за рамки обыденного представления (согласно которому акт — это также еда, хождение и тому подобное), но также и за рамки философских понятий духовного или божественного акта, как он понимается во многих системах.
3. АРИСТОТЕЛЕВСКИЙ АКТ И АКТ ИДЕАЛИЗМА
Например, тот, кто прибегает к аристотелевскому акту, чтобы понять акт актуализма, сбился с пути, и ему никогда не удастся дать себе отчет в том, что говорит актуалист. Аристотелевский акт — чистая форма, неподвижный двигатель (неподвижное того движения, которое, по Аристотелю, свойственно также мысли, познающей себя в опыте). Напротив, акт, о котором говорим мы сегодня, — сама мысль об опыте и, более того, чистый опыт. И отличается от всякого другого акта, который сделался объектом рассмотрения в прошлом, в силу того, что понимается как акт в акте, настоящий акт, а не как уже совершенный акт. И в самом деле, следует учесть, что хотя и говорят обычно о прошлых, завершенных актах, предмете истории или метафизической спекуляции, направленной на реальность, идеально предшествующую мысли, в которой осуществляется данная спекуляция; но эти акты относятся, в силу железной логической необходимости, которую никакое усилие мысли никогда не сможет нарушить, к имманентному и полностью не снимаемому акту, являющемуся как раз актом мысли (благодаря которому история прошлого реконструируется или предстает в своей структуре той выявленной метафизической реальностью, существующей до самой мысли, которая себе ее представляет, и по мере того, как последняя себе ее представляет). И между историческими или метафизическими актами и этим актом существует значительное различие, которое уточняется, если сказать, что первые, собственно говоря, являются не актами, но фактами (хотя и вечными); а единственный акт, который существует на самом деле и не может не быть таковым, — последний, который действительно, по общему признанию, является актуальным. Но сказать «актуальный акт» значит использовать бесполезный плеоназм. Акт, не являющийся актуальным, все равно, что не светящий свет, не-живущее живое.
4. АКТ КАК МЫШЛЕНИЕ В АКТЕ
Очевидно, что акт, понимаемый таким образом, не может быть ничем иным, как мыслящей себя мыслью: не книгой, которая была написана, но книгой, которая пишется; не мыслью, которая уже была помыслена (или является мыслимой, потому что определена в самой себе еще до того, как она была помыслена), но той мыслью, которая помыслена в этом мыслящем, т.е. мыслью, объект которой совпадает с субъектом. И в самом деле, если бы он не совпадал, то она предсуще-ствовала бы — и не была бы поэтому актуальной. И не была бы мыслью, как и всякая прошлая мысль или мысль других (и как таковая — доступная нашему пониманию как мысль, которая была равным образом помыслена): поскольку эта мысль не актуальна (и, в силу этого, не наша мысль), мы можем мыслить ее абстрактно; но если мы действительно хотим познать эту мысль как мысль, мы должны ее мыслить актуально.
5. ТОЛЬКО МЫСЛЬ КАК АКТ — СВОБОДА
Какой интерес этого уравнения актуального идеализма: мысль = акт? Главный интерес мысли, т.е. человека, или же не только философии, но и жизни (если хотят сделать различие между философией философов и той философией, каковой для всех людей является жизнь). Ибо известно, что философские проблемы — не изобретение философов, которые их углубляют — и, таким образом, заставляют всех более живо почувствовать стремление к необходимости (которое у всех есть) разрешить их. Все люди чувствуют потребность в действии, потому что их деятельность — их жизнь: и они что-то делают, действуют, даже если только мыслят в потаенных местах своего ума. Но чтобы что-то делать, они должны быть в состоянии верить, что являются субъектом своего действия; чтобы мыслить, они не могут обойтись без суждения о том, что они мыслят, присутствуя в своей мысли и одобряя ее, т.е. отличая ее от лжи (которую они отвергают в том самом акте, где утверждают в качестве истинного истину, которую они мыслят). В любом случае они должны считать, что именно они
действуют или просто мыслят, т.е. что они не действуют, влекомые механически слепой необходимостью, но являются творцами этой реальности, которая зачинается и основывается их действием. Одним словом, жизнь человека — это утверждение свободы, которую и в самом деле каждый человек стремится обрести: либо с помощью мотыги, разбивая самые твердые комья, он старается превратить почву в податливое орудие по удовлетворению собственных потребностей; либо посредством анализа, распутывая трудности какой-то умозрительной проблемы, которая докучливо нависает над его душой, ищет в ее решении освобождения собственного духа от трудностей этой проблемы, препятствующей его пониманию мира, в котором он должен жить.
Поэтому люди не могут смириться с материализмом; поэтому они всегда стремятся дать прочное обоснование своей инстинктивной вере в собственные силы как автономные силы, устроительницы мира (в который каждый, согласно своей роли, может поместить самое надежное удостоверение собственной моральной и интеллектуальной, а также социальной и экономической ценности).
Но сказать «свобода» значит как раз и сказать «начало новой реальности». Сначала ничего, а затем все. Дух свободен, если он способен творить. Каковым не может быть дух, который был бы обусловлен чем-то предсуществующим (будь то материя, природа, человечество или история, идеальный мир, Бог и даже он сам, но понимаемый наравне с другими существами как реально предсуществующий, т.е. отличный настолько, что мог бы существовать независимо от актуального духа, который оказался бы им обусловленным). И в самом деле ясно, что если я мыслю в настоящее время, то я пришел после чего-то, что есть то, что оно есть, и что оно не в состоянии осуществить мое изменение в силу самого факта, что оно существует без того, чтобы я вмешивался, дабы заставить его быть и заставить его быть тем, что оно есть; и в данном случае мое бытие и мое действие сможет быть лишь с учетом этого чего-то, отличного от меня. И я буду существовать и буду мыслить то, чем это нечто заставит меня быть или заставит меня мыслить. Итак: или вычеркнуть человека с его претензией на то, что именно он действует, мыслит, проживает свою жизнь — пусть даже для того, чтобы страдать от своего ничтожества, своего неизлечимого невежества и от своего природного и непреодолимого бессилия; или же понять человека (или, лучше — то, что делает человека человеком, ту мысль, благодаря которой он утверждается и является личностью, субъектом, самосознанием как абсолютный инициатор). И мысль как акт начинает таким образом, как мы говорим, понимать его: акт, который не имеет в качестве предпосылки ничего, поскольку все, что он берет в качестве предпосылки, он полагает сам (мысль в ее осуществлении).
6. СКЕПТИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
В этом месте начинаются двусмысленности, подозрения и опасения. Что такое эта мысль в акте, которая не имеет «вчера» и не сможет иметь «завтра»? Должен ли мир сжиматься весь в мгновении без воспоминаний и надежд? Не иллюзия ли — бесконечное множество событий, которые существуют позади и впереди, и эта бессмертная природа, которая находится у нас по сторонам и напротив? Не иллюзия ли — другие люди, с которыми мы разделяем радости и печали и живем единой жизнью, освободиться от которой — значит иссушить в сердце всякий источник человеческой духовности? Нет, подобные интерпретации мысли-акта основываются не на понятии мысли, свойственной актуальному идеализму, а на понятии, которое имеют о мысли те, кто даже и в глаза не видел этого идеализма.
7. ВРЕМЯ, СОДЕРЖАЩЕЕСЯ В МЫСЛИ-АКТЕ
Во-первых, мысль не имеет ни вчера, ни завтра — и не потому, что она их упраздняет, а потому, что содержит в себе (или, лучше, их производит). Она присутствует; но не потому, что настоящее находится посередине между прошлым и будущим, а поскольку один и другой из этих моментов имеют сущностный центр отнесения в самом настоящем — центр, абстрагируясь от которого, они и в самом деле легко могут превратиться одно в другое (коль скоро вчерашнее прошлое — это позавчерашнее будущее, а завтрашнее будущее — это также и послезавтрашнее прошлое). Центр, все время смещающийся вместе с моментами, которые от него зависят до тех пор, пока он является помысленным или определенным абстрактно настоящим (т.е. до тех пор, пока он не настоящее, а идея настоящего). Фиксируется же он (и вместе с собой фиксирует и определяет прошлое и будущее), когда перестает быть идеей настоящего и является настоящим, т.е. актуальностью мыслящей мысли. Но тогда это настоящее — не «сегодня» или «текущий час»: оно и в самом деле — форма мыслящей мысли, лишенной того различия и множественности, которые присущи времени в его течении. Различие или множественность принадлежат вещам, которые мы причисляем к объекту; принадлежат самой мысли, поскольку она становится объектом мысли; но никогда не принадлежат мысли мыслящей.
8. БЕССМЕРТИЕ
Различать мысль мыслящую и мысль помыс-ленную — значит оказаться в состоянии понять, почему люди всегда смутно приписывали бессмертие, т.е. вечность мысли, акту духа во всех его формах и определениях и в силу этого говорили о вечной истине (т.е. о науке), о вечной красоте (т.е. об искусстве) и т. д. (хотя всегда думали, что все отдельно взятые мысли возникают и исчезают и что человеческое бренно). То, что гибнет, отлично от того, что остается. И в человеке есть бренная часть, в которую помимо того, что называют телом, можно включить также и то, что называют духом, поскольку последний рассматривается эмпирически или исторически как непрерывное изменение (и идей, следующих за идеями, и чувств, которые сменяются другими чувствами, и т. д.). Но существует также бессмертная и вечная часть, в которой (и посредством которой) мы живем, поскольку наша жизнь оценивается и имеет цену, и она позволяет нам изредка вкушать божественную амброзию, без которой в нас угас бы всякий свет мысли.
9. ВРЕМЕННОЕ И ВНЕВРЕМЕННОЕ НАСТОЯЩЕЕ
Итак, мы четко и твердо осознаем разницу (а кто не в состоянии сделать этого различия, пусть откажется идти вперед и вернется к старым тягостным попыткам постичь непостижимое) между настоящим, которое является временным (или элементом времени), и настоящим, которое является вневременным (или принципом времени), — имея в виду, что первое, наравне с прошлым и будущим, само по себе является абстрактным и ирреальным, а второе, напротив, — конкретная форма существующего и действительного.
10. ЕДИНСТВО МЫСЛЯЩЕЙ МЫСЛИ И МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ЕЕ ОБЪЕКТОВ
Во-вторых, настоящее (которое одно является реальным, так как содержит в себе прошлое и будущее) дает место множеству всех вещей, которые развертываются во времени, а также множеству вещей, которые распределяются в пространстве и образуют то, что называется природой. И в этом множестве оно дает место другим людям, поскольку они вместе с нами многочисленны и в большей или меньшей степени различаются между собой и противостоят друг другу (хотя стремящиеся и нацеленные на формирование практически и теоретически одной и той же духовной жизни — и все же более или менее далекие от цели, в которой они обретут свое единство). Духовный акт — абсолютное единство; но это свойственное акту единство не надлежит человеку или мысли как объекту этого акта. Мыслящая мысль — не помысленная мысль. Множественность второго элемента становится возможной (поскольку всякая множественность является также и связью между ее элементами — и, стало быть, единством) благодаря единству первого элемента, но она отличается от этого единства и противопоставляет себя ему. Итак? Итак — поскольку мыслящая мысль не упраздняет помысленное — не только не является иллюзией всякая множественность, которая бы противопоставляла себя точечному единству мысли в акте, но и реальность этой мысли сама была бы абсурдной без той множественности, поскольку невозможно иметь мыслящую мысль, не имея одновременно помысленной мысли.
11. УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ МЫСЛЯЩЕГО СУБЪЕКТА
Верно, что помысленное — продукт мышления, и что мышление в силу этого является изначальным принципом, из которого все проистекает и к которому все возвращается. Но это не означает, что я как особенный субъект являюсь принципом мира, который мне предшествовал, и мира, который будет после меня, а также мира, который меня окружает. Я, особенный субъект, являюсь мышлением, актом мысли, поскольку я существую, т.е. поскольку я субъект; но как особенный я не являюсь ни субъектом, ни собой, ни актом мысли или мышлением — потому, что особенным я являюсь как часть того мира, который я мыслю, как элемент множественности, в которой также и я занимаю место, если в себе обращаю внимание не на деятельность мысли в акте, но на ту реальность, для мышления которой эта деятельность мысли трудится и осуществляется.
12. АКТУАЛИЗМ – НЕ ИЛЛЮЗИОНИЗМ И НЕ АБСТРАКТНЫЙ СУБЪЕКТИВИЗМ
Таков один из пунктов, на которых важно задержать внимание тому, кто хочет дать себе отчет в сути речей актуалиста. А последний никогда не мечтал отдаться в руки иллюзионизма; и он весьма далек как от протагоровского субъективизма (являющегося субъективизмом без субъекта), так и от берклианского или шопенгауэровского идеализма (являющегося наивным идеализмом бессознательных реалистов). Актуалист все сводит к мысли, которая не является мыслью единичного человека (рожденного от женщины, предназначенного умереть — отдельного члена общества, который есть quantite negligeable* или что-то вроде того). Эта мысль не является моею, когда она не была бы и твоею, или не является твоею, когда она не была бы и моею — не потому, что она общая и абстрактная мысль, которая находит в мышлении каждого свою конкретную и действительную индивидуальность, а, напротив, потому, что, как таковая (не моя, не твоя), она — единственная мысль, которая существует там, где не только воображают себе, что мыслят ее, но где ее действительно мыслят. Каждый ее мыслит в связи с той универсальной деятельностью, которая, любой хорошо знает, находится в акте мышления; хотя, по размышлении, ему, впрочем, нелегко затем в этом убедиться (и в самом деле, он никогда не сможет в этом убедиться, не отличая себя как мыслящего от того, которого он видит в себе в качестве одного из объектов собственной мысли). Одним словом, эта мысль есть Мысль (или универсальная, т.е. единая и бесконечная, мысль) — та божественная мысль, которая дает всем силу открывать рот, которая и вправду является самым мужественным актом, какой только способен совершить человек. И она дает силу всем — даже тем, которые открывают рот, дабы сказать, что они ничего не знают и ничего не могут; тем не менее она является утверждением истины, которая для того, кто ее утверждает, является абсолютной истиной, т.е. наделенной бесконечной ценностью.
И обратите внимание на то, что эта Мысль (называемая также духом, или субъектом, или Я, или как угодно) не есть нечто, существующее уже в себе и для себя, независимо от множества мира объектов, в которых являет себя творческая мощь мыслящей деятельности. Такова излюбленная цель безжалостных критиков актуа-листического субъективизма, которые обвиняют подобным образом идеализм в безумном стремлении поставить себя перед биномом «субъект— объект» и упразднить второй элемент, чтобы затем упорно пытаться извлечь его из первого. Подобный субъективизм абсурден также и для актуалиста.
13. ДУАЛЬНОСТЬ И ЕДИНСТВО СУБЪЕКТА И ОБЪЕКТА
Абсурден по одной причине, которая ускользает от вышеупомянутых строгих критиков: потому, что этот субъективизм начинался бы с допущения — как противоположного субъекту и поэтому не выводимого из него — того объекта, который, в силу чего-то вроде фокусничества, он должен был бы заставить сначала исчезнуть, а затем вновь появиться. Актуалист хочет бинома «субъект—объект» в их абсолютной оппозиции — но, чтобы эта оппозиция существовала и вправду, а не на словах, он хочет, помимо оппозиции, единства двух этих элементов. И в самом деле: он заметил, что без единства они могли бы существовать на двух различных уровнях и каждый сам по себе — и тот, и этот элементы, но лишенные всякой связи один с другим, освобожденные от того взаимного отвращения и негативности, которая их раздваивает и противопоставляет как положительный и отрицательный полюса одной и той же стрелки.
Итак, бином — но с его необходимым и непреложным обоснованием в абсолютной монаде. Эта монада не в наличии, не существует до всякого ее проявления или начала деятельности. Не является субстанцией то нечто, к чему обращаются антиидеалисты, чтобы метать против всех стрелы своей критики, своего пренебрежения (которое хочет быть смиренным сознанием бедной человеческой природы, а становится, напротив, высокомерной и самонадеянной уверенностью в суждении о ближнем). То одно, что, можно сказать, есть, — не принцип, а продукт этой Мысли, являющейся актом, производящим определенное бытие отдельно взятых индивидов и всех вещей и их совокупности, в которой все собирается в своей неразрывной и неуничтожимой связи со своим принципом.
14. ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ СУБЪЕКТИВИЗМ
Итак, не иллюзионизм и не субъективизм, где под субъектом подразумевается субъект, являющийся одним из двух элементов, на которые поляризуется мысль; но истинный субъективизм, т.е. утверждение имманентности субъективности, превосходящей всякий субъект и всякий объект опыта, — трансцендентальной субъективности как условия и принципа всякой дуализа-ции мысли в опыте. Истинный субъективизм — это трансцендентальный субъективизм.
При сопоставлении с данной, более высокой, субъективностью имеют право на существование как субъективизм, противопоставленный объективизму, так и последний, противопоставленный первому: и в самом деле, как один, так и другой абстрактно опираются только на один элемент синтеза, в котором глубинный субъект вечно дуализируется, и оба они делят пополам конкретную структуру, в которой, согласно идеалисту, реализуется мир.
15. ОБЪЕКТИВИЗМ АКТУАЛИСТА
Своему противнику-объективисту, который упрекает его в субъективизме, актуалист поэтому ответит, что он не субъективист. Сторонник актуализма — больший объективист, чем его критик, потому что последний довольствуется абстрактной объективностью (недостаточной и подвешенной в воздухе, поскольку она оторвана от элемента, к которому по своей природе непреодолимо влечется и с которым неразрывно связана).
Как бы там ни было, считать, что осудили актуалиста, признав его стиснутым в замкнутой области субъекта (и, стало быть, отделенным от так называемой объективной реальности, внешней мысли) — значит говорить совершенно неточные вещи, которых нет ни на небе, ни на земле, совершенно неточные в качестве дефиниции актуалистического учения, лишенные смысла из-за того, что предполагают касательно отношений фантастического объекта, на который ссылаются, с не менее фантастическим субъектом (отношений, критика которых осуществлялась столько раз, что теперь уже имеет почтенную бороду). Тот, кто не имел бы ничего иного возразить актуалисту, кроме старой побасенки о субъективизме, доказал бы, что он находится еще в самом начале истории философии.
16. ОБВИНЕНИЯ В НАТУРАЛИЗМЕ
Другой притворяется, что следовал до этого пункта за актуализмом и что был склонен попустительствовать этой Мысли, которая является универсальным, бесконечным, творческим актом, творящим себя и иное в себе; но был склонен к этому при условии, что затем не возникнут из этого несообразности. Но вот он, по его мнению, наталкивается на серьезнейшие трудности, в силу которых идеалист, считавший, что постиг глубинное ядро духовности мира, должен якобы признать, что внезапно впал в самый безнадежный натурализм. И кто делает различие между натурализмом и материализмом, а кто и нет; кто-то не колеблется заклеймить актуализм, обвинив его в самой заразной материалистической чуме. Говорят: когда вы заключили все — природу и историю, Бога и человека, бытие и ценность — в акт мысли, вы в действительности в простом и однолинейном развитии акта уничтожили то различие, благодаря которому дух противопоставляет себя природе и возвышается над ней, суждение — над событием, сознание — над фактом, и сама неразличенная мысль становится необходимым, непосредственным процессом, который таков, каков есть — так, что должное совпадает с самим сущим, право с фактом, и поэтому все является истинным, все справедливым (что равнозначно тому, чтобы сказать, что ничего нет справедливого и ничего истинного). Истина, не отличающаяся от заблуждения, низводится сама на уровень, недоступный оценке. Свет истины столь полон и ослепителен, что никто ничего не видит. Это — явный натурализм, а вовсе не абсолютный спиритуализм, как утверждают актуа-листы! Стоит ли называть мыслью этот акт, который есть то, что он есть; который становится тем, что он есть, в становлении своей природы? Спиритуализм всегда был вдохновляющей верой, которая презирает завершенные факты, восстает против свершенных вещей, чтобы стремиться к тому, чего нет, но что должно быть. Здорово пессимистический, спиритуализм раздраженно и неудовлетворенно отворачивается от реальности, которая дана или дается, от естественного хода вещей — и со страстным желанием обращается к высшему миру, который тем больше ценен, чем больше привлекает, чем большего труда стоит его достичь. Эта актуалистическая философия, бросающая все в непрестанный акт мысли, которая, мысля, не может не мыслить, и не может не мыслить лучше, чем оно может быть, — панглос-совский оптимизм: она — отдача человека на милость природе. Она подрезает жилы всякой способности к действию, гасит всякий пыл души, которая для того, чтобы жить, нуждается в измышлении своей лучшей реальности, стремится к усилиям, в которых осуществляется ее жизненный ритм на фоне будущего (которое актуализм заставляет исчезнуть с глаз смертного, осужденного carpere diem*, замыкаясь и сосредотачиваясь на самом себе).
Сколько раз звучали в моих ушах эти жестокие упреки! И сказать, что чаяния, из которых они берут начало, — постоянный мотив всей моей философии, понятие, на котором я настаивал сам, и действительно, могу признать, фундаментальное устремление моей жизни! Но как было можно приписать мне столь явное и вопиющее противоречие между тем, что я будто бы хотел сделать, и тем, что я на самом деле совершил? Все философы — кто больше, кто меньше — впадают в противоречия; но не в столь же значительное и грубое противоречие?
17. ОШИБОЧНОСТЬ ОБВИНЕНИЯ: ЗАМЕНА АКТА ФАКТОМ
Так вот: нужно понять, констатировали ли на деле критики мнимый актуалистический натурализм, о котором они столь легкомысленно говорят, используя свой верный прием. И я считаю, что должно было бы стать для всех очевидным следующее: дабы иметь возможность приписать акту ту натуралистическую ценность или смысл, который был указан, акт нужно понимать как факт (т.е. как что-то, что мысль находит перед самой собой — и поэтому отрицает, поднимаясь выше и подчиняя себе свой объект). Но одно дело — факт, а другое — акт: если рассматривать акт как факт, то истинный акт уже не тот, который приписывается объекту мысли — а, скорее, новая мысль, мнимым актом которой оказывается объект.
Поэтому вышеизложенная критика попадала в цель, когда была направлена против позитивизма, историзма и других подобных воззрений на человеческую или духовную реальность (которая, в силу этих воззрений, вся представала перед мыслью как предшествующая ей). И известно, что предшествующее мысли как таковой не может не представать перед мыслью необходимо детерминированным в целом и в отдельно взятых частях (результатом которых оно может показаться, как цепь естественных феноменов и весь комплекс их же самих, по отношению к которым нет места оценочному суждению никакого рода).
Но актуализм не является ни историзмом, ни позитивизмом именно потому, что он не допускает объекта мысли, который бы не был продуктом самой мысли; не допускает ничего, предшествующего мысли, и обращает внимание невнимательных и рассеянных на то, что, когда судят о мысли, отрицая ее, мысль в акте не та, о которой судят, а та, которая судит. Он обращает внимание, что всякая мысль (духовный акт вообще, понятие, чувство, фантазия — как ее ни назови) не познается, и о ней нельзя говорить извне (как делает тот, кто различает «мысль и мысль»; и, более того, мысль избранных и нечестивых, одних справа, а других слева — забывая даже о Господе, по отношению к которому, разумеется, все же говорят о правом и о левом). Он обращает внимание на то, что инстинктивная интуиция, которую дух имеет о духе, не нуждаясь в идеалистических философиях, всегда внушала непреложную необходимость входить внутрь духовных ситуаций, которые хотят понять, т.е. хотят познать такими, каковы они есть — ту самую необходимость, которая заставляет нас открывать глаза, чтобы видеть цвета, и навострять уши, чтобы слышать звуки, ибо нельзя ни видеть звуки, ни слышать цвета. Было ли когда-нибудь возможно понять речь человека, не вникая в его душу, не становясь, насколько это можно, на его точку зрения — и, таким образом, не видя вещи его глазами? И почему то, что, как известно, должно делать время от времени, не чувствуют, однако, должными делать всегда — абсолютно по той же самой причине, которая время от времени нам навязывается (чтобы понять мысль, в любом случае являющуюся все же имманентной деятельностью, которой хотят идти навстречу)? Дело в том, что те самые открытые, очевидные и всем доступные вещи (которые мы видим, даже не глядя на них), стоит их теоретически обосновать и представить в законе, в который они входят, начинают ускользать во все стороны или не казаться больше таковыми — и их больше не видят или не признают. Но когда актуализм говорит, что мысль не то, что появляется извне, а то, что обнаруживается изнутри, он в действительности говорит что-то новое и спорное лишь для этих рассеянных, которым нельзя дать иного совета, нежели совет встряхнуться и стать внимательными. Это — долг каждого порядочного человека!
18. КАК ОТЛИЧИТЬ АКТ ОТ ФАКТА
Лишь если смотреть на него изнутри, акт есть акт — в своей наличности, в своем актуальном свершении; когда реально он пульсирует как бесконечная и абсолютная мысль и не является трансцендированным (и поэтому — ограниченным), акт отличается от всех фактов и от материальной или нематериальной природы, и от всех сформировавшихся вещей, поэтому тяжеловесных, противящихся свободе, подвижности, легкой и свежей живости того духовного избытка сил, который всем известен благодаря непосредственному имманентному опыту и который всем удается с таким трудом отчетливо познать и определить. И принадлежат ему как акту, который есть то, что лишь непосредственно познается конкретным и определенным образом, все те черты, которые присущи жизни духа и противопоставляют ее природному ходу событий. Таким образом, semel emissum volat irrevocabile verbum*: безвозвратное — свершившийся факт, а не факт в его свершении, не акт; т.е. свобода имеет свое царство в настоящем, а не в прошлом. А настоящее есть акт, который актуализм энергично возвысил над фактом.
Свобода! Вместе со свободой существует все богатство жизни духа; без свободы нет ничего. Однако актуализм утверждает, что он не только спасает свободу; но что для ее спасения нет иного пути мышления, кроме как его путь — потому, что, едва предается забвению понятие мысли как акта, мысль начинает быть обусловленной необходимостью и поэтому лишенной своей свободы, т.е. она уничтожается как мысль.
19. AUXILIA IMAGINATIONS* АЛЯ ПОНИМАНИЯ СВОБОДЫ
В auxilium imaginations индивида, потерпевшего фиаско в том, чтобы отличить мгновенье акта, являющееся вневременным, от мгновенья времени, которое является точкой среди ряда точек и которое есть мгновенье факта (без чего, несомненно, окажется затруднительным понять, каким образом можно было бы говорить о свободе в мгновенности мысли), я позволю себе заметить, что мгновенье для актуализма — это мысль, которая реконструирует «Божественную комедию», от строки «Земную жизнь пройдя до половины» до строки «Любовь, что движет солнце и светила», на протяжении всех ста песней; подобно тому, как мгновенным является всякий духовный акт, который, даже развертываясь во времени — т.е. будучи рассмотренным извне в течение многих дней, или месяцев, или даже лет — имеет свое единство, так что различные части, которые в нем можно все же (всегда с внешней и необходимой точки зрения) выделить и отделить, упрочивают каждая собственное значение; или, по крайней мере, ту интонацию, которая находит отзвук во всем жизненном круге сложного произведения и заставляет признать в каждом слове, в каждой ноте одну и ту же душу. Этим сложным произведением, когда затем углубляется поиск, не является ни «Божественная комедия», ни лютеровская реформа, ни наполеоновская империя; но, в конечном счете, история, т.е. универсальная реальность в ее духовной актуальности. И, ощущая могучее дыхание произведения, которое есть один-единственный акт, сверхчувственный лишь в то мгновенье без времени, которое присуще всякому ритму духовной жизни, невозможно не разглядеть, как дух получает способ действовать свободно, выбирая всегда между тем, что имеет ценность, и тем, что ее не имеет, между собой и своей противоположностью, обретая таким образом — медленно, постепенно, с трудом — самого себя. Но тот, кто по рассмотрении столь полного единства как единства акта, творящего «Божественную комедию» (или другое, более объемное создание духа), вернулся бы к рассмотрению фундаментального и имманентного единства, к которому сводится и должно сводиться всякое другое единство (единство акта, благодаря которому Я полагает себя в своей абсолютной простоте), не должен упустить следующего: даже в мгновенности этого акта существует прогресс, существует духовная жизнь в форме, которая сущностна для этой жизни, т.е. в форме противопоставления себя другому, отрицающему себя, чтобы самоутвердиться. Существует процесс, в котором мыслящее мыслит (реализует само себя), лишь если противопоставляет себя самому себе — само себя как мысль (которая есть опосредование — и поэтому Я, дух) самому себе как бытию, непосредственности, природному существу, противоположности Я или духа, внутри самого духа. Говорение — это уже ТРУД» усилие того, кто говорит; тот, кто, если бы он не совершал это усилие и оставался немым, абсолютно немым, как камень, не отличался бы от природы — был бы сам природой, той природой, которую он уничтожает в себе посредством акта, принадлежащего, естественно, той самой природе акта, с помощью которой он побеждает и подчиняет своей норме жизни все страсти и устанавливает таким образом всю наиболее неоспоримую и светлую власть свободы, которую от человека как такового можно было бы требовать.
Свобода, помимо единства, требует различия. Но единство духовного акта содержит в себе различие, осуществляется через различие; актуализм никогда не говорил об абстрактном, простом и неразличенном единстве. Различия, которые он отрицал, — эмпирические различия, претендовавшие на философскую значимость; различия, которые являются взаимотрансцендентными — и поэтому оставляют всегда что-то внешнее духовному акту (хотя и постулируется в основе всех различий произвольно обобщенное единство, которое начинает быть чем-то вроде их общего абстрактного знаменателя). Напротив, различие внутри единства — это жизнь и реальность самого единства.
20. ПОЗИТИВИЗМ, ИСТОРИЗМ, ОПЫТ
Коль скоро подвергнуто отрицанию и показано лишенным основания обвинение в натурализме, то вместе с ним рушатся сходные обвинения в позитивизме, историзме и им подобные — все вдохновленные одной и той же ошибочной позицией, из-за которой пытаются определить духовный акт извне. И поэтому смешивают чистый опыт, о котором говорит актуалист, с опытом позитивистов, которые, в сущности, рассматривали его как факт (и, в силу этого, должны были оказаться вовлеченными в то, чтобы объяснять его так, как объясняют все факты, — механистически); тогда как опыт актуалиста — это его (опыта) акт. По-кантовски можно сказать, ставя с ног на голову позицию самого Канта (в понятии опыта придерживавшегося того же самого эмпиризма, из которого позже вышел позитивизм), что опыт актуалиста — форма познания (чистая трансцендентальная деятельность), а опыт позитивиста, напротив, материя.
21. ИСТОРИЯ ИСТОРИЗМА И ИСТОРИЯ АКТУАЛИЗМА
Таким образом, историзм, не видящий ничего иного, кроме фактов, в правовой области противостоит естественному праву, сводя всякое право к историческому образованию, которое не соотносится с целями — и, в силу этого, не реализует ценности, но следует за обстоятельствами и условиями, определяющими его развитие; этот историзм, который оправдывает все потому, что все, хорошее оно или плохое, имеет свою историческую причину, и если оно произошло, то не могло не произойти; этот историзм — прямая антитеза актуализму, который в понятии акта указывает на решительную критику самого понятия факта, основы исторической интуиции. Безусловно, история, рассматриваемая извне, в своих деталях и в целом, вся одноцветная — ни хорошая, потому что она ни хорошая, ни плохая, а такая, как есть. По отношению к ней — так же, как и по отношению к природе, — правила мудреца всегда будут спинозовскими: поп ridere, поп lugere, neque detestari sed intelligere*. Но история для того, кто в ней хочет понять хоть малость, безусловно, не та, которую можно понять извне. И поэтому сегодня мы убеждены, что история, невещественная история, которая действительно пишется и в которой находятся, — не история прошлого, но современная история, т.е. история как раз того настоящего, которое осуществляется посредством историографии [1]. Переделывайте историю, и внутри вы найдете беспрерывный импульс духа, различителя добра и зла и творца первого как перечеркивания второго [2].
1 См. выше гл. VI. С. 274-276.
2 См. работу «Историзм и историзм», перепечатанную здесь в Приложении.
22. ОБВИНЕНИЕ В МИСТИЦИЗМЕ
Вместе с обвинением в натурализме нога в ногу идет другое обвинение, на первый взгляд противоположное, — обвинение в мистицизме. Они имеют один и тот же исток — подозрение в не-различенной и неразличимой непосредственности акта. Подозрение, на которое достаточно указать, чтобы ответить также и на это обвинение, на то, что это обвинение содержит в себе негативного. Ибо я не борюсь с мистицизмом из-за его требования единства; и если кто-то, по причине моего поиска и непрерывного утверждения единства, захочет определить меня мистиком, я приму это определение и буду дорожить им — напоминая, какую великую силу человеческий дух имел во все времена и под любым небом, будучи извлечен из мистицизма как абсолютная достоверность, влитая в человеческую душу, чтобы обладать в себе самой силой сил, жизнью всякой жизни, началом всех чудес, благодаря которым обогащается и возвышается постепенно жизнь. Но если под мистицизмом хотят понимать чистый мистицизм, который в единстве топит всякое различие, то понятие акта находится в явном противоречии с этим характером всякой простой и наивной мистической интуиции; и не существует возможности смешения двух позиций — разве что захотят как раз осуществить это смешение. Если в пику мистицизму (строгого и недифференцированного единства) то, что хотят спасти, — пестрое и неистощимое богатство исторических детерминаций, — да увидит тот, кто следовал за мной до сих пор, можно ли для такой цели сделать больше, чем актуальный идеализм, который единство актуалистически понимаемого реального осуществляет в истории.
Дело в том, что критики хотят уже не множественности, но хаотичного и смутного множества при отсутствии рефлексии — множества, освобожденного от единства, разнузданного и отданного в руки произвольного и случайного понимания фрагментарного познания; тогда как актуалист пусть и хочет единства — но, в отличие от мистика, он хочет его как единства множественности и поэтому хочет множественности с большей серьезностью, чем те, кто обвиняют его в замыкании в скорлупе единства. Такова истина, как может видеть каждый, кто в состоянии непредвзято и внимательно исследовать основные моменты этого спора.
23. ОБВИНЕНИЕ В АТЕИЗМЕ
Обвинение, которое кажется находящимся в противоречии с обвинением в мнимом актуалис-тическом мистицизме, — это сегодня, быть может, самое настойчивое и порождающее наиболее неистовое возмущение против нашего идеализма обвинение в атеизме (открытое или скрытое). Скрытые обвинения философ мог бы и не учитывать, если бы они не сходились с открытыми, поскольку они указывают на меньшую ясность идей или на меньшую искренность характера.
Сегодня есть многие, кто, если присмотреться, будто бы пытается сблизиться с актуализ-мом как с единственной верой, действительно способной освободить ум от аргументов и обольщений расхожего материализма, столь благоприятствующего духу научного исследования и той природной лености, которая лежит в основе всех умов, направленных на особенное и на злободневное практической жизни. И, уже готовые отдаться в руки этому искушению, которое отвечает глубоким моральным потребностям нашего времени (полностью ориентированного на реальность, сообразную с устремлениями духа), они пугаются, останавливаются и идут на попятную, убежденные, что этот идеализм — со своей теорией абсолютной имманентности, со своим совершенным отождествлением истины с фактом, с растворением всякой субстанциональности в становлении акта и с отрицанием всякой формы бытия, которая не является результатом всегда in fieri* этого акта — оказывается подлинным атеизмом и безжалостной войной против всякой религиозной концепции жизни. Какой-то остряк повторял у меня за спиной по поводу религиозного образования, требуемого мною в школах, что я очень почитаю религию, но... верю ли я в нее? Этот остряк по-своему выразил на языке, свойственном рационализму XVIII века, достаточно распространенное мнение, которое я должен признать пагубным не для меня (и еще меньше — для идеализма), но для того, кто нуждается в идеализме, чтобы открыть себе глаза, однако упорствует, держа их плотно закрытыми.
24. ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬ И ДУАЛИЗМ
Кто говорит «религия», говорит «трансцендентность и дуализм». А кто говорит «актуальный идеализм», напротив, говорит «имманентность и единство». Это совершенно ясно и точно. По крайней мере, так кажется; и этой видимостью довольствуются те, кто не идет дальше, чтобы искать, существуют ли между этой трансцендентностью и этим единством отношения, которые могли бы сделать вопрос гораздо менее ясным, чем это однажды показалось.
25. ДУАЛИЗМ И ЕДИНСТВО
Начнем с единства или с дуализма. Взаимоисключают ли друг друга эти термины, как это утверждают? Между тем христианство, со своей догмой о Человеко-Боге, говорит, что не исключено и что вполне можно мыслить, чтобы человек и Бог были парой — и одновременно чем-то единым. Тайна? Ничуть! Тайна должна была существовать до тех пор, пока все то, что мыслят, было подведено под категорию бытия или субстанции — и тайной как раз и был дух, отчего это единство двоих уже интуитивно схватывалось как то, что должно быть постигнуто с помощью ума. И все силы идеализма всегда были направлены на это понятие духа, которое должно было освободиться от категории субстанции, а затем и от еще более абстрактной категории бытия. Сегодня актуализм — это, уж не знаю, последняя или одна из последних доктрин, направленных на то, чтобы сделать возможным понятие духа, благодаря которому не было бы больше тайной, противоречащей представлению об универсуме, вбитому как-то в голову человека, тс понятие духа, который есть один и двое. Каков он на самом деле как акт, т.е. по-лагание себя: Отец и Сын, которые суть один, единый Дух. Стало быть, эта альтернатива одного и двух — по крайней мере, для христиан — не годится для того, чтобы загонять актуалистов в ряды атеистов.
26. ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬ И ИММАНЕНТНОСТЬ
Трансцендентность! Здесь также надо быть осторожнее. Есть трансцендентность — и трансцендентность. Есть трансцендентность, которая уничтожает или отрицает всякое отношение между опытом и трансцендентным и включает в себя тот дуализм, который христианство, религия духа, преодолело окончательно. Абсурдный дуализм, потому что две вещи, лишенные между собой отношения, суть вещь и вещь, и не мыслимы вместе ни на каком основании и ни при каких условиях (т.е. они — всегда одна-единственная вещь, а не две). И существует трансцендентность, которая требует отношения, но хочет, чтобы эти два элемента были реально двумя, т.е. чтобы они не были один продуктом другого.
Критики актуализма пинают его на этой почве с торжествующим видом и с громкими криками веры в непременную победу. Они говорят: «То, что мыслит тот житель Калифорнии, которого вы никогда не знали и о котором вы не имели никакой информации, помыслено независимо от вашей воли? Или вы хотите включить его в вашу мысль и сделать продуктом последней, потому что он также со всей своей Калифорнией помещен в пространство, которое является формой, в которую вы облекаете любой объект вашей мысли?» А еще они говорят: «Вы допускаете Бога, но ваш Бог — не человеческий ли, идеальный Бог, произведенный игрой вашего интеллекта, который, мысля, делает себя объектом для самого себя и в этой своей диалектической субъективности в конечном счете оказывается перед лицом абсолютной противоположности, не сводимой, как таковая, к самой себе и, стало быть, наделенной теми чертами трансцендентного абсолюта, который является Богом для природы, а также для человека?"
Вопросы, которые должны быть весьма затруднительны; но которые я слышу g давних пор и которые, скажу чистосердечно, никогда меня не беспокоили. Мое легкомыслие? Признаюсь, мне не удается убедить себя в том, что критики считали меня все настолько легкомысленным, чтобы не побеспокоить столь радикальными критическими замечаниями, дабы я не имел возможности уклониться от них. И что тогда?
Пожалуй, здесь также могут быть уместными некоторые замечания. Прежде всего: должен ли я приняться за то, чтобы узнать секреты этого славного человека из Калифорнии? Или, напротив, устранить из лона своей мысли всю его Калифорнию? Я никогда не имел этих намерений, никогда не подписывал не глядя векселя — даже в моменты рассеянности (которых, я хорошо знаю, у меня не было). Как? Но не я ли всегда говорил, что акт как таковой (и, стало быть, мою мысль как мыслящую) не следует смешивать с моей конкретной эмпирической личностью, элементом той множественности, в которой существуют различные регионы Земли (а значит, и Калифорния, которая находится не в Европе, и еще меньше в Италии, и еще меньше в Риме, и еще меньше в определенном квартале Рима — или, лучше, в доме, в котором я живу и который мною достаточно познан)? Не я ли всегда говорил, что не в том месте, в котором находятся познания и которым они должны быть ограничены в следовании друг за другом, и определены во времени, и доступны приращению: сначала менее, а затем более пространные; не в том месте следует искать мысль, которую нельзя представить во временной истории, потому что она вечна? Не я ли всегда говорил, что, когда говорят об ограниченной мысли (подобной той, которую имею я, поскольку не знаю секреты жителей Калифорнии и, более того, людей всего мира), следует отметить, что не она мысль для актуализма, а как раз другая, посредством которой первая определяется как ограниченная и которая сама абсолютно никогда не сможет быть названа ограниченной?
Поговорим лучше о Боге. Тот, кто говорит, что мой Бог — это фантом диалектики противоположностей моей мысли, совершает две ошибки, одну грубее другой. Первая — та же, что и друзей из Калифорнии! Ибо моя мысль, являющаяся диалектической, — не особенная мысль: она не только не является мыслью актуалиста NN, но также и мыслью человека как человека природы, как он предстает перед нами в природе (вид среди других видов животных, хотя и превосходящий все другие, обусловленный, стиснутый в определенных границах пространства и времени, смертный, — одним словом, в любом аспекте конечный и несовершенный). Каждый добрый христианин, которого с первых лет жизни побуждают искать Бога в своей груди, т.е. именно в своей мысли, как вдохновителя и управителя всякой его проворной мыслью и всяким его благородным волением, не станет удивляться такому различию между заблудшим и смертным человеком (который таков, как его видят) и божественным и вечным человеком (которого не видят, но который внутри поддерживает его и все существа). Вторая: сказать, что субъективная и поэтому ирреальная реальность, которую доказывает идеалист, произведена деятельностью субъекта, — значит предположить, что эта реальность является внесубъектной, и поэтому совершить предвосхищение основания. Потому что тот критерий реальности, который принимается, дабы спасти субъективную реальность, может иметь силу, лишь если не прав идеалист, доказывающий тщетность всякого усилия допустить вместе с мыслью (и, стало быть, приписывая мысли ценность) реальность, существующую до мысли (которая, будучи ограниченной ею, была бы поэтому лишена всякой ценности).
Идеалист может говорить отныне, что он добился победы (ибо попытки сопротивления становятся все более слабыми и робкими) в своем тезисе: «Когда говорят об объективной реальности, подразумевают, что говорят об объективности, соотносительной с субъектом; и, даже если пытаются выйти за пределы объекта и постулируют внесубъектную реальность, подобный постулат также является постулатом субъекта и не может не вести ни к чему, что было бы вне его». Кантовский ноумен — объект, созданный посредством категории отрицания. Значит?.. Значит, реальность следует искать по ту сторону, а не по эту. Иначе говоря, приходит конец собаке Эзопа, которая предпочитает куску мяса, который у нее в пасти, другой, больший кусок, который она видит на глади воды. И если утверждают, что мясо в воде является истинным, — что же, пусть докажут; но пусть не говорят собаке, чтобы она питалась другим — потому, что, поступая так, она умрет от голода.
Но, чтобы успокоить испуганные души, надо настаивать на глубокой пропасти, разделяющей Субъект, который хочет видеть себя божественным и творящим (и поэтому считает себя творцом всерьез — творцом не пустых образов, неких уловок, но устойчивых реалий, или просто той реальности, в которой мы sumus et vivimus*), и другой, маленький, субъект, которому всегда не доверяли (и справедливо). Чтобы обратить внимание на это крайне существенное различие, мы использовали для написания первого заглавную букву. Не возымело силы также и это замечание: принялись смеяться над этой заглавной буквой. Истина в том — и я говорю это положа руку на сердце, — что данные люди, которые так горячатся, чтобы упрекнуть меня в атеизме, имеют весьма убогое религиозное чувство и не ищут на самом деле того, что, как они говорят, им так дорого, не чувствуют его, не признают его, когда оно предстает перед ними в непривычных формах, требующих значительной концентрации духа и заострения внутреннего зрения [1].
1 Еще приходят на ум слова бедного Спинозы: «Et proh dolorl Res eo jam pervenit ut qui aperte fatentur, se Dei ideam non habere, et Deum nisi per res creates (quarum causas ignorant) cognoscere, non erubescant philosophos atheismi accusare**» (Spinosa B. Tract. Theol. Pol. // Opera. Aja, 1882. I. P. 392).
Этот Бог, который есть Отец и Сын и поэтому Дух, трансцендентен или имманентен? Теперь, я считаю, ответ легок. И не хочу быть педантом. Этой трансцендентности (я говорю о трансцендентности, которая дорога каждому искренне религиозному человеку) столько, сколько ему нужно. Это значит, что было бы ошибочным, по-философски, говорить об имманентности.
27. АКТУАЛИЗМ И ХРИСТИАНСТВО
Я хочу добавить на этот раз два слова в ответ тем, кто меня спрашивает: вы христианин? А не являетесь ли вы большей частью пантеистом?
Пантеистом — нет, если не является пантеизмом само христианство. Пантеизм отрицает различие, а я его не отрицаю. Пантеизм — это натурализм, а актуализм хочет быть полным отрицанием натурализма.
Христианин? Но если под христианством должно понимать религию человечности Бога или божественного спасения человека посредством духа как деятельности, преодолевающей и отрицающей природу, а не понимаемой как выведенная из природы, я имею дерзкую самонадеянность, которая заставляет критиков поднимать от удивления брови; но признаюсь, поскольку здесь я поставил своей целью говорить с той же самой прямотой, с какой я говорю с самим собой, что нельзя сегодня быть до мозга костей христианами с душой, свободной от трудностей, которые при спиритуалистической концепции постоянно возникали в лоне философской рефлексии и которые последняя постепенно устраняла, не переходя быстро на путь, открытый актуализмом; и что поэтому тем, кто ожидает меня на достойном пути, я должен пожелать и от всего сердца желаю поспешить присоединиться ко мне на этом пути там, куда я дошел. Именно так [1].
1 См. выше, а также мою недавнюю лекцию «Моя религия» (La mia religione. Firenze: Sansoni, 1943) с дополнением, которое находится в «Giornale critico», 1943. P. 210.
