Арон Р. Введение в философию истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Раздел III. Исторический детерминизм и каузальное учение

Часть вторая. Закономерности и социологическая каузальность

На самом деле, все, что касается человека, поражено случайностью. Видаль де Лаблаш

Социология определяется либо через противоположность к другим общественным наукам, либо через противоположность к истории. В первом случае она возникает как специальная дисциплина, объектом которой якобы является либо социальное как таковое, либо все общество. Во втором случае социология характеризуется стремлением установить за-

376

377

коны (или, по крайней мере, закономерности или общие понятия) в то время, как история ограничивается рассказом событий в их неповторимой последовательности.

В данном случае мы возьмем вторую дефиницию, впрочем, не задаваясь вопросом об автономии или организации социологии. Мы называем социологией такую дисциплину, которая выявляет всеобщие связи между историческими фактами. Предыдущая часть двойным путем ведет к этому исследованию. В самом деле, анализ уникального факта требует использования правил, неважно, идет ли речь о выяснении эффективности группы антецедентов или конструировании ирреальной эволюции. С другой стороны, историческое исследование причин, хотя оно соответствует аспекту человеческого становления, первоначально не следует из объективно данной структуры: оно отражает нюанс исторического интереса. Априори ближний интерес тоже полностью является легитимным, например, интерес, который связан с глобальным детерминизмом ситуаций или масс, с неизбежным возвратом типических сознаний. Дополняя друг друга и будучи вместе с тем различными, социологическая каузальность и историческая каузальность нуждаются друг в друге.

К тому же эта часть будет иметь не меньше отличительных признаков. В связи с исторической каузальностью речь шла особенно о выяснении логической схемы, в соответствии с которой стихийно и неосознанно поступают историки. Речь шла также о возможности выбора фиктивных примеров без точного описания научных исследований. Логические схемы исторической каузальности, напротив, признанные всеми, не вызывают никаких трудностей. Достаточно взять логику Дж. Ст. Милля и использовать методы присутствия, отсутствия и сопутствующего изменения11: по мнению социологов, причина есть постоянный антецедент. Следовательно, на этот раз нужно преодолеть схему и анализировать конкретные исследования, чтобы поставить философские проблемы. Схема остается в тени решающих методов науки.

С точки зрения современной эпистемологии, задача физика в меньшей степени состоит в применении методов Милля (даже в элементарной науке), чем в расчленении данных таким образом, чтобы можно было сравнить антецеденты во многих различных примерах. Когда факты поддаются перечислению и сравнению, то, можно сказать, что главное сделано. Специфика наук проявляется, прежде всего, в организации эксперимента. Вопросы, которые мы встретим, будут, например, такими: каковы рамки, внутри которых пытаются установить закономерности? Внутри ли одного общества или путем сравнения аналогичных феноменов в отдаленных культурах? На каком уровне располагается социолог, чтобы присутствовать при возвращении одних и тех же последовательностей? Какой схематизацией он должен заниматься? Как он расчленяет факты или целостности?

Впрочем, мы не обязаны вдаваться в технические подробности этих проблем. Действительно, мы в них рассматриваем только философский или логический аспект: неважно, что исследователи в зависимости от природы реального используют компаративный метод или, напротив, статистический метод. Разнообразие методов соответствует нормально-

му требованию науки. С другой стороны, нашей ограниченной целью остается, прежде всего, указание границ исторической объективности. Поэтому мы постараемся уточнить природу каузальных связей, их модальность, их отношение к реальному, их значение. Так приходим к определению некоторых признаков, посредством которых отличается социологическая каузальность.

Мы последовательно рассмотрим природные причины, а затем социальные. Поскольку и те и другие имплицируют сравнение феноменов, включенных в различные тотальности, мы будем в § 3 и 4 анализировать внутри исторической целостности повторения, которые происходят на базе идентичности, и изучим причины, установленные статистикой (частоты или сопутствующие изменения) и в конечном счете рассмотрим причину, которую уподобляют перводвигателю циклического движения. Конечно, имеется много других социологических исследований. Однако эти параграфы нам позволят узнать самые характерные типы при условии, если используем примеры, которым не поддадимся, выводы должны сохранить достаточно общий характер.

§ 1, Природные причины

Как мы уже отмечали, социологическая причина определяется как постоянный антецедент. Отсюда возврат в этом и в следующем параграфах к одним и тем же вопросам: на каком уровне, в каких рамках наблюдают повторения? Как разделить термины, которые хотят связать? Но в данном параграфе доминирует другой вопрос. Мы исследуем несоциальные, нечеловеческие причины социальных и человеческих феноменов (для простоты мы их назовем природными причинами). Однако идея связать друг с другом гетерогенные антецеденты и следствия кажется спорной: не автономен ли детерминизм и не достаточен ли сам по себе? Не будет ли абсолютно ложным географический тезис даже как рабочая гипотеза, а не только чрезмерным и сомнительным? Воспроизведем снова фразу Дюркгейма: не является ли причиной социального факта другой социальный факт?

Таков заключительный вопрос, на который мы постараемся ответить, не теряя из виду и нашу центральную проблему: какова природа и модальность суждений о социологической причинности, в данном случае суждений, которые связывают природную причину с социальным следствием?

***

Даже сегодня самым употребительным термином для выражения воздействия среды на человека является термин «влияние». Часто указывали на мистический или магический остаток, который придавал этому термину его особое звучание. Нас здесь не должны беспокоить эти сомнения. Просто этот термин нам напоминает два аспекта проблемы. С одной стороны, мы стремимся отметить последовательности или закономерные соответствия между географическими данными n человеческими фено-

378

379

менами. Но, с другой стороны, мы хотим понять закономерности. Причина сама по себе, на наш взгляд, не является конечной целью; она нуждается в психологической или рациональной интерпретации: влияние среды проявляется либо в воздействии климата на темпераменты (и, следовательно, на общество), либо в разумном использовании человеком земли и ресурсов.

Мы не будем изучать различные свойства этого конкретного проявления. Нас интересуют только приемы, с помощью которых в соответствии с формальными правилами формулируют общие высказывания. Небесполезно еще раз напомнить для точной оценки результатов — успеха или провала — причинного исследования, что в конечном итоге речь идет о самом человеке и его поведении.

Суть географического тезиса (который больше не встречается у географов) заключается в утверждении того, что географические обстоятельства детерминируют жизнь общества. Сформулированный в терминах каузальности, он резюмируется таким образом: «Одним и тем же географическим условиям всегда соответствуют одни и те же социальные феномены». Но тут же обнаруживаются трудности. Как определить одни и те же географические условия, одни и те же социальные феномены? Если доходить до конкретного своеобразия, то никогда не найдут ни два одинаковых острова, ни две одинаковые долины, ни два одинаковых плоскогорья. Не найдут и два одинаковых племени или образа жизни. Скажут, что это возражение несерьезное и поверхностное. Принцип неразличимости не запрещает организации фактов с целью их понимания. Конечно, но небесполезно напомнить, что термины, которые хотят связать, сконструированы, а не даны. Поэтому решающим условием каузального поиска является расчленение терминов и дефиниция понятий.

Если географ имеет в виду каузальные связи, то в каком направлении он будет идти? Вначале, скажем, выражаясь очень приблизительно, что он обыкновенно имеет дело с коренными данными. Г.Валло12, например, пишет, что географа интересует только целое, поскольку его касаются только массовые факты, группы, природные регионы или людской уклад жизни. Впрочем, не думается, чтобы, находясь даже на этой высоте, географы смогли выяснить необходимые связи. Одной и той же климатической зоне соответствует не только один тип общества, одному и тому же природному региону соответствует не только один образ жизни, одному и тому же географическому положению (выраженному словами «остров» или «плоскогорье») соответствует не только одна и та же историческая судьба. Мы не говорим ни о случайности, ни об индетерминизме. Вопрос носит методологический, а не трансцендентальный характер. Когда мы хотим выяснить подлинное воздействие среды, то мысленно устраняем или предполагаем постоянными другие факторы. Принцип каузальности—и это философская истина — не означает, чтобы только порядок причин детерминировал то или иное следствие, чтобы причина полностью была изолирована. Никакая теория априорно не может предвидеть структуру детерминизма.

Впрочем, нельзя пренебрегать результатами этого макроскопическою анализа, хотя они не формулируются в необходимых отношениях. Если

можно так сказать, часто негативный вывод обладает позитивным значением. Такие отдельные и осторожные высказывания, очень далекие от догматизма, о которых когда-то могли только мечтать, высказывания о том, что сложная цивилизация для своего развития нуждается в достаточно благоприятных географических условиях или о том, что за пределами определенной широты человеческие общества никогда не преодолевали рудиментарную стадию развития, тем не менее имеют научный характер. Ибо вопреки позитивистским иллюзиям не от одного ученого зависит открывать всюду строгий детерминизм.

Всегда спорят о том, нет ли у нас другого выбора, кроме выбора между необходимостью и отсутствием всякой связи. В действительности, мы располагаем третьим предположением, по выражению Вебера, предположением о связи, более или менее близкой к адекватности или к акциденции. Среда может благоприятствовать образу жизни, не навязывая его (т.е. производить его в многочисленных случаях, разумеется, воображаемых случаях). Это предположение тем более правдоподобно для гуманитарных наук, где причины особенно перепутаны. Недостаточно отдельного фактора для определения глобального следствия: ни сопутствующие условия связи, ни оба отношения связи, представляя друг друга, недостаточно идентичны, чтобы на макроскопическом уровне появилась необходимость.

Бесспорно, мы больше не имеем права отвергать, как и априорно утверждать наличие необходимых связей. Мы хотим только различать постулаты детерминизма и гипотезу необходимых связей, абстрактные и общие отношения. И более того, мы можем высказывать с большей или меньшей вероятностью утверждения или отрицания (отрицание еще более правдоподобно, если учитывать историю).

Действительно, география истории больше дескриптивна, чем каузальна. Хотелось бы образовать совместно с системой политического становления или экономического развития общее понятие, причиной которого была бы географическая ситуация. Например, островной характер Англии являлся бы причиной ее морской судьбы, ее рудниковые богатства — причиной опережения, которое она приобрела в XIX в. в борьбе со своими конкурентами. Но легко возразить, что Англия не всегда была крупной военной державой, что она прошла курс обучения У иностранных моряков, что она не всегда экономически превосходила своих соперников. И многие регионы, несмотря на свои природные ресурсы, экономически отстают. Если мы в этом случае хотим использовать каузальный язык, то самое большее сможем говорить об адекватности или акциденции: например, угольные шахты в XIX в. благоприятствовали экономической экспансии. Конечно, единичный пример не является доказательством, и нам как раз могут возразить, что, кроме всего прочего, этот пример представляет собой ложную каузальную связь. Но частный случай иллюстрирует трудности общего характера. В самом деле, каким образом теоретически исторические факты могут быть полностью объяснены географическими данными'? Нужно было бы, чтобы исторический факт имел ту же продолжительность, что и природный факт. Но самые стабильные исторические факты (экономп-

380

ческие, социальные и т.д.) изменяются достаточно быстро без того, чтобы можно было наблюдать предыдущие или одновременные трансформации географических данных (тем более таких данных, как основание, рост городов и т.д.). Поскольку все социальные феномены относятся к истории, природная среда якобы о них дает, самое большее, частичный отчет, поскольку так называемые следствия возникают или исчезают, тогда как причины остаются постоянными13. (По крайней мере, так редуцируют главным образом социальные феномены, которые объясняются географией, если они маловариабельны, как и география.)

Конечно, есть возможность избавлять социальные феномены от эволюции: либо образуют общее понятие становления культуры, которое рассматривается целиком, либо фиктивно изолируют тот или иной признак социальной действительности, которая на протяжении продолжительного времени представляла собой относительную стабильность. Но на этом уровне сталкиваются с другой трудностью, так как историк больше не располагает примерами в достаточном количестве: где найти страну, которую можно сравнить с Англией по всем пунктам, кроме географического положения? А ведь сколько опытов будет необходимо для измерения каузального воздействия этого положения. Где найти среду, подобную среде долины Нила в Египте с регулярными паводками? Что египетская бюрократия находится в связи с расположением вод и с потребностями рациональной техники нам кажется явным постольку, поскольку она представляется ответом, адаптированным к обстоятельствам, поскольку невозможно утверждать, что она является неизбежным порождением среды, поскольку трудно точно измерить каузальную ответственность среды в этой социальной организации и своеобразии этой организации.

Следовательно, нужно будет снова заниматься абстрагированием и генерализацией. Генерализировать причину: вместо Нила надо рассмотреть реку (или дельту) и задаться вопросом о том, каковы черты культур, которые развились вдоль рек (Египет, Вавилония и т.д.). Абстрагироваться от следствия: отрывают ту или иную черту, в действительности неотделимую от многих других черт, но которую подобным или, по крайней мере, аналогичным образом снова находят в других примерах. Можно представить себе, что в данном случае устанавливают необходимые связи (в таком-то регионе сельское хозяйство представляет всегда такие-то свойства). Но эта необходимость совершается в плане умственного эксперимента, имеет частный характер и является посторонней по отношению к реальности. Конкретно она обозначает, что инициатива человека проявляется внутри определенных границ. Социальные признаки, вызванные определенной средой, указывают на минимум требований, которых должно хватать для всякого человеческого творчества.

Остается последний путь: микроскопический анализ. Могут сказать, что ни формы культуры, ни расположение ферм или деревень, ни эксплуатация рудников, ни даже размещение городов или трассы дорог, рассматриваемые как исторические факты не зависят исключительно от географии. Все эти факты изменялись на протяжении продолжительного

времени, и только история нас учит, почему такой-то город в такую-то эпоху имел поразительный успех, почему потом он пришел в упадок. Но не объясняет ли размещение водных артерий в определенном регионе размещение жителей, рельеф страны — трассы дорожных коммуникаций и положение городов? Здесь проведем различие между языком понимания и языком каузальности. Географ, который описывает, показывает, как на самом деле люди извлекли пользу из обстоятельств. И в этом смысле он делает понятным образ жизни и некоторые социальные институты. Но он не доказывает, что люди дали единственно возможное решение проблемы, которую перед ними поставила природа. Вместе с тем же размещением водных артерий не исключается другое размещение людей. Наличие города на каком-либо месте, видимо, легко объясняется той или иной географической причиной (слияние рек, устье, резерв воды и т.д.). Но некоторые ситуации, очень благоприятные в этом смысле, не были использованы и некоторые агломерации географически парадоксальны: здесь построили искусственные пристани, там — природные были проигнорированы.

Означает ли это, что география людей никогда не будет играть объяснительную роль и что в этом смысле она едва ли является наукой? Что касается нас, то со строго логической точки зрения мы бы не сделали такого вывода. Действительно, географ ответит, что он помогает понять поведение человека, опирающегося на природу при создании обществ, что он из него выделяет рациональное зерно. Либо за пределами интеллигибельных связей он сохранит каузальный язык, но тот язык, который познает адекватность и акциденцию, тот, кто производит часто или редко, игнорирует необходимость, потому что фактически человек не подчинен принуждению окружающей среды. Если модальность суждений есть возможность, то именно случайность14 подчеркивает все человеческие решения, даже те, которые проявляются в социальных институтах.

***

Со своей стороны мы принимаем эту теорию каузальных связей (возможность, а не необходимость) и материальное значение этой случайности. Человек не есть ни узник, ни раб своей природной среды, он способствует ее созданию, но пассивно ей не подчиняется. Но могли дать — и дали — этой бессильной географической каузальности другую интерпретацию. Социологи в ней видели главную ошибку географического тезиса (тезиса, который сегодня существует только у тех, кто с ним воюет). Они говорят, что данные географии никогда не носят пояснительного характера, ибо порождают то одни последствия, то другие. Можно ли понять, чтобы одна и та же причина в зависимости от разных случаев порождала различные следствия13? То же самое, что сказать, что она не есть причина. Неизбежный провал подтвердит дюркгеймовская школа, социальный факт обязательно имеет в качестве причины другой социальный факт.

Мы не хотим принимать участие в старом споре социологов и географов. Он нас интересует только в философском плане, но имеет

382

383

прежде всего методологический характер: вместо почти случайного описания не лучше ли отделять и сравнивать все феномены, которые встречаются в определенном пространстве? Выделить форму дома или структуру деревень, наблюдать эти феномены в самых разнообразных условиях, сравнивать, чтобы выделить настоящие объяснения, т.е. постоянные антецеденты (антецеденты такой формы дома, такого размещения жителей).

Другими словами, социологи противопоставляют компаративный метод монографическому методу, каузальные связи, которые подчеркивают константы, радоположенности гетерогенных, географических и социальных феноменов. Мы никак не компетентны решать, какой из этих двух методов лучший. Мы просто можем сказать, что цель у обоих методов различна и поэтому один не исключает другой.

Что касается того аргумента, что причиной одного социального факта всегда является другой социальный факт, то без его всестороннего обсуждения в нем легко видят оправдание. Мы признаем без возражений то, что между средой и социальными институтами всегда находятся коллективные представления. Но здесь мы видим другой аспект этой инициативы, которую природа всегда оставляет человеку. Когда говорят о коллективных представлениях, то питают иллюзию уточнить идею и исключают расу или темперамент, которые, может быть, порождают различные реакции на одну и ту же ситуацию. Действительно, поскольку люди всегда живут группами, определенное состояние общественного сознания должно выступать посредником между средой и поведением, даже если это состояние выражает наследственную предрасположенность.

Нужно ли идти еще дальше и утверждать, что социальные факты выступают единственной причиной? Дойдет ли дело до отрицания влияния среды на ход совместной жизни, природных ресурсов на плотность населения, урожаев на экономическое процветание? Нужно было бы отрицать очевидное: хотя он и не является необходимой причиной и действует с помощью социального факта, тем не менее природный феномен способен оказывать воздействие (в смысле исторической каузальности: т.е. если мы предположим этот феномен изменившимся, то социальная действительность будет другой). Можно ли сказать, что имеют право не интересоваться этими естественными феноменами, поскольку социальные факты якобы способны оказывать такое же влияние16? Единственный аргумент: социология изучает то, что происходит, неважно, что воздействие природы может быть заменено воздействием общества, с момента своего существования оно навязывает себя ученому.

Следовательно, мы не видим никакого резона априори отрицать значение географических интерпретаций: общество не есть закрытая система, природа является одним из факторов, который детерминирует его существование.

***

Не легче установить каузальность для расы, чем для среды. Напротив. Конечно, будут говорить о свободе в отношении расы, как и о свободе и отношении среды. Но главная трудность состоит в умении изолировать воз-

действие причины, которая в данном случае проявляется с возрастающей силой. Представим, что историк хочет объяснить некоторые события (упадок Афин или Римской империи) расовыми феноменами. Удастся ли ему вначале установить факты, т.е. изменения, касающиеся одновременно плотности и состава населения? Раз установлены факты, ему нужно будет действовать в соответствии с каузальной схемой, которую мы рассмотрели в предыдущей части. Но найдутся ли другие случаи для сравнения? Историческому событию всегда предшествуют исторические антецеденты, которые об этом могут давать отчет. Чтобы взвесить эффективность одного антецедента (особенно главного антецедента, лежащего, так сказать, в основе социального становления), необходимо будет сравнить довольно много других аналогичных случаев для определения того, что снова возвращается к одному из антецедентов.

Откажемся от этого пути и будем устанавливать закономерности последовательности. Тогда мы будем обращать меньше внимания на события, чем на целостности (высшая культура в своих оригинальных чертах не может быть объяснена расовой наследственностью). Но и на этом уровне проявляется та же трудность: всегда две культуры различаются многими обстоятельствами. По какому праву приписать всю ответственность одному из этих обстоятельств? Верно, что остается позитивистское доказательство: все высшие культуры, по крайней мере определенного типа, якобы являются созданием одной и той же расы. Но это такое доказательство, которое создает на самом деле, по меньшей мере, довольно сильное правдоподобие.

Но здесь возникает другая трудность. Как изучать расы и в особенности их психические способности? Обычно комбинируют различные методы: прямое наблюдение индивидов — которое, по крайней мере, покажет частоту некоторых дарований в некоторых популяциях, — сравнение рас и классов таким образом, чтобы выяснить разнообразие наследственных данных в зависимости от социальных групп, сами представления о расовых группах, наконец, сопоставление культур, историческое творчество при этом рассматриваются как выражение и доказательство природных свойств. Добавим к этому и то, что теоретики расы обычно высказывают, по крайней мере, два спорных суждения17: наследственная передача психических способностей как физических и физиологических признаков, возможность выделения, по крайней мере, мысленно чистых рас (если даже все расы на самом деле смешаны).

Здесь мы не будем вдаваться в дискуссии, имеющие сегодня острый характер, об установлении границ рас, о выборе отличительных черт, о возможности или невозможности различать расы и оценивать их культурные способности. Нам важно было указать только на трудности, с которыми сталкивается исследование биологических причин в истории. Эти трудности двоякого рода: когда рассматривают целостность или историческое событие, то с трудом различают эффективность, свойственную причине, особенно естественной причине, внешней плану социальных феноменов (не говоря о квазиневозможности установить точно антецеденты этого порядка). С другой стороны, для выработки термина «причина», т.е. некоторой наследственности, нужно будет очерчивать либо первоначально чистую физиологическую группу, либо историчес-

384

385

кую группу. В действительности, колеблются между тем и другим и далекие от того, чтобы установить непосредственно расовую причину, уже используют исторический факт (который надо будет объяснить) для определения термина «причина».

Вывод, который мы хотели бы сделать из этих поспешных замечаний, впрочем, не есть тот вывод, который очень часто делают другие французские авторы. Действительно, они делают вывод о невозможности доказать лживость утверждений или, по крайней мере, общую идею о влиянии расовых особенностей на ход истории (они плохо различают эти теории, являющиеся более политическими и популярными, чем строгими). Однако поскольку мне кажется, что трудно доказать, постольку мне кажется разумным признать, что различные человеческие группы имели в начале различные наследственности, которые проявлялись на протяжении истории, воздействие которых возможно было значительным, хотя мы до сегодняшнего дня не в состоянии его распознать и доказать. Условия каузального исследования объясняют, что со всей строгостью расовая каузальность до настоящего времени редко, а может быть, никогда не была подтверждена.

***

В первую очередь кажется, что раса и среда составляют два термина одной альтернативы. Не позволяет ли изучение комплекса «индивид — среда» объяснить поведение животного? Для человека нужно добавить третье понятие: так сказать, внутренняя среда, т.е. общество. Более того, было бы напрасным трудом противопоставлять эти три понятия друг другу и претендовать на собственную эффективность каждого из них. Ибо они не уподобляются трем силам, социальные феномены которых были бы равнодействующими. Наследственность проявляется в коллективной жизни, и, может быть, природа тоже туда вписывается. Эти три фактора, будучи результатами прагматического различения с целью позитивного исследования, не представляют ни три сектора реальности, ни три автономные силы. Так же, по крайней мере для расы и среды, установленные связи не преодолевают вероятность как выражение объективной возможности. Люди используют ту или иную свою способность в зависимости от обстоятельств, в которых они должны жить. Общества эксплуатируют те или иные предложенные ресурсы в соответствии со своими предпочтениями и своей историей. Сама социальная жизнь выбирает между материальными и человеческими данными.

Модальность каузальных связей в меньшей степени указывает на провал анализа, чем на то, что она не отражает структуру реальности.

§ 2. Социальные причины

Если хотите иметь представление о многообразии каузальных исследований, предпринятых социологами, достаточно просмотреть книгу Сорокина о социологических теориях. Действительно, Сорокин почти все теории выражает в терминах каузальности и обозревает географическую, антропологическую, расистскую, биосоциальную и т.д. школы18.

Рассмотрим, например, демографические факты. Мы зададимся вопросом о влиянии процента рождаемости на процент смертности и браков, о влиянии плотности населения на его благополучие, на политическое устройство общества, социальные идеи (равенство) и т.д. Возьмем экономику: мы рассмотрим отношения между типами экономики и политическим строем государства, между экономическими кризисами, преступностью и т.д. Можно было бы так же свести друг с другом религию и другие секторы общественной жизни (экономику, политику, организацию домашнего хозяйства и т.д.). Эти примеры мы могли бы до бесконечности умножать.

Каковы самые характерные признаки полученных результатов? Прежде всего, какова модальность каузальных связей? Бесспорно, предыдущие вопросы были сформулированы очень туманно и поэтому их надо уточнить. Спрашивается, какое влияние оказывают кризисы на рост преступности? Или еще, какое влияние оказывает рост плотности населения на его миграции? Или еще, какое влияние капитализм оказывает на организацию семьи, безработица на количество самоубийств? А ведь некоторые ответы констатируют ковариантности. Кризис и безработица способствуют росту преступности или самоубийств. Эти ковариантности базируются на статистических данных, которые мы изучим в следующем параграфе. Другие ответы относятся к категории благоприятных или неблагоприятных влияний. Какова бы ни была плотность населения, она не создает и не разрушает сама по себе благополучие населения или демократический режим, но некоторая плотность благоприятствует благосостоянию или эгалитарным идеям. Так же кризисы способствуют революциям, безработица — падению рождаемости, как протестантская мораль благоприятствует капитализму. Другими словами, мы здесь снова находим возможность (более или менее адекватную связь), а не необходимость.

С другой стороны, никакая из этих причин не является абсолютной причиной, поскольку они, как следствие должны войти в другие связи. Ни плотность населения, ни экономический кризис не представляют первичного факта. Нужно ли соглашаться с этим универсальным взаимодействием или социологический детерминизм нуждается в дополнительном постулате?

Мы постараемся изложить теорию социологического детерминизма, вначале рассмотрим теорию Дюркгейма в том виде, в каком она была изложена в «Методе социологии», затем опишем приемы Вебера.

***

В «Методе социологии» Дюркгейм провозглашает, что социология по примеру естественных наук должна объяснять, т.е. объяснять при помощи причин. Легко можно уловить какие методы он критикует, а именно психологический, финалистский или идеологический и исторический. Зато труднее различать признаки и методы собственно социологической

387

причинности. Будем исходит из критики, чтобы попытаться уловить утверждения.

Психологическое объяснение исключается, поскольку социальный феномен есть sui generis19. Ассоциация, совместная жизнь порождают первоначальные данные. Больше того, Дюркгейм, видимо, уподобляет психологию универсально принятой психологии типичного индивида (нормального, цивилизованного). Как дать отчет о социальном, следовательно, историческом факте с помощью черт, общих всем людям? С другой стороны, назвать цель или функцию социального института значит признать, что этот институт был создан созидательно, добровольно. Однако эта искусственность несовместима с наблюдаемой в социальных фактах закономерностью, не соответствует действительности: первично целое, именно оно моделирует сознание личностей, порождает коллективные организации, теоретическое доказательство которых индивиды путают с первопричиной. Примем эти аргументы, чуждые каузальной проблеме, которую мы хотим здесь рассмотреть.

Критика исторического метода менее ясна. Дюркгейм явно упрекает метафизиков истории. В качестве примера он берет закон о трех стадиях О.Конта и обвиняет его в том, что, требуя единства человеческого развития, он растворяет социальные индивиды, предполагает таинственную тенденцию к эволюции и, наконец, в том, что ищет в прошлом причину настоящего и фундамент предвидения. «Если бы основные причины общественных событий были в прошлом... то различия обществ потеряли бы свою индивидуальность»20, а объяснение стало бы невозможно.

Тут находится фундаментальная противоположность между социологией и историей, которую устанавливает теория Дюркгейма. Однако альтернатива «настоящее или прошлое» или еще «история или общество» нам представляется темной и, вообще говоря, мало понятной. Познают два типа отношений: одни указывают на регулярно наблюдаемую взаимосвязь двух или многих общественных феноменов, другие же указывают на постоянную последовательность двух фактов. Но в принципе нет разницы между этими двумя типами отношений, между статической корреляцией и динамическим законом. Нельзя понять современное состояние группы без ссылки на ее прошлое, без анализа взаимозависимости, данной в каждый момент, без изучения различных институтов.

Почему Дюркгейм, вопреки правдоподобию и традиционной практике, утверждает, что только совпадающие условия представляют собой настоящие причины? По-видимому, для того, чтобы постичь каждое общество как автономное целое, которое представляет собой некую самодостаточность. Более того, он заменяет представляющееся нам в своей конкретной сложности общество социальным видом и его составляющими чертами, которые якобы являются единственным объектом науки. Таким образом он предоставляет себе право устранить все акциденции, которые относятся к истории. Собственная природа коллективной жизни имеет в качестве причины внутреннюю среду и в конечном счете насыщенность (материальную и динамичную насыщенность), окрещенную первичным фактом.

Но как защитить подобное утверждение? Как определить понятие первичного факта, детерминирующего фактора коллективного развития21. Несомненно, Дюркгейм переводит эти выражения в позитивистские термины: факт является первичным, когда он носит довольно общий характер, чтобы из него объяснить многие другие факты. Но в этом смысле экономический или технический режим тоже является первичным фактом. Никто не сомневается в том, что можно установить многочисленные связи, в которых плотность населения могла бы быть причиной: может быть, такая-то плотность регулярно порождает тот или иной политический, экономический или моральный феномен, но, в свою очередь, и она требует объяснения. Почему с этого момента она является первичной? Почему только один фактор является детерминирующим?

Итак, этот постулат, нисколько не являясь необходимым в каузальном исследовании, в действительности в качестве функции скрывает первичную необходимость отбора, фрагментарный характер социологического детерминизма22. Говоря о составляющих чертах социального вида, высокомерно исключают поверхностные и исторические данные, тем самым навязывая абсолютную противоположность двум рядам фактов, придают, может быть, законному выбору научное достоинство. Но, с другой стороны, под видом того, что внутренняя среда детерминирует много последствий, скатываются от идеи общей эффективности к идее ее абсолютного примата. Или еще, идут от морфологического наблюдения к каузальной интерпретации путем придания исключительной важности удобному методу, а именно произвольному порядку последовательности. Не желают замечать, что, по крайней мере, вначале социологические связи как каузальные связи разбросаны, потому что они наподобие физических законов не объединяют в дедуктивную систему. Не замечая это исключительно важное различие, стремятся ввести тайком систему, либо освещая какой-либо фактор, либо смешивая описание и объяснение.

Можно ли сказать, что теория Дюркгейма базируется на результатах, полученных в работе «О разделении общественного труда»? В действительности, все наоборот, выявленная в этой книге каузальность искажена теми же ошибками, которые, как мы считаем, нашли в «Методе». Вначале доказательство опирается на одну из этих ярких альтернатив, которую Дюркгейм любил и которую он использовал вместе с чрезмерным диалектическим искусством. Он спрашивал: каковы причины разделения труда? Индивидуальные или социальные? Скука, желание иметь возрастающее богатство. Этого предположения недостаточно. Остаются только две социальные причины, в частности причины, присущие структуре коллективной жизни, а именно объем общества и плотность. В действительности, сами термины, посредством которых Дюркгейм ставит проблему, нам кажутся неточными. В самом деле, разделение труда, взятое в общем виде, не представляет собой определенного и изолированного факта. Может быть, напрасны поиски причин общего феномена, который интересует современные общества в их Целостности. Во всяком случае следовало бы рассмотреть различные представления об этом явлении, чтобы выяснить антецедент или постоянные антецеденты. Однако Дюркгейм не занимается этим системати-

389

ческим обзором (можно постичь такие предположения, как желание счастья, скука или объем общества), он ставит другой вопрос, имеющий собственно исторический характер: как перешли от примитивных групп к разделению труда? Получается так, как будто он заранее был уверен в том, что все общества прошли одни и те же фазы, подчинившись одним и тем же законам. Как если можно было бы выяснить научно причину исторической эволюции в своей целостности. Дюркгейм явно является узником прежних философий истории, чуждых научной практике, которые он претендует заменить наукой, но предпосылки которых он сохраняет. Альтернатива «индивид или общество» также произвольна, как альтернатива «история или общество».

Итак, как в теории, так и в своей практике Дюркгейм является пленником своего рода реализма, почти метафизического реализма. Социальная целостность должна все свои причины иметь в самой себе. Историческая эволюция в своей совокупности должна быть объяснена одним первичным фактором. Тогда как фактически наука, особенно каузальная, начинается с анализа, т.е. с расчленения всего на элементы, затем стараются установить их взаимосвязь.

***

Никто так энергично, как Макс Вебер, не утверждал эту необходимость отбора, которую мы только что рассмотрели. (Здесь под отбором мы понимаем организацию, конструкцию терминов, объединенных отношениями каузальности.) Для удобства изучения возможных разновидностей этого отбора, который предшествует или сопровождает каузальное исследование, необходимо обратиться к «Хозяйству и обществу», социологическому произведению, имеющему одновременно статистический и динамический, систематический и исторический характер.

Вопросы, которые направляют исследование Вебера, являются слишком общими: каково воздействие экономики на право? Религий на экономику? Политических учреждений на экономическую жизнь? Но как раз, — и это главное — не в этой общей форме эти вопросы находят ответ. Нельзя было бы сказать, что влияние политики на экономику абсолютно, но можно задаться вопросом, какое воздействие обычно оказывает харизматическая власть на рациональность экономики.

Термины «причина» и «следствие» были разработаны духом, определены точно, и привлеченные для определения признаки проистекают из концептуальной абстракции, которая расчленяет элементы без постоянного учета реальной взаимосвязи институтов. В каждом случае бюрократическая или харизматическая власть связана со всякой социальной организацией. Более того, встречают харизматическую власть в самых разных цивилизациях, начиная с израильских или исламских пророков до современных демагогов. Различные примеры, объединенные понятием «харизма», таким образом, имеют в качестве общего лишь некоторое число черт, хотя их сходство существует только для наблюдателя, который, находясь на определенной точке истории, переосмысливает прошлое с помощью понятий, которые продиктованы современной ситуацией. (Те же замечания касаются рациональности экономики.)

390

Следовательно, связи, которые объединяют эти абстрактные и общие понятия, ирреальны в определенном смысле, как и сами понятиями они никогда не приводят к необходимости. Протестантизм благоприятствует ведению экономики буржуазного характера, но не детерминирует ее. Капиталистическая экономика благоприятствует рациональности права, но имеется много форм рациональности, и некоторые из них чужды английскому праву. Даже прогнозируемость права, в котором капитализм нуждается, необязательно есть порождение права.

Если концептуальная конструкция ограничивает точность результатов, то зато она расширяет поле, открытое компаративному методу. Ибо именно историк посредством используемых им понятий указывает точки, где будут обозначаться различия и сходства. Египетская или современная бюрократия относятся к одному и тому же роду. С помощью трех идеальных типов: бюрократия, традиционализм, харизма социолог обнаруживает все разновидности политических режимов. Но зато распространение этого компаративного метода, видимо, подрывает точность результатов.

Возражения, которые вызывает метод Вебера, легко вытекают из предыдущих наблюдений. Не связано ли отсутствие необходимости установленных правил с методом? Если бы замкнулись внутри общества, вместо того, чтобы сопоставлять самые разные общества, если бы нуждались в примерах, имеющих идентичную базу, то стали бы каузальные связи более точными? С другой стороны, не следовало бы вместо ретроспективного расчленения, индифферентного к конкретным внутризависимо-стям, отдать предпочтение реальным ансамблям? Ни любые сравнения, ни любые отборы не обладали бы одинаковой значимостью и плодотворностью: вместо того чтобы их подчинять, как это делает Вебер, изменяющемуся интересу социолога, нельзя ли их подчинить структуре социального целого?

Без сомнения, можно выделить две тенденции социологической реконструкции: либо социолог переосмысливает прошлое в соответствии с понятиями, которые выражают вопросы и проблемы настоящего, либо он стремится остаться современником каждого общества. Более того, социолог часто стремится к различению путем методического сравнения реальных совокупностей или типических эволюции. В следующем параграфе мы изучим реальность статистических совокупностей. Дальше мы снова встретимся с понятиями социального целого и законов цивилизаций. Временно нам достаточно указать на две тенденции и настаивать на том, что вначале никакая система понятий не может требовать привилегий. До тех пор пока философия истории не доказала априори или апостериори преимущества той или иной системы, все они правомерны, так как все они выражают некоторые вопросы живых людей и вместе с тем выясняют те или иные аспекты социального порядка.

К тому же практически системы, претендующие на воспроизводство реальности, являются следствием интересов, которые изменяются вместе с историей. Разделения, совершаемые статистиком, который исследует самоубийства, выражают также интенции экстранаучные. Если Дюркгейм был первым, которому удалось обнаружить влияние граждан-

391

ского состояния на частоту самоубийств, то это потому, что он поставил под сомнение прекращение социальной связи. Тем не менее качество результатов не пострадало. Просто в первую очередь можно полагать, что если социолог сам включается в статистические исследования, то это тем более касается теории, где должны найти место тотальности социальных феноменов.

***

Зависит ли модальность каузальных суждений от данного ответа на предыдущую проблему (объективный или субъективный отбор, ретроспективное расчленение или современный анализ)? Могут ли каузальные связи достичь необходимости? Прежде всего, уточним мотивы, из-за которых правила, которые мы встретим в «Хозяйстве и обществе» полностью адекватны. Вначале они изолируют связи обоих терминов, которые на самом деле никогда не изолированы, следовательно, внешние влияния никогда не игнорируются, даже в формуле отношения. С другой стороны, воздействие одного термина на другой никогда не бывает принудительным, когда речь идет об общем термине, различные примеры рискуют представить довольно много разнообразия для того, чтобы последствия не оставались постоянными. Наконец, так как эти связи соответствуют социальным последовательностям, следствиям решений людей, необходимо рассматривать нечто вроде главной случайности, связанной с нашим незнанием индивидов или со свободой личностей.

Рассмотрим пример, где каузальные связи особенно ясны: нужно уточнить последствия девальвации. Мы неизбежно будем говорить об адекватных, а не необходимых последствиях. Действительно, в зависимости от обстоятельств, от экономического положения страны девальвация имеет различные последствия. Одна девальвация связана с сохранением внутренней покупательной способности денег и не влечет за собой повышения цен (Англия), целью другой является облегчить положение дебиторов и вызвать повышение цен (США). Приведем пример: чем более общий характер носит термин «причина», тем более разнообразными являются представления, тем больше связь причины со следствием отдалена от необходимости. С другой стороны, можно было бы утверждать, что девальвация приводит к возврату экспортных капиталов. Но здесь пока речь идет о тенденции: в зависимости от финансовой политики правительства, от доверия капиталистов, от безопасности, от внешних покровителей репатриация осуществляется более или менее быстро. Скажем опять: сопутствующие условия делают последовательность ненадежной, они создают возможность отклонения или замедления. Наконец, следствия самой большой девальвации не равны росту розничных цен, ритму адаптации к большим и малым ценам. Но и в этом случае существует (не упоминая два других аргумента) фактор ненадежности, присущий самому отношению, ибо адаптация к ценам осуществляется с помощью человеческих условий. Поэтому психологические реакции народов на факт девальвации варьируют в зависимости от воспоминаний об инфляции, от доверия и национальной гордости: паника рискует при-

вести к резкому повышению всех цен, предсказания науки могут быть опровергнуты безумием людей.

Этот пример подсказывает различные средства элиминации ненадежности, которая заменяет необходимость адекватностью. Прежде всего нужно постараться уточнить термины отношения таким образом, чтобы все частные случаи точно отвечали понятию. Но по мере приближения к конкретному начинают исключать общее. В конечном счете исчезла ненадежность, но сразу же исчезает и необходимость, ибо здесь являются свидетелями исторической каузальной последовательности, а не социологической. И мы снова возвращаемся к примеру, который до этого рассмотрели. Действительно, можно показать последствия бельгийской девальвации. В данных обстоятельствах (и к этому моменту относительно стабильных) девальвация снова устанавливает долю прибыли, вызванной общим повышением цен 25%, а в розничной торговле 10% и т.д. Модальность этих суждений скорее является действительностью, чем необходимостью, или, по крайней мере, необходимость связана с такими конкретно определенными данными, что они представлены только один раз. Речь, однако, идет о каузальности, ибо, с одной стороны, обзор антецедентов не выделяет другого феномена, разновидность или внезапное появление которого объясняет наблюдаемые данные; с другой стороны, общие адекватные связи придают реальной последовательности логический характер каузальности.

С этого момента, отказавшись от открытия необходимых и реальных связей, будут искать идеальные, так сказать, фиктивные необходимости. Абстрактные высказывания экономической теории часто скрещивают законами. Закон Тюнена или закон Грехэма являются умышленно ирреальными, их необходимость представляет ценность в нормальных условиях, «впрочем, все вещи равны». Что касается сомнения, свойственного человеческим импульсам, то оно сводится к минимуму, когда социолог рассматривает типические поведения, которые интересуются только универсальными тенденциями (как, например, желание иметь самое большое возможное богатство).

Другими словами, адекватность ведет либо к необходимости ирреальных фиктивных связей, либо к реальности исторической последовательности. Впрочем, три типа высказываний выделяются только различиями степени.

***

Вебер утверждал, что все каузальные связи должны обладать двойной адекватностью: каузальной адекватностью и показательной адекватностью. Понимание позволяет схватить мотив или побудительную причину статистической ковариации или влияния, которое тот или иной политический режим оказывает на ту или иную экономическую организацию. Если мы допускаем, что исследование каузальности направляется отбором, то понимание в концептуальной форме будет предшествовать каузальным связям, как если бы оно следовало за ними при интерпретации закономерных последовательностей. Однако легко обнаружить, что только выражения составляют собственность Вебера. идеи же выражают при-

392

393

ем всех социологов. После установления однажды статистикой причин самоубийства задаются вопросом о побудительных причинах, которые делают самоубийства более частыми в той или иной ситуации, в той или иной группе. И для анализа причин нет необходимости изолировать идеи и определять факты.

Это двойное вмешательство понимания в каузальное исследование вытекает из двух признаков, которые до сих пор дифференцировали исторический детерминизм. Каузальные причины разбросаны, они не объединяются в систему таким образом, чтобы одни объясняли другие, как, например, законы иерархии физической теории. Понимание восполняет эту двойную недостаточность, оно делает интеллигибельными закономерности, оно их концептуально соединяет,

§ 3, Социальные причины и индивидуальные условия (границы статистической каузальности)

Самоубийство является одной из любимых тем французской социологической школы: экстранаучные мотивы объясняют этот крайний интерес. В поступке, преимущественно антисоциальном, самоубийцы Дюркгейм снова находил влияние коллективной реальности, как если бы индивид еще принадлежал группе в момент, когда он решал уйти из жизни. В то же время рост процента самоубийств иллюстрировал кризис наших цивилизаций.

Самые разные соображения нас побуждают выбрать этот пример статистической каузальности, выяснить благоприятные условия экспериментирования и множество проблем, которые ставит интерпретация необработанных результатов. В самом деле, никакая сторона ясно не представляет противоположность между социальными причинами и индивидуальными обстоятельствами или условиями, между статистическими совокупностями и реальными совокупностями. Таким образом, наш анализ, исходя из этого единичного случая, выясняет некоторые границы исторической каузальности.

***

Статистика позволяет следить за изменениями численности самоубийств из года в год или даже из месяца в месяц. С другой стороны, сравнивая частоты в зависимости от классов, регионов, гражданского положения и т.д., получают эквивалент опыта, рассматривают влияние различных факторов (в широком смысле), изолированных благодаря постоянству других факторов (если рассматривать численность по регионам, то элиминируют, по крайней мере частично, влияние возраста, гражданских или профессиональных ситуаций и т.д.). Огромная трудность связана с недостаточной изолированностью различных причин: чтобы точно оценить роль региона, нужно сравнить численность обеих групп, которые очень похожи друг на друга. Фактически социальные группы разных религий всегда представляют различия.

Это статистическое экспериментирование приходит к установлению высказываний такого типа: безбрачие или вдовство увеличивают частоту самоубийств, брак, дети уменьшают ее. Каждое общество демонстрирует относительно стабильный процент самоубийств или, по крайней мере, процент, регулярное изменение которого, видимо, подчиняется законам. Войны, революции приводят к снижению процента. Или еще, области, где ведут сельский образ жизни, имеют более низкий процент, чем в промышленных регионах, и т.д. Таковы сырые результаты, с которыми все должны согласиться (раз признана точность статистики). Интерпретации начинаются, как только цифры переводят в мысли.

Дюркгейм считал, что имеет право анализировать, исходя из статистических данных, механизм самоубийства, описывать его психологические типы. Самая большая частота среди холостяков якобы нам раскроет одну из социальных причин добровольной смерти, а именно эгоизм. Таким же образом он хотел выявить две другие группы причин, причины альтруистов и причины аномические.

Однако этот демарш нам кажется рискованным. Дюркгейм констатирует, что положения холостяка, вдовы, разведенного и т.д. благоприятствуют самоубийству. Из этой констатации он делает такой вывод: холостяки кончают с собой, потому что они являются эгоистами. Временно допустим истинность этой дедукции. Этот социолог тем не менее не забывает другой факт: меньше самоубийств среди отцов семейства, но все же они есть. Можно ли назвать их эгоистами? С каким психологическим типом их связывать? Дюркгейм рассуждает так, как если бы самая большая частота самоубийств в какой-либо группе была равносильна их наличию, а не отсутствию. Так удается забыть, что некоторые случаи не находят места ни в каких категориях.

В общем виде ошибка имеет двойной характер. Чтобы идти от сырого результата (такое-то условие делает более частым такой-то факт) к детерминации типов, необходимо признать: 1) что ковариации предполагают единственную психологическую интерпретацию; 2) что статистические данные являются реальными данными. Однако психологическая интерпретация всегда возможна, часто правдоподобна, часто ненадежна: нельзя сказать, например, что холостяки оказывают меньше сопротивления разочарованию или что они больше подвержены искушению, или что они в большинстве своем являются невропатами и т.д. Что касается реальности статистических данных, то в этом случае ее нельзя было бы подтвердить: не только потому, что самоубийство есть отдельный акт, и единство отчаявшихся было бы самое большее отчаянием анархии или общего эгоизма, но еще потому, что все социальные причины самоубийства только заставляют варьировать показатели, следовательно, они предполагают другие индивидуальные или психологические факторы.

Дюркгейм отказался принять самое осторожное объяснение, объяснение, которое непосредственно связано с цифрами и согласно которому так называемые социальные причины являются просто благоприятствующими обстоятельствами. По его мнению, стабильность процентных ставок доказывает наличие огромных коллективных сил, являющихся такими же реальными, как и космические силы и имеющих необходи-

394

395

мую эффективность, чтобы довести людей до этого противоестественного поступка. Как мотивы, которыми руководствуются люди для оправдания своего решения, так и психологические антецеденты якобы являются всего-навсего условиями, они объясняют, что коллективная сила воплотилась в этом индивиде, а не в том, что этот избрал веревку, тот воду. Наследственность или отчуждение создают благоприятную почву, но все эти факторы никогда не являются причиной, ибо они никогда не детерминируют сам поступок. Только социальные силы, которые каждый год требуют и добиваются своей доли жертв, являются действительными причинами23.

В данном случае мы являемся свидетелями мифологии: метафизически можно представить основное различие между условием и причиной, между тем, что подготавливает, и тем, что завершает, между тем, что делает возможным, и тем, что необходимым. Но как применить такое различение логически и научно? Либо мы рассматриваем отдельное самоубийство и изучаем множество антецедентов, среди которых, конечно, фигурируют социальные данные, внешние индивиду или включенные в него. Выбор причины среди этих условий произволен. Всего-навсего добиваются относительной объективности, наличие которой мы установили в предыдущей части: в зависимости от определенного интереса различают либо решающий импульс, либо исключительное событие, которое вызвало поступок. Как можно утверждать, что такое-то исследование всегда приводит к социальному антецеденту?

Либо мы рассматриваем множество самоубийств внутри группы, изолированной социологом или данной в действительности (с одной стороны, данные о холостяках, с другой стороны — по региону или стране). В этом случае, мы можем утверждать, что структура группы выражается в определенной частоте самоубийств, но как только хотят уточнить причины, ограничивают факторы, представляющие просто благоприятные или неблагоприятные условия, но их никогда недостаточно для производства феномена: не все невропаты, не все аномики выбирают смерть.

В позитивном плане необходимой задачей является отбирать и измерять влияние различных причин и в меньшей степени определять типы24 или открывать так называемую подлинную причину. Конечно, при условии отказа от коллективных сил, которые защищают язык, чуждый логике и науке.

От этого также полностью отказывается г. Альвакс. С его точки зрения, эгоистическое течение снова становится тем фактом, который говорит, что эгоизм в определенной группе по частоте и интенсивности более развит. Константа показателей связана не с постоянством коллективных сил, а с невозможностью различать социальные факторы и индивидуальные обстоятельства. В конечном счете это есть форма глобального бытия общества, отвечающая за статистические связи (каждая из них изолирует воздействие одной социальной причины, одного аспекта коллективности). Мы полностью принимаем это описание, пока оно, как нам кажется, полностью соответствует сырым результатам и непосредственному наблюдению. Ситуации, которые способствуют росту частот.

отчаявшемуся кажутся причиной отказа от жизни. Банкротство, связанное с экономическим кризисом, является одновременно индивидуальным случаем и социальной причиной. Однако г. Альвакс не принял бы эту интерпретацию, поскольку она утверждает в основном социальный характер самоубийства. Расхождение появляется в споре с психологами.

***

Известен (и мы предполагаем, что известен) спор социологов и психологов25. Мы ограничимся логическим расчленением обеих противоречивых аргументаций спорящих. Мы оставим в стороне вопросы фактов или техники: точность статистических данных, важность неудавшихся попыток абортов и т.д. Аргументы психологов относятся к двум разрядам: либо они показывают, что так называемые социальные факторы соответствуют вместе с тем и психологическим факторам (холостяки, протестанты, евреи среди нервных больных составляют большую пропорцию); либо они опираются на наблюдения индивидуальных случаев, чтобы утверждать, что только индивиды, являющиеся по конституции невропатами (конституционно подавленные, страдающие маниакально-депрессивным психозом, гипермотивом и т.д.), способны покончить с собой.

В самом деле, первое возражение снова ставит под сомнение некоторые интерпретации, которые даны в ковариативной статистике. Оно привлекает другую статистику (психические больные), которую, бесспорно, трудно находить. Это возражение ставит под сомнение некоторые принятые всеми социологические объяснения. Что касается второго аргумента, то логически он страдает двумя недостатками: с одной стороны, наблюдение единичных случаев позволяет сделать суждение такого рода: «Многие самоубийства имеют невропатический характер», но не суждение такого рода: «Все самоубийства являются невропатическими». С другой стороны, если даже признать последнее высказывание, все равно отдельное наблюдение позволяет иметь место пробелу. Только макроскопическая статистика, в сущности, может нам раскрыть некоторые социальные влияния. Конечно, не все невропаты кончают с собой. Для выяснения действенности гражданских или социальных ситуаций необходима статистика, которую трудно установить, но которая дала бы нам частоту самоубийств среди невропатов в зависимости от этих ситуаций. Статистика доказывает влияние коллективных факторов. Сырой факт, допускающий две интерпретации, может быть одновременно действительным: или есть два рода самоубийств (психологические и социальные), или среди нервно больных социальные причины делают отбор.

В какой мере цифры позволяют преодолеть эту осторожность и это частичное незнание? Если в других обществах констатируют наличие нервно больных и отсутствие самоубийств, то отсюда на законных основаниях можно сделать вывод о том. что некоторое коллективное представительство является необходимым условием. С другой стороны, если бы можно было изучить непосредственно достаточное число случаев, то открыли бы пропорцию, иначе говоря, роль психопатических антецеден-

397

тов. Но за неимением статистики, за неимением этих сопоставлений обществ, за неимением этого анализа индивидов необходимо придерживаться бесспорных ковариаций и признать плюралистичность интерпретаций, может быть, неодинаково правдоподобных, но опережающих доказуемые результаты.

Психологи или социологи пока являются пленниками предпочтений своих специальностей, одинаково отказываются строго отделить установленный факт (статистические ковариаций или микроскопические наблюдения) от гипотетических интерпретаций. Психолог систематически отрицает макроскопические данные, которые невозможно обнаружить с того уровня, на котором он находится26. Социолог делает вывод о том, что невозможно распознать реальное неразличимое. Г. Альвакс отказывается признать, что есть два типа самоубийства (он использует любопытный аргумент, который сводится к тому, что якобы в данном случае нельзя обозначить одним и тем же понятием типы самоубийства, не хватало для оправдания употребления понятия)27. Он справедливо замечает, что крепкое здоровье зависит, по крайней мере, частично от общественной жизни (которая умножает психические болезни, селекционирует индивидов по определенному темпераменту и т.д.). Но по какому праву переходят от взаимозависимости к смешению причин? Г. Альвакс в таком случае ссылается на идентичность психического состояния у тех, кто лишает себя жизни: самоубийца одинок, он исключен из всякой общности, мало значения имеет то, что это одиночество связано с болезнью или с ситуацией, с тревогой или банкротством. Однако идентичность психического состояния, если даже предположить, что социолог точно описывает то, что происходит в сознаниях, не устраняет и не решает поставленную проблему, ибо одно и то же состояние (точнее, аналогичное состояние) может иметь различные причины. Но вопрос состоял в том, чтобы выяснить, связано ли это одиночество с внутренними причинами или с внешними влияниями. И по этому вопросу мы больше не продвинулись, если только еще раз не сказать, что одно и то же состояние неизбежно имеет одну и ту же причину. Утверждение очень спорно, ибо на первый взгляд индивид, исключенный из группы по моральным соображениям, не всегда является человеком, находящимся в состоянии постоянной тревоги, который сбился с пути из-за какого-либо своего бедствия, забывает группу, которая готова принять его.

Однако заметим еще раз, что цифры согласуются как с тезисом о двух типах самоубийств, так и с противоположным тезисом. Достаточно, чтобы половина самоубийств была связана с социальными причинами, чтобы наблюдаемые ковариаций были понятными (к тому же константа патологических самоубийств из года в год, по крайней мере, правдоподобна). Но если мы признаем, что все самоубийства предполагают одновременно психические предрасположенности и социальные обстоятельства, то ковариаций находят объяснение (даже если допустить самоубийства чистого типа и смешанные самоубийства). Отсюда не следует, что альтернатива лишена смысла: задаются вопросом с полным основанием, лишают ли себя жизни те, чья наследственная конституция обрекает на отчаяние, или вообще, задаются вопросом о воздействии того или иного фактора. Разумеется, мы и в мечтах не допускаем предложить решение. Нам только важно было доказать, что нет противоречия между микроскопическим и макроскопическим наблюдениями, между психологическими и социологическими данными, но есть противоречие только между двумя гипотетическими философиями, которые отказываются признать друг друга как таковые.

***

Приведенный нами только что пример, видимо, напоминает традиционную проблему отношений индивида и общества. Следует еще раз уточнить, в каком смысле эта проблема связана с философским анализом, в каком смысле она затрагивает нашу актуальную проблему социологической каузальности.

Часто задаются вопросом, является ли феномен — самоубийство, брак, смерть, речь, разум — социальным или нет. Вопрос оригинален, но, в сущности, плохо поставлен. Все человеческие феномены так или иначе социальны, так как они совершаются внутри общностей, которые на них оказывают влияние. Чтобы завязалась философская дискуссия, нужно добавить термин «в основном». Спрашивается, социален ли в основном разум (впрочем, такой вопрос не предполагает каузального ответа). Или еще можно спросить себя о приоритете целого или элемента, об автономии и своеобразии целого, о значении того или другого. Может быть, эти старые споры особенно питаются двусмысленностями, но в первую очередь они сохраняют смысл.

Зато примененное к статистической интерпретации, социоындивиду-алъное различие (социальные причины и индивидуальные условия) показало свою иллюзорность. Неважно, идет ли речь о самоубийствах или автомобильных авариях, как можно разделить мотивы (личные) и обстоятельства (коллективные)? Превышение скорости или неопытность благоприятствуют авариям. Но не помешает, с точки зрения статистики, назвать это социальными причинами, как и число автомобилей, дни недели и т.д. Никто не подумает гипостазировать опасный поворот в силу, трансцендентную индивиду, которая каждый год требовала бы свою долю жертв. Поэтому важно не то, чтобы утверждать, что факт социален — утверждение также бесспорно, как и туманно, — а важно то, чтобы уточнить, в каком смысле факт социален или анализировать природу совокупностей, раскрытых статистикой (альтернатива реальных и ирреальных совокупностей еще слишком проста и абстрактна).

В первый класс мы можем включить феномены, являющиеся одновременно жизненными и социальными. Средний рост , частота той или иной болезни зависят как от биологических предрасположенностеи, так и от образа жизни. Бесспорно, здесь справедливо увидеть феномены всеобщей социологии: как и наследственность популяции, общие черты жизни выражается в этих цифрах. Но эти общие высказывания частично покрывают наше незнание: чтобы измерить влияние, которое принадлежит тому или иному фактору, нужно будет прибегнуть к статистическим экспериментам или даже спуститься на низший уровень (средний рост или болезни дают только общие результаты). Такие совокупности более ге-терогенны. чем фиктивны, и это относится ко всем тем совокупностям, которые собирают также из различных данных, касающихся животного мира и общества.

Напротив, можно говорить о гомогенных совокупностях (или об известной гетерогенности), когда удается изолировать причину. Для биолога идеально гомогенной является совокупность, образованная чистой линией. В этом случае все различия (например, рост) связаны со средой, которая сама редуцируется к множеству частных причин (отсюда деление величин в соответствии с кривой Гаусса). Социолог никогда не изучает совокупности, являющиеся также совершенно гомогенными, но все статистические экспериментирования, как и экспериментирования с самоубийствами, имеют целью или результатом последовательное изучение различных факторов. Различия в возрасте или гражданском состоянии исчезают (компенсируются), когда исследуют частоту по регионам. То же самое касается, скажем, уровня зарплаты. В парижском регионе он может быть взят целиком без учета квалификации, возраста и т.д. Но эти два примера, какими бы близкими они ни казались, предполагают две различные интерпретации. Ибо мы переходим от понятия гомогенности к понятию реальности. Всегда релятивная гомогенная совокупность просто предполагает, что другие причины действуют ничем не отличающимся от других образом. Напротив, уровень зарплаты в парижском регионе или изменение зарплат из года в год реальны как совокупности. Ни этот уровень, ни это движение не представляют только итог или среднюю величину. Скорее всего элементом будет зарплата каждого рабочего, которая определяется целостностью. В экономической жизни эта сила целостностей проявляется во всех эшелонах. Самое широкое единство диктует самое узкое, мировые цены являются руководителями. Солидарность экономических субъектов и отдельных рынков определяет эту эффективность анонимных сил, которые, хотя и вытекают из индивидуальных решений, в конце концов навязывают свой закон.

Но не тут находится особый тип реальной совокупности. Количество рождений или браков, по-видимому, предполагает другую интерпретацию. Какими бы личными ни были решения, вовлекающие каждого в брак, тем не менее ежегодная частота феномена демонстрирует большую стабильность. Но в таком случае нет вопроса о независимых или эффективных целостностях, а также о коллективном чувстве, которое бы овладело всеми. Предрасположенность к браку, условия существования остаются приблизительно одними и теми же из года в год в группе, статистические изменения отражают либо изменившуюся психологию, либо другой состав населения, либо, наконец, изменившиеся социальные связи. Но совокупность тем не менее остается реальностью в том смысле, что она вообще отражает структуру коллектива.

Между экономическими совокупностями и совокупностями статистики по морали (количество браков или рождаемость) находятся психологически реальные совокупности (движение мнений, туманности оптимизма, социальные классы, способы действования, свойственные каждой экономической группе). Например, пытаются классифицировать сумму доходов в категориях, которые, естественно, разделены: вместо налоговых произвольных классов ищут действительные уровни, макси-

и минимум, которые устанавливают границы типа доходов, соответствующих образу жизни. Но, с другой стороны, класс реален не столько благодаря уровню или образу жизни, а благодаря осознанию. За пределами цифр социологи интересуются классовым чувством, которое никакая статистика не обнаруживает. Поэтому общая ментальность группы определяется двумя способами: либо индивиды реагируют одинаково, либо у них есть воля и чувство своей солидарности (именно там находятся два крайних предела, внутри которых располагается большинство примеров).

Предыдущее перечисление не претендует на полноту. Биосоциальные совокупности, гомогенные совокупности, благодаря выделению одного фактора, независимые и эффективные целостности, исчисления моральной статистики, психологические единства, все эти категории, связанные друг с другом переходными рядами, требуют детального изучения. Эскиз теории социологических совокупностей нам только позволит обобщить выводы, которые нам подсказал пример с самоубийствами.

Сегодня настаивают на необходимости макроскопического видения. Социолог улавливает в показателях или частотах социальные реальности, которые существуют только в совокупности и благодаря совокупности. Но забывают настаивать на разнообразии этих ансамблей и на обязанности дополнять всегда статистику качественным анализом. Поэтому простое описание обязывает расчленить абсолютные антитезы, имеющие философский или методологический характер. Атомистическое и целостное видения общества тоже искажают данное. Макроскопическое и микроскопическое изучение необходимы друг другу, дополняют друг друга и поправляют друг друга. Нет единственной интерпретации случайной структуры и статистических групп, потому что есть разные типы социальных феноменов. Нельзя утверждать, что все причины действуют в каждом примере, что постоянные причины всегда противопоставляются вариабельным причинам. Никакое из этих представлений не заставляет нас заранее знать природу реального.

***

Разбросаны ли статистические ковариации наподобие адекватных связей всеобщей социологии? На первый взгляд, напрашивается утвердительный ответ: социолог интерпретирует психологически то или иное отношение, установленное согласно цифрам. Объяснение состоит не в том, чтобы дедуцировать отношение из более общего отношения, а в том, чтобы представить психологически мобильную причину.

Однако, говорят некоторые авторы, социолог объединяет частные взаимоотношения, чтобы уловить общую коллективность. Следовательно, причинное исследование ведет к синтезу, а не к изоляции факторов, как мы на это до сих пор указывали. Конечно, раз открыв многочисленные и фрагментарные причины, одновременно он использует все результаты, чтобы представить себе либо последнюю причину, либо целостность причин. Но по мере приближения к целому отказывается от языка и метода каузальности. Окрестить причиной образ жизни — значит резюмировать одним словом выводы исследования в их сложности и

400

401

противоречивости. За пределами неполного детерминизма социолог описывает и понимает полное социальное существование.

§ 4. Причина и перводвигатель (от каузальности к теории)

В центре доктрины и практики Симиана находится учение о каузальности. Учитывая резонанс творчества Симиана, мы не можем пренебречь сравнением наших мыслей с основными текстами, ранними статьями и с введением к журналу «Salaire» («Зарплата»). Но мы не должны сбиться с нашего пути. Экономические исследования Симиана покажут нам пример каузального анализа внутри того или иного общества на идентичной базе, многочисленные представления, вытекающие из циклического характера феноменов, — это тот случай, который мы еще не рассматривали. Более того, впервые мы будем наблюдать организованные отношения, близкие к системе, но вместе с тем увидим, как идут не от факта к необходимости, а от реального к теории, т.е. к рациональной фикции.

Другими словами, данный параграф преследует следующие цели: защитить нашу интерпретацию каузальности, показывая, что ни изложение, ни конкретные исследования, проведенные Симианом, не противоречат ей, разъяснить замыслы Симиана, противопоставляя то, что он сделал, тому, что хотел сделать, распознавая модальность различных высказываний, которые отражают верифицированные отношения.

***

Симиан не проводит различия между природой результатов, на получение которых он претендует, и методами, которые он считает необходимыми для того, чтобы возвести эти результаты в сан научного знания, если хотите, он не делает различия между целями и средствами, между методологией и эпистемологией. Он также не уточняет границы, в пределах которых годятся правила, которые он предписывает, он ставит на одну и ту же доску правила самого общего значения, представляющие интегративную часть всякой каузальной логики, и специальные правила, отражающие структуру, присущую экономической действительности. Рассмотрим правила Симиана с целью выявления значения каждого из них28.

Селективный просмотр соответствует необходимости всякого каузального исследования: чтобы выбрать среди условий причину, чтобы выделить постоянный антецедент, обязаны перечислить все данные, которые представляются до объяснимого факта. Имплицитно или эксплицитно, в той или иной форме все ученые признают этот императив, которому Симиан дал идеальную формулировку, и в меру возможного они пытаются к нему приспособиться29. Но в некоторых случаях обзор рискует быть бесконечным. И до всякого перечисления важно сконструировать антецеденты так, чтобы заменить бесчисленные факты ограниченным рядом факторов.

Идентичность базы делает более легким этот селективный просмотр, более строгим каузальный анализ. Чем больше антецеденты разных

представлений похожи, тем больше выигрывает сравнение в цене, а доказательство в надежности. Но в той мере, в какой это правило противопоставляется обычному применению компаративного метода, оно абсолютно не подходит. Действительно, чтобы его можно было использовать, опять нужны многочисленные представления на базе идентичности, таков в самом деле случай для экономических феноменов на фазе чередования. Но эта специфическая структура находится не во всех сферах социального целого. Более того, порою сопоставление отдаленных цивилизаций осложняет анализ, поскольку социальный институт во всех представлениях находится внутри подлинной констелляции. Но, как мы уже выше видели, удается все же изолировать адекватные отношения, установить взаимозависимость исторических феноменов, конкретные данные или абстрактные признаки. Оба типа исследования на идентичной базе и путем сравнения обществ — одинаково легитимны в зависимости от направления любознательности и природы объекта.

Правило полной, эффективной и последовательной феноменоскопии под предлогом преобразования методов естественных наук выражает прежде всего необходимость, испытанную экономистом, поддерживающим контакт с действительностью. Поскольку фундаментальной чертой экономической жизни является циклическое движение, поскольку прогресс осуществляется через кризис, социолог старается следить за колебаниями всех процессов. За неимением этого, перескакивая от одного равновесия к другому, он пренебрегает самим принципом эволюции, а именно творцом — нарушителем равновесия. Правило, может быть, сохраняет смысл за пределами эволюции. Во всяком случае выгодно уловить непрерывность становления. Но каким образом тогда подключиться к истории, когда речь идет о качественных феноменах, которые нельзя схватить показателями или коэффициентами, когда речь идет о событиях, которые совершаются сразу, вместо того чтобы преобразовываться согласно регулярному чередованию?

Сама эта структура экономической действительности нам объясняет все другие правила: правило независимой интегральности, которое касается установления границ объекта, правило гомогенной сегрегации, которое представляет ценность для исследования, правила последовательных соответствий, необходимости классифицировать зависимости, предпочтения самой тесной связи. — все они касаются природы намеченных результатов. Первые два правила явно связаны между собой. Они требуют, чтобы совокупности, изолированные учеными, были реальными, неважно идет ли речь об общей совокупности, составляющей поле исследования, или об отдельных совокупностях, которые определяет тот или иной коэффициент. Выше мы указали на различные смыслы выражения «реальная совокупность», мы выяснили гомогенность и реальность совокупностей, так же, как различные нюансы этой реальности. Конечно, от ученого зависит открытие тех или иных совокупностей. Предосторожности для верификации гомогенности сегрегации, на которые указывает Симиан. полезны. Но не от ученого зависит существование или несуществование совокупностей. Если эти правила отражают практику, адаптированную к особой материи.

402

то они не менее законны, но их распространение, по-видимому, ставится под вопрос.

То же самое касается последних трех правил. Бесспорно, можно вообще утверждать превосходство каузальной связи над функциональной, причины, непосредственно связанной со следствием над отдаленной причиной. Но в конечном счете эти высказывания являют результаты, которых Симиан добьется. Предпочтение, отданное последовательным зависимостям, предвосхищает определение экономики как продолжения диспропорции. Если нужно классифицировать зависимости, то именно в самой реальности существует постоянный порядок, следуя которому соединяются изменения различных факторов, исходя из primum movens30. И чтобы не перепрыгнуть никакое промежуточное звено, чтобы измерить степень взаимозависимости, вначале необходимо установить самую тесную связь и дойти постепенно до инициирующей причины.

Поэтому, на наш взгляд, теорию Симиана нужно интерпретировать, исходя из его практики, а не наоборот. Все правила отражают опыт экономиста (отдельно опыт селективного просмотра, который строго формулирует обязательство всякого каузального анализа, который происходит в соответствии со схемами Дж. Ст. Милля). Эти замечания ни в коем случае не преследуют цель принизить учение, они только имеют в виду сделать его понятным, описать его использование. К тому же нас здесь, прежде всего, интересует характер результатов, каузальных связей. Предыдущие сведения нас навели на мысль, что для их понимания необходимо изучать само творчество Симиана, а не его теоретические высказывания.

По правде говоря, в ранних статьях31, теория еще не зависит от специальных наук. А не остался ли Симиан верным самому себе? Не с концепцией ли каузальности, изложенной на заседании «Философского общества», мы должны соизмерять свои мысли? Верно, что Симиан всегда сохранял каузальную схему, предложенную по этому случаю. Выше мы указали, что историческое исследование, которое Симиан определенно не признал, находит место в рамках его мысли. Мы сейчас увидим, что детерминация причины как самого общего антецедента и наименее обусловленного представляет только логическую фикцию, которой никакой из приемов ученого не соответствует.

***

Если ссылаться на его логическое изложение, то намерением Симиана, видимо, является выделить причину среди условий, используя формулу: антецедент, связанный со следствием самой общей связью, есть причина. Выше мы отвергли эту теорию, по крайней мере, как теорию исторической каузальности. Историк не ищет причину, сравнимую с расширяющей силой газа, которая дает представление о всем взрыве. Скорее всего он будет иметь в виду спички курящего или небрежность сторожа. Но не правомерна ли эта теория в социологическом плане'? Не является ли действительной причиной меньше всех обусловленный антецедент9

404

Чтобы ответить, просто спросим себя, как устанавливают причинность нормы роста запасов золота при возникновении флуктуации, имеющих место раз в десять лет. Элиминация других факторов совершается с помощью четырех последовательных методов: нужно, чтобы причина была представлена в начале каждой фазы, нужно, чтобы она объяснила общее движение, чтобы она представляла те же альтернативы распространения и противодействия, которые представляет общее движение, наконец, нужно, чтобы она была первым термином связанных зависимостей внутри каждого цикла. Воспроизведем друг за другом эти приемы.

Ученый, занимающийся исследованием на идентичной базе, смотрит на каждый цикл как на представление феномена. Поэтому причина должна быть общей, т.е. предшествовать каждому из циклов. Эта общность, точнее, эта константа есть сам знак каузальности, поскольку она выражает регулярность последовательности.

Но для открытия единственного антецедента, который можно будет окрестить причиной, необходимы другие операции. Нужно не элиминировать менее общие антецеденты, а составить макроскопический факт таких размеров, чтобы частные данные, т.е. акциденции, сразу же были исключены. Факт, причину или причины которого Симиан ищет, есть общее движение зарплаты, или даже точнее, главные линии этого движения повышения, прерываемого фазами понижения или стабильности. Однако ни забастовки, ни политические события не могут быть причиной этого глобального движения, поскольку повышение зарплаты начинается раньше и продолжается после периодов, когда растет число забастовок, и поскольку забастовки не представляют никакого изменения системы, сравнимого с изменением зарплаты. Конечно, если есть желание, можно назвать общим глобальное движение в противоположность ограниченным фактам. Но эта противоположность ничего не имеет общего с противоположностью общего и особенного в логике и было бы лучше противопоставлять глобальное, массивное, целостное отдельному, случайному, элементарному. (Повышение зарплаты в такой-то год или в такое-то десятилетие есть такое же единичное историческое событие, как повышение зарплаты рабочего, но это целостное событие по отношению к отдельным событиям, сумму которых оно составляет.)32

Кроме того, поскольку сложный факт (который хотят объяснить) представляет альтернативы, дополнительная элиминация сразу же достигается: постоянные данные не являются причиной циклов, если предположить, что они в них являются постоянным условием. Научный и технический прогресс, психологические тенденции социальных групп фигурируют в числе этих постоянных условий. Технический прогресс необходим в фазах Б для того, чтобы хозяева заплатили зарплату, сниженную только что номинально, благодаря росту объема производства и наивысшей производительности. С другой стороны, противодействие зарплаты номинальному снижению есть необходимое условие движения, поскольку созидательная инерция обязывает предпринимателей рационализировать свои предприятия.

После этих трех селекции много ли еще остается антецедентов, один из которых можно было бы считать общим9 Нисколько. Остается мно-

405

жество факторов, порядок зависимости которых изучается. Разбивают стоимость продукции, изменения которой приблизительно параллельны изменениям заработной платы, на два элемента: на количество и цену. За пределами цен еще раз пренебрегают объемом продукции и доходят до денежных средств, наконец, за пределами количества денежных средств до исчисления роста запасов золота.

Какова логика этой каузальной регрессии? Фактически она подчиняется двум принципам: уловить простые факторы, и раз доказана взаимосвязь двух движений, то сделать вывод в соответствии с традицией о первенстве каузальности. Именно денежные средства и, прежде всего, запасы золота вызывают ряд действий и реакций, все отношения которых необходимы, но зависимость которых более или менее отдалена по отношению к primum movens (перводвигателю).

Вычлененная общность, которая заключается в регулярном присутствии до каждого представления, а также последовательные элиминации ничего общего не имеют с более или менее значительной общностью антецедента. Увеличение денежных средств является ни более, ни менее общим, чем повышение цен, оно ему либо предшествует, либо следует. Что касается выражения «следствие в общих отношениях», то, бесспорно, можно снова найти правило в образовании глобального движения зарплат. В этом случае приоритет социологического исследования был бы равносилен обязанности, навязанной социологу, всегда размещаться на определенном уровне. Но эта обязанность легко объясняется, когда глобальное движение обладает самостоятельностью и гомогенностью (как в экономике). Остается узнать, в каком случае историк выясняет в объекте аналогичную структуру.

Зато принцип разбивки на серии зависимостей играет существенную роль. Именно он объясняет внутренний порядок циклического детерминизма, именно он требует движения вспять к начальному термину. Поскольку взаимосвязь факторов вписана в реальность, некоторые позиции каузальной проблемы приобретают привилегированный характер. Задавались вопросом33, почему Симиан два раза отвергает объем продукции. Нельзя ли искать причину сохранения номинальной зарплаты в фазе Б (сохранение, которое равносильно росту реальной зарплаты), и в этом случае не завершится ли оно обязательно с помощью роста объема продукции механизацией или ростом техники? Я думаю, что Симиан не сомневался бы в возможности установить абстрактно и изолированно такую связь, но он бы согласился с тем, что некоторые связи имеют привилегированный характер, потому что они отражают динамику, имманентную социальной экономике, в то время как другие пренебрегают энергией движения и механизмом последовательностей (технический прогресс объясняется снижением цен). Тем более что этот механизм, как мы сейчас увидим, был, с его точки зрения, не только реален, но и необходим. На практике каузальное исследование Симиана поэтому ничего не имеет общего с теоретическими формулировками и логикой Дж.Ст. Милля (особо повторим: первое требование — регулярное присутствие). Элиминация акциденций посредством организации макроскопического факта, элиминация стабильных данных благодаря выбору очередности первого факта, попятное движение к перводвигателю. все эти приемы чужды банальной логике индукции и в широком смысле тоже чужды методам естественных наук. Ибо никто, в том числе и Симиан, вопреки своему явному намерению, не выявил специфику науки и экономической реальности. Доказательство тем более убедительно, что оно непроизвольно. Потому что где найти в теоретической физике эквивалент этой разбивки на серии зависимостей? Репрезентативные теории, на которые ссылается Симиан, почти не похожи на взаимосвязь факторов, которые Симиан без конца разъединяет и соединяет. Если бы хотели сравнить, то нужно было бы подумать о машине (двигатель внутреннего сгорания) или в крайнем случае об организме, каким-то образом снова найти эту взаимосвязь сложного детерминизма, образованного на основе первоначальной причины, которую автоматически воспроизводит крайний термин процесса.

Позитивистская физика далека как от экономики Симиана, так и от традиционной теории. Симиан также был, как мы постараемся показать, скорее революционером метода, в котором он нуждался, чем познания, которое он имел в виду.

***

Часто подчеркивали внешне парадоксальный характер первопричины, которую исследовал Симиан. Этот фанатик социологии видел в конечном счете первопричину всякого экономического движения в таком случайном феномене, как исчисление роста запасов золота, т.е. открытие новых месторождений или истощение золотых рудников. Однако Симиан всегда от имени науки, впрочем, более фиктивной, чем подлинной, хотел, согласно собственным словам, рационального объяснения.

Рациональность объяснения, с его точки зрения, связана с двумя признаками: общность и необходимость. Общность каузальной связи, открытой в единственном эксперименте, ему кажется по меньшей мере правдоподобной: можно будет заметить в других независимых интеграль-ностях то же чередование фаз, подчиняющееся тому же механизму. Примем это высказывание, тем более являющееся таким вероятным, что первопричина феномена представляет собой нечто внешнее для французской экономики и относится к экономике мирового рынка. Впрочем, в любом случае каузальная связь M — Л будет универсальной: субъект якобы в одном случае единичен (исторический индивид), в другом общ (некоторые или даже все экономики сложного обмена).

Еще в другом смысле связь носит общий характер. В самом деле, чередования увеличения и уменьшения денег представляет, самое меньшее, определенную регулярность: вероятно, она повторится и в будущем34. К тому же если даже событийный факт (открытие новых месторождений) больше не воспроизводится, то неметаллические денежные средства могли бы восполнить этот недостаток таким образом, что чередующиеся инфляция и стабилизация в любом случае стали бы правилом.

Более того, Симиану недостаточны ни этот общий характер причины, ни эта приблизительная и вероятная закономерность. В крайнем случае

406

407

наука довольствуется необходимостью, прерванной своего рода случайным фактом, но вывод позволяет устранить эту трудность: развитие экономики или, лучше, прогресс (а именно, больший пирог и больший кусок каждому) не мог бы осуществиться иначе. И на одной странице, достойной стать известной35, Симиан обожествляет то, что сжег, Симиан жертвует концептуальным методом и старается доказать, что без «ножниц» различных цен, самих являющихся условием экспансии денежных средств, немыслим экономический прогресс. В экономике прямого обмена рост объема производства якобы не интересен для производителя, поскольку цены снижаются пропорционально этому росту и он из своего возросшего производства может получить тот же эквивалент на других рынках36.

Мало значения имеет суждение, которое касается этого доказательства. Два факта кажутся нам бесспорными: это доказательство не можсг быть приписано оплошности или фантазии, Симиан его берет в качестве отправной точки, когда заявляет, что в собственных результатах он убедился только после того, как подтвердил их умозаключением (он упрекал одного из своих критиков в том, что тот этим пренебрегал). С другой стороны, это доказательство полностью относится к концептуальному методу, который он так сурово критиковал. Однако эта необходимость — ничего не могло происходить иначе — мне кажется, не похожа на модальность физических суждений, которые просто устанавливают каузальные связи, действительные для закрытых систем или для абстрактных терминов реальности. Ученый говорит: такой антецедент дан, такой консеквент необходимо вытекает. По крайней мере, он формулирует законы, согласно которым фактически связываются естественные феномены, он переводит в уравнения структуру мира как таковую. Он не доказывает, что этот мир не мог быть иным, чем есть. Необходимость, о которой Симиан думает, имеет другую природу. Как необходимость всех экономических теорий, она базируется на психологии или логике человеческого поведения: без «ножниц» цен производители не были бы заинтересованы в росте своего производства, без снижения цен они не осмелились бы осуществить технический прогресс. В той мере, в какой люди не могут быть иными, чем они есть, экономическая необходимость категорична, а не гипотетична, потому что она отражает возврат одних и тех же ситуаций и постоянство человеческих стремлений. Симиан полагал привести экономическую науку к неприкосновенной модели математической физики, но он снова нашел другим путем экономическую теорию.

В этих замечаниях мы не собираемся ни принизить величие творения, ни приуменьшить его своеобразие. Потому что эта теория согласовывается с традициями и должна быть установлена другими методами. Вместо того, чтобы предшествовать эмпирии, являющейся плодом упрощения и схематизации, она появляется после эксперимента, из которого прямо проистекает. Она также интегрирует более богатую и более близкую к истории реальность. Она отказывается от фикции ГНогло ?conomicus37 классиков или даже маргиналистов, ибо механизм экономики осуществляется с помощью конкретных людей. Социальные группы движимы импульсами, иерархия которых кажется постоянной и ко-

торые, вопреки свойственной им иррациональности, в конце концов приводят к позитивному для всех результату. Разум, имманентный экономической системе, имеет коллективный, а не индивидуальный характер. Симиан об этом напоминает: тот, кто имеет больше ума, является господином всего мира. Но его коллективный разум особенно похож на хитрость разума. Как и в философии истории, индивидуальные страсти фактически здесь оказываются на службе целей, которых не знают.

Однако возвращение от опыта к теории не проходит без трудностей и двусмысленностей. Действительно, проявляются две вещи — либо необходимость связывается с реальной каузальной связью, либо она имеет цену только для идеальной схемы. Рассмотрим оба предположения.

Можем ли мы сказать с точки зрения самого Симиана, что движение экономики не могло быть иным, чем оно было? Конечно, нет. Не было необходимости в том, чтобы рудники Калифорнии были открыты точно в таком-то году. Мы здесь под случайностью подразумеваем одновременно возможность постичь другое событие и невозможность дедуцировать событие из всей предыдущей ситуации38. Следовательно, есть случайность, которая противоречит необходимости рациональной истины, и случайность адекватной связи. Однако недостаточно сказать, что рост неметаллических денежных средств мог бы дать тот же результат. Чтобы сделать необходимой реальную эволюцию, нужно доказать — и, я думаю, никто не попытался доказать, — что этот рост произошел в момент, когда были открыты золотые рудники и что он мог бы детерминировать одну и ту же экспансию, прежде всего денежную, а затем экономическую. За неимением этого несоответствие между тем, что могло бы быть, и тем, что было, снова вводит действенность случая при возникновении глобального движения, вводит случайность в историю, даже в историю экономики.

Могут ли сказать, что эта необходимость, очевидно, применяется только к господствующим линиям становления? Согласимся с этой интерпретацией, которая следует за вторым термином альтернативы, о чем чуть позже. Чередование фаз необходимо, они нужны экономическому прогрессу, потому что стремятся создать условия, которые делают другое возможным или неизбежным. Но Симиан сознавал, что эта необходимость не вписывается в факты, и вот почему он прибег к концептуальному рассуждению. И в самом деле, было бы правомерно задаться вопросом о том, можно ли было добиться большего прогресса, возможно ли было (или возможно ли в будущем) избежать циклов, которые для людей означают столько страданий и нищеты. Почему рост производительности не приводит к непрерывному росту объема производства, и также реальной зарплаты?

Симиан имел право ограничиться ретроспективной констатацией: фактически это чередование довольно регулярно происходит, и оно порождает те или иные последствия. Но у него сложилось впечатление о частичной неудаче, может быть, не подозревая об этом, он сохранял как модель традиционную теорию, которую более или менее путали с позитивистской наукой. Больше того, только эта необходимость полностью оправдывает привилегированное положение каузальной про-

408

409

блемы. Без нее связь: техническое развитие — реальная зарплата могла бы стать такой же правомерной, как и связь: денежные средства — номинальная зарплата39. Наконец, эта необходимость — это не могло происходить иначе — нужна ученому, когда он выводит из науки императив действия. Потому что нужно ответить людям, которые желают прогресса, но не согласны платить за него: одно не идет без другого40.

Наконец, добавим, что эта необходимость одновременно является следствием наблюдаемой человеческой психологии и экономического эксперимента. Ее предлагает иерархия стремлений как регулярный возврат от первоначальной причины. Поэтому достаточно увековечить реакции индивидов внутри капиталистического режима, чтобы подняться от факта к теории и прокламировать необходимость установленного механизма.

Как бы ее ни объясняли и какой бы соблазнительной она ни была, тем не менее эта путаница опасна. Важно особенно выделить три типа следствий. Исторически приток золота после открытий американских или африканских рудников был причиной роста цен и экономической экспансии (новый фактор внутри данной констелляции). Социологически ритм роста запасов золота по примеру XIX в. диктует чередование экономических фаз и в них выступает как primum movens. Теоретически, если психология экономического субъекта не меняется, если последовательные ситуации, определяющие поведение людей, не могут быть введены иначе, то экономическое функционирование необходимо в том смысле, что другими средствами не достигнуть таких же результатов.

Итак, если даже предположить, что полностью признают истинность выводов Симиана, тем не менее необходимость не есть реальность, а реальность не есть необходимость. Необходимость применяется к схематической реконструкции41, а не к такому экономическому движению, которое эффективно проявило себя. И опять следует уточнить важность этой абстрактной необходимости. Свойственна ли полностью руководимой социализированной экономике неизбежность циклов? Связана ли она с режимом свободных цен, может быть, с международной экономикой, в которой мировые цены представляют для всех национальных экономик руководящий принцип или, как говорили, современную форму рока?

Для каузального анализа экономика представляет привилегированную область. В ней исторические связи многочисленны и точны, социологические же связи одновременно близки к реальности и к позитивной необходимости (адекватность приближается к необходимости). Наконец, историческая и социологическая каузальность поддержаны теоретической необходимостью, которую Симиан как бы хотел прочесть в фактах, но которую он в конце концов должен был, как все экономисты, доказать, используя определенный концептуальный метод.

***

Если бы мы должны были одним словом охарактеризовать философию и метод Симиана, то сказали бы: реализм. Все приемы науки должны быть калькированы на структуре объекта. Можно ли сказать, что это социологический реализм? Бесспорно, но так же и реализм науки, потому что Симиан даже, кажется, не представляет, чтобы ученый был свободен конструировать по своей воле понятия в соответствии с направлением своей любознательности, настолько ему казалось очевидным, что ученый связан с материей, которую он разрабатывает, настолько ему казалось, что система имманентна механизму экономики. Поэтому имеется один, но решающий вопрос. В каких случаях каузальность склонна к теории, в каких случаях существует система каузальных связей? Наконец, представляют ли в своей совокупности история и общество, как экономика, структуру?

Заключение

Выделим быстро результаты, к которым мы пришли в предыдущих параграфах, и сделаем выводы из описания, которые оно предполагает для границ и объективности социологической каузальности.

В общем смысле можно было бы сказать, что все каузальные связи в социологии являются частичными и вероятными, но эти свойства в зависимости от случая приобретают различное значение. Естественные причины никогда не предполагают необходимых следствий, потому что природа никогда не навязывает человеческим обществам тот или иной точно определенный социальный институт. Социальные причины более или менее адекватны, но не необходимы, потому что редко следствие зависит от одной причины, потому что во всяком случае частичный детерминизм регулярно совершается только в отдельной констелляции, которая точно никогда не воспроизводится.

Верно, что благодаря статистике каузальные связи при условии, если предположить нормальные обстоятельства, становятся одновременно надежными и необходимыми (или очень близкими к необходимости). Безбрачие увеличивает частоту самоубийств, политические кризисы ее уменьшают. Но эти каузальные формулы представляют внутреннюю вероятность, поскольку они имеют глобальный и макроскопический характер. По отношению к индивиду они отражают возросший шанс какого-либо события.

Конечно, эти макроскопические детерминизмы не являются фатально ирреальными; напротив, экономические системы, например, системы мировых цен, хотя были созданы, так сказать, бесконечными индивидуальными решениями, представляют для другой системы или другого отдельного поведения принудительную силу. И иногда только на высшем уровне возникают закономерные и причинные связи, как если бы Детерминизм истории проходил через головы людей, за пределами сознаний. В этом случае каузальные связи, впрочем, имеющие бессвязный

410

411

характер, кажется, организуются в систему, и эффективные последовательности приближаются к необходимости (теоретической, но не социологической).

Таким образом, модальности, основные типы каузальных связей уточнены, и мы можем поставить другой вопрос, но не о границах социологической каузальности, а о границах объективности этой каузальности. В какой мере эти связи зависят от историка?

Абстрактно легко ответить: отбор, предшествующий экспериментированию (сравнение примеров, определение антецедентов и т.д.), субъективен поэтому, раз признан отбор, то верификация предписывается всем тем, кто желает истины. Эти результаты еще носят временный характер, поскольку нам остается изучать каузальную систематизацию и антиномию объективизма и субъективизма. Но признаки, которые мы только что отметили, уже подсказывают точку, где можно обозначать различие между естественной и социальной каузальностями: физические законы не знают собственной ненадежности, которую можно сравнить с ненадежностью, создаваемой разнообразностью человеческих реакций. Позитивистские науки ищут в элементах начало коренных связей, тогда как закономерности в социальном порядке появляются только на уровне целостностей. Поэтому расширение социологических связей ограничено, потому что они связаны друг с другом терминами, которые больше сконструированы, чем проанализированы, больше связаны с историческими целостностями, чем изолированы. Сразу же можно заметить, почему определение науки через каузальность проблематично и парадоксально: в некоторых общественных науках описание или понимание имеют большее значение, чем так называемые необходимости, во всех концептуальных конструкциях предшествует или сопровождает каузальное исследование, наконец, ни одна сторона не является самодостаточной, называется ли это рациональной теорией или теорией еще требующей систематизации. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия