Хэй М. Кровь брата твоего

ОГЛАВЛЕНИЕ

Крестные отцы Берген-Бельзена

Господь сказал (Аврааму): если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
Бытие, 18:6, 26

Эдуард Дрюмон, чье имя сегодня почти забыто, был в последнее десятилетие 19 века известен как лидер французских антисемитов. Его предшествующая журналистская карьера не оставила заметного следа и не обнаруживала признаков того обличительного таланта, который с такой силой открылся в нем во время процесса Дрейфуса. До этого его отношения с евреями складывались дружественно и с выгодой для него: в течение десяти лет он за хороший оклад работал в редакции газеты «Ла Либерте», владельцем и редактором которой был Исаак Перейр *2.
Вскоре после смерти своего еврейского патрона Дрюмон под влиянием французского иезуита отца дю Лака стал рьяным католиком. Тогда же он пришел к убеждению, что общественный и экономический упадок Франции объясняется интригами международного еврейства и что его подлинное призвание состоит в спасении страны от этого бедствия. В 1886 году Дрюмон опубликовал книгу, которая постепенно приобрела огромную популярность и принесла ему славу одного из ведущих юдофобов нового времени. Книга называлась «Еврейская Франция». Как показывает сам заголовок, это классическое произведение полемической литературы было написано с целью доказать, что Франция попала в руки евреев, замышляющих погубить христианство и захватить власть над миром. Дрюмон верил, что атакуя евреев, он, подобно крестоносцам, ведет борьбу в защиту христианства, и заявлял о своей готовности принять мученичество от рук неверных: «Я молил Христа, – заявил он, – дать мне смирение, если появление этой книги принесет мне страдания, и скромность, если мои усилия увенчаются успехом». Он заверял своих читателей, что «Бог оказал покровительство этой книге, ибо Он несомненно знал, что ее вдохновила любовь к справедливости». Сегодняшние читатели научились с подозрением относиться к авторам, объявляющим, что Бог на их стороне, поскольку их побуждением служит любовь к справедливости. Подобные заявления о высоких моральных целях часто скрывают нечистую совесть. Возможно, даже Гитлер чувствовал себя неловко, когда писал в «Майн кампф»: «Сегодня я верю, что мои действия отвечают желаниям Творца. Охраняя мир от евреев, я защищаю творение Господа».
Но если у Дрюмона и были какие-либо опасения относительно того, на чьей стороне Бог, реакция французских католиков полностью рассеяла их. Среди многочисленных посланий от читателей из всех политических лагерей, пронизанных ненавистью к евреям, более всего его тронула «радость наших сельских приходских священников: 'Ах, эти смелые люди! Какие прекрасные письма!'» Его трогало не невежество этих священников, а то извращенное представление об истории, которое они получили в семинариях. Более, чем какая-либо другая часть французского народа, как утверждал Дрюмон, приходские священники обладают «ясным представлением о тех характерных и беспрецедентных в истории преследованиях, которым манипуляторы золотом подвергали бедняков, дети Иуды – служителей Христа». Он призвал французских клириков «осудить злокозненных семитов и предать их в руки светских властей».
Дрюмон характеризовал еврейство как разрушительное чужеродное начало, проникшее во Францию во время Великой французской революции и вдохновленное своей неизменной целью погубить Францию (что евреям уже наполовину удалось), чтобы в конце концов погубить или прибрать к рукам (обычная альтернатива) весь христианский мир. Он благословлял всякого, кто когда-либо преследовал евреев, одобрял инквизицию, как приветствовал бы и гестапо, если бы дожил до того, чтобы увидеть его действия. «Испанские монахи-доминиканцы, – писал он, – были, как и мы, горячими патриотами, без колебания действовавшими против евреев». Со свойственным ему оттенком благочестия он напоминал, что поскольку многие из этих гонителей евреев были канонизированы, «самое лучшее, что мы можем сделать, это подражать их мужественной добродетели и, подобно им, защищать наше родовое наследие, нашу страну, нашу расу». Все средства «защиты» оправданы, если они помогают достичь цели. Поэтому Дрюмон приветствовал погромы в России, где с евреями обращались со средневековой дикостью, и советовал своим читателям взять на вооружение подобные методы с тем, чтобы выгнать евреев из Франции.
Главная идея, вдохновившая «Еврейскую Францию» Дрюмона, была сформулирована его коллегой Жаном Дролем *3 в словах, которые объясняют ее популярность среди французов:
«Дрюмон вновь утвердил концепцию средневековья, которое ненавидело еврея потому, что он распял Спасителя мира». Однако Дрюмон прибегал и к экономическим аргументам (почти всегда основанным на ненадежной статистике), чтобы привлечь в свой лагерь тех французов, которые отошли от религии. Он удовлетворился бы тихой жизнью в своем кабинете, как писал один из наиболее рьяных его учеников, Леон Доде, «если бы его не угнетала тирания козлов с человеческими лицами, манипуляторов золотом и навозом» (49, 201).
Французы, возмущенные поразившей страну политической коррупцией, действительно искали «козла отпущения», и Дрюмон дал им то, чего они хотели. Увлеченная его идеями толпа была «жертвой чудовищной мистификации» (6, 7). Французам говорили, что доля еврейского капитала в общем национальном доходе страны, составлявшем 150 миллиардов франков, равнялась 80 миллиардам; это значило, что состояние каждой еврейской семьи во Франции в среднем равнялось приблизительно 100 тысячам франков. Конечно же, по мнению антисемитов все эти деньги были приобретены нечестным путем. Численность евреев во Франции в последней четверти 19 века не превышала четверти процента всего населения; в большинстве своем это были бедняки, занятые борьбой за кусок хлеба. Блеск и влияние многочисленных богатых еврейских семейств, частью немецкого и австрийского происхождения, и вульгарное выставление напоказ богатства, что считалось особенно возмутительным со стороны евреев, вызвали зависть коммерческих конкурентов. Они были рады перенести негодование бдительного пролетариата с христианских на еврейских монополистов.
Дрюмон объединил религиозные, экономические и расовые чувства в общее чувство ненависти. Свою экономическую концепцию он унаследовал от средневековья, и если бы его предпосылки были верны, выводы, пусть и аморальные, были бы оправданы хотя бы тем, что имеют реальную основу. Он был уверен, что если бы евреев удалось изгнать из Франции или вовсе уничтожить, наступили бы мир и процветание. На самом деле это убеждение основывалось не на религиозном, а на расовом высокомерии. По мнению Дрюмона, «природная доблесть арийской расы позволила бы французам положить конец всем общественным порокам; правительство начало бы нормально функционировать и защищать бедняков; война против евреев означала войну за освобождение пролетариата» (189, 416). Подобные аргументы повсеместно используются для оправдания угнетения меньшинств; в мире практической политики, где выгода всегда является главной целью, такие аргументы невозможно опровергнуть. «Если бы было достоверно известно, – писал Бертран Рассел *4, – что без евреев мир был бы раем, против Освенцима не существовало бы веского возражения» (159, 25).
«Еврейская Франция» сначала не обратила на себя особого внимания, хотя Фердинан Брюнетьер *5 подробно проанализировал ее в «Ревю де дё Монд». Этот выдающийся критик, несмотря на то, что он тоже был антисемитом, подверг уничтожающему анализу арийскую расовую теорию, которая была единственным логическим основанием концепции Дрюмона. «Если настаивать на том, что между евреями и нами действительно есть разница, – писал он, – то причина ее не в расовом различии, а в истории и только в истории; иными словами, мы и наши предки – и их законы, их предрассудки и история их преследований». Он полагал, что книга Дрюмона «опасна» и собьет с толку многих читателей. Французские евреи не отнеслись к ней серьезно – и ошиблись. Изидор Лёб *6 в «Ревю дез Этюд Жуив» совершенно справедливо заметил, что это сочинение Дрюмона – просто абсурд.
Популярность пришла к Дрюмону благодаря католической печати: сначала благодаря журналу французской церковной иерархии «Ле Монд», а затем и газете «ЛТОнивер», основанной Луи Вейо. «Ле Монд» имел лишь 3 тысячи подписчиков и сталкивался с серьезными финансовыми трудностями. «На 1886 год жизнь нашего издания спасена, – писал монсиньор дТОльс кардиналу Лавижери 7 января. – Мы нашли нового и очень способного редактора, г-на Дрюмона, который сможет помочь нам и упрочит нашу репутацию» (17, 2, 27). Естественно, что Дрюмон воспользовался своим новым постом, чтобы представить читателям свой труд – «Еврейскую Францию». «Все благонамеренные люди, – говорилось в редакционной статье от 6 мая 1886 года, – с симпатией отнесутся к защитнику Иисуса Христа и будут благодарны ему за его неустрашимость».
На страницах «ЛТОнивер» некий священник-миссионер объяснял (13 мая), что план Дрюмона состоит «не в уничтожении евреев, а в более или менее насильственной экспроприации еврейской собственности. Еврейская раса, – добавлял он, – видимо, и создана была для обогащения, для систематического и научно разработанного грабежа». Однако, было замечено в одной из статей «Ле Фигаро», предложение о конфискации всей еврейской собственности легко может быть истолковано настолько широко, чтобы включить также и собственность честных французских католиков. Дрюмон выступал за экспроприацию всего еврейского капитала, который был, по его мнению, приобретен нечестным путем.
«Все эти идеи и аргументы Дрюмона, – писал много лет тому назад Жан Жорес *7, – были позаимствованы у определенных клерикальных противников Французской революции, убеждавших в те времена народ в том, что собственность, экспроприированная революцией, будет передана евреям. Но на этот раз Дрюмоном было проведено различие между „хорошими“ и „плохими“ капиталистами» (91, 2, 82-84). Подчеркивая это различие, Дрюмон рекомендовал улучшить положение французских рабочих за счет еврейской собственности. «В тот день, когда католики, устав защищать общество, ставшее исключительно еврейским, позволят голодным толпам ворваться в дома еврейских банкиров… эти вчерашние нищие и сегодняшние тираны будут сокрушены, и их кровь оставит пятна не краснее того кошерного мяса, которое они едят».
В более позднем сочинении «Конец мира» Дрюмон расширил свою программу грабежа, включив в нее не только евреев немецкого происхождения, которых он особенно ненавидел, но и еврейские семьи, которые уже много поколений жили во Франции. Теперь он предлагал захватить весь еврейский капитал и передать его Национальному рабочему банку. Эту идею он сопроводил благочестивым упоминанием о Людовике Святом, который имел обыкновение запирать евреев в тюремные камеры и держать их там на хлебе и воде до тех пор, пока они не «возвращали» своих денег.
«Давайте же подражать Людовику Святому… запрем же на замок сотни евреев, католиков или протестантов, одинаково обогатившихся еврейскими методами, т.е. финансовыми операциями. Заставим их возвратить миллиарды, которые они выкачали из общего национального достояния, а затем создадим экономическое общество, куда войдут исключительно представители рабочих, которые установят общественный порядок, наиболее отвечающий всеобщим интересам».
Этой идеи никто не принял всерьез. «Еврейская Франция» имела огромный успех. В числе самых рьяных ее поклонников были стойкие сторонники капитализма – роялисты, которые видели в книге политическое оружие против республики, и церковники, нашедшие в ней материалы, подкреплявшие их воскресные проповеди. До конца года это «евангелие антисемитизма» разошлось во Франции в сотнях тысяч экземпляров. Наиболее читаемая в эти годы газета «Ле Пти Журнал» издавала книгу Дрюмона отдельными выпусками и вручала их как призы в викторинах и т.п. На протяжении десяти лет книга выдержала более 140 изданий. В Париже рекламировалось популярное издание ее с рисунком, изображающим автора в виде бородатого воина, нападающего на Моисея и Скрижали Завета. «Может ли кто-нибудь привести хоть один протест католика против изображения этого святотатствующего фигляра, облаченного в доспехи рыцаря Гроба Господня и попирающего копытами Моисея?» – спрашивал Леон Блуа.
Свое благочестивое сочинение Дрюмон распространял по всей Европе. Права на испанское издание книги он продал по номинальной цене. «Это самое меньшее, – писал он, – что я могу сделать для такой страны, как Испания, которая дала миру суд инквизиции – патриотический и гуманный суд, на который евреи нападали потому, что он охранял христианскую добропорядочность от вторгшихся в страну эксплуататоров-семитов». Польскому издателю он дал права на издание бесплатно, пояснив, что надеется на божественное вознаграждение за свою щедрость. «Я молю Бога, чтобы мой труд жил в сердцах всех польских патриотов, ненавидящих бесчестных евреев, которые предали их». Дрюмон много молился; молитва была особой и важной частью его деятельности *8.
В Австрии, где один правый политик предложил, чтобы правительство назначило приз за отстрел евреев, как за отстрел волков, Дрюмон нашел много сочувствующих. Редактор венской газеты писал ему в 1886 году:
«Мы, австрийские антисемиты, ведущие неравный бой против всемогущего еврейства, не могли и надеяться на эту помощь из страны, относительно которой мы были уверены, что ее почти не затронуло зловещее влияние этих людей. Франция с ее 50-60 тысячами евреев казалась нам Эльдорадо в сравнении с нашей страной, которую эксплуатируют миллион семьсот пятьдесят тысяч индивидов этой расы»9. Хотя в 1931 году Жорж Бернанос похвалил «Еврейскую Францию» как «шедевр проницательности, аналитического подхода и эрудиции» (24, 185), на самом деле эта книга была шедевром лжи. У Дрюмона не было ни знаний, ни добросовестности историка. Целью его исследования был скандал. Большинство материала он позаимствовал у давно забытого А.Туссенеля *10 и подобных ему авторов, которые, собрав свидетельства об упадке французского общества, сделали патриотический вывод, что в этом виновны евреи. Дрюмон использовал и немецкие источники: в первую очередь, сочинения протестантского антисемита Иоганна Андреаса Айзенменгера" и другие книги, не переведенные на французский язык. Дрюмон не знал немецкого и, вероятно, прибегал к посторонней помощи. Вооруженный лживыми вымыслами по большей части немецкого производства, он развивал свою концепцию с легкостью, которая находила отклик в некритичных умах; его замысел почти наверняка встретил поддержку его друзей-церковников, возможно, в частности, отца дю Лака и даже монсиньора д'Юльса, хотя впоследствии они оба выразили неодобрение его дальнейшим шутовским выходкам. «Было бы удивительно, – писал „Ле Фигаро“ 19 апреля 1886 года, – если бы перед публикацией книги Дрюмон не посоветовался со своими друзьями в архиепископской штаб-квартире». Трудно было поверить автору статьи в «Ле Монд» (7 апреля), утверждавшему, что газета не знала о готовящемся издании книги почти до самого ее выхода в свет. Он писал:
«…вопреки некоторым утверждениям, ложным или недостаточно проверенным, (книга) встретила одобрение редакции… Это страшный удар по еврейскому муравейнику… который все заполняет, все подтачивает, все загрязняет… задача была неотложной. Дрюмон выполнил ее с французской энергией, и можно почувствовать облегчение – в этой энергичной ненависти есть что-то подлинно здоровое» *12.
Владельцы и издатели клерикальной газеты «Ла Круа» также поддержали Дрюмона своей собственной здоровой и энергичной ненавистью, продолжавшейся долгие годы, пока в 1899 году Святейший престол не отстранил их от издательской деятельности.
Некоторые из этих католических изданий, столь бесстрашно порицавшие евреев за их алчность и организованную погоню за деньгами, сами не были безгрешны в этом отношении. Но их излишняя страсть к деньгам сочеталась с лицемерием и кое-чем весьма близким к симонии. Они занимались прибыльной деятельностью выкачивания денег под видом преданности вере, особенно – двум святым, один из которых был евреем: Св. Иосифу и Св. Антонию Падуанскому. Поль Виолле из Эколь де Шарт протестовал против деятельности таких газет, как «Ле Пелерин», «Ла Круа» и многих других, которые не только «поощряют антисемитизм и принимают его как доктрину», но и зарабатывают на легковерии христиан. Хотя французские епископы одобрили протест Виолле, благочестивая торговля продолжалась, как ни в чем ни бывало. «Верующие, – писал Виолле, – видят в Боге директора предприятия, а в святых – Его коммерческих агентов, участвующих в Его прибылях». Однако предпринимателей не смутило это порицание, и они несколько неосмотрительно продолжали привлекать к себе общественное внимание своими проповедями против финансовых прегрешений евреев. Один французский антиклерикал указал, что «святые отцы, тянущие деньги из благоверных кретинов в обмен на обещание рая, не имеют права говорить о еврейских рвачах».
Ободренный успехом и еще более уверенный в легковерии читателей, Дрюмон опубликовал еще несколько трудов фантастического содержания. В 1890 году, ссылаясь на авторитет Августа Ролинга (чьи подделки были только что обличены австрийским судом), он заверял своих читателей, что евреи не считают христиан людьми, так как «согласно Талмуду, брак христан – это не более, чем совокупление животных». В 1891 году он напомнил приходским священникам, писавшим ему столь прекрасные и утешительные письма, что евреи регулярно практиковали в средние века ритуальные убийства, и предостерег, что "на сегодняшний день в любой стране, где еврей пребывает в своем естественном виде (a letat de nature), подобные преступления постоянно повторяются. Он сообщил им, что католическая церковь официально подтвердила и предписала веру в эти благочестивые легенды. «Просить католического священника, – писал он, – отрицать факт ритуальных убийств – значит просто просить его допустить, что, причисляя к лику святых бедных детей, чье горло перерезали евреи, церковь была виновна в презренном жульничестве и цинично поощряла легковерие народа» (55, 325). Дрюмон слишком полагался на серию анонимных статей в 'Ла Чивильта Каттолика', одобренных высоким церковным авторитетом; автор этих статей пытался оправдать обвинение евреев в ритуальных убийствах как в средние века, так и в новое время.
Многие французские священники, сбитые с толку подобными утверждениями, считали, очевидно, ненависть к евреям частью католической веры. Они не отрицали лживых измышлений даже в тех случаях, когда подозревали, что они лживы, лишь бы поддерживать ненависть к евреям. «Чтобы решиться на опровержение факта ритуальных убийств, – писал преподобный Стефан Кубе, – надо обладать невероятным апломбом талмудиста или масона или же невероятным невежеством некоторых христиан» (45, 23). Отец Герберт Тэрстон, бесстрашный обличитель фанатизма и предрассудков, использовал всякую возможность для разоблачения этих клерикальных антисемитов. «Если бы дух писаний отца Кубе, – сказал он, – действительно соответствовал христианскому духу, сознаюсь, что я предпочел бы рискнуть Царством Небесным вместе с еврейскими душами, которые бранит святой отец» (179).
В своих сочинениях Дрюмон смешивал ложь и благочестие с наглостью, не снившейся ни одному средневековому хронисту. Он сравнивал себя с Христом: «Следуя примеру моего Господа, я встаю на защиту угнетенных против тех, кто грабит и эксплуатирует бедняков». Он и впрямь утверждал, что Бог вдохновляет его, а его книги содержат новое откровение для человечества. «Христос узрел чистоту моей души… и вознаградил меня, позволив познать вечную истину [sic!] и мало-помалу приблизив меня к свету. Благодаря этому свету я проник в суть происходящего и помог своим современникам ясно понять его. Немногие мошенники (и впрямь очень немногие) хулили меня, но честные люди были удовлетворены и столь добры, что поздравляли и хвалили меня» (54, 321). Дрюмона действительно приветствовали как великого христианского героя не только многие церковники, но и некоторые ведущие французские литераторы. У него не было таланта к публичным выступлениям, однако в 1887 году он начал читать в Париже антисемитские лекции, ободренный, как отметили в своем журнале братья де Гонкур *13, своими церковными друзьями, заверившими, что Бог поможет ему в этом. Эдмон де Гонкур заметил, что Дрюмон «высказал то, что было на уме у всех, но только он один обладал мужеством написать это» (74, 7, 283).
Одним из наиболее красноречивых «честных людей, которые были удовлетворены», был Леон Доде, который спустя 20 лет описал свое впечатление от выхода в свет «Еврейской Франции»: «На еврейском навозе махровым цветом разрослось якобинство… Неожиданно на бледном небосклоне вспыхнула молния, и горизонт осветился отблесками истины – появилась книга мщения, книга высокого критического уровня, историческая книга, светящаяся холодным, ясным гневом…» Леон Блуа был одним из тех «немногих мошенников», которые порицали книгу, и его объяснение успеха Дрюмона ближе к истине, чем риторика Леона Доде:
"Сказать человеку с улицы, даже самому последнему и безнадежному ничтожеству:
«Это вероломные евреи, смешавшие тебя с грязью, украли все твои деньги. Отбери у них эти деньги, египтянин! Если у тебя есть хоть капля мужества, бей их, сбрось их в Красное море!» *14
Повторять это повсюду, кричать об этом в книгах и газетах и даже раз-другой подраться на дуэли, так что благородное эхо прокатится по горам и долам, а самое главное – никогда не говорить ничего другого - вот рецепт мистификации, проверенная тактика «больших пушек», обеспечивающая триумфальный успех. Никто, Боже упаси, не посмеет противостоять всему этому… Следует помнить, что великий человек говорит от имени католицизма. Всякий, конечно, знает объективность наших католиков, их неизменное презрение к спекуляциям и финансовым махинациям и проповедуемое ими святое бескорыстие… Поэтому легко понять их горячее рвение, когда обезьяньи лапы антисемита начинают щекотать их напоминанием о справедливости. Можно сказать, что в этом случае многие прозревают истину, а человек вроде Дрюмона выглядит апостолом половинчатости, не сознающим до конца, сколь прибыльной может быть религия" (28,18). Получавший солидные доходы от продажи своей книги Дрюмон начал понимать, что разожженные им массовые страсти могут принести еще больше денег, гораздо больше денег. Ненависть к евреям постепено начала уступать у него страсти к деньгам. Пришедшая известность открывала возможности не только политического влияния, но и приобретения богатства, которое он так презирал, пока оно находилось в карманах у других. В 1892 году Дрюмон основал ежедневную газету для защиты католической Франции и борьбы против республиканцев, масонов и евреев. Он напоминал своим читателям, что прошло восемь лет с тех пор, как Бог впервые воодушевил его: «Высшая сила приказала мне говорить. И я говорил». По свидетельству одного из его сотрудников, Жюля Герина, состояние, которое принесло Дрюмону его новое предприятие, было добыто, главным образом, при помощи жульничества и шантажа.
Так как Герин поссорился с Дрюмоном из-за прибылей и основал конкурирующую газету, нельзя полагаться на его объективность; чтобы проверить все его обвинения во взяточничестве и коррупции, необходимо провести расследование, которое не стоит того. В 1905 году, незадолго до смерти, Герин опубликовал книгу «Торговцы антисемитизмом». В книге содержится достаточно свидетельств, доказывающих, что Дрюмон участвовал во многих сомнительных предприятиях и долгие годы сотрудничал с мошенниками, осужденными судом за различные финансовые аферы. Большинство обвинений Герин подкрепляет цитатами из писем, которые, несомненно, подлинны, и многочисленными фотокопиями порочащих Дрюмона документов. Малопривлекательная история основания газеты «Ла Либр Пароль» никогда не опровергалась Дрюмоном.
Многие полагали, что газету Дрюмона финансировали иезуиты. Но на самом деле ее финансировал некто Ж.-Б. Жерин, который за два года до этого был редактором «Ле Насьональ». «Ле Насьональ» посвятила себя защите евреев и борьбе с клеветническими утверждениями, содержавшимися в «Еврейской Франции». 2 апреля 1890 года ее редактор разослал ряду богатых евреев Парижа письмо следующего содержания:
«Милостивый государь и единоверец!…Евреи оказались жертвами самой злобной клеветы в печати. Поэтому некоторые выдающиеся евреи сочли желательным, чтобы одна из влиятельных газет стала на их защиту. „Ле Насьональ“ готова предоставить свои страницы для этой цели… и я имею честь просить Вашей помощи в этой пропагандистской деятельности…» Однако Жерина знали как нечистоплотного финансиста, и лишь немногие евреи попались в ловушку; тогда Жерин перешел в стан их врагов. Спустя два года он объявился вновь, на этот раз в качестве владельца и редактора «Ла Семэн Финансьер», а после закулисных переговоров с Дрюмоном «понял, что будущее – за антисемитизмом».
Поэтому 14 апреля 1892 года Жерин от имени «Ла Семэн Финансьер» разослал другое письмо, на этот раз не богатым евреям, а богатым антисемитам:
«Г– н Эдуард Дрюмон, известный автор „Еврейской Франции“ и многих других сочинений, имевших столь большой успех, намеревается в газете продолжать ту деятельность, которую он столь блестяще начал своими книгами…»
Жерин предлагал адресатам акции газеты, каждая такая акция стоила 2 тысячи франков. Он указывал, что акции не будут именными и их покупка не сопряжена с оглаской. «Наша компания приняла решение о финансировании газеты, которая будет носить название „Ла Либр Пароль“ и призвана защищать наши национальные интересы…» По соглашению между Жерином и Дрюмоном Жерин брал на себя обеспечение компании капиталом в 300 тысяч франков, а Дрюмон должен был получать редакторское жалование в 2 тысячи франков и 10% от прибылей газеты. Более того, г-да Дрюмон и Жерин «подарили» друг другу по 150 акций по 2 тысячи франков каждая, и разделили между собой 600 тысяч франков.
На стене каждой комнаты в редакции «Ла Либр Пароль» висело распятие.
Вскоре после этого Жерин был арестован по обвинению в многочисленных мошеннических операциях. Этот неприятный инцидент был объяснен на страницах «Ла Либр Пароль» (3 января 1893) как «акт политической мести». Вместо финансиста в состав редакции была введена подставная фигура – некто Виаллар. Конкурирующее издание объявило, что он еврей, а его настоящее имя – Кремьё. Хотя Виаллар-Кремьё представил свидетельство о крещении, вскоре его имя было вычеркнуто из списка директоров. Жюль Герин объясняет, как экономический раздел «Ла Либр Пароль» в сотрудничестве с «Ла Семэн Финансьер» использовался для крупномасштабного шантажа. Кампания открылась атакой на банк «Креди Фонсьер», который, как утверждалось, контролировали евреи немецкого происхождения. Задолго до этого по Парижу начали ходить слухи, что многие пайщики газеты – евреи. Герин объясняет, как это произошло. Цель Дрюмона состояла в том, чтобы продать как можно больше своих 150-франковых акций по спекулятивной цене в 2 тысячи франков. В 1897 году в «Ла Либр Пароль» появилась статья о некой якобы незаконной сделке барона Робера Оппенхайма. Вскоре без всякой видимой причины кампания против Оппенхайма прекратилась. Он заставил Дрюмона замолчать, купив у него три акции за 6 тысяч франков.
В 1900 году богатым антисемитам разослали письма, предлагавшие им приобрести акции по 2 тысячи франков. Дрюмон старался сбыть эти акции. В течение семи лет газета рекламировала компании с сомнительной репутацией, фальшивые акции, обанкротившиеся золотые прииски и медицинские патенты. Доверчивостью читателей больше невозможно было злоупотреблять, и в 1910 году Дрюмон, которому было тогда 66 лет, продал газету. Он потерял большую часть своего состояния, когда обанкротился банк (не еврейский), в который он поместил свои деньги. Он умер во время Первой мировой войны.
Методы антиеврейской кампании Дрюмона пытались оправдать тем, что его мотивом, по его собственному признанию, было исключительно религиозное и патриотическое чувство. Пьер Ле-канюэ писал: «Образ этого человека, исполненного редкостной любви к своей вере и к своей стране, с безумным бесстрашием в одиночку атакующего сильного, многочисленного и коварного врага, достоин всяческого восхищения» (104, 2, 338). Однако Дрюмон редко позволял своей ненависти к «коварным» врагам вмешиваться в денежные дела. Евреи, на которых нападала «Ла Либр Пароль», зачастую могли купить за солидную сумму молчание Дрюмона, а рекламу своих коммерческих или финансовых предприятий поместить по обычному тарифу. Полемика Дрюмона была не просто нелепой, она была подлой, но он знал, что делает. Он писал для публики, которая, как он уже убедился, примет даже самую грязную ложь, предложенную им. Так, читатели были потрясены сообщением из его «Евангелия антисемита» о том, что евреям удалось заразить часть населения России сифилисом. Даже Юлиус Штрайхер в своих наиболее нелепых утверждениях не достигал тех границ низости, которых достиг Дрюмон в своем замечании о немецком поэте еврее Генрихе Гейне:
«Этот изысканный поэт, утонченный парижанин – на самом деле брат грязных жидов, галицийских жидов с пейсиками, которые, собравшись на очередное ритуальное убийство, смотрят друг на друга счастливыми глазами, пока из открытых ран жертвы струится чистая алая христианская кровь, которая пойдет на изготовление сладких булочек в Пурим» (53, XV). Это проявление «безумного бесстрашия», кажется, ускользнуло от внимания не только Пьера Леканюэ, но и отца Сиднея Ф.Смита, который сделал ложный шаг, включив в статью «Иезуиты и дело Дрейфуса» следующее утверждение Дрюмона, выступавшего тогда в качестве поборника интересов Франции против еврейского «международного капитала»: «Вам скажут, что наша кампания против еврейских спекулянтов – это религиозная кампания. Это совершеннейшая ложь… Я в жизни не написал ни слова, которое могло бы оскорбить религиозные чувства последнего галицийского еврея» («Мане», январь 1899). Леон Доде был в восторге от изображения «галицийских жидов с пейсиками, собравшихся на очередное ритуальное убийство». В 1904 году он сказал своим читателям, что «Эдуард Дрюмон ясно показал номадически-еврейскую *15 сторону личности Генриха Гейне» (49, 119).
Среди молодежи, окружавшей Дрюмона, самым одаренным, самым неумолимым ненавистником еврейства был Леон Доде, в прозе которого различимы те стальные, безжалостные, угрожающие нотки, которые радиослушатели услышали через 40 лет в передачах Уильяма Джойса *6 из Гамбурга:
«О раса Иуды, вы, порочные люди! Неужели вы так никогда и не поймете тех, среди кого вы живете, вы – ненавистные и вонючие, но самодовольные? Поймете ли вы, наконец, что добрые французские души, которые временами кажутся безучастными, способны перейти от спокойствия к ужасным порывам, так что ваши друзья, ваши деловые связи и ваши чековые книжки не смогут спасти вас от справедливой мести?» (49, 201).
Вскоре во Франции и Германии прозвучал многозначительный вопрос: «Что с ними делать?» «Надо быть логичными, – писал в 1925 году Жан Макс. – Поскольку они не пожелали ассимилироваться, смешаться, раствориться – что же с ними делать?… Политика решит этот вопрос своим обычным путем – силой, и никакое золото не сможет предотвратить этого» (115, 1, 560). Десять лет спустя нацисты оценили пользу этой логики. Сам Дрюмон не раз объявлял, что он лишь провозвестник будущего, что результаты его труда оценят в грядущем и следующие поколения будут помнить и благодарить его за его предостережения. «То, что провозгласил Дрюмон, – писал в 1935 году Жан Дроль, один из последних людей окружения Дрюмона, доживших до той поры, – Гитлер воплотил в жизнь».
Другой молодой человек из круга Дрюмона, Альбер Моннио, дожил до триумфа идей своего учителя в нацистской Германии и выразил свое удовлетворение по этому поводу на страницах «Ла Либр Пароль» (1933), возрожденной в качестве еженедельника и издававшейся фашистами: «Когда мы видим, как один человек подымает целый народ, избавляет его от нездоровых влияний, освобождает от мук Интернационала и возвращает его к его собственному призванию, словом, совершает дело спасения, которое у нас пытался совершить Дрюмон… нам остается только позавидовать народу, которому столь посчастливилось».
В 1931 году Жорж Бернанос, который, возможно, ничего не знал о позорной истории Дрюмона, а чтил его как врага евреев, попытался возродить интерес французов к антисемитским сочинениям. Когда иезуитский священник отец Альбер Бессьер обнародовал правду о Дрюмоне, Бернанос выступил в защиту своего героя, не особенно стесняясь в выражениях, за что читатели великодушно его простили. «Смерть Жоржа Бернаноса в возрасте 60 лет, – писал автор статьи в „Блокноте“ от 10 июля 1948 года, – великая потеря для французской и европейской литературы… Исключительная сила его дарования… сделала все, что он написал, подлинно впечатляющим, незабываемым и незабвенным».
Смерть Жоржа Бернаноса не была потерей для гуманизма. Он занимает второе место после Шарля Морраса в списке выдающихся расистов своего времени. В 1938 году, когда в немецких концлагерях евреев забивали насмерть стальными прутьями, Бернанос использовал «исключительную силу» своего дарования не в их защиту, а в защиту Гитлера. «Я не верю, – писал он, – что г-н Гитлер и г-н Муссолини полубоги. Но я всего лишь воздаю должное истине, когда утверждаю, что они бесстрашные люди. Они никогда не согласились бы терпеть в своих странах организаций убийц» (25, 126).
Газета «Тайме» в некрологе, посвященном Жоржу Бернаносу, писала, что литература для него была «своего рода священнодействием». Но язык, которым он пользовался в своей полемике с Альбером Бессьером, не был ни литературным, ни священным. Он писал:
«Клоун по имени Бессьер,– один из корыстных ловцов душ, с наивной, но незамысловатой грубостью, даже с жестокостью, скрытою под мурлыканьем благочестия, поносил Дрюмона перед молодыми людьми из „Ла Ви Католик“, объявляя его одним из самых знаменитых ренегатов века. Позвольте мне сказать, Бессьер, что, простите за грубое сравнение. Вы дурно поступили, обделав его могилу, даже если, друг мой, Вам было невтерпеж облегчиться. Для этого, старина, было полно места в сторонке. Во всяком случае. Вы потратили время впустую; сейчас этот добрый человек в безопасности; защищенный толстым слоем земли, он не может услышать Вас. А славные французские парни, которых Вы взяли в свидетели подобного действия – облегчаться на кладбищах, – они Вас и слушать не будут. К ним теперь будет обращаться добрый человек из той могилы, которую Вы обгадили» (24, 174). В то время, когда Жорж Бернанос защищал Дрюмона в столь подходящих выражениях, «добрый человек» действительно обращался «из своей могилы» не только к французским юношам, но и к немецкой молодежи, которая при помощи резиновых дубинок, стальных прутьев и выстрелов в затылок выполняла в Бухенвальде, Дахау и Берген-Бельзене работу по спасению мира от евреев.
В 1894 году, спустя два года после появления «Ла Либр Пароль», Дрюмон понял, что настал подходящий момент для решительных действий. Офицер генерального штаба французской армии капитан Альфред Дрейфус, еврей, был обвинен в выдаче французских военных секретов Германии. Если бы не вмешательство Дрюмона, этого «дела» могло бы вообще не быть. Даже военный министр Мерсьер, не слишком разборчивый в средствах, поначалу не был убежден, что жалких свидетельств против Дрейфуса, состряпанных сотрудниками его штаба, достаточно для назначения расследования. Но его сомнениям пришел конец, когда 3 ноября 1894 года «Ла Либр Пароль» вышла под заголовком «Арестован еврейский предатель», а редактор газеты в благочестивой статье заявил, что «как Иуда продал Бога любви и сострадания, так капитан Дрейфус продал Германии планы мобилизации». Небезызвестный полковник Анри тайно уведомил Дрюмона об этом деле. Как выяснилось впоследствии, именно Анри был главным действующим лицом в длинной цепи подделок и интриг, в которые была втянута практически вся военная верхушка Франции.
Зажиточный, умный и трудолюбивый Дрейфус счастливо жил с женой и двумя детьми; он не играл в карты, не пил, не содержал любовниц, потому его коллеги-офицеры смотрели на него с подозрением и антипатией. Они не могли назвать никаких мотивов, которые якобы привели его к предательству. Но отсутствие мотивов не произвело впечатления на военный трибунал: Дрейфус был евреем и потому, были у него мотивы или нет, он по определению был предателем.
Суд над ним был закрытым, потому что речь шла о «национальной безопасности». Дрейфуса приговорили к пожизненному заключению и сослали на Чертов остров, место во французских колониях, известное своим нездоровым климатом. Там с ним обращались с исключительной суровостью. Решение суда основывалось на материалах «секретного досье», с которым защите не дали ознакомиться. Когда спустя два года это противозаконное действие было обнаружено, его объяснили «интересами национальной безопасности». Тем временем сотрудник разведывательного отдела полковник Пикар обнаружил ряд фактов, указывавших, что виновен не Дрейфус, а майор Эстергази, скандально известный разорившийся негодяй, не имевший никакого отношения к известному венгерскому роду Эстергази. После этого Пикара сместили, а Эстергази оправдали. На следующий день после этого решения суда Золя написал свое знаменитое письмо президенту республики, письмо, которому Клемансо *17 дал название «Я обвиняю». В июле 1898 года тогдашний военный министр Кавиньяк предъявил, наконец, свидетельства из «секретного досье», и его речь в парламенте, подтверждавшая виновность Дрейфуса, была опубликована в качестве официального заявления. Однако спустя несколько недель полковник Анри встретился с Кавиньяком и признался, что это свидетельство – подделка, которую он сам совершил из лучших побуждений. Анри был арестован и на следующий вечер покончил с собой. Газета «Ла Либр Пароль» заявила, что его «убили евреи». Пересмотр дела был неизбежен. В сентябре 1898 года началось повторное слушание дела в Ренне. Дрейфуса снова признали виновным, однако ввиду «смягчающих обстоятельств» пожизненное заключение заменили 10 годами, а через несколько дней он был помилован президентским декретом. В 1906 году решение реннского суда было отменено. Дрейфуса реабилитировали и наградили орденом Почетного легиона на том же парадном плацу, где 11 лет назад его подвергли унизительной процедуре разжалования посреди беснующейся толпы, ревущей: «Смерть евреям!»
Дрейфус на Чертовом острове в глазах французского общества стал своего рода символом еврейского предательства. Всякого, кто дерзнул бы предположить, что Дрейфус может быть не виновен или что его осудили незаконно, немедленно объявили бы врагом «святой троицы»: Родины, Армии и Церкви. «Осудили не просто какого-то одного человека за его личный проступок, – писал Дрюмон в „Ла Либр Пароль“, – а всю расу, чей позор выставили на всеобщее обозрение». Еврей был осужден судьями и почти единодушным общественным мнением еще до того, как свидетельства, даже такие, какие имелись, были заслушаны в суде. «Мне не нужно объяснений, – писал Морис Баррес *18, – почему Дрейфус предал или почему он был способен на предательство. Я знаю его расу».
Поворот в общественном мнении начался после публикации «Я обвиняю» Золя. Такие люди, как Клемансо, Бернар Лазар *19, вице-президент французского сената Шерер-Кестнер и Анатоль Франс, которые были убеждены в невиновности Дрейфуса и знали о незаконности судебной процедуры, были объявлены членами вымышленного «Еврейского синдиката», подкупленными еврейским золотом. Видимо, предполагалось, что совесть всех французов, за исключением аристократов, офицеров и клерикалов, продавалась и покупалась. Лидер французской католической партии Альбер де Мюн, призывавший к «возвращению к социальным концепциям 13 века», был убежден, что «некая оккультная сила действует во Франции, сея беспорядок по всей стране». Он отказывался обсуждать даже самую возможность того, что еврей может быть не виновен в предательстве, и противился пересмотру дела. Один из графологов на первом суде, Тейссоньер, сказал, что Дрейфус виновен «потому, что все евреи предатели». Французский депутат Жорж Берри заявил в парламенте, что «Дрейфус, виновен он или нет, должен оставаться на Чертовом острове», – замечание, которое, по мнению Клемансо, «следует запомнить на века».
Когда Шарлю Моррасу сказали, что справедливость важнее сохранения общественного строя, он ответил, что известны многие общества без справедливости, однако никогда не было справедливости без общества. Св. Августин еще в 5 веке ответил на такое фразерство: «Королевства без справедливости не что иное, как собрания бандитов».
Эту опасность сознавал и Шарль Пеги. «Одной-единственной несправедливости, – писал он, – одного-единственного преступления, одного-единственного беззакония, допущенного нацией по соображениям выгоды, достаточно, чтобы обесчестить всю нацию. Беззаконие становится язвой, разъедающей общество». Общество, как сказал рабби Шимон бен Гамлиэль *20, «зиждется на трех устоях: правде, справедливости и мире».
Моррас и его друзья-антисемиты не жалели усилий, чтобы построить новый мир, основанный на неправде, несправедливости и войне, – наш сегодняшний мир.
Франсуа Коппе *21, Фердинан Брюнетьер, Леон Доде, Морис Баррес и Шарль Моррас были наиболее ярыми защитниками Франции от «еврейской чумы». Эти люди верили утверждению Дрюмона, что все евреи – потенциальные предатели и главные виновники политического, финансового и общественного кризиса во Франции. Однако они ненавидели евреев не только как предателей или ростовщиков. В христианской Франции, как сказал Пеги, ненависть к евреям была инстинктивной. Этот «инстинкт» выразился в писаниях Морраса и Леона Доде с той же яростью, которая тысячу лет назад переполняла проповеди епископа Агобарда и Благочестивого Петра. Фердинан Брюнетьер писал более сдержанно, в английской манере. «Мне мало пользы от евреев, – начал он свой разбор „Еврейской Франции“, – фактически мне от них нет вовсе никакой пользы». Франсуа Коппе выразил в стихах свое желание (и желание всей Франции) расправиться с осужденным евреем и всей его предательской расой: «Ах, почему они не дают нам увидеть подлые черты предателя, чтобы мы все по очереди могли плюнуть ему в лицо». Такая возможность представилась во время суда в Ренне. Баррес отправился туда, чтобы видеть бедствия еврея. Он смотрел на «Дрейфуса в испарине предательства» и ему казалось, «что тот был само преступление, сидящее напротив своих судей» (13, 209).
Не были забыты и герои 13 века. «Как прав был французский король Людовик Святой, – писал другой французский автор, – когда советовал не препираться с евреем, а вонзить свой меч в его брюхо как можно глубже». Кровавый навет был возрожден Дрюмоном, чей «мозг ученого был полон великими воспоминаниями 13 века» (24, 133). Дрюмон уведомил читателей «Ла Либр Пароль», что «великое религиозное жертвоприношение готовилось к трапезе праздника Пурим»22.
Хотя эти французы и не требовали физического уничтожения евреев, они были полны решимости сделать жизнь евреев невыносимой, загнать их в моральное гетто и изолировать как расу, недостойную человеческого общения. Некий архиепископ выдвинул новый гуманный довод, объясняя, почему евреев не следует изгонять из Франции. Он сказал, что было бы нечестно распространять заразу за границу: «Изгнать евреев из страны – значит быть немилосердными и несправедливыми к соседним странам, куда могут попасть эти ненасытные черви… Мы полагаем, что достаточно запретить евреям быть банкирами, торговцами, журналистами, профессорами, врачами и аптекарями». В то время подобные предложения встречали всеобщее одобрение французских католиков. Член парламента аббат Геро на национальном съезде христианских демократов в Лионе объяснял, что церковь всегда была антисемитской, и призывал к «изгнанию всех социальных отбросов, в частности, еврейских» (116, 489).
Когда Золя пришел на помощь Дрейфусу, опубликовав свое знаменитое письмо «Я обвиняю», Дрюмон пригрозил сжечь его на костре; а евреев, по его мнению, следовало сбросить в Сену, а не сжигать заживо, ибо «какая вонь подымется от жареного жида!»23 Некая аристократическая дама, которая вполне могла бы принадлежать к благородному роду крестоносца Драконе де Монтобан, который 700 лет назад велел отрубить груди еврейским женщинам, выразила пожелание, чтобы Дрейфус был невиновен, «дабы его страдания были еще сильнее». Когда фальсификатор инкриминировавшихся Дрейфусу документов полковник Анри был, наконец, разоблачен и посажен за решетку, где он перерезал себе горло, половина Франции возвеличила его как мученика. «Мой полковник, – писал Шарль Моррас, – каждая капля Вашей драгоценной крови все еще пылает там, где бьется сердце нации… Ваша злосчастная подделка войдет в список Ваших прекраснейших военных заслуг». Он объяснял, что подделка была средством, которое оправдывалось целью: «Он сфабриковал ее ради общественного блага… Наше ущербное полупротестантское мышление не способно воздать должное такому интеллектуальному и нравственному благородству»24. Дрюмон в своей газете провел подписку в память «мученика». Было собрано более 130 тысяч франков; среди жертвователей было два принца, семь герцогов, сотни графов, виконтов и баронов, тридцать два генерала, более тысячи офицеров и триста священников. После военного суда в Ренне, вторично осудившего Дрейфуса вопреки тому, что представленные суду свидетельства убедили весь мир в его невиновности, ярость французской прессы превзошла всякую меру. Дрюмон утверждал, что все свидетели в Ренне были подкуплены еврейским золотом. Газеты публиковали письма, требовавшие «высечь евреев», «поставить им купоросную клизму», «заживо содрать с них кожу», «выколоть им глаза» и т.п. Один фанатик написал, что не удовлетворится меньшим, чем «ковер из шкуры еврея». Поколением позже немцы предпочитали делать из нее абажуры.
Среди всего этого кликушества явно слышались шовинистические нотки, вызванные страхом перед Германией и жаждой мести, а также ненавистью и завистью к англичанам, недавно вытеснившим Маршана из Фашоды в южном Судане. Сам Дрюмон ненавидел англичан, которых он характеризовал как «предательский народ, состоящий из природных каннибалов, которых протестантизм превратил в ханжей». Его раздражала королева Виктория, потому что она отказывалась верить в виновность Дрейфуса, и он называл ее «старой каргой с желтыми клыками». Один из его коллег написал книгу, доказывавшую, что все англичане происходят от евреев и что бог англичан – Люцифер. Шотландия также «кишела евреями». Лорд Абердин 25 был «евреем темного испанского происхождения» (41). Экземпляры этой книги дарили читателям «Ла Либр Пароль»; видно, она не слишком хорошо раскупалась.
Дрюмон был в ярости от того, что ему не удавалось произвести никакого впечатления на английское общественное мнение. Он не мог найти издателя для английского перевода «Еврейской Франции», а английская печать почти единодушно отказывалась верить в виновность Дрейфуса. После реннского суда У.Стид написал в «Ревью оф Ревьюз» редакционную статью, в которой читатели узнали пародию на экспрессивный стиль Дрюмона:
«Бессмертная и божественная идеальная Франция, возбуждавшая 50 лет назад энтузиазм всего мира, вместо того, чтобы воспарить в эмпиреях, погрязла в болоте, словно непотребная гарпия *26 в открытой канализационной трубе, куда стекают все мутные нечистоты религиозного фанатизма и разлагающиеся отбросы расточительного общества. Нация, чей пророк – Дрюмон из „Ла Либр Пароль“, а герой – Эстергази, действительно в беде». В последнем десятилетии 19 века Дрюмон был во главе тех, кто разжигал во Франции ненависть к евреям; главной темой его была ненависть к еврею, иностранцу, врагу Христа, манипулятору золотом и навозом – вечному козлу отпущения. Все евреи были потенциальными предателями, и всякий, кто верил в невиновность Дрейфуса или незаконность первого процесса, был подкуплен еврейским золотом. Поэтому фактическое оправдание Дрейфуса в Ренне не поколебало убеждений тех людей, которым гораздо легче было допустить, что еврей может быть предателем, чем то, что французские офицеры осудили его несправедливо.
Официальный иезуитский журнал «Ла Чивильта Каттолика» поместил о деле Дрейфуса анонимную статью, которая была достойна пера Дрюмона. На самом деле ее автором был редактор журнала Раффаэле Баллерини, чьи нападки носили скорее политический, чем религиозный характер. Он заявлял, что Франция оказалась в руках республиканского правительства, «более еврейского, чем французского». Осуждение Дрейфуса, по его мнению, было ужасным ударом для еврейского мира, и космополитическое еврейство, подготавливая пересмотр дела, сумело подкупить все газеты и обеспечило себе поддержку продажных французов. Он отстаивал утверждение, что все евреи – потенциальные предатели, ссылаясь на высказывание, якобы принадлежащее Бисмарку: «Бог создал еврея, чтобы он был шпионом везде, где затевается измена». Однако Баллерини был против идеи изгнания всех евреев, во-первых, из практических и гуманных соображений – им некуда деваться, а во-вторых, следуя средневековой логике: они народ, проклятый Богом и рассеянный по всему свету, чтобы своим присутствием свидетельствовать об истинности христианства. По его мнению, вековой опыт показал, что где бы евреям ни предоставляли права гражданства, они либо «совращали души» христиан, либо начинали истреблять чужой народ. Предлагаемое им средство состояло в том, чтобы, позволив евреям оставаться в христианских странах, рассматривать их как «гостей», а не как граждан.
Хотя статья в «Ла Чивильта Каттолика», скорее всего, представляла личную позицию автора, а не официальную точку зрения иезуитского ордена, большинство читателей несомненно сделали вывод, что иезуиты Франции и Италии разделяют антисемитские взгляды. Однако обвинение штаб-квартиры иезуитов в Риме в политическом вмешательстве в дело Дрейфуса через отца дю Лака практически недоказуемо.
Многие французские католики в первой четверти нашего столетия отказывались признать невиновность Дрейфуса отчасти по политическим причинам. Новое поколение нередко получало информацию от авторов, которые не хотели сказать всей правды. Типичный пример такого рода мы находим у бенедиктинского историка христианства отца Бесса, который, излагая дело Дрейфуса, игнорирует факты, обнаружившиеся во время второго процесса и после него:
«Офицер был признан виновным в измене; он был евреем. Предательство было совершено так, что доказательств обвинения нельзя было представить широкой публике. Дело касалось важнейших национальных интересов. В подобном случае всякий здравомыслящий человек принимает решение суда с доверием и старается избежать ненужного шума… Но из-за того, что обвиненный был евреем, его легко было объявить жертвой государственной политики и антисемитизма. Деньги потекли рекой. Политики и профессора в Париже и в провинции начали крестовый поход за освобождение Дрейфуса. Остальное хорошо известно» (26, 199-200).
Такое вводящее в заблуждение краткое изложение, несомненно, помогало уничтожить в душах благочестивых читателей, молодых семинаристов, готовящихся стать священниками, всякую симпатию к народу Израиля и способствовало сохранению старинной ненависти.
В «Острове пингвинов» Анатоля Франса пародийно излагается «дело Дрейфуса». Монах Корнемюз в беседе с отцом Агариком (дю Лаком) отстаивает свое убеждение в виновности Пиро (Дрейфуса), апеллируя к «авторитету» в выражениях, похожих на те, которые через восемь лет использовал отец Бесс. Корнемюз объясняет, что был столь занят изготовлением своих ликеров, что у него не оставалось времени на чтение газет.
"Благочестивый Агарик взволнованно спросил: «Надеюсь, у вас нет сомнений относительно виновности Пиро?» «У меня не может быть никаких сомнений, дражайший Агарик, – отвечал монах, – это было бы против законов моей страны, которые должно уважать, коль скоро они не идут вразрез с законами Бога. Пиро виновен, поскольку его осудили. Сказать нечто большее за или против его виновности – значит поставить свой авторитет выше авторитета судей, и я не позволю себе подобного поступка. Да это было бы и бесполезно, так как Пиро уже осужден. Если он был осужден не потому, что был виновен, то он виновен, потому что был осужден; это одно и то же. Я верю в его вину, как всякий добропорядочный гражданин должен верить в это; и я буду верить в это, пока официальные судебные авторитеты велят мне верить… И, во всяком случае, я весьма доверяю генералу Греатоку (Мерсьеру), который, я полагаю, более умен, чем все те, кто нападает на него, хотя по его виду этого не скажешь».
Анатоль Франс эффективно боролся с антисемитизмом, высмеивая его проявления. «Остров пингвинов» был французским ответом «Еврейской Франции» – единственным видом ответа, которого эта книга заслуживала. Но большинство французских католиков, которые верили своим епископам больше, чем Анатолю Франсу, были убеждены в объективности Эдуарда Дрюмона и в виновности Дрейфуса.
Даже после полной реабилитации Дрейфуса в 1906 году те, кто утверждали, что он был осужден несправедливо, считались у многих церковников еретиками и врагами Франции. Характерное сочетание религии и политики выразилось в словах представителя Ватикана в Париже монсеньора Монтанини, который в июле 1906 года извещал Святейший престол о «духе зла», овладевшем некоторыми семинаристами. Они испытывают «благорасположение к Луази *27, Дрейфусу и разоружению» (196, 210). В 1906 году епископ Нанси заявил, что вера в невиновность Дрейфуса равносильна отступничеству. «К великой чести французских католиков нашего времени, – сказал он, – служит то, что среди тех, кто не отступился от веры, не было ни одного, кто одобрял бы предателей и не отвернулся бы с возмущением от хулителей армии». Епископ не объяснял, почему в это время столь многие католики одобряли Эстергази, который признался в предательстве и написал зачитанные на суде письма, в которых оскорблял Францию. Но Эстергази не был евреем, он был католиком, а в свое время даже служил в частях папских зуавов.
Лишь немногие французские католики даже сегодня одобряют поступок отца Леканюэ, признавшего свое заблуждение. Его убеждение в виновности Дрейфуса поколебалось после изучения судебных документов:
«До этого времени мы верили в виновность Дрейфуса, засвидетельствованную двумя военными трибуналами и показаниями пяти военных министров. Однако в ходе тщательного изучения документов, касающихся этого дела, в первую очередь, судебных отчетов, отчетов и протоколов заседаний Верховного апелляционного суда по вопросу о пересмотре приговора реннского суда, мы почувствовали, что наши взгляды меняются и предубеждения исчезают. Мы с болью осознали, что мы заблуждались, и полагаем, что при объективном рассмотрении этого дела невозможно придти к иному заключению. Но узнав истину, разве мы можем поступиться своей совестью и не заявить о ней во всеуслышание? Именно так мы и решили сделать, пусть даже с риском оскорбить чувства очень многих людей. Мы надеемся, что наши читатели одобрят наш поступок и, подобно нам, решат признать истину и справедливость» (104, 3, 140). Это признание истины католическим историком должно было произвести впечатление на французские католические круги, особенно на молодежь из семинарий. Возможно, этим до некоторой степени объясняется ослабление антисемитизма во Франции в сложные последующие десятилетия. Однако и сегодня во Франции есть люди, которым тяжело слышать, что Дрейфус был невиновен. Среди тех, кто боролся за оправдание Дрейфуса, одной из наиболее ярких личностей был Жорж Клемансо, опубликовавший в своей газете серию статей. В сравнении с ложью «Ла Круа», непристойностями Дрюмона или политическими выпадами «Ла Чивильта Каттолика» проза Клемансо читается, как размышления пророка, философа или святого. Цитаты из его статей могут многое сказать каждому из нас, неважно, атеисты мы или верующие и какую религию исповедуем:
"Нация без совести – просто-напросто стадо на пути к бойне… Человек может оказаться в положении, когда необходимо принести своей стране жертву, большую и более трудную, чем жизнь, – принести в жертву свои предрассудки…
Я убежден, что у человека может быть идеал более возвышенный, чем убийство своих собратьев, безнаказанное или даже с риском для собственной жизни…
Мы знаем теперь, что общественные институты, законы и догмы бессильны против зла, которое есть в каждом из нас, и что проведение общественных реформ должно начинаться с нас самих…
У каждого из нас есть огромные возможности для защиты угнетенных и преследуемых, важно лишь осознать это и уметь пользоваться ими…
Клемансо в своих статьях яростно обличал клерикалов, а иногда полемизировал с ними с блистательным, подлинно французским остроумием. «Апостолы, – напоминал он своим оппонентам, – были евреями».
«В нишах наших церквей я вижу статуи евреев, перед которыми люди молитвенно преклоняют колени. Должно быть, моя бессознательная религиозность мешает мне кричать: „Смерть евреям“. Я боюсь оскорбить Св. Иосифа, Св. Петра, Св. Матфея и многих других, не говоря уж о Деве Марии и ее Сыне, Господе нашем. Все основные места в христианском раю заняты евреями».
«И впрямь, – добавлял он с чуть заметной усмешкой, – судя по всему, так оно и есть».
Клемансо считал, что несправедливость нельзя оправдать ни при каких условиях, кто бы ни был ее жертвой. Вина повторного суда в Ренне, осудившего Дрейфуса, хотя его невиновность была доказана, ни в чем не уступала вине Пилата.
«Прошло пять лет с того времени, как мы схватили еврея и распяли его, как римляне, от которых мы происходим, поступили две тысячи лет назад, очевидно, не сознавая последствий своего действия. Мы же держали еврея пригвожденным в течение пяти лет… и мы-то хорошо знали, почему; мы сделали это потому, что сектантской ненавистью ненавидим народ, избранный Богом… Мы ненавидим еврея и отказываемся снять его с креста позора после пяти лет распятия».
Хотя некоторые французские священники в проповедях и даже в печати выступали в защиту Дрейфуса, «католическая Франция по большей части оставила другим честь бороться за истину» (42, IX); «Французские католики, – писал Поль Виолле папскому нунцию в Париже, – за редкими исключениями приняли сторону лжи и преступления против истины, закона и справедливости; в Риме это знают столь же хорошо, как и при всех дворах Европы». Однако Святейший престол, подобно Людовику Святому, не испытывал сочувствия к злоключениям еврея. На дипломатическом приеме в Ватикане секретарь папского двора кардинал Рамполла выразил «свою радость» по поводу осуждения Дрейфуса в Ренне. Бесчисленные прелаты, вся эта толпа церковных деятелей не располагала временем для выслушивания жалоб какого-то еврея, осужденного всей католической Францией, на защиту которого встали к тому же, в основном, враги церкви.
Усилия Льва XIII умерить политические страсти французских католиков были восприняты роялистами и многими церковниками как предательство по отношению к Франции. В 1892 году, когда папа опубликовал письмо с призывом ко всем людям доброй воли во Франции, в том числе протестантам и евреям, объединиться против «врагов религии и общества», барон Альфред де Ротшильд нанес визит папскому нунцию в Париже монсиньору Феррата и заверил его, что французские евреи с готовностью последуют этому призыву. Феррата включил в свои мемуары рассказ об этой встрече. Беседа велась по правилам фехтовального поединка – каждая сторона вела счет ударам; однако манеры барона были лучше манер нунция, который, рассказывая о встрече, не мог скрыть своей антипатии к Ротшильду и его нации. Феррата выразил надежду, что после призыва папы ко всем людям доброй воли, включая евреев, вместе бороться против врагов религии и общества, «сыны Израиля, которые во Франции не слишком многочисленны, но весьма могущественны, прекратят поддерживать масонов и других сектантов в их борьбе против католической церкви». Нунций сказал, «что он не обвиняет всех евреев, однако должен отметить, что значительное число их всегда находится в первых рядах противников церкви и религиозных интересов. Естественно, что это вызывает у католиков раздражение, которое может иметь нежелательные последствия. В конце концов, оно может обратиться против верований, а еще более – против богатства евреев». Барон соглашался, что известное число евреев заслужило подобные упреки, однако заверял, что они не представляют большинства французских евреев. Меньшинство, как вежливо указал барон нунцию, не хочет подчиняться воле своих лидеров точно так же, как некоторые католики восстают против авторитета церкви. Монсиньор Феррата, который, несомненно, понял ответный выпад, перевел разговор на более конкретную тему, заявив, что на самом деле именно Ротшильд направляет и контролирует действия еврейских антиклерикалов. «Затем я указал ему, что дом Ротшильдов располагает многочисленными способами оказывать давление на всех евреев, а он ответил мне с величайшей вежливостью, что он не устанет действовать в духе наставлений Его Святейшества, которые он считает своевременными и весьма мудрыми» (64, 2, 312-313).
Лишь немногие французские католики, как тактично напомнил Ротшильд папскому нунцию, выказали готовность следовать наставлениям папы. В провинции бесчисленные маркизы, графы, виконты и бароны, гниющие в своих приходящих в упадок замках, продолжали молиться о восстановлении монархии. Дрюмон, конечно, был возмущен предложением сотрудничества католиков с евреями и призывал какого-нибудь французского рыцаря воспользоваться железной рукавицей Ногаре, которой тот дал пощечину Бонифацию VIII28 в Ананьи. Папа, «прославленный простофиля», как характеризовал его Жорж Бернанос, вызвал недовольство клерикальной и роялистской партий: им было известно, что взгляды папы на дело Дрейфуса сильно отличались от взглядов кардинала Рамполлы и римского нунция. В сложившейся ситуации он не сделал, да и не мог сделать публичного заявления по этому вопросу. Но в частном письме, которое он позволил опубликовать своему корреспонденту, он в поразительной фразе выразил свою симпатию к страданиям невинного еврея: «Счастлива жертва, которую Бог избрал достойной уподобиться Своему собственному распятому Сыну» (147, 5, 37). Большинство французов считали публикацию этого письма "недопустимым вмешательством во французскую политику, и лишь немногие были способны оценить папское упоминание о мистической доктрине искупительного страдания. В этой публикации подозревали какой-то «еврейский подвох» и ожидали официального опровержения Ватикана; однако ждали напрасно. Добрые католики, утешившие себя тем, что папа высказал свое мнение не официально, а в частном письме, искали утешения в молитве, и было отслужено множество месс за возвращение папы на путь истинный.
Возможно, Лев XIII заметил исторические признаки того, что сейчас, по прошествии 50 лет, уже более различимо. Страдания Дрейфуса, из-за которого с новой силой вспыхнула ненависть ко всему еврейскому народу, оказали влияние на ход событий, которые в эти годы никто не был способен предсказать. Никто не заметил, что посетивший Францию иностранец, человек, которому было суждено стать одним из великих вождей еврейского народа, наблюдал растущую волну ненависти с пророческим пониманием. Он приехал из Австрии, этот высокий человек примечательной наружности, свободно чувствовавший себя в нееврейском мире, в котором он был принят и жил счастливо; совершенно ассимилированный еврей и тем не менее – пророк Израиля. Его звали Теодор Герцль. Дрюмон вернул Герцля народу Израиля. Герцль был наиболее деятельным из множества евреев, увидевших в трагедии Дрейфуса еще одно повторение их истории с того времени, как они отправились в изгнание. Он стал проповедником возвращения; он убедил многих евреев, что в этом мире их единственный путь к спасению – дорога, ведущая в их собственный дом.
Юдофобия, возродившаяся в Германии, Австрии, России и Польше за несколько лет до публикации «Еврейской Франции», не поколебала уверенности западного еврейства в том, что прогресс, просвещение и либеральные политические концепции 19 века являются гарантией безопасности. В 1881 году Люсьен Вольф *29 был уверен, что «приступы антисемитизма будут ослабевать, пока совершенно не исчезнут». Рабби Герман Адлер заверял свой народ, что, «возможно, недалек тот час, когда Германия будет рассматривать травлю евреев, как отвратительный кошмар… как грязное пятно на истории 19 века». И никто в 1882 году не слушал Лео Пинскера *30, чья уверенность в будущем была разрушена увиденным в России. Он призывал евреев не полагаться более на чувство справедливости или дружеские заверения других наций, а действовать ради собственного спасения. Пинскер был первым евреем нового времени, вернувшимся к древнему решению «еврейской проблемы», – решению, которое было известно еврейской элите на протяжении веков. Он сказал евреям, что они не обретут мира до тех пор, пока не восстановят свой государственный и национальный статус. Только тогда они смогут жить без позорного клейма и пользоваться привилегией свободы, равенства и братства в любом месте земного шара. «Ибо самого факта существования еврейского государства, где евреи – хозяева и их национальная жизнь развивается в соответствии с их собственными духовными потребностями, будет достаточно, чтобы снять с них клеймо неполноценности». «Самоэмансипация» Пинскера – книга, известная сегодня почти каждому еврею в мире, вышла в 1882 году, но осталась незамеченной во Франции. Редактор журнала «Этюд Жуив» (1882, V, 298) посвятил ей три строчки: «Преследования евреев в России вдохновили автора на фантастическую идею осуществить эмансипацию евреев, создав еврейское государство».
Грубая реальность древней и непреходящей ненависти, вспыхнувшей с новой силой вследствие процесса Дрейфуса, постепенно рассеяла иллюзии западного еврейства. «Мы все верили, – писал Ахад-ха-Ам, – что элементарная справедливость стала неотъемлемой частью европейской жизни, одной из неколебимых основ общественного устройства; теперь же мы видим, что мы ошибались». Перед приговором в Ренне действительно могло показаться, что стране свободы, равенства и братства было суждено сыграть главную роль в окончательном уничтожении еврейского народа; от этой позорной участи Францию спасло меньшинство, «пятьдесят праведников», которых не нашлось в Содоме *31.
С точки зрения Пеги, дело Дрейфуса «было серьезным кризисом в трех историях: в истории еврейского народа, в истории Франции и в истории христианства» (142, 54). Франция почти уступила вирусу ненависти, потому что она была «инстинктивно антисемитской вследствие ее христианской истории». Следы этого «инстинкта» видны в сочинениях даже тех немногих французов, которые имели мужество заступиться за евреев. Золя защищал их «не как евреев, а как человеческие существа». Леон Блуа испытывал отвращение к самодовольному антисемитизму католических буржуа. Однако его «Благополучие евреев» содержит немало фраз, которые не позволят ни одному еврейскому читателю видеть в авторе этой книги друга.
Пеги защищал евреев, потому что любил их. «Без любви, – сказал он, – справедливость и истина – просто гипсовые святые». То, что больше всего восхищало его в еврейском народе, была «их духовная сила, которую ни мир, ни плоть, ни дьявол никогда не могли уничтожить». «Всякий, – сказал он, – имеет таких евреев, каких он заслуживает».
«Буржуазные антисемиты знают и ненавидят только буржуазных евреев; антисемиты, которые в моде, знают и ненавидят только тех евреев, которые в моде; антисемиты-коммерсанты знают и ненавидят только евреев-коммерсантов. А мы, кому случилось быть бедняками, знаем великое множество евреев-бедняков и даже живущих в нищете. И я всегда нахожу этих евреев несгибаемыми, как сталь, и верными в дружбе».
Пеги знал, против чего он боролся. «Мы были героями, – писал он. – Это следует сказать со всей простотой, потому что, я уверен, никто не скажет этого за нас». И действительно, трудно сказать то, что сказал он, увидеть то, что увидел он: смысл борьбы, ее мистическое значение, которое он, почти единственный из своих современников, заметил и объяснил, – борьбу меньшинства «не только за честь нашего собственного народа в это время, но и за честь нашего народа в истории, за историческую честь всей нашей расы, за честь наших предков и наших детей».
Весь мир наблюдал за драмой еврейского народа, которая была в то же время и драмой Франции, за боем горстки праведников, выступивших против обезумевшей от ненависти толпы.
Эта горстка доблестных людей оказалась, в конце концов, способной пробудить национальную совесть и спасти свою страну от судьбы, которая через 40 лет постигла гордых немцев, когда в них тоже вселились бесы, но их не изгнали, и все стадо бросилось вниз с обрыва и погибло.

ПРИМЕЧАНИЯ

Берген– Бельзен -нацистский пересыльный концлагерь около Ганновера в Германии, организованный в 1943 г. и предназначенный в основном для евреев, которых предполагалось обменять на немецких военнопленных. К моменту освобождения англичанами (15 апреля 1945 г.) лагеря Берген-Бельзен в нем находилось 60 тысяч заключенных. Политический экономист и сторонник общественных реформ, Исаак Перейр пропагандировал улучшение образования трудящихся классов и боролся за устранение бедности. Он выступал за реформу французской финансовой системы. Перейр переписывался с папой Львом XIII, призывая его приблизить церковь к решению проблем современности. (Прим. авт.)
Дроль Жан (псевд., наст. имя Альфред Жандро; 1866 – 1951) – французский журналист и прозаик. В 1946 г. был осужден за антисемитизм. Рассел Бертран (1872 – 1970) – английский математик и философ, один из основоположников современной математической логики. Брюнетьер Фердинанд (1844 – 1906) – французский критик, теоретик литературы и историк; приверженец монархии и католицизма. Лёб Изидор (1839 – 1892) – французский историк, писатель; автор работ по истории французского и испанского еврейства.
Жорес Жан (1859 – 1914) – французский политический деятель, основатель газеты «Юманите». С 1905 г. – лидер французской Объединенной социалистической партии и II Интернационала. «Давайте же помолимся, – писал Дрюмон, – младенцам-мученикам прежних времен… прося у них защиты для их сегодняшних товарищей – жертв еврейского масонства» (53, 393). (Прим. авт.) Это письмо было написано доктором Л.Пзеннером, редактором «Остеррайхише Фольксфройнд». Датированное 31 мая 1886 г., оно было найдено в одной из книг библиотеки Дрюмона. (Прим. авт.) Туссенель Теодор (1806 – 1885) – французский историк и переводчик с немецкого, автор сочинения «Евреи – короли нашей эпохи» (Париж, 1848). Одно из сочинений Айзенменгера имело название «Иудаизм без маски, или Полное и истинное описание того, как жестоковыйные евреи несказанно богохульствуют и бесчестят Святую Троицу, оскорбляют Матерь Божью, издевательски критикуют Новый завет, евангелистов и христианство и безгранично презирают и проклинают христианскую религию» (Кенигсберг, 1711).
Дрюмон был смещен с поста редактора после дуэли с Артуром Мейером, крещеным евреем, издателем роялистской газеты «Ле Голуа». Монсиньор дТОльс был, конечно, рад избавиться от Дрюмона. (Прим. авт.) 13 Гонкур Эдмон (1822 – 1896) и Жюль (1830 – 1870) – французские писатели, создатели импрессионистического стиля в прозе.
14 «Египтянин… бей их, сбрось их в Красное море!»
– имеется в виду преследование евреев египетским войском во время исхода из Египта (см. прим. 29 к гл. «Всемирные скитальцы»).
15 Номадический – не имеющий оседлости, кочевой (от греч. «номад» – кочевник).
16 Джойс Уильям (1906 – 1946) – англо-американский журналист, пропагандировавший идеи нацизма. За стиль и содержание статей и радиопередач во время Второй мировой войны получил прозвище «лорд Хау-хау» («лорд Гав-гав»). Был осужден как нацистский преступник и казнен в Лондоне.
17 Клемансо Жорж (1841 – 1929) – французский политик, в 1906 – 1909 гг. и 1917 – 1920 гг. премьер-министр Франции.
18 Баррес Морис (1862 – 1923) – французский писатель консервативного и расистского толка.
19 Лазар Бернар (1865 – 1903) – французский критик и публицист еврейского происхождения.
20 Шимон бен Гамлиэль – еврейский законоучитель талмудического периода.
21 Коппе Франсуа Эдуард Жоакен (1842 – 1908) – французский поэт, драматург и прозаик консервативного толка. В последние годы жизни был председателем «Лиги французского отечества».
22 Пурим (ивр., букв. «жребий») – праздник в память об избавлении евреев от уничтожения, которое готовил им Аман, министр персидского царя Ахашвероша (5 в. до н.э.) (см. Кн. Эсфирь). Отмечается в феврале-марте.
23 «Ла Либр Пароль» от 12 февраля 1898 г.
24 «Газетт де Франс» от 5 сентября 1898 г.
25 Абердин Джордж Гамильтон (1784 – 1860) – английский политический деятель, один из лидеров партии тори.
26 Гарпии – в греческой мифологии богини вихря, крылатые существа омерзительного вида.
27 Луази Альфред (1856 – 1940) – французский религиозный философ. 28 Бонифаций VIII (ок. 1235 – 1303) – папа с 1294 г.
29 Вольф Люсьен (1857 – 1930) – английский публицист и историк еврейского происхождения. Первоначально был сторонником Герцля, однако впоследствии выступал против сионизма. В 1893 г. основал Еврейское историческое общество. В 1912 – 1914 гг. издавал бюллетень о положении евреев в России.
30 Пинскер Лев (Иехуда Лейб; 1821 – 1891) – еврейский журналист и общественный деятель, лидер движения Хиббат-Цион, провозвестника сионизма.
31 «Пятьдесят праведников, которых не нашлось в Содоме…» - см. Бытие, 18:26: «Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие».