Панова В., Бахтин Ю. Жизнь Мухаммеда

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Детство пророка

Раннее сиротство

Охранительные амулеты арабов

Разлука с матерью и жизнь с кочевниками

Джинны и гули

Явление ангелов Мухаммеду

Возвращение в Мекку

Смерть Амины

Абд аль-Мутталиб становится воспитателем Мухаммеда

Кааба, идолы, религиозные церемонии

Публичные разоблачения в долине Мина

Смерть Абд аль-Мутталиба

рабские историки считают, что будущий пророк родился 29 августа 570 года в доме своей матери, расположенном на окраине Мекки, метрах в четырехстах от храма Каабы; примерно через сто лет этот дом был перестроен и превращен в мечеть. На седьмой день после его рождения Абд аль-Мутталиб устроил, согласно обычаю, пир, на который созвал наиболее знатных курайшитов. Здесь было торжественно, для всеобщего сведения объявлено имя новорожденного — Мухаммед, а гости вежливо восхитились прекрасным младенцем, пожелали ему всяческого благо­получия и выразили убеждение, что в будущем он станет утешением и опорой своих близких и гордостью всего племени курайшитов.

Его отец Абдаллах не присутствовал на этом пиру — он находился в это время в Сирии; он умер на обратном пути в Мекку, через два месяца после рождения Мухаммеда, так и не повидав сына. По другой версии, смерть Абдаллаха наступила незадолго до рождения Мухаммеда, и, стало быть, будущий пророк осиротел еще в утробе матери. Наследство, оставленное Абдаллахом, состояло из пяти верблюдов, нескольких овец и рабыни-абиссинки Баракат.

До весны мальчик находился на попечении матери, которая нежно заботилась о нем и оберегала от всяческих несчастии. Особенно боялись арабские женщины дурного глаза и злых духов, напускавших на детей порчу и тяжелые, нередко смертельные, болезни, которые не удавалось вылечить никакими лекарствами. От злых духов и дурного глаза общепризнанным средством были талисманы и амулеты; в частности, новорожденным привешивали не шею амулет в виде особой плоской раковины с побережья Красного моря, который носили до возмужалости — лет в шестнадцать этот амулет снимали и на шею юноши вешали более соответствующий его возрасту амулет — меч. Маленькие дети, не обученные приличным манерам, часто разгуливали по улицам Мекки, посасывая эти плоские раковины-амулеты.

Хорошо защищал детей от волшебства, дурного глаза и джиннов (духов) зуб лисицы или кошки (особенно от джиннов женского пола), а также пятка зайца — потому что зайцы не из тех животных, на которых ездят джинны.

Два раза в год — весной и осенью — в Мекку приходили женщины окрестных кочевых племен брать детей на воспитание. Удушливый зной Мекки, пыль, грязь и тучи мух губительно действовали на маленьких детей, и у мекканцев, обладавших средним достатком, существовал обычай отдавать новорожденных в семьи кочевников.

Когда гонимые засухой и голодом женщины племени Бану Саад прибыли в Мекку за воспитанниками, никто из них не хотел брать себе маленького Мухаммеда, боясь, что за сироту будут платить и мало, и нерегулярно, а в случае, например, нового замужества его матери и вообще не заплатят. Наконец одна из женщин, по имени Халима, на долю которой не досталось никакого другого младенца, стыдясь своих более удачливых товарок и не желая возвращаться с пустыми руками, с разрешения сопровождавшего ее мужа все-таки рискнула взять сироту. Так Мухаммед в шестимесячном возрасте расстался со своей юной матерью и примерно на четыре года попал к кочевникам Бану Саад, которые пасли свои стада в горных долинах, километрах за двести к юго-востоку от Мекки и сравнительно недалеко от процветающего оазиса Таиф, где, кстати сказать, богатые курайшиты владели и земельными участками, и домами и куда они нередко отправляли свои семьи на самый жаркий и тяжелый период года.

Мухаммед жил с Халимой, своей кормилицей, ее мужем аль-Харисом, их двумя дочерьми и своим молочным братом обычной жизнью мальчика из кочевого племени. Дела у его приемных родителей, получавших какое-то вознаграждение за воспитание Мухаммеда, пошли лучше, и они не голодали.

Весной, после обильных зимних дождей, степь на несколько месяцев покрывалась цветами и травами, местами высотой в рост человека. В это время благоденствовали и люди и животные. Но уже в начале лета степь выгорала, и Бану Саад откочевывали к подножию окружавших долину гор, где пробивающиеся из-под земли источники позволяли выдерживать почти шестимесячный засушливый период. Здесь дольше сохранялись травы, а когда и их стравливал скот, животных подкармливали свежими побегами кустарников и деревьев, покрывавших склоны гор, или стручками акаций, которые сбивали с дерева длинными палками. В сентябре в южной части небосклона начинала всходить пылающая звезда Сухайль (Канопус), возвещая скорое окончание жары и приближение сезона осенне-зимних дождей.

В степи жили дрофы, зайцы и газели, на которых кочевники охотились, а также шакалы и волки, от которых нужно было оберегать стада; львы в этом районе Аравии в ту эпоху уже не водились. В горах обитали каменные козлы и дикий осел — животное буйное и неукротимое, и сравнение человека с диким ослом имело у арабов такое же значение, как сравнение с ярым туром у славян.

На голых вершинах гор, в недоступных для человека местах гнездились орлы и коршуны, которых кочевники умели ловить, приручать и использовать на охоте. В зимние месяцы вершины самых высоких гор одевались на несколько дней шапками снега, ослепительно сверкающего на фоне голубого неба.

Семья, в которую был отдан Мухаммед, круглый год жила в шатре, покрытом черным войлоком из шерсти коз. Его устанавливали с помощью десятка легких длинных деревянных кольев, заостренные концы которых втыкали в землю. Прочные веревки, которыми шатер привязывали к вбитым вокруг него колышкам, придавали ему достаточную устойчивость даже при сильном ветре. Вокруг шатра выкапывали неглубокую канавку, чтобы в период дождей вода, скатывающаяся по его стенкам, не затекала внутрь. Шатер войлочным пологом делили на две половины — женскую, где находились и дети, и мужскую. Пол устилали войлочными кошмами, которые служили одновременно и постелями. В центре находилось углубление для очага, дым от которого уходил через отверстие в потолке или просачивался наружу сквозь щели; топили сухим верблюжьим пометом и хворостом, который рубили на склонах гор.

В непогоду за стенами шатра укрывались не только люди, но и скот.

Когда степь покрывалась сочной зеленью, лагеря кочевников насчитывали десятки шатров, и скот пасли совместно. В засушливый период приходилось рассеиваться по степи и небольшим горным долинам, и нередко месяцами отдельные семьи жили на расстоянии многих километров друг от друга.

Главной пищей арабов Бану Саад, с которыми жил Мухаммед, как и других кочевников, являлось верблюжье и козье молоко, свежее и кислое, и всевозможные изделия из него — от простокваши до сыра и масла. «Хлебом» для них служили финики, которые покупали и выменивали у жителей оазисов; мясо ели не чаще одного раза в неделю. Хлеб и крупы, в связи с их дорого­визной, в бедных семьях почти не употребляли.

Детей заботливые матери кормили грудью два-три года, что и позволяло им успешно развиваться при таком не совсем благоприятном рационе, в условиях периодических недоедании, а то и голода. Вырастали они крепкими, худощавыми, выносливыми, с хорошей осанкой, которая придавала кочевникам горделивый вид, резко отличавший их от жителей земледельческих оазисов и городов; этих склонных к полноте земледельцев, ремесленников и торговцев кочевники искренне презирали.

Кроме людей и животных долину, в которой кочевало племя Бану Саад, населяли многочисленные джинны и гули — духи мужского и женского пола. Народная фантазия рисовала их в виде человекоподобных существ, нередко огромных, хитрых, злобных и отвратительных тварей, способных причинить всевозможное зло. Когда Сулайман с помощью своего волшебного перстня изловил и заставил принять видимый облик одного из гулей, перед ним предстало существо женского пола высотой в двадцать метров, к бесчисленным соскам которого присосались человекоподобные детеныши. Эта гульша занималась тем, что по ночам мучила детей, заставляя их кричать от боли и страха. Вообще вся эта нечисть смелела ночью и в темноте, а днем до поры до времени пряталась и становилась почти неопасной. Рассказы о джиннах и гулях, в существовании которых были убеждены все взрослые, несомненно, должны были производить сильное впечатление на наделенного воображением ребенка; Мухаммед до конца своих дней боялся темноты и спешил зажечь свет, заходя в темную комнату.

О жизни Мухаммеда в семье Халимы легенды почти ничего не сообщают. Судя по тому, что Мухаммед всегда тепло вспоминал о Халиме, ему было хорошо в этой семье и его никто не обижал.

Лишь одна легенда рассказывает о событии, которое приключилось примерно на четвертом году пребывания Мухаммеда в племени Бану Саад, притом событии, послужившем причиной его возвращения в Мекку.

...Это произошло в полдень, при ярком солнечном свете. Халима с мужем была внутри шатра, занимаясь домашними делами, а Мухаммед и его молочный брат невдалеке играли и присматривали за ягнятами. Внезапно к мальчикам подошли двое незнакомых мужчин в белом одеянии (это были ангелы, но дети, естественно, об этом не догадывались). Один из незнакомцев держал в руках золотой таз, наполненный ослепительно белым снегом.

Они положили Мухаммеда на спину и, раскрыв грудную клетку, вынули его сердце. Из сердца ангелы извлекли каплю черного цвета и отбросили ее прочь; затем они вычистили сердце и внутренности ребенка снегом и, вложив сердце на место, удалились. Молочный брат Мухаммеда с криком бросился в шатер и рассказал обо всем родителям. Испуганная Халима и ее муж выбежали и увидели Мухаммеда, который стоял целый и невредимый, но с мертвенно бледным лицом. На расспросы Халимы он рассказал то же самое, что сообщил им его молочный брат. Это событие так напугало Халиму, что она уговорила своего мужа немедленно возвратить ребенка его матери. Халима, очевидно, боялась, как бы с Мухаммедом не случился удар.

Это единственная легенда, о которой Мухаммед впоследствии якобы сам неоднократно рассказывал, считая, что ангелы по указанию самого бога полностью очистили его от скверны греха. Мертвенно-бледное лицо ребенка, испуг Халимы и ее решение немедленно отвезти Мухаммеда к его родным — все это заставляет предполагать, что в основе легенды лежит действительное происшествие — рассказ мальчика о пережитом им видении.

Как бы то ни было, Халима, сопровождаемая мужем, немедленно отвезла Мухаммеда в Мекку, где он сначала потерялся в толпе в верхней части города, но затем его нашли и благополучно отвели к деду, Абд аль-Мутталибу. Халима, вручая ребенка, ничего не рассказала Абд аль-Мутталибу, по-видимому, мальчик тоже молчал, странное происшествие с ангелами было забыто на много лет.

Так окончилось пребывание Мухаммеда среди племени Бану Саад, позволившее ему впоследствии с гордостью говорить: «Я больше араб, чем кто-либо из вас: я курайшит и меня вскормило племя Бану Саад».

Мекка, которую фактически впервые увидел Мухаммед, действительно представляла в то время город, и в ней немудрено было потеряться маленькому ребенку. Она вытянулась почти на три километра, заполнила всю узкую мекканскую долину и начинала взбираться на окружающие холмы. В нижней, северной части города, где ширина долины достигала примерно километра, располагалась Кааба и жила большая часть мекканцев. В этом месте долину перерезала невысокая каменная стена, скорее ограда, способная помешать кочевникам совершить внезапный набег на город; через широкий проем в стене выходила караванная дорога, которая сразу же разветвлялась. Почти прямо на север лежал Ясриб; на запад дорога вела в Джидду, через которую в Мекку доставляли товары по морю из Эфиопии; от этой дороги вдоль побережья Красного моря начинался главный караванный путь в Палестину, Дамаск и к портам Средиземного моря, протянувшийся на полторы тысячи километров. На северо-восток сворачивали караваны, отправляющиеся к берегам Евфрата.

Из верхней части города, где мекканская долина сужалась, выходила основная дорога на юг — в оазис Тайф, в Йемен и Хадрамаут. По этой дороге и привезли Мухаммеда в Мекку Халима и ее муж.

Первоначально главные кланы курайшитов занимали в городе отдельные кварталы, тесно окружавшие Каабу. Но к концу VI века наименее состоятельные члены размножившихся кланов начали беспорядочно заселять окраину. На окраинах селился и пришлый люд, добившийся покровительства какого-либо клана — без такого покровительства жизнь в Мекке была совершенно невозможна, так как люди, не защищенные договором о союзе или покровительстве, были вне закона.

Сами курайшиты занимались почти исключительно торговлей, причем наибольшие доходы давала та, что велась с Йеменом, Сирией, Палестиной и Ираком, и ее-то и стремились захватить в свои руки самые богатые семьи. Интересы торговли и требования конкуренции привели к созданию сложной системы союзов, при основании которых степень родства играла все меньшую и меньшую роль.

Неудачники, устраненные от участия в наиболее крупных и выгодных торговых предприятиях, нанимались на службу к своим более богатым родственникам или перебивались мелкой торговлей с окружающими Мекку племенами и паломниками, перепродажей и мелким ремеслом, удовлетворяющим повседневные нужды самого города, и лишь изредка снаряжали небольшие караваны. Крупных ремесленных производств, изделия которых вывозились бы в другие страны, в Мекке, по-видимому, не было совсем. В преданиях упоминается лишь площадь портных, расположенная в нижней части города. Ремеслами занимались преимущественно не коренные жители Мекки, а инородцы, селившиеся в ее пригородах. Среди них встречались представители самых разных национальностей и вероисповеданий — арабы-язычники и арабы-христиане, греки, персы-зороастрийцы, евреи. Кроме того, У курайшитов было немало рабов-эфиопов, живших как в самой Мекке, так и в небольшой деревушке, расположенной на расстоянии двухдневного перехода к югу от города. Инородцы были мелким людом, клиентами или рабами богатых курайшитских семей, и в общественной жизни города не играли заметной роли.

Дома в городе были преимущественно одноэтажные, глинобитные, реже из скрепленных известью камней, которые добывались тут же на окраинах Мекки, с плоскими крышами и маленькими, забранными деревянными решетками окошками, которые выходили не на улицу, а во двор. Двух- и трехэтажные дома с окнами на улицу возвышались лишь вокруг центральной площади, через которую мимо Каабы проходила караванная дорога, пересекавшая весь город с севера на юг, — главная улица Мекки; нижние этажи занимали обычно мастерские, лавки и торговые склады.

Комнаты в домах были очень маленькие и чаще всего не сообщающиеся друг с другом, так что дверь из каждой комнаты вела прямо во двор, обнесенный глинобитной стеной. Здесь проводили большую часть времени обитатели дома, здесь же были расположены хозяйственные постройки — тоже глинобитные. Лишь изредка при доме имелся крохотный сад из нескольких плодовых деревьев и крохотный огород, где выращивались овощи, которые приходилось регулярно поливать, доставая воду из глубоких, небогатых водой колодцев, так как большую часть года не выпадало ни капли дождя, а солнце палило так, что днем в тени температура достигала иногда 45—50 градусов. От этой жары люди спешили укрыться в домах, в которых было тем прохладнее, чем меньше в них проникало света, и в полуденные часы жизнь в городе замирала.

Улицы были немощеными, и большую часть года город утопал в пыли. В зимние месяцы на город часто обрушивались ливни, и тогда мутные потоки воды мчались по улицам Мекки, оставляя после себя на много дней непролазную грязь. По-видимому, жители города истребили большую часть растительности, которая покрывала некогда окрестные холмы и горы, поэтому при сильных ливнях вода смывала верхние слои почвы, и потоки грязи вливались в город, вызывая иногда серьезные наводнения. От подобных наводнений периодически страдала и Кааба.

Мухаммед после возвращения в Мекку два-три года жил вместе со своей матерью Аминой и рабыней Баракат. Когда ему было примерно шесть лет, мать поехала вместе с ним в оазис Ясриб в гости к своим родственникам. На обратном пути в Мекку она умерла и была похоронена близ дороги, неподалеку от поселка Абва.

Мухаммеда, оставшегося круглым сиротой, передали Абд аль-Мутталибу, который в качестве главы клана Хашим взял на себя заботу о его дальнейшем воспитании. Это воспитание сводилось к тому, что по распоряжению Абд аль-Мутталиба кто-то из его большой семьи должен был следить, чтобы ребенок не оставался голодным и беспризорным. В остальном Мухаммед был предо­ставлен самому себе, его никто не обижал, но никто им особенно и не интересовался.

Только один человек относился к Мухаммеду с теплотой и вниманием — сам Абд аль-Мутталиб, который к этому времени был уже глубоким стариком. Большую часть дня он проводил близ храма, хранителем ключей от которого он являлся. Там же, под открытым небом, прямо у ограды Каабы, стояло его ложе, на котором он днем сидел, а ночью спал. Мухаммед, как любимый внук, пользовался привилегией сидеть на этой кровати вместе с дедом — честь, которой были лишены остальные внуки и правнуки Абд аль-Мутталиба.

Дружба и продолжительное общение Мухаммеда с Абд аль-Мутталибом неизбежно делали ребенка свидетелем всех религиозных церемоний, совершавшихся около храма Кааба, смысл которых ему нетрудно было узнать от своего деда.

В то время Кааба представляла собой сложенное из грубо отесанных камней здание кубической формы высотой двенадцать — пятнадцать метров. Внутри храма, на его стенах и поблизости от него стояли различной величины идолы, число которых достигало трехсот шестидесяти, то есть примерно равнялось числу дней лунного года. Идолы, установленные в честь различных богов, почитавшихся арабскими племенами, представляли собой главным образом стилизованные фигуры людей, но встречались и изображения животных, и просто продолговатой формы камни. Один из таких камней, знаменитый Черный камень, был вделан в северо-восточную стену храма на высоте полутора метров и пользовался всеобщим почитанием.

От идолов Каабы сохранились только их названия, и большей частью даже неизвестно, в честь каких богов их установили, какие племена их почитали и какими свойствами их наделяли.

В центре Каабы стоял (или сидел) Хубал, которого некоторые считают главным идолом храма, то ли Ибрахимом, то ли самим Аллахом; он был привезен из Сирии якобы потому, что обладал способностью вызывать дождь. Как уже упоминалось, около Хубала метали гадательные стрелы. Идолы аль-Лат, аль-Манат и аль-Узза олицетворяли божества женского пола, и их нередко называли «дочерьми Бога». На них были навешаны серьги, кольца и другие украшения, и возможно, что они были одеты в дорогие платья. Поэтому нарядных женщин арабские поэты часто сравнивали в своих стихотворениях с идолами. Кроме того, богиню аль-Уззу почитали в образе священной акации, а богиню аль-Манат — в виде большого камня. Вадд, Сава, Ягус, Яук и Наср также были в числе весьма уважаемых идолов, и историки-мусульмане утверждали, что этим идолам поклонялись еще до Всемирного потопа. Вадд, олицетворявший небо, был изображен в виде мужчины, Сава — в виде женщины, Ягус — льва, Яук — лошади, Наср — коршуна. Почиталось и божество в виде большого деревянного голубя.

Имелась в Каабе якобы и статуя женщины с ребенком на руках, то ли Афродиты с младенцем Адонисом, то ли девы Марии с младенцем Христом. К дверям Каабы были прибиты золотые газели (кстати, козленок символизировал многих богов древности, в том числе и Адониса) и рога барана. В целом ученые предполагают, что в Каабе в описываемый период преобладало звездопочитание и большинство идолов было первоначально связано с культами луны, планет и неподвижных звезд.

Идолам молились стоя, сопровождая молитву поясными и земными поклонами; при земных поклонах, согнувшись, касались земли кончиками пальцев — это называлось пасть ниц, упасть на свое лицо.

Перед идолами сжигали благовония, им приносили подарки, украшали их. Лица и руки идолов нередко обмывали благовонной водой, иногда медом (что привлекало мух), кровью жертвенных животных или красным соком растения саккура, символизировавшим кровь. Именами идолов клялись, что придавало клятвам большую надежность, так как нарушивший их рисковал навлечь на себя гнев оскорбленного божества. Клятвы часто скрепляли кровью жертвенных животных и человеческой — на руках наносили неглубокие раны, кровь из которых капала к подножию идола или на жертвенные камни, обменивались кровью, нанося ее на ранки друг друга, погружали руки в сосуды с кровью жертвенных животных.

В ограде храма, над специальными жертвенными камнями, закалывали верблюдов, быков, овец и коз, при этом громко произносили имя того бога, которому предназначалась жертва. На жертвенные камни лилась кровь, в которой, по представлениям арабов, заключалась душа животных (поэтому кровь нельзя было употреблять в пищу), а мясо жертвенных животных делили и съедали.

Очевидно, были и такие арабы, которые почитали главным образом сам храм Каабу, видя в нем «дом Бога», и молились в нем этому верховному Богу — Аллаху. Как передает иранский историк Шахрастани, живший в XII веке, некоторые из них, обращаясь к этому Богу с молитвой, восклицали: «Боже! Я готов на служение тебе, готов на служение тебе, готов на служение тебе! Нет товарища у тебя, кроме того товарища, над которым ты властвуешь и которого ты царь!» Каабе приносили дары. Перед входом в храм снимали обувь. Стены мазали кровью жертвенных животных, к ним прикасались при клятвах, вешали на них красивые материи — храм старались так же одеть, как и статуи дочерей Бога. Вокруг Каабы совершали семикратные обхождения, прикасаясь каждый раз к Черному камню, вделанному в ее стену.

Но особенно большое значение придавалось совместным религиозным церемониям, приуроченным к трем священным месяцам, когда в Мекку стекались представители всех арабских племен, почитавших Каабу и другие святыни города.

Лунный год короче солнечного на одиннадцать дней, поэтому священные месяцы приходились на разные сезоны года, в том числе и на такие, когда совершение хаджа (хаджжа) — путешествия к святыням — было очень трудновыполнимо из-за страшного зноя и отсутствия воды и корма для скота. Говорят, что именно поэтому лет на пять — десять до рождения Мухаммеда курайшиты, заинтересованные в привлечении паломников-хаджиев (хадж арабы совершали и к другим святыням, конкурировавшим с Меккой), стали исправлять календарь, вставляя раз в десять лет три дополнительных месяца, что приводило в соответствие лунный и солнечный годы. Это нововведение не все одобряли, хотя большинство арабов охотно подчинилось переходу к новому календарю.

С началом священных месяцев, которые стали приурочиваться к зимнему периоду, все враждебные действия объявлялись незаконными и с разных концов Аравийского полуострова начинали двигаться к Мекке паломники (хаджии). Они гнали жертвенных животных, на шею которым вешали отличительные знаки, служившие одновременно и украшениями, — кусочки окрашенной коры, кожаные ожерелья и т. п. Вступив на землю священного мекканского округа, многие паломники приносили свою первую жертву богам — полностью сбривали волосы на голове; арабы носили длинные волосы и считали их украшением мужчины, поэтому, какой бы религиозный смысл ни придавался ими обрядовому бритью головы, это прежде всего была именно жертва, добровольный отказ человека от некоторой ценности, действие, сознательно идущее вразрез с его эгостическими желаниями. Хаджии не довольствовались этим и на время совершения паломничества накладывали на себя ряд ограничений — пост той или иной продолжительности, отказ от наиболее вкусной пищи (например, от масла и творога), а также чаще и продолжительнее молились Богу (или богам). Все это сочеталось со стремлением к добродетельной жизни в период хаджа, включая подавление вспышек гнева и злобы. Впрочем, таких добровольных обязательств могло и не быть совсем, что не умаляло ценности хаджа, как перенесения ряда трудностей в угоду богам.

Во время хаджа нисколько не было предосудительно заниматься делами, и паломничество сопровождалось оживленной торговлей, заключением политических соглашений и брачных союзов.

Основные религиозные церемонии во время хаджа продолжались всего три дня в самой Мекке и ее окрестностях.

В первый день производилось сопровождаемое громкими молитвенными обращениями к Богу заклание части жертвенных животных в ограде Каабы — по словам арабских историков, не только жертвенные камни, но и все пространство вокруг храма бывало залито кровью. Здесь же животных свежевали и делили — часть мяса предназначалась для бедняков. Хаджии пили воду из священного колодца Замзам, и некоторые совершали омовения его водой.

После этого начиналась церемония семикратного обхождения вокруг Каабы, имитировавшая, как думают некоторые исследователи, движение семи известных в то время планет Солнечной системы. По какой-то причине, однако, Каабу обходили против движения планет. Заканчивая очередной круг, хаджии целовали Черный камень "или просто прикасались к нему, то ли принимая в себя некоторую частицу божественных сил, то ли очищаясь подобными прикосновениями от греховности и нечистоты.

Обход Каабы проходил бурно. Паломники оглушительно свистели, засунув пальцы в рот, хлопали в ладоши, громко выкрикивали слова молитв и славословий в честь Бога, а по отдельным дошедшим до нас свидетельствам, распевали также религиозные гимны.

Жрецов при Каабе не было, и ритуала обхождения, обязательного для всех, также не существовало, чем и объясняется очевидная противоречивость дошедших до нас сведений, так как не может человек одновременно свистеть, засунув пальцы в рот, хлопать в ладоши и петь гимны. Похоже, что и отдельные племена, и отдельные люди придерживались своих представлений о том, при помощи каких действий семикратное обхождение вокруг Каабы приносит наибольшую пользу.

Например, ко времени жизни Мухаммеда стали совершать обхождение и ряд других церемоний хаджа в сакральной одежде — ихраме, который по окончании паломничества должен был сниматься и уничтожаться. Одновременно распространился обычай совершать семикратные обходы вокруг Каабы в совершенно обнаженном виде. Мужчины совершали такие обходы днем, а женщины чаще всего в ночное время.

После церемонии вокруг Каабы толпы паломников устремлялись к возвышавшимся недалеко от храма холмам ас-Сафа и аль-Марва, на вершинах которых стояли идолы Исаф и Найла, и семь раз пробегали между этими холмами.

В тот же или на следующий день хаджии шли к священной горе Арафат, расположенной в шести часах ходьбы к востоку от Мекки, от нее — в долину Муздалифа, а затем в долину Мина, где совершалось главное жертвоприношение; все это занимало три дня.

В долине Мина стояли семь идолов — четырехугольных камней, вокруг которых нужно было обойти. Кроме того, в идолов бросали камни. У подножия священных гор и в долине Мина стояли, по-видимому, и другие идолы.

В долине Мина происходила также еще одна важная церемония, хотя и не религиозная. Здесь можно было публично, при всем народе, вынести порицание человеку, совершившему вероломный поступок, нарушившему клятву или обещание. Для этого на расположенной рядом горе зажигался костер, и собравшиеся паломники с интересом выслушивали сообщение, что тот-то или такая-то — клятвопреступники, не заслуживающие ни уважения, ни доверия, о чем быстро становилось известно по всей Аравии. Этим средством информации мог воспользоваться любой из паломников, будь то мужчина или женщина. Надо полагать, что в желающих выслушать очередные сенсационные разоблачения недостатка не было, особенно если к поруганию прикладывал руку поэт-профессионал, облекавший сообщения в звучные стихи, хорошо запоминавшиеся на многие годы.

Для большинства паломников долина Мина была конечным пунктом хаджа; особенно же благочестивые на следующее утро, как только лучи солнца падали на вершину горы Сабир, покидали долину Мина и возвращались в Мекку, где, вновь совершив обходы вокруг Каабы и поклонившись еще раз Черному камню, заканчивали церемонию хаджа и могли с чистой совестью целиком отдаться делам и развлечениям на открывавшихся вскоре в окрестностях Мекки шумных ярмарках.

Следует отметить, что религиозные обряды, несомненным свидетелем которых Мухаммед являлся, не могли, по-видимому, подавлять своим авторитетом сознание ребенка, так как они были крайне разнообразны и индивидуальны. Он видел, что люди молятся по-разному и разными словами; признают одних богов, установленных в Каабе, и не признают других. Одни считают правильным совершать обходы вокруг Каабы в обычной одежде, другие шьют для этого специальный ихрам, а третьи единственно правильным признают обхождения в обнаженном виде. Сторонники разных богов и разных обрядов невольно подрывали авторитет друг друга и мешали созданию религиозной системы, которая могла бы иметь всеобщее значение. Более того, многообразие уменьшало и саму религиозность, толкало некоторых склонных к духовным поискам людей к скептицизму, а то и к полному отрицанию святости не только идолов, установленных в Каабе, но и самой Каабы. Предания упоминают об одном мекканце, который проповедовал свое учение о едином невидимом боге, прислонившись к Каабе, — по понятиям арабов, знак высшей неучтивости и презрения к храму; впрочем, за такое из ряда вон выходящее поведение дерзкого осквернителя святыни в конце концов выгнали из города.

Близкое знакомство с Каабой могло пробудить у Мухаммеда ранний интерес к религиозным вопросам, но не могло привить такую систему представлений, которая бы исключала дальнейшие поиски.

В возрасте восьми лет Мухаммед пережил крупное горе — умер его дед и опекун Абд аль-Мутталиб, который незадолго до этого в качестве представителя Мекки совершил важную дипломатическую поездку в Сану, столицу Йемена, для налаживания отношений с новыми властителями Южной Аравии — ставленниками персов. Перед смертью, приводя в порядок все свои дела, он вызвал к себе старшего сына Абу Талиба и поручил ему, в частности, как будущему главе клана Хашим, заботиться о Мухаммеде. Согласно преданиям, он призвал также дочерей Сафийю, Барру, Атику, Умм Хаким, Умайму и Арву и попросил их исполнить в его присутствии те похоронные славословия, которые они сочинили по случаю его предстоящей смерти.

Сафийя в таких словах оплакивала своего отца:

«Мне не заснуть от воплей плакальщиц по человеку, достигшему венца своего жизненного пути!

Слезы мои текут, как жемчужины, — плачу я по благородному, не ведавшему жалкого слабоволия, чья добродетель очевидна всем!

О, благородный Шейба, исполненный достоинства, мой добрый отец, наследник всех добродетелей, правдивый дома, не слабовольный, стоящий твердо и уверенно!

Могучий, внушающий страх, из тех благородных, чья доброта и благоволение подобны дождю в пору, когда у верблюда иссякает молоко.

Благородным был твой дед, лишенный даже пятнышка позора, превосходящий всех людей, зависимых или свободных, великодушный, знатный, величественный и могучий, как лев!

О, если бы людей могла обессмертить древняя слава (увы, бессмертие недостижимо!), мой славнейший и знатнейший отец заставил бы свою последнюю ночь длиться вечно».

Барра назвала Абд аль-Мутталиба «удачливым, прекрасноликим, щедро расточающим дары, славой превосходящим свой народ» и закончила свою элегию скорбным восклицанием:

«Смерть пришла к нему и нет ему пощады!

Перемена, судьба и рок настигли его!»

«Шейба, достохвальный, удачливый, надежный, непоколебимый! — восклицала Атика. — Острый меч на войне, разящий своих врагов! Отходчивый, щедрый, верный, отважный, чистый и добрый!

Его дом гордо утвердился в высокой чести, вознесся к славе, недоступной другим!»

«Плачь по наилучшему из людей, ездивших когда-либо верхом, твоему доброму отцу, источнику свежей воды!» — рыдала Умм Хаким.

«Щедрый к своей семье, прекрасноликий, желанный как дождь в годину засухи! Лев, когда заговорят копья, женщины его дома смотрят на него с гордостью! Глава кинанитов (родственного курайшитам племени), возлагающих на него свои надежды, когда черные дни несут бедствие, их прибежище, когда бушует война, в тревоге и ужасном горе!»

Умайма в элегии назвала своего отца «давшим паломникам воду, защитником доброго имени; собиравшим странников под своим кровом, когда небо проливалось дождем».

Наконец, последняя дочь, Арва, сложила в честь Абд аль-Мутталиба стихи, в которых упоминаются самые первые родоначальники курайшитов — Фир (Курайш) и его отец Малик.

«Мои глаза плачут обильными слезами по благородному добродетельному отцу.

Почтенному уроженцу мекканской долины, с благородными помыслами и целями.

Прекрасный Шейба, добрый отец, не имевший себе равных, длиннорукий, стройный, высокий!

Со светлым ликом, тонкой талией, прекрасный, исполненный добродетели!

Прибежище Малика, весна Фира! Слава, честь, достоинство принадлежали ему и последнее слово, когда принималось решение!

Он был герой, благородный, свободолюбивый и смелый, когда должна была литься кровь;

когда воины так пугались смерти, что сердца большинства из них становились как воздух;

впереди шел тогда он со сверкающим мечом, путеводная звезда всех взоров!»

У дочерей Абд аль-Мутталиба были все основания искренне скорбеть о его кончине — по понятиям того времени, он был прекрасным отцом, и он, конечно, позаботился пристроить своих любимых дочерей в лучшие, наиболее богатые и влиятельные семьи Мекки. Их мужьями были достойные представители кланов Абд Шамс, Макзум, Асад, Абд ад-Дар, прямые потомки прославленного Курайша.

Элегии, которые, согласно преданию, сложили дочери Абд аль-Мутталиба, интересны не только тем, что благородные арабские женщины должны были уметь в случае необходимости выражать свои чувства стихами, но и тем, за какие именно качества, по представлению арабов, следовало прославлять человека. На первом месте, несомненно, стоит то, что мы могли бы назвать личной честью человека, которая одновременно является честью рода и племени (благородное происхождение). Совершенно не упоминается ни религиозность, ни богобоязнен­ность, в элегиях не упоминается ни Бог, ни боги. Вместо непогрешимости — благородство, отсутствие даже пятен позора. Затем идут достоинства общественные, идеальный человек — надежная опора и защита семьи, рода и племени. Всегда он должен быть на первом месте, не довольствоваться вторыми ролями, не быть таким, как все, а обязательно самым благородным, самым храбрым, самым добрым, самым щедрым. В наше время в сходных ситуациях уже не принято таким образом расхваливать людей — хотя надгробные речи наполнены подчас столь же преувеличенными похвалами в адрес покойного, однако никогда не говорят «самый умный», «самый талантливый» и даже «самый добрый» — всегда добавляют «один из» (один из самых талантливых, один из наиболее много сделавших). Арабов не зря называли аристократами пустыни — они очень высоко ценили свою личную честь и не видели особенного достоинства в том, чтобы быть «одним из».

Абд аль-Мутталиб, даже если легенды сильно преувеличивают число его дочерей и сыновей, имел большую семью и был главой крупного клана Хашим. Он являлся одним из старейшин города и близким родственником старейшин других курайшитских кланов. Поэтому ему были устроены торжественные похороны, с соблюдением всех принятых у курайшитов обрядов.

Женщины его дома, которые при жизни Абд аль-Мутталиба гордились им (если верить словам элегий) и чью репутацию он так успешно защищал, в знак траура сняли все украшения, смыли белила и румяна и, облачившись в синие, выкрашенные индиго платья, огласили весь квартал воплями и славословиями в честь покойного. При этом они раздирали на себе одежды, исступленно били себя по щекам и груди, покрывали лица и руки царапинами. Некоторые из них окрасили в синий, траурный цвет лица, кисти рук и ступни ног. Мужчины посыпали головы прахом и также облачились в траурные одежды.

Сыновья омыли Абд аль-Мутталиба и завернули его в погребальный саван. Были наняты лучшие плакальщицы Мекки; разделившись на две группы в синих, траурных платьях, с лицами, покрытыми следами крови и красного сока дерева саккуры, они начали несмолкаемый плач-диалог над телом покойного, сопровождаемый профессионально осторожными, но эффектными самоистя­заниями. Зрелище было ужасное, вопли и рыдания рвали душу; делалось все, чтобы подчеркнуть трагедию смерти, усугубить, насколько возможно, горе близких, вызвать у зрителей и слушателей ответные непроизвольные слезы и рыдания. И профессиональные вопленицы в конце концов овладевали аудиторией, к их плачу вскоре присоединялись не только родственницы покойного, но даже совсем посторонние женщины, которые рыдали не над усопшим, а над собственной судьбой, оплакивали неизбежную смерть свою и своих близких. Тот, кто когда-нибудь слушал, как голосят в наших деревнях над телом покойника, знает, какое тяжелое чувство безысходной тоски, отчаяния и боли охватывает при этом впечатлительных людей, особенно детей. По-видимому, языческий похоронный обряд арабов всегда производил на Мухам­меда мучительное и болезненное впечатление; во всяком случае, в свое время он строго запретит и профессиональных воплениц и самоистязания над телом покойного...

...Тело Абд аль-Мутталиба положили на похоронные носилки, и процессия двинулась через весь город туда, где за городской чертой, близ дороги, была уже выкопана глубокая могила, в боковой стенке которой сделали специальную нишу высотой около метра. В эту нишу поместили покойника, положив вместе с ним меч, лук и стрелы, после чего могилу засыпали и устроили над ней невысокий холмик из земли. Над могилой разбили специально принесенную глиняную посуду. Рядом с ней вбили кол, к которому привязали верблюдицу, заставив ее предварительно опуститься на колени. Голову верблюдицы повернули назад и закрепили при помощи уздечки;

в таком положении ее оставили умирать над могилой от голода и жажды. Могилу полили водой, чтобы на ней росла трава, и помолились о том, чтобы дожди чаще орошали могилу.

Так Абд аль-Мутталиб получил для своей загробной жизни все необходимое — оружие, посуду и верблюдицу. Его глубокую могилу с нишей не могли разрыть шакалы;

он не был придавлен землей и мог сесть в своей нише, если бы ангелы опустились к нему и захотели с ним побеседовать. Впрочем, мы не знаем, какие представления о загробном мире были у арабов-язычников. Подобные могилы с нишей впоследствии были узаконены исламом, который и распространил идею об ангелах, с которыми неучтиво разговаривать лежа. Но сам обряд погребения свидетельствует, что какие-то верования о загробной жизни бытовали среди арабов и в доисламские времена.

Похороны Абд аль-Мутталиба были завершены обильной тризной, в которой приняли участие не только члены клана Хашим, но и вожди всех остальных ведущих кланов Мекки, а для Мухаммеда начался новый период жизни под покровительством Абу Талиба.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел ислам