Бедуэлл Ги. История Церкви

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 11

Церковь и вызов революций

XVIII век был эпохой интеллектуальных перемен, но в конце века они начали воплощаться и в политике. Целью XIX века, несмотря на Реставрацию, будет упрочение достигнутого политической революцией и преодоление последствий социальных трансформаций. Вместе с тем, учитывая экономические и географические перемены, можно говорить о подлинном изменении мира.

Талейран в один из моментов своей извилистой карьеры признался: «Тот, кто не знал Старого Режима, не знает, что такое сладость жизни»; революционер Сен-Жюст по контрасту вторит ему своей знаменитой фразой: «Счастье - новая идея для Европы». Они говорят о разном, обращаясь к разным людям, но за высказыванием якобинца проглядывает идеология, которая будет господствовать в XX веке. Французская революция хочет навязать свои концепции ради блага народов против «тиранов». Смерть короля Людовика XVI 21 января 1793 года - политическое значение которой было гораздо более явным, чем казнь Карла I в Англии, - явилась приговором частному человеку, вынесенным ради того, чтобы убить идею.

Церковь сделала своим этот режим, вышедший из феодализма; она сообщила ему легитимность через союз с государством, через помазание, через жизнь в симбиозе с обществом, символ которого - книга записей актов гражданского состояния в руках у католического духовенства. Этот старый режим, который позволял существовать множеству исключений и компромиссов («жесткие принципы, вялая практика», как определил его Токвиль), в конце концов, привел в оцепенение и даже поработил католицизм в XVIII веке, по крайней мере, в среде высшего духовенства. Революция 1789 года, за которой последовал антиклерикализм и религиозные преследования, изменила всю ситуацию.

Политические революции

В конце XVIII века и в течение всего XIX европейские страны были взбудоражены серией политических революций. Собрание Генеральных штатов в Версале в 1789 году представляло собой устарелый, но традиционный институт. Можно сказать, что именно «низший клир», по большей части состоящий из приходских кюре, героев галликанского ришеризма, подтолкнул их к французской революции. На самом деле, когда низший клир присоединился к третьему сословию 23 июня 1789 года для подтверждения полномочий, то при этом без особого шума были подорваны сами основы старого режима. Было решено не придавать более значения старинному, ставшему уже мифическим разделению на три сословия, на три функции, но голосовать «по головам», то есть признать, что единственным политическим субъектом является индивидуум, разумный и свободный, которого открыла и превознесла философия Просвещения. Кюре Барботен писал: «Кюре благословляются со всех сторон: им говорят, что они спасли Францию»{177}.

Это говорит о том, что происходившая политическая и конституционная революция не была изначально антирелигиозной{178}. Духовенство соглашается на отмену своих привилегий; продажа церковного имущества для оказания финансовой помощи государству, находящемуся на грани разорения, в тот момент не рассматривается как грабительская. Даже Гражданское положение о клире, принятое 12 июля 1790 года абсолютно в духе галликанизма, не содержит стремления к преследованиям: оно предусматривает лишь административную реорганизацию французской Церкви. Политической ошибкой было применение в одностороннем порядке, без согласования со Святым Престолом, новых демократических принципов. Не были учтены ни церковная структура, ни церковное общение с Римом{179}. Более того, не желая единства, Церковь заставили дать клятвенное обещание лояльности по отношению к новому политическому порядку, который казался абсолютно чуждым ее традиции.

Другим пунктом расхождения явилось применение достаточно ограниченных идей Просвещения к религиозной сфере. Презрение к созерцательной жизни и «освобождение», дарованное во имя соблюдения прав человека тем, кто посвятил свою жизнь монашеству в религиозных орденах, носило оскорбительный характер, породило недоразумения и привело к сопротивлению.

Разделение Церкви во Франции на две части - принявшую Конституцию и не подчинившуюся ей, - ужасные религиозные преследования и кампании по дехристианизации, начавшиеся после падения монархии в августе 1792 года, создали расслоение и взаимное отчуждение, еще не до конца изжитые во французском обществе. Эти психологические травмы начались вместе с началом войны в Вандее, явившейся одновременно политическим и религиозным сопротивлением Республике.

С момента, когда гражданская война утихает при Директории, папская власть осторожно пытается найти компромиссы с последующими политическими режимами. Бонапарт, тогда еще первый консул, по убеждениям деист и прежде всего фаталист, захотел примирить нацию и Церковь, как он заявил об этом духовенству в Милане в 1800 году. В следующем году ему удалось уговорить Папу Пия VII (1800-1823) подписать конкордат, выработанный после длительных и изнурительных переговоров. Этот договор встретил во Франции и в бельгийских районах некоторое сопротивление, которое выразилось в возникновении раскольничьих «маленьких церквей», но позволил также преобразовать государственную Церковь, поставленную в зависимость от министра культов. Это преобразование сопровождалось семидесятью семью «Органическими статьями» (1802), в одностороннем порядке навязанными Церкви французским правительством. Составлены они были в соответствии с чисто галликанским направлением, которое предусматривало даже необходимость принятия экклезиологической хартии абсолютной монархии - «Четырех статей» 1682 года! Пий VII согласился присутствовать на коронации Наполеона (1804); за это он был «вознагражден» ссылкой и испытаниями, когда воспротивился французским притязаниям в Италии после присоединения папского государства к Империи в 1809 году.

Во время Реставрации кардинал Консальви, государственный секретарь Папы Пия VII, умело вел переговоры на Венском Конгрессе (1814-1815), который создал новый европейский порядок. Папа Пий VII не согласился отлучить от Церкви Наполеона после его возвращения с острова Эльбы, как того требовали монархи, а также отказался участвовать в Священном союзе, который под эгидой царя-мистика Александра I должен был стать воплощением пакта солидарности и единения тронов и алтарей. Святой Престол предпочел вести переговоры о конкордатах с каждым правительством в отдельности. Во Франции пришлось довольствоваться возобновлением конкордата 1801 года с реставрированной монархией. В Италии Папа был вынужден принять жозефизм в районах, управляемых Австрией (Ломбардия, Венеция) или оккупированных ею (Парма, Тоскана). В 1817 году Святой Престол заключил конкордат с Баварией, в 1818 - с Неаполитанским королевством.

Каждый раз речь идет о компромиссе, но во всяком случае определяются способы взаимодействия Церкви и государства. Рим проявил известную смелость, подписав соглашения с некатолическими государствами (с Россией в 1818 году, Пруссией в 1821, Нидерландами в 1827). Этот союз с режимами, признанными Церковью законными, позволит понять ее колебания в отношении национальных революций, хотя создается впечатление, что Церковь окончательно смирилась с испытаниями, которые влекут за собой политические революции.

Национальные революции

XIX век отмечен эмансипацией наций по принципу, который укоренился в народном сознании в XX веке. Отношение Церкви будет сильно меняться в зависимости от контекста и конкретных обстоятельств, в которых происходит появление нового национального государства, особенно если оно возникает в ходе политической революции, как это было в 1830 и 1848 годах. Приведем несколько примеров.

В 1820-е годы, когда государства Южной Америки обретали независимость от Португалии и Испании и выдающуюся роль в этом играл Симон Боливар (1783-1830), воплощавший философию и предрассудки Просвещения, но бывший государственным человеком, который одновременно заботился о гражданском мире и реалистично оценивал роль католицизма на южноамериканском континенте, папство, казалось, колебалось. Чувствовалось, что оно разрывается между поддержанием законности и явным благом населения, которое должно иметь своих пастырей; оно колебалось оказать покровительство этим новым светским правительствам. Затем, повинуясь пастырскому реализму. Церковь признала свершившиеся изменения и стала сотрудничать с новыми государствами, особенно под давлением кардинала Каннеллари, будущего Папы Григория XVI.

Образование королевства в Бельгии в 1830 году вначале доставило много хлопот Святому Престолу. Поражает эта политическая и национальная революция, вдохновляемая бельгийскими католиками, особенно фламандцами, и поддерживаемая их духовенством, которая показывает, что союз между Церковью и «либерализмом» возможен, тогда как в Риме в то время он расценивался как «чудовищный». Благодаря влиянию нового архиепископа Малинского Стеркха, Церковь Бельгии смогла успокоить Святой Престол и осуществить гармоничное сотрудничество «свободной Церкви и свободного государства».

Эта формула принадлежит итальянцу Камилло Кавуру (1810- 1861): очевидно, что больше всего сложностей было в решении итальянской проблемы. В Италии мы видим трудно различимую смесь между лаицизмом, антиклерикализмом или, по крайней мере, критикой жизни Церкви, с одной стороны, и национальными требованиями, с другой, - смесь, которую «клерикалы» обозначали довольно неопределенным и взрывоопасным термином «либерализм». Главный подводный камень - светская власть Папы в папских владениях. Папство то приобретает центральное значение, то изгоняется из Италии.

В центре внимание оно оказалось тогда, когда Папой Пием IX (1846-1878) стал кардинал Джованни Мастаи, который приобрел репутацию Папы-либерала; последнее, по убеждению столпа европейского порядка Меттерниха, является худшей катастрофой. Джоберти, нео-гвельфское движение, а затем Розмини мыслили Папу как президента итальянской конфедерации. Но римская революция 1848 года, начавшаяся убийством графа Росси, меняет все перспективы и обнаруживает папство гораздо более консервативным, чем можно было надеяться или же опасаться.

После интронизации династии Савойи с целью создания нового итальянского королевства папские владения оказываются последним препятствием на пути к единству полуострова. Отныне новая власть всячески старается ослабить позиции папства вплоть до момента вступления итальянских войск в Рим в 1870 году (когда был положен конец светской власти Папы). Двумя месяцами ранее Римская Церковь на I Ватиканском Соборе приняла определение о непогрешимости Викария Христа в догматических вопросах. Папа, отныне осознавший себя «узником Ватикана», не может решиться покинуть то, что принадлежит не ему, а Вселенской Церкви, и изо всех сил борется против политики «либерального» итальянского государства.

Святой Престол занял нерешительную позицию по отношению к требованиям польских католиков в 1831 году. В весьма неудачном послании от 9 июня 1832 года Григорий XVI (1831-1846) напоминает епископам страны об их долге повиноваться законной политической власти против «распространителей новых идей». Несмотря на тайные переговоры и позднейшие опровержения, даже после возмущенной речи Панп в июле 1842 года, европейское общественное мнение оценило это выступление как вредное.

В действительности Святой Престол прежде всего имел в виду благо верующих. Отсутствие правительств, которые нужно было бы щадить, придает ему больше смелости в случае с Англией, где в 1853 году, вследствие значительной ирландской эмиграции, была восстановлена католическая иерархия; затем то же происходит и в Голландии, где в церковном окормлении нуждалось сильное католическое меньшинство. Следует, однако заметить, что эти требования свободы для Церкви наталкивались на препятствия; недоразумения между католицизмом и обществом были взаимными, о чем свидетельствуют война «Зондербунда»{180} в Швейцарии, постоянные и повсеместные проблемы, связанные с присутствием и деятельностью иезуитов, и «культуркампф»{181} второй половины века. Без сомнения, в этом противоборстве обе стороны не вполне отдают себе отчет в том, что их конфликт отражает интеллектуальную революцию, которая их во многом опережает.

Интеллектуальные революции

После изменений, происшедших в эпоху Просвещения и неумело возобновленных революционерами, прославляющими Богиню Разума и Высшее Существо, католические мыслители захотели не только противостоять этим искривлениям, но и активно войти в тот новый мир, который открывался. Таков печальный и мало проясненный (несмотря на недавно открывшийся доступ к источникам){182} случай с аббатом Фелисите де Ламенне (1782-1854). Его влияние на французское духовенство с 1815 года, а также на духовенство таких молодых стран, как Бельгия и Польша, было значительным и поэтому опасным. Позиция, которую он занимает, начиная с самых первых работ и вплоть до его осуждения, по существу является апологией христианства перед лицом враждебной мысли; его воззрения разделяла группа замечательных людей, которые окружали его в период, когда Ламенне редактировал журнал «L'Avenir» («Будущность»; 1830-1831): Лакордер, Монталамбер, Жербе... Сперва они пользовались расположением Святого Престола по причине их ультрамонтанства в эпоху повсеместного распространения галликанизма или жозефизма.

Почему же в конечном итоге Ламенне был осужден в 1834 году, несмотря на явную симпатию Григория XVI? Маниакальная враждебность Меттерниха не может служить единственным объяснением. Кажется, основной спор шел о природе политического суверенитета{183}. Бог ли является почти непосредственно «высшим водителем общества» посредством законного суверена по божественному праву или сам народ даст основание всякой политической и философской системе?

В то время, когда Святой Престол устремляет свой взгляд на политический идеал старого режима, Ламенне предлагает крестить демократию; однако речь идет не о демократии 1789 года с ее теорией национального суверенитета, а о демократии 1793 года, видящей источник власти в абстрактном и мифическом «народе», но со ссылкой на Евангелие. Когда Рим откажется от его обновленной теократии, Ламенне обратится к чисто секулярному и мирскому гуманизму. Католические либералы, то есть последователи Ламенне, разошедшиеся с ним в 1834 году, будут требовать отделения Церкви от государства, воздавая должное своей эпохе и автономии светской сферы.

Идеи, чуждые католицизму, оставляют след в умах, соблазняют; у одних пробуждают туманное религиозное чувство, у других - отклик на рационалистическую историческую критику, на первые опыты великих теологических столкновений XX столетия. Речь идет прежде всего об основателях либерального немецкого протестантизма. Пастор Фридрих Шлейермахер (1768-1834) увлечен мистической интуицией союза с бесконечным, которое он отделяет от догматических утверждений. Мысль Давида Фридриха Штрауса (1808-1874) более радикальна. В своей «Жизни Иисуса» (1835) он отказывает в какой-либо исторической основе сверхъестественным элементам Евангелия. В 1865 году Штраус четко разделяет «Христа веры» и «Иисуса истории». Влияние Штрауса заметно в произведениях Эрнеста Ренана (1823-1892), который заявляет, что изучение языков - немецкого и древнееврейского (которые он долгое время преподавал) - радикально изменили его восприятие Христа. Книга Ренана «Жизнь Иисуса» (1863) представляет Христа «кротким галилейским проповедником» - человеком, миссией которого было открыть Бога людям.

В атмосфере тогдашней демифологизации на всех уровнях, когда сакральность переносилась на Разум или Народ, можно понять появление такого необычного документа, каким явился «Syllabus» (1864) - каталог из 80 тезисов, перед этим осужденных Пием IX: он был воспринят как однозначное взятие под сомнение всех современных идей. Между тем. Святой Престол намеревался таким образом предупредить верных против любого соблазна, против того, что называли довольно неопределенно «либерализмом» и «социализмом». Однако последствия этой попытки самозащиты оказались отрицательными.

Папа Пий IX мог лишь мучительно переживать либерализм, на сторону которого встали анти-клерикальные правители, с презрительной насмешкой относившиеся к глубинной жизни Церкви, о которой они судили лишь по ее внешним проявлениям. Необходимо будет упорство католических либералов, слишком демократичных для католиков и слишком церковных для светских партий, чтобы выработать новый взгляд на вещи, учитывающий опыт революции 1789 года.

Непризнанные своим временем, католические мыслители чувствуют, что следует возвратиться к теологической традиции. Иоганн Адам Мелер (1796-1838), профессор в Тюбингене, вновь открывает тайну Церкви, обнаруживающую себя в символике и в таинствах. Интуитивно именно эту концепцию в XIX веке будут применять на практике восстановители монашеской жизни, инстинктивно и сознательно почитающие Предание, как Дом Геранже в аббатстве Солезмнес, который снова ввел григорианское пение.

Ньюман, как и Мелер, находит, что наиболее глубоким ответом на вызов интеллектуальной революции является возвращение к Отцам Церкви. Войдя в Римскую Церковь после долгого духовного пути, он ощущает все измерения кафоличности. Для своих современников он пишет «Грамматику Согласия», истолковывая Предание через развитие, почти что через развертывание доктрины и в заключение отдавая должное субъективности религиозного опыта, что делает его таким современным.

Однако следует вспомнить и важный текст I Ватиканского Собора - догматическую конституцию «Dei Filius», которая напоминает о классическом пути в атмосфере избыточности разума и о чистом прибежище веры. Реагируя на споры начала века, Собор (который, впрочем, остался незавершенным) не смог откликнуться на все проблемы, поставленные модернизмом и заостренные интеллектуальной революцией XIX века, которая создавала новый мир.

И, действительно, этот мир испытывал серьезные изменения в связи с научными открытиями и с развитием техники.

Индустриальная революция

Начавшись неравномерно, прежде всего в Англии, индустриальная революция постепенно распространяется по всей Европе, а затем проникает в Северную Америку. Ее символы - железные дороги и электричество; ее лозунг - прогресс; ее социальное или квазирелигиозное выражение - сен-симонизм и позитивизм. А непосредственные результаты - пауперизация и рождение рабочего класса вследствие исхода сельских жителей к машинам, в большие города. Здесь не место говорить, что Церковь «потеряла рабочий класс» в первой половине века: его решительное отдаление от христианства относится к более позднему времени.

Католическая реакция на процессы обнищания была столь же быстрой, сколь и ограниченной и исходила по большей части из кругов консерваторов, ностальгически настроенных по отношению к старому экономическому и политическому порядку. Люди, сосредоточенные на благотворительности и милостыне, воспринимавшие сложившуюся ситуацию как волю провидения, осуществляли реальную и щедрую помощь, облегчая нищенскую участь многих; вспомним в этой связи во Франции известную сестру Розалию и Фредерика Озанама. Можно также сказать о самоотверженности каритативных и образовательных конгрегаций, в особенности женских, которые умножались по всему миру: такова конгрегация салезианцев, основанная в 1859 году святым Джованни Боско (1815-1888){184}. В период между 1830 и 1850 годами епископы повсюду были озабочены социальной ситуацией и падением нравственности.

Более разработанный подход, основанный при этом на пастырском и даже политическом опыте, предложил епископ Майнца Вильгельм Эммануил фон Кеттелер (1811-1877). Его идеи вдохновили первые наброски социальной доктрины Церкви, которая стала складываться в различных европейских движениях, особенно в Объединении Фрибурга, образовавшемся вокруг будущего кардинала Мермиллода. Папа Лев ХIII в энциклике Rerum novarum (1891) придает социальной доктрине торжественную форму. Большое место в дискуссиях занимал профсоюзный вопрос; постепенно вырисовывалась и тень «социализма»: этот термин прижился у некоторых христиан-утопистов, но все еще считался опасным. В Германии возникают общественные организации, вдохновленные христианством, - предвестники будущих христианских профсоюзов.

Географическая революция

Во второй половине XIX века увеличивается число научных экспедиций: они позволяют осуществить колонизацию Африки, зоны влияния в которой были поделены на Конгрессе в Берлине в 1885 году. Этот политический и экономический захват сопровождается протестантской и католической евангелизацией беспрецедентного масштаба. Возрастает число миссионерских конгрегаций, все более многочисленных, активных и живых, поскольку политика противодействия, иначе говоря, притеснения, взятая на вооружение антиклерикальными правительствами в конце века, тормозит религиозные инициативы в самой Европе. Простая идея, выдвинутая в начале века Полиной Жарико в Лионе: собрать средства, даже очень небольшие, для «Пропаганды веры», - позволила католикам принять участие в великих миссионерских предприятиях.

Воспитание и образование, попечение о больных, забота о социальной адаптации сопровождают евангелизацию. Церковь разрабатывает систему институционного развития местных христианских общин: апостольских миссий, викариатств, вплоть до создания новых, обычно большого размера епархий, при этом с учетом возможности национального соперничества и сложных отношений между конгрегациями. На ином уровне кардинал Лавижери, архиепископ Алжира, создатель конгрегации Белых Отцов и Белых Сестер, старается добиться уничтожения рабства негров в мусульманских регионах Африки. Римская централизация позволила со времени Папы Григория XVI, бывшего префекта конгрегации «Пропаганды веры», унифицировать теорию и практику миссии, которая, несмотря на ограничения, присущие менталитету эпохи, явилась наиболее плодотворной и многообещающей из всех деяний Церкви в XIX веке.

Миссионерская эпопея мобилизовала замечательные силы, породила героев, порой шедших и на мученичество (как в Уганде в 1882 году), побуждая христиан Европы интересоваться ею и участвовать в ней своими пожертвованиями. Но рядом с этим смелым движением отношение Церкви к революциям, за которыми она наблюдает поверхностно, представляется разочаровывающим и весьма прохладным, за исключением некоторых единичных голосов. Нельзя отрицать, что, хотя и по понятным причинам, но Церковь в XIX веке занимает скорее оборонительную позицию и старается прежде всего восстанавливать идеализированное прошлое, в искусстве предпочитая неоготический, затем неороманский стили, гармонирующие со средневековым вкусом, который завоевал все формы культуры, литературы и музыки, от Вальтера Скотта до Вагнера.

Однако мы не можем умолчать о многочисленных проявлениях благородства не только среди миссионеров, но и в религиозной жизни и деятельности мирян. Во всей Европе можно констатировать обновление католического образования, начиная с медленного и трудного достижения свободы. Вначале во Франции и в Бельгии существовало лишь среднее образование, затем, как и в Германии, было введено «свободное» образование университетского уровня.

Ответ Церкви XIX века прежде всего следует искать не в текстах или высказываниях выдающихся деятелей, но скорее в судьбах тех, кого она очень рано признала, несмотря на их видимую бедность или простоту выражения. Среди них кюре из Арса, святой Жан-Мари Вианней (+1859){185}, смиренный сельский священник, к которому стекались на исповедь толпы людей; Бернадетта Субиру{186}, пастушка из Лурда, к которой обратилась на местном пиренейском наречии Дева Мария в 1858 году, открыв тайну Своего Непорочного Зачатия (догмат был провозглашен в 1854 году); или в конце столетия Тереза Мартэн - Тереза Младенца Иисуса и Святого Лика (+1897){187}, которая в несколько сентиментальном, на нынешний взгляд, стиле даст Церкви новый импульс и провозглашается впоследствии покровительницей миссионеров, получая широкое признание в XX веке.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история Церкви