Бедуэлл Ги. История Церкви

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4

Церковь и вызов варварского мира

По-настоящему христианство утвердилось в Империи только в правление Феодосия 1 (379-395) и, стало быть, Церкви очень недолго пришлось пользоваться преимуществами римского мира - pax romana. Ибо варвары, которые и раньше вторгались в пределы Империи, именно к тому времени начали представлять для нее все более и более серьезную угрозу, причем не но своей воле, а потому, что их теснили обосновавшиеся на Дунае степняки-гунны. Через тридцать лет после вестготов (376) вандалы, сарматы, аланы и свевы переправились через Рейн неподалеку от Майнца.

Что же представляли из себя эти племена, которые мы называем варварами - вслед за греками и римлянами, обозначавшими этим именем всех, кто не принадлежал к их миру? Прежде всего, надо различать несколько этапов этого варварского нашествия. За два века до начала нашей эры и два века спустя германские племена оставались вне пределов Империи, но у самого ее порога - укрепленного земляного вала (limes), которым император Адриан (76-138) оградил римский мир. Однако в силу инфильтрации и миграции представителей этих племен римская армия постепенно германизировалась. Наконец, в IV-VI веках бурей прокатились так называемые «великие вторжения». После этого на сцену выступили загадочные славяне, суровые викинги и время от времени напоминающие о себе мусульмане-сарацины. Между тем, те, кто пришел с первой волной, уже принимали участие в нарождении нового мира, которому предстояло вырасти и войти в зрелый возраст в качестве христианского мира средневековья.

Церковь оказалась перед непростым выбором: были сомнения, была тоска по прошлому и головокружительный страх перед прыжком в неизвестное. Вера диктовала выбор, который еще должна была оправдать история Запада, и сегодня мы знаем, что сама эта история была определена сделанным тогда выбором. На вызов варварского мира Церковь ответила так же смело, как она прежде отвечала на иные вызовы. Наша задача - показать это на примерах.

Период оцепенения

Император Запада Гонорий (395-423) после долгих переговоров о политических и финансовых условиях с готским вождем Аларихом, которого отцу Гонория Феодосию I удалось в свое время привлечь на службу Риму, в какой-то момент увлекся сомнительными интригами и нарушил данное слово. Большего и не требовалось, чтобы Аларих решил, как бы в назидание, взять Рим и отдать его на разграбление своим воинам. Произошло это 24 августа 410 года. Римский мир испытал потрясение, превосходящее все, когда-либо выпадавшие на его долю.

Все те, кто ощущали себя римлянами, были поражены и потрясены до глубины души. Христиане чувствовали при этом, что понесли наибольший урон, поскольку им представлялось, что их религия глубинными узами связана с блистательной латинской цивилизацией: разве не эта цивилизация позволила христианству открыть себя миру?

Наиболее сильно случившееся переживали провинциалы - в истории мы часто встречаем случаи этого вполне понятного и достойного уважения чувства привязанности к далекой родине. Св. Иероним (+420), к тому времени закончивший в своей вифлеемской келье толкование на книгу пророка Исаии, а ранее «цицеронианец», принявший крещение в Риме и ставший советником своего епископа Папы Дамаса I (366-384), верно оценил значение произошедшего: «Пал древний город, тот, что столько веков был властелином мира»{85}; «С гибелью Рима была обезглавлена Римская империя, или, скорее, вся вселенная»{86}. Удрученному, ошеломленному рассказами об учиненной в городе резне, которые несколько лет спустя (414-417) дошли до него вместе с толпами беженцев из Рима, св. Иерониму казалось, что «вселенная рухнула»{87}.

Испанец Орозий в своей истории «против язычников» прекрасно выразил чувства гражданина Империи. Для него быть римлянином означало наслаждаться «тем миром и тем спокойствием», о которых просит в своих молитвах Церковь. «Я римлянин среди римлян, христианин среди христиан, человек среди людей. Общность законов защищала меня: повсюду я был у себя дома». Но в то же время Орозий задается вопросом: не откроется ли через это крушение путь к евангельской истине и другим народам?{88}

Но лишь африканец, бербер Августин, епископ Иппонский, настолько глубоко проник в суть произошедшего, что смог подняться до теологического суждения. Любовь Августина к римской цивилизации была и чувственной, и духовной. Благодаря своей «Исповеди» (397-401), он занял место в ряду виднейших латинских авторов своего времени. Августин, подобно язычнику Рутилию Нуматиану, мог бы воскликнуть: «Мать мира убита!». Естественно, однако, что он не делает из катастрофы тех выводов, к кторым пришли отнюдь не ставшие менее ревностными противники христианства. Те полагали, что Рим пал оттого, что отвернулся от своих древних богов. По словам самого Августина, «язычники упрекают нашего Христа в том, что он стал причиной гибели Рима, хранимого прежде богами из дерева и камня»{89}.

В ответ на это обвинение им был создан великий апологетический и историко-теологический труд «О Граде Божием», в котором показано, что, напротив, империя стала уязвимой именно потому, что жители ее не были христианами. Августин призывает к личному обращению. Христианство, по его мысли, дает надежду, которая превыше крушения цивилизаций. Он говорит в одной из проповедей об «опустошенном городе»: «Быть может, Рим умер лишь для того, чтобы не погибли римляне!». Люди важнее государственных установлении и произведений искусства, и Августин неустанно зовет их к обновлению: «Не косней в привязанности к старому миру, не отказывайся обновиться во Христе»{90}.

Итак, выйдя из оцепенения, христианство вновь обрело себя в надежде. Церковь осознала, что сколь бы достойна, благородна и оправдана ни была привязанность к принявшей ее цивилизации, это было лишь человеческое чувство, которое Церкви предстояло преодолеть наряду с некоторым отвращением, внушаемым грубостью варваров{91}.

Благодаря этому осознанию Церкви удается хранить мужество среди новых испытаний, сопряженных с предпринятыми варварами в V веке попытками восстановить Западную Римскую империю. Августин умирает в 430 году в осажденном Ипоне, вскоре после его смерти опустошенном вандалами, а в это время Аттила и его гунны лишь благодаря вмешательству святого Льва Великого, епископа Римского, соглашаются отступить на восток, заручившись обещаниями значительной дани.

В 476 году Одоакр, предводитель небольшого германского племени герулов, вовремя оказавшись в центре событий, сместил последнего императора-подростка, который, словно в насмешку, носил имя Ромула Августула, звучавшее отголоском былой славы Рима героев и языческих богов. Он был сослан в Кампанью с пенсионом в шесть тысяч золотых. Отобранные у Августула знаки императорского достоинства Одоакр отослал восточному императору Зенону (474-491). Он сделал так не в знак презрения к покоренному Риму, но, напротив, из глубокого почтения к нему - его жест показывал, как высоко ставили варвары Империю и идеал единства, который она собой воплощала. Варвары, таким образом, изъявляли намерение хранить верность этому идеалу{92}.

По прошествии немногим более двадцати лет король франков Хлодвиг I (481-511) своим обращением в христианство указал наилучший путь соединения того, что осталось от римского мира, с бьющей через край молодой силой варваров, тогда как вандалы по-прежнему соприкасались с Римом лишь как разрушители, а готы - в качестве завоевателей-еретиков.

Церковь - колыбель цивилизации

Варвары в массе своей были либо язычниками, либо христианами арианского толка, поскольку готам христианство было проповедано епископом-арианином Вульфилой (+383); он был гот по происхождению и перевел на родной язык Священное Писание. Теперь они столкнулись с Империей, связавшей свою судьбу с католицизмом, с которым, однако, еще пыталась соперничать умирающая религия древних богов. И даже эта клонящаяся к закату Империя очаровала их своим единством, величием, богатством и культурой.

Взаимопроникновение происходило довольно быстро, ибо земледельцы зачастую видели в варварах освободителей от имперского налогового гнета или же просто склонялись перед новыми хозяевами. Земля вновь становилась подлинным богатством, а германское право, в плане регуляции общественных и семейных отношений, в полной мере отвечало нуждам общества, ставшего менее урбанизированным и в большей степени автаркическим. Таким образом, готовые к романизации варвары встретились с римлянами, склонными воспринять или воссоздать структуры, которые соответствовали бы, скорее, потребностям племени и семьи, чем государства с централизованной властью.

Церковь сознательно и успешно облегчала это сближение победителей и побежденных. Как Рим, победив Грецию, был побежден ею, так и покорители-варвары были покорены римским миром. Разве обращение не становилось знаком приобщения варваров к цивилизации? И разве епископ зачастую не оказывался единственным защитником города? Воцерковление психологически и культурно означало для варваров вступление в жизнь, пронизанную монолитной монархо-иерархической организацией, объединенную авторитетом латинского языка, в жизнь, обладающую очевидными преимуществами: особой культурой, историческим прошлым, письменной традицией, то есть всеми теми общественными достижениями, которых так не хватало народам, лишенным исторической памяти, стабильности и справедливости, которую заменяло у них право сильного.

На основе нескольких примеров мы попытаемся теперь описать процесс этого желанного для Церкви смешения или слияния, длившейся несколько столетий, однако «и Рим строился не в один день». На этом пути то и дело возникали многочисленные помехи и препятствия. Так в Галлии Сидоний Аполлинарий (+ ок. 480), епископ Клермонтский, не только сожалел о Вергилии и Горации, воплощавших для него верх поэтического мастерства: он опасался за саму католическую веру, поскольку победители исповедовали арианство.

Именно поэтому обращение Хлодвига, короля франков с 481 года, было столь символичным. Решающее влияние на сделанный Хлодвигом выбор, наряду с разнообразными соображениями политического и военного характера, оказал его брак с бургундской принцессой-католичкой Клотильдой. В 496 году он вместе со своей трехтысячной дружиной принял крещение от св. Ремигия, архиепископа Реймского (437-533). «Новый Константин» - так называл Хлодвига св. Григорий Турский{93} - стал в глазах галло-римлян защитником Церкви и продолжателем латинских традиций. Не случайно, что своей столицей он избрал Лютецию - бывшую императорскую резиденцию, позже ставшую известной под именем Парижа. Сделав Галлию «старшей дочерью Церкви», Хлодвиг ввел практику контроля и непосредственного участия в отношении назначения епископов, которая впоследствии получила широкое распространение и породила множество проблем на протяжении всего средневековья и даже позже.

В тот же период Теодорих Великий (+526) основал готское королевство в Италии (493), воссоздав в нем все римские административные структуры вплоть до сената. Царствование его было на удивление благополучно. Римляне жили бок о бок с варварами, а Теодорих умело балансировал между арианами и католиками. Некоторые из католиков прославили его царствование, например, Боэций (+524), последний философ античности. Кассиодор (+583), первый, если можно так выразиться, «гуманист», сумел в основанном им монастыре Вивариуме сохранить для нарождающегося средневековья сокровища античного знания, переписывая рукописи; он же спас от уничтожения и римскую ciuilitas - столь дорогую ему культуру жизни и поведения, характерную для римской цивилизации.

Однако после 523 года Теодорих, разгневанный антиарианской политикой императора Восточной империи Юстина 1 (518-527) начал преследовать своих подданых-католиков, решив привлечь для этого на свою сторону самого Папу Иоанна I (523-526). Это один из примеров срыва в процессе взаимного сближения, которое оказывалось действительно возможным лишь на основе православной веры. Если мы, тем не менее, захотим найти свидетельства слияния варварского и христианского начал в произведениях искусства той поры, то нам, конечно же, следует обратить взоры к Равенне, с ее двойным баптистерием - для православных и для ариан - и с удивительной «гробницей Теодориха», так и дышащей необузданной мощью: быть может, справедливо предположение, что своей формой она воспроизводит изогнутый свод варварского шатра? Архитектурная композиция, мраморный и мозаичный декор этих памятников конца V - начала VI веков являют собой наглядный пример сочетания эллинистической и римской утонченности с суровостью завоевателей.

Менее чем век спустя Папа св. Григорий Великий (+604) организует и ускоряет в масштабах всей Церкви процесс окончательного слияния римской традиции с витальностью варваров. Будучи высокопоставленным чиновником «вечного города», по сути дела первым лицом в гражданской администрации Рима, он после своего обращения стал монахом, а вскоре, избранный в 590 году на епископскую кафедру апостола Петра, оказался в положении первого лица в Церкви, подлинного «консула Божьего», как сказано в его эпитафии.

За несколько лет св. Григорию удалось сделать папство средоточием варварского Запада. В 592 году он заключил с новыми захватчиками-лангобардами ), не считаясь с волей восточного императора Маврикия (582-602) - пусть не фактического, но все же номинального суверена Италии. Все личные духовные устремления Григория, пастыря христиан, были направлены на то, чтобы уподобиться смиренным проповедникам «ученого неведения». В истории он предстает как самый крупный популяризатор христианской мысли и, вследствие этого, как один из тех, кто способствовал формированию народного средневекового сознания, возникшего из взаимопроникновения римского и варварского миров{94}.

Тот, кто с 591 года называл себя «епископом не римлян, но лангобардов»{95}, посылал монахов - своих братьев, воспитанных в школе св. Бенедикта Нурсийского (чье жизнеописание было составлено св. Григорием), - с проповедью веры в самые отдаленные края, где друг друга сменяли варварские орды.

В плане сопоставления двух возможных позиций, которые могли занимать христиане в отношении варваров, весьма показателен пример Англии. Одна из них заключается в отказе считаться с вызовом варварского мира - ее заняли британские кельты, обитавшие частично в Уэльсе, а частично в отделенной от него морем Арморикии (нынешней Бретани). Эти кельты были христианами, так как евангелизация их началась уже во II веке по мере проникновения в их пределы Империи, но они замкнулись в своем утрированном патриотизме и отказались от каких бы то ни было контактов с победителями - англами и саксами, в том числе и от попыток передать им свою веру. Историк английской Церкви Беда Достопочтенный (+735), считал этот отказ в высшей степени преступным{96}.

Такая болезненная сосредоточенность на прошлом и стремление монополизировать Слово Божие ради какой-то одной цивилизации полностью противоречили идеалу св. Григория Великого, придерживавшегося иных взглядов. Свою позицию он выразил в подробных указаниях, данных им монаху, а позднее епископу Августину, которого Григорий в сопровождении других братьев послал с проповедью в Англию.

Августину удалось - столетие спустя после Хлодвига - обратить короля Кентского Этельберта, который принял крещение в Кентербери - новой колыбели английского христианства. Принятию Этельбертом христианства немало способствовала его супруга-католичка Берта, выступившая в роли новой Клотильды. Таким образом, Григорий Великий и Августин Кентерберийский предложили варварам войти в Церковь, не ставя перед ними никаких условий, кроме веры. Это хорошо видно на примере миссионерских указаний Григория: в 601 году он приказывал аббату Меллитию разрушать лишь идолов, а не храмы и даже замещать жертвоприношением истинному Богу те жертвы, что приносились там Дьяволу... При таком подходе можно было надеяться, «что народ, лишь недавно ставший христианским, привыкший к своим храмам, станет приходить в них, как бы следуя обычаю, но уже для того, чтобы поклоняться истинному Богу»{97}.

В этих действиях видны необыкновенная гибкость и стремление к интеграции, близкие современной «инкультурации». Нельзя отрицать, что, как и в случае с Хлодвигом, христианизация варваров вообще была делом долгим: она заняла многие годы и в Галлии, и в Англии, и в других краях. Где-то, как, например, в Испании в королевстве вестготов, в ходе ее предстояло одержать окончательную победу над арианством, а где-то, как в германских землях, миссионерскую деятельность пришлось продолжать вплоть до начала VIII века.

Так постепенно начали возникать национальные Церкви, зачастую зависимые от светской власти. Бесспорно, что, выбирая путь интеграции, приходилось платить некоторой «варваризацией христианства», на что обращают внимание историки. Верно также и то, что эпоха меровингов. как она запечатлена в «Истории франков» Григория Турского (ок. 538-594), была достаточно страшной и кровавой. Система примитивно понятой справедливости часто отдавала предпочтение так называемому «Божьему суду». В Ирландии монашеская жизнь, которая в принципе должна усмирять страсти, оставалась жестко связанной с самыми крайними проявлениями аскезы. Бенедиктинцы стремились утверждать ценность мира, тогда как «в миру» все дышало яростью отмщения; утверждать ценность стабильности и покоя, в то время как варвары только-только отказались от кочевого образа жизни; наконец, ценность ремесла и земледельческого труда при том, что воины от века презирали крестьян.

В это же время, благодаря новому типу властных отношений в обществе, возникшему из ответа на вызов варварства и очень точно названному «романо-германским», началось сознательное перераспределение социальных функций, результат которого, устоявшись, получил название феодализма. Церкви предстояло принять участие в формировании феодализма, одновременно стараясь постоянно сдерживать его в известных рамках. Одним словом, Церкви предстояло обращать его.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история Церкви