Ренан Э. Марк Аврелий и конец античного мира

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 6. Тациан. - Две системы апологий

После смерти Юстина, Тациан несколько лет оставался в Риме. Он продолжал руководить школой своего учителя, постоянно заявляя о высоком своем к нему уважении, но с каждым днем все более уклоняясь от его Духа. У него были выдающиеся ученики, между прочим азиатец Родон, плодовитый писатель, который впоследствии стал одним из столпов правоверия против Маркиона и Апеллеса. Вероятно, в первых годах царствования Марка Аврелия, Тациан написал сочинение, грубоватое и неправильное по слогу, местами живое и остроумное, которое справедливо считается одним из самых оригинальных намятников христианской апологетики во II веке.
Это сочинение называется "Против эллинов". Ненависть к Греции была действительно господствующим чувством Тациана. Как истый сириец, он проникнуть завистью и злобой к искусствам и литературе, которыми восхищался весь мир. Языческие боги казались ему олицетворением безнравственности. Мир греческих статуй, которые он видел в Риме, не давал ему покоя. Перебирая личности, в честь которых они были воздвигнуты, он приходил к заключению, что почти все, как мужчины, так и женщины, были людьми дурной жизни. С большим правом он возмущался ужасами амфитеатра, но ошибочно смешивал с римскими жестокостями национальные игры и театр греков. Эврипид, Менандр казались ему учителями разврата, и он желал (пожелание слишком исполнившееся!), чтобы их сочинения были уничтожены.
В основе апологии Юстина лежало чувство гораздо более широкое. Он мечтал о согласовании христианских догматов с греческой философией. Это была, конечно, несбыточная мечта. Не трудно было видеть, что греческая философия, прежде всего рациональная, и новое вероучение, основанное на сверхъестественном, были врагами, из которых один должен был остаться на месте. Апологетический метод св. Юстина узок и опасен для веры. Тациан это чувствует и старается воздвигнуть здание христианства на самых развалинах греческой философии. Как и его учитель, Тациан обладал обширной греческой эрудицией; подобно ему же, он совсем был лишен критики и произвольнейшим образом смешивал подлинное с апокрифическим, известное ему с тем, чего он не знал.
Тациан имел ум мрачный, тяжелый, раздражительный, озлобленный против греческой цивилизации и философии, которые он во всеуслышание ставит ниже Востока и того, что он называет философией варваров. Он опирается в этом вопросе на жиденькую эрудицию, вроде той, которую проявил Иосиф в своей книге против Апиана. Моисей, по его мнению, гораздо древнее Гомера. Греки ничего сами не выдумали; они всему научились от других народов, и именно от восточных. Они мастера только в искусстве писать; в коренных же идеях они ниже других наций. Грамматики причина всего зла; своим лганьем они скрасили заблуждение и создали ту несправедливую репутацию, которая является главным препятствием торжеству истины. Ассирийские, финикийские, египетские писатели,-вот истинные авторитеты!
Греческая философия не только ничего не улучшила, но и не сумела предохранить своих последователей от величайших преступлений: Доиген пил; Платон был чревоугодлив; Аристотелиь раболепен. Философы были одержимы всеми пороками; это слепцы, спорившие с глухими. Греческие законы не лучше их философии. Они все говорят разное; а хороший закон должен быть общий для всех людей. У христиан, напротив, никакого разлада. У богатых и бедных, мужчин и женщин мнения одни. - По горькой насмешке судьбы, Тациану суждено было умереть еретиком и доказать, что христианство не более философии ограждено от ересей и партийных раздоров.
Юстин и Тациан хотя и были при жизни друзьями, но уже являются самыми характерными представителями двух противоложных взглядов, которые займут по отношению к философии христианские апологеты. Одни в сущности эллины, при всем порицании языческого обшества за распущенность его нравов, будут, однако же, признавать его искусства, общую культуру, философию. Другие, сирийцы или африканцы, станут усматривать в эллинизме лишь набор мерзостей, нелепостей и громко предпочтут греческой мудрости мудрость "варваров". Оскорбление и насмешка будут обычным их орудием.
Сначала казалось, что умеренная школа Юстина возьмет верх. Писания, совершенно аналогичные произведениям наплусского философа, в особенности Logos paroeneticos. Logos, обращенный к эллинам и трактат о монархии, отличающиеся множеством цитат языческих, сибиллических, псевдохалдейских, стали группироваться вокруг главных сочинеиий Юстина. Неизвестный автор Logos paroeneticos, терпимый Афенагор, ловкий Минуций Феликс, Климент Александрийский и, до извеетной степени, Феофил Антиохийский стараются найти для всех догматов рациональное основание. Для этих широких теологов, даже догматы самые таинственные, самые чуждые греческой философии, как например воскресение тел, имеют начало в эллинизме. По их мнению, корни христианства в сердце человека; оно заканчивает то, что начато естественным просвещением христианства; не только не возвышается на развалинах разума, но является высшим его расцветом; оно есть истинная философия. Все приводит к мысли, что утраченная апология Мелитона была составлена в этом духе. Более или менее гностическая александрийская школа явится сторонницей тех же воззрений и придаст им в III веке чрезвычайный блеск. Она провозгласит, подобно Юстину, что греческая философия - подготовление к христианству, лестница, ведущая ко Христу. Платонизм в особенности, в виду его идеалистического направления, является для этих христиан-филэллинов предметом наибольшего предпочтения. Климент Александрийский говорит о стоиках не иначе, как с восхищением. По его словам, каждая школа усвоила себе частицу истины. Он решается даже сказать, что для познания Бora y евреев были пророки, a y греков философия и вдохновенные люди, как Сибилла и Гистасп, пока третий Завет не создал духовного познания и не привел оба прежния откровения в состояние устарелоети.
Но христианское чувство проникается живой враждебностью к этим уступкам апологетов, жертвующих неподатливостью догматов из желания понравиться тем, кого они хотят привлечь на свою сторону. Автор "Послания к Доигнету" приближается к Тациану по чрезвычайной строгости, с которою он относится к греческой философии. Сарказм Гермиаса беспощаден. Автор Philosophumena считает античную философию источником всех ересей. Эта система апологии, по совести говоря, единственная христианская, возобновится Тертуллианом с несравненным талантом. Расслабляющей уступчивости эллинских апологетов суровый африканец противоноставит презрительное Credo quia absurdum. Он тут является лишь истолкователем мысли святого Павла. "Уничтожают Христа", сказал бы великий апостол ввиду этих потворств. "Если бы философы могли спасти мир естественным развитием своих мыслей, зачем было Христу приходить? Зачем он был распят?
Сократ, говорите вы, частью познавал Христа. Значит, и вы частью Сократовой заслуги оправданы!"
Страсть к демонологическим объяснениям доведена у Тациана до верха нелепости. Из числа апологетов он всех менее одарен философским умом. Но его могучий выпад против язычества побудил простить ему многое. Речь против греков очень хвалили даже такие люди, которые, как Климент Александрийский, очень далеки были от ненависти к грекам. пИарлатанская эрудиция, проявленная автором в этом произведении, нашла подражателей. Элий Аристид, по-видимому, на это намекает, когда, становясь в прямое противоречие с нашим автором, изображаег евреев, как жалкую расу, ничего не создавшую, чуждую изящной словесности и философии, умеющую только злобствовать против всего, что прославило Грецию, и из среды коей люди называют себя "философами" лишь по совершенному извращению смысла слов.
Тяжелым парадоксам Тациана против античной цивилизации тем не менее суждено было восторжествовать. Этой цивилизации действительно присуще было великое зло, то, что она пренебрегла умственным развитием народа. Лишенный начального образования народ стал жертвой всех сюрпризов невежества и поверил всем басням, которые ему были рассказаны с уверенностью и убеждением.
Собственно, no отношению к Тациану, здравый смысл всетаки взял свое. Этот Ламеннэ II века пошел во многом по пути Ламеннэ наших дней. Крайности мысли и своего рода дикость, которые неприятно поражают нас в его "Речи", изгнали его из правоверной церкви. He знающие меры апологеты почти всегда становятся затруднением для дела, которое они защищали.
Уже в своей "Речи против эллинов", Тациан посредственно правоверен. Как Апеллес, он верит, что Бог, самодовлеющий и безначальный, производит Слово, которое творит вещество и производит мир. Как Юстин, он учит, что душа - совокупность частиц; что по существу она смертна и темна и лишь путем единения с Духом Святым становится светлой и бессмертной. Затем, по фанатизму темперамента, он бросился в крайности противоестественной суровости. По роду своих заблуждений и по слогу в одно и то же время вдохновенному и грубому, Тациан был первообразом Тертуллиана. Он писал с многоречивостью и увлечением ума искреннего, но мало просвещенного. Более восторженный чем Юстин и менее сдерживаемый дисциплиной, он не сумел, подобно своему учителю, согласовать личную свободу с требованиями других. Пока жил Юстин, он сносился с церковью, и церковь его признавала.
После мученичества Юстина, он стал жить один без сношений с верующими, как бы независимым, обособленным христианином. По мнению Иринея, он сбился с пути, вследствие желания иметь собственную школу. Мы считаем гораздо более вероятным, что его погубило желание обособиться от всех.