Ренан Э. Апостол Павел

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 5. Второе путешествие апостола Павла - Новое пребывание в Галатии

Едва успел Павел вернуться в Антиохию, как в голове его стали зарождаться новые планы. Его пылкая душа не выносила бездействия. С одной стороны, он думал о том, чтобы распространить довольно ограниченное поле первой своей проповеднической поездки. С другой стороны, его не покидало желание увидеть опять дорогие ему Галатские церкви, чтобы укрепить их в вере. Нежность, которой в известных отношениях в этой странной натуре не было, вылилась у него в сильнейшее чувство любви к основанным им общинам. Он питал к своим церквам такие чувства, какие у других людей бывают к самому дорогому, что у них есть. Это была особая черта евреев. Благодаря преисполнявшему их духу ассоциации, они придавали семейному духу совсем особые виды. Синагога, церковь были в то время тем, чем позднее, в средние века, были монастыри: любимым домашним очагом, центром горячего чувства, кровом, под которым укрывают все, что есть самого дорогого.
Павел сообщил свои намерения Варнаве. Но дружбе обоих апостолов, до тех пор не поддавшейся никаким испытаниям, не страдавшей ни от каких уколов самолюбия, ни от каких проявлений дурного характера, суждено было потерпеть тут жестокий удар. Варнава предложил Павлу взять с собой Иоанна Марка; Павел рассердился. Он не мот простить Иоанну Марку, что тот покинул первую миссию в Перге, когда она вступила в самую опасную часть путешествия. Человек, однажды отказавшийся от работы, казался ему недостойным нового приглашения. Варнава защищал своего родственника, которого Павел, вероятно, в самом деле судил чересчур строго. Спор разгорелся и дошел до резкостей; придти к соглашению оказалось невозможным. И старая дружба, которая была до тех пор неразрывна с евангельской проповедью, на некоторое время стушевалась перед ничтожными вопросами личностей. По правде сказать, есть основания предположить, что в основании разрыва лежали более глубокие причины. Чудом было и то, что все более и более разраставшиеся притязания Павла, его гордость, его стремление к неограниченному главенству не сделали уже двадцать раз до этого невозможными отношений между двумя людьми, взаимное положение которых совершенно изменилось. Варнава не обладал гениальностью Павла, но можно ли с уверенностью сказать, что в истинной иерархии духа, которая сообразуется с добротой душевной, он не занимал более высокого положения? Вспомним, чем был Варнава для Павла, вспомним, как он в Иерусалиме заставил умолкнуть голоса недоверия, довольно хорошо обоснованные, которые раздавались по адресу новообращенного; как он пошел в Тарс за будущим апостолом, еще одиноким и неуверенным в своем пути, привел его в юный и деятельный мир Антиохии, сделал из него, одним словом, апостола, - вспомним все это, - и тогда мы не сможем не назвать этот разрыв, на который пошел Павел из-за совершенно неважных причин, большой неблагодарностью со стороны его. Но он руководствовался требованиями дела. А есть ли человек дела, хотя раз в жизни не совершивший крупного нравственного преступления!
Итак, оба апостола расстались. Варнава с Иоанном Марком сел на судно в Селевкии и поехал на Кипр. С этого момента история теряет нить его странствий. В то время, как Павел идет вперед к славе, его спутник, погрузившийся в мрак неизвестности с момента разлуки с тем, кто освещал его своим сияниям, отдается трудам апостольским, которые для нас остались неизвестными. Страшная несправедливость, часто устраивающая дела в этом мире, господствует в истории так же, как и во всем остальном. Те, кто хочет быть кротким и преданным, обыкновенно забываются. Автор Деяний, со своей наивно-примирительной политикой, бессознательно принес Варнаву в жертву своему желанию примирить Павла с Петром. С каким-то инстинктивным стремлением к равновесию, он, с одной стороны, умаляя и подчиняя значение Павла, с другой, возвеличил его за счет скромного сотрудника, не имевшего определенной роли и не обладавшего в истории тем несправедливым весом, который зависит от партийных комбинаций. Отсюда и происходит неведение наше относительно апостольской деятельности Варнавы. Мы знаем только то, что эта деятельность не прекратилась. Варнава не изменил великим правилам, которые они с Павлом установили во время первой их миссии. Он не взял себе подруги в странствиях, жил всегда своим трудом, ничего не принимая от церквей. Ему еще суждено было встретиться с Павлом в Антиохии. Высокомерие Павла снова вызвало между ними немало размолвок; но забота о святом деле все победила; апостолы сошлись вполне. Работая каждый на своей стороне, они оставались в сношениях друг с другом, извещали друг друга о ходе работы. Несмотря на крупнейшие раздоры, Павел всегда относился к Варнаве, как к собрату, и считал его своим товарищем по делу апостольства среди язычников. Горячий, вспыльчивый, щепетильный Павел скоро забывал все, когда в дело не были замешаны великие принципы, которым он посвятил свою жизнь.
Вместо Варнавы Павел взял с собой Силу, пророка Иерусалимской церкви, оставшегося в Антиохии. Вероятно, он был доволен тем, что за неимением Иоанна-Марка у него с собой есть другой член Иерусалимской церкви, по-видимому, очень близкий к Петру. Сила, говорят, имел звание римского гражданина, что, в связи с его именем Сильвана, заставляет думать, что он не был иудейского происхождения или имел уже случай сблизиться с языческим миром. Оба отправились в путь, сопровождаемые напутствиями братьев, призывавших на них благодать Господа. Это не было тогда пустой фразой: все верили, что перст Божий повсюду, и что каждый шаг апостолов Нового царствия направляется непосредственным вдохновением с неба.
Павел и Сила пошли сухим путем. Взявши направление на север, через равнину Антиохии, они прошли Аманское ущелье, "Сирийские ворота"; затем, обойдя глубокий Исский залив, перейдя северный отрог Амана через "Аманидские ворота", они перерезали Киликию, зашли, быть может, в Тавр, перешли Тавр, по всей вероятности через знаменитые "Киликийские ворота", один из самых страшных в мире горных проходов, и достигли Дервии, Листр и Иконии.
Павел нашел дорогие ему церкви в том же положении, в каком он оставил их. Вера не ослабела; число верных увеличилось. Тимофей, во время первого его путешествия, бывший ребенком, превратился в прекрасного человека. Его молодость, благочестие, ум понравились Павлу. Все верные Ликаонии отзывались о нем, как нельзя лучше. Павел приблизил его к себе, горячо полюбил его и обрел в его лице усерднейшего сотрудника, даже сына (сам Павел говорит о нем в таких выражениях). Тимофей был человеком очень простым, скромным, робким. В нем не было достаточно уверенности, чтобы решиться выступить на первый план; ему недоставало авторитета, особенно в греческих странах, где люди были легкомысленны и суетны; но, благодаря его самоотречению он был для Павла неоценимым диаконом и секретарем. Поэтому, Павел и заявляет, что у него не было ученика, который пришелся ему более по сердцу. Беспристрастный историк обязан перенести на Тимофея и Варнаву часть славы, сосредоточенной на слишком всепоглощающей личности Павла.
Приближая к себе Тимофея, Павел предвидел большие недоразумения. Он опасался, чтобы в сношениях с евреями состояние необрезанного, в котором находился Тимофей, не было поводом к протестам и волнениям. В самом деле, повсюду было известно, что отец Тимофея был язычником. Heмало богобоязненных людей могли не захотеть иметь с ним дело; раздоры, только что успокоенные Иерусалимским свиданием, могли возобновиться. Павел вспомнил, сколько хлопот было у него из-за Тита; он решил заранее оградить себя от повторения их, и во избежание того, чтобы в будущем оказаться в необходимости сделать уступки принципам, которые он отвергал, он сам обрезал Тимофея. Это было совершенно согласно с принципами, которыми он руководился в деле Тита и, вообще, во всех таких случаях. Его никогда не заставили бы признать, что обрезание необходимо для спасения; в глазах его такое признание было бы изменой вере. Но так как обрезание не представляло ничего дурного, он считал, что можно было совершить его во избежание шума и раскола. Его коренным правилом было то, что апостол должен целиком отдать себя всем, и подчиняться предрассудкам тех, кого он хочет убедить, если эти предрассудки сами по себе лишь суетны и не содержат в себе ничего достойного прямого осуждения. Но в то же время он, как будто предчувствуя, что вере Галатов вскоре суждено выдержать испытание, взял с них обещание никогда не слушать никакого учителя, кроме него, и осуждать путем анафемы всякое учение, кроме его собственного.
Из Иконии Павел отправился, вероятно, в Антиохию Писидийскую, и закончил, таким образом, обход главных галатских церквей, основанных во время первого его путешествия. После этого он решился пойти в новые места; но им овладели большие колебания. Ему пришла в голову мысль обратиться на запад Малой Азии, т. е. в провинцию Азию. Это была самая оживленная часть Малой Азии. Столицей ее был Эфес; там находились прекрасные, цветущие города: Смирна, Пергам, Магнезия, Фиатира, Сарды, Филадельфия, Колоссы, Лаодикея, Гиераполис, Траллы, Милет, которые вскоре должны были стать центром христианства. Неизвестно, что заставило Павла оставить мысль направить свои усилия в эту сторону. "Дух Святой, говорит автор Деяний, помешал ему пойти проповедовать в Азию". He надо забывать, что апостолы при установлении своих маршрутов якобы повиновались наитию свыше. Под этим предлогом иногда скрывались реальные причины, соображения, ясные указания; иногда - отсутствие каких бы то ни было соображений. Взгляд, будто Бог открывает людям свою волю во сне, был очень распространен, как то и до сих пор продолжает наблюдаться на востоке. Сон, внезапное побуждение, необдуманное движение, таинственный звук (bath kol казались им проявлением Святого Духа, и имели решающее влияние на ход проповеди).
Как бы то ни было, вполне достоверно, что Павел и его товарищи, вместо того, чтобы из Антиохии Писидийской направиться в роскошные провинции юго-запада Малой Азии, стали все более и более углубляться в центр полуострова, состоящий из гораздо менее знаменитых и гораздо менее культурных провинций. Они прошли Эпиктетскую Фригию, по всей вероятности через города Синнады и Эзаны, и пришли к границе Мизии. Там ими снова овладела нерешительность. Повернуть ли им на север, к Вифинии, или продолжать идти на запад и войти в Мизию? Сперва они попытались вступить в Вифинию; но произошли неблагоприятные случайности, которые были ими приняты, за знамения воли неба. Они вообразили, что духу Иисусову неугодно, чтобы они вошли в эту страну. В виду этого они прошли Мизию из конца в конец и пришли в Александрию Троаду, значительный порт, расположенный приблизительно против Тенедоса, недалеко от места, где стояла древняя Троя. Таким образом, апостольская группа почти без передышки совершила путь в более ста миль, по малоизвестной стране, которая, за отсутствием римских колоний и еврейских синагог, не предоставляла им ни одного из удобств, которыми они пользовались до той поры.
Эти долгие путешествия по Малой Азии, полные сладостной тоски и мечтательной мистики, представляют странную смесь грусти и очарования. Дорога часто угрюмая; некоторые места чрезвычайно суровы и бедны. Другие, наоборот, полные свежести, и ничуть не соответствуют тому представлению, которое обыкновенно составляют себе о том смутном образе, что обозначается понятием Востока. Устье Оронта является, как в смысле природы, так и в смысле населения, резко определенной границей. Малая Азия обликом и оттенками пейзажа напоминает Италию или наш юг на высоте Валенсии и Авиньона. Европеец совсем не чувствует себя там в такой мере на чужбине, как в Сирии и в Египте. Это, если можно так сказать, арийская, а не семитическая страна, и несомненно, что когда-нибудь она снова будет занята индо-европейской расой (греками и армянами). Вода там имеется в изобилии; города чуть не утопают в ней; некоторые места - Нимфы, Магнезия Сипильская, - настоящий рай. Уступчатые декорации гор, окаймляющие горизонт почти со всех сторон, бесконечно разнообразны и иногда принимают причудливые формы, которые отказались бы признать действительностью, если бы художник вздумал подражать им: вершины, изогнутые в виде пилы, разорванные, покрытые трещинами склоны, странного вида конусы, остроконечные стены, показывающие во всем блеске всю красоту камня. Благодаря многочисленным горным цепям, вода проточная и течет быстро. Длинные ряды тополей, маленькие платановые рощи в широких руслах зимних потоков, роскошные группы деревьев, корни которых погружены в ручьи и которые ползут темными букетами от подножья каждой горы, на всем этом отдыхает взор путешественника. У каждого источника караван останавливается и утоляет жажду. Долгие дни путешествия по узкой, древней мостовой, за многие века попираемой столь разнообразными путниками, нередко утомительны; но привалы прелестны. Часовой отдых, кусок хлеба, съеденный на берегу этих чистых ручейков, бегущих по каменистому руслу, надолго восстановляет ваши силы.
В Троаде Павел, по-видимому, в этой части путешествия не следовавший вполне определенному плану, снова впал в сомнение относительно выбора дальнейшего пути. Ему показалось, что Македония обещает обильную жатву. По-видимому, эту мысль в нем подкрепила встреча с одним македонянином, с которым он сошелся в Троаде. Это был врач, необрезанный прозелит, по имени Лукан или Лука. Латинское имя наводит нас на мысль, что новый ученик принадлежал к римской колонии в Филиппах; редкостные сведения его по морской географии и мореплаванию склоняют нас, однако, думать, что он скорее происходил из Неаполиса; порты и все побережье Средиземного моря были ему, по-видимому, замечательно хорошо известны.
Человек этот, которому суждено было играть такую значительную роль в истории христианства, так как он должен был стать историком времен возникновения христианства, а суждения его, с которыми в будущем не могли не считаться, должны были создать картину первых времен существования церкви, получил довольно тщательное еврейское и эллиническое образование. Он был характера мягкого, мирного, с душой нежной и симпатичной, скромный и склонный стушевываться. Павел очень любил его, и Лука тоже всегда оставался верным своему учителю. Подобно Тимофею, и Лука казался нарочито созданным для того, чтобы быть товарищем Павла. Покорность, слепое доверие, бесконечное поклонение, склонность к послушанию, беспредельная преданность были неизменными его свойствами. Это был прообраз полного самоотречения, ирландского монаха, предававшегося во власть своего настоятеля. Никогда идеал "ученика" не был воплощен в таком совершенстве: Лука буквально находился под гипнозом Павла. Добродушие человека, вышедшего из простонародья, постоянно прорывается в нем; в мечтах своих он всегда представляет себе образцом совершенства и счастья человека хорошего, полного хозяина в своей семье, которой он - как бы духовный глава, еврея в душе, обращающегося в христианство вместе со всеми чадами и домочадцами. Он любил римских офицеров и охотно верил в их добродетельность: один из предметов, наиболее им почитаемых, есть хороший центурион, благочестивый, благосклонный к евреям, которому хорошо служат и вполне повинуются; с римским войском он, вероятно, познакомился в Филиппах, и был сильно поражен им; он наивно думал, что дисциплина и иерархия являются понятиями нравственного порядка. Очень уважает он также и римских чиновников. Его звание врача заставляет предположить, что у него были знания, что к тому же доказывают и его произведения, но из этого вовсе не следует, что он обладал научным и умственным развитием, которое в то время было еще лишь у очень немногих врачей. Главным же образом Лука является "человеком добрых намерений", истинным евреем в душе, которому Иисус приносит мир. Именно он передал нам, (a по всей вероятности и составил) прелестные поэмы о рождении и детстве Иисуса, гимны ангелов, Марии, Захарии, старца Симеона, где в таких светлых и радостных нотах звучит счастье Нового Завета, осанна благочестивого прозелита, восстановление мира между отцами и сыновьями разросшейся семьи Израиля.
По всем видимостям, благодать снизошла на Луку в Троаде; с тех пор он пристал к Павлу и убедил его, что в Македонии он найдет превосходную почву. Слова его произвели на апостола большое впечатление. Ему показалось, что он видел во сне македонянина, который, стоя перед ним, звал его, говоря: "Приди помочь нам". Апостольская группа уверилась, что Бог повелевает идти в Македонию, и она стала только ожидать удобного случая для отъезда.