Библиотека Гумер - история Церкви

А.Д. Пантелеев
Раннее христианство и тюрьма

http://sno.7hits.net/html-textes/pant

«Допустим, что темница даже христианам в тягость»: раннее христианство и тюрьма
Мученичество представляет собой одну из интереснейших тем для изучения в истории раннего христианства. Нам хотелось бы обратиться к теме, которая нечасто привлекает внимание исследователей – содержанию мучеников и исповедников в тюрьме. В рамках этого небольшого этюда, конечно, невозможно подробно рассмотреть все проблемы, связанные с пребыванием христиан в заключении [1], поэтому мы ограничимся рассмотрением ряда свидетельств, которые позволят нам восстановить систему взаимоотношений заключенных христиан с другими арестантами, стражей и сотоварищами на воле.

О том, что община не бросала попавших в тюрьму единоверцев на произвол судьбы, известно не только от христианских, но и от языческих авторов. Так, Лукиан сообщает, что когда был схвачен Перегрин, глава христианской общины, то «христиане, считая это несчастьем, пустили все в ход, чтобы его оттуда вырвать. Когда же это оказалось невозможным, то они старались со всяческой заботливостью ухаживать за ним… Дело в том, что когда у христиан случится подобное общественное дело, они проявляют невероятную быстроту действий и прямо-таки ничего не жалеют» (Peregr. 12–13). Лукиана трудно заподозрить в сочувствии к христианству; у христианских же авторов подобные сообщения встречаются постоянно.

Итак, прежде всего делается все возможное для того, чтобы вызволить попавшегося, но иногда сам заключенный отвергает возможность снятия обвинения и освобождения. Св. Игнатий пишет в послании к Римлянам, заклиная не хлопотать за него и не мешать столь славному концу жизни: «Ибо ни я уже не буду иметь такого удобного случая достигнуть Бога, ни вы – ознаменовать себя лучшим делом, если будете молчать» (2). Что же могли предпринять члены общины для спасения товарища?

Из «Жития Петра Александрийского», рассказывающего о последнем гонении, мы узнаем, что когда стало известно об аресте этого «главы и предстоятеля христиан», сбежалось невероятное количество народа, главным образом, монахов и девственниц. Они обступили тюрьму, «вооруженные не оружием, но реками слез и набожностью душ», следя за тем, чтобы никто из язычников не мог проникнуть к нему. Когда же трибуны не смогли пробиться через толпу для исполнения императорского приговора, они были вынуждены прорываться в помещение тюрьмы с помощью солдат, а для того, чтобы вывести Петра на казнь, потребовалось разбирать стену. Лукиан сообщает о прибытии послов от малоазиатских городов по поручению христианских общин для того, чтобы «замолвить за него (Перегрина) словечко на суде». Но, заметим, до суда дело могло и не дойти. В «Установлениях апостольских» прямо говорится: «Но если кто-нибудь сможет продать все свои средства к существованию и выкупить заключенных из тюрьмы, то он будет благословен и станет другом Христа» (Const.Ap. 1). То, что с помощью некоей суммы избавлялись от тюремных уз, подтверждают и слова Евсевия о монтанисте Фемисоне: «Да и Фемисон был, конечно, прикрыт корыстолюбием: не желая терпеть мук исповедничества, он за большие деньги избавился от оков» (HE V,18,5). Нам известно, что взяточничество процветало в Карфагене во времена проконсула Скапулы (Tert., Ad. Scap. 5), причем тем, чтобы дать взятку за освобождение товарища или откупиться самому, не брезговали не только простые христиане, но даже и епископы. К сожалению, нам ничего не известно о суммах, которыми откупались христиане. Естественно, что argumentum argentarium мог иметь место или при массовом гонении, или при незначительности дела: если процесс привлекал внимание какого-либо видного должностного лица, ни о чем подобном, похоже, не могло идти и речи [2].

Если все хлопоты оказывались тщетными, то это не означало, что община отворачивалась от сотоварища. Напротив, он приобретал для нее особую ценность – как исповедник или мученик. Мученик становился как бы центром религиозной жизни общины, от него исходили особые дары, и, что особенно важно, он мог разрешать членов общины от их прегрешений. Заслуги исповедника перед господом были столь велики, что он мог уделить часть своей благодати простым смертным. Таким образом, выгода была обоюдной: община заботилась о мучениках и взамен получала особо благодатные дары. То, что статус мученика был достаточно высок, подтверждает явление, которое Тертуллиан называет «iactatio martyrii» (Adv. Prax. 1) – «хвастовство мученичеством». Кроме того, находились и те, кто выдавал себя за мучеников: тот же Фемисон, откупившись от тюрьмы, «хвастливо объявил себя мучеником и осмелился, в подражание апостолу, составив соборное понятие, поучать тех, кто верил правильнее его, завязывать пустые споры и хулить Господа, апостола и Церковь» (Eus. HE V,18,5). Конечно, особенно был высок статус мучеников-священников, посетить которых стремились не только члены местной общины, но и жители соседних городов.

Община стремилась к тому, чтобы иметь хоть какого-нибудь мученика, и если в тюрьме оказывался новообращенный или тот, чья стойкость в вере вызывала сомнения, то делалось все возможное, чтобы не допустить падения. С одной стороны, большое воспитательное значение имело изображение судьбы тех, кто отрекся от Христа: «Отрекшиеся все равно содержались в тюрьме и были тоже пытаемы. Объявившие себя тем, чем они и были, были посажены как христиане и ни в чем другом их не обвиняли, этих же держали как убийц и развратников, и по сравнению с другими наказаны они были вдвойне» (Eus. HE V,1,33-35). С другой – заключенные часто посещались членами общины и священником. Так, Ориген, по словам Евсевия, навещал заключенных и оставался с ними не только до приговора, но и провожал их на казнь. Писались даже сочинения, обращенные специально к ним. Например, трактат Тертуллиана «К мученикам» призывает исповедников не падать духом, крепнуть в вере и попирать дьявола в его же собственном доме.

Если душа христианина в тюрьме могла быть спокойна, то и с плотью дела обстояли не хуже. Заключенный снабжался всем необходимым независимо от того, где он находился в заключении или отбывал наказание («Вы снабжаете посылками братьев, находящихся в рудниках»,– пишет Дионисий о римской общине (Eus. HE IV,23,10)). Иногда даже забота общины о бренном теле исповедника перехлестывала через край. Лукиан говорит об «обеде из различных блюд», а Тертуллиан (правда, уже став монтанистом), рассказывая о мученичестве некоего Пристина, упоминает о пышных обедах, ваннах и вине в таком количестве, что мученик на допросе вместо исповедания только икал и рыгал (De jejun. 12). Конечно, эти свидетельства небеспристрастны, но у нас есть основания полагать, что община поддерживала дух заключенных вином, а излишества вроде ванн были не единичным случаем.

На помощь заключенным приходила не только община, но и частные лица: «В то время, как наша мать и владычица Церковь, а также отдельные братья-христиане помогают вам в темнице поддерживать свое бренное тело…» (Tert. Ad mart. 1). Это вменялось им в обязанность, и это, безусловно, исполнялось. На самом деле, вернее было бы говорить о сестрах-христианках – именно такую картину рисуют нам источники. Один из самых распространенных сюжетов в деяниях и мученичествах – посещение узника обращенной им в христианство, как правило, молодой и красивой женой или дочерью (а в Деяниях Иуды Фомы – и той, и другой) одного из знатных язычников [3].

Мужья и отцы подобное поведение одобрить не могли по многим причинам, а поэтому, пользуясь своим влиянием, ускоряли процесс осуждения и казни «безбожника и колдуна». Это можно было бы рассматривать как некий литературный прием, но подтверждение этому мы находим у Тертуллиана, рассуждающего о невозможности брака между христианкой и язычником: «Стерпит ли он, чтобы она тайком ходила в темницу целовать оковы мученика?» (Ad uxor. II,4,2) – спрашивает он. Естественно, что все эти посещения и благодеяния происходили с ведома тюремной стражи, и оказание подобных знаков внимания мученикам недешево обходилось общине. У нас есть прямые свидетельства о даче взяток за предоставление доступа к арестованным, причем иногда указываются даже точные суммы (в Деяниях Иуды Фомы три верующие дают стражнику 360 зузе – по 120 с каждой) [4]. О подкупе стражи говорит и Лукиан. Взятки брали не только деньгами: Фекла для того, чтобы проникнуть к апостолу Павлу, дает начальнику охраны золотое зеркало [5]. Естественно, что знатные лица, хорошо известные стражникам, были избавлены от дани: к Фоме беспрепятственно проходят принц Визан и военачальник Сифур [6]. Но тут были и определенные сложности: когда Мигдония, супруга Кариша, любимца царя, идя к Фоме без обычного сопровождения, встретила, как ей показалось, какого-то вельможу, она убежала, сказав себе: «Лучше для меня, чтобы другие, бедные, захватили меня, ибо смогу убедить их, и чтобы этот человек большой не захватил меня, который взятки не возьмет» [7].

Вообще, система выкачивания денег из заключенных и их друзей и родственников была гораздо старше христианства. Первый случай ее применения по отношению к христианину мы встречаем в Деяниях апостолов, где прокуратор Феликс приказывает стеречь Павла, но «не запрещать никому из близких служить ему или приходить к нему». В течение двух лет он часто призывал к себе Павла и беседовал с ним («о правде, о воздержании, и о будущем суде»), «надеясь, что Павел даст ему денег» (24:23-27). Надежным способом увеличения поборов было ужесточение режима содержания. Как известно, в то время тюрьма делилась на 2 части: «внешняя» и «внутренняя» или «вольная» и «строгая». Если в первой заключенные вели относительно сносное существование, то во второй им было значительно хуже. Евсевий подробно не останавливается на описании условий содержания лионских мучеников, но того, что мы имеем, достаточно: «Многие умерли, задохнувшись в тюрьме… Другие терпели такие муки, что, казалось, они не смогут выжить даже при самом тщательном уходе… А новички, только что схваченные… не выносили тяжести заключения и умирали» (Eus. HE V,1,27–28). Стража создавала арестованным христианам именно такие условия: «Я очень боялась, потому что никогда не знала такой темноты. Из-за давки была страшная жара, обращение солдат было грубым». Но стоило появиться дьяконам с деньгами, как «через несколько часов мы были взяты в лучшую часть тюрьмы… И внезапно тюрьма стала дворцом для меня» (Mart. Perp. 3). Стража нашла себе и другой промысел: если они не могли обирать посещающих христиан знатных людей, то вполне могли шантажировать их, угрожая доносом об этих посещениях. Стражники говорят: «Но давайте пойдем, и дадим знать Маздаю-царю, и расскажем также о супруге его и о сыне его, которые приходили к нему (Фоме)»[8].

Обратившись к рассмотрению взаимоотношений заключенных-христиан и других арестованных, мы видим, что наши источники рисуют картину почти идиллическую: отношение к христианам – лучше некуда. Так, например, в «Деяниях Иуды Фомы» мы читаем: «И опечалились все те заключенные, ибо увели Иуду апостола от них. И умоляли его, говоря: "Радость, которая была у нас, отобрана от нас"» [9]. Может быть, в этом есть доля истины: как уже было сказано, христиане продолжали проповедь и в тюрьме и, с одной стороны, она могла найти отклик в душах людей, оказавшихся в такой непростой ситуации, утешая их тем, что суд человеческий – ничто по сравнению с судом Божиим («В мире заключено еще больше подсудимых, а именно весь род человеческий, и ему грозит суд не проконсула, но самого Бога» (Tert. Ad mart. 2)), а с другой – вносила определенное оживление в однообразную тюремную жизнь, отвлекая узников от невеселых размышлений. Но это – лишь часть правды. Нам не удалось обнаружить свидетельств о столкновениях или трениях между заключенными-христианами и язычниками, однако они неизбежно должны были возникать, когда соседями оказывались вчерашние преследователь и преследуемый: вряд ли отношение к христианам изменялось только потому, что они были такими же арестантами. Косвенным подтверждением существования таких трений может служить нетерпимость правоверных христиан по отношению к еретикам, о чем мы скажем чуть ниже. Вероятно, христианские авторы ничего не сообщали об этом, стремясь изобразить гонения как исключительно государственную инициативу; также возможно, что подобные инциденты просто пресекались стражей.

Отношения обостряло и то, что христиане продолжали отправлять свой культ в тюрьме, что для язычника было немыслимо: в то время, когда практически всеми культами требовалось соблюдение ритуальной чистоты, трудно было найти более нечистое место, чем тюрьма. В «Жизни Аполлония Тианского» Дамид узнает о сверхчеловеческой природе Аполлония благодаря чуду в темнице – Аполлоний избавляется от оков и снова оказывается в них «не приносивши жертвы – да и какие жертвоприношения в тюрьме?» (VII,38), а Тертуллиан подтверждает это: «Здесь ты не видишь ложных богов, не встречаешь их изображений, не присутствуешь на языческих празднествах, не вдыхаешь нечистые запахи ладана…» (Ad mart. 2) [10].

Христиане в тюрьме держались замкнутой группой, общаясь преимущественно между собой. В рассказах о мученичествах встречаются сообщения о том, что христиане помогали друг другу, наставляли новичков, утешали слабых духом: «Другие, терпевшие такие муки, что, казалось, они не смогут выжить даже при самом тщательном уходе, продолжали жить в тюрьме: без всякой людской заботы, укрепленные от Господа душевно и телесно, они и других уговаривали и утешали» (Eus. HE V,1,27-28). Авторы стремятся показать единство членов общины в темнице и на свободе и их преданность Христу, их твердость в вере.

Но иногда среди заключенных возникали ссоры; у нас опять-таки нет четкого указания на это, однако именно эту мысль внушают слова Тертуллиана, обращенные к мученикам: «Да не хвалится дьявол, что искусил вас упадком духа и взаимными распрями… Мир между вами для него война… Вы должны хранить между собою мир» (Ad mart. 1). Мы ничего не можем сказать о характере конфликтов между христианами или их причинах, да это, кажется, и не столь важно: в ожидании пытки, суда или казни, в грязной, дурно пахнущей тюрьме ссора может возникнуть по любому поводу – как из-за слабости одного из заключенных, так и из-за излишней твердости другого. В «Церковной истории» Евсевия (V,3) можно найти любопытный рассказ о мученике Алкивиаде, который «жил жизнью суровой» и в пищу ничего кроме хлеба и воды не употреблял. Он попытался и в тюрьме вести подобный образ жизни, но Атталу, «бывшему опорой и оплотом здешних христиан», было открыто, «что Алкивиад поступает нехорошо, отказываясь от того, что создал Бог и подавая повод к соблазну». Алкивиад послушался его и стал есть все, не разбирая, и благодаря Бога. Причины, по которым об этих конфликтах не упоминается в сочинениях, достаточно очевидны. Но свв. отцы сообщают нам о других конфликтах – стычках между представителями различных направлений в христианстве. В основном, конечно, борьба с ересями велась на воле, но она не прекращались и в тюрьме [11]. Так, Евсевий пишет: «Поэтому, если члены Церкви, призванные к мученичеству за истинную веру, встречаются с так называемыми "мучениками", последователями фригийской ереси, они держатся особо и умирают, не входя с ними в общение» (Eus. HE V,16).

Непросто строились взаимоотношения между заключенными-христианами и их стражей. Прежде всего, арестанты и стражники принадлежали к разным религиям и казались друг другу «врагами рода человеческого» или «нечестивыми язычниками», а то и просто «зверьми». Стражники были обычными жителями Империи, и вместе с большей частью населения считали, что христиане пьют кровь младенцев, поклоняются голове осла и развратничают на своих сборищах [12] . Во-вторых, охрана не всегда могла понять, в чем все-таки состоит их преступление и откуда у них такая тяга к мученичеству, а это тоже не способствовало взаимопониманию. Некоторые из узников так стремились к мученическому венцу, что на суде на все вопросы отвечали только «Я христианин» и ничего другого от них было не добиться (Eus. HE V,2,20). Естественно, что «и легат, и палачи были сильно раздражены»; вряд ли поведение подобных людей в тюрьме было более адекватно. И наконец, как мы уже сказали, христиане были заключенными доходными, но довольно хлопотными. И дело не только в том, что некоторые из них неожиданно оказывались римскими гражданами, подобно апостолу Павлу, правовой статус которых заставлял относиться к ним по-другому, нежели к провинциалам: «Но Павел сказал к ним: "Нас, римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? Нет, пусть придут и сами выведут нас". Городские служители пересказали эти слова воеводам, и те испугались, услышав, что это римские граждане» (Деян. 16:37–38). В другом месте римское гражданство спасает Павла от бичевания (Деян. 22:24–29) [13].

За христианами с самого начала укрепилась репутация колдунов, и то, что они изгоняли злых духов, оживляли мертвецов и творили прочие чудеса, только подтверждало это мнение. Особое отношение стражи к христианам вызывало то, что, как считалось, некоторые из них могли по собственному желанию покидать тюрьму. Впервые с этой способностью христиан мы встречаемся в 5-й главе Деяний, где апостолы, будучи заключены первосвященником (точнее, не первосвященником, а саганом, начальником Храма, который возглавлял храмовую полицию и мог производить аресты) в иерусалимскую тюрьму, выводятся на свободу ангелом. Нам неизвестно, как поступили с воинами, когда «служители, придя, не нашли их в темнице и, возвратившись, донесли, говоря: "Темницу мы нашли запертою со всею предосторожностью и стражей стоящими перед дверями; но, отворив, не нашли в ней никого" ». Может быть, их участь смягчило то, что исчезнувших апостолов нашли через несколько часов проповедующими в храме, но когда подобный случай произошел с Петром (Деян. 12), царь Ирод, «поискав его и не найдя», казнил шестнадцать воинов, приставленных сторожить его.

Правда, исчезновения отдельных заключенных были еще не самым страшным бедствием: «Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы; тотчас отворились все двери, и у всех узы ослабели. Темничный же страж, пробудившись и увидев, что двери темницы отворены, извлек меч и хотел умертвить себя, думая, что узники убежали. Но Павел возгласил громким голосом, говоря: "Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь"»(Деян. 16:26–28). Точно так же и в «Деяниях Иуды Фомы»стражники говорят, увидев открытые нараспашку двери тюрьмы: «Что плохого мы сделали этому колдуну, что он открыл двери посредством чар своих и захотел дать возможность бежать всем (этим) заключенным?»[14] и затем просят царя или отпустить Иуду, или перевести в другое место, так как они не в силах охранять его, а остальные заключенные только чудом еще не разбежались. Отметим, правда, что у нас нет ни одного свидетельства о том, что арестанты действительно воспользовались такой возможностью. Тем не менее, ясно, что такие легенды не помогали улучшению взаимоотношений: кому охота сторожить людей, о которых рассказывают подобные вещи? Так что те строгости, о которых мы уже говорили, могли предприниматься стражниками как для вымогательства, так и как усиленные меры предосторожности. Подтверждение этому мы находим в «Мученичестве Перпетуи»: трибун начал обращаться с заключенными более жестоко потому, что из-за слов неких «презреннейших людей» он испугался, что с помощью волшебных чар христиане могут исчезнуть из тюрьмы (16).

Изучение источников подводит нас к мысли о существовании некоего образца поведения христианина в тюрьме. Из легендарных фигур таков Иуда Фома, из исторических можно назвать мученика Пеония, упоминаемого Евсевием: «Из тогдашних мучеников особенно был прославлен некий Пеоний: его пространное исповедание, его смелые речи, защита веры перед народом и властями, поучение народу, ласковое обращение с павшими в испытаниях гонения, утешения братьям, которые навещали его в тюрьме…» (HE IV,15,47). Здесь перечислены практически все реально возможные достоинства заключенного-христианина (чудеса, все-таки, были уделом избранных). Является ли этот идеал частью только раннехристианской идеологии или можно наблюдать нечто подобное и у язычников? Для ответа на этот вопрос нам придется обратиться к «Жизни Аполлония Тианского», написанной в III в. н.э. Флавием Филостратом.

Вот что язычник Филострат сообщает о пребывании Аполлония в тюрьме. По дороге из суда в темницу Аполлоний собирается побеседовать с узниками. На замечание Дамида, что заключенные назовут их пустомелями, если будут отвлечены от сочинения оправдательных речей, «да и глупо вести ученые разговоры в таких обстоятельствах», Аполлоний отвечает, что «как раз в таких обстоятельствах люди особенно нуждаются в беседе и утешении» (VII,22). Затем он произносит перед заключенными вдохновенную речь, «насытившую их силой и не давшую погибнуть» (VII,23–26). Переведенный из «вольной тюрьмы» в «строгую», Аполлоний, «не приносивши жертвы, не молившись и ни слова не сказав» освобождается от оков и затем вновь одевает их, становясь узником (VII,38). И наконец, когда его переводят обратно, в «вольную половину», заключенные бурно радуются его возвращению (VII,40).

Все это можно увидеть и в христианских сочинениях. Заключенные христиане ободряют не только единоверцев, но и других узников. Аполлоний ораторствует – Иуда Фома поет знаменитый «Гимн о жемчужине». Интересно, кстати, сравнить слова Тертуллиана, обращенные к мученикам и речь Аполлония: «Тут разлучились вы с миром и не жалейте, что распрощались с ним. Если учесть, что мир сам по себе – темница, вы скорее вышли из темницы, чем вошли в нее. Темна ваша темница, но мир покрыт еще большим мраком, ослепляющим ум» (Ad. mart. 2) – «Мы, люди, заключены в темницу на весь срок, именуемый жизнью, ибо сама душа наша, опутанная узами бренного тела, хотя и многое сносит, однако же порабощается всем человеческим склонностям…» (VA VII,23). От оков и засовов освобождаются и апостолы: Петр, Павел, Иуда Фома; заключенные радуются возвращению Аполлония точно также, как возвращению Иуды Фомы. Эти соответствия дают возможность предположить существование некоего дохристианского образа «славного мужа в темнице», которому следуют и христианские авторы, и Филострат.

Такой образ, без сомнения, существовал. Трудно сказать, когда он начал формироваться, но можно назвать самых знаменитых его представителей. Прежде всего, это Сократ: именно с ним проводятся сопоставления у Плутарха, Филострата и других авторов. Можно назвать Фокиона, заявляющего своему малодушному другу: «Как? Разве ты не радуешься, что умираешь вместе с Фокионом?», или стратегов, кончающих с собой в плену у врага. До нас дошли так называемые «Acta Martyrum paganorum», или, как их еще называют, «Exitus virorum illustrium». Наиболее знамениты «Акты Александрийских мучеников» – своеобразные отчеты о видных процессах, которые велись против лидеров антиримского движения в Александрии. Прибывших в Рим руководителей мятежников заключали в темницу, подвергали пыткам и многих из них казнили. «Каждый из них держался с достоинством, дерзко бросал обвинения в лицо императору, каждый был полон любви к родине, к славному прошлому Эллады и ненависти к великодержавному Риму» [15].

Если предположить, что христиане просто воспользовались существующей традицией, просто заимствовав ее, то это будет неверно. Как замечают современные исследователи [16], языческие мученики обычно боролись с тиранией, деспотией неправедного владыки, что видно и в речи Аполлония: «…Памятуя обо всем вышесказанном, а также и обо многих премудрых и преблагих мужах, брошенных в темницу бесчинством черни или втоптанных в грязь пятою тирана, давайте смиримся с нынешними нашими обстоятельствами, чтобы не отставать нам от наших предшественников» (VII,26), и в «Актах Александрийских мучеников» Гелиодор отвечает на вопрос друга о причинах его молчания: «С кем же нам говорить? Ведь нет никого, кто нас выслушал. Иди, дитя мое, иди на смерть! Не бойся!», а затем обличает «тирана» Коммода. Если воспитанные на греческих идеалах философы жертвовали собой ради свободы в этой жизни, то христиане приносили себя в жертву господу ради жизни будущей. Безусловно, языческие образцы могли быть использованы при составлении мученичеств, но надо помнить, что заключение предоставляет не так уж много возможностей для героического поведения, и христиане могли следовать лучшим языческим образцам, сами того не подозревая.

Примечания:

[1] Подробно все вопросы, связанные с историей тюрьмы в Римской империи, освещены в: J.-U. Krause. Gefaengnisse im Roemischen Reich. Stuttgart, 1996.

[2] Дело не только в принципиальной ненависти местной администрации к христианам (хотя христиане и были источником постоянного беспокойства для нее), но и в том, что размеры взяток на этом уровне превосходили возможности средней общины.

[3] Е.Н. Мещерская определяет «Деяния Фомы» как «антилюбовный роман»: «рушится счастливая семейная жизнь главных героев... традиционная финальная свадьба заменена смертью и погребением» (Деяния Иуды Фомы, М., 1990, с. 102).

[4] К сожалению, наши недостаточные знания о коррупции в этой области не дают оснований утверждать о существовании твердой таксы за оказание подобных услуг. Возможно, что в каждом конкретном случае плата была различной, но, безусловно, вряд ли стража шла на наказуемое деяние за незначительное вознаграждение.

[5] Мещерская Е.Н. Апокрифические деяния апостолов. М., 1997, с.420

[6] Там же, с. 250.

[7] Там же, с. 235.

[8] Там же, с. 262.

[9] Там же, с. 240.

[10] Подробнее об этом см.: A.D. Nock. Early Gentile Christianity and its Hellenistic Background // Essays on the Trinity and the Incarnation, 1928, pp. 70 ff.

[11] Ошибочно полагать, что мученики были только среди правоверных христиан: «Есть много мучеников и в других ересях (помимо монтанистов), но мы по этой причине не придем с ними в согласие и не сочтем их обладателями истины. Маркиониты, названные так по Маркионовой ереси, первые скажут, что у них много мучеников Христовых» (Eus. HE V,16). Во время гонения римские власти едва ли обращали внимание на различия между всевозможными группами христиан, для них была важна лояльность по отношению к существующим режиму и религии.

[12] Причины такой нелюбви к христианам рассмотрены в замечательной работе Э.Р. Доддса Pagan and Christian in an Age of Anxiety. Cambridge, 1965, pp. 110-116.

[13] Уже во II в. на гражданство обращали меньше внимания. Марк Аврелий разрешил применять пытки к исповедникам независимо от гражданства, но римские граждане имели право на почетную смерть от меча.

[14] Мещерская Е.Н. Апокрифические деяния апостолов. М., 1997, с. 262.

[15] Нахов И.М. Киническая литература. М., 1981, с.150.

[16] A.A.R. Bastiaensen et al., Atti e Passioni dei Martiri, Milan, 1987; G.W. Bowersock. Martyrdom and Rome. Cambridge, 1995.